Боли и Утешение Нов. 3 Боль сына на сломе Истории

Содержание:
Предисловие от автора
Новелла первая    В ВОЙНУ и ПОСЛЕ
Новелла вторая   ЖЕНА-ИНОПЛАНЕТЯНКА
Новелла третья    БОЛЬ СЫНА НА СЛОМЕ ИСТОРИИ
Новелла четвертая БОЛЕЗНЕННАЯ ДОРОГА К ДОЧЕРИ

Новелла третья
БОЛЬ СЫНА НА СЛОМЕ ИСТОРИИ

1.
     Человек, как известно, существо общественное.   Даже, если он к этому не стремится,  обязательно в какую-нибудь тусовку, под тем или иным предлогом,  затащат. Право, поверьте автору, он-то  на себе это испытал. А еще человек со всех сторон обложен Историей.  Снять эту блокаду ни одному смертному  не по силам.  А между тем она, эта История, крайне непредсказуема, ненадежна. Сегодня она тебе благоволит, завтра может безо всякого на то основания поставить тебя же к стенке. И никакой управы на нее не найдешь.
     Все нижеизложенное в этой части повествования проходит под знаком грубого ничем не прикрытого вмешательства Истории в частную жизнь рядового человека, а именно Алексея Ивановича Борошнева. Она больно ударит по нему. Ударит, в первую очередь,  тем, как безжалостно обойдется с его сыном. Но вначале – может, в порядке своеобразной разминки, - грубо расправится с тем, что уже порядочное количество лет служило Алексею Ивановичу местом приложения его сил и источником его повседневного существования. Речь идет об НПО «Чайка».
Звоночек  Угличскому часовому  заводу о том, что враг у ворот, прозвучит, примерно, в  середине восьмидесятых, хотя предпосылки катастрофы давали о себе знать  уже задолго до этого. Вот одна из них: износ промышленного оборудования. Ее последствие: стремительный рост количества рекламаций. Некогда  славная марка «Чайка» на глазах теряла приобретенный за прошлые годы лоск,  ореол. Не удивительно, что главный инженер завода зачастил то в  горком, то  в горсовет.
Как-то Алексей Иванович  шел по одному из горкомовских коридоров, а ему навстречу  Полозов.  Сам первый секретарь горкома. Узнал Борошнева. Надо же! 
      -А-а… Алексей Иванович! Сколько лет, сколько зим!
       А они виделись всего-то на предыдущей неделе. На партконференции, посвященной  политике гласности и ускорения, провозглашенной новым генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Сергеевичем Горбачевым.
      -Добились, чего хотели?
      У Алексея Ивановича только что состоялась  закончившаяся… в который уже раз!.. ничем встреча с заместителем заведующего производственным отделом. Алексей Иванович пока не сообразил, как ему реагировать на это неожиданное внимание такого крупного начальника, а Полозов ему
      -Не рассказывайте. По глазам вижу: ничего хорошего. А ну-ка, - по-отечески положил руку на плечо Алексея Ивановича. – Пройдемте ко мне.  Сугубо интимный разговорец.
      Они прошли в кабинет. Полозов бросил на ходу сидящей в приемной вышколенной секретарше: «Манечка, пока никого». Уже уединившись, пригласил Алексея Ивановича сесть, сам отворил дверцы бара-холодильника, извлек из него наполненный чем-то  шкалик, две стопочки. Одна совсем мизерная, другая нормальная.
     -Это мне, - Полозов указал на мизерную. – Язвочка. 
     Алексей Иванович не без удивления  наблюдал. Терпеливо ждал, что будет дальше. Удивление от того, что для неизбалованного партийным начальством Алексея Ивановича это внове.  Уединение, «интимный разговорец» с первым секретарем горкома. Да еще с выпивкой! Какая небывалая честь! «Где это видано? Где это слыхано?»  Да, ему  частенько  приходилось встречать Полозова -  но отнюдь не встречаться! -  как правило, то были какие-то совещания. На которых Полозов по праву занимал место в президиуме, а Алексей Иванович – скромное, в общей массе, среди рядовых партийцев.
     - А разговорец, мой дорогой, заключается в следующем, - уже после того, как сам Полозов пригубит свою «мизерную», а Алексей Иванович то же сделает со своей: злоупотреблять неожиданным гостеприимством высокого начальника ему вовсе не хотелось. – Итак… Хочу сделать вам важное деловое предложение… Чтобы не толочь воду в ступе…  Не хотите переключиться на другую сферу деятельности?  Общественную. Заняться не только проблемами вашего завода… Что, само собой, тоже очень важно. И для вас лично и для экономики города… Но что вы скажете, если мы приобщим вас к экономике, благополучию всего Углича, в целом?  Пока в качестве  завотделом. А там… как говорится, жизнь покажет. Ничто не вечно под луной. Словом, ротация…   
       Алексей  Иванович не верит своим ушам.
       -Ну, о чем вы? За мной  ни малейшего опыта партийной работы. Даже на первичном уровне. Я чисто хозяйственник.
       -Не боги, вы знаете, горшки обжигают. Учтите, не я сказал…
       -Обычно люди выдвигаются на какие-то важные посты по-другому. Какая-то постепенность… Иерархия. Я же…
       -«Обычно». Но мы живем в необычное время. Или вы еще не заметили?  Повеяло новыми ветрами. Как вам решенья двадцать седьмого съезда? Страна уходит на новый виток. В такие эпохи  правящая элита стремительно обновляется. Кому-то непременно указывают на дверь, кто-то им тут же приходит на смену. Люди делают головокружительные карьеры. Кто был никем, тот станет всем. Помните, наверное?
«Он… или шутит, или зачем-то проверяет меня», - невольно поежился Алексей Иванович. От Алексея  Ивановича волна недоверия, недоумения, но Полозова  это не смущает.
      -Вы, если я не ошибаюсь, из тридцать седьмого… Вам сорок девять. Самый сок. Вы в расцвете своих сил. Да и выглядите вы… как будто вам и сорока еще нет.
Да, Полозов  это правильно подметил: Алексею Ивановичу, если кто не знает его паспортных данных, дают максимум сорок. Женщины, даже молодые девушки со значением поглядывают на него. Конечно же, Алексея Ивановича это радует! Тем не менее… «В сорок девять переходить на что-то совершенно для тебя  новое? Попахивает авантюрой».
       Самому Полозову, вроде бы, около шестидесяти, но выглядит… если не глубоким, в любом случае – уже каким-то стариком. Может, пупырчато-ноздреватая, сизоватая лысина его так старит? Он имеет привычку то и дело поглаживать ее своей сухонькой ладонью. Как будто хочет убедиться, что она по-прежнему с ним. «Стану партработником, тоже мгновенно состарюсь. И ни одна девушка уже больше на меня не посмотрит. Будут от меня шарахаться». Алексею Ивановичу чуточку не по себе, поэтому и подтрунить немножко над собой самое время.
       -Словом, так, Алексей Иванович… - кажется, Полозов решил закруглиться. – Я открыл вам карты… Немедленного «да-нет» от вас сейчас никто не потребует. Подумайте. Взвесьте. Посоветуйтесь с супругой… У вас, кажется, сын?
       -Да. В этом году заканчивает школу.
        -Есть уже, наверное, какие-то планы на будущее?
        -Да. Я активно агитирую его в вооруженные силы.
        -Прекрасно!.. Я ведь тоже, вы знаете, по первому своему призванию инженер. Вы где получали ваше инженерное образование?
Алексей Иванович ответил.
        -А я ЛИИЖТ!.. Да, окончил ЛИИЖТ, а проработал много лет в городе, через который ни одна железная дорога не проходит. Ирония судьбы или с легким паром!
Алексею Ивановичу показалось, что Полозов был не против, чтобы пригубить еще раз, и дальше «побазарить», но тут вошла с извинением секретарша, склонилась  над ухом  своего начальника, что-то нашептала, и  Полозов сразу заспешил расстаться с Алексеем Ивановичем. Но  перед тем, как расстаться:
-Не сочтите, однако, наш с вами разговор каким-нибудь, извините, трепом. Это очень серьезно. Подстегивать  не буду, но и какого-то четкого ответа, хотя бы ближе к концу года от вас потребую.

2.
        «С супругой посоветуйтесь»… Да, Алексей Иванович решился на второй брак. Случилось это далеко не сразу после того, как похоронил свою первую, долго тянул резину. Наконец, это случилось  уже в 1972 году. В жены на этот раз взял женщину уже немолодую (на полтора года даже его постарше),  побывавшую в замужестве. Но ее муж и дочь от него погибли в авиакатастрофе над Лиепаей в 1967 году. Информации о той трагедии в советскую  печать просочилось тогда  совсем немного. Валерия работала на скромной должности старшего экономиста в расчетном отделе. Она приглянулась Алексею Ивановичу, во-первых, своей миловидностью, а далее исполнительностью, скромностью и в поведении и в нарядах. Ничего яркого, вызывающего. Словом, женщина совершенно обыкновенная. Втайне, подсознательно он, наверное, искал какой-то антипод Софье. И он его в лице этой женщины нашел.
Да, прошло уже достаточно много времени,  и можно было подытожить. Софья, безусловно, была незаурядным ярким человеком. Но эта ее яркость,  видимо, вступила в какое-то противоречие с исходным природным началом склонного к умеренности и скромности уроженца деревеньки Костюрино. Полученные им при Софье психологические ушибы до сих пор побаливали. Ему хотелось приложить к этим побаливающим местам какие-то болеуспокаивающие примочки. Женщина, которую он на этот раз предпочел взять  себе в жены,  видимо, и должна была стать такого рода примочкой.
       Около двенадцати лет совместной жизни с Валерией, так звали новую супругу Алексея Ивановича, показали, что с ролью врачевателя, успокоителя боли  она справлялась прекрасно. Семейная жизнь  Алексея  Ивановича могла бы сейчас стать эталоном. Это сказалось и на его внешности: пополнел, погрузнел, при этом умудряясь сохранять  прежнюю моложавость. И вот… Дожил даже до того, что перед ним вдруг забрезжили новые горизонты. Чем-то «охмурил», сам не прилагая к этому никаких усилий, «высокое» начальство. Настолько, что его заметили,  предложили  партийную карьеру. О которой он сам никогда не думал и  не мечтал. Даже не представлял себя в роли партийного функционера.
И вот теперь ему предстояло сделать выбор…
       Выбор тем более сложный, что он, даже будучи членом партии, никогда на все сто не разделял постулаты идеологии, так называемого, марксизма-ленинизма. То есть  не считал себя «идейным» коммунистом. В нем, если подходить к этой теме с позиций всеупрощающего «вульгарного социологизма», было слишком много от всепроникающей мелкобуржуазной психологии. Хотя сам он буржуа, даже мелким, никогда не был. Зараженным, по своей генетике, крестьянскими мелкособственническими «шкурными» инстинктами – по-видимому,  да. От этого укоренного в нем наследства ему освободиться было не под силу.  Не по Сеньке шапка.
      Меж тем «разговорец» с Полозовым  не выходил у Алексея Ивановича из головы. Он уже начинал склоняться в пользу того, чтобы принять предложение. Его к такому решению подталкивала сложившаяся на этот момент  вызывающая все больше вопросов «социально-экономическая» обстановка. Может, действительно, пора таким, как он, практикам, а не записным болтунам, не стоять в сторонке, пассивно наблюдать, а  засучивать рукава? Страну, очевидно, лихорадило. Она нуждалась в капитальном ремонте. А вместо этого… сплошные лозунги, лозунги, лозунги. Бла-бла-бла. А в магазинах тем временем практически ничего купить нельзя. Хорошо, у них на заводе с торговыми организациями налажено взаимовыгодное сотрудничество. Работники завода могут время от времени приобрести хорошие продуктовые наборы:  колбаса «сервелат», те же, допустим, крабы, бананы.  Завод, в свою очередь, может поделиться с торговлей какими-нибудь «дефицитами» вроде часов-барометров, хронографов, с закаленным стеклом водонепроницаемостью до 30 метров. Словом, баш на баш. Ты мне, я тебе. Во всяком случае, так было до сих пор. Как будет, если этот бардак не остановить, одному Господу Богу известно.
       И так ведь по всей стране!
       Не ускользнула внимания Алексея Ивановича и брошенная Полозовым  фраза: «Учился в ЛИИЖТ, а живу в городе, через который ни одна железная дорога не проходит. Ирония судьбы или с легким паром». Должно быть, печалится первый секретарь горкома, что жизнь как-то не так, как бы хотелось, сложилась. Наверное, не рассчитывал, что в таком, лишенном даже железных дорог  городке придется застрять на долгие годы. В  Ярославль, наверное, метил, но не попал.  «У самого не вышло, а меня на то же подначивает. Это с его стороны нечестно».
Все это пронеслось в голове Алексея Ивановича, пока добирался на своей машине с Успенской площади до дома. Да, лишь к сорока с копеечками посчитал целесообразным стать  владельцем собственного авто: ВАЗ-2105. Не какая-то там иномарка.  Лишний раз подчеркивает не столько его патриотизм, сколько присущую всем Борошневым прижимистость и консерватизм его натуры.
         Вечером, за ужином, когда за столом собрались все – Алексей Иванович, Валерия, сын Гриша, - Алексей Иванович задал вопрос сидящему напротив него сыну:
-Что ты  все глазами юлишь? Хочешь что-то сказать – не бойся, скажи, я тебя не съем.
         Да, Гриша побаивался отца – была в нем такая черта, -  и, когда хотел его о чем-то спросить, будучи не уверенным, что вопрос отцу понравится, имел привычку «тянуть резину». Алексей же Иванович это замечал, начинал первым. Так случилось и на этот раз.
        -Ты вот всю дорогу мне говоришь, чтобы я на военного дальше пошел учиться, а военных-то скоро вообще не будет.
Алексей Иванович, услышав такое, аж поперхнулся. Жена поспешила подать ему кружку с компотом.
       -С чего ты это взял?
       -Мы же с американцами дружить теперь хочем. Раз так, то и армия больше будет не нужна.
       -Во-первых, не «хочем», а «хотим». Во-вторых, чушь ты несусветную несешь. Армия была, есть и будет нужна всегда. Дружим мы с американцами или не дружим. Любое уважающее себя государство должно уметь за себя постоять.
       -Мы же вывели свои войска из Афганистана.
        -И что? Вывели от того что исполнили свой интернациональный долг.
        -Где ж «исполнили»? Как были эти самые… муджахеды, так и остались. Выходит, наши войска никому там больше не нужны.
        -Муджахиды, - не сдержался, еще раз поправил сына.
Позорный вывод наших ребят из Афганистана это тема, которой Алексею Ивановичу не хотелось бы касаться. Он предпочитал ее замалчивать. Гораздо откровеннее был его отец. Он обычно, если матери не было рядом,  реагировал на эту информацию  матом.
А откуда дует ветер в голове семнадцатилетнего сына,  Алексей Иванович отлично себе представляет. С тлетворного Запада. С началом так называемой «перестройки» заметно увеличился поток интуристов. Кое-кто из угличской молодежи чуть ли не днюет и ночует у пристани, где швартуются туристические теплоходы.  Кто-то фарцует… Эх, и слово-то какое! Кто-то просто чем-то обменивается. Значками, например. А кто-то из туристов  занимается целенаправленно агитацией. Алексей Иванович в этом уверен. Не обошла она стороной и его еще несмышленого Григория. Недаром Алексей Иванович как-то обнаружил в  кармане сыновней куртки иностранный журнал. News Week.  У самого Алексея Ивановича с английским дела всегда были плохи. В школе добрые учителя «натягивали» ему четверочки, чтоб не портить ему, в целом, очень благоприятную картину с аттестатом,  хотя сам-то он всегда чувствовал, что его знания тянули только на «троечку». Словом, оценить, что написано, каким ядом пропитан этот журнальчик, Алексей Иванович не мог. Однако подозревал, что ничего хорошего еще неокрепшему сознанию его сына он не несет. А ведь его единственный сын это его же, Алексея Ивановича, будущее.
Про другое будущее – про удочеренную геофизиком дочь Лиду – сделал для себя правилом вообще не думать. Отлично помнил бабушкин наказ: «Не должен показываться ей на глаза». Сомнительная дочь-не-дочь   стала для него отрезанным ломтем. Лучше о ней  забыть. Сам информацию о ней не искал, а из той информации, которая случайно все же до него доходила: прекрасно живет в Москве со своими приемными родителями. Даже, кажется, не подозревает, что у нее еще есть  настоящий отец. Таких, как он, теперь стали называть «биологическими». 
Этот застольный обмен мнениями на предмет, отпадет ли нужда в армии или армия в любом случае сохранится, заронил капельку тревоги в голову Алексея Ивановича. Возникла угроза, что пестуемые им с некоторых пор планы относительно его, Алексея Ивановича, будущего  могут под шквальными «перестроечными» ветрами развалиться, как карточный домик.

3.
      Гриша всегда был пареньком покладистым, не пер, как говорится, на рожон, но имел  привычку время от времени уклоняться от намеченной отцом «генеральной линии». В самом начале жизненного пути чрезмерно, так казалось отцу, увлекался  всем, что имело хоть какое-то отношение к природе. Хотя, наверное, такое влечение было естественным: первые годы его жизни проходили в Костюрино. Бабушка Мария Захаровна последние свои  годы (она дожила до 1975 года. Земля ей пухом!) уже не рисковала отходить далеко от дома.   Нюре также было не до Гриши. Им, в основном, занималась мать Алексея Ивановича. А ее – то от матушки-природы за уши было не оттянуть!  Вечно пропадала в лесу, а то и в простершемся , кажется, аж до Рыбинска болоте.  Гриша по возможности всегда набивался ей в компаньоны, попутчики. Если в планах было уходить недалеко от деревни – с охотой брала его с собой.  В общем-то, он пока мало чем  отличался от мальчугана по имени Алеша. Как и Алеша в свое время увлекался книжками Пришвина и Бианки, с удовольствием описывал свои деревенские приключения в сочинениях «Как я провел в деревне это лето». Но Гриша в своем влечении к природе  пошел явно дальше отца.  Увлекся гербариями, а там уже – что и вовсе для нормального парня неприлично - и коллекционированием бабочек. Нет, чтобы его сын стал «ботаником», Паганелем 20ого столетия, - до такого позора Алексей Иванович доводить дело не хотел. К счастью, после того, как у Гриши появилась мачеха, и он обрел статус полноценного городского жителя, его увлечения гербариями и бабочками довольно быстро сошли на нет. Но тут нагрянула другая беда. Ему было уже хорошо за десять, когда он поинтересовался  у отца:
      -А мальчиков могут научить в портные?
      -Наверное… Тебе-то зачем?
      -Мне нравится быть портным. Как мама.
      Оказывается мать, которой ему не пришлось даже повидать, оказывала на Гришу какое-то магическое влияние. Кроме естественных фотографий, которые, конечно, Грише попадались на глаза, от  Софьи  еще  сохранились какие-то выкройки, образцы сшитых ею костюмов. Полина Андреевна после смерти дочери отобрала у Алексея Ивановича все Софьины рисунки, акварели, ни капельки ему не оставила,  зато не тронула ничего остального. И вот – прошло энное количество лет – Гриша как-то наткнулся на труды рук  покойной матери. Запылал желанием стать таким же портным, каким была когда-то она. Алексей Иванович, естественно, стал сына отговаривать. «Да зачем тебе? Не мужское это занятие».  Гриша покорно слушал, но, судя по глазам, реакцией отца был сильно огорчен. К счастью,  этот внезапно вспыхнувший «портняжный» пыл  в нем постепенно потух. Алексей же Иванович тогда подумал: «Хорошо, что от Софьи не сохранилось никаких тортов. Пришлось бы еще раз  доказывать, что есть на свете профессии, разумеется, нужные, никто против них ничего не имеет, но  недостойные сильного пола. И еще о чем он тогда подумал: «Софья и на том свете доказывает, что она во многом сильнее меня. Нет, милая, обижайся-не обижайся, сына я все же тебе не отдам. Сделаю из него не тряпку, а воина».
      Но и это еще не все.
      Как-то, когда Гриши дома не было, Валерия протянула мужу книжку:
      -Случайно наткнулась, когда убиралась у Гриши в комнате. Под матрасом.
Когда парню тринадцать, под матрасом родители обычно находят литературу известного рода, но тут было совсем другое. «Занятная микология. Все интересное о плесени». М. «Просвещение».
      Новая проблема для Алексея Ивановича. Посоветовал жене, чтобы та вернула книгу под матрас. Задумался. «Хочу ли я, чтобы из моего сына получился ученый?.. Наверное, да, я бы не возражал. Но только, если б он стал, скажем, физиком… математиком… исследователем вселенной или разведчиком недр. Ну, или что-то в том же роде. Но… чтобы из него получился исследователь какой-то, прости меня Господи, плесени?» В этом лично для самого Алексея Ивановича было что-то унизительное. Да сын и сам это осознавал, если решил спрятать книгу. «Знает кошка, чье мясо съела». Алексею Ивановичу вновь пришлось включаться в борьбу за свое достойное будущее. На этот раз не так решительно, наступательно, как прежде. Терпеливо, вкрадчиво, гомеопатическими дозами. Ссылками на ученых, оставшихся в памяти благодарного человечества. Кого из тех, кто посвятил свою жизнь изучению плесени, человечество помнит и чтит?.. И Гриша потихоньку к плесени охладел.
Перелом в настроениях сына произошел после просмотра фильма «Офицеры». В это время ему было за пятнадцать. Фильм произвел на него мощное впечатление. «Есть такая профессия – Родину защищать». Сын впервые загорелся желанием стать в ряды защитников первой в истории человечества страны Советов, а у Алексея Ивановича как будто камень с души свалился: нет, не будет его будущее ни ботаником, ни портным, ни микологом. Насколько это было в его силах, постарался  этот «мужественный» росток в сыне развить, укрепить. Ради этого через связи в ДОСААФ пристроил Гришу в кружок, где уже заранее обучали воинскому ремеслу. Гриша уже и род войск, где хотел бы служить, для себя выбрал: «бог войны - артиллерия».
И вдруг эти разговоры про то, что «армия никому не нужна»! Да еще от кого? От собственного сына! Все те же веяния времени?
 Люди – посмотришь на них, послушаешь, - в основном, радуются, что что-то как будто у них под ногами стронулось. Что-то, что за многие прошедшие  десятилетия обратилось  в плотную, бесчувственную, ни на что не реагирующую массу, вдруг подало признаки жизни, стало издавать какие-то внятные звуки, ощутимые запахи. Приблизительно, как земля, утрамбованная прогулявшимся по ней катком, на которой  прорасти – хоть ты тресни! - ничего не может. А что если ее взрыхлить, оставить в покое? Пусть дождик ее поливает, пусть ветерок над ней свободно гуляет.  Пройдет какое-то время  и из нее чего только не попрет!.. В том числе, конечно, и так называемый сорняк, но сейчас думать об этом не хочется.
      Народ, похоже, питается этой надеждой. Алексей Иванович – он ведь тоже народ – также настроен на какие-то позитивные перемены. Но, в  отличие от многих, с кем ему приходится и по службе и по жизни встречаться, совсем уж голову-то не теряет. Может, тому причиной -  идущая из далекого далёка,  еще его предками-крестьянами, навеянная опытом жизни  мудрость: «Кто долго запрягает, тот и долго едет»?  При этом на какие-то улучшения,  он, конечно, также надеется, но, может, чисто по-крестьянски  еще и побаивается: «Лучше не скоро, да здорово».

4.
     Где-то в середине сентября Алексей Иванович отправился железной дорогой в Москву, оттуда самолетом – в далекий Ачинск. Что его туда позвало? Слухи о синтетическом сапфире. Будто в Ачинске наладили его производство, пусть пока лишь в экспериментальных объемах. Сапфир (рубин) то, без чего немыслимо существование механических часов. Взять те же самые камни. Или стекла. На клятом Западе получение синтетических камней давно не проблема, у нас с этим куда как хуже. Прощупать перспективы нового источника, возможного поставщика – вот какая задача стояла перед Алексеем Ивановичем.
    Отправился в путь-дорогу дальнюю не один. В компании с ведущим инженером из отдела главного технолога. Кандидатом наук. Мог бы отправить вместо себя еще какого-нибудь ведущего, разобрались бы, что к чему, и без него, но  не сиделось  ему на одном месте все последнее время. Вирус какой-то смутной тревоги в нем поселился. А  все началось именно с того разговора с сыном, с  Гришиного, так обескуражившего Алексея Ивановича:  «Нам армия больше не нужна». Хотя и сказано-то было неуверенно, и время какое-то прошло, сын с тех пор благополучно поступил ровно туда, куда и было запланировано (Высшее артиллерийское командное училище имени Октябрьской Революции в Ленинграде), но это не мешало кошкам скрести и скрести по сердцу Гришиного родителя.
       «Надежды юношей питают, отраду старцам подают…». В Ачинске Алексею Ивановичу и его компаньону (точнее, компаньонке) ничего не перепало: ни питания, ни отрады. Все, как и можно было заранее предположить, оказалось чистым фуфлом. Кто-то запустил утку, она долетела аж до Углича, покрякала.  А  Алексей Иванович, старая наивная галоша, уже и размечтался.
Ачинск, не в обиду будь сказано для тех, кто здесь постоянно живет,  мрачный городок. Во всяком случае, выглядел таким в восьмидесятые. Может, сейчас получше. Мрачна и окружающая его со всех сторон тайга. Та, что по равнине, и та, что карабкается вверх по отрогам хребта Арга. Мрачен, грязен, лишен элементарных удобств для пассажиров  и ачинский  аэропорт.  Давно нуждающийся в ассенизации туалет. Отсутствие ресторана. Только буфет. А между тем объявили о задержке рейса «Ачинск-Москва», без указания причин и времени задержки. Хорошо, Алексей Иванович успел перед дорогой перехватить в гостиничном ресторане, но им овладела жажда. Побрел в буфет один, попутчица, кандидат наук его сопровождать наотрез отказалась.
        Кафе крохотное, а желающих «заморить червячка» более чем достаточно. Алексей Иванович взял из напитков, на пробу – что лучше, - порцию козьего молока (в детстве его  пивал, хотя и нечасто, предпочитал молоко коровье) и порцию того, что называлось «морс клюквенный». Плюс парочку железных бутербродов. С колбасой и сыром. Оглянулся, где бы присесть… Заметил огромного, пожалуй, за метр девяносто,  старикана с пышной, ниспадающей на грудь, седой бородой, он был за столиком один. Алексей Иванович решил, что это определенно кто-то из ачинских аборигенов. Вежливо обратился к аборигену: «Не возражаете?» Бородач -  на нем  всего лишь ковбойка с закатанными рукавами, хотя, даже в закрытом помещении, довольно прохладно, -  кивнул головой. Перед ним на столике тарелка с едва тронутой вареной курой и бутылка местного ачинского пива «Таёжное».   
Алексей Иванович уже отпил половину порции козьего молока и откусил от одного из железных бутербродов, когда услышал:
       -Вкусно?
        Алексей Иванович поднял глаза, до этого момента он разглядывал едва поддавшийся его еще неплохим зубам бутерброд. Да, вопрос исходил от старикана и был обращен к Алексею Ивановичу. Алексей Иванович, застигнутый врасплох, неуверенно пожал плечами.
       -Коммуняка?
       Алексей Иванович еще не сориентировался, как ему общаться с этим человеком. Пребывая в некоторой растерянности:
       -Почему вы так подумали?
       -Здесь все сплошь одни коммуняки.
       Алексею Ивановичу ничего не оставалось, как  признаться, что он тоже коммуняка.  Добавив при этом с заметным вызовом: «И что?»
       -Как же это вас  так угораздило? Так опустить страну.
«Нет, - догадался Алексей Иванович, - едва ли этот старикан из местных. Очевидно, приезжий». Огрызнулся:
       -Вам-то какое дело? Вы сами-то откуда?
       -Соединенные штаты Америки. Знаете такую страну? Штат Небраска.
       Ах, так вот оно что! Теперь многое стало понятным: откуда у бородача такая агрессивность и заметный акцент.
       -А на что, простите, по-вашему,  нас  так угораздило? Поподробнее, пожалуйста. – Алексей Иванович про себя решил: «Нет, без ответа этот наглый  американец у меня не останется. Дам ему сейчас нахлобучку». 
       -В том хотя бы, что пытаетесь съесть эту несъедобную подошву. За свой желудок не опасаетесь?
       -Да, у нас сейчас есть… некоторые проблемы, - Алексею Ивановичу пришлось неохотно согласиться.
       -«Сейчас»?.. Когда у вас не было проблем?
        Задуманной нахлобучки не получалось. Алексей Иванович вынужден изменить тактику боя: вначале разведочка, нащупать бреши в обороне противника…
       -Вас-то, если не секрет,  какими судьбами сюда из штата Небраска занесло?
       -Сейчас уже не секрет. Здесь похоронено много моих родных. Я тоже… мог бы здесь навсегда остаться. Чудом уцелел.
       -Когда это было?
       -Вам интересно?
       -Если не трудно…
       -Ну, тогда слушайте.

Рассказ старика из штата Небраска

       -У нас испокон века была своя община под Северо-Двинском. В пойме реки Северная Двина.
       -Простите, - перебил Алексей Иванович. – «Нас». Это кто?
       -«Мы» это  истинные православные христиане. Стоящие на страже той веры, над которой  надругались в годину антихриста Никона  при преступном попустительстве царя Алексея Михайловича. Слышали когда-нибудь? 
       -Об Алексее Михайловиче?
       Старик ему строго:
       -Будете МЕНЯ слушать или глупые вопросы задавать? – Алексей Иванович сразу не нашелся, чем ответить, а старик продолжил. - Мы жили тихо-мирно.  Не один век. Пасли скотину, ловили рыбу. Молились. Никого не замали. И нас, в общем-то, сильно не обижали. Не гнобили. Давали нам жить. Размножаться. И так продолжалось веками,  пока не налетела такая вот, как вы… саранча. Нечисть. А было это в году… Когда вами правил ваш самый кровавый тиран. Не забыли, как его величают? Белой ночью.  Все как на ладони. Обложили  со всех сторон. Все в одинаковой форме. С ружжами. У командиров по кобуре на ремне. Повыгоняли из домов всех. И старых и малых. Баб беременных. Никто ничего не понимает, откуда эти вурдалаки явились и чего от них  хотят.  Вопят, кричат,  младенцы плачут. Словом, Содом и Гоморра. Кто-то уже подумал: конец света настал. Кто-то закричал: «На колени! На колени, братья и сестры! Последний наш час настал». Бросились на колени. Стихийный молебен начался. Но молиться долго не дали. К тому времени подводы подоспели. Лошади в них впряжены. Всем, без разбору, на эти подводы усаживаться скомандовали. Кто ослушается, тому прикладом. Мне тоже досталось. Годиков с десять  мне тогда было. Долго потом очухаться не мог. Причем рассадили так, что затылками в одну сторону. Как рассадили, так повезли нас на этих подводах в сторону Северодвинска. По паре нечистых на подводу. Один с ружжом спереди, мордой к нам. Другой, нам в затылки смотрится, -  сзади. Когда уже до города добрались, нас всех выстроили на платформе железки. Всех до одного пересчитали. Младенцев, даже про грудняшек, тоже не забыли. Кое-как покормили, чтоб мы совсем у них на глазах не сдохли, попоили, а тут и паровоз с платформами подогнали. Платформы  со всех сторон  колючкой обмотанные. Нас туда, на платформы. Как скот. Только ближе к вечеру куда-то повезли... И везли долго-долго. На открытых платформах. Дождь нас поливает, от солнца, когда в зените, спасенья не найти, ветер встречный, когда паровоз раскочегарит. Вся пыль, гарь, дым паровозный нам в глаза, в хайло. И так долго, почти двое суток, когда  на какой-то станции  нас с платформ свели, в крытые вагоны усадили. Хошь немного полегче. Дальше, неизвестно куда, повезли.
Всего, что нахлебались на перегоне, пересказывать не буду. Много время займет. Скажу только, что мытарили нас в пути почти два месяца. Мы уж и не чаяли, что когда-нибудь до чего-нибудь доберемся.  Многих мы за то время потеряли. Догорали  люди. Как спички. От болезней, которые никто не излечивал. Если только мы сами. Подручными средствами. Еще от изнеможенья. Истощенья. Больше всего, о чем скорбели, - что предать земле усопших  сами никак  не могли. И где их могилки, у какого придорожного столба их положили, а и хорошо, если «положили», а то и «бросили» на радость дикому зверью, - опять же нам никто про то ни слова. Словно мы и не люди, а беспризорные собаки… Наконец, долгожданное: «Вылезай! Приехали!» Ачинск. Хотя и не сам город. Станция. Новая Еловка. В  какой-то, может, миле от Ачинска. Оглядываемся. Гора, лес хвойный. Ну, для нас, поморян, лес хвойный мать родна. Нас им не запугать. Морозно, но не очень, зимы-то настоящей еще нет. А снегу вокруг уже полным полно. Еще раз всех, кто выжил, выстроили по платформе, пересчитали. Нескольких молодых,  самых здоровых парней отобрали. В сторону увели. Что с ним потом стало, на что они пошли, - мрак и тишина. Все как будто в воду канули. Для остальных же с пару десяток  волокуш подогнали. Передок на лыжах, задницей по снегу волочится. От того и волокуша. Вещи в эти волокуши побросали. Баб с младенцами. Тех из робят, которые помладше. Кого-то из мужиков посильнее в эти волокуши заместо лошадей впрягли. Остальные пеши. И повели нас в эту самую тайгу. Получился такой длинный обоз. Войско тоже тут как тут. Хотя помене  числом, чем под Северодвинском. Это и понятно. Куда и по что нам бежать? Но ружжа те же. И тулупчики на них. А нам всем без разбору драные ношеные телогрейки пораздавали.
Долго мы так по первопутку брели. Тайга глуше и глуше. Солнце уже садиться начало. Приказ: «Стоять!». Стоим как вкопанные. Сил только на то, чтоб стоять, и осталось. Смотрим: речка, льдом еще не покрытая. Тайга здесь как будто не такая густая. Сквозь деревья смотреться можно. Слышим, как ветер где-то вверху гуляет, и деревья, что постарше поскрипывают. Командирский голос: «Здесь вам дале и жить. Посмейте только разбежаться».   Сбросили с волокуш  какую провизию, несколько мешков картошки, еще чего-то, сейчас не упомню. Какой-то инвентарь.  Лопаты, топоры, пилы. «Сами с усами. Руки, ноги на месте. Обустраивайтесь». И оставили нас почти одних. …
       За зиму из тех, кто дорогу пережил, осталось меньше половины. Таяли на глазах. Из-за болезней. Из-за холода и голода. Единственная радость: в выкопанную своими руками могилку покойничка можно было положить. Да и не всегда «выкопанную». Чем дальше в зиму, тем чаще могилу приходилось вырубать топором. Земля-то промерзла. Я сам – парнишкой – пару таких могил для своих вырубал.  Изо всех  наших, кто этот путь начинал, из шешнацати, включая сосунков, ближе к теплу только девятеро осталось. У других дела не лучше. Но все, как , может, эти ваши товарищи хотели, не подохли. Самые стойкие остались. Кое-кто из родственников тех, первых, живет до сих пор. У меня по другому судьба сложилась… И вот  я теперь спрашиваю тебя…товарищ…. Вы, что же, думаете, не отольются вам наши потери, беды, слезы? Не отзовутся на ваших дубленых кожах? Сколько ж зла вы со всеми  натворили! Сколько ж от вас, супостатов, пострадало! Сколько несчастий, болей несусветных  вы людям принесли! Если  б все это зло да  в одну кучу… Это ж какая гора горища получится! Но ошибаетесь, если думаете, что вам за это не только на том свете, но и на этом не  отмстится. Будет и вам больно. Ой как больно. Жаль только, что будет больно не только вам, но и неповинным ни в чем. Кто от вас за это время успел народиться. Вы же всех в геену огненную потащите за собой. И поделом. Там вам всем и место.
       Если Алексей Иванович, выслушивающий всю эту пламенную речь, до сих пор как-то находил силы сдерживаться – только пришлось сжать зубы покрепче, - то последнее: «потащите за собой» - стало последней каплей.  Что-то внутри него запротестовало, взорвалось. Кровь бросилась в голову. «Чушь порешь, дорогой ты наш заокеанский мистер-твистер».
      -Да кто, собственно,  вы такой, чтобы выступать в роли прокурора? – Алексей Иванович пошел в контратаку. -  Нас вонючим дерьмом поливать. Вы, проходимец, скорее всего, безо всякого на то права и закона сбежавший из страны. Кто вас уполномочил на то, чтобы в чем-то нас обвинять? Приехали из своего штата… как там его?.. Мы, коммунисты, которых вы так ненавидите, мы же все это, о чем вы говорите, и осудили. Сталина из мавзолея…чуть ли не  под аплодисменты  вынесли. Или для вас это новость?  Прямые виновные, если кто дожил, наказаны, получили свое. А если и было что-то…  какие-то перегибы…Зато мы индустриализацию вовремя провели. Едва-едва успели. В жуткой войне победили. Знаете что-нибудь про эту войну?  Сколько нас на полях сражений полегло!  Миллионы. В том числе и коммунистов. Они первыми в бой шли. Первыми погибали. Но это война. А мир? В космос, несмотря на послевоенную разруху,  первого в мире космонавта запустили. По-вашему, это все пустяки?.. А почему  с  вами так обошлись, этого я не знаю. Впервые о таком бесчинстве слышу. Чтобы ни за что, ни про что. Это надо документы… Если, действительно, все так, как вы рассказали, с этим рано или поздно тоже  разберутся. Но огульно нас всех  какой-то геенной огненной… Нам часто угрожали и вы, примерно, знаете, чем это для них закончилось. Напомнить?
Алексей Иванович, хотя его тоже понесло, все же сохраняет относительно трезвую голову. Он не хочет шума, крика, скандала, поэтому старается произносить слова тихо. Чтоб даже те, кто у  соседних столиков,  не услышали.  Он говорит, приводит доводы, оправдывается, возмущается, а старикан-бородач как будто выговорился, потерял интерес к тому, что сейчас пытается вдолбить ему Алексей Иванович. Сидит на низком алюминиевом стульчике. Этот хилый стульчик явно не рассчитан на таких грузных, как он. Кажется, вот-вот развалится. Опустил огромный кочан-голову. Может, опять, в который уже раз, мысленно переживает только что им оживленное. Картины прошлого  проносятся сейчас перед ним. И Алексей Иванович ему больше не нужен.
       А тут, кстати, и объявление дежурного по аэровокзалу подоспело:
       -Внимание! Внимание! Начинается посадка на рейс Ачинск-Москва. Просим пассажиров…
       Поджидавшая Алексея Ивановича у регистрационной стойки попутчица, бросив взгляд на лицо подходящего, встревожено спросила:
      -С вами все в порядке?
      -Не совсем, - пряча от попутчицы глаза, признался Алексей Иванович. - Я с антисоветчиком схлестнулся.
       -Что за антисоветчик?
       -Да так… Американец.
       -Американец? Откуда он?
       -Из штата Небраска. Могилы родственников своих прилетел навестить.
       -Ну, и кто кого? Кто кого победил?
       -По-моему, боевая ничья, - подытожил результаты своей схватки с антисоветчиком из штата Небраска Алексей Иванович.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: А силовое переселение, подобное описанному могло случиться в 1929 году, когда под Северодвинском была объявлена погранзона  (планировалось строительство каких-то секретных объектов)  и всех, на чью долю выпало несчастье находиться в этой зоне, выселяли на другие территории. Кого добровольно, кого насильно. Особая жестокость, с которой проводилось это переселение, могло быть вызвано как раз тем, что переселяемые придерживались старообрядческой веры. С такими, обладающими твердой верой,  часто меньше всего церемонились. И тем меньше смысла можно было отыскать в действиях властей (Прим. автора)

       В полете их – Алексея Ивановича и «антисоветчика» из штата Небраска – разделяли только два ряда. Мощный стриженый затылок промаячил перед глазами Алексея Ивановича все длительное время полета. Алексей Иванович уже испытывал ощущение, что в случившейся словесной схватке между «хранителем истинной веры» и приверженцем, хотя бы на бумаге, в теории, «коммунистического рая на земле», нравственное, что ли, превосходство было все же, скорее, на стороне первого.  Ему, Алексею Ивановичу, все же следовало бы подойти к старику, признать: «Вы правы. Советская власть добилась много чего достойного, но и дров при этом много наломала. За это и я, как коммунист, хотя и рядовой, как говорится, не принимавший и не участвующий, несу долю своей вины».
Единственное, в чем бы он все же категорически не поддержал своего оппонента, это в том, что наказание, боль, словом, по терминологии незабываемого дяди Кости, «возмездие»  за содеянное испытают на себе все. Даже ни в чем не запятнавшие себя… У Алексея Ивановича при этом перед глазами – его сын.  Курсант высшего командного артиллерийского училища.  «Если с ним что плохое случится… я из таких, как ты…  злопыхателей… кишки из брюха повыдираю». 
        Накануне ноябрьских праздников во Дворце культуры проводилось мероприятие, посвященное присуждению звания «Почетный гражданин города Углич». Такого за все время существования советской власти в Угличе не было ни разу. В царское время – да, такого рода звания время от времени присуждались. Ими чаще всего становились богатые купцы, краеведы. Даже один губернатор удостоился (Штюрмер). Но потом эта традиция прервалась. Первым советским почетным гражданином должен был стать семидесятилетний герой Советского Союза Николай Васильевич Алексеев. По этому случаю на церемонию посвящения в почетные члены приглашались многие ветераны войны, в том числе и Иван Григорьевич Борошнев. Иван Григорьевич откликнулся на приглашение, но добраться до Дворца культуры самостоятельно уже не мог: стал бояться водить машину, а об общественном транспорте даже и речи быть не могло. Алексей Иванович с готовностью предложил отцу свою помощь в качестве водителя и машину.
        В зале, где проводилось это мероприятие, собралось довольно много  народа. И приглашенные и так – просто любопытствующие. Приехавшая из Ярославля бригада киношников-документалистов. Телевизионщики. Словом, зала далеко не пустовала. В президиуме на сцене представители власти. Заметил Алексей Иванович среди них и Полозова. Он отличался от сидящих за тем же столом своей сизоватой, особенно в свете софитов, лысиной. Он же, выйдя из-за стола, подойдя к трибуне, произнес и вступительную речь. Подчеркнул в этой речи сам символизм вручения первого такого звания именно бойцу, воину, защитнику, а не, скажем, какому-нибудь деятелю культуры, пусть и выдающемуся, или, тем более, работнику государственного аппарата.
        Когда торжественная часть закончилась, и был объявлен пятнадцатиминутный перерыв до начала концертной части, Полозов спустился по ступенькам, отправился по боковому проходу. То ли на выход, то ли в буфет. Его тот же миг обступило со всех сторон как всегда озабоченное повседневной жизнью старичье. Забросали вопросами о делах текущих: о разваливающемся жилье, о прохудившихся крышах, о том, что хорошие товары в магазинах простым людям недоступны. Пока он отвечал, Алексей Иванович, оставив отца в одиночестве, добрался до  толпящихся вокруг Полозова. Полозов заметил его. Жестом наказал, чтобы тот его подождал. Еще ответив на пару вопросов, направился решительным шагом к Алексею Ивановичу.
       -Что, Алексей Иванович? - начал первым Полозов. – Что–то редко вас стало видно в коридорах власти. Добрый знак.  Значит, не все у нас так плохо хотя бы с механическими часами?
       Алексей Иванович не поддержал этот шутливый тон. Он сразу заговорил о деле.
       -Помнится, вы когда-то приглашали меня в эти коридоры власти…
       -Еще бы мне и не помнить! Я терпеливо жду.
       -Вы меня извините, но… Я подумал и решил, что все-таки это не для меня.
       -Жаль, - Полозов, похоже, искренне огорчился. – У меня была на вас надежда… Но, как говорится, насильно мил не будешь. – И повторил уже сказанное. – Жаль.

6.
      В августе 1991 года Алексей Иванович сидел на скамеечке напротив автобусной станции и поджидал заранее оповестившего отца о своем приезде в Углич сына. Рейсовый автобус Ярославль-Углич запаздывал, поэтому Алексей Иванович и решил немного посидеть под теплым августовским солнцем. Кажется, скамейка, на которой он сейчас сидел, была ровно той же, которую уже много лет назад оккупировали Алексей и Софья, когда возникли вопросы с деторождением,  и они решили отправиться в Костюрино, чтобы Алексеева бабушка им помогла…. Не только скамейка та же, но, вроде бы, и урна. Правда, в тот раз она была почти пуста, только на донышке что-то, а сейчас мусор уже давно, как перестоявшее тесто в квашне, сыпется через край. Этим мусором усеян весь тротуар. Нет желающих работать мусорщиком за копейки. Теперь, если кто-то бросит в урну на улице использованную бутылку, допустим, из-под минералки, есть шанс, что он может, при желании, вернуться к той же урне через неделю и выброшенную бутылку себе таким образом вернуть. В качестве сувенира о воцарившемся в городе Углич, также как и во всей стране, от края и до края, бардаке. 
       Сын должен приехать не один. С молодой женой. Да, в жизни сына за этот год произошло много перемен. Только за порог  ЛВАКУ, уже с присвоенным ему воинским  званием «лейтенант», при новенькой форме, погонах, тут же сходу, не откладывая дела в долгий ящик,  и женился. Отпраздновал свадьбу в Москве, жена оттуда. Погостит три дня в Угличе, а дальше к месту своего назначения, в штаб Северо-Кавказского военного округа. Город Ростов-на-Дону. Жена, сразу после угличских смотрин,  пока вернется в Москву, 
      Сам Алексей Иванович на свадьбе сына не побывал. Оба: и мать, и особенно отец -  были уже невыездными, только по квартире и до скверика рядом с домом. Словом, остерегался  оставить их одних. Из Борошневых на свадьбе побывали только Валерия, Алексей Иванович милостиво ее отпустил, и те, кто был по линии сестры Алексея Ивановича Ольги. Сама Ольга, ее муж и их сын Олежек. Костюринская  Нюра также категорически отказалась ехать в Москву: ее туда не пускала скотина, и своя и колхозная. И вот теперь молодожены решили приехать сами,  чтобы показаться «честному народу».
У Алексея Ивановича приподнятое настроение. Как, скорее всего, ни громко это прозвучит, он чувствовал себя в какой-то мере победителем. Он хотел, чтобы его сын выбрал себе такую благородную профессию – Родину защищать, - и он этого добился! Теперь, чтобы дальше в окружающем его мире не случилось, будущее лично его,  Алексея Ивановича  Борошнева, будущее, простирающееся далеко за определенные ему пределы его собственной жизни и смерти,  надежно гарантировано. Его «Я» с его собственной неизбежной кончиной с ним  вместе не умрет, продлится дальше. Как если бы он положил энную сумму денег в надежнейший  на свете банк. Какие-то проценты все равно будут начисляться.
       А вот, наконец, и автобус! Объявили по громкоговорителю о прибытии. Алексей Иванович поспешил вернуться в автовокзал.
Замечательная пара! Оба такие молодые, красивые, улыбающиеся. Гриша поразительно изменился за годы, пока был курсантом. В лучшую сторону. И чисто внешне – стал выглядеть настоящим мужчиной, раздался в груди, плечах, -  и внутренне. Заметно прибавилось уверенности в себе. Того, чего ему так не хватало и в детском, и в подростковом возрасте. А жена – так это вообще… писаная красавица. Ни словом сказать, ни пером описать. Алексей Иванович, после того, как обнялись и перецеловались, перехватил у Лизы, так звали Гришину жену, кое-какие вещички, которые она взяла с собою в  дорогу, и все отправились к дожидающейся их машине Алексея Ивановича.
Потом было веселое застолье. Можно сказать, состоялась еще одна свадьба. На этот раз за столом собрались все, кто не смог  съездить в Москву. Гришины и дедушка и бабушка. Даже приехавшая по этому случаю из Костюрино  Нюра. Она, правда, все время, пока сидели за столом, думала-гадала, что там с ее телятами (она оставила их под опеку своей напарнице), как переживет Буренушка, когда пастух вечером пригонит стадо, а ее встретит у околицы не хозяйка, а чужой ей человек. «Как бы худо ей не стало». Все, в меру своих сил и способностей, ее успокаивали.
Пару слов о том, как получилось, что Гриша, обучаясь в Ленинграде, познакомился и взял в жены москвичку. В Ленинграде тогда царила пора Белых ночей. Лиза приехала в Ленинград просто погулять по городу вместе с закадычной подружкой. Они дошли до парка Ленина и остановились у памятника Стерегущему. Попытались разобраться, из-за чего бедные матросы тянутся вверх  руками, а на них льется сверху через отверстие вода. Гриша проходил мимо того же памятника. Было воскресенье, у него в нагрудном кармане увольнительная, и он возвращается в родное училище, поскольку до него отсюда буквально рукой подать. Девушки не постеснялись и попросили симпатичного курсанта  объяснить им тайну этого памятника. Что он охотно и очень  подробно сделал, заодно объяснив, что отверстие, через которое льется вода, называется «кингстон». Так состоялось их знакомство. Пройдет еще два года, и он  предложит одной из этих девушек стать его женой. 
      Потом были танцы. Алексей Иванович достал из комода кассетный магнитофон. Нашел кассету с любимым им вальсом «На сопках Манжурии».  Пригласил невестку. Оказалось, что вальс она танцевать не умеет. Не посчитала нужным научиться,  потому, что вальс это старомодно. Алексей Иванович этим возмутился, тут же взялся за обучение. Делал это охотно. Может даже, немножко излишне охотно. Валерия, кажется, даже начала его ревновать. В самом деле, Алексей Иванович настолько развязно, легкомысленно, кажется, никогда в любой компании себя не вел. На обучении невестки вальсу его оживление не закончилось. Он подмигнул Лизе и спросил: «А хочешь, я покажу тебе книжку, которую мы выудили из-под матраса Гриши, когда ему было тринадцать лет?» Невестка чуточку засмущалась, посмотрела вопросительно на мужа, хотела узнать его реакцию, а он опустил голову, ничего не говорит, и, что у него сейчас на лице, увидеть невозможно.
-А вот и  книга! – Алексей Иванович достал из того же комода зачем-то до сих пор хранящуюся книжку. Протер ладошкой, чтобы убрать пыль, протянул книгу невестке.
Та, по-прежнему слегка смущаясь, взглянула на обложку и… расхохоталась.
-Гриш! Тебе действительно было тогда интересно читать про плесень?!   
А сын поднял голову и как-то странно посмотрел… сначала на жену, потом на отца… «Странно» в том смысле, что в нем в это мгновение как – будто ожило что-то, что ему было дорого в детстве, и ему не хотелось бы, чтобы его «детское» сейчас подвергалось какому-то осмеянию. Лиза этого не поняла, она продолжала искренне удивляться. Зато понял свою ошибку Алексей Иванович. Поспешил отобрать книжку из невесткиных рук, вернул на старое место, в комод.
Застолье продолжалось до семи вечера. Посидели б и дольше,  не пожелай отец и мать вернуться к себе. Тут же засобиралась в дорогу и  Нюра: «Я еще на последний поспею». Алексей Иванович довез до дома своих, проводил крёстную до автовокзала. Дождался, когда она сядет в автобус, и, только после этого, со спокойным сердцем,  направил машину в сторону своего дома.
      Стоял  тихий теплый августовский вечер. Небо над Угличем было ясное и спокойное. Спокойно катила свои воды и Волга. Мать всех рек русских. Безветренно. Ничто не предвещало бури.
      Когда вернулся домой, Валерия его немножко огорошила:
      -Только что позвонила Регина Павловна. Жена Полозина. Просила, чтобы ты им позвонил. Вот телефон.
      -Ты, наверное, хочешь сказать «Полозова»?
      -Да-да, конечно!
      В том, что Валерия уже не помнила точно фамилию когда-то первого секретаря горкома, ничего странного.  Вот уже третий год, как Полозов  ушел на «заслуженный покой» по «состоянию здоровья». Такой была официальная формулировка. «Поденка – век короткий». Есть такое выражение, относящееся к насекомому, активный жизненный цикл которого составляет всего лишь одну ночь.  Первый секретарь горкома, разумеется, далеко не поденка, но память о таких как он, стоящих у кормила власти, стоит им только передать это кормило кому-то другому, почти как правило, если и сохраняется в памяти народной, то очень-очень недолго. Не как у поденки, конечно: не одну ночь… Про Константина Мартыновича Полозова забыли через два года.
       А на место Полозова из Ярославля  командировали другого первого секретаря. Этот другой, к ужасу многих, имевших непосредственное отношение к городской власти, сразу приобрел репутацию «отъявленного сталиниста». Так, он строго запретил всем работающим непосредственно в горкоме женщинам увлекаться помадой, надевать брюки, щеголять по коридорам на туфлях  на высоких каблуках, и следить, чтобы края их юбок находились заметно ниже колен.  Что касается мужчин:  тем, кто осмелился отрастить  себе усы, бороды, было настоятельно рекомендовано побриться. Просто анекдот какой-то! Каким-то даже Салтыковым-Щедриным на угличан повеяло. Тем более, что Пошехонье у них под боком.
Алексей Иванович набрал записанный Валерией телефонный номер.
      -А! – женский голос на другом конце провода. – Алексей Иванович! Вы дома. Очень хорошо. Я Регина Павловна, жена Константина Мартыновича. Он попросил меня связаться с вами. Какое-то, насколько я поняла, к вам  очередное предложение. Но у  вас сейчас гости. Ваша супруга сказала. Мы посоветовались с Константином Мартыновичем. Пожалуй, пока вы не одни, не  будем вам мешать. Тем более, что горящего ничего нет. Можно,  я перезвоню вам… ну, скажем, на следующей неделе? После того, как проводите ваших гостей.
Алексей Иванович согласился..

7.
     Обычно Алексею Ивановичу спалось хорошо, если накануне выпил – в умеренных дозах,  – и если выпитое было качественно. Например, уж коли  коньяк, то армянский, отнюдь не азербайджанский.   Коли  вино, то выдержанное, марочное. В данном конкретном случае то и другое условие Алексеем Ивановичем было соблюдено: доза,  если и не совсем нормальная, побольше, все равно где-то в допустимых пределах. А налегал он,   в основном, на настоящий португальский портвейн. Персональный подарок куму от отца невестки. От той же невестки узнал, что родиной портвейна является Порту, второй по величине после Лиссабона город в Португалии, а все остальное, что подается под маркой «портвейн», это суррогат.  Воистину, век живи, век учись! Кстати, про кума. Он был тоже военным («тоже», имея в виду Гришу), звание – полковник, занимал какую-то, пусть далеко и не самую высокую, но и не низкую,  должность в штабе Московского военного округа.  Что скрывать? Алексею Ивановичу, при том, что был начисто лишен склонности к угодничеству,  породниться с человеком такого уровня было лестно.
      Понедельник день тяжелый, но Алексей Иванович не волновался опоздать на работу, потому что заранее оповестил всех, кому положено, что посвятит предстоящие три дня молодожену - сыну. Валерии вообще не нужно на работу. Она, едва стукнуло пятьдесят пять, оформила расчет. Решила посвятить «остаток жизни», как она сама выразилась, мужу и дому. Другими словами, Алексей Иванович спал без задних ног, когда Валерия стала его настойчиво будить: «Алексей! Вставай, подымайся. Посмотри, что у нас тут творится!». Обычно очень сдержанная, Валерия, когда тормошила мужа,  была взволнована.
      -Да что? – Алексей Иванович с трудом разлепил глаза.
      -Посмотри! – Валерия ткнула пальцем на светящийся экран телевизора, тут же за чем-то из комнаты убежала.
       Алексей Иванович поднялся, подошел к телевизору поближе… Большой театр. Балет. Вроде как, судя по тому, что звучало с экрана телевизора и что было на исполнителях, догадался: «Лебединое озеро». Переключился на другой канал – то же самое. Еще на другой – результат тот же. «Да что за черт?! С ума что ли  все посходили?»  Заметив входящего в комнату сына:
       -В курсе, что происходит?
Гриша точно, грамотно, словом, по-военному доложил. Закончил вопросом:
       -Ты нас с Лизой до Туношна не подбросишь?
«Туношна» это ярославский аэропорт. Дорога дальняя. Особенно, если  выезжать придется из Углича.
       -А зачем вам, спрашивается,  Туношна?
       -Лиза решила срочно вернуться в Москву. Если железной дорогой – ближайший только в начале двенадцатого ночи. Лизе хочется как можно скорее.
Алексей Иванович вникает: ее отец военный, штабист, его эта катавасия в первую очередь может затронуть.
       -А ты? – Алексей Иванович задает вопрос сыну.
       -Пока с  вами. Только провожу ее.
       -Хорошо. Собирайтесь.
       -Да мы уже. Почти. Теперь твоя очередь.
       Алексею Ивановичу показалось: это невестка и Валерия не в своей тарелке, ну, понятное дело – женщины, -  зато Гриша совершенно спокоен. Может, именно «показалось»? По лицу ничего не скажешь, а внутри очко играет?
Единственная ведущая к Ярославлю трасса лежит через Червяково. А там Покровское, Большое Село. Уже когда выехали, Гриша обратился к сидящему за рулем отцу:
       -Пап, вот увидишь, ничего у них не получится. В лужу шлепнутся. Повозятся, повозятся и перестанут.
        То есть, не «показалось» Алексею Ивановичу,  так и было на самом деле: сын был уверен, что  какой-то серьезной заварухи  объявленное чрезвычайное  положение за собой не влечет.
       -Ты оракул, что ли?
       -Я же знаю, как в армии ко всему этому относятся.
       -Как?
       -Всем уже эти… ленинизмы-коммунизмы… снизу доверху… в печенках сидят. Хочется чего-то новенького попробовать.
        Алексей Иванович почувствовал себя уязвленным:
        -Между прочим… эти, как ты их называешь… «ленинизмы-коммунизмы» образование тебе бесплатное дали.
       -Почему «бесплатное»? Вспомни, сколько с тебя налогов каждый месяц дерут.  В том числе, и на мое образование. Получается, все из твоего кармана оплачивается… А еще тебе и недоплачивают.
       -То есть?
       -Ты же такую должность занимаешь! Главный инженер завода общесоюзного значения. Если б ты на Западе жил… Раз в сто больше бы получал.  Дом бы собственный давно мог на заработанное купить. А вы сколько уж лет… все  в одной квартире. 
       «Вот оно, - в голове Алексея Ивановича. – Newsweek- то. Все его работа. И ничего: ни военная дисциплинка, ни ежедневная муштра, не говоря уже про работу политработников… тоже ведь за  что-то зарплату – неумехи чертовы - получают и, наверное, не такую уж маленькую, - а  этот проклятый newsweek из его головы никак не вытравят».
       -И так многие из вашего брата думают?
       -Большинство, - тут уж подоспела помощь мужу со стороны невестки. – Я и по своему отцу знаю. Всем, у кого голова на плечах,  это мочало давно надоело… Ну, может, только, если у вас тут… в Угличе.
       -Так что не горюй, папа, - подытожил  разговор Гриша. – Схлопнутся они с этих их чрезвычайным положением. Вот тогда мы и заживем по-человечески.
        «А сейчас, значит, не по-человечески», - огорченно подумал Алексей Иванович, но озвучивать свое возражение не стал. Только слабо отреагировал на невесткино: «Только у вас в Угличе»:
        -Ну, да. Я ведь тоже коммунист.
        -Да какой из тебя коммунист, папа! – энергично возразил Гриша. – Не смеши нас. Ты инженер.
         А невестка его поддержала:
        -Мой папа такой же, как вы. Только на бумаге коммунист, а сам исподтишка воспоминания Деникина читает.
         К рейсу Ярославль-Москва подоспели вовремя. Невестка улетела, а Алексей Иванович и сын – немедленно в  обратную дорогу, в Углич.
        -А можно я теперь за тебя порулю? – предложил свои услуги Гриша.
        -У тебя есть права?
        -Я же офицер! – даже, кажется, удивился такому вопросу Гриша.
        «Я же офицер!» За  этим утверждением стояло многое. Легло,  как бальзам на сердце Алексея Ивановича. Выходит, при всем презрении сына к «ленинизму-коммунизму» работу по защите Родины он по-прежнему считал делом важным и достойным. «Ну, хотя бы так… Значит, еще не все так плохо».
А машину Гриша вел образцово: спокойно, уверенно, без малейшего лихачества. Это его, Алексея Ивановича, стиль. Вспомнилось отчего-то, каким Гриша был  ребенком. Когда, в основном, жил в деревне, под приглядом трех женщин, а Алексей Иванович только наезжал по выходным. Как он побаивался отца. Стоило мельком увидеть, как отец только подходит к дому, или услышать его голос, мгновенно куда-нибудь убегал, прятался. Да так искусно, что все женщины часами могли его не найти!  И это несмотря на то, что Алексей Иванович никогда не появлялся в Костюрино без гостинцев, без каких-нибудь сладостей.  «Уж слишком строг ты с ним, - как-то сказала Алексею бабушка. – Все хочешь, чтобы он по струнке ходил. А малой ласку любит. Лаской-то большего можно добиться, чем всю дорогу человека шпынять».
«Ничего, - сейчас думает Алексей Иванович, не зряче глядя на разматывающуюся перед ними ленту шоссе. – Ласка это хорошо, но строгость еще лучше. Вот я сисями-мисями его не пичкал, - зато человек из него и вышел. Офицер. Не трюфель какой-нибудь». 
      Дома его дожидалась записка оставленная Валерией: «Я пошла к нашим. Скоро буду».
      В  «ушла к нашим» для Алексея Ивановича ничего неожиданного. С тех пор, как стала пенсионеркой, примерно, через день посещала старших Борошневых. С наполненными съестным судками. Она же мыла у стариков  посуду, убиралась в квартире. Словом, не жена у Алексея Ивановича, а ангел. Валерия, как и обещала, долго у тестя со свекровью не задержалась. Едва вошла в прихожую, известила мужа:
      -Вот несчастье-то! Иван Григорьевич крупно поругался со своим другом.
Алексей Иванович удивился: у отца был сложный характер, с годами становится все раздражительнее и капризнее, но чтоб он ругался с соседями? Такое о нем  слышит впервые.
      -Да, - продолжала Валерия, - все на моих глазах. Он, сосед этот, справа,  ты его хорошо знаешь, заглянул к твоим за какой-то ерундой. Начали, конечно, о том, что творится в Москве. Слово за слово… Оказывается, он, то есть сосед, целиком за Ельцина, а Иван Григорьевич  – за все то, как было при Сталине. Так, слово за слово,  едва не до драки дело дошло. Мы с Ксенией Евгеньевной едва их разняли. А ты, Алексей?.. Ты за кого? За Ельцина или за Сталина? – Сама Валерия была до сих пор абсолютно равнодушна к политике. Для нее самое важное: «Чтобы не было войны».
       Алексей Иванович вопрос услышал, однако, от ответа уклонился. Валерия стала собирать на стол: время ужинать.
       -Позови Гришу.
        Гриша, как вернулись из аэропорта, прошел в комнату, когда-то служившую ему «детской». Алексей Иванович осторожно постучал, Гриша не откликнулся. Алексей Иванович решился заглянуть в комнату. Увидел Гришу лежащим на диване, полностью одетым, только ботинки с ног сбросил. Подушка под головой. Свернулся калачиком. Руку под щеку подложил.  Мирно спит. Грудь ритмично вздымается и опускается… Измаялся бедняга! Столько на него свалилось за последние дни, недели…  Алексей Иванович смотрит на него. Не спускает глаз. Не хочется его будить. А в голове: «Вот я за кого! Не за красных и не за белых. Я  за сына».

8.
      Поразительно, но история развивалась точь-в-точь, как ее предсказал еще совсем не искушенный в практической жизни, но, вероятно, уже наделенный каким-то историческим, что ли, чутьем сын Алексея Ивановича! Он-то сам, уже старый идиот, совершенно оторвавшийся от реальности, не на шутку испугался: «А ну как опять гражданская? Со всеми ее “прелестями “» Полыхнет.  Пойдут стенка на стенку».  Нет, все по Гришиному сценарию: «В лужу шлепнутся. Повозятся и перестанут». Немножко отца Ивана Григорьевича жалко. Тот болел душою за гэкачепистов. И откуда у него такая любовь к тем, кто хочет сохранить все, как есть? Вроде бы, и бибиси слушает. Сам ведь об этом как-то признавался. Алексей же Иванович, кажется, еще совсем недавно четко не представлявший, на чьей он стороне, когда уже все свершилось и стало ясно, кто победивший, кто проигравший,  определенно стал на сторону победителя. То есть сына. Со спокойным сердцем проводил оракула до Ярославля. Посадил на скорый «Ярославль-Ростов-на-Дону». Взял обязательство, что тот будет стариков не забывать, регулярно писать.
       Не забывал за всеми этими хлопотами  и про данное как-то женой Полозова обещание позвонить, пригласить к себе. Алексей Иванович до сих пор не мог понять, зачем он вдруг понадобился бывшему первому секретарю горкома. Но время шло. Точнее, как будто стометровку бежало. Из столицы, что ни день, то сенсация, и все не в пользу «руководящей и направляющей». Кажется, и для самого упрямого ревнителя старины становилось очевидным, что колесо истории с бешеной скоростью закрутилось в противоположную сторону, а от Полозовых ни звука. Сам же Алексей Иванович взять трубку, набрать номер не решался. В конце концов, инициатива встречи исходила от них. Им и книги в руки. А если надобность во встрече отпала,
       - Алексею Ивановичу от этого ни жарко, ни холодно. Тем более, что голова его сейчас занята совершенно другим: со сменой политического курса страны пошла резко на спад кривая спроса на изделия Угличского часового завода из стран так называемого «социалистического лагеря».
       Можно долго мусолить  тему, откуда у  этой потери интереса  к изделиям Угличского завода  ноги растут, - книга пишется не о заводах-пароходах: о людях.  Не мусоля, конспективно: импорт  у завода был всегда небольшим, основная ориентация это все же потребитель отечественный, но и то, что было, давало ощутимый приток по-прежнему самого лакомого для экономики завода кусочка – валюты.  По мере того, как этот кусочек таял буквально на глазах,  чем интенсивнее поступали письма о незамедлительном расторжении договоров на поставку, тем все настоятельнее проблема опустошения заводской казны. Забота, вроде бы, в первую очередь коммерческого директора, а не главного инженера, но в жизни завода все взаимосвязано. Словом, над НПО «Чайка» уже в эти первые после ГКЧП дни и недели начали сгущаться темные грозовые тучи.
Как-то Алексей Иванович вернулся с завода уже довольно поздно, Валерия пригласила его за стол, чтобы поужинать. Между делом обронила:
      -Полозова в больницу положили.
      -Откуда ты знаешь? – искренне удивился Алексей Иванович.
      Оказалось, у Валерии есть старая подружка, она работает в общественной приемной горкома, регистрирует приходящую почту. Она-то и сообщила. Алексей Иванович тут же позвонил по хранящемуся у него номеру Полозовых. Взявшая трубку жена Полозова не сразу признала Алексея Ивановича. Признав, обрадовалась.
      -Спасибо, что не забываете!.. Да, дела у Константина Мартыновича неважные.
      Поэтому и вас не беспокоила. Но, я думаю, он по-прежнему будет рад с вами повидаться. Мне так кажется. Давайте подождем до завтра. Буду в больнице, с ним  переговорю.  И тогда уже обязательно позвоню вам.
      Позвонила на следующий вечер.
      -Завтра не смогли бы подъехать в больницу?
      «Завтра» будет  субботой. Никаких препятствий, могущих помешать ему повидаться с Полозовым  Алексей Иванович не видел. Согласился. Жена Полозова  подробно объяснила, как их найти: «Мы в спецкорпусе. Вам на вахте объяснят». 
       Согласовали время встречи.
       Центральная  районная больница  на улице Северная. Там же, в родильном отделении той же больницы рожала дважды и первая жена Алексея Ивановича. Достаточно много времени утекло с тех пор, а в Алексее Ивановиче как было, так до сих пор и осталось  недоброе, когда ему приходится проезжать мимо этих зданий. А теперь еще  приходится и входить. Хорошо, что у бывшего первого секретаря горкома сохранилось право находиться в спецкорпусе: Алексею Ивановичу не придется проходить через те же двери…   Жена Полозова встретила Алексея Ивановича за дверью того, что можно было бы назвать «приемной» палаты. Стараясь говорить, как можно тише:
        -У Константина Мартыновича был недавно приступ… Не волнуйтесь, ситуация, к сожалению, для нас уже вполне штатная… Ему укололи обезболивающее.  Я    вас немножко развлеку, пока он приходит в себя, заодно покурю, хотя тут строго запрещается, - отворила одну из оконных створок. Как и грозилась, - закурила.
Полная, с пышным бюстом, но передвигается легко. Килограммы, может, и лишние, но они ей не мешают. Лицо открытое, круглое, пепельно-русые, словно сотканные изо льна волосы забраны на затылке в тугой узел. Эта женщина… Алексей Иванович заставил себя вспомнить ее имя-отчество: Регина Павловна…  вызывает симпатию.
-Спасибо еще раз, что вспомнили о Константине Мартыновиче. Пока тут правил, кто только около него из прихлебателей всякого рода не вился! Как мошкара. Стоило уйти – всех, как пылесосом засосало. Ну, в общем-то, это нормально. Так было и будет всегда…  Вы ведь, кажется, откуда-то из -под Мышкино?
      -Да. Из деревни. На другом берегу реки.
      -Как называется?
       Алексей Иванович назвал.
      -Костюрино? Н-нет, не знаю такую. Ни разу там не бывала. Мать моя мышкинская. Хотя я сама уже родилась в Ленинграде, но в Мышкино, когда в девчонках, гостила, примерно, через лето. Словом, также имею полное право называть себя волжанкой. Вы, извините, с какого года?
       Алексей Иванович ответил.
      -Значит, мы с вами того же поколенья. Я постарше вас всего-то на пару лет. А вот Константин Мартынович, скорее, из поколенья уже Булата Окуджавы. Может, помните, был такой… бард. Продлись война, допустим, еще на три-четыре годика… не дай Бог, конечно!.. он бы тоже, как и Булат Шалвович, на себе узнал, по чем фунт фронтового лиха… Вы где инженерству своему обучались?
Алексей Иванович еще раз ответил.
      -А вот мы  с Константином Мартыновичем  путейцы! – произнеслось с нескрываемой гордостью. -  Говорю «мы», хотя между нами был большой разрыв. Я первокурсница, а его уже в аспирантуру взяли. Он вообще был в институте очень видным. Уважаемым. Секретарем комсомольской организации. Я тоже. В смысле не «секретарем», а о том, что  повозиться по линии какой-то общественной работы,  – хлебом не корми. Не знаю, откуда я такая - заводная. Родители у меня, вроде, ничего дальше своего носа видеть не хотели. Может, время всему виной. Тоже заводное. Даже, может, взрывное. Послесталинское. Конец пятидесятых, начало шестидесятых. Потом нас всех, под одну гребенку, в шестидесятники записали. Но это было не так. Нельзя всех огульно. Мы и шестидесятниками  были разными. Кто-то, вроде нас с Константином Мартыновичем, о восстановлении ленинских норм партийной жизни пекся  Чтоб дальше как-то обходиться без репрессий.  Не отрываться от народа, не ограждаться  всякого рода спец, а жить с ним одной жизнью.  А были уже и те, для кого-то заграница казалась землей обетованной… Хотя пока такого разделенья, как сейчас, еще не было. Еще на стадионы, чтобы выдающихся поэтов послушать, как на праздник все-все вместе одной дружной веселой толпой ходили. Сейчас такой уймы народа и на лучших футбольных матчах не соберешь. У нас с Константином Мартыновичем самым любимым поэтом был Евтушенко. Особенно его поэма «Братская ГЭС».

Поэт в России – больше чем поэт,
В ней суждено поэтами рождаться
Лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
Кому уюта нет, покоя нет…

     Здорово, правда? Вообще, Евгений Евтушенко это гений. Даже, я считаю, в каком-то отношении почище Пушкина… Еще и фильмы были… Все о них говорили, хотя из-за того, что запрещенные, как будто никто не смотрел. «Июльский дождь». «Застава Ильича»… Книги стали появляться. «В окопах Сталинграда»… «Не хлебом единым»… Наконец, «Один день из жизни Ивана Денисовича». Ну, тут уж совсем!.. Какое потрясающе чудесное было время!.. А потом у нас с Константином Мартыновичем родилась двойня. Мы их неофициально, конечно, звали одного Чуком, другого Геком. Константину Мартыновичу предложили хорошую должность на Рыбинском железнодорожном узле. Потом переманили на партийную работу. Примерно, как он пытался переманить вас. Переселились в Ярославль. Горком. Обком. В общем, вначале все складывалось, как нельзя лучше, но как-то кому-то дорогу  перешел… Ведь это, вы знаете, скажу вам от всего сердца… не люди, это звери… Даже не звери – хорьки… Ну ,  и отправили Константина Мартыновича в бессрочную ссылку. В Углич…
      -Регина, прекрати! – донесшийся из палаты резкий сердитый голос.
Регина Павловна быстро затушила сигарету о наманикюренный ноготь, поспешила к отворенному дверному проему. Алексей Иванович еще успел услышать: «Не хватало, чтоб ты еще каждому встречному-поперечному рассказывала о своей счастливой комсомольской молодости!», - Регина Павловна затворила за собой дверь, и  Алексей Иванович уже ничего из того, что произносилось в палате, не слышал. 
      Регина Павловна показалась из-за двери через несколько минут. Выглядит немного смущенной. Вероятно, только что получила от мужа взбучку:
      -Пожалуйста, проходите.
Алексей Иванович вошел в палату в тот момент, когда лежащий на больничной койке Полозов пытался положить в тумбочку сложенную вчетверо газету. Регина Павловна устремилась ему на помощь.
      -А теперь, пожалуйста, уходи, - Полозов по-прежнему недоволен женой. – Закрой дверь и нам не мешай.
Регина Павловна сделала ровно то, чего от нее хотели: ушла, закрыла за собой     дверь, оставив мужчин один на один. Полозов в пижаме, полусидел на койке, почти всей спиною опираясь на высоко поднятое изголовье. Пледом были укрыты только его ноги до поясницы. Алексей Иванович сел на табурет.
      -Извините, - начал разговор Полозов. – Я о каждом встречном-поперечном. Я не знал, что это вы. Меня местный сантехник вывел этим утром из себя. Его вызвали, чтобы засор убрал, а он начал приставать ко мне с соболезнованиями. Как будто я нуждаюсь в каких-то соболезнованиях! Ну, я и послал его… к чертовой матери. Обиделся – ушел. Аж дверью хлопнул. Теперь не знаю, как мне сходить в туалет… - Алексей Иванович даже успел подумать: «Может, мне бедняге помочь? Вместо сантехника», - не успел, Полозов уже задал ему вопрос. - А что вы?.. Как вы относитесь ко всему этому?
      Алексей Иванович и не знал, что ему сказать. Видит: человек в высшей степени раздражен. Что ни скажешь, все будет не по нему. Поэтому и не спешит с ответом, собирается с мыслями.
      -А я вам скажу, - Полозов задал вопрос, но и сам же решил на него ответить.
      -  Это закономерно.
      -Да, - решил поддакнуть Алексей Иванович, - пока у нас будут заказывать музыку такие, простите, держиморды, как наш… нынешний… ваш преемник…
Алексей Иванович имел в виду пришедшего на смену Полозову персонажа  Салтыкова-Щедрина. Полозов его сразу понял, но реакция его была прямо противоположной той, на которую рассчитывал Алексей Иванович.
      -Побольше бы нам таких, как вы выразились, держиморд. Может, и бардака бы этого не случилось… Вот вам сирена моя… только что… про то, как было когда-то замечательно. Поэты… Писатели… Хотя началось, конечно, с Хрущева… Мы быстро превратились в кисель. А сейчас уже и не кисель… Вонючая лошадиная куча. Вы еще  поживете. Вы еще  увидите, какая только мразь на эту кучу не слетится. Взвоете… Слава Богу, меня уже не будет…
      -Примерно, также думает мой отец, - осторожно обронил Алексей Иванович.
      -Кто он у вас?
      -Простой рабочий… Из крестьянской семьи. Ветеран войны.
      -Мудрый у вас отец. Передайте ему, я с ним…  Вы, конечно, думаете иначе…  Я вас понимаю. Я тоже верил во всю эту ерунду. В демократические нормы. В гуманизм. Человеческие хотелки  превыше всего. Какая чепуха! Если мы хотим в этой стране чего-то добиться, нельзя опускаться до гуманизма. Это дорога в никуда. Петр Первый не заморачивался гуманизмом. Сталин…   Да, Сталин тоже. Только благодаря этому мы… я имею в виду: страна в целом… чего-то добились. Нам есть чем гордиться.  А Запад нам не указ. У них другая история, психология…
Алексей Иванович понимает: Полозову хочется обсудить происходящее, нормальное человеческое желание, но сам Алексей Иванович, уже после того, как услышал последние полозовские тезисы, такого же желания не испытывает. Он видит: их позиции диаметрально разошлись, просто поддакивать ему не хочется, поэтому решил перевести стрелку разговора в практическую, что ли, плоскость:
     -Регина Павловна сказала, у вас ко мне какое-то предложение…
     -Д-да… - откликнулся после некоторой паузы Полозов.- Было… У меня тогда возникла задумка. Один мой…коллега… из тех, кто ни вашим, ни нашим, благодаря этому долгое время и держался на плаву… Попросил меня порекомендовать одновременно порядочного человека и хорошего специалиста… на достаточно высокую должность… Нет-нет, чистое производство, никакого партийного руководства! Я и подумал о вас. Но теперь…  Все это уже потеряло всякий смысл. Моя рекомендация может, скорее, навредить… - Заглянувшей в палату Регине Павловне, раздраженно. – Да-да! Я все помню. – После того, как Регина Павловна прикроет за собой дверь. – Всю жизнь по регламенту. Прежде по партийному, теперь по больничному… Вы, наверное, задавались или задаетесь вопросом, откуда это доброе отношение к вам… Знаете, отчего вы мне приглянулись?.. От того, что заметил в вас добросовестность и обстоятельность. То и другое, наверное, из вашей деревенской… крестьянской подноготной. В отличие от меня. Я потомственный интеллигент… Буду с вами абсолютно честен. Я хотел подготовить из вас… мне на смену… - Показалось ли Алексею Ивановичу или нет, будто голос у Полозова задрожал, и ресницами заморгал, словно еще немного и прослезится. Но нет – похоже, как сумел взять себя в руки. - Мне помнится… Вы мне сами об этом сказали. Ваш сын… Будто он военную карьеру выбор..
      Да, - согласился Алексей Иванович. – Уже офицер. Только что отправился к месту назначенья.
      -Отчего-то у меня уверенность, - вы едите из одной миски. В смысле, между вами не должно быть каких-то критических разномыслий..
      -Да, - осторожно подтвердил Алексей Иванович. – Примерно, так и есть.
      - Вы, должно быть,  счастливый человек, Алексей Иванович! У меня по другому. У нас с женой два сына. Близнецы. Уже, конечно же, взрослые. Собственные семьи. Один очень даже прогрессирует в космической отрасли. Другой скромный врач ухо-горло-нос. Но что один, что другой … В той среде, в которой они сейчас обитают…Им неловко признаться, что их отец прожил жизнь партийным функционером. Их это коробит…- Криво усмехнулся. -  Каково это?.. Что может быть в жизни  страшнее этого? По-моему, ничего. – И еще раз. Повторил то, что сказал. – Вы, в отличие от меня, счастливый человек.
      Пройдет всего какая-то неделя и Валерия в очередной раз за последнее время огорошит Алексея Ивановича.
      -Ты знаешь, что Полозов  застрелился?
Нет, конечно! Алексей Иванович этого не знал… Теперь будет знать. Мир, как говорится, его праху. Вот кого История, в первую очередь, не пощадила, - это, таких, как он. Начала с Полозовых и К0, а дальше… 

9.
     Нет повести печальнее на свете, чем повесть о кончине  «Чайки», Угличского завода  механических часов. Ирония, конечно (до трагедии  Ромео и Джульетты  судьба «Чайки» явно не дотягивает), но в этой иронии, действительно, кроется большая доля и печали и трагедии. Особенно, когда речь идет о судьбах людских. О тех, кто на протяжении многих лет трудился на «Чайке». В частности, и о таком не последнем  на  «Чайке» человеке, как   Алексей Иванович Борошнев.
Возможно, проблемы у «Чайки» начались еще в «дореволюционный», то есть в «поздне-советский» период, но благодаря какому-то административному ресурсу (поддержке властей) шероховатости как-то удавалось сглаживать. Да, может быть. Алексей Иванович не экономист, ему трудно об этом судить, но что становилось очевидным даже для человека без экономического образования:  в новых «перестроечных» условиях старые  проблемы не только  никуда не исчезли, не рассосались сами собой, - стали нарастать как катящийся по крутому склону снежный ком.
Деньги. Черт их побери! Вся в них, треклятущих, загвоздка. Деньги всему голова. Это и не экономисту ясно, как Божий день. Деньги это кровь любого предприятия. А на «денег нет» и суда  нет. Впрочем, не совсем так: что-что, а суд-то всегда найдется. «Чайка» стала задыхаться от всё стремительнее  оскудевающей казны. Чтобы платить рабочим зарплату, приходилось залезать в долги, брать кредиты. Настал момент возвращения кредитов с серьезными процентами. Это значит, опять не платить зарплату. Недовольные рабочие  стали убегать с завода толпами. Выпадали дни, когда увольнялось  до тысячи человек в день! В какой-то момент не выдержал напряжения, позорно сбежал от трудностей и сам генеральный директор завода. У Алексея Ивановича были с Лебедевым непростые, можно даже сказать, антагонистические  отношения. Бывало, чуть ли не до рукопашной доходило,  и все же с этим человеком можно было как-то работать. Непоследовательный, но вменяемый. Договариваться с новым «менеджером» стало невозможно. Он вообще не слушал чужие аргументы. Самодовольство, самоуверенность – одни из самых неприятных черт в человеке. И Алексей Иванович, наконец, решил: «С меня тоже довольно. Хорошего помаленьку. Ауффидерзеен».
     Ушел не в пустоту. Не в небытие. Отыскался «добрый» человек с той самой кровью-деньгами, без которых  не живет ни одно предприятие в нормальном капиталистическом мире. Откуда взялась у человека эта кровь, что за ней стоит, может, в самом деле, и преступленье какое-то совершил, - в новые времена об этом уже не задумывались. Уже ни для кого, даже для самых наивных, перестало быть секретом, что деньги из ничего делаются только в сказках («Крибле-крабле-бумс!»), но  каких-то моральных оценок при этом старались избегать. «Главное –  выжить, а все остальное  для детей дошкольного и младшего школьного возраста».
Так вот. Этот добрый человек с мешком денег затеял новый бизнес, который, по расчетам этого мешочника, должен приносить неплохой гешефт. Заодно сделает доброе дело: трудоустроит хотя бы какую-то часть бегущих как крысы с тонущего корабля рабочих, хотя бы  с той же «Чайки». На  роль «управляющего менеджера» пригласил Алексея Ивановича…
    Алексей Иванович обдумывал это предложение пару недель. «Народный завод Теплиц». Звучит как-то… не совсем убедительно. Даже не очень грамотно. Иное дело – «Чайка»! Но этот «народный завод» потому и «народный», что намеревался предложить широкому рядовому покупателю именно то, в чем он, покупатель, сейчас особенно настоятельно нуждался. В условиях, когда  рубль вел себя, как выпущенная из домашней клетки, соскучившаяся по вольготной жизни  птица,  надежнее всего полагаться на собственное натуральное хозяйство: помидорчики, огурчики и тому подобное.  «Теплицы  из квадратной профильной трубы 20х20, 25х25, 30х30м с использованием поликарбоната «Кин Пласт» толщиной от 4 до 10мм с эффективной защитой от ультрафиолета» - вот на чем собирался строить свое благополучие «народный завод».
     Какое, на первый взгляд, падение! С часов на теплицу. Вещи несоизмеримые. Однако крестьянское чутье подсказывало Алексею Ивановичу: «Э-э, нет, брат! Не гнушайся того, что выглядит мелюзгой. Товар будет пользоваться спросом. А на данный момент это самое главное».
     Однако Алексей Иванович не спешил,  не погнушался  посоветоваться с отцом. Тот все-таки поближе его к земле. Иван Григорьевич выслушал, подумал, задал еще какие-то уточняющие вопросы. «Какие, говоришь, миллиметры?» Он имел в виду показатели по профильной трубе.  Алексей Иванович  повторил. Только после этого Иван Григорьевич еще немного подумал и изрек: «Пойдет!» Это его «Пойдет!» и решило исход дела.
     Зимой 1993 семейство Борошневых оскудело еще на одну персону. Не стало крёстной Алексея Ивановича Нюры. Прожила долгую, по деревенским меркам, жизнь: шестьдесят один годик. За все эти годы не изменила Костюрино. Всю жизнь прожила одна, без мужика, посвятила себя домашней и колхозной скотине. Когда приказал долго жить колхоз, а с ним вместе и телятник, выбрала себе в качестве причитающегося ей из колхоза пая парочку телят. Поставила  у себя во дворе. Что с ними делала дальше? Вырастила до состояния коров. Осталась чуть ли единственной производительницей и поставщицей молока не только  в Костюрино, но и во всех ближайших к Костюрино деревнях  по левобережью Юхоти: Антеплево, Аникино, Дубровки. Если и был еще в окрестности кто-то, кто  держал у себя коров, то вся их продукция уходила на домашнее употребление. И умерла-то крестная  как раз при дойке коровы. Кувырнулась с низенькой скамеечки, уронила уже наполненное парным молоком ведро, уткнулась лицом в быстро утекающие через  широкие щели пола в хлеву белые молочные струйки… и была такова. 
     Словом, осиротел дом  Борошневых  в Костюрино. Теперь только если  летом кто из дачников приедет, а пока  окна заколотили и коров по дешевке распродали.  Алексей же Иванович остался без крёстной. Зато – прошел, примерно, год – и… То ли сами  Гриша с Лизой, наконец-то, решились, то ли так решил Господь Бог, - они стали матерью и отцом, а Алексей Иванович обрел не менее почетный статус деда.
Лиза остереглась рожать в Ростове-на-Дону. Заблаговременно приехала в Москву. Родила легко. Она сама об этом в письме Григорию написала, его-то не отпустили на роды, а он уже поделился этой хорошей новостью со своими, угличскими. Покойная бабушка о таких родах отзывалась: «Будто медком по губам мазнуло». Родила невестка здорового мальчика. Его назвали Николаем. В честь святого мученика Николая Восторгова. Его день – по святцам - оказался ближайшим ко дню появления мальчика на свет. Да и само значение этого имени – победитель народов – наверное, было наиболее уместным, учитывая, что отец и один из дедов – воинского звания.
Лиза, с рожденьем ребенка, не спешила вернуться в расположение воинской части. Там, конечно, условия проживания намного уступали московским.  Да и советы, помощь  матери были сейчас ей очень нужны, поэтому Алексей Иванович нисколечко ее за то, что живет вдали от мужа, не осуждал. Григорий, судя по письмам, также входил в положение жены. Какое-то время спустя  москвичи пришли к решению окрестить новорожденного Николая. Побывать на  церемонии крещенья пригласили и Алексея Ивановича с  Валерией.  Гриша встречал своих на вокзале. Он в  Москве уже третий день. Взяли такси и поехали на Сущёвский Вал.
Отец и сын друг с другом относительно давно  не виделись. Общаются больше в письменной форме, а Гришины письма обычно по-мужски скуповатые по содержанию. Из них мало что выудишь. Если суммировать: «Не волнуйтесь. Со мной все нормально. Подчиненные меня слушаются, начальство уважает». Да он и в разговоре стал таким же: никакой лирики. Пока ехали по Москве, больше интересовался тем, что происходит в Угличе, а о себе, как проходит служба,  неохотно. Но улыбается. И глаза как будто бы ни о чем плохом не говорят. Видимо, он и прав, когда пишет «У меня все нормально».
    Новая московская родня  - кум Валентин Захарович, кума Валентина Захаровна, -  да, такое вот совпаденье! - встретили угличан очень радушно. Это их первая очная встреча. Алексей Иванович немножко побаивался, что начнут по столичному чваниться. Ничего подобного! Никакой спеси. Искренне расположенные, доброжелательные люди. Кум, он появился в доме позднее всех, уже в восьмом вечера, даже предложил гостям на эти выходные прогуляться  в расположенный неподалеку от дома Центральный музей вооруженных сил. «Я в роли экскурсовода. Покажу, расскажу о самом любопытном!»
     С приходом Валентина Захаровича настало время посидеть за общим столом. Выпить, закусить и поговорить – за жизнь. А жизнь на всех фронтах разворачивалась очень занятная, еще неизвестно, какими последствиями чреватая. О должности Валентина Захаровича Алексею Ивановичу уже из Лизиных, угличских,  рассказов стало известно, также как и о его позиции (был настроен против реставрации советской власти).  Оказывается, не такой уж пешкой была и Валентина Захаровна, занимала какой-то пост в управлении московским метрополитеном. Следовательно, оба были людьми информированными. Когда-то членами партии. Едва ли оставались ими сейчас. Оба взяли сторону Ельцина в его противоборстве с «хасбулатовским» парламентом, приветствовали реформы Гайдара, и были полны оптимизма. Как образно выразилась Валентина Захаровна: «Через тернии к звездам».  Слушая их, Алексей Иванович и сам проникался этим оптимизмом. Больше слушая, чем говоря сам, Алексей Иванович, пока сидел за столом, успевал   понаблюдать и за молодыми матерью и отцом, Гришей и Лизой. Они почти не участвовали в общем разговоре, вместо этого, сидя по разные стороны стола, молча  разговаривали друг с другом. Да, это  был разговор: мимикой, глазами. И, похоже, темой этого молчаливого разговора были не распри Ельцин-парламент, не гайдаровские реформы, не то, насколько еще может обесцениться рубль, и до какого еще уровня обнищания должен дойти народ, чтобы пойти на баррикады. Им, похоже, все это было до лампочки. Они в этот момент жили другим. Алексей Иванович примерно догадывался, что собой представляло это «другое», поэтому и на душе у него было спокойно. «Пока у этой пары все хорошо, то и все остальное, что бы там не случилось ,  на какие б еще сумасбродные реформы правительство не решилось, будет хоккей».
Уже по завершении застолья, когда оба кума на какое-то время уединились, Алексей Иванович услышал от Валентина Захаровича:
      -Подеюсь с вами своими планами. Постараюсь выцарапать Григория сюда к нам. Там, на юге, вы и без меня, конечно, знаете, обстановка накаляется. Сейчас вот дудаевцы с оппозицией схлестнулись. Боюсь, это только начало. Что будет дальше, даже генштаб пока не представляет. Перетащить его сюда. Подальше, как говорится, от греха. Насколько у меня получится… Гарантий дать не могу… Только, прошу вас, пусть этот разговор останется исключительно между нами.
Алексей Иванович, разумеется, пообещал, но расстроился. Спокойствия, благодушия только-только  установившиеся в нем, пока следил, как разговаривают глазами Гриша и Лиза,   после того, как послушал конфиденциальные откровения кума, знающего о состоянии дел в стране намного лучше, чем он, скромный угличский производитель теплиц, - как будто не бывало.

10.
     В декабре 1994 года Грише исполнилось двадцать четыре. А ровно накануне дня его рожденья Алексею Ивановичу приснилась Софья. Будто он в Костюрино, в горнице, лежит на скамье, где его обычно укладывали на ночь или мать или бабушка в жаркую летнюю пору. Тогда, чтобы спастись от духоты, окна нараспашку полные сутки, а от мошкары их оберегают вставленные в окна рамы с сетками. Слышит Алексей Иванович, будто кто-то в оконную раму постучался. Поднялся, выглянул в окно. Сетка хоть и мешает смотреть, но не очень. Видит: какая-то женщина напротив окна стоит. Ни что на ней, ни как выглядит, -  разглядеть невозможно.
     -Тебе чего? – спросил Алексей Иванович. – Ежели поисть, у нас самих мало, и бабушка в телятнике. Убирается.   
      Он  решил, что это нищенка какая-нибудь. Их ведь, помнится, много в войну по деревням ходило,  выпрашивали кусочки. Нищенка не уходила, тогда Алексей Иванович решил обойтись с ней  построже:
     -Шла бы своей дорогой. Иди у других попроси.
      А якобы нищенка ему:
      -Сыну нашему…
      И как только она это сказала, Алексей Иванович сразу понял, что перед ним не нищенка, выпрашивающая кусочки,  а его первая жена Софья. Та, что умерла раньше времени отчасти и по его, Алексея Ивановича, вине. Умерла и оставила ему на попечение их сына. И что сын  сейчас на воинской службе. А их воинская часть совсем недалеко от  чеченской автономной республики, там  мятежные дудаевцы  схлестнулись с остающейся  верной федеральному центру оппозицией. И еще неизвестно, кто верх возьмет, от того что Борис Николаевич Ельцин, по недоброй русской традиции, в самый критический момент запил горькую.  Вместо того, чтоб разнять дерущихся, палец о палец не ударит.
      Так вот, все это теперь Алексей Иванович мгновенно осознал, и ему стало страшно. Но виду пока подавать не хочет. Стараясь быть как можно  спокойнее,  задает своей бывшей жене вопрос:
      -Ну и  что «сыну нашему»? Что ты этим хочешь сказать? Что завтра у него день рожденья? Так я и без тебя знаю.
      Софья же не ответила ни на один вопрос. Повернулась к окну спиной и пошла прочь от дома. Но не по улице, а, перейдя улицу, потом небольшим  выгоном, куда обычно в выходные, когда пастух отдыхал, костюринцы выгоняли  пощипать травку своих коров. А дальше  направилась по полю в сторону леса. Что с нею стало потом, Алексей Иванович уже не разглядел от того, что проснулся.
Сердце тук-тук-тук… В комнате темно. Рядом Валерия привычно посапывает. Алексей Иванович осторожно, чтобы, не дай бог, не потревожить жену,  поднялся, прошел на кухню. Положил под язык таблеточку валидола. Посмотрел на часы: «Без четверти три». «Сегодня первым же делом, с утра обязательно съезжу на кладбище. Проведаю ее. Потом займусь делами». Под «ее» Алексей Иванович подразумевал, конечно, Софью.
      Подтвердилась старая истина: «Мы предполагаем, Бог располагает». Алексей Иванович доедал свое любимое утреннее блюдо: приготовленную  заботливыми руками Валерии рисовую кашу на молоке, - когда позвонил хозяин и озадачил Алексея Ивановича необходимостью прогуляться в Мухино, деревеньку в четырех километрах от Углича. Там только-только приступили к рытью котлована под один из будущих цехов их предприятия и, по словам хозяина, «местные власти возбудились».   «Не в службу, Алексей Иванович, а в дружбу. Мне бы надо самому – там непременно пойдет речь о каких-то откатах, - но на меня свалились другие пожарные дела. И обязательно прихватите с собой нашего юриста. Он уже в курсе».
Было начало третьего, когда Алексей Иванович покинул Мухино и направился в сторону городского кладбища при церкви Царевича Димитрия на поле.
Сказать, что могила Софьи была в каком-то забвении, значит попасть пальцем в небо. Алексей Иванович считал своим человеческим долгом проявлять о ней заботу. Могила скромная, ничего выдающегося, но ухоженная. Алексей Иванович имел обыкновение чаще всего ее посещать в дни рожденья Софьи, в разгар весны. Гораздо реже – в дни ее кончины,  в декабрьскую стужу, потому что не хотел, чтобы печальное наслаивалось на радостное (день рожденья сына). Приходил иногда один, иногда за компанию с Валерией. Когда Грише было еще далеко до подростка, брали с собою и его. Алексей Иванович рассказывал ему о его «биологической» матери. Его мать не «биологическая, а по факту, то есть Валерия, находилась в это время рядом. Она также слушала Алексея Ивановича.
     Бывала, разумеется, здесь и, вероятно, почаще Алексея Ивановича, и Полина Андреевна. Но вот уже  десять год, как она распрощалась с угличской квартирой, перебралась на постоянное местожительство к своему сыну в Москву. Стала естественно бывать как в самом Угличе, так и на угличских  погостах, где похоронены ее близкие,  все реже и реже.
     А еще время от времени, необязательно под какую-то памятную дату,  захаживал на Софьину могилку некто, загадочный и таинственный, о ком Алексей Иванович ничего не знал. Он лишь оставлял на ее могиле букеты. То были непременно алые  розы. Разумеется, Алексей Иванович не мог оставаться к этому равнодушным. Пытался догадаться, кем мог быть этот человек. «Может, и тот, в кого Софья была влюблена, а он оказался бесчувственным. Прошло много лет – постарел. Вот и расчувствовался». Да, такая вот сентиментальная история. Может, и сентиментальная, но у Алексея Ивановича, когда замечал эти розы, всякий раз возникало преступное желание свернуть этим розам шеи.  Однако тот же каждый раз  это искушение в себе перебарывал  Цветы убирались не раньше, чем они  превращались в то, во что когда-нибудь обратимся мы все.
Вот и на этот раз… Алексей Иванович еще только подходил к захоронению, заметил  лежащий на белом чистом снежном покрывале могилы  (снегопад случился только этой ночью) свежий букет из ярко-багровых роз: словно проступившая из глубины  могилы кровь. Как опытный охотник, исследовал оставленные этим таинственным посетителем следы. Пришел к безусловному заключению: женские сапожки. А случилось это ранним утром. Почему «ранним утром»? Потому что  следы успели под декабрьским солнцем чуточку подтаять. Как знать, не дерни его хозяин, не погони в Мухино, он мог бы  застать этого человека непосредственно у могилы. И вся  бы эта загадка разрешилась.
     Да, возможно, одной загадкой стало бы меньше, но пока… Этот сон… Софья за много лет, как ее не стало, приснилась Алексею Ивановичу впервые. Непонятно что означающая  фраза «Нашему сыну»… Проступившая из могилы кровь в виде роз… На становящегося с прожитыми годами все более мнительным Алексея Ивановича  эта комбинация  отдельно не значительных, но вместе вырастающих до какого-то зловещего символа событий произвела довольно удручающее впечатление. Не удивительно поэтому, что стоя у могилы Софьи, вместо того,  чтобы еще раз вспомнить жену, поток его мыслей потек в сторону находящегося сейчас вдалеке от могилы сына.
     За несколько последних лет, пока Гриша был оторван от дома (Ленинград, теперь Ростов-на-Дону) уже сложилась традиция, что в день его рожденья Алексей Иванович и Валерия поздравляли его одной общей телеграммой: от всех Борошневых, включая дедушку и бабушку,  а где-то вечером Гриша всегда находил возможность позвонить домой сам. Вот и на этот раз, уже возвращаясь с кладбища,  Алексей Иванович  заехал в ближайшее отделение  почты, отправил  телеграмму. Заглянул к своим, отцу и матери, забрал их, довез до своей квартиры. Вчетвером, больше никто не пришел, посидели за столом.  Валерия приготовила «особенное» блюдо: утку по-пекински. Поели, выпили…. Стали дожидаться Гришиного традиционного звонка. Его все не было. По сердцу Алексея  Ивановича  уже кошки скребутся, но старается делать вид, что ничего из ряда вон не происходит. В начале девятого отвез своих на их квартиру. Вернувшись, едва отворил дверь: «Звонил?» - Валерия покачала головой. Кажется, и она, куда более хладнокровная вечно возбужденного мужа, обеспокоилась. Прошел еще час, и только тогда Алексей Иванович решился и позвонил по межгороду в Москву. Трубку взяла кума Валентина Захаровна.
     -Да!.. Извините, Алексей Иванович, я дверь прикрою, - слышен плач ребенка. И когда плач станет потише. –  Да, Алексей Иванович, я вас слушаю.
Алексей Иванович поделился своей тревогой, мол, Гриша нам, как обычно в дни его рождений это делает, не звонит, не звонил ли вам.
     -Звонил. Лизе. Накануне. К  сожаленью,  Алексей Иванович, новости от него не очень… как бы это сказать? Словом, не очень  приятные.  Вроде, у них какие-то долговременные ученья. Просил писать на номер полевой почты. Мы тут посоветовались и решили: похоже на то, что… Ну, вы умный человек, вы все сами понимаете. Однако всего сам сказать нам не может. Отсюда, мы так думаем,  и полевая почта.
     У Алексея Ивановича на пару секунд сдавило горло. После того, как с этим справился:
    -Ваш… Валентин Захарович… Он будто бы хотел… - Да, нарушил данное им куму обещанье держать рот на замке.
     -Я знаю, о чем вы. К сожаленью. На такой перевод нужно получить разрешенье чуть ли не самого Грачева, а у Валентина с ним вообще никаких отношений… Теперь нам всем остается надеяться на лучшее. Гриша очень смышленый мальчик, Алексей Иванович. Сдержанный. Не суетливый. Умеет находить выход  из сложных положений. Да, его день рожденья! Извините. С этого надо было начинать. Примите наши поздравленья… Не волнуйтесь, Алексей Иванович. Есть же справедливость на земле? Или… Как вы считаете? Ваш Гриша не заслужил никакого наказанья. Плохое должно обойти его стороной.
      «Умная, - рассуждает Алексей Иванович уже после того, как положит трубку. Вспомнилось заодно ее же изреченье «Сквозь тернии к звездам». –  Красиво говорит. Это от того, что «ваш» Гриша.  Будь не «вашим», а «нашим», запела  бы по-иному. Да и  смышленый ли?  “Мальчик“ – да. Но до смышленого ему еще далеко». Его несколько задело, что москвичи как будто не воспринимают сам факт, что их зятя, судя по всему, отправляют в «горячую точку», как трагедию. И вдруг пришло осознание: «Но разве это не я… хотел, чтобы  сын стал воином? Кто настраивал его на это». Выходит, не на москвичей он должен обижаться, предъявлять какие-то претензии, а в первую очередь на самого себя и к самому себе.

11
     Тревога. «Свистать всех наверх!»… Это с одной стороны. С другой…Человек не может жить очень долго только чем-то одним: мыслью, переживанием, ощущеньем. Рано или поздно что-то придет этому «одному» на смену. А если такого не происходит, это означает, что с человеком что-то неладно. Что он какой-то маньяк или сумасшедший. Алексей Иванович абсолютно нормальный. Поэтому и ведет себя соответственно. Первый испытанный им шок, когда узнал о сыне, постепенно его отпустил. Вместо панического «ах» - «ох», вступил в силу его величество Разум. «Эй, ты! Паникер! Очнись. Если по-честному, ты обижаешься на своих москвичей не за то, что они, подобно тебе, не бьются в истерике, а за то, что вовремя не подсобили «родному человечку». Хотя, наверное, если б очень постарались, и смогли бы. Но не использовали свой «административный ресурс». То есть не совершили гражданскую подлость. Тогда вместо твоего Гриши в ту же «горячую точку» отправился бы какой-то другой человек. Также чей-то сын. Стыдно б тогда не стало?.. Твой сын выполняет свой долг. Ровно также, как выполнял когда-то свой долг перед Родиной твой отец. Твои не вернувшиеся с фронта дядья. Про них не забыл? Ты сам, - если бы так сложилось, что тебе пришлось применить на деле свои навыки в качестве наводчика орудия среднего танка, неужели б ты спрятался в какой-то дыре, продрожал и вышел только, когда все закончится?   И необязательно, что с твоим сыном что-то плохое случится. Воюют тысячами. Тех, кто становится жертвой, десятки. Ну, сотни. И твоя кума права: твой сын увертливый, у него голова на плечах, он не полезет как дурак в пекло».
Чувство швыряет человека в хаос, мордует его. Разум отрезвляет, выпрямляет. То же произошло и с Алексеем Ивановичем. Вновь вступили в свои права будни. Наверняка нечто подобное сейчас испытывает и Гриша. Хаос, если он в нем и был, упорядочился, им опять руководит Разум. И он опять в будничной повседневности. Вся разница только в том, что у Алексея Ивановича она мирная, домашняя, а у него боевая, походная.
     Постепенно наладилась связь. Да, хилая, того и гляди – оборвется. Но какие-то весточки  постепенно стали от Гриши вновь приходить. Еще более неинформативные, чем прежде, почти ни слова, где он, что с ним. Если опять же суммировать: «Не переживайте за меня. Все путем. Не просто, но победа все равно будет за нами».   И все же  – это документальное свидетельство, что он, слава тебе господи, живой и здоровый.  Оно утешает, примиряет, успокаивает.   
     Очень помогло Алексею Ивановичу преодолеть этот страх за судьбу сына то, что он самым серьезным образом увлекся тем, что открылось перед ним, когда принял решение заняться теплицами.
      Часы и теплицы  - вещи как будто очень друг от друга далекие, и масштабы как будто несоизмеримые, но весь фокус не в том, ЧТО именно  ты делаешь – космическую ракету, телескопические штативы для светильников, доску обрезную 20х100х600, а, будучи КЕМ, ты это делаешь. Подневольным или человеком свободным. Алексей Иванович к своим уже почти шестидесяти годам впервые почувствовал себя человеком именно вольным. Да, над ним по-прежнему хозяин, но это только денежный мешок, он совершенно не ввязывается в рабочий процесс. Да, он умеет «рубить бабки», природа этим даром его наградила, и пусть себе, но у него хватает ума понять, что в делах чисто производственных он чистейший профан. Он все доверил Алексею Ивановичу.  И, кажется, не прогадал.
     Алексей Иванович трудится не за страх, а на совесть. И не от того, что ему хочется побольше заработать, - хотя и этот фактор присутствует, - а потому что… сво-бо-да. Черт ее побери. Почти… «Что хочу, то и ворочу». Ему уже непонятно, как он мог… столько лет… терпеть былое крепостничество. Больше не наденет на себя это ярмо. Никогда. Более того, не успев развернуться на новом месте деятельности, он уже начинает мечтать, как он со временем отвяжется от денежного мешка и затеет какое-то собственное дело. Например… Закупит стадо коров… Сейчас их можно приобрести по дешевке. Выстроит для них отличный, по новейшим западным лекалам коровник в родном ему совершенно опустевшем на этот момент Костюрино. Травы вокруг достаточно. Дополнит эту мечту, скажем, маслобойкой. И будем снабжать своим маслом всю Ярославскую губернию!
Видимо, пробудился в Алексее Ивановиче долго-долго дремавший в нем червячок предпринимательства. Ровно тот самый, который побудил когда-то его еще прапрадеда заняться дубильным бизнесом.   
      Но все полетело вверх тормашками, когда уже поздним мартовским вечером в квартире Борошневых раздался длинный звонок. Межгород. Трубку взяла Валерия. Алексей Иванович в этот момент готовился ко сну, чистил зубы. Он только услышал, как Валерия громко по-бабьи ойкнула, и, кажется, сразу все понял. И все-таки, еще надеясь, что в действительности все не так, а ойкнула Валерия совсем по другому поводу, окликнул жену:
     -Что?.. Что случилось?
      Валерия не отвечала, тогда Алексей Иванович сплюнул в раковину, вытер губы полотенцем прошел в комнату. Валерия продолжала кого-то слушать и только, когда увидела Алексея Ивановича, произнесла что-то связное:
     -Папа здесь… Я дам ему трубочку.
     «Папа»! Папой Алексея Ивановича называл только Гриша. Значит, звонит он? Алексей Иванович взял трубку и сдавленным от волнения голосом:
     -Да. Это я.
     В ответ – женский плач. То был, конечно, не Гриша. Звонила Лиза.
     -Что случилось?
     Лизин плач не прекращался. Тогда Алексей Иванович обратился глазами к Валерии.
     -Беда, Леша, - тихо произнесла Валерия. – Страшная беда.
     -Убили?
     -Нет, живой. Но ужасно покалеченный.
      «Уже не так страшно» - пронеслось в мозгу Алексея Ивановича.
Нашла в себе силы справиться со слезами и Лиза:
     -Нам позвонили из госпиталя в  Моздоке.   Гриша сейчас там. Но очень плохой. Я собираюсь туда…
     -Я тоже! – вырвалось из Алексея Ивановича.
     -Куда? В Моздок? Вы представляете, где это?.. Я вылетаю уже через два часа. Вам лучше пока ничего не надо. Я вам уже  оттуда позвоню.
      Да, в невесткиных словах был резон.
      -Хорошо. Я буду ждать. 
      Невестка исполнила свое обещание, хотя и не так быстро, как хотелось бы Алексею Ивановичу: через два дня.
      -Гришу транспортируют в Москву.
      -Почему в Москву?
      -Его положат в папин госпиталь.
       «Папин»… Видимо, Лиза имела в виду какой-то из госпиталей, приписанных  к московскому военному округу.
       -Когда?
       -Еще неизвестно. Я вам позвоню.
       -Как Гриша?
       -Он пришел в сознание.
        «Уже хорошо!»
       -Но меня к нему еще не пускают.
       «А это очень плохо!»
       Прошло еще около недели, когда невестка сообщила, что Григория спецбортом транспортировали в Москву и поместили в Главном  клиническом госпитале  имени   Бурденко. Алексей Иванович тут же с  вопросом, удалось ли невестке сейчас повидаться с Гришей. На что Лиза ответила:
       -Он в реанимации.
       -А как долго?
       -Не знаю, папа, - Да, она только сейчас, после того, что случилось с мужем, стала называть Алексея Ивановича папой, а Валерию, соответственно, мамой, а прежде только по имени-отчеству. – Мы вам сразу сообщим.
       И вновь ожидание.
       Собственно говоря, Алексей Иванович намеревался отбыть в Москву один. У него было подозрение, что встреча с сыном, очевидно, серьезно пострадавшим, недаром он так долго недоступен, не доставит им какой-то радости, скорее, наоборот. У Валерии, которая, напомним,  была на полтора года постарше мужа, уже не раз возникали проблемы с сердцем. Зачем добавлять стрессов? Алексею Ивановичу хотелось заранее ее от них уберечь. Он, примерно, так все и  объяснил жене, но та встретила эти его предостережения в штыки.  «Во-первых, я еще не такая развалюха, как тебе кажется. Во-вторых, ежели что – вместе мы скорее выдюжим».
Ожидание, когда эта стена между ними и теми, кто сейчас, очевидно, колдовал над Гришей, рухнет, дверь отворится, и они получат возможность и повидаться и поговорить с родным человеком, было мучительным для Алексея Ивановича. Деятельность, которая еще совсем недавно представлялась ему чем-то вроде подарка свыше, теперь казалась ему докучной, никчемной, только отвлекающей от самого главного. Стал невнимателен, допустил серьезную ошибку: «подмахнул» документ, не вникая, - что создавало опасность крупных финансовых потерь. Об этом стало тотчас же известно хозяину. Поработали, конечно, соглядатаи, готовые всегда наябедничать. Однако хозяин поступил очень корректно. Он был в курсе обрушившейся на Алексея Ивановича беды и просто, без обиняков,  предложил ему на какое-то время отойти от текущих дел.  Алексей Иванович с готовностью принял это предложение.
      Теплицы на время перестали ему докучать,  но и дома не сиделось. Как быть? Прогулялся в Костюрино. Ранняя весна, еще снег лежит по брошенным полям. По ночам небольшие морозы. Чтобы не замерзнуть, нужно топить в избе печь. Но Алексей Иванович приехал не как праздный дачник. Уже давно вынашивались планы поднять  у избы крыльцо. И материал уже заготовлен, но все руки не доходили. Теперь, когда из-за того, что сверлит изнутри, не находит себе место, -  самое время заняться плотничеством. А владеть топором, пилой, рубанком Алексей Иванович научился еще в юности. Его этому ремеслу еще дед обучил. Алексей Иванович взялся бы за топор, а Иван Григорьевич в качестве командующего, проверяющего. На такое он еще способен. Наверняка согласится.
       Когда Алексей Иванович уже в начале восьмого вернулся из Костюрино, Валерия с порога обрадовала его: «Гришу перевели в общую палату!». «Кто сказал?» «Лиза позвонила». «Что-нибудь еще?». «Нет. Да я, честно тебе скажу, у нее и не спрашивала» «Собираемся, - скомандовал Алексей Иванович. -  Завтра поедем в Москву». У Алексея Ивановича приподнятое настроение. Еще бы! Совсем скоро он повидается с сыном! Поужинали. Уже начало двенадцатого. Начали готовиться ко сну. В это время  зазвонил телефон. Валерия в этот момент была на кухне, Алексею Ивановичу телефон был доступнее, поэтому он и взял трубку.
      -Добрый вечер, Алексей Иванович… Не узнаете? Валентин Захарович. Надеюсь, я вас не разбудил.
      Кум! Видимо, хочет продублировать невестку. Опережая его:
     -Да, Лиза звонила, мы все знаем.
     -Что вы знаете?
     -Что Гришу перевели в общую. Собираемся завтра к вам.  Если бы кто-нибудь нас встретил…
      -Послушайте меня, Алексей Иванович…
      Валерия заглянула из кухни, шепотом:
      -Кто?
      Алексей Иванович махнул на нее рукой. Мол, не мешай слушать.
      -Вы не один? – продолжает на том конце провода Валентин Захарович.
      -Да. Жена.
       -Хотелось бы, чтобы то, что я скажу, пока оставалось между нами… Лиза ввела вас в некоторое заблуждение. Она не виновата. Она сама в деталях не знала. Григория пока перевели не в общую палату, а в отделение реабилитации. Для пациентов с тяжелыми ожоговыми поражениями кожного покрова и верхних дыхательных путей. Там особый микроклимат. Температура, влажность, даже освещение. Как в оранжерее. Это, можно сказать, ноу-хау наших медиков… - Алексей Иванович, затаив дыхание, слушает. Пока не задает никаких вопросов. – Дело в том, что Григорий, в первую очередь, пострадал именно от того, что он сильно обгорел. Внутренние органы, к счастью, оказались не тронутыми. Это дает большую надежду…
Только сейчас Алексей Иванович решился на вопрос:
     -Как «сильно обгорел»?
     -Не могу сказать точно. Медики далеко не все говорят. У них своя этика. Краем уха услышал: ожоги четвертой степени.
     -Но что с ним случилось, что он обгорел?
     -Вы знаете, где он был эти последние месяцы. Какие задачи он выполнял. И, примерно,  что там, в целом, происходит…
      Алексей Иванович впервые почувствовал к звонящему куму раздражение. Ему хотелось конкретики, а не «Не могу сказать», «Что там происходит».
      -Я все это знаю. Но вы сказали про внутренние органы. Что они целы. Значит, он не ранен? Как же он обгорел?
      -Ну, хорошо, я вам отвечу. Из того, что  мне самому стало известно… Он попал в плен к боевикам. Они держали его в какой-то яме. Там же была емкость с соляркой. В какой-то момент она воспламенилась. То, что он выжил, - это чудо. А еще, я думаю, ваша могучая генетика… Но в чем цель моего звонка... Я бы пока… на этом этапе реабилитации… не советовал ни вам, ни, тем более, вашей супруге видеться с ним. Хотя да, несмотря на то, что доступ к нему сейчас сильно ограничен, но вам, как прямым родственникам, скорее всего, разрешат… Почему я не советую… Пощадите себя, Алексей Иванович. Я обратил на это внимание, - вы тонкая чувствительная натура. Зрелище такого сына, каким он выглядит сейчас… извините, не для слабонервных. Да он и не сможет с вами нормально пообщаться. Его дыхательные органы поражены. Он произносит слова с трудом. И только шепотом. Наберитесь терпенья. Месяц. Может, два. Не волнуйтесь, от отсутствия человеческого участия он страдать не будет. К нему будут допускать Лизу. Им вдвоем легче. Ну, вы понимаете – молодые люди. У них свои каналы общенья, которые у нас с вами уже атрофированы. Вы же… ваше посещение может привести к  диаметрально противоположному. Оно взволнует, а не успокоит его… Ну что, Алексей Иванович? Вы меня еще слушаете? Я вас убедил?
      Алексей Иванович, после того, как немного подумал:
      -Пока нет. Пока не убедили. Мне надо подумать.
      Уже закончив разговор, он начал одеваться. Валерия тут как тут:
      -Ты куда это, на ночь глядя?
      -Ложись спать, - приказал Алексей Иванович. – Не дожидайся меня. И не волнуйся. Я вернусь не скоро.
      Свое слово сдержал: вернулся не скоро. Когда уже рассвело.
Первое, что сказал выбежавшей из комнаты на звук открываемой двери Валерии, она еще и свет в прихожей включить не успела, видит только темный силуэт мужа:
      -Ты никуда не поедешь. Я – да. 

12. 
      Алексей Иванович прибыл в Москву в начале одиннадцатого и тот же час отправился на такси на Госпитальную площадь. Дежурная в приемном отделении выслушала его, проверила по своим документам, кому-то позвонила. Наконец:
     -Подходите часам к двум. Раньше никак нельзя.
     До двух еще оставалось много времени. Он бы успел заглянуть к своим москвичам. Старшие наверняка у себя на службе, но Лиза, скорее всего, нянчится с сыном. Его, Алексея Ивановича, внуком. Однако Алексею Ивановичу не хотелось удаляться от госпиталя. Его тешило находиться поблизости от Гриши. Он только немного перекусил в находящейся неподалеку столовой, потом нашел свободную скамейку в сквере сразу напротив величественного, украшенного по фасаду мощной колоннадой здания госпиталя.  Так и просидел на этой скамеечке все время, что отделяло от встречи с сыном. Ровно в два часа вновь обратился к дежурной с тем же вопросом. Дежурная также позвонила, потом сказала Алексею Ивановичу: «Посидите минуточку». Минут через пять через одну из дверей в помещение приемного отделения вышел невысокого роста военврач, в белом халате, грузный, с грустными, как показалось Алексею Ивановичу, глазами. Впрочем, а какие еще могут быть глаза у человека, каждый день имеющего дело с испытывающими какие-то физические недомогания, а то и страдания людьми? «Вы Борошнев?» «Да, я». «Давайте обзаведемся халатом и наденем, что положено, на ноги. Дальше пройдемте со мной».
     Когда уже поднимались мраморной лестницей, врач обратился к Алексею Ивановичу с просьбой:
     -Пожалуйста, не загружайте вашего сына. Поменьше вопросов о том, что с ним было. Лучше о чем-то хорошем. Например, о рыбалке.
     -Он не рыбак.
     -Я понимаю, но вы, кажется, живете на Волге…
     -Да, но рыбалкой он никогда не увлекался.
      -Тогда о чем-то другом, чем он увлекался. Главное, поменьше экскурсов в недавнее прошлое. И если он сам об этом начнет, - найдите возможность перевести разговор в другое русло. Это предохранит. И его и вас.
      Они прошли несколькими коридорами, сделали несколько поворотов, наконец, остановились перед нужной дверью.
      -Секундочку, - попросил Алексея Ивановича военврач. Прошел в палату один, через пару минут вернулся. – Проходите.
      В небольшом рассчитанном только на пару пациентов помещении на одной из коек лежал укрытый до подбородка простыней человек. Его лицо было обмотано бинтами. Открытыми были только глаза, нос и рот. Он выглядел как извлеченная из саркофага мумия египетского фараона. Алексею Ивановичу на миг показалось, будто шумит приливная волна. Может, этот шум издавал встроенный в потолок палаты вентилятор. А, может, убыстрившийся поток крови в голове Алексея Ивановича.
-Теперь я оставлю вас одних… Еще раз… Не забывайте о моих рекомендациях, - почти прошептал Алексею Ивановичу в ухо военврач. И ушел.    
Алексей Иванович, конечно, держит в уме наставление врача, также как и услышанное накануне от кума: только о положительном. Гриша страстный кошатник. Когда бывал последние годы дома – самая его излюбленная забава: повозиться с их домашней кошкой.  Что может быть для него положительнее?
     -Фрося буквально на днях окотилась. Шестеро котят. Все как на подбор. Один лучше другого.
     -Я сейчас буду говорить о себе, папа, - прошелестел, с трудом разлепляя губы, Гриша. Алексею Ивановичу, чтобы его понять, пришлось склониться над сыном, приблизиться лицом к его лицу. – Я буду говорить…  а ты, пожалуйста, меня не перебивай.
      И начал, что называется, с места в карьер. Значит, заранее к этому выступлению подготовился.

Рассказ сына

    -Наши обложили аул Исти-Су с трех сторон. Четвертая – скала. Драпать некуда, но  чехи    держались  до последнего. Уложили уже до сотни наших. Командование решило послать подкрепление. Батальон десантуры на танках. И взвод буксируемых гаубиц. То есть нас. Чтобы не засветиться,  выступили из расположения ближе к вечеру. В голове танковый десант, за ним мы.  Впереди всех со своим орудием командир взвода, на замыкающем колонну – его замок . То есть я. Дорога узкая. Шли колонной по одному. По походному. Колонна растянулась. А потом с гор стал спускаться туман. Фары включили, а все равно метров за десять уже ничего не видать. Я веду свой «Урал» , стараясь не отпускать от себя впереди идущее орудие. В какой-то момент они остановились. Ко мне бежит командир орудия. Пиджак.  «Похоже, мы едем неправильно. Впереди нас никого» Я связываюсь по рации со взводным. Тот подтверждает, что колонна действительно минут с десять, как свернула резко вправо. «Ждать вас не будем. Поворачивайте назад и догоняйте».  Мы так и сделали: вывернулись, прошли какое-то расстояние назад, заметили, где свертка. Продолжили продвижение по новой дороге. Только на этот раз впереди мы, а пиджак за нами. Я  больше ему не доверял. Наказал, чтобы один из расчета глаз с другого орудия не спускал. Дорога стала еще уже прежней. Зеленка с обеих сторон. Некоторые ветки достают до машины. Туман тоже никуда не рассеивается. Потом мне постучали  в кабину, я остановился, выглянул из кабины. Вижу,  ко мне опять бежит пиджак. «Мотор заглох!» Я опять связался по рации со взводным. Они уже далеко от нас ушли. Объяснил. Взводный обматерился, приказал мне не дожидаться пиджака. Я так и сделал. Проехали еще с полчаса, а колонну за это время пока так и не догнали. А потом я почувствовал, как меня ужалило. Тут же дырка в лобовом стекле появилась. Я понял, что в меня целились, но промахнулись. Я от неожиданности резко повернул машину влево, она едва не угодила  в кювет. Тут же я как ошпаренный выскочил из кабины. И почти сразу – за моей спиной взрыв. Взрывной волной меня отбросило, я ударился головой о ствол какого-то дерева. Потерял сознание. Когда очнулся, понял, что  лежу, прямо надо мной чье-то бородатое лицо, а к моему горлу приставлен нож. Сбоку от меня какие-то сумасшедшие крики. Это чехи. Пьяные от радости. Что-то типа праздника у них.  А из развороченного кузова «Урала» валит густой белый дым.   Сознание вернулось, но голова плохо соображает. Понимаю, однако, что бородатый приказывает мне забраться  в развороченный кузов «Урала». Мои уже там. Сбились в одном углу, сидят на корточках. В кузове дымно и смрадно от только что сгоревшего пороха. Я тоже сажусь на корточки. Вижу, у ног голова. Догадываюсь, это мой замковый. Лешка из-под Рязани. Ему всего несколько месяцев  до конца срока. «Почему же он лежит?» Рука машинально тянется, чтобы пощупать пульс на горле, а голова вдруг берет и откатывается в сторону. Дальше смотрю: кирзовые сапоги. Узнаю сапоги. Моего установщика. Белорус. Первого года службы. Берусь за ноги, а обе ступни отделяются от тела. У меня по-прежнему голова работает плохо, а чехи гогочут, как дети. Животики надрывают. Они тоже тут. Только в другом от нас углу.  Я подумал, может, они это все специально для меня и подстроили. И голову и ноги. Им смешно, а я как-то совсем отупел. Почувствовал, что голова восстановилась только, когда уже куда-то приехали, и нам приказали вылезать из машины.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА:
 1. Чехи – здесь чеченские боевики (жаргон)
 2. Замок – здесь помкомвзвода, или заместитель командира взвода (жаргон)
 3. У буксируемой гаубицы РД-30 роль тягача чаще всего исполняет хорошо проявивший себя грузовой автомобиль повышенной проходимости Урал 4320. В боевом расчете гаубицы РД-30 водителем машины является командир орудия.  (Прим. автора)
 4. Пиджак –здесь офицер - срочник, выпускник ВУЗа с военной кафедрой (жаргон).

     Шелест Гришиного голоса прервался. Алексей Иванович воспользовался этим, чтобы выпрямить спину и слегка помассировать шею. «Нет, это не вентилятор, - успел подумать об источнике шума, напоминающего приливную волну, - это, скорее всего, шумит у меня в голове. Кровь. Приливает и отливает». Как только шелест возобновится, Алексей Иванович вновь приблизится ухом к едва шевелящимся губам Гриши, чтобы не упустить ни одного его слова.
    -Уже была ночь, но нас встречало, кажется, все население аула. Не только просто взрослые, но и пожилые, мужчины и женщины. Дети. Даже молодые женщины с ребенками на руках. Все что-то кричали, размахивали руками. Кто-то просто радовался тому, что нас обротали. Но больше тех, кому хотелось сделать нам больно. Некоторые старухи  плевались на нас. Совсем молодые парни начали бросаться камнями. Те, что постарше, уже с седыми бородами, с трудом всех уняли.  А потом нас провели по аулу под лай собак, остановили только, когда добрались до какой-то ямы. Те из чехов, кто нас сопровождал, приказали нам всем прыгать в эту яму. Мы сделали, как нам велели. А в яме, оказывается, еще двое. Наш пиджак, с которого все и началось. Я сначала его не увидел, от того, что он лежал, но сразу услышал, потому что громко стонал. И его наводчик. Потом мы узнаем, что с ними та же история, что и с нами. Им тоже засаду устроили. Только их первыми. А двое потому, что остальные заперлись внутри кузова. Но кузов, чтоб не возиться, эти сволочи просто облили соляркой и подожгли. Пиджаку же разорвало РГД живот. Он держался за него руками, чтобы кишки не вывалились. А наводчик уцелел от того, что, когда напали, он сидел рядом с командиром в кабине. Яма, где мы оказались, глубокая. Но насколько, в темноте определить трудно. Запах нехороший. Наверное, что-то вроде сортира, потому что кругом под ногами дерьмо. Еще мы разглядели десятилитровую канистру, непонятно, с чем, и горку пустых металлических укупорок из-под танковых снарядов. Калибр сто двадцать пятый.  Пиджак все стонал и стонал от боли, а потом начал просить, чтоб его убили. Мы б его убили, но чем? Нас всех еще до того, как в машину залезть, первый раз обшмонали. И второй, когда уже в аул привезли. Мы могли б его только задушить, но на это никто из нас не решался. К счастью, пиджак скоро сам затих. Мы подумали: «Сознание потерял». И лишь потом поняли, что он неживой. Еще проблема, у моего наводчика, Толика из Кинешмы, осколок в паху от РПГ застрял. Не смертельно, но тоже больно, хотя и не так, как у пиджака. А у выжившего от другого орудия наводчика зубы, как у хорька. Я спросил его: «Можешь своими зубами этот осколок выдернуть?» Он: «Попробуем». Выдернул! Рану йодом залили, герметизирующей прокладкой – все из индпакета – залепили. В общем, с этой проблемой кое-как справились, стали дальше жить. Чем ближе к утру,  тем больше донимал холод. Бушлаты ведь с нас зачем-то содрали, на нас одни гимнастерочки. Хорошо, у кого теплое белье надето, а у других его нет.  Стали соображать, как согреться. Я за канистру. Солярка! И шланг резиновый из канистры торчит. Наполнили до краев один укупорок.  У моего снарядного зажигалка неотобранная нашлась. Подожгли. Сразу теплее стало. У того же снарядного блок сигарет марки элэм отыскался, а у меня шоколадная плитка. С надписью «С Новым годом!» Короче, покурили, шоколад доели, стали дожидаться, что с нами будет дальше. Когда рассвело, стало понятно, насколько яма глубокая. С два человеческих роста. И никак, если без лестницы, из нее не выбраться. Я подумал: «Можно ведь друг на дружку стать. Кто-то наружу выберется. Вдруг лесенка отыщется. Ну а там… чем черт не шутит…». Прислушался. Тихо. Даже собаки не лают. А петухов, как у нас в деревне, я тут вообще ни одного не слышал. Короче, мы так и сделали. Внизу самый высокий из нас: тот же мой снарядный, ногаец. А кому на ногайца, мы, чтобы все по-честному, жребий бросили. Досталось хорьку. Он только на ногайца вскарабкался, голову наружу высунул – тут же выстрел. Хорек вниз спикировал, а мне на щеку что-то при этом брызнуло. Я вначале подумал, это кровь. Потом оказалось – ничего подобного. Это мозги из простреленного навылет черепа хорька. Так нас стало еще на одного меньше. Больше уже ни у кого желания выкарабкаться из этой вонючей ямы. А потом, когда уже совсем рассвело, мы услышали, как заработала наша вертушка. Я сразу, по шуму, определил: одновинтовой, рабочая лошадка, МИ-8. Через какое-то короткое время – с другой стороны- еще один. Это, пожалуй, уже МИ-24. Крокодил. И весь аул мгновенно очнулся. Крики. Стрельба. Очереди трассирующих пуль. Еще не так светло. Эти трассы  даже из нашей ямы видны. А потом еще и разрывы снарядов. Я сразу опознал: бьет наша родная стодвадцатидвухмиллиметровая гаубица. «Ну, значит, смерть фашистским оккупантам!»  Аул беснуется, а нам все это в радость. Мы вне себя. Орем. Друг дружку обнимаем. И в этот момент над нами  по краю ямы, фигура чеха вырастает. «Шайтаны! Рано радуетесь! Подыхайте!» Вижу, как он размахнулся. Как гранату бросил. Успел даже заметить, как она летит. В голове: «Если б ее на лету успеть схватить». Но не схватил, мимо меня пролетела, а потом за моей спиной раздался взрыв. Еще через секунду пламя. Меня еще хватило понять,  что граната попала ровно в канистру с соляркой, при взрыве все, что находилось в канистре, оказалось на нас, огонь побежал вначале по земле, потом набросился на нас. Еще не пришедших в себя от разорвавшейся гранаты. И мы все, все, кто еще оставался живым, оказались в кромешном аду. Я тоже. Такой боли, как сейчас, у меня за всю жизнь не было никогда. Как будто тысячи, миллионы ножей. Одновременно вонзились в меня. Мне сейчас хотелось только одного: «Сгореть поскорее. Превратиться в головешку». Ни на что другое я уже не надеялся, когда еще не сгоревшими глазами увидел перед собой лестницу. Ухватился за нее. Крепко настолько, насколько еще хватало у меня сил. Хотя на то, чтобы  еще и подниматься по этой лестнице, сил было уже недостаточно. Что случилось дальше, - до сих пор понять не могу. Кто-то как будто начал лестницу вместе со мной наверх тянуть. Лестница ползла вверх, я это понимал, хотя ей совсем не помогал. Только продолжал за нее обеими руками цепляться. Когда же я оказался по пояс наверху, чьи-то руки подхватили меня под мышки, куда-то поволокли. После этого я потерял сознание. А очнулся уже в вертолете. Понял, что я живой, и что куда-то лечу.  Первой моей мыслью было: «На небо». Потом уж догадался, что в полевой госпиталь в Моздок. Кто меня спас, кто меня, горящий факел, из этой чертовой ямищи вытащил, кто пламя на мне сбил, отчего я так и не стал тем, чем я хотел: головешкой, - до сих пор так и не знаю.  Спрашивал, но никто ничего толком сказать не может. Так, наверное, и останется неизвестным. Ну и ладно… Знаешь, папа, о чем я последнее время больше всего думаю? О том, что мне, наверное, все-таки лучше было бы заниматься плесенью. Ты же мне строго-настрого запретил. А я тебя взял и послушался. Не надо мне было этого делать.
     Гриша сказал, что хотел, выговорил, видимо, все, что в себе накопил, и, обессиленный, закрыл глаза. А Алексей Иванович не знал, что ему делать дальше. Так и сидел у постели как будто заснувшего сына. Вновь, после того, как Гриша умолк, ставшего напоминать ему мумию египетского фараона. Так и продолжал бы, наверное, сидеть, если б не заглянувшая в палату медсестра.
    -Вы закончили? – вежливо поинтересовалась у Алексея Ивановича.
    Алексей Иванович поднялся с табурета и вышел из палаты в коридор.  Выйти-то вышел, но далеко не ушел. Во-первых, он не знал, как ему идти. Во-вторых, почувствовал головокружение и слабость в ногах. Присел на первую из попавших в его поле зрения  обитую дерматином кушетку, рядом с нею журнальный столик, на столике медицинская литература, поверх всех брошюра «Этиология и патогенез сифилиса».
    Алексей Иванович чувствовал себя потрясенным тем, что он только что и увидел и услышал. Это так не совпадало с его солдатскими, проведенными в мирное время буднями! Хотя даже там случались трагедии. Некстати вспомнилось, как на одном из полковых учений водитель  из автомобильного взвода, когда возился с забарахлившим двигателем, допустил попадание шальной искры в систему питания. Даже фамилию его навсегда запомнил. СалИй. (Да, ударение на втором слоге). Все мгновенно вспыхнуло. Пламя тут же перебросилось на промасленную телогрейку бедняги. Он долго не мог от нее избавиться. Получил сильные ожоги. В конце концов, ему дали какую-то инвалидность,  комиссовали. Но пережитое этим водителем, по степени полученных травм, не идет ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить и что оставило свой неизгладимый след на  его сыне… Не выходила из головы и последняя Гришина фраза: «Лучше бы я занимался плесенью»… Нет, то была предпоследняя. Последней же была: «Ты мне запретил». «Да не запрещал я, - мысленно пытался защищаться Алексей Иванович. – Я тебе всего лишь посоветовал. У тебя ведь должна быть своя голова на плечах».
    -Вы еще здесь? – Алексей Иванович не заметил, как рядом с ним вырос тот самый военврач, который проводил его от приемной до палаты. Не дожидаясь, когда Алексей Иванович ответит, присел рядом с ним, овладел его  рукою, посчитал пульс. Оттянул веки и заглянул в глаза. – Я вас таким не отпущу. Пройдемте ко мне.   
Оказавшись «у себя», заботливо угостил Алексея Ивановича коктейлем из кипяченой воды и мгновенно растворившейся в ней таблетки, пригласил прилечь на прячущуюся за занавеской покрытую простыней кушетку,  посоветовал не вставать, пока он не вернется, и исчез. Вернулся минут через десять. Еще раз проверил пульс и заглянул в глаза. Кажется, остался доволен.
    -Должен покаяться, - сказал, вставая с кушетки и надевая ботинок с бахилой, Алексей Иванович. – Разговора о положительном, как вы мне сказали, у нас не получилось. Он говорил о своем. Я не мог его остановить.
Врач никак не стал комментировать это признание. Его, кажется, сейчас волновало другое.
    -Вы отец и мне не хотелось бы ничего от вас скрывать. Потому что, как сказал один из наших классиков, лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Ваш сын едва ли когда-нибудь вновь станет нормальным. Каким был до сих пор. Ему крупно повезло в том, что успел стать отцом. Такого шанса  больше у него не будет. Также как не сможет больше вообще полноценно рассчитывать на свою физику. В том числе пользоваться с полным кпд  руками, ногами. Голова будет работать.  Это я вам гарантирую. Но ему будет постоянно нужна  чья-то посторонняя помощь. Мне показалось, жена у него  ответственная. Она, кажется, представляет, что ей предстоит. Но это сейчас. Были в моей практике случаи, когда женщины  вначале выражали готовность на все, клялись в верности, а потом осознавали, что ноша для них непосильна… Я не хочу вас заранее запугивать, просто хочу вас предупредить…   
-У него не было матери, - такой была реакция Алексея Ивановича на жутковатые предостережения врача. – Умерла, когда его рожала. Вначале рос в деревне. Под присмотром других женщин. Любил возиться с животными. Пропадал в лесу. Я даже немного испугался, что вырастет ботаником… Ну, вы понимаете… Слава богу, это прошло. Потом вдруг: «Папа, можно я поступлю на курсы кройки и шитья?» Но это уже от покойной матери. Ее всю дорогу тянуло на что-нибудь… Как это? Забыл это слово. Я про себя называл ее инопланетянкой. Что после школы решил поступать в военное – это во многом я виноват… Плюс Лановой. Помните, наверное, такое крылатое выраженье: «Есть такая профессия – Родину защищать».
     -Не корите, Алексей Иванович, ни себя, ни Ланового. Защита Родины это, действительно, великое благородное занятие… Далеко не всегда такое, каким его изображают в кино или описывают в книгах. Вы человек уже немолодой, вы уже, наверное, это заметили. Жизнь вообще штука противоречивая. В ней, скажем, кроме нежности, преданности, любви и тому подобное, еще много всякой дряни. Самый главный, на мой взгляд, ее недостаток: в ней зашкаливает от жестокости. Людям как будто доставляет удовольствие причинять другим боль, страданье. Зачастую даже самому себе. Отсюда и постоянная нервотрепка. Вражда. Поиск врагов. Войны. Как же в этом случае без защитника?
     -Люди обычно этого не замечают, - осторожно заметил Алексей Иванович. – Того, о чем вы говорите. Если только как со мной. Когда, как говорится, жареный петух клюнет.
     -Люди, Алексей Иванович, вообще предпочитают жить одним днем. И не заглядывать дальше своего носа. Так легче и проще. Боятся заглянуть вглубь. ТАМ бы они увидели многое, что заставило бы их содрогнуться. И  уже не вели бы себя так…Искали бы выход, а не прожигали данную им жизнь впустую…
     В этот момент в помещение кто-то заглянул:
     -Сергей Евстафьич! Ну, мы вас ждем.
     И все. На этом разговор врача и Алексея Ивановича прекратился. 

(Окончание следует)