Последний день. Меж Европой и Азией

Последний день
   В тот день он вернулся как обычно, своим ключом открыл дверь и, войдя, закрыл ее, ключ повернул в замочной скважине и в ней оставил, чтобы вор не смог вытолкнуть его и вставить отмычку. Жене он велел дома всегда закрываться изнутри и ключ носить на поясе платья.
- Вдруг пожар! Где ты будешь искать ключ? А так он всегда при тебе. В двери оставлять ключ не надо, чтобы я всегда мог войти без твоей помощи.
Мало ли что, ведь она тяжела, иначе сказать, ждет ребенка.
   Войдя и закрыв дверь, он вымыл руки, умылся под рукомойником у входа, утерся полотенцем, висящим рядом, и прошел к ней. Она сидела на табурете у окна. Он подошел к ней, положил ей на голову обе ладони и легко погладил ее волосы. Потом слегка сжал руками ее голову у висков и прижался губами к ее голове там, где пробор.
   Этой его лаской она всегда была как бы немного оглушена и долго была под ее воздействием, сидела, не шевелясь и не разговаривая. А он, отступив слегка, уже смотрел за нее, вверх, на восток, в тот угол, где должна быть икона. Ей казалось, что он оправляет на себе невидимую гимнастерку. Он пригладил волосы и перекрестился. Так он начинал молиться перед ужином. "Отче наш" он читал размеренно и увесисто, словно клал кирпичи, и они сами складывались в ступени, по которым он легко всходил. Первый его поклон - одной головой - был явно просительный. Второй - в конце - благодарственный. Также ясно и отчетливо он  прочитал "Богородице Дево, радуйся...", святителю Николаю и сел ужинать.
Она уже расставила на столе тарелочку для хлеба, тарелочку для ножа и ложечки, стакан на блюдце и маленькое полотенчико, свернутое вчетверо, на тарелке особо, вместо салфетки. Он налил в стакан крутой кипяток, который называл чаем, прежде опустив ложечку в стакан, чтобы он не лопнул. Подождав немного, он вынул ложечку из стакана и положил ее на тарелочку рядом с ножом. Затем, пока вода в стакане остывала, он расстелил полотенчико, положил на него кирпич ржаного хлеба и ровным уверенным движением аккуратно, без крошек отрезал ломоть. Его он положил на свободную тарелку, полотенце свернул и положил на другую тарелку. Затем он разломил отрезанный кусок пополам и половину начал есть, посматривая на стакан. Вторую половину куска он ел, запивая водой. Это был его ужин в пятницу, постный день.
   За все это время он не произносил ни звука, как будто совершалось великое тайное дело. После еды он опять молился - благодарил за трапезу. Потом обычно она полоскала чистый стакан и ложку и тщательно вытирала. Но в последние дни он сам мыл свой не запачканный стакан. И сегодня он отодвинул стакан с таким видом, словно то был прекрасный драгоценный сосуд с редким напитком, повернулся к жене, молча присутствовавшей при этой обычной, скудной, но величественной трапезе, и вздохнул.
Она насторожилась. Ее глаза потеряли спокойствие. Она даже немного подалась вперед, к столу своим большим животом.
Он сказал:
- Мне надо с тобой поговорить.
Она напряглась. Он так и сказал: "мне с тобой", а не "нам с тобой", как обычно. Он всегда разговаривал с ней как старший, хотя был старше всего на три года. Но он действительно был намного старше ее опытом иной жизни, мудростью той семьи, в которой он родился и вырос, всего уклада той жизни, которая не отпускала его от себя ни на один миг. Из-за того, что он на всё и на всех смотрел глазами  той жизни, невидимой другим (кроме жены), он казался посторонним для этой жизни, чужим умным пришельцем. Однажды его так и назвали. Он ответил:
- Неизвестно еще, кто из нас пришелец.
Себя он считал на своей земле, в буквальном смысле: на своей. На той, за которую его предки, которых он знал поименно на четыреста лет вглубь веков, имена которых на панихиде занимали несколько записок, его предки проливали кровь, а его прадед, дед и отец покупали эту землю, растили на ней сады и леса.
А эти новые люди, неизвестно откуда явившиеся, -  из ада, по его предположению, делают вид, будто ничего не было за последние четыреста лет, да и прежде тоже, будто жизнь начинается только сейчас, и именно они, новички, ее начинают. "Как раз!" - усмехался он при этой мысли и всегда удивлялся ребячеству этих людей. Ведь земля-то помнит! Земля знает и помнит настоящих хозяев. Тех, кто ее занял в незапамятные времена, потом отстоял от татаро-монголов, охранял от набегов степняков, кто копал ее и делал запруды. И человеческая память хранит имена и названия. Вот село Засечное в пяти верстах от их Видовки.
-    Что значит: Засечное? - объяснял он жене. - Это передовая линия обороны в степи. Выходили мужики, крепкие, здоровые, бородатые, в сапогах и с топорами - пояснял он ей, как маленькой, - и рубили деревья. Но не под корень, нет, а от земли на высоте метр или около того. Верхушка дерева падает и при том у всех деревьев на одну сторону. Создается подрубленная полоса. Так образуется непроходимая стена для пешего и конного: засека. Внутри за этой стеной поселяются люди, строится деревня - Засечная, то есть на засеке, за усеченными деревьями. В этой деревне люди живут, как обычно, но главное для них - охрана передовой линии обороны. Свой скот они иногда выгоняют и далеко от засеки, но засека - граница. Граница села? Нет. Граница России.
-   Мы не жили в Засечном. Нет. Мы жили в тылу, верстах в пяти от него. Не очень глубокий тыл, конечно, но все же тыл с точки зрения офицера, какими были мои прадеды. Наше селение называлось Видовка. Оно располагалось на холме. С него был хороший вид - удобный наблюдательный пункт.
- При моем отце и деде все это уже не имело никакого военного значения. Только память.
А в прежние века была настоящая граница. Ее нельзя было взять. Ее можно было только объехать. За этим и следили. Следили тогда зорко - днем и ночью. Вроде бы и невелик был труд в этом постоянном наблюдении, но каждый понимал важность этого дела.
- Се - приду, яко тать в нощи, - наизусть цитировал Евангелие его прадед каждому из крестьян, заступавших на пост, и все понимали, о чем речь.  Тать - значит: вор. "Приду внезапно"- предупреждает Господь о Своем втором, славном и страшном пришествии.
- Первое Его пришествие было каким? - пояснял он жене. - В умалении. Бог явился младенцем. Крохотным и беззащитным. И жизнь Его окончилась беззащитно: его убили и ограбили. Убийцы разделили между собой его одежду. Его пригвоздили к деревянному кресту - распяли. Вот в каком унизительном виде Он остался в памяти людей. Для чего? Чтобы каждый человек увидел в другом человеке Бога. Чтобы никто никого не обижал - и не ради себя, а ради Бога. Что делается для Бога, то вечно. Что для людей, то пропадет. Человек смертен, и все его дела смертны. А Бог вечен, и вечно всё, что с Ним связано.
Приводя слова Священного Писания, человек посвящает Богу свое дело. Охрана Русской    земли тоже была посвящена Богу. Оттого Он и охранял ее. Оттого граница и отодвигалась, отодвигалась, да смотри, как далеко отодвинулась. Село Засечное - на границе Тамбовской области. Здесь несли пограничную службу мои прадеды. А дед мой! А отец где охранял нашу землю? Знаешь, где? В Порт-Артуре! На краю земли. Дальше океан. Вот куда Бог отодвинул нашу границу. Через всю Европу, за Урал, за Сибирь. До тех пор, пока земля не кончилась. А за океаном - опять была Русская земля. Русская земля в Америке.
При этом он так довольно улыбался. Его лицо с высоким лбом и длинным хрящеватым носом так непривычно менялось, что жене было странно видеть его таким. Словно все эти земли принадлежали лично ему. Так он любил то, о чем рассказывал, особенно свою Видовку.
Она поняла, что эту свою Видовку он уже начал строить здесь, в барачной комнате. Он утеплил ту стену комнаты, которая выходит на улицу, сделав хорошую завалинку, он сам сложил настоящую русскую печь с лежанкой для детей "и стариков" - усмехался он, имея в виду себя в старости. Он думал об утолщении стен для уменьшения звукопроходимости. Он застолбил под окном место для грядок и участок для сарая. Он построит сарай с погребом и купит корову.
Жена не будет работать. Она будет всегда дома. Она будет рожать и нянчить детей. Потом дети будут ей помогать. Он научит ее доить корову, хотя сам знает об этом пока теоретически. Она знала, что он знает и умеет всё. Он обещал научить ее, чему хочешь. "Хочешь, научу лапти вязать?" Она не хотела, но не отказывалась. Она очень боялась чем-то не понравиться ему. Сама она не умела, не знала и не могла ничего.
Она была одиннадцатым ребенком. Ее и двух сестренок постоянно переводили из приюта в приют, потому что там оканчивалась еда. Потом их отправили домой. Но там тоже не было хлеба и дров. На время их приютила тетка. У нее была одна-единственная дочь. Она тихо ворчала на сестру: "Нарожала". Но девочек кормила, ожидая, когда опять их возьмут в приют. И их взяли. Оттуда она поступила на работу в контору, где нашел ее муж. У нее был такой кроткий взгляд, что он подумал: "Ангел". 
Она  любила его. Всё, что она могла, - это любить его. С ним она была способна на всё.
Он казался ей большим, огромным, тяжелым, железным сундуком, как тот, что у тетки набит детской одеждой для ее будущих внуков на все возрасты. Этот сундук невозможно оторвать от пола, он врос в землю. Его может встряхнуть только землетрясение, но их не бывает в России. Она же - легкий воздушный шарик. Его поймали и привязали к сундуку. Навсегда.
Соседки даже не спрашивали, хорошо ли ей живется. Одна говорила так:
- Поняла, что значит: у Христа за пазухой? 
А другая добавляла:
-   Как за каменной стеной.
Ей было неловко только оттого, что иногда приходила мысль, будто у нее слишком мало сил, чтобы любить его как следует. Но когда она забеременела, она больше не боялась этого. Она поняла: ребенок значит для него больше, чем она сама. Она догадывалась, что не ребенок будет при ней, а она - при ребенке. И не только она, но и сам он будет при ребенке. Это значит, что он никогда не покинет ее. Ребенку он будет рассказывать то, что рассказывал ей. Его он будет учить плести лапти, вязать морские узлы и складывать печи и многому другому.
Он кашлянул, не решаясь начать. И сказал:
- Ты слышала, сейчас идет перепись? Переписывают население.
Помолчав, добавил:
- Помнишь графа из первого барака?
Она спросила:
-      Почему - помню? Что с ним?
 -     Не знаю. Вчера перепись была в их бараке. Утром он не вышел на работу.
Уклонившись от ее пытливого взгляда, он сказал:
 -      Граф всегда поступал как порядочный человек. Этого следовало ожидать.
  -     Чего? - спросила она.
  -     В переписи есть вопрос о вероисповедании. Тех, кто отвечает на него положительно, арестовывают. Для этого перепись и учреждена - для борьбы с верующими.
-       А может быть, его взяли за то, что он граф?
-       Нет. Там нет такой графы. Сословия давно отменены.
-       Но почему так? Если власть считает, что Бога нет, то зачем она с Ним борется?
-       Вот ты и ответила. Они заявляют, что Его нет, и убивают верующих, чтобы ослабить Его волю на земле.
  Еще помолчав, он сказал:
-   Сегодня они придут к нам.
- Почему сегодня?
-   Потому что наш барак номер 2. Они ходят по вечерам, чтобы всех застать дома.
-   Что же делать? - спросила она.
-   Ты напишешь, что не веруешь.
 -  А ты?
-   Ты же до недавнего времени ни о чем и понятия не имела. И не исповедалась, не причащалась.
-   А ты?
-   Я скажу: да. Я не могу иначе.
-    А я? Я хочу, как ты.
- Нет. Нельзя. Ты должна родить.
- Значит, тебя снова посадят?
-    Наверное.   
-    А я?
-    А ты родишь и будешь жить с ребенком, как Бог даст. Если появится возможность, окрести его. Но вряд ли. До 1943 все церкви должны быть закрыты. Наступает пятилетка безбожия. Наверное, постараются истребить всех верующих. Закрыли же все монастыри. Может, какой странствующий батюшка окажется, его попросишь.
     В дверь постучали.
Муж встал и без вопросов открыл дверь. Вошли две женщины. Одна в годах, другая совсем молоденькая. Она бросила взгляд на породистое лицо хозяина, а другая сразу взглянула на живот хозяйки. Вздохнула. Они не поздоровались. Не извинились за беспокойство. Они прошли прямо к столу с возгласом:
- Перепись!
Они уселись за столом по-хозяйски, а хозяева стояли перед ними, так как не было других стула и табурета. Молодая расстелила принесенную с собой газету, поверх положила длинные листы бумаги. Другая прочно поставила чернильницу, вынула ручку и проверила, нет ли соринки на пере, не слишком ли много чернила, чтобы не было пятна. Она пописала немного на краешке газеты. Потом отодвинула чернильницу подальше от бумаг. Их деловитость, основательность, неторопливость, отсутствие всякого смущения при виде незнакомых людей и чужой жизни ясно показывали, что они - хозяева. Именно они хозяева в этой комнате, а не эти люди - мужчина с женой, готовой вот-вот разродиться. Они хозяева в этой комнате. Они хозяева в жизни.
-    Фамилия? - строго спросила старшая. Младшая посмотрела на хозяина с таким чувством, словно хотела спросить: "Неужели ты скажешь правду? И не скроешь свою фамилию?"
Он назвал свою фамилию четко.
-    Имя-отчество, - отчужденно сказала старшая.
Он назвал всё так же ясно и невозмутимо, как всегда.
Потом еще несколько вопросов. И наконец:
- Верите в Бога?
- Да.
Обе писчицы уставились на него. Старшая сразу вернулась к своей бумаге, однако не решалась сразу сделать запись. Младшая почему-то перевела взгляд на живот его жены. Наконец старшая что-то записала и перешла к жене.
- Фамилия?
У нее была своя фамилия, девическая. Брак не был зарегистрирован, как было тогда в порядке вещей.
- Имя-отчество.
Она отвечала своим нежным голоском. И сразу добавила:
-    Адрес тот же.
-    Верите в Бога? - спросила  старшая, крепко держа руку с ручкой, занесенной над бумагой, и не глядя на беременную. Младшая замерла, уткнувшись в край листа, как бы не желая слышать то, что сейчас может прозвучать, не желая участвовать в том, что сейчас может произойти.
   Беременная затрепетала. Она открыла рот, чтобы сказать: да. Она повернулась к нему, чтобы сказать: "Я как ты". Но он уже сказал за нее:
 -   Нет.
 В комнате повисла тишина.
Что-то невидимое произошло. Что-то огромное молчаливо возникло и обдало холодом. Каждый был резко отодвинут от другого. Откуда-то издалека глухо прозвучал голос старшей:
-   Вы верите в Бога?
Голос ее стал старческим, с тяжелым дыханием и немного дребезжащим. Жена ответила спокойно и ровно, из какого-то другого далека:
- Нет.
Старшая долго писала это короткое слово в своей широкой бумаге. Младшая смотрела на пузырек с чернилами и не сразу услышала приказ старшей собираться. Они долго собирали свои бумаги, упаковывали чернильницу и ручку, сворачивали газету. Молча встали и пошли, не извинившись и не сказав: "До свидания". Муж встал и закрыл за ними дверь, как за привидениями.
     Он медленно повернулся к жене. Он боялся, что она будет плакать.
     Она сидела бледная, не шевелясь. Они молчали. Он стоял над ней. Она спросила:
-   Тебя убьют? 
-    О!- сказал он весело.- Это было бы слишком хорошо.
-    Будут мучить? 
 -   Не обязательно. Может быть, обойдется.
  Ее вопросы звучали из-за черты, за которую он сам поставил ее. Теперь он был свободен, а она - за невидимой сетью. Но та сеть была непроходимой.
 -    Ты сделал это из-за него? - сказала она, скосив глаза на живот.
  -   Да. И не только. Я не мог обречь тебя на муки и смерть. Ну, какая ты верующая. Ты веришь мне, а я не Бог. Ты родишь и ребенка запишешь на меня. Дашь ему мое отчество и фамилию. Если я останусь жив, я вас найду, ты знаешь. Ты не пропадешь. Ты мать-одиночка. Власть таких любит. Хорошо, что у тебя своя фамилия. Ты сирота. Из мещан. Беднячка. За тобой ничего не числится, тебя нет ни в одном списке лишенцев: ни среди раскулаченных, ни среди дворян, священников и прочих.
 Он постелил ей постель за печкой.
- Ложись. Утро вечера мудренее.
Она легла на тощий матрасик поверх выструганных досок. Легла на спину и закрыла глаза.
Он достал зубную щетку, положил ее в футляр, снял с полочки круглую коробку с зубным порошком, мыло с мыльницей, алюминиевую ложку и жестяную кружку. Каждый из этих предметов он завернул в кусок газеты, предварительно осмотрев ее, чтобы не попался лозунг или портрет вождя. Потом все эти мелкие предметы завернул в один общий сверток, завязал бечевкой, чтобы ничего не бренчало, и положил в сетку. Она видела это не глядя. Она знала его уверенные, точные движения.
- А когда будет второе пришествие? - донесся ее тихий голос. Он подошел, присел на край кровати и сказал:
- Не знаю.
- Как - не знаешь? - с укором, не веря ему, сказала она.
- Никто не знает, даже ангелы. Но думаю, скоро. Потому что Он сказал, найдет ли веру на земле. Вот ее скоро и не будет. А ты без меня не плачь. Ты с ребенком - воины в засаде. Знаешь засаду? Вся армия бьется насмерть, редеет уже, а за лесом стоит свежая армия, стоит до последнего. Враг уже ликует! Он явно ощущает победу. Вот тут и вступает в бой засада. Она и решает всё.
-    А я что решаю?
 -   Очень многое. Ведь должен же кто-то плюнуть Антихристу в лицо!
-   Как плюнуть?
 -   Обыкновенно. Когда верующих уже почти не будет, а это время очень близко, воссядет один правитель на всей Земле. Тогда подойдет к нему мальчик и плюнет ему в лицо. Антихрист до тех пор изображал из себя гуманиста, доброго и милого человека, а тут он проявит себя и сам убьет мальчика. Это будет последним его действием. Тут–то и состоится второе пришествие Христа. А чтобы такой мальчик был, он должен вырасти в православной семье. Может быть, это будет наш сын. Или его сын. Вот почему ты должна жить.
 -   Как явится Христос? Как прежде?
 -   Нет. Он явится уже в Неприступном Свете.
 -   Ты видел этот Свет?
 -   Видел.
 Он встал, подошел к двери и вынул ключ. Пусть дверь будет открытой, чтобы не было шума, когда они придут, чтобы не испугали ее. Потом он сел на табурет, поставил локоть на стол и подпер голову ладонью.
 Он ждал ночного стука в дверь. “Приду, как тать в нощи. Бодрствуйте”.
Меж Европой и Азией
На работе объявили о поездке в Среднюю Азию. Как всегда, пишешь заявление об отпуске на три дня за свой счет, потом – заявление в профком и, если повезет, то полетишь в новое место, где иначе никогда не будешь. На этот раз мне повезло, я попала в список отъезжающих, и вечером мы собрались в аэропорту, так как рейс был ночной: летим навстречу солнцу!
Очень люблю такие поездки. И многие любят, потому и очередь. Профком оплачивает 70 % стоимости путевки. К заявленным трем дням добавляются  два выходных – и считай, маленький отпуск.
Прилетели. Спать хочется, но любопытство сильнее: новая земля, как здесь люди живут? Оказалось: по-старинному. Сразу пошли в город. Мечети красивые, ничего не скажешь. Дома-пятиэтажки. Но настоящий город скрыт в древних кварталах с домиками, совершенно закрытыми от прохожих. Они огорожены стеной и построены окнами  во двор. Вот мальчик открыл дверь и стоит на пороге. Кажется, там земляной или глиняный пол. Настоящее средневековье. Запутанные улочки. Одна я бы никогда не зашла сюда. Меня завел сюда  новый знакомый, который подсел ко мне в автобусе из аэропорта и так и остался моим соседом на ближайшие три дня. Оказалось, его друг не смог поехать, и он остался один в нашей группе из своей организации. И моя подруга не прошла по жребию, и я одна сидела. Вот он и подсел ко мне.
Сначала мы не разговаривали. Но вот автобус подошел к знаменитой мечети, и наша экскурсовод пригласила нас к выходу и предложила сначала пройти, чуть не проползти, под каменным Кораном. Все радостно откликнулись. Я тихо сказала соседу:
- И вы полезете?
Он удивился:
- А почему нет?
- Потому, что вы, мне кажется, не мусульманин.
- Нет, конечно.
- Зачем же тогда вы хотите им стать?
- Я не хочу.
Помолчав с минуту, он вдруг встал и громко сказал всем:
- Не надо лезть под Коран. Мы же русские.
Его спросили:
- Откуда вы это знаете?
Он повернулся ко мне и спросил:
- Откуда?
Я тихо сказала:
- Я пропагандист. Знаю всё.
Он обернулся к остальным:
- Она пропагандист. Она всё знает.
Вышли из автобуса. Подошли к огромной каменной книге. Под нее никто не полез. Пошли к мечети. Экскурсовод сказала:
- Кто правильно сосчитает число ступеней, тот святой.
Я сразу подумала, что здесь какой-то подвох, и пристально посмотрела себе под ноги. Так и есть: первая ступенька вросла в землю, ее не видно, наши спутники начинают отсчет со второй ступеньки. Вернувшись в автобус, я одна назвала правильное число, и с тех пор мой сосед стал задавать мне вопросы. Оказывается, он перенес инфаркт, и с тех пор он начал задумываться. О чем? - Не переехать ли за город. Но жена преподает музыку, и там ей нет работы. Как жить дальше? После излечения он впервые оглянулся на свою жизнь. До тех пор он жил, соревнуясь с другом детства. Они по-дружески соперничали: у кого новая рубашка, у кого более модный галстук. Последним пунктом сравнения стала машина. Дальше – инсульт. Стоп, машина, приехали. Конец табаку и спиртному, хотя и раньше не увлекался. Конец и безудержному увлечению работой. Теперь всё в  меру. Но что-то тянет душу, и непонятно что. И не то что мысли о смерти, но и не без этого. Нет, скорее мысли о жизни, но не знаю, что о ней думать. Разве мы неправильно живем?
Что я могла сказать ему? Спрашиваю:
- Вы заметили в мечети старика, сидящего в углу на корточках? Он что-то шептал. Наверно, молился. Экскурсовод сказала, что то высокое надгробие, которое мы видели, стоит над могилой их святого. Я подумала, что нам, скорее всего, не надо бы туда приходить, потому что старик, видимо, верующий. Если так, то мы ему мешали.
- Да что вы! Какие сейчас верующие! Сумасшедшие только. А впрочем, сейчас спросим.
И он встал и пошел к экскурсоводу, молоденькой хорошенькой девушке, узбечке, сидящей на первом сидении рядом с водителем. Поговорив с ней, он вернулся и сообщил, что тот старик – бродячий мулла, он молился и рассердился, что ему помешали, да еще в присутствии других стариков, которые тоже на корточках сидели рядом с ним. Когда группа уходила, мулла послал вслед проклятие, но девушка не боится. Это всё глупости. Религия давно отмерла. Одни старики держатся за нее – так, ради развлечения, делать им больше нечего.
Когда автобус выехал из города и шел по хорошему широкому шоссе, вдруг лопнуло огромное толстое стекло справа от водителя, прямо перед девушкой-экскурсоводом и рухнуло на нее. Вся тяжесть обрушилась на ее лоб. Она сидела еле живая. Оказалось, она ранена. Осколки разнеслись почти по всему автобусу. В дороге у меня с собой всегда йод и бинт, некоторые лекарства. Я передала всё это пострадавшей. Автобус остановился. Водитель не мог ехать при сильном встречном потоке ветра. Первому же встречному шоферу он рассказал о случившемся и попросил его позвонить в турбюро. Мы стали ждать другого автобуса.
На моего соседа происшествие произвело впечатление. Он спросил меня, имеет ли это отношение к проклятию муллы. Я предложила ему спросить у водителя, от чего произошла авария и часто ли такое случается. Оказалось, никогда. Стекло очень крепкое. Видимо, песчинка с дороги с ветром попала в какое-то такое незакаленное место, микроскопически малое, которое не выдержало. Может такое быть или нет при закалке стекла, он не знает.
Сосед мой задумался. Наконец, спросил:
- А если проклятие имеет силу, то мы беззащитны? Отступать было некуда. Пришлось приоткрыть позицию. Спрашиваю:
- Мулла нам вслед стрелял? Кидал нож? Нет. Значит, он действовал нематериальной силой. А какой? Думайте. У вас же высшее образование.
- Но ведь духов нет, - сообразил он.
- А что же есть?
- Одна природа.
- Тогда, значит, камешек сам поднялся с земли и ударил в стекло, но только почему-то именно в наше стекло, именно после слов муллы, именно в лицо девушке. И, между прочим, именно вас смутить!
- Что вы этим хотите сказать?
- Что духи есть и Дух есть. И притом духи разные, добрые и злые. Есть невидимая сила. Защищаться от нее можно только такой же невидимой силой, иначе говоря, молитвой. Бог хочет вашего духовного спасения и потому послал такое испытание.
- И вы в это верите? –почти вскричал он.
- Как сказать, верю, конечно, а хочется сказать: знаю.
- Как? Как вы знаете?
Но что расскажешь так вот быстро и среди незнакомых людей. Я предложила ему перекусить, поскольку всегда в дороге ношу с собой термос с запасным стаканчиком и кое-что из еды.
- Послушайте! У вас есть всё: лекарства, еда и питье. И вы что-то знаете.
Но я молчала. Я не знала, что ему сказать. Мне казалось, все мои слова будут неубедительны.
Пришел другой автобус. Мы пересели и поехали дальше. Дорога шла по пустынным местам. Тоскливое впечатление было от однообразного серо-желтого пейзажа.
- И здесь люди живут, - вздохнул мой сосед. Потом добавил, словно угадав мои мысли:
- А как хорошо в русской деревне!
Оказалось, он сам деревенский. Он вспомнил пруд и вдали речку, лес и поле, то зеленое, то желтое, а по краю его на самом горизонте по железной дороге идет состав от края земли до края, как игрушечный. Долго идет. Так далеко, что не слышно, а только видно. А после дождя так тепло сразу становится! Здесь же и дожди, наверно, редкость. Какая сушь.
- Вернемся, поеду в свою деревню! А вы?
Мне некуда возвращаться. Я выросла в Москве, в самом центре, но словно в захолустье. Мы жили в одной комнате большого деревянного одноэтажного дома на улице Дорогомиловский вал. Сейчас нет нашего многокомнатного дома, нет и этой улицы. На месте нашего дома стоит высокое стеклянное заведение.
Большую Дорогомиловскую все - дети и взрослые – называли: большая улица. И не потому, что в название ее входило слово «Большая». Если бы ее называли как-нибудь совсем иначе, всё равно ее называли бы большой. Если нужно идти на большую улицу, то одевались, то есть одевались получше. А по своей улице ходили, как дома.
Двор у дома был деревенский. Вход в дом был со двора. Когда я возвращалась из школы, я с улицы стучала в окно. Я не представляла, как можно жить в многоэтажном доме. Такие дома стояли на большой улице. В них я бы не решилась выглянуть в окно. Особенно ужасными казались балконы. Моя бабушка называла такой дом: скворечник.
Дом, где мы жили, был не наш. Раньше он принадлежал отцу нашей ближней соседки. Ее комната – соседняя с нами. Когда-то их семье отдали одну, зато самую большую комнату. Остальные комнаты отдали тем, у кого отняли дома, но самих этих людей не убили, и теперь им надо было где-то жить. Так что перед ними наша соседка, тогда маленькая девочка, не могла задаваться, что это ее личный дом. У этих людей было дома почище. Но все молчали. Они были довольны, что их не убили. Не до жалоб. Новое поколение всё это знало, но не придавало этому никакого значения.
Дом и двор были совершенно деревенскими. Во дворе росло очень старое большое дерево. Двор был огорожен деревянным забором. У входа был невысокий деревянный порог. Как входишь – несколько газовых плит, двери в комнаты и в туалет, один на всех, и раковина с краном холодной воды. Кран тоже один на всех. Но ссор никогда не было. Купаться ходили в баню через дорогу, через большую улицу. Идешь, бывало, с сумкой, в которой мыло, мочалка, полотенце, переходишь через большую дорогу, и огромные дома, мчащиеся машины кажутся миражом, сквозь который надо пройти, не придавая ему никакого значения. Когда же возвращаешься, то впечатление миража полное. Так не гармонирует состояние распаренной души с грохотом железа и шумом моторов, словно пришедших  из фильма ужасов, которых тогда еще не видели. Скорее, скорее - в свой переулочек, к своему дереву, на свой порог. Там так тихо. Стены добротные, толстые. И чай на столе.
А в шесть часов вечера сосед откроет дверь своей комнаты, ляжет на кровать – железную! С шарами! – и не встанет до десяти или одиннадцати часов, и кто хочет к нему заходят, идут молча, садятся на расставленные стулья или приносят свой стул и тихо смотрят. У соседа есть телевизор. Детям не видно, но слышно. И вот волшебная речь льется откуда-то, не видно, непонятно, а все равно интересно.
- Мою деревню в центре Москвы давно снесли. И даже до настоящей деревни добрались. Слышали? На месте деревни Молжаниново хотят соорудить огромное поле для игры в гольф. Место проживания и трудов многих поколения превратится – во что? Там жила моя другая бабушка с дедушкой и детьми. Но что сделаешь? Говорят, это прогресс.
Сосед вдруг сказал:
- Так что же теперь, мусульманство что ли принимать, если их молитва такая действенная?
Я засмеялась.
- Эту проблему за нас с вами решил великий князь Киевский Владимир, прозванный: Красное Солнышко. Тысячу лет назад он решил принять веру и выбрал одну из трех мировых религий. Из иудаизма, ислама и христианства он выбрал христианство. Его послы побывали на православном богослужении и сообщили о необычайном впечатлении. «Не знаем, на небе мы были или на земле». А вы были хоть раз на православном богослужении?
- Откуда? И зачем?
- А теперь есть повод? - Помолчав, я добавила:
- Есть такое понятие, как послушание. Как послушные дети мы должны верить так, как наши предки. Не те, что ломали храмы, а те, которые их возводили. Русский всегда был православным.
- А крещеные татары?
- Они принимали нашу веру, так как поселились в России. Но многим из них были явлены свыше откровения в пользу христианства, как и в наши дни иногда происходит. Есть православные святые среди крещеных татар.
Пока мы так говорили, автобус подошел к какой-то стоянке. Экскурсовод предупредила нас: не выходить, она скоро вернется. Мы сидим в ее ожидании. Открывается дверь, но входит не она. По ступенькам поднялся красивый молодой человек, очевидно, узбек. Он спросил:
- Можно поговорить с вами о Боге?
Никто не ответил. Он сказал:
- Я не займу вашего внимания надолго. Я только напомню вам, что вы прирожденные христиане и не должны забывать Того, Кто создал землю, небо и вас и всё вокруг.
Тут поднялся такой крик! «Вон его! Кто его пустил?!» Он спокойно ответил:
- Я же спрашивал вас: можно ли с вами поговорить о Боге.
- Мы думали, это атеистическая лекция. Откуда ты взялся?
Он сказал, что уроженец этого города, после школы поступил в МГУ на философский факультет и там убедился, изучив труды многих философов, что нет никакой философии, кроме религии, и подлинная из них – христианство.
Тут вошла наша девушка. Он вышел с извинениями. Дверь закрылась, и мы поехали.
Мой сосед сказал: «Не слабо». На экскурсовода посыпался град вопросов об этом человеке. Она спокойно сказала:
- Еще один сумасшедший. Тоже бродячий мулла, только христианский.
Но тут взял микрофон наш водитель и сказал, что этого человека знают все, кто возит экскурсии. Он действительно окончил МГУ, а до того – местную школу с золотой медалью. Его называли во всем городе только так: светлая голова. В МГУ его приняли в аспирантуру, но как только поняли, что он стал верующим, его отправили на родину учителем психологии. Часов в школе у него было мало, денег никаких. Но он от этого не страдал. У него потребность вести агитацию за Бога, и притом по-христиански. Его освидетельствовали врачи и признали здоровым, но власть запретила работать в школе. Это понятно. Как он сейчас живет, никто не знает. Наверное, родня кормит. Муллы сначала отнеслись нему очень враждебно. Он с ними спорил ужасно. Его били и не раз. Но потом муллы сказали, что это честь для узбеков: среди русских совсем не осталось верующих, и Бог завербовал такого из их среды, чтобы укорить русских. Теперь его все оставили в покое. Он же ищет автобусы с русскими, чтобы поговорить с ними. Не с узбеками же ему говорить о Христе.
- Да. Поговорил. Но почему все так закричали?
Тут уж я не утерпела, говорю соседу:
- Как вы думаете, сейчас Бог был с этим узбеком или с нами?
- А что тут думать: раз он говорил о Боге, то с ним был Бог.
- А с нами кто?
- А с нами кто-то другой... Кто против Бога.
Он медленно повернул ко мне свое потрясенное лицо. Он никак не мог начать говорить, но и молчать не мог. Он сказал:
- Так что мы – антихристы что ли? У нас в деревне одна бабка всегда ругается этим словом. Лектор по атеизму как-то велел нам прочитать Евангелие, и я встретил там это слово, но Антихрист придет еще не скоро...
- Антихрист с большой буквы, единственный, главный, придет не скоро, но антихристы с маленькой буквы, вроде нашего сегодняшнего коллектива, были всегда и будут, наверно. В первом веке Иоанн Богослов предупредил, что вокруг них – в то время – много антихристов.
- Какой Иоанн? Тот, кто написал Апокалипсис? Вот это да...И не мы ли, маленькие антихристы, его готовим?...
Он задумался надолго.
С тех пор он не отставал от меня. Он не смотрел на меня. Ему было важно не видеть меня, а слышать. Мы стояли около очередного экскурсовода, сосед жадно слушал, потом шептал мне на ухо: «И как?» То есть я должна была пересказать это с православной точки зрения. Так мы дошли до какой-то небольшой ямы. Я не захотела ее смотреть, отвернулась и чуть не ушла уже, как он ухватил меня за руку, и я остановилась. В самом деле было что послушать. То была могила Тамерлана! Ее раскопали советские археологи в мае 1941 года. Местные старики их предупреждали: не вскрывайте! Не выпускайте дух Тимура! Будет война. Но кто их слушал. Кости выкопали и отвезли в Москву. Там все проверили – подтвердилось, что это действительно Тамерлан, и тут же началась война. Средняя Азия не успевала принимать эвакуированных. Не только крупные города, но и села были переполнены.
- Почему не поверили? – трагически вопрошал наш гид. И сам отвечал: «Потому что в народе иссякла вера. Вообще иссякла в каждом народе».
- Ну, этому человеку недолго здесь читать лекции, вроде того узбека, - сказал мой сосед. – Но что такое вера, и почему мы ее потеряли?
- А что вам рассказывал лектор по атеизму?
- Да знаете, он не то атеизм преподавал, не то основы религии. Сейчас я это начал понимать. Он призывал читать первоисточник. А это ведь Евангелие. Больше он сделать ничего не мог в условиях нашего времени. Умные, наверно, разобрались, а я вахлак...
- Просто у вас технический склад ума...
- Не технический, а деревенский – все беру сразу на веру. Сказали: Бога нет, и поверил. Другой наталкивал на путь истинный – не понял. Пока не свалился чуть не до смерти...Слава Богу, остался жив.
И он поднял руку и тут замер. Он с испугом посмотрел на меня:
- Вы знаете, я, по-моему, хотел перекреститься. А как это делается?
Мы стояли все еще недалеко от могилы Тамерлана, подошла новая группа, в ней кто-то спросил экскурсовода, уже другого, как был положен знаменитый Тимур, как хоронили в то время. Мой сосед отвел меня в сторонку и шепотом сказал:
- На что мне знать, как тогда кого хоронили. Вы мне скажите сейчас, как русских хоронят.
Я чуть не засмеялась:
- Вам рано об этом беспокоиться. Да и какая разница. Бросят в яму и зароют землей.
Я нарочно так говорила, чтобы увидеть его реакцию. Как он стал недоволен.
- Что я собака что ли. Люди добрые кошку хоронят.
- Да, - подхватила я, - еще и крест над ней ставят.
- А что – нельзя?
- Нет, конечно. Крест – символ вечности. Она дарована Богом только человеку.
Я вспомнила, как в детстве мы с подругой Люсей похоронили ее любимую кошку, и Люся сделала крестик из двух тонких палочек и воткнула его в землю над кошкой. Мы каждый день приходили на то место, и всегда крестик валялся рядом. Мы так удивлялись: там никто не ходит, место самое глухое, - пока бабушка не разъяснила. И мы убрали тот крестик.
- Русского человека кладут на восток, чтобы при всеобщем Воскресении он сразу увидел Христа, Который явится в славе Своей. Русского человека отпевают в церкви, предают земле. А до того – до смерти – его исповедуют и причащают. В этом главный смысл подготовки к переходу в жизнь вечную, так что для души смерти нет. Только тело отдают земле. В ней оно должно истлеть. Впрочем, это на Афоне оно обязательно должно истлеть. Там скорбят, если тело монаха не истлело, и молятся до тех пор, пока все оно растворится в земле, останется лишь череп, его кладут на полку и пишут на нем его имя.
- Какой ужас! Как вы спокойно все это рассказываете! Ну, хорошо, хорошо, а у нас, в России? Не могу же я поехать на Афон. У нас как?
- У нас наоборот. У нас святые люди не тлеют в земле. Они остаются – кто всем телом и даже одеждой. Я видела, как в Богоявленский собор несли гроб с мощами святого Иосафа Белгородского, несли шесть священников, не слабых физически, и несли с большим усилием: святой сохранился весь, целиком, со всем облачением, и весь его деревянный гроб. А у других святых остаются только косточки. Но и они так целебны, так сильны духовной помощью, что к ним идут и едут со всей России. А почему такая разница – неизвестно. В эти тайны не надо вникать.
- А Ленин? Он тоже не тленен?
- Да что вы! Над его мумификацией трудится целый научный институт. Огромные деньги! А в 1924 году или 1925 году Красная площадь была залита фекалиями – сломалась канализация, мавзолей залило ...понимаете чем. Святой патриарх Тихон тогда прямо сказал:
- По мощам и елей.
Елей- это святое масло, которым нас помазывают в церкви для здоровья. А для таких, извините, «мощей», как несчастный Ленин, - человеческие отходы.
- Почему несчастный? Потому что его земля не принимает. Почему? Потому он совершил иудин грех: продал Россию за деньги и клятвенно пообещал Германии отдать земли до Урала. Я сама читала в его собрании сочинений из 55 томов, он так и написал, своей рукой: «За Уралом отсидимся». Я как прочитала эти три слова, глазам не поверила, читала-читала, весь день была в ярости и ничем не могла заниматься от ужаса. Представьте себе – мы все должны были бежать за Урал. А там кто нас ждал бы?
- Китайцы...
- Вот то-то и оно. России бы сразу и просто не стало. А когда народ не дал этого сделать, хотя – обратите внимание – силы белых были разрозненны, не было ни одного настоящего сражения, как в Америке, например, во время Гражданской войны, или вроде нашего Бородино. Когда дьявольский план не удался, от Ленина потребовали возврат денег, и он приказывает продавать все ценности, какие есть, организовал ограбление не только музеев и частных лиц, но и монастырей и церквей...Должен был выплатить долг.
- А на что те германские деньги пошли?
- Как на что – вы, как ребенок, на подкуп широких масс населения. Каждый выстрел в столице – в Петербурге оплачивался: холостой и боевой, боевой дороже в два раза. И так везде. И в Москве, только ниже расценки. Нашлось много не то что беспринципных, но и голодных, и бездельников, и авантюристов... И везде был обман, обман...Если бы сразу объявили о сдаче России по Урал, мало кто польстился бы на эти деньги. Говорили о высоких материях: о том, что заводы станут собственностью рабочих, земля – крестьянам и так далее. Вы же учили историю партии. Ее учат везде и всегда, кроме оплаты выстрелов, конечно, и организованного голода. А 9 января 1905 года население вывели с мирной просьбой, а за ними шли боевики с целью убить царя, как только он, добрый человек, выйдет к народу. Хорошо, что его уговорили уехать. Он не был в Петербурге. Боевики начали стрелять из-за спин людей, прячась за женщинами и детьми, а что делать солдатам-охранникам? Масса с перепугу рванулась кто куда, а многие и в сторону дворца - просто прямо по направлению. Солдаты стреляют: сначала в воздух, потом в толпу. Сзади тоже стреляют, чтобы увеличить число жертв и все списать на правительство. Вот и кровавое воскресенье. А кто затеял? И еще обвинили во всем царя! Да когда ему сказали, что он должен сделать для предотвращения революции, – он пришел в ужас! Охранное отделение в России работало прекрасно, там знали всех до одного, кто способен на бунт, была прекрасная картотека. Знали о местонахождении каждого из них. Царю было предложено ликвидировать 50 000 бунтовщиков – и в России сто лет не будет революции. Тогда она станет самой мощной державой в мире. Царь отшатнулся. Он сказал, что его прадед Николай 1 повесил только пятерых заговорщиков – и его клянут почти сто лет, а 50 000! Он сам решил отречься от престола в пользу сына Алексея и принять монашество, стать патриархом. Но этого не поняли. Первым делом нового правительства был выпуск из тюрем заключенных. Вместе с политическими вышли уголовники. Они в момент разъехались по стране, и начали кровавые дела. Вы думаете случайно два миллиона образованных людей покинули родину? Начальник охранки в Петербурге застрелился в своем кабинете в тот день, когда Временное правительство издало этот указ о всеобщей амнистии.
- Откуда вы все знаете?
- От бабушки. Она все пережила. Она была дочкой священника. Ее родные жили в Тамбовской губернии и чудом спаслись от казни, устроенной красавцем Тухачевским. Не слышали? А о Тамбовском мятеже учили? Так вот крестьяне действительно отказались подчиняться такой власти, которая только грабит народ. Против них применили отравляющие газы, запрещенные в мировой практике даже в войне разных государств. А тут против своего народа... Деревни лежали мертвые, и люди, и скот. Наша родня куда-то отлучалась. Вернулись, идут по селу и не понимаю, что происходит...Где тут сопротивляться. Всех бы и убили. Им же это и нужно было: освободить территорию до Урала.
- Какой ужас! А что вышло бы потом... Давайте прикинем, - сказал сосед. – Россию разорвали и поделили, Китай безумно быстро заселяет Сибирь и богатеет, и что тогда ему Америка? И какое следствие? Война...Или война бесконечная или мгновенная - смерть всему человечеству...Не хочу думать. Что может сделать один человек! И этого мерзавца терпит весь народ на своей главной площади, в сердце России! Да еще ему в подарок привезли кости этого Тамерлана, носителя злого духа...Ведь если останки святых людей излучают добрую энергию, то останки злого – злую. Этого только нам не хватает. Ай-яй-яй...Что же делать? Может быть, отвезти Тамерлана сюда, на место его захоронения, и предать земле. А рядом с ним зарыть пепел сожженного вечного покойника. И камни его открытой могилы заражены, поэтому весь мавзолей куда-то вывезти подальше, как радиоактивные отходы.
Но тут он воодушевился:
- Значит, опять, как при Наполеоне, Россия спасла Европу и весь мир, задержала этот процесс разрушения, опять пала жертвой...
- Главная жертва - потеря веры. Это проблема нашего поколения. А для павших за веру – это победа. Они спасли свою душу и сильно пополнили ряды святых в Небесной - Торжествующей Церкви. Иоанн Богослов пишет в Апокалипсисе, что в Небесную Церковь каждый народ принесет свою славу. Русский народ принес очень много славы – именно в ХХ веке. Вот в чем суть того, что для с вами трагедия, а для них – торжество.
Так вот мы ходили по бедной земле, страдающей без воды, от жары изнемогающей летом и от холода - зимой, и говорили о своей родине, вдруг оказавшейся здесь ближе, чем дома. Вдруг он спохватился:
- Я не знаю вашей фамилии, названия вашей организации - ничего. Как же я вас найду...
- Вам я больше не нужна. Вам нужен батюшка. Его найдете в церкви - подальше от дома и от места работы, чтобы не пострадать, поскольку мы не в состоянии выносить скорби.
- Как же мне теперь жить?
- Как и прежде. Внешне ничего не надо менять. А внутренний мир изменится незаметно для окружающих, и агитировать их не надо, для каждого свой черед.