Последний день осени

Сначала мне эта идея показалась забавной. Почему бы не съездить? Работы всего на пару дней, а посмотреть на городок, в котором вырос, будет интересно. Нет, боже сохрани, никаких одноклассников я разыскивать не собирался. Так, побродить по старым улицам, отдаться ностальгии, но в меру и ненадолго. В череде провинциальных, одинаково убогих городов, по которым бизнес заставлял меня колесить последние два десятка лет, этот все-таки будет чем–то особенным.

Некоторые маленькие города растут быстрее людей, но это был не тот случай. Только и появилась, что новая гостиница, из бара которой можно с разумной долей тоски смотреть на панораму площади Ленина за стеклами отеля. По ним проходит государственная граница.
 
Граница запирается как изнутри, так и снаружи, по молчаливому договору обеих сторон. Городок не хочет пускать к себе суетливых чужаков, от которых не знает, чего ждать с их реформами и модернизациями, а заезжих, как я, вполне устраивает охрана на входе. Ну и нечего тут топтаться в грязных ботинках и громко разговаривать матом.
Я тут рос и вырос до того, что даже женился. Но тогда голубые елки у обкома были значительно ниже, а сам обком значительно выше, толще и, вообще, солидней.

Ох, это была волшебная девочка. Не из доброй сказки, как потом оказалось, но тогда, в аудиторию, где собрался поступивший на вожделенный филфак безусый народ, спустя пять минут после звонка, вошла фея. Извинившись так нахально, что все, включая декана, ощутили свою вину за поспешность, с которой начали занятие и не дождались ее, это неземное создание уселось в первом ряду и до конца лекции все парни пялились на её затылок. Я тоже.
 
Другим повезло больше, они сидели чуть впереди и сбоку, поэтому могли видеть ушко и даже кончик носа. Мне не досталось даже трети впечатлений, доступных более везучим однокурсникам. Так что, я влюблялся, глядя только на копну светлых, чуть рыжеватых волос, которые струились водопадом и скрывались за спинкой осчастливленного ее выбором стула. Аня! На какое–то время в этом имени сосредоточилась вся красота мира и смысл мироздания. Мне не повезло еще раз, но гораздо позже. Я на ней женился. То есть женился–то я на волшебной девочке Ане довольно быстро, а понял, что не повезло гораздо позже.


Нет, первое время я, как тот декан, пытался винить себя. Иногда довольно успешно чувствуя вину за само свое существование. Через три года мы расстались. И произошло это легко, с внезапным и совершенно неожиданным чувством облегчения. Как если бы вы шли к дантисту, ожидая мучений, а вместо них получили оргазм. Свобода!
 
Неловкая пауза у ЗАГСа. Стоять и мерзнуть на ноябрьском ветру было тоже нелепо.
– Тебе куда? – лишь бы что-то сказать и не молчать. – Проводить? Ты в порядке?  – В полном, – отвечает Аня. – Пока, Сереж, извини, меня ждут.
– Кто?
– Конь в пальто, – зло бросает она, поворачивается и решительно уходит. Я смотрю ей вслед, до тех пор, пока ее фигура не скрывается за колоннами входа  в парк, стараясь то ли запомнить, то ли поскорее забыть.
– Конь, так конь.

На следующий день, первого декабря,  я уехал. Не то, чтобы думал, вот так круто и навсегда, но вышло именно так.

Я сижу на скамейке перед подъездом и, задрав голову, смотрю на свой дом А впрочем, какой к черту дом. У меня даже ключей от какой-нибудь убогой съемной квартиры нет, а есть только магнитная карточка от номера в гостинице, которая и сама в этом городе торчит инородным предметом и блестит, как вставленный золотой зуб у цыганки. Дом – это не место, а человек. У каждого должен, по идее, быть такой человек-дом. Ну а если нет, то вы бомж, как и я. Даже если у вас пятикомнатный пентхауз в столице. Безнадежно пустой даже когда я дома. Особенно пустой, когда я дома.

Кажется, что балкон на четвертом этаже совсем близко, только руку протяни. А оттуда, я помню, наоборот – земля далеко, и даже стрижи иногда под тобой летают. Всё зависит от точки зрения.

Я бы честно обрадовался, узнав, что живший тут мальчишка Серега, по прозвищу Буржуй, и я сейчас – один и тот же человек, но нормальней было бы ему оставаться собой, а мне собой. Правда, что между нами осталось общего? Ему было удобно смотреть сверху, в будущее, а мне снизу – в прошлое. Да и смотреть там, в прошлом, особенно не на что: работа, карьера, успех. Благополучие, рассчитанное на одного человека, убедившего себя в том, что все идет как надо. Только сны, проклятые сны, в которых я и она все эти тридцать лет вместе.


А дом стоит себе без меня и не страдает в разлуке. С мальчишкой хуже. Он исчез и сам этого не заметил. Вышел как-то из дома и исчез. Улетел с последним холодным ноябрьским ветром. Здесь всегда в ноябре дует ветер. Завтра он станет декабрьским. Надо же, запомнил. День свадьбы не помню, а развода – пожалуйста. Тридцатое ноября. Ровно тридцать лет назад. Юбилей. С таким же назойливым, беспардонным ветром.

Дом домом, но пора двигаться дальше. Незнакомые старушки выглядывают из своих пластиковых окон всё настойчивее, а вопрос на их лицах формулируется все конкретнее: «Чего ты тут высматриваешь»? Еще полицию вызовут или, как они говорят, милиционэра. И то правда, таким как я, чужакам, надо в своем отеле сидеть со стаканом виски или, в крайнем случае, на такси ездить туда–сюда, если уж невмоготу, а не во дворах мерзнуть.

На углу Морозова и Пушкина, точно на том же месте, что и тридцать лет назад, сидела женщина и продавала семечки. Перед ней стояло оцинкованное ведро, полное черных пузатеньких, лоснящихся зерен и на них два граненых стакана – побольше и поменьше.
 
– Ну надо же,  – подумал я, – Ничего не меняется. И ведро такое же. «Такое же море и то же вино», – пропел у меня внутри Вертинский тоненьким голосом.
– Сколько за стаканчик? – зачем-то спросил я, уж точно не собираясь ничего покупать. Еще не хватало явиться в отель с полным карманом семечек. Ассимилируюсь что ли?
– А то не знаешь? Большой пятнадцать, маленький десять.
– Чего пятнадцать? Рублей? – глупо уточнил я.
– Тю, каких рублей? Копеек. Ну ты, Буржуй, скажешь. Рублей! Шуточки.

Я успел пройти десяток шагов, когда до меня дошло. Буржуй? Баба Шура? Буржуй была моя школьная кличка. Так меня называли приятели и все, кто это слышал. Ну и баба Шура тоже. Ей-то что?

Старухе и тогда, в моем детстве, было лет сто. Мы ее побаивались. Баба Шура, с ее кривыми узловатыми пальцами и сморщенным лицом, как-то не вписывалась в наше детское представление о мировой гармонии. Весь облик этой вечной продавщицы семечек, больше напоминал сухое грушевое дерево, которое ленивый хозяин давно,  по-хорошему, должен был бы спилить.
 
Да ну, глупости. Какая еще баба Шура! Столько лет прошло, что ты уже сам скоро станешь на нее похож. И не помогут никакие модные куртки Moncler и часы Apple. А буржуй ты и есть буржуй. Не глядя даже можно обозвать, только по запаху парфюма после бритья. Вот и обозвали.

Я оглянулся. Улица была пуста, если не считать четыреста восьмого "Москвича", который пытаясь объехать одну яму в асфальте, попадал в другую и так, переваливаясь с колеса на колесо, преодолевал центральную улицу города. Он гордо блестел молдингами и зеркальными колпаками. Но никакой старухи с семечками на перекрестке не было.

И еще чего–то не было. Я точно помню, что только что прошел мимо «Пятерочки». Эти «Пятерочки» размножились по всей стране со скоростью, которой позавидовала бы дизентерийная палочка. Так вот, над входом в магазин красовалась надпись «Гастроном». А с той стороны, где над крышами города торчал сверкающий золотой зуб отеля, не было вообще ничего. Только серое осеннее небо.

Новенькая двадцать четверка пыталась повторить подвиг «Москвича», выпадая из одной дыры в асфальте и впадая в другую. Потом водителю это надоело, он выехал правыми колесами на гладкую, но страшно пыльную обочину и прибавил ходу. Очередной порыв ветра бросил все это пыльное облако мне в лицо.

- Чертовщина какая-то, – пробурчал я и полез в карман за сигаретой. И глупо уставился на пачку «Родопи» в руке.
– Угости, Буржуй, сигаретой, что ли, – я подпрыгнул от испуга, потому что скрипучий старческий голос раздался прямо за моей спиной и машинально протянул бабе Шуре пачку.
– Так и будешь головой крутить? – спросила она, затянувшись сигаретой. –  Фу, болгарские.

Баба Шура швырнула сигарету в урну, взяла меня за лацкан куртки,  посмотрела в упор. От ее взгляда по спине пробежали мурашки. В нем уже не было недавней насмешки и старческого безразличия. На меня смотрел не человек. В меня заглядывал Город. Мой город.

– Время очень редко идет нам навстречу. Чаще оно убегает, – произнес Город голосом бабы Шуры, в котором, впрочем, не было и следа старческой скрипучести. – Топай, давай. Сам знаешь, куда. Может успеешь.

Я пошел. Потом побежал, потому что действительно знал, куда мне нужно. Очень нужно. Больше жизни. Даже, если там будет какой-нибудь, который в пальто. Пробежал мимо чертова ЗАГСа, влетел в парк и остановился, пытаясь снова начать дышать.


Аня сидела на скамейке, курила и плакала. Одна, конечно.
– Чего тебе еще? – она страшно разозлилась на то, что застал ее за двумя самыми нелепыми с ее точки зрения занятиями – курением и плачем. Я упал на скамейку рядом с ней.

– Мне нужно было тебя удержать. Аня, мне...
Я не смотрел на нее, будто опасаясь своим взглядом спровоцировать резкий ответ. Просто сидел и глядел на вход в парк, с колоннами и серпом и молотом на антаблементе.
 
– Все, время вышло. Черт, я ничего не смог объяснить. Совсем ничего.
Скамейка была пуста. И парк был пуст.
 
Резко зазвонил мобильный.
– Подождут, – прежде, чем ответить, я закурил. Camel, конечно. Какие Родопи? Надо успокоиться. Морок прошел, ты не сумасшедший. Не спеша достал телефон, посмотрел. На экране высвечивался мой домашний московский номер. Я нажал "Ответ".

– Алло, кто это?
– Кто, кто? Конь в пальто. Ты чего трубку не берешь? Сережа, ты когда домой уже? Я тебя встречу, ладно?