Друг из курсантских времён Лёня Балобаев

 
                Балобаев Леонид Иванович, мой курсантский друг

          Областной военкомат, июнь 1953 года. В небольшом дворике толпятся группы призывников кандидатов в лётное училище. Прибыли из всех городов и райцентров области на медкомиссию.
          Все уже прошли комиссии районных медиков, но здесь комиссия особенная, обслуживающая действующих военных лётчиков с аэродромов области. Эти медиумы точно знают какое здоровье должен иметь летун.

          Мы кучкуемся по городам и районным центрам призыва, отдельно  толпятся смоляне. С провинциалами не общаются, – они столичные. Пытаюсь в ними поговорить, – я ведь тоже городской и продвинутый, –  но вижу что у нас разные сферы интересов и разговор у нас о разном. Да и словарный запас у нас разный.
          Самое ходовое у них слово – «стиль». Стильные пластинки, стильные фильмы, стильные эстрадники, – всё стильное, даже девочки делятся на стильных и не стильных.
          Стильные носки, галстуки, пиджачки и брючки. Некоторые и одеты в это стильное, даже внешне  отличаются от районных «не стиляг».

          Слово «стиляги» тогда ещё не приобрело своего отрицательного смысла и называя кого-то стилягой подчеркивалось его особый склад мышления и принадлежность к особой молодёжной субкультуре. Но в их поведении и оценках событий уже тогда прослеживался какой-то снобизм, чуждый восприятию жизни обычными юнцами.

          Я что-то им по поводу снобизма и ввернул. Им не понравилось, завязалась словесная перепалка. А какая перепалка без драки? Что ж, могли и отлупить. За нескромность и повышенное самомнение. Но до драки не дошло, за мной тоже была немалая группа парней рославльчан.

          Смоленская ВЛК (врачебно-лётная комиссия) отсеяла две трети кандидатов, в «годных» осталось 25 человек.
          Комиссия пошустрила и смолян, из полутора десятка их осталось всего двое – Леонид Балобаев и его одноклассник Евгений Смирнов.
          Лёнька не был стилягой, а вот Женька – ещё тот. Даже в армию отправился в брюках-дудочках, «стильном» пиджаке с ватными плечами и галстуке-селёдке с трафаретной мартышкой. И на первых порах пытался показать, что он – не как все, он – стильный. Но курс молодого бойца ещё до присяги его обломает.
          Вот так и состоялось знакомство с Леонидом Ивановичем Балобаевым. 

          Судьба распорядилась так, что все курсантские годы мы с Леонидом были практически неразлучны.  В 9-й ВАШПОЛ (военная авиационная школа первоначального обучения лётчиков) в Кустанае оказались в одном взводе и отделении в ТБК (теоретический батальон курсантов), были в одной учебной группе в лётной эскадрильи в Фёдоровке.
          В дальнейшем, в училище во всех полках (Бердск, Алтай-Калманка) тоже всегда попадали в одну группу и так до выпуска, до лейтенантских погон. 

          По окончанию училища наши дороги разошлись: Лёньку распределили в Ленинградский ВО в дивизию ПВО, меня оставили в Сибирском, лётчиком-инструктором в училище, которое мы только что закончили. Но об этом подробнее после.

          В дороге мы немного сплотились. А в тербате я и оба смолянина оказались в одном отделении. С этого и начались пока что приятельские отношения.
          Лёнькин одноклассник Евгений Смирнов через месяц службы в школе разочаровался в авиации, ещё и не понюхав её. Сумел доказать врачам, что у него грыжа, был отчислен и вообще признан негодным к службе в армии.
          После этого в нашем отделении осталось земляков только двое, Лёнька да я. Мой рославльский земляк Валька Максимов был в другом взводе, встречались мы только на общих мероприятиях. Так что, оставшись без приятелей-земляков мы и потянулись друг к другу. И многое друг от друга переняли.

          Его выдержке и самообладанию завидовали многие из нас. Так, когда в нашей лётной группе разбился Лёша Коваль, мы не могли заставить себя дежурить у его останков хотя бы по часу и Лёнька сидел в медпункте за всех нас от отбоя до подъёма. Возился с радиодеталями, паяя какую-то плату. А рядом стоял ящик с останками, обложенными льдом.
          Не могу вспомнить чтобы он участвовал в  наших сумбурных акциях Видимо он был умнее и осторожнее многих и в сомнительные приключения не ввязывался. Не помню его участником драки в Кустанае, или приключений в Затоболовке или в проделках в период нашей тактической подготовки по курсу молодого бойца. Хотя он всегда был в гуще событий и на всех групповых фото он присутствует.
          Впрочем, на фотках есть всё наше отделение и даже примкнувшие к нам из других взводов. Это объяснимо – фотографировали ребята из нашего отделения Григораш и Киреев, а мы всегда помогали им доставать дефицитную фото бумагу и химикаты. Вместе печатали снимки в ночное время в каптёрке.

          С началом занятий по авиационным дисциплинам мы «полезли» в отличники. Тут же попали в поле зрения преподавателя радиотехники майора Лурье и по его заданию мастерили стенды и учебные пособия. Может это и спасло нас от отчисления из школы за пьянку, которое твёрдо обещал комбат п/п Рычко.

          Я не понимаю, что нас сближало, ведь увлечения наши не совпадали. Я не мыслил себя вне спорта, пропадал на площадках, Лёнька же предпочитал возится с паяльником, сооружая что-либо из радиодеталей и электронных ламп.
          Он не сооружал коротковолновые приёмники и передатчики, как обычные радиолюбители, это для него был пройденный этап. Из его рук выходило что-то типа совмещённых в одном каркасе приёмников и проигрывателей. То есть мастерил то, что через годы появится в фабричном исполнении под названием «радиола».
          Мне кажется, его интересовал сам процесс возни с поделками, и не только с радио. В дальнейшем он так же с любовью возился с изготовлением моделей самолётов из плексигласа, шкатулочек из этого же материала, уникальных ножей и прочими кустарными изделиями. В общем, руки у парня росли откуда надо.

          Эти увлечения не отвлекали его от общения с приятелями, он занимался поделками когда остальные бездельничали или резались в волейбол. В общих мероприятиях, в том числе в «песенных посиделках» он принимал самое активное участие. У нас в то время были в моде песни на стихи Есенина под гитару и без. И мы с надрывом на зековский манер выводили: «Ты меня не любишь, не жалеешь...».
          В последующие годы, с появлением в нашей компании Алексея Тепцова, не расстающегося с гитарой, репертуар расширился дворовыми песнями московской послевоенной шпаны, представителем которой был Тепцов.

          У меня сохранилось несколько фотографий осени 53-го, выполненных, видимо, в один день. Это когда мы выбрались из городка во фруктовый сад в пойме Тобола. Не помню, было ли это массовая самоволка, или нас отпустили вместо увольнения в город. Скорее всего самоволка, – в увольнения за все курсантские годы мы не ходили.
          Было солнечно, ещё довольно тепло и мы позировали среди ещё не охваченных осенней желтизной кустарников и плодовых деревьев. А над поймой реки, в степи уже давно всё выгорело и было серо и голо как в пустыне.
          На одном из групповых снимков мы сидим за столом и Лёня что-то повествует забавное. Рядом с ним я, с краю со скептической ухмылочкой Григораш. По другую сторону – Рязанов и Толя Бельтюков.
          Кроме нас и Рязанова все остальные после ВАШПОЛ-9 попали в Омское бомбёрное училище, их дальнейшей судьбы я не знаю. Знаю только о Бельтюкове. Он закончил училище на Ил-28, служил в Средней Азии на Ту-95 (или М-95) вторым пилотом. После Указа-60 вернулся на родину в Свердловск и продолжил летать в ГВФ в Кольцово на Илах и Ту. Ушёл на пенсию с должности командира отряда Ту-134. Об остальных участниках фотосессии в саду сведений не имею.
          Ещё на одном снимке кроме нас есть ещё Семёнов, Алексей Смирнов, Комаров и парень, фамилию которого вспомнить не могу. 

          Я застал Лёню в Смоленске когда поехал в отпуск после месячного переучивания на инструктора. Он ещё догуливал свой отпуск. Недельку покутили, после чего Лёня отправился к месту службы в Лодейное Поле.
          Лётная карьера не задалась – через два года он потерял сознание в барокамере на очередной ВЛК и был отстранён от лётной службы и уволен из армии. В 60-м году распрощался с небом и я.

          В 67 году мы встретились в Свердловске. Леонид приехал в командировку на нашу ювелирку по обмену опытом. Жил неделю в гостинице, но вечерами мы встречались у меня. Наговорились досыта. Вспоминали армейские времена, судьбы и успехи сослуживцев, обсуждали и свою, уже продолжительную жизнь на гражданке.
          После ухода из армии он успел поработать на Смоленском авиазаводе в качестве освобождённого комсомольского вожака и закончить вечерний институт по профилю технология обработки драгоценных камней.
          С работой и учёбой ему было проще – он был ещё холостяком. После института работал технологом смоленской фабрики обработки алмазов.

          На свердловской ювелирке Лёне подарили набор поделочных камней. Пару из этих кристаллов он оставил мне, что подтолкнуло меня заняться в дальнейшем собиранием коллекции ювелирных и поделочных камней.

          Через несколько лет, при поездке в отпуск на родину в Рославль, я разыскал его в Смоленске. Он уже обзавёлся семьёй, жил в хрущёвке в новом микрорайоне , был уже главным технологом и ждал переезда на более комфортабельную квартиру. Встреча была скоротечной, поговорить как следует не успели.

         Следующие два десятилетия я проводил отпуска в туристских путешествиях, на родину не выбирался. А когда выбрался, разыскать его в Смоленске не сумел, – нового адреса не знал, а попытка разыскать через его родителей тоже не удалась: дом где они жили был перестроен под служебное здание, куда они переехали там не знали.
          Может быть я и не проявил тогда усердия в розыске, сразу не нашёл – и успокоился? Сейчас уже не могу что-то утверждать.
          Вот в старости и приходиться сожалеть, что общение с армейскими друзьями не поддерживалось хотя бы перепиской.