Продолжение Свою душу не вставишь...

Школьные дни зимы не помнятся. Но – лето!
Счастливая пора – начало лета!  Школа закончилась, и не надо брать вину на себя за мысленный поджог ее здания.
С Галой мы договариваемся на утро, кто первый из нас проснется раньше и побежит за маками. Откинув ватное одеяло, я с огорчением вижу, что Галы нет.
Солнце едва вышло из-за горы, еще заспанное, нежаркое. Оно еще и само смотрело, поглядывая вверх, раздумывая, как бы понадежнее закрепиться в бездонной голубизне. На невысоких, заросших сочной лебедой и маками кучах чернозема, вижу двигающийся мне навстречу сноп маков, а под ним Гала.
В начале июня бывают грибные дожди. К обеду, когда и воздух, и земля пронизаны нежностью и теплом, когда сама природа купается в этом состоянии эйфории, вдруг с неба закапают редкие капли. Они настолько крупные, что нетрудно поймать их глазом. Как маленькие пульки, защелкают они по пыли, прибивая ее к земле. Все больше и больше прямых тяжелых струй. Зашуршат, сначала крадучись, по молодой, еще стеснительной листве, потом, собравшись в один хоровод, закружат головы и домам, и деревьям. 
После такого дождика можно порадовать себя походом за грибами. Лесов у нас нет, и грибы с Нинкой мы идем собирать далеко за село, на вырубленные тополевые полосы, охранявшие раньше пшеничное поле от ветров.
Сначала мы идем по залитому солнцем, еще не тронутому косой разнотравью.  Идем, отмахиваемся от черных шмелей, которые, завидев, нас, грозно, с устрашающим гулом проносятся над головами, чертят воздух перед самым носом. Мы не боимся их. Они тоже кусают, но редко выведешь их из терпенья. Страшнее пчелы, но осы... Ничто не сравнится с их скоростью и агрессией..
 С  Нинкой мы ходим собирать и  плоды тутовника тоже далеко за село. Раньше  здесь сажали тутовый сад для шелкопряда, а потом его  забросили. Здесь  ягоды всех цветов: белые,  красные и почти черные  Спелые, насквозь просвечивающие, как медом,   ягодки осыпаются: ими уже устлана густо поросшая травой земля. Притаились они и в  углублениях листьев лопуха - маленькими разноцветными горками. Горбатые  стволы тутовника невысокие, со сплошным переплетением причудливо изогнутых ветвей. Их ажурные листья, как крючком, вывязывают над головой кружево. Местами оно опускается и тонет в роскошном высоком разнотравье, и нам приходится разрывать   руками крепкий союз сплетенных ветвей и листьев. Утренние  лучи,  пробившись сквозь него, вспыхивают  крохотными серебряными звездочками  на влажных, усыпанных  росой растениях. Царство Эдема! Невероятное разнообразие цветов и  красок: высокие пурпурные мальвы оттесняют  белые соцветия дикого морковника; синие  шары дикого чеснока  непреклонны перед их величием и стоят часовыми, охраняющими свои  владения. Заросли  лопухов, помеченные белыми крапинками птичьего помета,  изо всех сил пытаются заглушить  все это паломничество, развернув во все стороны  огромные,  как газеты, листья. И над всем этим стоит непрерывающийся щебет счастливых птичьих колоний.
На разные голоса распевают они, ни на минуту не умолкая. Воздух до отказа насыщен нежными, посвистывающими трелями. Многочисленные гнезда певцов соломенными   шапками  висят меж ветвей.
 Мы с Нинкой по договоренности разом хлопаем в ладоши. Мгновенно над садом воцаряется мертвая тишина.  Кажется, она сама  перекрыла себе  дыхоние и  чутко прислушивается,  пугаясь вторжения. Не крикнет ни одна птица. Но это всего на несколько секунд… И тут же, встревоженные и возбужденные,  птицы поднимают еще более невообразимый галдеж.  Они ссорятся, выясняя произошедшее, возмущенно кричат, готовы наскочить  друг на друга.
Назад мы идем со слипшимися от ягодного сока руками. С откоса спускаемся к крохотной речушке, находим рядом в зарослях крошечный родник, моем руки и, став на четвереньки, окунув носы, пьем родниковую воду.
Ищем, где бы перепрыгнуть. По бережку трава не такая уж высокая, и в ней часто можно наткнуться на гадюк. По руслу в некоторых местах берега подчищены, перевернутые лопатой груды земли кладут вниз травой. Они колышатся под ногами, и мы, норовя соскользнуть в воду, быстро пробегаем по ним. Я иду впереди, Нинка сзади. Неожиданно я вижу на куске дерна свернутый пестро-зеленый клубок. Так и есть! Гадюка! Она выползла на солнышко погреться.
– Нина, гадюка! – кричу я и, автоматически перепрыгнув через нее, в панике бегу дальше. Через метра три лежит еще одна.  Третья, медленно играя кольцами, взбирается  на дерн. Я, ойкнув и не сумев одолеть страха, сорвавшись, прыгаю в воду.  Домой идем с бидончиками ягод, букетами луговых цветов и,  счастливые, распеваем  в два голоса песни.
В наших горах прокладывают теперь короткую дорогу до города. Горы взрывают, и мы часто слышим глухой, похожий на раскаты, грохот.


Летом мы с Нинкой видимся часто. Ее и моей матери дома нет. Они в колхозе на табаках, и мы с ней не можем напитаться предоставленной свободой.
 В жару невыносимо сидеть одной дома, да и самое время идти на пруд. Я иду к ней. Родители ей не разрешают купаться в пруду: она быстро простывает и кашляет.
У нее два младших брата, и я  подхожук воротам  и вижу, что война в разгаре, и Нинке нужна помощь. Она с пучком лозы в руке, согнувшись за створкой ворот по эту сторону, ждет. Я потихоньку пробираюсь через кусты к ней, так, чтобы меня со двора не было видно. Нинка настроена решительно. Ее лицо пылает гневом:
– Мамка дала задание картошку прополоть, а они ничего не хотят делать, – красная от злости, она не может сдержать гнев, – поубивала б их!
Она дает мне указания и скрывается за курятником. Я равнодушно вхожу во двор.
Вовка, лет семи и Мишка, чуть постарше, сидят на деревянной бочке с полными майками яблок за пазухой. Огрызки перебрасывают через крышу.
– Нинка дома? – спрашиваю я.
– К кобыле сейчас нельзя, она занята. Она на огороде,– был жесткий ответ Мишки.
– Мы за ней не следим – мы в разведке не работаем! – добавил умный Вовка.
– Ну ладно, если занята..,– делаю я скучное лицо,– тогда я пойду домой...
Я вяло направляюсь назад к воротам и, выходя, как бы равнодушно закрываю высокую створку ворот, а сама тут же подперев ее спиной, держу с уличной стороны. Ждать долго не пришлось. Во дворе вопли, и створки ворот, которые я держу, с силой открываются, больно ударив меня по плечу. Вовка вылетает, почесывая покрасневшие ноги.
– Кобыла, кобыла, самая настоящая, кобыла! – обзывает он Нинку. – Я скажу мамке, что ты опять на пруд без разрешения бегала!
– Попыня, скажешь, так еще получишь! – гоняется она за ним с пучком лозы.
Догнать его мы не можем. Худой и подвижный, он бегает быстро. С огорода Мишка, размахиваясь, кидает в нас  яблоками. Мы гоняемся за Вовкой, но потом, поняв, что бессмысленно, отступаем. Вовка не успокаивается:
– Кобыла, кобыла! – он корчит рожи и пятится на противоположную сторону улицы. Он то закатывает под лоб глаза, то рвет себе рот и всеми силами старается нам досадить, зная, что его мы не догоним.
Мы с Нинкой замираем. На той стороне улицы яма. Это соседи недавно закончили лепить кирпичи, и теперь яму полностью залило желтой, как масло, расквашенной глиной. Мы с Нинкой прекращаем погоню, давая возможность Вовке отступать задом.
– Попыня, а я скажу, что вы с Мишкой воровали малину у тетки Приськи, – нарочно заводит она, чтобы не спугнуть его.
– Да, да я тоже видела! – вклиниваюсь я в поддержку Нинке.
– Когда? Кобыляка, что ты бреше... – И он исчезает в яме. Мы торжествуем, скачем и подпрыгиваем от радости.
Через минуту Вовка вылезает, весь в жирной, маслянистой глине. Трусы и майка облепили его фигурку, он похож на глиняную статуэтку в нашем парке. Маленький желтый чертик!
От смеха мы, как подкошенные, падаем в траву возле Нинкиной лавочки и катаемся, держась за животы. Зайдясь смехом, мы не в силах говорить. Только междометия указывают, что мы еще живы. Я чувствую, что у меня сейчас завернутся кишки, но остановиться не в силах. Вот уже и диафрагма моя завязалась узлом, я кусками хватаю воздух и боюсь, что сейчас просто умру. Нинка лежит, уткнувшись лицом в траву, ее тело сотрясается и, когда поднимает голову, я вижу: красное от напряжения лицо залито слезами. Потом она тоже созналась, что боялась от смеха умереть.


Рецензии