Тайны сарапульского смотрителя

Введение
   
         Судьба писателя Миловского — давняя сокровенная тема, родившаяся у  автора этих строк лет сорок назад, — с первых дней приезда в  город на берег древней Камы, с первых услышанных рассказов о  местном писателе-педагоге, с первой увиденной фотографии его. Выразительное лицо студента Миловского приковывало к себе внимание. В нем была загадка. Умные глаза, взгляд, обращенный к своим мыслям, смешинка, скрывающаяся в усах. Короткая стрижка, не характерная для студента духовного заведения. Будто   после болезни… Позже он обзаведется пышной шевелюрой и будет таить свои чувства под пенсне, густой бородой и усами.
     Он вырастал  для меня с каждым новым, найденным в дореволюционной прессе рассказом, газетным очерком, фельетоном. Талант, несомненный и неожиданный, за что вятские почитатели окрестили его «Прикамским Чеховым», талант не известный нашему современнику, недооцененный, невостребованный. Те случайные его рассказы, что были опубликованы к тому времени в сарапульских сборниках, не давали представления о яркости и многогранности творчества Миловского. Пензенцы и симбирцы и вовсе забыли своего земляка. Хотелось немедленно опубликовать  найденные рассказы, но удалось это сделать лишь спустя десятилетия.
      Странным безмолвием веяло от массивного здания бывшего Сарапульского духовного училища, которому отдал Миловский последние 16 лет жизни. Побывавшие в руках и духовенства, и светской власти,  длинные сумрачные коридоры ждали перемен. Казалось: вот-вот появится вдали фигура смотрителя,  блеснет в лунном свете его пенсне…
      Но разгадки тайн начались спустя многие годы по мере того, как открывались архивные источники, крепли связи с краеведами, находились потомки, не боявшиеся заговорить. Писатель-загадка, сарапульский затворник, постепенно и неохотно раскрывающий свои сокровенные тайны, — таким предстал для меня «первый беллетрист удмуртской земли», как назвали Миловского ижевские литературоведы. Уроженец  Пензенской губернии, Сергей Николаевич, переведенный на службу в окраинный вятский город Сарапул, ведать не ведал, что через полвека после своей кончины превратится в «первого удмуртского беллетриста».
   Миловский в зрелые годы все чаще всего отзывался о своей жизни и творчестве резко самокритично: «неудачная булка из неудачной квашни», «скверный анекдот». Но отнюдь не исключал в ней «проделок божественного гения». Так писал он своему другу  режиссеру П. П. Гайдебурову за год до своей гибели: «Подумайте, весь мир анекдот и притом довольно скверный… Полное понимание этого анекдота ведет к сведению счетов с самой жизнью… И если многие живут, только потому, что друг друга убеждают: «Подождем… Авось не анекдот…». Вспоминаются строки М. Ю. Лермонтова, жившего на пензенской земле на полвека раньше Миловского: «А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, — такая пустая и глупая шутка…».  Шутка, анекдот… Мироощущение поэтов и писателей, живущих на острие эпохи, мотивы их жизни и ухода подобны глубокому колодцу, дразнящего читателя проблесками-отражениями. «Через год, — вспоминает Гайдебуров, — камень… откололся от глыбы трагического анекдота, которая давит человеческую жизнь вообще, а русскую в особенности. И в этом была победа над анекдотом. Не всем дано побеждать его своей жизнью. Для слабых, но непримиримых, остается смерть» .
     В Сарапуле  Миловский  жил весьма обособленно, в «своей квашне», страдая  от невозможности быть вхожим в  писательское сообщество. Недовольство собой, неуверенность в своих способностях литератора, неурядицы семейной жизни, рутинная административная служба, крадущая у него часы, месяцы, годы, жизнь, — в этих путах все глубже увязал писатель, приближаясь к  трагическому финалу.
    Журналист С. Тарин  в некрологе о Миловском сказал, пожалуй, самые пронзительные слова о доле русского писателя, «…чья жизнь – беспрерывное горение, бесконечная трагедия… Он всегда одинок, этот печальный рыцарь. То, что простится простому смертному, – никогда не простится писателю, ибо он – «соль земли», отмеченный судьбой, признанный нести в себе печаль своего народа, своей родины. При тяжести этого пути недолговечна и кратка жизнь русского писателя: или рано умирать, или сходить с ума, или пасть от революционной пули, или кончить самоубийством. Для него и смерть особенная – не как для всех. К ней у него — влечение, род недуга… На днях, в Сарапуле Вятской губернии, погиб известный писатель, один из плеяды   «знаньевцев»   Сергей Николаевич Миловский (Елеонский)… Безумная смерть на мостовой с раздробленным черепом…».
      Как и  близкие Сергея Николаевича, журналист отчетливо понимал трагедию раздвоения жизни писателя. Под псевдонимом Елеонский  скрытно жила, дыша полной грудью в минуты творчества, душа, влюбленная в литературу. Другая жизнь — смотрителя духовного училища Миловского — по должности принадлежала педагогике, схоластике, богословию, чинопочитанию. Вместо радости писательства —  необходимость разгребать ежедневно хозяйственные дела, замечая  подозрительные взгляды, шепот за спиной, интриги.  Трагический исход такого раздвоения был предопределен.
       Сердечные тайны С. Н. Миловского приоткрылись лишь спустя столетие, когда нашелся внук писателя и поэтессы Серебряного века Глафиры Адольфовны Мамошиной-Эйнерлинг (Галины Галиной), поэт и художник Николай Суратов. Так родилась новая глава книги и новые встречи с потомками Миловского.
       В этой дорогой для автора, популярной книге, не претендующей на строгую научность, собраны лишь некоторые тайны жизни и творчества сарапульского писателя, которые удалось разгадать на запутанных и пророческих краеведческих тропах и родословных перекрестках. Читателям и краеведам мы оставляем радость  дальнейших открытий и серьезных исследователей.

Пролог
     Мрачное  здание духовного училища  из темно-красного кирпича на углу Троицкой и Сарапульской  стояло пустым. Ученики были отпущены на вакации; изредка были слышны лишь голоса  сторожа с экономом, да стук пишущей машинки в квартире смотрителя на первом этаже. Август 1911 года в Сарапуле был сух и душен. Наливалась кровавым цветом  рябина. Начали желтеть и сворачиваться  кленовые листья, тщетно ожидающие дождя.  К пятнице 11 августа всякое движение воздуха прекратилось, он застыл, сгустился, напоенный запахом пыли и травы. Таинственная Венера вступила в свои владения. Луна пошла на убыль. Земля сделала свой первый вздох…
     В 9 часов вечера сторож, находящийся в глубине двора, вдруг услышал звук глухого падения с крыши и пошел сообщить об этом эконому. Вместе они вышли из здания  и ахнули, увидев лежащего на спине поперек каменного рва ногами к окнам училища бездыханного смотрителя Сергея Николаевича Миловского. Из левого уха его текла кровь.
    Первые капли дождя застучали по крыше, по слежавшейся пыли, по бесчувственному лицу смотрителя. Его  тотчас же перенесли в квартиру, где он прожил не более ; часа и, не приходя в сознание, скончался.
     Что же произошло на крыше? Зачем близорукий смотритель в сумерках полез на звонницу? Было ли это самоубийство «по-гаршински» , припадок болезни  или несчастный случай? Более столетия историки и краеведы разгадывают тайну смерти Миловского…
    Может быть, экспедиция по родным местам писателя прояснит истоки трагедии, случившейся в 1911 году в Сарапуле? И вот мы, учителя и школьники города, где жил и умер писатель, отправились на краеведческий поиск.

Происхождение
      18 сентября 1861 года в пензенском селе Вороновка  у священника Николая Миловского и его жены Александры родился первенец Сережа, будущий писатель . Символично, что родился он в год дарования крестьянам свободы. Кончилась эпоха бесславного крепостного рабства, о которой М. Е. Салтыков-Щедрин писал: «С недоумением спрашиваешь себя: как могли жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучительного бесправия, бесконечных терзаний  поруганного и ниоткуда не защищенного существования? — и, к удивлению, отвечаешь: однако ж, жили!».  Эта язва крепостничества, проникшая во все сословия, втягивала людей в омут бесправия, рождая страх быть раздавленным. Затаившийся  в генах потомков страх, нес душевные болезни,  ломал судьбы.
    Отец писателя, Николай   Александрович Миловский, сын дьячка, с отличием окончив Пензенскую  духовную семинарию,  был рукоположен Преосвященным Варлаамом в священники Тихвинской церкви села Вороновки . Невесту, Александру Илларионовну, Николай сосватал в известной поповской семье Масловских из села Папузы. Масловские, служившие в керенских, ломовских, наровчатских приходах и в  Пензенской духовной семинарии, не были баловнями  судьбы. У тестя, Иллариона Венедиктовича Масловского из села Большие Ижморы, были две дочери и четыре сына, ставшие священниками. Но двое из них прослужили недолго и умерли мученической смертью. О. Василий  в селе Толковке Инсарского уезда был зарублен топором пьяницы-крестьянина, отомстившим батюшке за его непримиримую борьбу с пьянством. Не эта ли история стала завязкой рассказа Миловского «Пьяноборцы»? Первая схватка молодого священника, полного благих намерений исправления нравов паствы, с местным сельским пивным братством описана с душевной болью не в одном рассказе Миловского.
     Другой сын, Алексей Масловский , стал настоятелем Троицкой церкви Саранска. Он на скромное жалование открывал сиротские приюты и школы, учил детей, писал краеведческие статьи для «Пензенских епархиальных ведомостей», способствовал открытию женской прогимназии. У Масловских всегда жили школьные учителя, к столу приглашались бедные ученики. Вместе с врачом Г. П. Петерсоном  Алексей изучил архив древних воеводских бумаг в городской управе, издал «Историко-статистическое описание Саранска». Именно о. Алексий венчал летом 1890 года в Христорождественском  соборе заштатного города Починки племянника — смотрителя духовного училища Сергея Николаевича Миловского и Анну, дочь священника Алексея Введенского . А   спустя два года настоятель Троицкого храма Саранска Алексей Масловский заразился холерой при соборовании больного и умер через несколько часов. Город даже не смог проводить, как полагается, в последний путь своего замечательного гражданина, потому, что погибших от эпидемии хоронили без общественных панихид. Священники отказывались посещать дома умирающих, и только один о. Алексий до конца исполнил свой пастырский долг и заплатил за это жизнью... Благородное служение дяди всегда стояло примером перед глазами его племянника.
        Еще    один    замечательный   образец для Сергея — двоюродный дядюшка, протоиерей Тихвинской церкви в Смольково, педагог Степан Васильевич Масловский, прослуживший 31 год в Пензенской духовной семинарии; последние 12 лет был в ней ректором. Он окончил эту семинарию в 1852 году, а в 1856-м — Казанскую духовную академию пятым магистром.  Он первый ректор из питомцев Пензенской семинарии и первый ректор из протоиереев. В 1887 году,   при    выходе Степана Васильевича в отставку,   служебная  корпорация с искренним сожалением расставалась с глубокоуважаемым и всеми любимым ректором и преподнесла ему драгоценный   наперсный  крест в память взаимной, дружной работы на   пользу    просвещения    духовного юношества. Он умер в 1889 году.
      Отец Сергея, Николай Александрович, дьяческий сын, до службы  проходил должность наставника поселенских мальчиков. А  полвека назад некий священник Никанор Миловский , предполагаемый прадед Сергея, награжден был бархатной фиолетовой скуфьей за устройство в собственном доме в Городище по велению сердца и епархии церковно-приходского училища . Так что педагогическую эстафету Сергей принял от материнской и отцовской родни, а писательскую от легендарного саранского дяди.  Сергей Николаевич стал самым образованным в роду, получив степень кандидата богословия после окончания Казанской духовной академии.
      Через два года  на свет появился брат  Сергея, Алексей. 1864 год стал трагическим для губернского города Симбирска из-за череды пожаров-поджогов, в которых сгорело полгорода домов и 12 церквей. После 1865 года иерей Николай Миловский был переведен на службу священником в Вознесенскую церковь большого села Серман. О его жене и младшем сыне сведений нет. Неведомо, какая беда или болезнь унесла маменьку и брата Сергея. Архивы сообщают, что после отъезда отца приход в Вороновке возглавил священник Николай Любимов .
       Церковь в Сермане,1769 года  постройки, возведена была на средства помещика Якова Александровича Бекетова .  Жители Сермана были преимущественно из мордвы, молитвы изучали с голоса в церкви. Школы не было. Осиротевшего  Сережу  забрал на воспитание единственный оставшийся в живых родственник — дедушка с материнской стороны. Так пишет  Миловский  в автобиографическом рассказе «Старенькая церковь». Но можно ли рассказ из детских воспоминаний отождествлять с биографией? Впрочем, архивы подтвердили, что с 1709 года  в селе Куракине, что находился в 15 верстах от Городища, была небольшая деревянная церковь. Она была перенесена в село Павловское Куракино, где в конце века сооружен  каменный храм, в котором служил  в 1860 — 1862 году  тот самый дедушка Сергея, священник Иоанн Илларионович Масловский.
         
На фото: Павло-Куракинская церковь Михаила Архангела
Село, основанное в  XVIII веке на землях гофмейстера князя Б. И. Куракина на р. Юлов,  называлось Ключи, затем переименовано в Архангельское по престолу упомянутой деревянной церкви. Князь Куракин откроет на свои средства школу для крестьянских мальчиков, построит каменный храм. Перед отменой крепостного права с. Архангельское принадлежало братьям Алексею и Александру Борисовичам Куракиным , крупным государственным деятелям. В период ссылки князя Куракина в Пензенский уезд, село переименовано в  Павловское в честь будущего императора Павла Первого, покровителя Куракина. Часть жителей села были старообрядцами — беглопоповцами. Трудолюбивые староверы выращивали хлеб, занимались извозом, торговлей. Во время коллективизации в 20-е годы крестьяне села, окружив церковь, двое суток не давали властям снять  колокола.

Краеведческими тропами
      
          В разных письменных источниках, даже энциклопедических, собранных нами для музея, содержались противоречивые сведения о родине С. Н. Миловского. Называли и нижегородскую землю, и пензенские, и симбирские края. Трудность поиска была еще и в том, что часть Пензенской губернии отошла к Симбирской, а затем к Ульяновской области. Поиск родины писателя привел в областной архив Нижнего Новгорода, затем в архив Арзамаса, где впервые в анкете, написанной рукой самого Миловского, мелькнуло пензенское село Серман как родина писателя. Однако  в книге Вознесенской церкви с. Сермана Пензенского областного архива метрическую запись рождения Сергея Миловского не удалось обнаружить. Лишь просмотр метрик всех близлежащих церквей вывел на правильный путь. И вот после долгих поисков в церковной книге рождений Тихвинской церкви с. Вороновки обнаружена была метрическая запись о рождении будущего писателя.

Имени «проклятого птаха»
         Родное село писателя, Вороновка,  получило свое название от постоялого двора, через который купцы из Базарного Сызгана и Карсуна ездили за товаром в Кузнецк. У каждого места есть своя душа. Эта местность была глухой, опасной, окруженной дремучими лесами, откуда нападали на обозы разбойники и грабили купцов. Вороны устраивали пир на месте разбоев, выклевывая глаза мертвецам. И названо было село именем «проклятого птаха», связанного, по преданию, с загробным миром. И самыми распространенными фамилиями в селе были Грачевы да Козловы. Впрочем, с другой стороны, ворон — птица вещая, символ мудрости и долголетия. Подобная же двойственность, амбивалентность  — в натуре писателя, уроженца Вороновки. Как зависит наша сущность от места рождения?  Глядя сквозь «тусклое стекло» , всегда ли мы замечаем причинно-следственную связь между явлениями?
     На чужой сторонушке рад своей воронушке. Эту пословицу Миловский помнил всегда. Вещие птицы то криками птенцов в разоренных гнездах поселялись в рассказах Миловского, то шумом крыльев и шелестом злокозненных шепотков напоминали ему прошлое, торопя бежать, скрыться от невзгод.
      В Вороновке уживались  русские и мордва, чуваши и татары. Потому что пензенские, симбирские, саранские земли – сгусток культур разных народов — все были рядышком. И оттого в рассказах писателя  часты упоминания «мордовской стороны», а  «Качук», поэма любви марийской девушки и русского учителя, густо напоенная языческим фольклором, — один из лучших рассказов писателя.
     В 1817 году в Вороновке на средства помещика Алексея  Караулова по проекту молодого арзамасского архитектора Михаила Коринфского  в лучшем, живописнейшем месте, на взгорье у ручья Валдым была построена величественная православная Тихвинская церковь на три престола с колокольней . Храм в стиле классицизма интересен тремя осями композиции, ядро которого составляет овальная ротонда. Оригинально  отдельное расположение колокольни —  на расстоянии 16 метров от церкви . М. П. Коринфский развил и усовершенствовал в дальнейшем этот же принцип при возведении Воскресенского собора Арзамаса. При церкви была открыта церковно-приходская школа . В разное время в Тихвинской церкви служили священники о. Сильвестр, о. Николай Миловский.
   
 На фото: Храм  Тихвинской Богоматери в с.Вороновке
Церковь не избежала участи большинства российских храмов и была закрыта в 1933 году. Старосту церкви Козлову Ненилу Павловну арестовали в 1937 году, приговорив ее по ст. 58-10 ч.1 УК РСФСР в 10 годам заключения. Церковь приспособили под склад кооперации. Затем склад стал не нужен, и храм опустел  . 17 лет назад в колокольню ударила молния и проделала борозду в кирпичной кладке на северо-западном фасаде верхнего яруса колокольни, повредив полуколонны звона и нижнего яруса. В настоящее время храм заброшен. Разрушается церковь и постепенно вымирает замечательное село с богатой историей.
      В селе Вороновке в 1828 году родился почитаемый в Среднем Посурье старец Леонтий (Шестаков). Почти всю жизнь старец прожил в селе Красная Поляна в 30 верстах от Вороновки. Здесь у бывшей церкви, переделанной под клуб, сохранилась его могила, а неподалёку бьёт мощный ключ, у которого молился старец. К этому намоленному роднику за целебной водой с надеждой на исцеление приходят сотни людей.
       Почти тысяча селян жили и трудились в Вороновке в 1864 году, здесь были две православные церкви, суконная фабрика. Через столетие от многолюдного села осталась лишь четверть жителей. Сейчас — 60 человек,  в основном пенсионеров. Закрыта школа, почта. Пятерых детей возят на учебу в Сосновый Бор, центральное сельское поселение. Здесь поразительные названия улиц, не изменившиеся за пять столетий: Карауловка, Березнявка, Загибуловка, Мазановка, Долгий порядок. Впрочем, последняя улица недавно переименована в честь героя Великой Отечественной войны В. И. Васина. Говорят, на Загибуловке в старые времена особенно часто грабили и убивали жителей. Сельские обыватели нет, чтобы гордиться старинными названиями, а откровенно ругают их: «Пишу на конверте адрес —  ул. Загибуловка, — и стыдно становится!». А ведь  таких названий улиц, которые дали им предки 500 лет назад, больше в России нигде нет!
        Сельский очаг культуры расположился в аварийном доме, его хозяйка — библиотекарь с легендарным именем — Надежда Константиновна. Здесь нет даже телефона, с электричеством бывают перебои, но энергичная Надежда с помощью интернет-флешки снабжает информацией всех желающих. Она хорошо знает историю села и ведет занятия по краеведению для школьников. Ее муж, Сергей Торопыгин, — староста села. Именно к Торопыгиным  идут за помощью и советом жители,  большинству из которых за 60-70 лет. Вот и мы, группа краеведов, приехав, пришли к дому Торопыгиных, принесли сюда весть о С. Н. Миловском, книги его рассказов. Надежда Константиновна, узнав о земляке-писателе, обрадованно всплеснула руками: «Как здорово! Будет, о чем рассказать школьникам в сентябре!»
 
«Евклидова геометрия» из Вороновки
     Село Вороновка прославилось в истории пензенской духовной консистории курьезным случаем, сохранившимся в летописи под названием «Дело девицы Евпраксии, взыскующей жениха», с неподражаемым юмором описанным писателем Михаилом Осоргиным.
     Если в селе умирал священник и оставлял совершеннолетнюю дочь, то, по обычаю, место в селе зачислялось за нею, с тем, конечно, что она выйдет замуж за семинариста, кандидата в священники. Такова была помощь сиротам из духовенства, чтобы не пустить их по миру. Пензенский Преосвященный Варлаам обычай соблюдал и о девушках-сиротах заботился, и не только зачислением мест, но и подысканием подходящего жениха: и выступал сватом, и помогал денежно.
     И вот когда умер отец Сильвестр, священник села Вороновки, остались после него престарелая попадья, отличавшаяся неимоверной тучностью и  бесхарактерностью, и дочь Евпраксия, высокая, худая, но характера необыкновенно твердого. Дочери Евпраксии было тридцать семь  лет — к началу дела в 1854 года  и сорок три — к окончанию его в 1861 году. Она отличалась безбровостью, легкой усатостью и выдающимся носом, а также худобой и прямолинейностью форм, за что была прозвана пензенскими семинаристами «Эвклидовой геометрией». Можно себе представить негодование и возмущение девицы и ее матери, когда на прошении о зачислении места за сиротой преосвященный Варлаам, пензенский архиерей, известный своей добротою и вниманием к нуждам духовного сословия,  написал «отказать навсегда» престарелой девице как «вышедшей из лет». Где же найти такой невесте подходящего жениха-семинариста!
      И тогда началась семилетняя война. Каждодневно дежурили просительницы у порога Владыки. Что только не делал преосвященный Варлаам: и накладывал епитимью, и ссылал неразумных в монастырь «для научения вежливости», —  ничего не помогало. От домогательства сироты стонала вся Пенза. Была отравлена жизнь доброго владыки, и не было дома в Пензе, куда не заходили бы попадья с дочерью и не жаловались бы на духовную власть, обидевшую сироту. Пытались исключить их обеих из духовного звания и заключить в дом умалишенных. Но комиссия никакого нарушения у женщин не обнаружила. Не было в семинарии студента, на которого не указала бы девица Евпраксия как на жениха, подавшего ей надежду взглядом или словом. Иным же она даже угрожала арестом, если немедленно не даст согласие священствовать с нею в браке в селе Вороновке. В день ухода архипастыря Варлаама на покой в числе провожавших его была девица Евпраксия, продолжавшая требовать от него жениха. Первым просителем, которого принял его преемник, была она же, в сопровождении престарелой мамаши.
«Когда я бегал босиком…»
     Ранние «детские» рассказы Миловского довольно подробно рисуют самое счастливое время в его жизни — детство в селе дедушки. Это была именно та основа, которая давала опору будущему писателю, держала его на плаву в самых трудных жизненных обстоятельствах. Без этого беззаботного взросления ребенка в любви и свободе не расцвел бы писательский талант  Миловского. Здесь, в селе у деда, Сережа провел лучшие свои детские годы. Эта счастливая нота звучит во многих детских рассказах писателя. Ничто не свидетельствует  о будущем психическом расстройстве писателя. Нигде больше мы не встречаем такой счастливой беззаботности, безмятежности, свежести впечатлений, душевного здоровья: «Тогда я еще бегал босиком в кумачовой рубашке…  купался в мутном ручье, где паслись гуси и утки… кувыркался на песке, пылил по дороге и «ставил березу» на коньке какой-нибудь маслобойни или амбара, а потом опять купался… Лицо мое было как у негра, и такая же бронзовая полоска виднелась на груди в разрезе незастегнутой рубашонки; ноги заскорузлые и руки — не лучше»  .  Жили внук с дедушкой недалеко от церкви, на юру вблизи оврага в небольшой келье. Дед был незлобивый, некапризный, любил Сережу и ни в чем ему не отказывал. Исподволь приготовляя мальчика к духовной школе, он не утруждал его особой ученой премудростью. И тот бегал, скакал на палочке, вместе с приятелями «погородничал» огурцы на мордовской стороне. Но однажды, видя,  как ломают старенькую покосившуюся церковь, где служил дед, мальчик заплакал. Тут, «в старой церкви, начиналась дедушкина жизнь: здесь его крестили, и давали святое имя, и надевали крест на страдание; венчали и выпускали в жизнь на создание новых жизней для страдания; тут же провожали они своих отстрадавшихся предков в место вечного упокоения».
   Миловский мастерски описывает жизнь старенькой церкви как человеческую жизнь, трудную, но благородную. В дальнейшем мы увидим, что это рефреном звучащее слово страдание, — бессознательная жизненная программа, встроившаяся, как  вирусная матрица,  в  жизненный путь самого писателя. С детства обостренность восприятия сочеталась в мальчике с редкой душевной чуткостью и совестливостью: жалея отца и деда  и тяжело переживая разлуку с матерью, он страстно желал облегчить их страдания. Сиротство оставило зарубки на характере.  Первое горе, которое мальчик пережил с дедушкой, запомнилось  и попросилось через много лет на бумагу, и, быть может, именно тогда, возле старенькой сломанной церкви, родился чуткий писатель, которому были хорошо знакомы людские душевные порывы. Здесь же у оврага, по-видимому, родилась тема еще одного рассказа о потерянной игрушке — стеклянном яблоке, ставшего у Миловского символом хрупкости и ценности жизни . Как ни славно было у дедушки, но пришла пора расставаться. Поповичу была одна дорога – в духовную службу, и Сергей поступил в Пензенское духовное училище.
Бурса
    В 1818 году в Пензе открылось    училище для детей духовенства Пензы и уездов. Преподавали историю Ветхого и Нового завета, катехизис , изъяснения богослужения с церковным уставом, русскую церковную и гражданскую историю, русский с церковно-славянским, греческий, латинский языки, арифметику, географию, природоведение, церковное пение, чистописание и черчение. С 1822 года в программу училища ввели  татарский язык.
     Сначала училище  находилось во флигеле духовной семинарии, затем переехало в купленную усадьбу статского советника Павла Ивановича Ямашева  — двухэтажное каменное здание на Дворянской улице.
   Из воспоминаний бывших воспитанников складывалась суровая картина жизни воспитанников духовно-учебных заведений конца XIX века.
«В духовное училище дети поступали – крошки, девятилетние мальчики. Их привозили из теплого семейного гнезда – в казарму. Какую бурю они, бедные, переживали! Поступили мы сюда с детски-чистою верою в пользу обучения, но вместо добрых родителей мы встретили невежественных и суровых воспитателей и наставников. В нашу душу закралось недоверие к окружающим, робость, страх и затаенная озлобленность. Оказалось, что школа тушила благие порывы и добрые стремления, убила жизнерадостное настроение и нарушила равновесие душевного покоя», — вспоминал Митрополит Евлогий. Строгий режим, зубрежка, скудное питание, плохонькая одежда, которая донашивалась до дыр, — все это угнетающе действовало на юные души. Какими выходили юноши из училищ и семинарий, с юмором рассказывает Миловский об одном из них, собравшемся свататься к поповой племяннице:
      Иван «осмотрел свой жениховский гардероб. Дырочка, раньше едва заметная на левом сапоге, после дороги стала уже явственной дырой, при¬водившей молодого человека в меланхолию и раздражение. Однако он скоро справился с этим затруднением при помощи лоскута синей сахарной бумаги, засунув его внутрь сапога и жирно наваксив снаружи. С брюками тоже уладилось — обрезал бахрому внизу и спустил немного подтяжки. Сюртук доставил больше всего затруднений: сальные пятна от бурсацких щей ни за что не хотели оставлять свое видное место на бортах. Однако, после долгой работы щетки, ножичка, керосина с водкой, и они поддались, сообщив, впрочем, насиженному ими месту рыжевато-мутный фон. А жилетка — дело пустое, ее и со-всем не надо, только сюртука не расстегивай. Что всего более сокрушало Ивана Петровича, так это — сорочка. Надо бы, строго говоря, иметь крахмаленную, но в семинарии казенным ученикам, сиротам, таковых не полагалось, а свою завести — откуда взять денег просвирину сыну?» .
        «И я учился в той школе, — вспоминал Миловский,— откуда через десять лет выпускают воспитанников по 21-му году в священники, и где начальника зовут смотрителем» . В рассказах следует череда ярких типов педагогов-смотрителей, встреченных  Сергеем в училище. Великолепен образ строгого и пунктуального смотрителя Ивана Петровича Чуриловского в рассказе «Рекреация». Никогда не запаздывал он в класс, ни одного урока не пропустил, даже в день смерти своей бездетной жены. Он был редкой честности человек. Ученики боялись его как огня, хотя он никого не исключал.  Неуспешные уходили сами, но редко. Смотритель знал в совершенстве весь курс и преподавал образцово. Его никогда не видели смеющимся и шутившим, но ругался он мастерски. Ученики и педагоги знали:  если Иван Петрович шел «в порядке постепенности эпитетов, спускаясь от  высоких к низшим, то можно рассчитывать на успех, но если наоборот, если он с каждым словом все выше и выше этажил, – пиши,  пропало». При нем не житье было плохому учителю, потому что смотритель до тех пор ходил к нему в класс и сам преподавал вместо него, стоящего в растерянности рядом, пока педагог не овладевал предметом. Он не делал ни одного замечания учителю, но такая муштровка была полезнее всякого порицания. Педагоги потом благодарили смотрителя за науку и, если просились на другое место, их, прошедших школу Ивана Петровича, охотно брали, ведь они имели своего рода аттестат педагогической зрелости.
   Смотритель лишь на одно мгновенье приоткрыл ученику свою уставшую от одиночества душу, зачерствевшую без внимания и ласки. Увидев слезы наставника, Сережа понял, что его внешняя суровость — лишь защита от обид  и дерзости питомцев, а на самом деле смотритель добрейшей души человек, отдавший всю свою нерастраченную любовь этим сорванцам, «олухам царя небесного».
      Ироническое название рассказа «Вожделенное преуспеяние» отражает непреодолимую разницу между желаемым результатом обучения и реальностью. Миловский, явно с натуры (установлен один из прототипов героя — председатель Нижегородской комиссии В. И. Снежневский), описал другого смотрителя, ворчливого Никодима Петровича Сидонского. Рука его за всю его долгую службу не вывела ни разу в классном журнале по своему предмету балла пять. Он считал, что на пять знает только Бог, на четыре – учитель, да и то не всякий, а ученик, будь он хоть семи пядей во лбу, больше как на тройку не знает, и знать не может.
     Сидонский правдами и неправдами перетягивал малоуспешных учеников в следующий класс, затем, как коршун над цыплятами, не спускал с них глаз. Кричал он на них всегда, был ли тому повод или нет. Как из рога изобилия, сыпалось на ребят: «паршивая овца», «без обеда», «без чаю», «без ужина», «без кушанья», «в карцер». «Болван, дурак, мерзавец, подлец, чучело гороховое, свинья, бестолочь, осел, идиот, орясина, дубина стоеросовая», — были самыми обыденными и сравнительно безобидными.
      А «когда обстоятельства поднимали температуру начальственного сердца», Никодим Петрович сыпал библейским материалом: к «свинье» прибавлял «гадаринская», к «бестолочи» — «вавилонская»,  «осел» превращался в «ослицу валаамскую», «тьма» в «египетскую», «дура» в «истуканскую», «ленища» в «идольскую».  Когда все же «преуспеяния» не выходило, он прибегал к «одному верному средству» («Эх, всыпать бы!»), писал отцу «мерзавца» тревожное письмо. Приезжал встревоженный родитель и сразу предлагал выдрать сына, как сидорову козу. Никодим Петрович делал вид, что не вмешивается в методы воспитания отца. После «домашнего воспитания» ученик, придя в училище, медленно, осторожно и бочком опускался, скрипя зубами, на сиденье. Однако, и «верное средство» не  всегда помогало.
   Несмотря на всю строгость,  смотритель считался, в сущности, очень добрым начальником-отцом, «зело пекущимся о чадах».  В раздумьях, неужели нельзя устроить такую педагогическую машину, которая обеспечивала бы порядок и преуспеяние на долгое время, наваливалась на Никодима Петровича злая русская тоска, которая выкуривается из души только русским способом. Квартира запиралась наглухо, и никто, кроме  сторожа, не имел доступа к смотрителю. Он пил небольшими глотками водку из четверти и закусывал «тебекой» (тыквой в особой засолке). Рецепт приготовления «тебеки» Миловский описывает невыразимо сочно, вкусно: «в тыкве вырезывалось отверстие, как в бочонке, для пробки; внутренность с зернами выбрасывалась и взамен начинялась  маленькими огурчиками, райскими яблоками, рыжиками, потом все это пересыпалось «окаянным» (кайенским) перцем, чесноком, корицей, гвоздикой, лавровым листом, и. наглухо закупоренная тыквенной же пробкой, тыква опускалась в кадушку с солеными огурцами на самое дно, где и кисла. Огуречный рассол, проходя сквозь стенки тыквы, сообщал находившимся внутри ее яблокам, огурцам, грибам свой вкус. Кушанье получалось любопытное и представляло весьма приятную закуску к выпивке.
     Тебека вносила в однообразную и строгую жизнь училища свой праздник – «тебечный». Ученики писали на классных досках аршинными буквами: «Тебека». Учителя весело болтали в учительской и сокращали уроки иногда до пяти минут, чтобы только ткнуть пальцем два раза в учебник и сказать: «от сих и до сих»… Всем дышалось легко, свободно, и все желали, чтобы тебека попалась возможно объемистее: кончалась тебека – прекращалась и «смотрительская болезнь».
      Две-три встряски давал себе в год Никодим Петрович, зато в остальное время совсем не пил. Об учениках, засаженных в карцер, пекся сторож, добродушный характер которого  изобразил писатель в рассказе «Андрей Пареный».
     Отставной солдат, Андрей Максимыч Пареный, постранствовав по свету, нашел себе прибежище в училище, где за двадцать лет стал необходимым для ребят и педагогов. Он знал учеников,  их склонности и привычки, все оттенки характера лучше всякого инспектора, делил их по-своему, на «смирных» и на «шалых» и последних особенно увещевал: «Не дурите, вы с Господом!» Он жалел всех «сидельцев» карцера, облегчал их положение: хлеб, картошку, селедку передавал им на ниточке через форточку, поил водой и чаем через тростниковую дудочку в замочную скважину. За это любили «Максимыча» и дети, и родители.
       В своих «ученических» рассказах Сергей Николаевич вспоминает, что был самым отчаянным «сорви-головой» с вечно подбитой физиономией, с которой не сходили синяки и царапины, в оборванном пиджаке, с рукавами в чернилах. И часто после школы засучивал рукава и затевал драку в глухом переулке со сверстниками. «Потом, года через три-четыре,  интересы у нас  изменились.  Драки мы стали считать ниже своего достоинства. Начали различать гимназисток по талиям и башмачкам, задумывались над цветами, стали вздыхать, глядя на луну и звезды… худеть… курить… Аппетит у нас был волчий, спали мы как убитые, и только теперь я соображаю, до чего мы в то время были хороши в чистоте своих помыслов, хотя нам ото всех никакого другого имени не было, как «сорванцы», «головорезы»» . После училища С. Миловский поступил в Пензенскую духовную семинарию.

 «Новые Афины»
Пенза во времена Миловского представляла собой город дворянской истории и культуры, развивающейся промышленности и ремесел . В 1837 году открылась первая в Пензе публичная библиотека, в 1892-м —  картинная галерея из коллекции бывшего пензенского губернатора Н. Д.  Селиверстова — третий провинциальный художественный музей в России. Пенза приобрела репутацию одного из культурных центров российской провинции. По числу учебных заведений Пензу заслуженно именовали «Новыми Афинами»: в первое десятилетие XX века здесь было 67 учебных заведений,  в которых обучались более 11 тыс. чел.  при населении Пензы  в 61,8 тыс. .
В. О. Ключевский писал о Пензе как об «одном из самых скромных городов», где «столкнулись два противоположных элемента, – мещанский и бюрократический и, странно, живут в неразрушимом ладу..., оба элемента живут дружно, взаимно уважая друг друга, – кумятся, роднятся, меняются интересами» . В письме одному из своих бывших приятелей по семинарии Ключевский с долей ностальгии восклицал: «Пенза, семинария, ректор, инспектор…! Какие знакомые имена, и сколько противоположных ощущений, благодарных и враждебных воспоминаний подымают они в душе!» 
     Мордовское население приняло православие к середине XVIII века. По благословению Московских патриархов начали открываться православные храмы на пензенской земле. В 1799 году Пенза получила статус епархиального центра, первым архиереем стал Гаий (в миру — Георгий Такаов) , который 6 ноября 1800 года открыл в Пензе среднее сословное духовное учебное заведение по подготовке кадров православного духовенства.
      
На фото: Здание духовной семинарии в Пензе в конце XIX века
Первоначально семинария располагалась в бывшем вице-губернаторском доме по ул. Троицкой (ныне ул. Кирова, 17) — «в великом утеснении и немалой скудости». По словам преподавателя В. Е. Певницкого, «семинария Пензенская была… тесненькая и грязнейшая. Здание каменное – стариннейшей постройки, комнаты классные низкие – рукой потолки доставались. Ни стены, ни полы не были даже обелены, смотрели мрачными, полы некрашеные, от пыли и грязи всегда черные. Ученики сидели все, в чем пришли, классы зимой всегда были холодные. Большую часть здания занимало начальство – ректор и инспектор; квартир для кого-либо из наставников ни одной не было» .
 Здание было  рассчитано не более чем на 300 человек, а фактически учеников ежегодно прибавлялось и достигло тысячи. Зимой в классных помещениях было крайне душно, а в весенние и особенно летние дни (учеба продолжалась до 15 июля) стояла нестерпимая жара. При такой обстановке не было ничего удивительного в том, что какой-нибудь десятилетний мальчуган, живо представляя себе простор родных полей и прохладу лесов, тайно покидал постылые стены и преступно бежал к себе в село. До окончания полного курса обыкновенно доходила четвертая-пятая доля учеников, поступивших на учебу; остальные по разным причинам покидали семинарию.
   Страшный пожар 5 августа 1858 года, истребивший полгорода, захватил и здание семинарии .  Мощное пламя объяло все надворные хозяйственные постройки семинарии. Дотла сгорели каретный двор, амбар, погреба, сарай для хранения дров, уборные, крыша семинарской конюшни и забор. Пронзительное ночное ржание лошадей переполошило спавший город. Заживо сгорела одна лошадь, остальных удалось выпустить из конюшни. В конце февраля 1881 года случился другой пожар. На этот раз возгорание произошло в казенном общежитии, где жили воспитанники семинарии. К счастью, пожар удалось вовремя потушить. Выгорели пол и вещи в ученической спальне. Ремонт растянулся на целых десять лет. Помещение было увеличено вдвое; в здании была устроена церковь. Но в отремонтированном здании вскоре стали проявляться признаки разрушения.
    Негативные стороны жизни духовной школы в России того времени нашли наиболее яркое художественное отражение в «Очерках бурсы» Н. Г. Помяловского – одной из любимейших книг воспитанников Пензенской духовной семинарии 1880-х годов, читаемой  втайне от семинарского начальства. Кульминационным моментом романа является как раз сцена пожара в бурсе, которая рисуется в воображении героя романа Карася .  Пожар, описанный мастерским пером писателя, служит в романе символом очищения, освобождения от «иезуитских» порядков старой духовной школы.
  Жизнь бурсаков была не¬приглядна, хлеба они вдоволь не видали, не говоря уже о говядине и каше. Во время ужина они завертывали в платочки остатки еды, чем и питались во время смены. Не многим было лучше положение и квартирных учеников. Обитали семинаристы в основном за рекой Пензой, около Лебедева моста, в бедняцких дешевых тесных грязных помещениях. Жили по 5-10 человек в одной комнате, спали  вповалку на голом полу, укрывшись, чем кто мог. Одежду носили самую простую — халаты из поло¬сатой материи. Правильный надзор был невозможен, особенно, когда число учащихся возрастало до 400. Многие ученики пропускали занятия или самовольно уезжали домой в учебное время.  Из лучших учеников IV класса, живших на квартирах, назначали 5-6 «старших» для надзора, посещения квартир. Эти обязанности льстили детскому самолюбию, и «старшие»  не без важности посещали ученические квартиры и ходили по церквам. Но если быть квартирным «старшим» было почетно, то быть так называемым «нотатором» и  дежурным в классе, было ответственно и имело неприятные последствия. «Нотаторы» обязаны были перед приходом учителя проверять уроки  у одноклассников и ставить отметки. В свою очередь одноклассники экзаменовали «нотатора». Понятно, как трудно было ему быть справедливым, не поддаться чувству жалости, дружбы, а иногда и подкупу сластями. Неверная отметка в «нотате» грозила ему наказанием: розгами или стояние столбом или на коленях.
    Летом в мае, июне и до середины июля трудно было сидеть в душных классах, когда тянуло на воздух, в сад, к играм. Излюбленными играми семинаристов были «чиж» (заостренная с двух концов палочка, которую один бьет большой палкой по концу, а другой ловит ее) и  лапта. В дни рекреаций, свободных от занятий дней, испрашиваемых учениками у наставников непременно с пением слов: Rogamus, Rogamus, Reverentissime pater Rector, recreationem  – иногда учеников заставляли работать на училищном дворе, но чаще их отпускали гулять и отдыхать домой. Поэтому рекреации были отдушиной для учеников в их трудной и монотонной учебной жизни.
     Подобные картины училищного быта рисует нам Миловский в рассказе «Рекреация». С одной стороны — строгий смотритель, препятствующий лишней свободе учеников, с другой – шальная весна, так и стреляющая лучами в окна училищных комнат, и зовущая к играм и прогулкам. Решительно невозможно было учиться в один из самых теплых дней той весны, и ученики запросили рекреацию. Со словами Rogamus, Rogamus  стояли они под окнами смотрителя, пока не сжалилось сердце старого педагога. Только после  экзаменовки по латыни он отпустил ребят на отдых. Замечательно емкий рассказ с ароматом ушедшей эпохи и классического образования с латынью, греческим…
     В 1875  году ревизор  учебного комитета И. К. Зинченко сообщил о неблагоприятных условиях воспитания в Пензенской семинарии. По требованию епархии после ревизии начались поиски нового здания, и лишь в 1889 году выкуплена усадьба известной богачки, кавалерственной дамы М. М. Киселевой. За  десять лет на усадьбе были воздвигнуты добротные здания для семинарии, открыто общежитие на 120 мест. С. Н. Миловский учился в семинарии при правящем здесь второй десяток лет епископе Григории, тяжело больном, умершем в 1881 году. Благодаря ему воспитанники получили за малую плату и хорошее помещение, и здоровый, питательный стол. До 1876 года семинария была трехклассным учебным заведением, а затем шестиклассным. Кроме богословских предметов, изучались математика, гражданская и церковная история, риторика, философия, иностранные языки (латинский, греческий, еврейский, французский).   Позже обер-прокурор  Св. Синода Протасов  решил было учить семинаристов и сельскому хозяйству, и геодезии, и медицине, и пчеловодству. Однако эти науки не прижились и были исключены из учебного курса семинарии. В 1858 году инспектор П. И. Юницкий основал отличную ученическую библиотеку и заведовал ею 28 лет. Учителя   семинарии жертвовали выписываемые ими  журналы «Русский Вестник», «Современник» в библиотеку для чтения; на  добровольные пожертвования   учеников  пять лет выписывался «Сын Отечества». Здесь издавалась местная духовная газета — Епархиальные Ведомости.
   Большинство из 364 семинаристов были выходцами из духовного сословия — дети деревенских священников, тихие и богобоязненные мальчики. Однако несколько лет пребывания в закрытом учебном заведении меняли их до неузнаваемости.
     120 учащихся семинарии содержались на казенный счет, а остальные вносили плату. За годы своего существования семинария подготовила около 4 тысяч учителей церковно-приходских школ и священнослужителей . В ней обучались видные государственные деятели, светила науки, искусства и культуры: историк В. О. Ключевский, доктор медицины хирург Н. И. Студенский,  автор трудов по истории русского права А. А. Голубев. Воспитанниками располагавшегося здесь духовного училища были писатель А. А. Богданов,  основоположник нейрохирургии, президент Академии медицинских наук СССР Н. Н. Бурденко, крупный востоковед профессор Казанского университета Н. И.  Ильминский,  дирижер и педагог А. А. Архангельский, артист оперы А. И. Мозжухин. Семинарии в Российской империи были предназначены стать оплотом веры и православия, «рассадником просвещения». Но каковы на самом деле были семинарские нравы в России, знали немногие. Еще в 1875 г. синодский ревизор И. К. Зинченко писал о пьянстве семинаристов и беспорядках в Пензенской семинарии. За нарушениями дисциплины бдительно следил инспектор  Я.  П.  Бурлуцкий. В феврале 1881 года, на основании его докладных записок, сразу двум ученикам А. П. Доброклонского – 5-класснику Дмитрию Симилейскому и 6-класснику Александру Онагрову – были вынесены дисциплинарные взыскания. Первому – за курение табака в публичном месте, второму – за нарушение благочестивых христианских обычаев. Симилейский был заключен в карцер  в течение двух дней с 14 до 16 часов, Онагров же был лишен казенного содержания. Обоим было выставлено по 3 балла за поведение. Подобные и иные шалости воспитанников духовной школы, а также наказания за них впоследствии подробно описал одноклассник А. Онагрова Сергей Миловский в рассказах «Вожделенное преуспеяние», «Рекреация» и др. А образы жестоких смотрителей и инспекторов в его рассказах, вероятно, содержат в себе отдельные черты крутого нрава инспектора Я. П. Бурлуцкого.
     Однажды, 26 ноября 1880 года, отличник семинарии и заводила Петр Агринский устроил что-то вроде маскарада в общежитии.  Инспектор Бурлуцкий застал его в группе товарищей в кучерском фартуке и с бутылкой водки в руках. Дело кончилось карцером и снижением отметки за поведение, в результате чего он окончил семинарию вторым учеником. К вере и церкви семинаристы относились, в общем, довольно равнодушно, а иногда и небрежно. Не пойти на исповедь или к причастию, обманно получить записку, что говел, – такие случаи были не редкостью.
   Лучшие ученики VI класса педагога А. П. Доброклонского 1881 года выпуска: С. Н. Миловский, Н. П. Каллиопов, Н. П.  Архангельский и П. И. Неронов окончили Казанскую духовную академию кандидатами богословия. Из них наиболее прославился С. Н. Миловский, ставший известным прозаиком. Фамилию Доброклонский носит герой его рассказа «Ссора». Этот образ – молодого сердобольного священника – один из немногих положительных героев из большого числа описанных им сельских пастырей. Прототипом героя, вероятно, стал отец преподавателя, Павел. Фамилия одного из учителей, протоиерея П. Ф. Секторова звучит в одном из рассказов Миловского о «просвещенной» епархиалке, где обыгрывается насмешливое прозвище Секторовых-Сегментовых.
   Семинарские бунты начались задолго до  первой русской революции. На ректора П. А. Позднева было совершено покушение, а сменивший его  архимандрит Николай 18 ноября 1907 года был убит. Полицейские и церковные власти считали, что именно из семинарии выходят революционеры, бунтари и  политически неблагонадежные лица. Постоянное недоедание, наказания, плохие бытовые условия, изнурительный режим приводили студентов к болезням. Голодающее студенчество во все времена было жертвой голодного тифа, группой риска по самоубийству и взрывоопасным материалом для революций в русской жизни. Начальством тщательно умалчивались бунты семинаристов и недостойное поведение будущих священников. Церковные власти требовали от учебного начальства ужесточить дисциплину, особенно после того, как в 1901 году стало известно о существовании в Казани нелегальной организации, пытавшейся объединить бунтующих семинаристов по всей империи. Бунтарский дух глубоко укоренился в семинарской среде.  Основной причиной этого была двойственность задач семинарии: с одной стороны — подготовка пастырей Церкви, а с другой — дать общее образование детям духовенства. Поэтому в семинарию многие шли не из-за желания стать священником, а чтобы получить образование  и  затем продолжить его в университете.
  Преподаватель семинарии Петр Степанович Озерецкий  был крупным исследователем религиозной жизни . Он известен как владелец большого собрания писем и рисунков М. Ю. Лермонтова . Дмитрий Иванович Троицкий, 40 лет преподававший в этой семинарии всеобщую и русскую гражданскую историю, специального исторического образования не имел, но любил свой предмет,  и был до такой степени предан ему, что умер прямо на уроке . Крупнейший историк церкви Александр Павлович Доброклонский , выпускник Московской Духовной академии, стал в Пензе единственным преподавателем церковной истории на всю губернию. Наивысший балл «5 +» за сочинение по истории Русской Церкви он выставил в ноябре 1880 года ученику VI класса, будущему писателю Сергею Миловскому. Молодому московскому преподавателю удалось заинтересовать историей своих воспитанников, и у них почти не было неудовлетворительных оценок. Александр Павлович  весьма негативно отзывался о здешних семинарских порядках, они прочно ассоциировались у него с косностью и консерватизмом: «Я в Пензе все более и более деревенею, чувства иссякают, и ум сохнет»  . Но учеников своих любил.
   Сергей  Миловский был его самым лучшим учеником, стоял первым в рейтинговом списке и всегда отличался своими письменными работами. Вероятно, и ректор, Степан Васильевич Масловский, любимый преподаватель В. О. Ключевского, родственник Сергея по матери, принял деятельное участие в судьбе внучатого племянника.   Ключевский писал о своем учителе бывшему пензенскому приятелю П. П. Гвоздеву: «По-прежнему ли Степан Васильевич своим мягким, женственным, полным симпатии, хотя немножко гнусящим голоском поведает своим неблагодарным, да, неблагодарным, слушателям тайны откровения? Несравненный человек, который больше и жарче всех желал нам добра, меньше всех делал зла или, лучше сказать, вовсе его не делал и которого, однако ж, меньше всех ценили и понимали и, вероятно, ценят и понимают до сих пор! Тихая, безобидная душа!».
    Сколь любим был Ключевским Масловский, столь же ненавидим – Бурлуцкий. «Яшенька», «Урлук» – какими только презрительными прозвищами не награждал его В. О.  Ключевский в письмах. «Бурлуцкий, – по мнению В. О.  Ключевского, – назидает… душеспасительными примерами вместо русской церковной истории, которая для него что-то вроде terra incognita» . И продолжал, обращаясь к приятелю: «Изучай эту мумию как памятник когда-то бывшего периода само- и стародуров. Ведь уже отпетые, схороненные, изгнившие лица, хотя, может, переживут еще нас с тобой» . В 1862 г. Ключевский (в то время студент Московского университета) написал пьесу о Бурлуцком под названием «Педагогические сцены».
    Как ни трудно  приходилось Миловскому в Пензе, учебные годы были пройдены им с достойным результатом. Доброта, сердечность к друзьям помогали ему выжить в жестких условиях казенной школы. Сергей окончил с первым  разрядом духовную семинарию и оказался в числе немногих выпускников, кому было рекомендовано продолжить учебу в духовной академии.
В котле
   В 1881 году Сергей Миловский с хорошими рекомендациями поступил в Казанскую духовную академию. Вместе с ним из Пензы приехали учиться однокурсники Н. Каллиопов, Н. Архангельский и П. Неронов . Много «академиков» было из Вятской губернии — Михаил Феофилактов, Петр Дрягин, Владимир Князев, Алексей Мышкин, Владимир Ложкин, Михаил Люперсольский. С ними пришлось встретиться Миловскому позднее.
   Казань уже тогда была крупным учебным центром.
В ней были: университет, духовная академия, ветеринарный институт, три мужских гимназии и две женских, институт благородных девиц. Четыре года в бурлящей, революционной Казани — важнейшие в жизни Сергея Николаевича. В переписке с нижегородским общественным деятелем, краеведом и врачом В. Н. Золотницким он называл их «временем искания и созидания критической личности».  Главной в этой жизни была не учеба, ведь она, так или иначе, была повторением семинарского курса. Главной для Миловского в Казани стала  встреча с революционерами-народниками. Два раза в неделю он посещал кружок, где читали книги Головачева «Десять лет после реформ», потом переходили к политэкономии Иванюкова, к статьям Чернышевского, Анненского, к «Историческим письмам» П. Л. Лаврова и, наконец, к К. Марксу. Это внимательное чтение с остановкой на каждой мысли, споры всегда приводили к одному выводу — о революционном переустройстве общества. Завершилось дело изложением практической программы, которая была копией с  исторических писем Лаврова, но до крайности туманна, так что Миловский, прожив два года в усердной кружковой работе, не знал, к кому и к чему  он примыкает.
   «Обучение шло «на обломках народовольческой группы с юга, с примесью чернопередельчества  и под влиянием лавринизма», — писал позже Сергей Николаевич . У Лаврова был свой взгляд на исторический процесс. Главным движущим фактором развития цивилизации он считал силу научного познания и передовых идей. Интеллигенцию он считал носительницей этих знаний и идей. Следовательно, ей должна принадлежать и роль преобразующей силы общества. Но своим образованием интеллигенция обязана тяжкому труду народа и должна оплатить этот долг служением ему. «Исторические письма» Лаврова отвечали на самые злободневные вопросы, волновавшие тогда молодежь. Это была ее настольная книга, революционное Евангелие, философия революции. Как вспоминал народник Н. С. Русанов, «она лежала у нас под изголовьем, и на нее падали при чтении ночью наши горячие слезы идейного энтузиазма, охватившего нас безмерною жаждою жить для благородных идей и умереть за них». Кружком уверенно руководил студент-медик М. Д. Философов , человек большой физической силы, с громким уверенным голосом. «Диалектик, знающий, развитой, он казался для нас недосягаемым идеалом, — вспоминал Миловский. — Направляя нашу мысль, он давал массу работы на дом, и дома мы читали и реферировали Михайловского, Спенсера, Кареева и пр.  (жалею, что в одну дикую минуту я сжег эти рефераты!)». «Для равновесия тела и души» занимались столярной работой. Кружок посещали студенты, чиновники, даже член II Государственной думы. В кружке запрещалось спиртное, табакокурение, посещение публичных домов, театра, и все это строго соблюдали. «Лишь однажды, — признается Сергей, — во время масленицы, при виде всеобщего разгула, мне так хотелось курить, что я не вытерпел, — сел на барабаза (татарский извозчик за 5 копеек от Рыбнорядской до духовной академии) и закурил вонючую папиросу, купленную в лавочке. Но мне было потом стыдно, и я бросил (после, впрочем, опять на службе курил и водку пил)». 
  В Казани в это время давали «Демона», пел знаменитый тенор Михаил Медведев , которому как лучшему Герману подарил клавир сам П. И. Чайковский. Вся академия напевала арии из «Демона». Но Сергей  принципиально в театр не ходил. Товарищи посмеивались над ним:                — Изучаете политическую экономию, а у самого ни гроша в кармане! Ха-ха!
    Жил он тогда в тесной комнате общежития академии на 12 человек, ночевал временами  в кружковском подвале. Казанцы, особенно рабочий люд, «академиков» не любили. Лекции были заброшены. Начались неприятности на экзаменах по богословию, по Священному Писанию. Миловский вспоминал об одном экзамене: «Досталось мне об одной книге отвечать. Я говорю, что по-еврейски она называется «Когелет ». Профессор спрашивает, а другая как? Я отвечаю – тоже «Когелет». И так все «Когелет» да «Когелет». Меня долго звали «Когелет», а я и тогда и теперь не знаю, что это такое. Мы, «академики», учились совсем другому, и нисколько не ценили своей академической науки. Мало ценили свою и студенты университета, исключая медиков, которые очень, очень зубрили, но не большинство».
   Организация кружка была такая, что каждый после известного срока становился во главе нового кружка. Сергей Миловский тоже вел кружок. Однажды туда пришел молодой парень. Он больше интересовался не теорией, а практической частью. Руководитель задал ему реферат, но малограмотный парень не справился, пришлось его пожурить. Парень ушел обиженным. Затем он устроился работать в пекарню. Это был молодой Алексей Пешков, приехавший в Казань в 1884 году с намерением поступить в университет. Он  прожил здесь четыре года. Миловский же после окончания академии в 1885-м отправился из Казани на службу. В 1884-85 годах состоялись первые встречи будущих писателей — совершенно разных по происхождению, образованию, темпераменту, жизненным взглядам. Разумеется, взаимопонимания не получилось.
     Вот как  описывал  Горький этот период: «В кружке, куда входили еще трое или четверо юношей, я был моложе всех и совершенно не подготовлен к изучению книги Дж. Милля с примечаниями Чернышевского. Мы собирались в квартире наставника — ученика учительского института  Миловского, — впоследствии он писал рассказы под псевдонимом Елеонский и, написав томов пять, кончил самоубийством, — как много людей, встреченных мною, ушло самовольно из жизни! Это был молчаливый человек, робкий в мыслях, осторожный в словах. Жил он в подвале грязного дома и занимался столярной работой «для равновесия тела и души». С ним было скучно. Чтение книг Милля не увлекало меня, скоро основные положения экономики показались очень знакомыми мне. Я усвоил их непосредственно, они были написаны на коже моей, и мне показалось, что не стоило писать толстую книгу трудными словами о том, что совершенно ясно… С великим напряжением высиживал я два часа в яме, насыщенной запахом клея, рассматривая, как по грязной стене ползают мокрицы». Далее Горький описывает курьезный случай, когда в ожидании запаздывающего вероучителя молодежь решила устроить маленький пир, купив водки, хлеба и огурцов. Когда в окне промелькнули серые ноги учителя, они едва успели спрятать водку под стол, и сидели неподвижно, слушая толкование мудрого Чернышевского, со страхом ожидая, что кто-нибудь опрокинет бутылку ногой. Опрокинул ее наставник! «Его молчание, суровое лицо и обиженно прищуренные глаза страшно смутили меня, — пишет Горький. — Поглядывая исподлобья на багровые от стыда лица моих товарищей, я чувствовал себя преступником против вероучителя и сердечно жалел его, хотя водка была куплена не по моей инициативе» .
     Пешкову так и не пришлось держать экзамен в университет – у него не было никакой подготовки, да и слишком дорого стоило обучение. Чтобы заработать на жизнь, юноше приходилось тогда работать грузчиком на пристани, садовником и крендельщиком. Бакалейщик А. С. Деренков, где работал А. Пешков, пускал в свою лавку революционно настроенную молодежь и делился с ними небольшими доходами от торговли. Студенты университета, духовной академии, ветеринарного института по вечерам сбегались в лавочку Деренкова со всех улиц Казани для тихого шепота по углам и яростных споров. Приносили с собой толстые книги и, тыча пальцем в страницы их, кричали друг на друга, утверждая истины, кому какая нравилась. У Деренкова на Старо-Горшечной улице происходили конспиративные собрания этой молодежи. Здесь хранились запрещенные книги Белинского, Добролюбова, Писарева, Чернышевского, К. Маркса.
   Алексей Пешков работал сутками: месил тесто в пекарне, разносил выпечку в Марусовку, духовную академию, институт благородных девиц и психиатрическую больницу.
Вместе с булками Алексей нес и запрещенные книги по заданию руководителей конспиративного кружка. За булочными Деренкова, за молодежью, которая посещала конспиративные кружки, был установлен негласный полицейский надзор.
1887 год – один из мрачных годов реакции. В стране был голод. Тысячи безработных скитались по Казани, заполняя ночлежки. Усилился полицейский террор. Начались студенческие волнения. Острый душевный кризис привел А. Пешкова к решению покончить с собой. 12 декабря 1887 года он стрелял в себя   на высоком обрыве у реки Казанки, на Федоровском бугре. Пуля пробила легкое около сердца, но в больнице будущего писателя спасли. За покушение на самоубийство над Пешковым был произведен церковный суд,  и он был отлучен от церкви на 7 лет. В 1888 году Пешков покинул Казань. Позднее Горький напишет, что физически он родился в Нижнем Новгороде, духовно в Казани.
    Когда «буревестник революции» стал знаменит на всю страну, он в свою очередь журил Миловского за «безыдейность» рассказов. Вторая встреча Миловского  с Горьким состоялась в 1904 году, а до того шла переписка с ним по литературным делам. Сергей Николаевич в одном из писем, тяготясь службой, советовался с А. М. Пешковым – не заняться ли ему исключительно литературой. Горький ответил отрицательно: одним литературным заработком в России не проживешь. И раскритиковал его рассказы. С мнением Горького о Миловском не согласился один из членов кружка В. В. Руднев, отправив письмо-опровержение Горькому после выхода повести «Мои университеты» . В тяжелую минуту Миловский уничтожил письма Горького с резко негативной критикой его рассказов.

Казанская духовная академия
      Духовная академия в Казани была образована в 1797 году из духовной семинарии. В конце XVIII века Казань  получила значение центра религиозно-нравственного просвещения для всего обширного востока России, а Казанская  духовная  семинария получила настолько значительное развитие, что её приравнивали к Киевской и Московской  академиям.  Здание для Казанской духовной академии было выбрано на Арском Поле, против урочища, известного под названием «Русской Швейцарии». Строительство велось по проекту архитектора А. И. Песке. Место специально было выбрано малолюдное и отдаленное от центра города, дабы студенты были отрешены от  городской суеты, и ничто бы не отвлекало их от усвоения духовных знаний. Пока шло строительство, учеба велась в помещениях  Спасо-Преображенского монастыря. 
  8 ноября 1842 года здесь состоялось торжественное открытие  академии. В первый год существования академии в студенты её зачислены 33 воспитанника, в числе которых находились директор местной учительской семинарии, известный миссионер Николай Ильминский и протоиерей Александр Владимирский (профессор богословия в казанском университете, а затем ректор академии). В 1848 году духовная   академия  переведена была в новое, собственное, помещение.
Академия была закрытым учебным заведением, студенты жили здесь же, в главном корпусе. Кроме аудиторий, в здании были: столовая, комнаты отдыха, занятий, а также церковь Св. Михаила Архангела.  В Академии, кроме общих для всех семинарий предметов, преподавали особые: полную систему философии и богословия, высшее красноречие, физику и языки — еврейский, греческий, немецкий и французский. Выпускники академий должны были повысить уровень церковной науки.
   В Казанской духовной  академии было миссионерское отделение, где преподавались местные языки: татарский, чувашский и черемисский (современный марийский), этнография, вероучение инородцев и миссионерская педагогика. Духовные академии XVII-XVIII веков готовили научные кадры не только для Церкви, но и для государственной службы, поэтому воспитанники получали и общее образование. Когда в 1855 году Соловецкой обители угрожала  в Белом море английская эскадра, бесценная монастырская библиотека была привезена на хранение в Казанскую  духовную  академию.  В дальнейшем эта библиотека так и осталась при  академии, послужив материалом для ценных ученых трудов и монографий. Студентам разрешалось читать и  описывать эти рукописи. Была еще в академии и отличная фундаментальная библиотека. С 70-х годов, когда в Академии преподавались естественнонаучные предметы, сохранился кабинет редкостей. Музейное собрание насчитывало сотни предметов. В коллекции были весьма необычные вещи, доставшиеся Академии в результате пожертвований: волос из бороды афонского схимонаха Мефодия длиной 2 аршина 6 вершков, обломки  мамонтовых костей, изразцы древних татарских зданий из Саратовской губернии, шелковичные коконы из Ставрополья, культовые предметы калмыков и т. д. После реформирования Академии кабинет редкостей как музейное подразделение был упразднен, но послужил прообразом миссионерского музея, открывшегося в Казанской Академии позднее . Эти древности вспомнились Миловскому в Сарапуле, когда он присоединился к группе энтузиастов, создававших краеведческий музей и Общество изучения Прикамского края.
   В  Академии  чтили традиции русской музыкальной церковной культуры. К соловецким нотным рукописям крюкового письма был привлечен педагог С. Смоленский, составивший каталог рукописей. Выпускник и преподаватель Академии П. Знаменский приобщал студентов  к изучению крюковой безлинейной нотации. Академический хор пользовался лестной известностью в Казани. Из музыкальных инструментов в академии завелись скрипки, флейта, гусли, появились хорошие танцоры. По праздничным вечерам подальше от начальства затевались настоящие балы с танцами. Студенты могли выписывать газеты. При Академии выпускался богословский журнал о новейших исследованиях и  современной жизни Церкви. Во время учебы С. Миловского ректором академии был первый выпускник академии Александр Владимирский, преподавателями выдающиеся профессора, авторы замечательных учебников И. Я. Порфирьев (русская словесность), И. С. Бердников (каноника и богословие), Н. Беляев (богословие), Н. Ф. Красносельцев (церковная археология), А. А. Некрасов (греческий язык), П. Знаменский (церковная  история) и др. За столетие существования академии многие ее выпускники стали известными епископами и митрополитами.            
   
На фото: Казанская духовная академия
Жизнь и быт студентов Казанской духовной академии регламентировался строгим распорядком. В будни студенты вставали в семь часов утра, в половине восьмого совершалось утреннее молитвенное правило. С девяти до двух часов шли занятия. Затем был обед. С трех часов до шести у воспитанников было свободное время; с шести до девяти время отводилось на самоподготовку. В девять часов студенты ужинали и совершали вечерние молитвы. До двенадцати часов все укладывались спать. В воскресные и праздничные дни все воспитанники должны были присутствовать на богослужении. Студенты соблюдали посты, а в первую и страстную седмицы Великого поста говели и приобщались Святых Тайн. Студенты должны были держать себя дружелюбно и предупредительно. Шум, пение, крики, музыка во время занятий не допускались. В свободное от занятий время «дозволялись благообразное и благочинное пение, музыка, а также гимнастические упражнения в академическом саду». Отлучки студентов из общежития позже 11-12 часов ночи не разрешались. Увольнения на ночь дозволялись только по особо уважительным причинам с разрешения ректора. Студенты имели право на отъезд домой на каникулы с 15 июня до 15 августа, с 22 декабря по 7 января и на Пасхальную неделю. Литература «сомнительного содержания» не должна была быть в обращении у студентов. Для пресечения нарушений в академии были разработаны ряд взысканий от замечаний до исключения из академии.
    Устав уставом, а жизнь жизнью, и Миловский, нарушая распорядок, пропускал лекции и все глубже увязал в революционной народнической деятельности. Во второй половине 80-х годов в Казани существовало более 20 тайных кружков, студенческих землячеств,  посещаемых студентами. В кружке шла подготовка будущих пропагандистов — революционеров. Руководители кружков составляли тесно сплоченную организацию, возникшую в 1883—1884 годах по инициативе студента-медика М. Д. Фокина. Затем уехавшего Фокина заменил прибывший из Харькова студент-медик Д. Д. Бекарюков. Как правило, за кружками наблюдала полиция. Осторожный Сергей Николаевич понял, что подобные занятия могут привести к аресту, опомнился, взялся за учебу и  благополучно окончил alma mater.  После его отъезда прокатилась волна российских студенческих выступлений. 250 казанских студентов, требовавших изменения университетского устава и отмены полицейского произвола, были подвергнуты репрессиям. Самых активных руководителей сходки арестовали, исключили из университета и выслали из Казани. Находясь в тюрьме, арестованные студенты составили «Прощальное письмо протестующих казанских студентов».
     Революционные события, отделение Церкви от государства явились катастрофой для духовного образования в России. В августе 1917 года Казанская  духовная   академия  была выселена из  здания  на Арском поле, вместо нее разместился эвакуированный из Пскова кадетский корпус и военный госпиталь.
   Сегодня в хорошо сохранившемся здании Казанской духовной академии расположилась городская больница №2. Образец  административной застройки XIX века в стиле позднего классицизма занимает целый квартал. Окруженный зеленой тенистой парковой зоной и каменной оградой, он несет в себе неповторимый колорит старой Академической слободы Казани.
Лысково
     После окончания духовной академии   5 сентября 1885 года Сергей Николаевич приступил к службе в Лысковском духовном училище Нижегородской губернии, где  смотрителем был его дядя по матери, Михаил Илларионович Масловский. Два  долгих учебных года  кандидат богословия Сергей Николаевич  будет преподавать  поповичам  русский язык  с церковнославянским в богатом  приволжском селе.
      Старинное село Лысково существовало с XII века как булгарская крепость Сундовит на берегу реки Сундовик. Остатки крепости сохранились на окраине города, на Оленьей горе. Название села происходило от Лысой горы — одного из холмов правого берега Волги. Лысая гора  в восточнославянском фольклоре – место, связанное с колдовством и нечистой силой. Согласно легендам, ведьмы и другие сказочные существа регулярно собирались на «лысых горах», где устраивали шабаши. «Вот так: из Вороновки – да  прямо к ведьмам на Лысую гору», — подтрунивал над племянником дядя, Михаил Илларионович, зная мистическую струнку  души племянника.
   
На фото: Лысковское духовное училище
Лысково до XVII века принадлежало к числу дворцовых имений, а затем было подарено царём Алексеем Михайловичем своему воспитателю, боярину Борису Ивановичу Морозову. Однако после смерти Морозова имение вернулось к государю как «выморочное», поскольку у боярина не было наследников. В XVII веке богатое торгово-промышленное село Лысково было дано «на кормление» перебравшимся на Русь потомкам грузинских царей. Месторасположение дворцовой волости было поистине царским. В 1641 году за Волгой, напротив Лыскова, была основана Макарьевская ярмарка, повлиявшая на экономическое развитие села. После пожара 1816 года её перевели в Нижний Новгород. С XVIII века село Лысково — один из крупнейших в России центров хлебной торговли. Развивались кустарные промыслы. Производился инструмент, якоря, колокольчики, пуговицы, игольный товар, шкатулки с секретными запорами, замки. Стараниями князей Грузинских и за счет ярмарки  село Лысково стремительно разрасталось и к концу XIX века  по развитию ремесел, торговли, количеству населения значительно опередило город Макарьев. В конце концов, когда русло Волги постепенно отклонилось от Лыскова к Макарьеву и  склады товаров перевели из Макарьева на более удобный высокий лысковский берег, город вместе со всеми уездными учреждениями перешел из Макарьева в село Лысково. Такой парадокс никого не смущал, ведь население села Лыскова испокон веков занималось исключительно городскими занятиями и ремеслами. У лысковцев всегда было стремление к знаниям, так как большинство жителей были людьми образованными. Князь Г. А. Грузинский содержал для населения библиотеку, приходское училище, платил жалование учителям. Выработался у лысковцев и городской быт, в домах было чисто, опрятно. По количеству храмов — девять церквей и два монастыря  — село уступало лишь Нижнему Новгороду, Арзамасу и Балахне, по убранству храмов было первым в губернии. В начале XX века в Лыскове было 14 учебных заведений, а перед революцией был построен театр. С 1925 года село Лысково преобразовано в город.
    Население Лыскова «отличалось благовоспитанностью, приветливостью и деликатностью обращения и манер. Здесь нет и следа «бабы», забитой деспотизмом мужа. Лысковская женщина отличалась тонкостью, мягкостью и миловидностью всех своих форм» ,— писал журналист Безобразов и хвалил поголовную грамотность населения, зажиточность народа, живущего преимущественно за счет своего труда.
    В  Лыскове в те годы жили потомки князей Грузинских и Толстых. Им принадлежали конезавод, конюшни, дачи.  Родословная князя Грузинского идет от  грузинского царевича Александра, царя Баккара, Вахтанга VI,  «родственника Христа в 39 поколении». В Лысково родились патриарх Никон и протопоп Аввакум.
     Духовное училище в Лыскове было старейшим  на Нижегородчине. Оно открылось в 1784 году по повелению европейски образованного человека, епископа Дамаскина (Рудина) и существовало 135 лет. Наследник князя Грузинского, Н. Е. Стогов, в 90-е годы был почетным блюстителем Лысковского духовного училища. Выпускниками его были: известный врач, краевед и общественный деятель В. Н. Золотницкий , братья-священники Ципровские ,  художник П. В. Нейский  и др.
     Духовное училище вначале размещалось в двухэтажном здании у церкви Покрова, где позднее  откроется второклассное мужское училище. В 70-х годах XIX века владелица села Лыскова графиня Анна Георгиевна Толстая подарила училищу ансамбль каменных одноэтажных зданий, выстроенных  на Базарной площади в честь победы над Наполеоном. Под каменным корпусом было четыре подвала, в них пять комнат для классов, комната для правления училища и библиотека, архив и квартира смотрителя. В пристрое была кухня  при квартире смотрителя.  Позже здесь основано и ученическое общежитие, которое получило название «Иоанникиевское».
   Годовой бюджет училища покрывался Св. Синодом, епархиальным капиталом, жертвованием почетного блюстителя Стогова, вдовы генерал-лейтенанта графини Толстой, стипендией епископа Нижегородского Макария. В 1888 году в училище было 179 учеников, в основном поповичей, живших на 14 квартирах.
     Смотритель, 51-летний коллежский советник Михаил Илларионович Масловский, преподаватель православного катехизиса и  церковного устава, сын протоиерея Пензенской епархии, служил с 1859 года, имел орден Анны 3 степени и Станислава 2 и 3 степени, жалование 1200 рублей и казенную квартиру. В учительской корпорации были: тридцатилетний помощник смотрителя Сергей Радугин , преподаватель Священной истории, заштатный помощник смотрителя Павел Федорович Сидонский, 60- летний пенсионер. Не его ли изобразил Миловский в лице смотрителя Никодима Петровича Сидонского из рассказа «Вожделенное преуспеяние»?
Врача при училище не было, больные ученики лечились бесплатно в больнице графини Толстой на Гумнах у аптекарского помощника Яна Карловича Беньковского.
Иоаникиевское училищное общежитие находилось в 80  саженях от училища, в верхней части села Лысково.
   При доме было два палисадника с западной и восточной стороны, засаженные при Анне Георгиевне Толстой лиственницами, акациями и яблонями.
Фамильная библиотека Грузинского, которую владельцы собирали с середины XIX века,  после кончины хозяина была передана в училище.  1300 томов в фундаментальной библиотеке, 1073 тома в ученической – такое богатство предстало перед глазами Сергея Миловского в Лысковском духовном училище. На содержание библиотеки духовенство тратило ежегодно 65 рублей. Достопримечательностью училища был гравированный портрет князя Георгия Константиновича Грузинского, содействовавшего основанию училища и пожертвовавшего для него свой дом.
     Князь Георгий Александрович Грузинский – крупнейший губернский землевладелец, получивший прозвище «лысковского царька». Человек он был добрый, но необузданного нрава и страстного темперамента. Рассказывают, что кроме тяжких грехов плоти, на его душе было немало и душегубств. С ним была связана такая история. Преосвященный Иеремия, епископ Нижегородский, отличался непреклонным и решительным нравом. Ревнитель веры Христовой, он однажды удивил весь город, запечатав на всю Пасху Благовещенский собор за торговлю в Страстную неделю. Ропот прихожан и просьбы священников оставили его непреклонным, и печать оставалась до Фоминой недели. Со светскими властями он не ладил. Он оберегал духовенство от нападок помещиков и светских властей. Когда его пригласили в Лысково для отпевания умершего знаменитого князя Грузинского, Преосвященный ответил решительным отказом, мотивируя так: покойный князь по своей жизни, полной тяжких грехов, не заслуживает почести архиерейского отпевания, по-настоящему следовало бы лишить его и простого христианского погребения, а потому пусть хоронят князя без него. Вскоре после этого Преосвященный Иеремия был уволен от управления епархией. Немногие Преосвященные на его месте поступили бы так же.
  С середины XIX века доходы князей Грузинских  росли на глазах, и село стало застраиваться   зданиями современной архитектуры. Яркий памятник архитектуры петровского времени — Спасо-Преображенский собор – построен на месте обветшавшей деревянной церкви  Арчилой Вахтанговичем Грузинским в 1711 году. Собор стал усыпальницей рода Грузинских. Здесь похоронены Георгий Александрович Грузинский, его жена Варвара Николаевна (Бахметьева), его мать и сестра. Эта родовая усыпальница случайно была обнаружена во время реставрации собора в 80-е годы XX века. Рассказывают, что работница, проводившая окраску внутри храма, постоянно видела во сне старика, который просил ее уйти с его могилы. Перевернув плиты пола, обнаружили усыпальницу  Грузинских.
  Георгий Александрович Грузинский оставил значительный след в жизни села Лыскова, построив здесь первую школу, больницу и аптеку. Князь ежегодно выделял огромные средства Спасо-Преображенскому собору, монастырям и духовенству, а также выплачивал пенсии и пособия нуждающимся на сумму в десятки тысяч рублей. Он пригласил сюда лучших архитекторов для возведения Вознесенской и Георгиевской церквей. Иконостас Георгиевской церкви и росписи стен Вознесенского собора сделаны арзамасским академиком живописи Александром Васильевичем Ступиным. Ансамбль воздвигался как памятник героям Отечественной войны 1812 года. За эту работу живописец получил в награду от князя Грузинского бронзовую медаль с надписью «За 1812 год». Георгий Александрович был депутатом, два десятилетия был предводителем дворянства. В дни Отечественной войны 1812 года он возглавил Нижегородское ополчение и сформировал свой батальон. О нем до сих пор слагают легенды, описывая разные забавы и подсчитывая внебрачных детей, к которым причисляют и его наследника – Евграфа Александровича Стогова. Именно Стогов после смерти князя в 1852 году стал полновластным хозяином Лыскова.
   Усадьба Грузинских представляла собой несколько зданий, парк с роскошными цветниками, большой хозяйственный двор, конюшни, скотный двор, псарню и огромный фруктовый сад с теплицами и оранжереями. Настоящим архитектурным шедевром был летний дворец Грузинских по проекту архитектора Растрелли, от которого вниз к реке Валаве террасами шли цветочные гряды. Этот дворец сгорел при пожаре.

На фото  В. Н. Золотницкий
       Сын священника, Владимир Николаевич Золотницкий , врач, краевед, журналист, сам окончивший Лысковское духовное училище, хорошо знал учителя Миловского, переписывался с ним. Их сближало многое: возраст, происхождение, духовная учеба, жизнь в Казани, служба на Нижегородской земле. По словам В. Золотницкого, жизнь Миловского вообще сложилась крайне несчастливо, и «его грустные глаза всегда таили в себе неудовлетворенность и тоскливое недоумение». Это привело в итоге к тяжелым приступам неврастении. Из Лыскова Миловский перевелся с повышением помощником смотрителя духовного училища в город Арзамас, поближе к губернскому городу.

«Арзамасский ужас».
   Историк Арзамаса писатель П. И. Мельников (Андрей Печерский) писал, что Арзамас считали столицей племени эрзя и, по всей вероятности, он и  есть тот самый город Арса, о котором упоминает в IX веке Ибн-Фадлан. Когда-то город именовался «Мордовским Арзамасским городищем». Четыре века назад Иван Грозный во время  похода на Казань среди дремучих лесов на месте мордовского сельбища основал город, назвав его Арзамасом. Здесь он, по преданию, расположил свой «третий стан от Мурома» по пути на Казань. Царь спросил мордву, чего они хотят. Эрзяне попросили эту местность закрепить за ними. Грозный дал слово, что исполнит просьбу, затем царь крестил мордву и выбрал меж ними старшин (по преданию, это были Арзай и Масай). Первые документальные известия об Арзамасе относятся к 1578 году.
    В начале XX века 36 храмов и четыре монастыря Арзамаса в стиле барокко, классицизма, старорусской архитектуры покоряли приезжих красотой и изяществом. Здесь воздвигали церкви столичного масштаба, развивались художественные промыслы — иконописное, золотошвейное ремесла, резьба из жести, по дереву, позолота, иконостасная резьба. В ХVIII — ХIХ веках г. Арзамас был центром церковной резьбы в Нижегородском Поволжье. Монахини и послушницы Алексеевского и Николаевского монастырей держали лавры первенства в золотошвейном искусстве. Арзамас дал России выдающегося архитектора Михаила Петровича Коринфского, замечательного педагога Василия Порфирьевича Вахтерова, по букварю которого училась вся страна. С городом связаны имена многих писателей: П. И. Мельникова-Печерского, В. Г. Короленко, Н. Г. Чернышевского, А. С. Серафимовича, Л. Н. Толстого, А. М. Горького и др. Арзамас прославила на всю Россию первая в России ступинская провинциальная школа живописи, существовавшая  здесь 60 лет и давшая  крупных художников, в том числе В. Г. Перова. Возвышение Арзамаса продолжалось до середины XIX века.
   
 На фото: Здание Арзамасского духовного училища
На пересечении улиц К. Маркса и  Свободы (ранее Сальниковой и Алексеевской) в Арзамасе находится одно из самых представительных зданий — Педагогический институт. Его архитектура – эклектика с обращением к классицизму. До 1917 года здесь располагалось Арзамасское духовное училище, во время Гражданской войны – штаб Восточного фронта.
    
На фото: Спасский монастырь (справа), где располагалось раньше Арзамасское духовное училище
Духовное училище, основанное в 1815 г. в Арзамасе, первоначально занимало этаж каменного корпуса  юго-западной части Спасского монастыря (ныне разрушенном). Именно там, в разные годы обучались выдающийся российский педагог В. П. Вахтеров  и будущий 12-й Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Иван Николаевич Страгородский) . Но возникла потребность в расширении здания. Новое здание духовного училища (ул. К. Маркса, 36) было построено в 1897—1899 годах по проекту нижегородского епархиального архитектора А. К. Никитина . Позже над крышей училища была возведена главка домовой церкви.  В восточной половине училища было правление, библиотека в 1372 тома, кухня. В верхнем этаже — шесть классных комнат, В нижнем этаже, в западной половине, помещалась квартира смотрителя училища, Алексея Ивановича Милосердина, кандидата богословия. После окончания духовной академии он служил здесь преподавателем катехизиса и церковного устава, с 1888 года стал смотрителем духовного училища. При училище было общежитие, столовая, хозяйственные службы, сад с беседкой. Деревянное ученическое общежитие стояло отдельно на Сальниковой улице, на северной окраине города. Рядом в двухэтажном флигеле с мезонином была  больничка и квартира фельдшера. Врач  Николай Алексеевич Грацианов, студент  Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии, вел прием учащихся безвозмездно. Возле больнички была живописная березовая рощица с прудом и фруктовый сад. В училище было 167 учащихся, в основном из духовенства. Воспитанники помещались на 23 квартирах. Бюджет училища складывался из сумм Св. Синода, окружного духовенства, пожертвований и средств  почетного блюстителя училища – арзамасского 2 гильдии купца Евгения Семеновича Богоявленского . 
26-летний Сергей Николаевич Миловский был направлен сюда в 1887 году помощником смотрителя на место Алексея Милосердина,  с окладом 900 рублей и предоставлением казенной квартиры. Среди преподавателей училищной корпорации были в основном молодые учителя: 30-летний учитель русского с церковнославянским языком и пения Владимир Иванович Введенский (родственник будущей жены Миловского); учитель греческого языка и чистописания Николай Фаворский; Арсений Кудиевский, Евлампий Розанов, Евгений Архангельский, учитель латыни Петр Димитревский. Но Миловский толком не успел с ними сблизиться. Здесь, в Арзамасе, то ли после длительного переутомления или бессонницы случились у С. Миловского  мучительные приступы нервной болезни. Приступы возникали внезапно. Ему казалось, что тело становится тяжелым, чужим, что его руки и голова увеличиваются до бесконечности. Звон в ушах, головная боль,   — казалось, что вот-вот — и его голова лопнет. Им овладевала паника, страх смерти, сердцебиение, он обливался потом и не мог вымолвить ни слова. Это было мучительно. «Скорее принять снотворное… забыться, уснуть…». И однажды в такую минуту измученный приступом Миловский принял большую дозу атропина. К счастью, коллеги по училищной корпорации вовремя вызвали врача и спасли педагогу жизнь. Врач посоветовал ему подлечиться в больнице. Так в 1889 году, после попытки самоубийства Миловский оказался в психиатрической лечебнице. Через 16 лет, в 1905 году, приступы повторились, и он снова попал в казанскую клинику. Третий приступ оказался роковым и привел к трагической кончине писателя. Свою болезнь Миловский называл «идеей потери пространства и времени» и описал свое состояние  в рассказе «Тронутые»: «У всякого на душе бывает временами тяжесть безотчетная. Но я тягощусь особенно, — постоянно и сознательно. Это невозможность забвения мучительных дум. Я не даю себе отдыха, тороплюсь делать и пугаюсь остаться без работы хоть минуту. Хочется удлинить день, чтобы израсходовать весь запас душевной и физической энергии. Доработаться до самозабвения и уснуть без всяких сновидений, как сноп. Так я бегаю от гнетущей боли, от сознания в себе чего-то ненужного, лишнего, какого-то хлама, вносящего в душу не то опустошение, не то  тревогу, которая с годами не ослабевает. А хлам растет. Я чувствую на себе присутствие чего-то породнившегося с собою, органически сросшегося, но, несомненно, враждебного, чего, однако, нельзя оторвать, отбросить… При засыпании я чувствую, как что-то острое в моей голове вроде изменника или шпиона, вдруг, как ночной караульщик, пробуждает меня, и я вздрагиваю всем телом с головы до пяток от испуга. «Сухая мозоль души», — могу только сказать про свое состояние. В больнице с голубыми длинными стенами страшно  хотелось долго-долго и много плакать и вылить эти горькие обидные слезы в жгучем потоке, чтобы освободить себя ими от мути душевной… Но мути этой конца не было. Когда я приехал в А., там уже знали, что приехал инспектор – «прямо из сумасшедшего дома». Жутко первое время чувствовать на себе вопросительно-изумленные взоры  «первого лица» в учебном заведении, косые взгляды сослуживцев, и какую-то боязнь, и замкнутость недоверчивых воспитанников. Тяжело было, ох, как тяжело! Но сердечность, присущая моему характеру и проникавшая все мои отношения к людям, несмотря ни на что, не замедлила произвести свое действие. Лед был сломан. Задета была в людях человечность, и они охотно вычеркивали из своей памяти клеймо лечебницы, попавшее стороной в формулярный мой список. Я неотступно сторожил за собой, подавляя всякий аффект, держа себя в тугих вожжах, ни на минуту не выпуская из головы мысли о том, что всякая  экстраординарность в моих поступках и мнениях будет другими понята как симптом душевного расстройства, и, главное, повредит другим. Привычка следить за каждым своим шагом развила во мне необычную чуткость, проницательность. Я читал на лицах окружающих их мысли и с вероятностью предугадывал возможные и невозможные комбинации человеческих отношений. Мало-помалу я завоевал себе репутацию делового, тактичного педагога. Страх смерти прошел, но нет радости жизни, — правда жизни рвет покровы лжи. Катастрофа, катастрофа…».
    Почти подобное состояние, названное им «Арзамасским ужасом» перенес здесь, в этом городе,  великий русский писатель Л. Н. Толстой, описавший его в «Записках сумасшедшего»: «…боюсь сумасшедшего дома; боюсь, что там мне помешают делать мое сумасшедшее дело». Однажды, желая купить пензенское именье, он поехал туда и остановился отдохнуть и заночевать в Арзамасе. Вдруг жуткий страх овладел им и « …пришли мысли:  — Зачем я сюда заехал. Куда я везу себя? От чего, куда я убегаю? — Я убегаю от чего-то страшного и не могу убежать.  Да что это за глупость,— сказал я себе, — Чего я тоскую, чего боюсь?                — "Меня,— неслышно отвечал голос смерти. — Я тут". Мороз подрал меня по коже, стоило мне лечь и закрыть глаза, как опять то же чувство ужаса толкнуло, подняло меня. Я не мог больше терпеть, разбудил сторожа, разбудил Сергея, велел закладывать, и мы поехали. На воздухе и в движении стало лучше. Но я чувствовал, что что-то новое осело мне на душу и отравило всю прежнюю жизнь».
   Вероятно, приступы неврастении, названные врачами «приступами сердечной тоски», у Миловского наблюдались и раньше. На тяжелой и ответственной инспекторской службе в Арзамасе он был уважаем и любим как сослуживцами, так и учениками. По отзывам знавших его лиц, это был «симпатичнейший, скромнейший человек, как-то весь ушедший в себя, с доброй улыбкой, человек, никого не желавший обидеть». Анализируя истоки возникшей душевной болезни с первых дней рождения писателя до последних минут жизни, можно убедиться, что вся его биография складывалась в мучительных условиях преодоления. Рождение в заброшенной глубинке, раннее сиротство без родительской ласки, десятилетия полной лишений бурсацкой жизни в казенных стенах духовных учебных заведений стали причиной замкнутости, осторожности. Разрушение религиозных представлений при встрече с народниками в казанских подпольных кружках, знакомство с революционной литературой обрушили прежнее мировоззрение, породили страх наказания за крамольные взгляды. Начало педагогической деятельности сопровождалось мучительными сомнениями в выборе профессии.
  Признаки душевного расстройства можно найти как в рассказах писателя, так и в эпистолярном его наследии  и в воспоминаниях близких о нем. Миловскому очень близок был В. М. Гаршин и его произведения. Биографии этих двух писателей весьма схожи. Оба провели детство в сиротстве. Оба увлекались социологическими трактатами Д. Милля, «Историческими письмами» Лаврова, но Гаршин не разделял энтузиазма народников  и писал: "Подлые ходят на задних лапах, глупые лезут гурьбой в нечаевцы и т. д. до Сибири, умные молчат и мучаются. Им  хуже всех. Страдания извне   и     изнутри". Весьма схожи и проявления     душевной болезни писателей.  После болезни Миловский не мог больше оставаться на службе, где педагоги училищной корпорации хорошо знали о попытке  самоубийства и его болезни. Он попросил перевода в заштатный город Починки — поближе к родным,  мордовско-пензенским землям.
Занятный город Починки
   31 мая 1889 г. началась служба Миловского в заштатном городе Починки Нижегородской губернии смотрителем   духовного училища с преподаванием русского и церковнославянского. Прежний смотритель, Петр Доримедонтович Смирнов, умер молодым в этом же году.
     Заштатный старинный город с 8 тысячами жителей оказался занятным городком и, к удивлению Сергея Николаевича, пришелся ему по душе. Здесь благополучно уживались рядом с русскими немцы, поляки, украинцы, евреи . Каждый был занят своим делом.
      «Исторически город Починки, расположенный по обоим берегам реки Рудни, образовался  из мордовского поселения. В смутное время мордву вытеснили татары, затем место было куплено боярином Б. И. Морозовым и заселено переселенцами из Подмосковии, потому и выговор жителей напоминает московский. С 1779 года Починки стали городом. Расстояние до губернского города Нижнего Новгорода — более двухсот верст, до уездного города Лукоянова — 47 верст . Главная часть города расположена на возвышенности, защищенной высокою горой» .
       В разные времена Починки относили то к Нижегородской, то к Казанской губернии, то к Саранскому уезду Пензенской провинции. Через Починки пролегал Нижегородско-Пензенский почтовый тракт.  Город занимал в уезде центральное положение, потому с 1869 года сюда переведены из уездного города Лукоянова все основные учреждения: земская управа, съезд мировых судей, открыты  присутствия – рекрутское, по крестьянским делам, питейное, податное, камера мирового судьи и нотариальная контора. Здесь же открыто уездное отделение епархиального училищного совета. Постепенно заштатный город Починки стал главным торговым пунктом на юге губернии.
     Что представлял собой город во времена Миловского, рассказала городской краевед М. А. Фуфаева. После наших бесед Мария Алексеевна отчетливо вспомнила рассказ писателя «Хрустальное яблоко», который в детстве пересказывала ей мама. Следовательно, первые рассказы писателя, опубликованные в журналах, дошли до жителей городка. Протоиерей  Христорождественского собора Константин Иванович Владимирский  составил летопись заштатного города, которая облегчила нашу задачу.
      Улицы заштатного города назывались тогда по именам святых престолов городских храмов —  Благовещенская, Вознесенская (Помалатка). Никольская,  Всесвятская. 12 улиц назывались линиями. После Октябрьских событий  улицы переименовали в Луначарского, 1-го Мая, Красноармейскую. Именем Ленина называется сейчас Большая или Пензенская улица. Но очень долго жители употребляли простонародные названия многих улиц: Мокрая, Кривая или Дон, Крайняя, Слободка, Завраг, Слезавка, Хныкалка, Деревянная (здесь продавали дрова). На реке Рудне был небольшой остров, соединяющийся перемычкой с правым берегом. Там жили цыгане, торговавшие лошадьми, рядом были кузницы Молотовщиковых. Река Рудня в ту пору при запруде бывала шириной до 30 саженей (более 60 м) , позже обмелела и заросла  осокой. В заречной части города возникла Коннозаводская слобода при постройке деревянного конного завода в 1652 году. Дворянин А. М. Анненков был одним из последних его управляющих. Здесь вспоминают конюха завода Константина Колокольцова, которого убил племенной жеребец по кличке Боже. На траурную процессию  служащие привели лошадей в черных попонах. Обычай хоронить конюхов завода в сопровождении  их лошадей сохранялся до 1960-х годов.
     Площадь  вокруг  Христорождественского собора жители Починок называли Соборной или Базарной площадью. Дома на Соборной стояли очень тесно, образовывая большой квадрат. Подобная застройка уездных городов была типичной в то время, привычной для Миловского, предпочитавшего жить в небольших городках. На площадях по четвергам шла торговля. Пространство Соборной площади было занято разными торговыми рядами, был и так называемый «Обжоркин ряд», где продавали вкусности. Перед зданием старой почты торговали дровами, лесом, сеном. На  Напольной площади, около Всесвятской церкви продавали лошадей, домашний скот.
   
На фото: Никольская церковь в з. г. Починки
Украшением Базарной площади являлись Никольская церковь, прозванная прихожанами зимним собором в отличие от летнего, Христорождественского, который был построен в 1800–1826 годы, колокольня в 1880-е годы. Собор был расписан темперой арзамасским мастером А. В. Ступиным. Звонарь на колокольне каждый час звонил в колокол, сообщая время, набатом извещал о пожаре. Никольская церковь была построена еще раньше, в конце XVIII века. В 1930-е годы было решено сделать из церкви кинотеатр. Выбросили церковные книги, сбросили кресты с куполов, повесили красный флаг.
   
  На фото: Христорождественский собор в з. г. Починки (фото
  из архива Ермошиных)
Купечество Починок было многочисленным. Купец Михаил Оточин жил в большом каменном доме на ул. Большой. Его сын, Евгений, был иконописным мастером, другой сын — краснодеревщиком. В начале улицы Большой проживал богатый лукояновский купец 2 гильдии С. Г. Вавин, владельцы постоялых дворов купцы Латаевы торговали лошадьми,  Кокиновы и  Гориновы хлебом, купец Сдобнов солью, Бритиков занимался извозом. На площади стояли три кирпичных купеческих дома, где жили и торговали колбасник Тимофей Калмыков, хлеботорговец Александр Бухалин, виноторговец Иван Балашов. Здесь был трактир Балашова и чайная Рафаила Душутина. Были в городе свои сапожники — Соломон Шейх, Александр Сакер, Алексей Ревин, портной Зорих Финкештейн, кожевник Станченков, жестянщики  Родионовы, печник Иван Морозов-Здоров, золотых дел мастер Иван Троицкий, мельники, переплетчики, фотографы  П. Я. Треклоков и А. Я. Барабанов.
      
  На фото: Педагоги Починковского духовного училища
В 1872 году в Починках земством открыта амбулатория для бесплатного приема больных и больничка на 12 коек. При Миловском вел прием врач Борис Маркович Эрбштейн. Провизором и владельцем частной аптеки был немец Фердинанд Гетлинг, впоследствии репрессированный.
      В городе проживало довольно много дворян: Рожалины, К. В. Кугушев, В. А. Невский, А. А. Николаев, князь С. П. Полонский, братья Сократовы, Е. З. Певницкая, К. Е. Яковлев. Жил в Починках и тафельдекер  Высочайшего двора Николай Филимонович Синегубкин в чине генерала.
     По своей должности Сергей Николаевич чаще общался с церковнослужителями Собора и педагогами корпорации: учителями духовного училища  22-летним Н. И. Васильевым, П. И. Захарьевским, А. И. Тиховым, школьными учителями Александром Модератовым, Николаем Коринфским, священниками К. И. Владимирским, Алексеем Бажановым, протодиаконом Семеном Ягодинским, протоиереями К. С. Писаревым, А. А. Введенским.
    
На фото: С.Н.Миловский с учениками духовного училища
Священник Константин Владимирский был председателем уездного отделения Нижегородского епархиального училищного совета, а С Н. Миловский — товарищем председателя. К. С. Писарев являлся председателем церковно-приходского попечительства, занимавшегося обучением детей. В  доме священника А. Введенского Миловского приняли как сына. Здесь он познакомился с будущей женой, дочерью священника, Анной.
                При Миловском в Починках был открыт бронзовый памятник Александру II на мраморном постаменте на средства жителей. Его установили 1 марта 1891 года на Соборной площади против Христорождественского собора и алтаря Никольской церкви в память о гибели царя. Бюст императора изготовили на механическом заводе Сан-Гали в Санкт-Петербурге. На фотографии А. Я. Барабанова вокруг памятника стоят: предводитель дворянства, купцы – благотворители, волостной старшина, крестьяне. Через 27 лет, в марте 1918 года, первым актом Починковского волостного совета было распоряжение о разрушении памятника царю. Оно было незамедлительно выполнено .
 На фото: Открытие в Починках памятника Александру  II 1.03.1891 г.
   В Починках чего только не было, а уж рассказов и легенд — пруд пруди.
     По окрестным селам ходила, говорят, юродивая Солонька. Если она останавливалась перед чьим-то домом и начинала копать ямку, то значило, что скоро в этом доме умрет мать.
      Говорят, в пруду перед почтово-телеграфной конторой однажды завелось множество водяных крыс. Окрестные жители их боялись и наняли за плату заезжего человека извести крыс. Утром следующего дня крысы исчезли и больше никогда не появлялись.
       Сказывали, что была в Починках ворожея, которая находила пропавших людей. Однажды утонула в р. Рудне девочка, тело ее долго не могли найти. Позвали ворожею, она опустила в воду черепок с зажженной свечкой, он поплыл и указал место, где нашли ребенка.
   Жили в Починках братья-бандиты Лемаевы, которые  грабили только богатых купцов и раздавали награбленное бедным.  Прятались они в овраге с названием Кияр в лесу недалеко от села Большое Болдино. Ворованные вещи  для хранения они приносили на улицу Мокрую.
    В Починки, расположенном на проезжем тракте, заезжали прославленные личности, и случались порой невероятные события.
       Так, весной 1822 года в Починках остановился по пути в Тифлис известный архитектор Гауденцио Маричелли ди Бедиллора. Внезапно его хватил удар, от  которого лишился он речи и движения правой стороны тела. Штабной лекарь устроил его в крестьянском доме и лечил около двух месяцев, но безуспешно: 27 мая архитектор скончался.  Зодчий Маричелли, прибыв в Санкт-Петербург из швейцарского кантона Тесина, около тридцати лет  строил культовые и общественные здания в разных губерниях России. Наиболее яркими из его произведений считаются Троицкий собор в Иваново-Вознесенске, колокольня Воскресенского собора Шуйско-Смоленской Богоматери в городе Шуе. Эта колокольня высотой в 106,5 м., доведенная до четвертого яруса, внезапно обрушилась. На архитектора было заведено судебное дело. В 1821 году по разрешению властей Маричелли покинул Шую, т. к. был назначен губернским архитектором Грузии. Он отправился в дорогу, но скоропостижная  смерть прервала его путь. 
  На земле Починковской — родословные корни советского поэта Николая Николаевича Добронравова, который был родом из священнической семьи.

 Юбилей священника Петропавловской церкви Валериана Константиновича Коринфского. Снимок сделан ранее марта 1893 года. 1 ряд: 6. священник Алексей Всеволодович Бажанов (1862 — 1893), 7. священник Николай Иванович Васильев (1862 г. р.), 8. с палочкой священник Валериан Константинович Коринфский, 9. священник Константин Иванович Владимирский (1836 г. р.), 10. протоиерей Константин Семенович Писарев (1834 г. р.). На заднем плане видна Петропавловская церковь Березенской слободы. Священнослужители стоят, вероятно, около церковно-приходской школы. Из домашнего архива Т. Ф. Ермошина (сохраненного В. А. Оточиным).
    Когда С. Н. Миловский был назначен смотрителем Починковского 4-классного духовного училища, то, осмотрев здание, сразу же  заявил в епархию о необходимости пристроить к нему  общежитие. Старое двухэтажное каменное здание волостного правления было слишком мало для полного комплекта учеников из 150 чел. На первом этаже был приготовительный, первый класс и квартира смотрителя, на втором этаже — 2, 3, 4-ый классы, правление училища и учительская комната. Не было ни залы, ни рекреаций. Изразцовые печи были ветхи, требовали ремонта полы, потолки и окна. Смотритель задумал пристроить  два флигеля, купить дом под общежитие, расширить баню. Вся пристройка  обошлась бы в 35 тысяч рублей.
   
На фото: Духовное училище XIX века в з. г. Починки (сейчас детсад)
Епархия с пониманием отнеслась к заявлению молодого смотрителя. Сначала хотели купить дом мещанина Чернышева, но губернский архитектор А. Никитин, рекомендовал купить под общежитие более прочный дом с садом и вместительным двором у крестьянина Ивана Свешникова на Березенской площади  в 500 саженей от училища, вдали от шумных улиц, рядом с церковью. Летом 1890 году  комиссия во главе с о. Архимандритом о. Мефодием, в присутствии смотрителя С. Н. Миловского,  осмотрела усадьбу и посчитала весьма выгодным приобретение этого места.
   Епархиальное начальство вначале задумало перевести училище  в Кемлю, или в Лукоянов. Но  предлагаемый для училища дом в  Лукоянове был еще теснее, расходов для переоборудования требовал больших, к тому же Лукоянов, как и Кемля, стоял на краю уезда, близлежащая речка Теша была грязна и непригодна для питья и приготовления пищи. Поэтому епархиальная комиссия 4 июня 1890 года приняла решение оставить духовное училище в Починках, сделать пристрой и приобрести усадьбу И. Свешникова под общежитие. После ремонта духовное училище оставалось здесь до 1910 года, когда было построено новое здание училища. В старом сейчас – детский сад, в новом — вспомогательная школа-интернат.
    На фото: Новое духовное училище( сейчас школа-интернат)
 Историк Нижегородской духовной семинарии А. И. Тихов знал Миловского как педагога Починковского духовного училища с 1892 года. Тихов вспоминал, что Сергей Николаевич всегда добросовестно выполнял свои обязанности по духовно-учебному ведомству, но служба его не удовлетворяла,  он  тяготился ею, старался избегать рутины, поддерживая любое новшество и начинание подчиненных, стремился развивать  среди учащихся любознательность и любовь к чтению.
  С. Н. Миловский  служил в Починках пять лет, до 1894 года. Со слов его друга  В. Золотницкого, «им было прекрасно поставлено преподавание русского языка. Любя детей, он стремился развивать в них любознательность и любовь к чтению, и сам руководил этим чтением. Но в Починках были у него недоброжелатели, делавшие ему гадости, и немало его огорчавшие». «Он был человеком идеи, — писал его сослуживец Тихов, — его здесь далеко не все понимали, как следует» .
  Литературовед В. А. Десницкий вспоминает: «Сергей Николаевич, один из казанских «просветителей» Горького, был и моим учителем в начале 90-х годов прошлого столетия, когда я учился в Починковском духовном училище. Он с тоской преподавал катехизис и церковный устав и успешно боролся с пережитками бурсы. Был членом Общества распространения начального образования в Нижегородской губернии, организатором и руководителем сельской школьной библиотеки».
   Указом Правительствующего Сената по Департаменту Герольдии от 20 ноября 1890 года  С. Н. Миловский утвержден в чине коллежского асессора. Съезд духовенства в декабре 1890 года также выразил ему благодарность «за радение об интересах училища». Через год – новая благодарность съезда за  труды  «по ремонтировке здания».
      В Починках Сергей Миловский встретил Анну, дочь священника о. Алексея Введенского, образованную девушку, выпускницу гимназии. Решение о женитьбе пришло после долгих раздумий, которые писатель изложил в рассказе «Тронутые». Врач-психиатр дает напутствие  выздоравливающему главному герою рассказа, Надымову:
— Лучше и прочнее будет, если вы ко всему сказанному добавите одну маленькую подробность… семейную жизнь.
— Жениться? Мне? – изумился я.
— Да, вам! – твердо сказал Лагунов. — И почему бы вам не жениться?
— Да кто же за меня пойдет, во-первых? А во-вторых, к чему ломать еще чужую жизнь?
— Во-первых, особами женского пола, желающими сочетаться браком с мужчиною, — хоть пруд пруди, — их ничто не остановит. Вы же человек молодой, с положением, умный, и право же, есть в вас что-то… что нравится женщинам. А что ваши нервы были не в порядке, так у кого они особенно в порядке?
— Но если появится новая жизнь на таких подгнивших корнях? Ведь это преступление – производить на свет чахлое больное потомство.
— А вам явиться опять сюда, в лечебницу, – добродетель? Ваши  мысли, конечно, красивы, слов нет, но есть мысли человечные, светлее ваших… Имеете вы право на счастье? Личное счастье – не преступление, не грех. Все мы имеем на него право – и здоровые и больные. А дети… Ведь природа исцеляет, исправляет. А воспитание? Забыли его? Это такой рычаг, которому суждено ослабить силу аномалий и вернуть больное человечество к здоровой жизни в будущем.
— Так жениться? – все еще сомневался я.
— Непременно и скорее. Иначе может произойти рецидив. А попадет вам добрая любящая жена, окружит  вас такой атмосферою любви и тепла, что лучше всяких здоровых проживете, и умирать не захочется» .
         2 июля 1890 года, приехавший за 60 верст из Саранска дядя, священник Алексей Масловский, обвенчал 28-летнего племянника с 20-летней поповной  Анной Введенской в Христорождественском соборе. Через год в этом же соборе крестили первенца Миловских – Николеньку. Спустя месяц после свадьбы родные схоронили тестя, священника Алексея Александровича Введенского. В марте 1893 года скоропостижно скончался от тифа, заразившись при исповеди от прихожанки, 31-летний зять, муж сестры Анны  Алексей Всеволодович Бажанов, состоявший священником Христорождественского Собора. Отличавшийся чрезвычайной добротой, он в последние два года, когда неурожай подорвал благосостояние крестьян, добровольно отказался от сборов по приходу, помогал прихожанам, чем мог. Он состоял казначеем епархиального училищного совета по церковно-приходским школам. 13 мая 1893 года в Починках на свет появилась дочь Миловских, Софья. На крестины приехал смотритель Арзамасского духовного училища Алексей Иванович Милосердин.


Голодный год
     Сергей Николаевич прибыл в Нижегородский край, когда здесь уже два года жил В. Г. Короленко, который стал для него литературным учителем и справедливым критиком. Их встреча состоялась на Маресьевском хуторе в Лукояновском уезде, куда Короленко приезжал с семьей по приглашению хозяина — своего друга и спутника по американской поездке Сергея Дмитриевича Протопопова. Двумя годами раньше между Миловским и Короленко завязалась переписка в связи с участием в работе комитета помощи голодающим. Короленко, снабженный открытым листом и деньгами для народных столовых, объехал весь Лукояновский  уезд. Впечатления о страшном голоде  отражены и в творчестве  Елеонского . Ему за активную деятельность в комитете объявлена благодарность.
  Сборник рассказов «Под опекой» Миловский посвятил нижегородцу – С. Д. Протопопову, которому он считал  обязанным личным знакомством с великим гуманистом России.
  В 1892 году Поволжье охватил голод. «С какой-то систематической беспощадностью… природа преследовала
человека,— писал В. Г. Короленко. — По иссыхающим нивам то и дело проходили причты с молебнами, подымались иконы, а облака тянулись по раскаленному небу безводные и скупые. С нижегородских гор беспрестанно виднелись кругом огни и дым пожаров. Леса горели все лето, загорались сами собой…  Голод подкрадывался к нам из этого зноя и дыма, среди этой засухи; он был у нас, ходил по деревням уже два года, но мы его не замечали…» .
   
На фото: Открытие столовых в Лукояновском уезде в 1892 году

Ужасом веяло от надвигающегося бедствия. Испуг перед будущим охватил всех. Первый испуг выразился в огромных цифрах ссуд, затребованных земскими начальниками для помощи населению. Однако страх быстро прошел, и с осени вновь пришли обычное спокойствие, равнодушие к положению народной массы, расчет на ее выносливость. Но без широкой государственной помощи было не обойтись. Так  именно было в самом обездоленном Лукояновском уезде.
    В этот голодный 1892 год С. Н. Миловский, как и Короленко, работал в Лукояновском комитете помощи голодающим. Трудно забыть этих изможденных голодом  детей, крестьянский хлеб пополам с лебедой, и полное бессилие  власти.
   Административный произвол на Нижегородчине в 80-90-х годах ярко описан в дневниках В. Г. Короленко. Среди изображенных писателем образов – губернатор Н. М. Баранов и жандармский генерал И. Н. Познанский. Бывший моряк Баранов, герой русско-турецкой войны,  был человек интересный во многих отношениях, фигура яркая, колоритная, выделявшаяся на тусклом фоне бюрократических бездарностей. Человек даровитый, но игрок по натуре, он основал свою карьеру на эффектных акциях. Во время голода он то поддерживал лукояновских дворян, то объявлял им войну. Среди чиновников процветало воровство, раздоры между губернатором и начальником жандармского округа.
 «Узнав, что я намерен отправиться именно в Лукояновский уезд, чтобы там открыть столовые на деньги, поступившие в мое распоряжение через редакцию «Русских ведомостей», генерал Баранов сильно поморщился.
— Но ведь вы знаете… уезд совершенно  крепостнический… будут доносы… ».
И предложил план более «удобного путешествия». Тем не менее, Короленко настоял на своем.
    Он отправился в конце февраля 1892 года в ясный морозный вечер по арзамасскому тракту, имея при себе тысячу собранных рублей для помощи голодающим и открытый лист от губернского благотворительного комитета.  Он надеялся сделать работу за месяц, а пробыл там три. То, что он увидел и услышал там, потрясло писателя: плачущая от безысходности мать над просьбой четырехлетней дочери: «Зарой меня, мама, в земельку»; Ташинский завод, наделяющий подлесные деревеньки скудным заработком и сифилисом; нищие, бредущие по дороге и просящие «Христа ради». Причем, стыдясь просить в своей деревне, где недавно их знали как домовитых хозяев, они шли в соседние, а жители тех, соседних, направлялись к ним… В селах происходил ожесточенный спор из-за каждого места в открываемых столовых. Больные, изможденные упорной лихорадкой, селяне, женщины, с плачем кидающиеся к ногам, непрерывный вопль, — вот картина, которая встречала писателя, пришедшего с помощью.
  Короленко удалось открыть 50 столовых. Его доклад в Нижегородском благотворительном комитете достиг своей цели: губернатор Баранов выехал в уезд, сместил нескольких местных деятелей и увеличил государственную помощь. По уезду были разосланы прокламации революционной организацией «Группа народной воли». Молодой адвокат Н. Н. Фрелих, впоследствии сосланный в Сибирь, привез из Нижнего деньги, собранные в пользу голодающих среди адвокатов. И насмешил писателя словами:
— Ну, что, Владимир Галактионович, скоро ли здесь начнется революция?
  У придавленного, темного и голодного народа прокламации из города вызывали только досаду. Русская интеллигенция трудно, часто неумело и напрасно искала путей для проникновения в народ со своей мыслью… А деревня жила своей стихийной жизнью, и эти две струи, казалось, не могут слиться в одну.
Начало
     Трудно сказать, когда у Сергея Миловского родились первые рассказы — в годы ученичества или службы, где встретились ему яркие личности педагогов, духовных пастырей.
Жизнь сельского священника села Пермова Лукояновского уезда Нижегородской губернии Л. А. Введенского, чей дневник был передан Миловским Нижегородской губернской архивной комиссии и опубликован в ее сборнике в 1905 году, была типична для провинциального духовенства. «Это ужасный, раздирающий сердце стон, вырвавшийся из груди искреннего человека,— писал Миловский. — Введенский вышел из той среды, откуда и Помяловский, и окончил так же, как Помяловский ».
  Дневниковые наброски Введенского, как и их автор, стали основой для многих произведений Елеонского (образ отца Василиска Адамантова из рассказа «Под опекой», герои произведений «Вышный ум», «Пьяноборцы»). Его вдохновили слова священника Введенского: «Темный быт сельского духовенства будет светлее потому уже, что будет выдвинут на свет». В характеристике одного из героев рассказа «Вожделенное преуспеяние» угадывается вполне определенное лицо –  нижегородец В. И. Снежневский: «Ярый собиратель архивных материалов, всюду копается, в канцеляриях, в церквах, самый деятельный докладчик и секретарь в архивной комиссии».
   Миловский отсылает первые рассказы на суд писателя и журналиста В. Г. Короленко, и в Починках в 1893 году начинается многолетняя плодотворная переписка двух литераторов — начинающего и маститого. О недостатках, длиннотах в рассказе «На поповом дворе» Владимир Галактионович пишет мягко: «…по-моему, нужно еще тронуть, и довольно сильно, этот рассказ. В нем есть лица и эпизоды чрезвычайно удачные, но, сообразно с темой — он слишком растянут…, сокращать нужно все, что поддается сокращению без ущерба для главного, основного мотива…   Все это Вы скоро почувствуете и сами, а пока — я прошу позволения тронуть этот первый очерк, который должен проложить Вам дорогу в журнал». И далее: «Что касается посвящения мне лично, то я Вам очень благодарен за это намерение, но пока — подождем, так как это мне значительно связало бы руки...» .
  Миловский, обрадованный вниманием и деликатностью Короленко, отвечает: «…ничего, кроме благодарности не буду чувствовать к Вам за сокращение, изменение очерка «Попов двор»… прошу Вас делать с ним так, как находите лучшим». Для Сергея Николаевича, крайне неуверенного в достоинстве своих рассказов, очень дорого участие, доброжелательный отзыв и советы знаменитого писателя и журналиста. 1893 год официально считается началом писательской биографии С. Н. Миловского. Первый рассказ «На поповом дворе» подвергся серьезной правке редактора. В рассказе про сироту Павлушку, батрачившего на поповом дворе и любившего лошадей, вроде бы ничего особенного не происходит: рисуется теплыми красками сельская немудреная жизнь, взаимоотношения домочадцев, характер хозяина дома – умного и справедливого священника. Но вот умирает конь – и рушится весь строй попова двора: уходит Павел, потому что не может справиться с тоской по своему питомцу. На него накатывает тоска — неизбывная, русская, и ничто ему не мило — ни деньги, ни еда. И уходит он в никуда  искать душевное равновесие, которое обрел когда-то на этом поповом дворе. Много чувств и мыслей пробуждает рассказ. Да, он длинноват, многословен, но он о русском характере, о смутной русской тоске и печали, о необъятной русской дороге, зовущей  и успокаивающей путника. Это первая заявка на серьезный разговор о жизни.
     В Починках он породнился с семьей священника Алексея Александровича Введенского, женившись на его дочери Анне. У дяди Анны, младшего брата отца, Льва Александровича Введенского, умершего несколько лет тому назад, остались неопубликованные рукописи, которые отдала Миловскому дочь Льва Введенского. Сюжеты, подсказанные о. Львом, явили на свет  события прошедшей учебы, характеры встреченных Миловским в жизни  педагогов, церковнослужителей. Эту касту, почти неизвестную читателю, он хорошо знал. Эту тему порекомендовал и Короленко. Первые рассказы, опубликованные с помощью Владимира Галактионовича, воодушевили Миловского. Последующие рукописи, отосланные для журнала, Короленко раскритиковал. Начался мучительный поиск своего стиля. Сергей Николаевич штудировал мастеров рассказа – Мопассана, Флобера, и учился на ходу. Он писал Короленко, что надо бы заставлять начинающих писателей проходить ликбез по литературе, а до того не разрешать им публиковаться. Владимир Галактионович, в отличие от Горького, очень благосклонно отнесся к Миловскому. Он делился собственными находками, заставлял постоянно работать над словом, анализировать написанное. Можно сказать, что Короленко, как добрый садовник, бережно взрастил, взлелеял талант встретившегося ему законоучителя, помог поверить в себя. Именно Короленко посоветовал Миловскому взять псевдоним — С. Елеонский. Церковный, библейский псевдоним пришелся по душе Миловскому. Позже он писал под разными псевдонимами   — Николай Шиханов, Горюн, Млит, Спирит, Смотритель, Павлов, Провинциал и др.
      Мы не обнаружили сохранившихся писем к Короленко в последующие четыре года. Возможно,  они были утеряны при переезде семьи Миловских в Вятку и  в Сарапул. Следующие письма датированы 1897 и 1898 годом.
   Миловский был участником нескольких сборников издательства Товарищества «Знание», сборника памяти В. Ф. Комиссаржевской, популярного «Нижегородского сборника», средства от которого пошли на постройку общежития для детей учителей. Короленко отмечал неблагонадежность его рассказов с точки зрения цензуры.

В Вятке
    В 1895 году  С. Н. Миловский переведен с повышением в г. Вятку инспектором духовной семинарии и три месяца исправлял должность  заболевшего ректора семинарии.  Анна Алексеевна принялась за срочную ревизию одежды: платье, уместное в Починках, в губернском городе выглядело бы смешным и провинциальным.
  На фото: Панорама старой Вятки
 Повышение по службе и переезд в отдаленную епархию и  радовали, и пугали Миловского. С одной стороны, он оставлял здесь, на нижегородской земле,  тяжкие воспоминания о приступах душевной болезни, и многочисленных свидетелей своего нездоровья. С другой — направление в медвежий угол — глухую Вятку, известное место ссылки, особых иллюзий не вызывало. Было предчувствие новых тяжелых испытаний, которое его не обмануло.
    Жизнь в Вятке сразу не заладилась. Миловский встретил в семинарии не робких богобоязненных мальчиков, как в училище, а отчаянных неуправляемых подростков, вкусивших революционных идей, и не желавших подчиняться учебным правилам семинарии. А когда инспектору пришлось исполнять обязанности заболевшего ректора, началось  открытое неповиновение. Каждое его слово, каждый приказ семинаристы встречали ропотом и злословием, доводящим его до бешенства. Чем круче он применял администрирование, тем сильнее шел протест.
    Юнцы, отравленные революционными идеями, которыми воодушевляли их заезжие из столиц профессиональные революционеры, готовы были разнести по кирпичику все традиционные государственные институты. Миловский, в прошлом народник, понимал, что это увлечение революцией 
На фото: Духовная семинария в Вятке
для большинства не более, чем протест, юношеский максимализм, детская болезнь, которой он когда-то переболел в Казани, но не мог найти общий язык с зачинщиками. Для них он был врагом — представителем царского и семинарского чиновничества. Жена рыдала, боясь за детей, запрещала им гулять на территории семинарии, и просилась обратно на родину, в родные края. От отдельных реплик, выкриков, угроз  озлобленные юнцы быстро перешли весной к боевым действиям против нового инспектора, вымещая на нем всю ненависть, накопившуюся к семинарскому начальству. В окна квартиры инспектора полетели камни, и бесновавшуюся толпу из 400 человек, сметавшую все на своем пути, пришлось усмирять с помощью полиции. 20 зачинщиков были арестованы, преподаватели, испытавшие ужас беспощадного русского бунта, приходили в себя.
   Миловский был удручен происшедшим, вновь появились сомнения в своих способностях педагога, воспитателя. Ему не хватало выдержки, хладнокровия, терпения. Нет, администрирование не в его натуре. В эти же дни, наполненные тревогой, заболел Николенька. Воздух, отравленный злобой и ненавистью семинаристов и болезненными миазмами заболоченной речки Люльченки, оказался смертельным для малыша, который сгорел за несколько дней в малярийной лихорадке. Смерть любимого первенца произвела такое ужасное впечатление на Миловского, что он не хотел жить. Поскорее бы уехать из этого города, который оказался в его жизни еще хуже, чем Арзамас и принес ему и его семье только горе. Он написал прошение о переводе в «тихое место».
   В 1895 году Миловский  был награжден  серебряной медалью в память  почившего в Бозе Императора Александра III  и с облегчением принял  перевод в г. Сарапул смотрителем Духовного училища.

В «тихом месте»
     Перевод в «тихое место» состоялся без проволочек. Администрация Вятской духовной семинарии, испугавшись дальнейшей эскалации бунтарских выступлений, доходивших в иных семинариях до смертоубийства педагогов, и видя болезненное состояние коллеги, решило поскорее отправить Миловского подальше с глаз — на самую окраину губернии, в Сарапул. Благодаря «счастливому стечению ужасных обстоятельство» в Сарапуле родился новый прозаик.  Для Миловского многоликий Сарапул тоже оказался значительным, хоть  и роковым местом службы. Впрочем, писатель,  похоже, смирился со злым  роком, много лет  наступавшим ему на пятки.
   
На фото: Сарапул, начало XX века, ул. Вятская
Расположенный на пересечении сухопутных, водных, а позже и железнодорожных путей, Сарапул по своему устройству напомнил Миловскому нижегородские города. В отличие от них, здесь не было и следов крепостничества, народ был смелым, предприимчивым. Древняя полноводная красавица Кама огибала город, стоящий на подошве Старцевой горы, откуда дух захватывала картина синих лесных далей Закамья. Город бурно развивался, превращаясь в торговый, административный и духовный центр  Среднего Прикамья. Сарапул украшали православные храмы —  Вознесенский собор, Покровская,  Петропавловская, Воскресенская, Троицкая церкви, два единоверческих храма  (Георгиевская  кладбищенская и Николаевская), церкви монастырских приходов (Иоанно-Предтеченская и Благовещенская), множество домовых церквей и молитвенных домов.  Позже в Сарапуле будет открыта самостоятельная епископская кафедра. Здесь с 1820 года существовало духовное училище для подготовки церковнослужителей.
 
На фото: Духовное училище в Сарапуле (вид с ул. Троицкой)
«Состояние духовного просвещения в г. Сарапуле было в начале  XIX столетия более, нежели печально, — писал Д. К. Зеленин . — Здесь не существовало ни одного училища для детей духовенства, и последние принуждены были посылать своих детей на ученье в отдаленную Вятку, что при тогдашних путях сообщения было очень затруднительно».
     Впрочем, светское образование было немногим лучше: лишь в 1817 году были открыты уездное и приходское училище. Сарапульское духовное училище учреждено по инициативе протоиерея о. Петра Анисимова.  20 января 1820 года Сарапул торжественно праздновал открытие первой в крае духовной школы. Теперь уже не подлежит сомнению, что Сарапул жил и успешно развивался в XIX — начале XX века благодаря легендарным сарапульским меценатам —  людям, вложившим душу и  немалые средства в развитие всевозможных его отраслей и институтов. Всегда в Сарапуле находились личности, готовые служить общественному благу и двигать вперед судьбоносные для города проекты. Таков был городской голова, купец 1 гильдии Павел Андреевич Башенин. Благодаря ему город раньше других обзавелся  новинками цивилизации — водопроводом и электричеством. Таков был учитель Вештомов, создатель первой школы. Увлеченным первопроходцем был Колчин – создатель первой типографии. Нельзя не упомянуть о П. А. Анисимове, этом бескорыстном  вдохновителе, организаторе и меценате, создателе духовной школы.

 «Петр неукротимый»
  Петр Анкиндинович Анисимов (1777—1852) — сын бедного пономаря глазовского собора. Окончив Вятскую духовную семинарию в 1802 году, он служил диаконом кафедрального собора, глазовским протоиереем до 1809 года, затем был послан епархией в Сарапул соборным протоиереем «для поправления духовенства округи». В Сарапуле он был благочинным градских церквей, законоучителем в малом народном училище по просьбе сарапульского сообщества. Приезжего 32-летнего батюшку природа щедро наделила талантами. Он прекрасно рисовал, писал стихи, портреты и иконы, разбирался в архитектуре и строил храмы, разводил сады и экзотических животных, собирал исторические материалы (его материалы помогли восстановить историю первых вятских архиереев), развивал библиотечное дело. Ведь самая первая публичная библиотека в наших краях открылась в 1835 году именно в сарапульском доме протоиерея о. Петра Анисимова. Но главный талант Петра Анкиндиновича — организаторский — проявился в последующие десятилетия.
  На первых порах строгий о. Петр провел инспекцию церковнослужителей. Вызвал к себе престарелого священника из Нечкино Симеона Ремянникова по причине малограмотности для усовершенствования в грамоте.
Протоиерей подписывался в документах «Протопоп Петр», но в Сарапуле энергичного батюшку  называли «Петр неукротимый» за бурную общественную деятельность. По благословению Вятской консистории в селе Козлово он руководит строительством теплого храма по проекту известного архитектора С. Е. Дудина, в селе Данилове разрабатывает свой проект церкви, в Чеганде составляет план фасада, иконостаса, смету на строительство. Брат Петра, Михаил, тоже был архитектором-любителем, он даже наряду с Ф. М. Росляковым некоторое время состоял на посту губернского архитектора.
На фото: Вознесенский собор в Сарапуле

  После отечественной войны 1812 года, когда в Сарапуле появились пленные французы, Петр Анкиндинович взял на себя заботу о пленных и уговорил их за весьма скромное вознаграждение участвовать в строительстве храмов в селах Мазунино, Мостовое, Сарапульской Петропавловской церкви, торговых рядов и ограды Вознесенского собора. О. Петр сам составил чертеж соборной ограды и составил с несколькими торговцами контракт, по которому они получали пожизненное право торговать в строящихся в ограде собора лавках, за что внесли деньги. В короткие сроки работа была выполнена. Ограда служила более 50 лет. В центре Сарапула Анисимов разбил фруктовый сад.
   
На фото: Сарапульское духовное училище. Вид с ул. Сарапульской
Но главной задумкой о. Петра было открытие в Сарапуле нового учебного заведения. Человек энергичный, умный и образованный, хорошо знакомый с педагогическим делом, протоиерей Анисимов задался целью устроить в г. Сарапуле духовное училище. Пользуясь распространившимся тогда интересом к духовно-учебному делу, о. Петр  в марте 1819 года взял с духовенства слово «ежегодно вносить в кассу Сарапульского духовного училища денежный взнос: иереям по 20 рублей, диаконам по 15 рублей и причетникам по 10 рублей». Он ходатайствовал об открытии училища перед Преосвященным Амвросием, епископом Вятским, испросил у Сарапульского Вознесенского собора церковный каменный дом для училища.
 18 января 1820 года состоялось открытие Приходского духовного училища при «многочисленном собрании духовенства, гражданских чиновников и всякого звания и чина людей. Был совершен крестный ход в училищное здание, произносились торжественные речи и читались стихи». Разместилось училище «в доме, жертвуемом от Сарапульского Вознесенского собора над лавками». Разумеется, первым смотрителем стал Петр Анкиндинович, должность эту занимал 11 лет и поставил педагогическую работу на высокий уровень.
 
На фото: Проект реконструкции духовного училища
Два с половиной года о. Петр безвозмездно преподавал детям 2 класса все предметы, с особым удовольствием русский язык и литературу, историю, рисование. А жалование свое жертвовал на развитие училища. Кроме того, все годы его смотрительства духовенство Вознесенского собора ежегодно отчисляло в кассу училища по 500 рублей. По предложению о. Петра священник Сарапульского собора Евгений Юминов стал также безвозмездно учителем 1-го класса. Первыми учениками стали 39 сарапульских воспитанников, переведенных из Вятского духовного училища. На следующий год здесь учились уже 59 учеников вместе со  вновь принятыми. Но где было взять учителей? Петр Анисимов не нашел в Сарапуле достойных священников в учителя, поэтому сюда были посланы из Вятки выпускники семинарии Петр Мышкин учителем латинского языка  и Исидор Шкляев учителем греческого.
Когда в Сарапуле открылось Уездное духовное училище, учеников также набирали местных и из выпускников Приходского духовного училища. В Уездном училище было 53 ученика, в следующем — уже 103.
  В каменном доме в ограде Вознесенского собора, где расположилось Уездное и Приходское духовное училище, была теснота, духота, зимой холод такой, что ученики на занятиях сидели в шубах. Лишь половина бурсаков  помещалась в общежитии, а остальные жили на квартирах. О. Петр предлагал расширить общежитие за счет квартиры инспектора и  незанятых соборных лавок, но получил отказ. Купец Вечтомов отстроил в колокольне Покровской церкви две комнаты для общежития, но «из-за отдаленности колокольницы от училища и высоты здания» проект не был принят. И только через 17 лет училищное помещение было расширено за счет богадельни. Казенных квартир ни у смотрителя, ни у педагогов в то время не было.
  В 1826 году ревизор из Вятской духовной семинарии отметил, что сарапульские бурсаки не имеют ни кроватей, ни постельного белья, плохо одеты и обуты: получают они в год двое сапог и один халат из пестряди и бумагу; пища, приготовленная наемной кухаркой, редко бывает хороша, лекарств никаких нет и отношение к заболевшим очень плохое. Правление семинарии приняло меры: наняло «лекарского ученика», детям стали выдавать по две пары сапог, две рубашки с исподницами, две коленкоровые косынки, крашенинный халат с брюками и жилет из шотландки, бумагу, по пять писчих перьев и фунт чернильных орешков, из которых ученики варили чернила. Бурсакам высшего отделения стали выдавать новый или поношенный суконный сюртук.
  Число учеников в Сарапульском духовном училище всегда было очень значительным (от 103 до 182 человек), что объяснялось большим пространством Сарапульской округи, которая собирала учеников с трех уездов.
  Поступать в приходские духовные училища в то время должны были все дети духовных лиц с 7- 8 лет. Смотритель принимал строгие меры к 8-леткам, уклоняющимся от учебы. Перед началом учебного года каждый благочинный обычно представлял смотрителю училища список детей этого возраста и сведения, какие познания они имеют. Пройдя испытание, в сентябре дети поступали в училище. Были еще и «приватные ученики», обучавшиеся дома и являвшиеся только на экзамены. Из всех учебных предметов главное внимание обращалось на латинский язык. Учебники смотритель заказывал в правлении Вятской семинарии. Бурсаки пользовались этими книгами безвозмездно, а все прочие — за плату. Учебников было мало, географические карты появились в училище только в 1833 году. Училищной библиотеки не было до 1838 года, в  дальнейшем она стала довольно богата.
  Так как учеба была принудительной, то успехи учеников в науках были не блестящи, и в семинарию поступали единицы. Испытания или экзамены в училищах производились тогда трижды в год: в декабре, в начале мая и во второй половине июля. Итоговые экзамены назывались «публичными» и производились всегда при торжественной обстановке, в присутствии духовенства, именитых граждан и всех желающих из публики. За поведением учеников смотрел инспектор, который в отчетах делал пометки: «слишком резв», «склонен к воровству», «не ночевал в квартире», «замечен в буйстве», «в сквернословии и грубости», в «самовольной отлучке». Почти ежегодно кто-нибудь из учеников убегал из училища в свои села, нередко за несколько верст. Беглецов ловили и отдавали под строгий надзор старшему в бурсе, реже увольняли из училища. А вот «наказание лозою» практиковалось весьма часто. Ученики трепетали при одном имени «Акиндиныча». О. Петр в 1829 году сам едва не подвергся строгому взысканию «за непомерное наказание розгами 20 учеников». Инспектор Грессеров сообщил об этом в Вятку. Смотритель был строг не только к ленивым ученикам и шалунам, но и к неуспешным учителям. В 1824 году, например, он представил к увольнению весь учительский состав, что и было исполнено. Епархиальное начальство с неудовольствием воспринимало ретивого смотрителя, проявляющего излишнюю самостоятельность. В 1831 году Анисимов оставил смотрительскую должность и до конца своей жизни служил протоиереем Вознесенского собора.
  В продолжение 32 лет в Сарапульском духовном училище переменилось четыре смотрителя. Петр Анисимов был одним из самых выдающихся начальников. В продолжение шести лет он содержал в училище на свои средства трех бурсаков, впоследствии поместил в своем доме еще 10 учеников. Можно сказать, что без Петра Анисимова духовное училище в Сарапуле возникло бы гораздо позднее.
  Смотрителем Сарапульского духовного училища был и сын о. Петра, кандидат богословия Павел Анисимов, бывший  училищный инспектор. При нем училищное здание было расширено за счет покупки богадельни. Но он вскоре перешел на службу приходским священником Сарапульской Покровской церкви.
    Наиболее успешным, образцовым инспектором училища 26 лет  был священник Григорий Утробин. Он любил свое дело, даже отказался от учительской должности Трижды ему была объявлена благодарность за усердную  службу. Он зарекомендовал себя и как писатель. Его «Воспоминания» и «Записки приходского священника» были напечатаны после его смерти.
  Положение шести учителей духовного училища в то время было довольно бедственным: маленькое жалование — от 200 до 400 руб. в год, отсутствие служебного жилья. 20-30 рублей квартирных получали далеко не все. Епархия бесцеремонно вмешивалась и в личную жизнь преподавателей. Так Ивану Вершинину семинарское правление запретило жениться «для пользы службы». В 1837 году особым указом запрещено было учителям носить бороду и усы, «ибо последние принадлежат одному военному мундиру». Контроль над учителями был самый строгий. Достаточно было представления смотрителя, и учителя увольняли. Поэтому многие из них старались уйти  на церковную службу. За 30 лет в училище сменилось 57 учителей, из них только двое служили до смерти.
    Тридцать два года в Сарапуле существовали два духовных училища — Уездное и Приходское,  со 2 сентября 1852 года они объединились в единое «Сарапульское духовное уездное училище». Прежнее, Приходское, стало низшим отделением училища. По новому уставу прием учеников в училище стал производиться не каждый год, а через 2 года, причем принимались не все, достигшие 9-ти лет, а только  умеющие читать и писать, знающие молитвы и таблицу умножения. Побеги учеников из Сарапульского училища сошли на нет. Число учеников сократилось до 70-80, так как по соседству — в Елабуге и Глазове — были открыты два новых училища. Наказание учеников розгами с 1860 года  было запрещено. Успехи учеников стали выше, и сарапульские учителя получили признательность епархии.
   Помещением для училища служил все тот же соборный дом, пристройка к которому, где содержались бурсаки, пришла в негодность. Бурсаки были расселены на вольнонаемные квартиры, и с 1847 года бурса прекратила свое существование. В хозяйственной жизни училища появился «почетный блюститель по хозяйственной части», помогавший училищу как заботами, так и денежными субсидиями. Первым таким блюстителем стал с 1863 года  купеческий внук Алексей Трофимович Шитов.
 Синодский ревизор Зинченко в 1871 году нашел сарапульское училище «в очень грустном состоянии»: в  классах зимой холодно (сами наставники вынуждены преподавать в верхней одежде, а дети буквально коченеют, сидят даже в шапках);  они помещены неудобно в верхнем этаже здания Вознесенского собора, под ними — подвалы и лавки мелочных торговцев, двор тесен, от него зловонные миазмы проникают прямо в классы. Так как училище окружено рынком, то два раза в неделю во время базаров дети от шума и разных рыночных сцен не столько учатся, сколько развлекаются».
  По решению съезда духовенства прежнее помещение было продано Сарапульскому собору, а для училища приобретен деревянный на каменном фундаменте дом мирового посредника Левицкого на Троицкой улице. Дом потребовал значительного ремонта. Общежитие открыли лишь в 1883 году. Епархиальные субсидии учащимся были невелики — 3-5 рублей, пособием пользовались 48 учеников. Для содержания бедных учеников были учреждены 6  стипендий (имени священников Н. С. Дубовикова, П. Анисимова, В. Раевского и инспектора Г. Утробина).
  На фото:Вознеснский собор с торговыми рядами.
В 1883 году для училища был куплен новый обширный дом Разночинцева, построенный в 1878 году на углу Сарапульской и Троицкой улиц в стиле русского классицизма. Он имел узорную кладку, окна арочной формы, и вполне был приспособлен для училища, так как перед этим служил квартирой для женской гимназии. На улицу Сарапульскую выходило 15 окон, в центре фасада был парадный вход. При доме были два двухэтажных деревянных флигеля, службы и сад. Тотчас же при переезде здесь было открыто общежитие на 60 человек, столярная, токарная  и переплетная мастерские.  Спальные комнаты для учеников были устроены в одном из флигелей, в другом находилась квартира помощника смотрителя. Смотритель училища как протоиерей собора жил тогда в соборном доме.
В 1889 году была совершена пристройка к училищному зданию, которая была занята квартирой смотрителя и правлением. В 1895 году ко времени празднования 75-летнего юбилея училища, здесь, в зале второго этажа, была устроена домовая церковь на средства почетного блюстителя А. Т. Шитова. На крыше здания, под домовой церковью, возвышался купол с главою, увенчанный крестом. Тогда же устроена при училище и больница. Благодаря пожертвованию купца было прекрасно поставлено библиотечное дело. В учебно-воспитательном отношении училище в Сарапуле стояло выше большинства духовных училищ того времени. Для пресечения опозданий на учебу здесь были приняты весьма оригинальные меры: за каждый день просрочки возвращения с каникул со священнического сына взимали 15 коп., с диаконского — 10 коп., с причетнического — 5 коп.
В 1898 году епархия хотела было соединить Сарапульское и Елабужское духовные мужские училища в одно Елабужское и открыть в Сарапуле второе Епархиальное женское училище. Смотритель С. Н. Миловский с корпорацией учителей и Сарапульская городская дума выступили против объединения. «Елабуге ли равняться с нами: там и улицы-то немощеные!», — рассуждали думцы. Училище отстояли.
Здесь, на углу тихой улицы Троицкой, рядом с архиерейскими покоями, Сарапульское училище помещалось до самой революции. В годы гражданской войны здесь открылся первый военкомат, улицу переименовали в Красноармейскую. Много лет здесь размещался сельхозтехникум, затем жилые квартиры, районный суд.
  В Сарапульском училище, которое открыл  поэт, художник и архитектор Петр Анисимов, была прекрасная библиотека, и ученики воспитывались в любви к литературе. Писателем был инспектор Григорий Утробин, епархиальным журналистом Аполлон Чернышев. Через  75 лет после Петра Анисимова  литературную эстафету принял российский талантливый  прозаик С. Н. Миловский. Знаменитыми выпускниками училища стали этнограф мирового уровня и писатель Д. К. Зеленин, филолог  И. Д. Дмитриев-Кельда, архиепископ Ювеналий (Килин).

«Премудрый Пескарь» из Сарапула   
На фото: «Премудрый Пескарь» на сцене ЦГБ им. Н. К. Крупской г. Сарапула 28.01.2016, театр-студия «Дари-Дар», режиссер и исполнитель П.Селезнев.
 
     Из всех педагогов, прошедших службу в Сарапульском духовном училище, курьезную память о себе оставил Александр, сын Николая Семеновича Дубовикова, священника Вознесенского собора. О. Николай жил в деревянном доме Соборной площади, стоявшем на углу Вятской и Вознесенской (позже купцы Бодалевы выстроили там каменный дом). Долгое время Н. С. Дубовиков был учителем Сарапульского духовного училища.  В 1878 году праздновался 50-летний юбилей священника, в честь этого события была учреждена стипендия его имени. По подписке было собрано 1069 руб., и на проценты с этого капитала  содержали одного из бедных учеников.
Сын священника, Александр  Николаевич, приступил к службе учителем. Он был умен, прекрасно образован: окончил духовную академию. В Сарапульском училище, где учителями были, как правило, выпускники духовных семинарий, «академики» были редкостью. Либерально настроенный молодой «академик» пришелся «не ко двору» и был взят под надзор. Это так на него повлияло, что он ушел со службы, уединился и жил в полном одиночестве, не выходя из дома, и только сторож Вознесенского собора ему прислуживал и приносил продукты. Когда в 50-х годах XIX века приезжал на ревизию из Вятки М. Е. Салтыков, ему рассказали эту историю. Он заинтересовался этим типом, был у него, беседовал. И родилась гениальная сказка «Премудрый пескарь» с глубоким смыслом: «У молодого пескаря ума палата была. Начал он этим умом раскидывать и видит: куда ни обернется — везде ему мат. Был он пескарь просвещенный, умеренно-либеральный, и очень твердо понимал, что жизнь прожить — не мутовку облизать. "Надо так прожить, чтоб никто не заметил, — сказал он себе, — а не то, как раз пропадешь!" — и стал устраиваться. Он не женился и детей не имел. И прожил премудрый пескарь таким родом сто с лишком лет. Все дрожал, все дрожал. Ни друзей у него, ни родных; ни он к кому, ни к нему кто. В карты не играет, вина не пьет, табаку не курит, за красными девушками не гоняется — только дрожит да одну думу думает: "Слава богу! кажется, жив!"».
   Тип, обрисованный великим сатириком, был не редкость для Сарапула, где, считал Миловский, «молчалины преобладают».

***
 При приезде в Сарапульское духовное училище Миловский увидел двухэтажное  каменное здание темно-красного кирпича с широкими мрачными и грязными коридорами, с каким-то специфическим кислым запахом. Не было ни рекреационной залы, ни физкультурного кабинета.  Но епархиальные власти  и купцы-благотворители хорошо приняли нового,  образованного смотрителя, и по его прошениям понемногу выделяли средства на ремонт и реконструкцию училища. Так удалось расширить здание,  провести  электричество, создать приличный вестибюль, просторную рекреационную, залу на втором этаже с люстрой и диванами, примыкающую к ней училищную церковь с отличным иконостасом, дорогими коврами по всему полу.    Благодаря заботе благотворителя и церковного старосты В. П. Кривцова в 1909 году иконостас украсили миниатюрные разноцветные электрические лампочки.
   За 15 лет службы смотрителя С. Н. Миловского  училище  стало передовым среди духовных школ России.  Смотритель прошелся  удовлетворенным взглядом по помещениям училища. Зеленое сукно  стола в канцелярии, пишущая машинка, мягкие кресла и венские стулья, этажерки с книгами;  классные комнаты с партами, аспидными досками, кафедрами, фисгармонией;   столовая с обеденными столами и скамьями, всеми столовыми приборами;  спальни со свежезаправленными постелями, и двумя сменами белья на всех 90 воспитанников; портреты Государя Императора Николая II в зале и канцелярии; домовая церковь, киот с девятью образами, освещаемых лампадами. И его гордость — библиотека. Вместе с хорошо иллюстрированными духовными книгами, подобно Библейскому альбому Дорэ, здесь  были для детей учебники анатомии, географии, ботаники, курс гигиены, «Мир животных», книга Н. Блинова «Свет и во тьме светит», «Русские подвижники». А для педагогов  книги и журналы:  «Вестник воспитателя», «Русская школа». А кухня, пекарня, амбар, полный припасов, каретник и столярная со всем необходимым инструментом! Больничкой на шесть коек прекрасно управляет  врач Александр Капитонович Добронравов, который добился чистоты и порядка в классах и спальнях. Сами ученики не производят впечатления забитых бурсаков, это мальчики живые, приветливые, прилично одетые в серые костюмы. Детям духовенства и инородцам учеба  бесплатна, деньги за них платит духовенство, а   гражданские платят по 35 рублей. Училищная корпорация педагогов за эти годы сплотилась, как единый организм. Подобрались единомышленники: все высокообразованные педагоги  и священники — выпускники  Московской, Санкт-Петербургской, Киевской духовных академий, дворяне в чине коллежских и статских советников — Н. Чистосердов,  П. П. Соколов, В. О. Архангельский, А. И. Чернышев. А Миловскому  хотелось большего — всеобщего понимания, единства, любви среди преподавателей и воспитателей. Сослуживцы отмечали особую черту смотрителя – его стремление жить по принципу «в единении сила».
    Сам он преподавал в разные годы  катехизис и церковный устав,  священную историю, арифметику   и латинский язык во 2 классах,  географию и греческий язык в 4 классах. Неплохо удалось поставить обучение языкам, а нынче в училище введено  черчение и рисование, за отдельную плату – обучение игре на скрипке.
   За выслугу лет 18 ноября 1895 года он произведен в чин коллежского советника. Избран в совет Вознесенского Братства и во множество комиссий: по строению церквей, по благотворительности, в общество трезвости. Нет, жаловаться на судьбу не приходилось, она была милостива к нему.
   
На фото: семья Миловских и Бажановых
29 мая 1897 года у  Миловских родился сын Виктор. Теперь он  учащийся реального училища. Подросла  и расцвела 18-летняя  дочь Соня и поступила на историко-литературные курсы  Раева. Высочайшим указом 20 марта 1898 года  за выслугу лет  смотритель С. Н. Миловский произведен в статские советники. 6 мая 1900 года ему  пожалован орден Святой Анны 3 степени за отличную усердную службу, через пять лет — орден Святого Станислава 2 степени. Так, в повседневных служебных и домашних хлопотах, тайном литературном труде прошли 15 лет жизни в Сарапуле.
Опишем подробнее сарапульский период жизни писателя.    

Сарапульское житье-бытьё
   В сохранившейся  переписке писателя и местных газетах этот период службы Миловского отражен достаточно полно.  Из 57 найденных нами писем Миловского 19 адресованы В. Г. Короленко, 13 — режиссеру П. П. Гайдебурову, 24 — писателям и редакторам ведущих литературных журналов: Брюсову, Жилкину, Василевскому, Иорданскому, Миролюбову, Сементковскому, Протопопову. Ежедневно выходящая «Прикамская жизнь» под редакцией Н. Е. Ончукова сообщала о событиях светской жизни Сарапула и Прикамья, «Вятские епархиальные ведомости» повествовали о  духовной жизни в Вятской и Сарапульской епархии.
  В Сарапуле  смотритель духовного училища Миловский оказался в гуще дел духовенства. Архиерейский дом, где жил сарапульский Владыка, находился по-соседству с духовным училищем, и архиереи часто наведывались в духовную школу на занятия, экзамены, праздничные концерты. За время службы Миловского в городе сменилось пять архиереев: Епископ Никодим (Николай Боков), Владимир (Иосиф Благоразумов), Михей (Михаил Алексеев), Арсений (Аполлон Тимофеев, при рождении Алихан-Бек-Мурза, сын турецкого подданного) и уроженец Сарапула  Мефодий (Михаил Великанов). Все они принимали участие в развитии Сарапульской духовной школы.
В Вятке 16 декабря 1899 года проходил противораскольничий съезд, обнаруживший  в епархии до 100 тысяч раскольников, в том числе в Сарапульском викариатстве —  27 тыс., причем здесь найдены хлысты и скопцы, каких нет в прочих уездах. «Но нельзя унывать!» — ободряла церковнослужителей  епархия. Образованный миссионер Сарапульского викариатства о. Василий Тронин,  опытный в борьбе со старообрядчеством, утверждал, что это лишь жалкие остатки старинного поповского раскола. Только приезжие бегуны призывают народ уклоняться от переписи и не пускают в свои дома переписчиков.
Вдова Юлиания Алексеевна, родная сестра жены Миловского, перебралась из заштатного города Починки в Сарапул вместе с матерью-вдовой. Миловский похлопотал, и нашлось  место смотрительницы в Убежище для сирот, где Юлиания Алексеевна успешно служила несколько лет.

На фото: Семья Бажановых
«Этот гадкий конец века…», — писал Миловский Короленко в 1897 году, живописуя сарапульские толки о «мултанском деле», дрязги судейских между собой. Он обсуждает издательские дела, состояние российской прессы, критикует рассказы Горького, который «…или торопится или балуется. Темы берет интересные, факты живые, но удивительно тяжелая у него рука, — прочтешь его рассказы и как-то скучно и тупо на душе, ровно календарь какой читаешь». «Время уходит, — пишет он 10 ноября 1898 года,— и жаль за прошлое, прожитое бессмысленно». Теперь ему все, не связанное с литературой, кажется бессмысленным.
  Наступил новый, двадцатый век. Семейство Миловских пережило его трудно: занемогла жена, Анна Алексеевна. Супруги, связанные жизнью, страдали одними и теми же болезнями. Расстроенные нервы  весной привели смотрительшу в Казанскую клинику. 1 октября Сергей Николаевич в письме Короленко печалится: «Уж и въехала мне её болезнь – побольше 800 рублей (с марта и досель)», — не без расчета на гонорар.
 14 октября  Миловский, набравшись смелости, поздравил своего кумира, Н. К. Михайловского,  с 40-летием писательской деятельности и исповедовался ему в своих чувствах, как «человек из публики, благодарный читатель и почитатель»: «Мы, студенты Казанской духовной академии, кружком росли под влиянием Ваших идей… Паутина человеческой глупости  спадала с наших глаз… Мы были счастливы, имея в Вас руководителя, переживя восторги нового мировоззрения… Нет у Вас боязни мысли, нет ни одной унылой ноты. Честь Вам и слава и многие лета во славу русской литературы, дороже которой нет ничего на свете!»
  В начале 1901 года в переписке с редактором «Журнала для всех», Виктором Сергеевичем Миролюбовым, Миловский ярко живописует редактору мучения автора и мытарства рукописей по редакциям: «В одну редакцию примут, но цензор ставит крест, в другой год читают, а через два печатают, в третьей отвечают, что обеспечены на год-два всякими работами и, следовательно, немилости просим. Боишься-боишься, терпение лопается, вкус к работе ослабевает. При всем том, какое разнообразие отзывов по поводу одной и той же работы, — и все они – эти отзывы – как будто верны и как будто не верны. И сколько времени проходит для того, чтобы составить себе имя. В громадном большинстве оно является тогда, когда уже у человека силы истрачены, и он чувствует, что кончается». Была у Миловского давняя мечта: пожить летом на юге на берегу моря. Так и не осуществившаяся мечта…
  Тем временем в Сарапуле прошла череда смен епископов, назначение которых отмечалось весьма пышно и торжественно.
  Епископ Никодим, сын тамбовского священника, был назначен на сарапульскую епархиальную кафедру одновременно с назначением смотрителем С. Н. Миловского, в  1895 году. Он много заботился о духовных учебных заведениях. 21 января 1901 года Владыка служил последнюю службу в Вознесенском соборе, и 26 января отбыл из Сарапула на Дальний Восток по распоряжению духовного ведомства. Он сердечно попрощался с клиром и прихожанами: «Возлюбленные чада и братия мои! Немало жил я среди вас, свыкался с вами, сроднялся, можно сказать, срастался с вами духом воедино о Господе — теперь я должен оставить вас».
  Но недолго суждено было Сарапульской кафедре «вдовствовать». 17 марта 1901 года  приступил к службе епископом в Сарапуле Преосвященный Владимир (Иосиф Иванович Благоразумов) – сын пензенского диакона. Благочинный градских церквей, протоиерей А. Г. Утробин  встретил Владыку в Березовке. «Момент был торжественный, — писал талантливый журналист, учитель Аполлон Чернышев, — город как бы замолк, обычная дневная «злоба», усиливаемая днем базарной сутолоки, на некоторое время замерла; все спешили в соборный храм зреть и приветствовать Владыку».  Ближайшие магазины прекратили торговлю. Многочисленный народ с базарной площади устремился к храму. Из здания женской гимназии вереницами спешили на перерыв ученицы. Сюда же прибыло городское начальство, с ними — смотритель духовного училища С. Н. Миловский и многие другие должностные лица и почетные граждане. При самом въезде в город, около завода купца Н. В. Смагина, Владыка перешел из дорожного экипажа в ожидавшую его карету. Купец позвонил по телефону о приближении Владыки. Тотчас по получении известия на соборной колокольне, а одновременно с нею и во всех церквах Сарапула начался трезвон.
  Собралось на встречу все городское духовенство. Протоиерей Вознесенского собора В. П. Бережнев возвышенным голосом произнес приветственную речь: «Преосвященный Владыко! Могу с уверенностью сказать, что во врученном Твоему руководительству духовенстве Ты найдешь добрых и непостыдных делателей на ниве Христовой и усердных исполнителей воли епископа. Могу также заверить, что и паства сарапульская в религиозно-нравственном преуспеянии восходит от силы в силу. Но среди твоей паствы много и иных овец. Разумею старообрядцев, сектантов, магометан и язычников-инородцев. Много их! Воистину предстоит Тебе здесь тяжелый апостольский труд, который несли твои предшественники-епископы». Затем началась служба. Певчие исполняли концерт «Милости Твоея, Господи, во век воспою». Затем Владыка, благословив всех, отбыл в Крестовую церковь, где к тому времени собралось все городское духовенство вместе с церковными старостами.
    На следующий день о. Владимир совершал божественную литургию в Вознесенском соборе. С 12 час Владыка в своих покоях принимал должностных лиц, корпорацию духовного училища и почетных граждан города Сарапула. Получены приветственные телеграммы из Вятки и Елабуги.
  В понедельник 19 марта в 9 час Владыка посетил Сарапульское духовное училище. Он был на уроках священной истории и географии, спрашивал детей, ободрял их. Ласковый взгляд архиерея, его любезное обращение вызвало в детях неподдельный восторг. И еще более обрадовала весть, что Владыка будет служить в училищном храме литургию в среду 21 марта. 
  Надо было видеть, с каким радостным настроением ученики готовились к встрече архипастыря. В назначенный час все ученики училища расположились в два ряда от входной двери по коридору и лестнице по направлению к храму; при самом же входе Владыку ожидали: смотритель училища Сергей Николаевич Миловский, его помощник священник Соколов , сослужащие Вознесенского Собора и священник Женского монастыря — духовный композитор Алексей Чистяков . Ровно в 11 часов дня прибыл Владыка, приложился к кресту, ученики стройно запели тропарь Святителю и Чудотворцу Николаю, храмовому святому, и двинулись стройными рядами в храм. Началась литургия, при богослужении прислуживали ученики училища. Чтение положенных паремий исполнено было внятно и отчетливо преподавателем духовного училища, знатоком церковного пения,  Леонидом Флегонтовичем Худяковским . В пении  приняли участие и светские лица: прокурор Сарапульского окружного суда Николай Иванович Раевский и член того же суда К. С. Петропавловский. Они с глубоким чувством исполнили трио «Да исправится молитва моя» Бортнянского. С вниманием слушала немалочисленная публика, собравшаяся в храме, мощное пение; при пении Владыка  преклонил колена пред престолом Всевышнего. По окончании литургии, Владыка, обращаясь преимущественно к детям, сказал назидательное поучение. Затем проследовал в квартиру смотрителя, где во время чаепития Владыка вел беседу с учителями.
  В следующие дни Владыка побывал в женской гимназии, реальном училище и уездном училище; в каждом из них преподал учащимся наставление; посетил должностных лиц и некоторых почетных граждан города. «Ласковое и приветливое обращение Владыки, обходительность, внимательность ко всем и каждому производят на всех приятное впечатление. Маститый вид Владыки невольно внушает глубокое уважение. Пожелаем, чтобы факт совместного церковного пения послужил началом более тесного сближения Сарапульского светского общества с Церковью и ее деятелями», — писал Аполлон Чернышев.
    По предложению Преосвященного Владимира и совета Вознесенского братства 10 июня 1901 года  в Сарапульском духовном училище открылись первые педагогические  курсы для 30 учителей церковных школ. Таких еще ни разу не было в Сарапуле. Ассигновано 1485 рублей на содержание курсистов и плату за труды руководителей. На курсах преподавали: учитель русского языка Сарапульского духовного училища Николай Чистосердов , по арифметике и чистописанию – уездный наблюдатель церковных школ, священник Аполлон Овчинников; по церковному пению – регент Елабужского собора Николай Дьяконов. Священник Сергей Феофилактов дал два примерных урока по Закону Божию. В просторной зале училища велись занятия, в свободных классах помещались заведующий курсами (уездный наблюдатель священник Василий Ананьин) и руководители, в нижнем этаже квартировали учителя. Для квартир учительниц городским головой Федором Гавриловичем Пешехоновым  бесплатно на время курсов отведен был свободный школьный дом. Чай, обед и ужин для всех подавался в училищной столовой; все также пользовались готовыми кроватями и постельным бельем. Словом, жизнь курсистов с внешней стороны обставлена была такими удобствами, каких и желать лучше нечего.
  Все учителя и учительницы, вызванные уездными отделениями, явились заблаговременно, и 10 июня 1901 года в полном составе слушали архиерейскую божественную литургию в Крестовой церкви и после нее молебен пред началом занятий. Преосвященный Владимир благословил начинающиеся занятия: «Церковно-приходские школы считают наиболее соответствующими духу народа, на них отпускаются крупные суммы. Но персонал учащих не всегда подготовлен к своему высокому призванию. Педагогика — дело трудное, требующее особенного искусства, тем более с некультурными деревенскими детьми и еще более с детьми народа, погрязающего в язычестве. Через детей вы вносите свет в этот мрак невежества, через них вы влияете на эту среду. Судите сами, как велико дело».
  На курсах все время работали школьные классы. Когда детям был обещан каждодневный чай и подарок за исправное посещение занятий, явилось их так много, что легко набрали 30 человек. Курсисты и курсистки давали в классах уроки с последующим их разбором. Отзывы делались чрезвычайно тактично, щадя самолюбие и не роняя достоинства учителя. Как утренние, так и вечерние занятия каждый день оканчивались уроками пения. Знаток пения и опытный преподаватель, Дьяконов сумел в короткое время научить пению. На экзамене все курсисты весьма удовлетворительно пели по нотам догматики и разные ирмосы. Каждый день учителя трудились на курсах с 8 час до 9,5 час, но никто не жаловался на усталость. 12 июня курсы посетил профессор Казанской духовной академии Н. И. Ивановский, и остался весьма доволен. В воскресенье курсистам  устроили прогулку в село Яромаску. По пути в храме мужского монастыря на Старцевой горе отслужили молебен Св. Гурию, Казанскому Чудотворцу; пели курсисты. Затем рассматривали подробно устройство двух домов, бывших убежищами для раскольников-бегунов. Осмотрели паровой канатный завод Н. П. Зылева . В Яромаску пришли уже около восьми часов вечера. Во второе воскресенье курсисты стройно спели в Крестовой церкви вечерню. Так в постоянных трудах незаметно подошел день апостолов Петра и Павла, день торжественного акта для курсов.  29 июня каждый из курсистов получил из рук Преосвященного удостоверение с обозначением успешности по пению.
   Кроме духовного круга С. Н. Миловский  стал вхож в высшее чиновничье общество.  По хозяйственным нуждам приходилось общаться и с купцами  — Пименовым, Вольфом, Низметдиновым, Таначевым. Общение это помогало писателю с достоверностью описывать черты окружающих его лиц, включать их в сюжеты своих рассказов. В письмах Короленко он сообщает, что перешел на сюжеты из жизни духовно-учебных заведений и в этой, более ему известной области, «легче плавается». После прошедшего «мултанского процесса» с обвинением удмуртов в человеческом жертвоприношении, Короленко, доказавший невиновность удмуртов, интересуется сарапульскими участниками процесса. И Миловский дает довольно резкие характеристики священнику-просветителю Н. Н. Блинову , адвокату Михаилу Ионовичу Дрягину, прокурору Николаю Ивановичу Раевскому, редактору газеты Николаю Евгеньевичу Ончукову: «Вы спрашиваете о М. И. Дрягине. Он живет в Сарапуле, я знаком с ним и мы бываем друг у друга, но редко. Ведет он дела, главным образом,  уголовные, а нажива-то адвокатская – в гражданских,  и в ведении дел торговых фирм. Его товарищи по профессии живут здесь богато — 4 – 5 тысяч  в год зарабатывают, составляющих предмет зависти для всех членов суда. …За «мултанское дело» суд дуется на него, хотя прежняя острота отношений прошла, но больше, впрочем, упоминают Вас, приблизительно в таких выражениях: «Ездят эти разные Короленки по городам и собирают разные сведения».  О Дрягине ходили раньше слухи, что он будто бы взял за «мултанское дело» 40 тыс. Теперь, конечно, этого никто не оспорит, так как все это «мултанское дело» принесло Михаилу Ионовичу и всем другим, участвующим в нем, материальный ущерб. Вообще Михаилу Ионычу живется несладко. И главная гадость, по-моему, та, что все адвокаты между собой живут хуже, чем с судом, без стеснения поливают друг на друга ушатами помоев. В этом орошении достается и Михаилу Ионовичу, а он, в свою очередь напяливает лохань на чью-нибудь голову». Нелестную характеристику Миловского получил и священник Н. Н. Блинов: «Что касается Блинова и его сетований, то они вполне понятны. Он давно отстал от своей духовной братии, но не пристал и к противоположному берегу. Его неудачная вылазка в тоге ученого попа оказалась смешной… Говорят, что он на Киевский съезд попал контрабандой – взял отпуск у архиерея в Киев под предлогом поклонения святым мощам… Долговременная жизнь в захолустье повлияла на него неблагоприятно, — его голова приучилась делать выводы без достаточных оснований. Это вполне понятно. Живя среди людей с верою в бесовскую силу и во всякую нечисть, невольно охватываешься этой атмосферой, дышишь ею, разучишься думать логично, а затем в одно прекрасное время и начнешь играть парад. Нужна дезинфекция, а её-то подчас не хватает. Блинов же к тому и не молод, ему более 60. На старости лет – и такая рюха! – это хоть кого огорчит, а он знает себе цену… А теперь очутиться ни в тех, ни в сех. Вот он и оплакивает свое грехопадение, прося Вас принять под своё благоутробие…».
  Несправедлив Миловский к о. Николаю, защищавшему смотрителя  после смерти от клеветников. Трудно кандидату богословия понять первопроходца, «шестидесятника», отца десятерых детей, который строил школы, открывал приюты, писал учебники для удмуртов, изучал их быт, не боялся сказать правду, лишиться службы. Слишком разные они — небогатый, гонимый властями сельский иерей, хлебнувший лишений, и «академик», уважаемый руководитель духовной школы, привыкший к достойному уровню материальной жизни. К тому же, между ними 22 года разницы в возрасте. В словах Миловского сквозит ирония, превосходство молодого обеспеченного человека с прочным служебным положением. Кроме того, ему, обязанному Короленко вхождением в мир литературы, удобнее принять короленковскую, а не блиновскую версию «мултанского дела». Потому Миловский и жуткую историю  о мнимом «жертвоприношении» подает в угоду писателю в анекдотическом виде: «Во время языческого моления или,… – страшное дело – принесли человека в жертву, но не воршуту или кереметю , а обыкновенному общечеловеческому чувству – ревности. На месте мольбища остались двое вотяков — «Отеллы» и такой же «Дон Жуан». «Отеллы» были выпивши, а «Дон Жуан» пьян до бесчувствия. «Дездемоны» были дома, прочие персонажи отсутствовали, и во тьме ночной, при свете разгоравшегося священного костра, совершилась глухая драма. Бесчувственному «Дон Жуану» закрутили руки на лопатки, связали и ноги, продели длинную жердь между рук и ног, понесли к непотухшему костру и…. оставили в костре связанного с жердью… Когда Раевскому донесли о сожжении человека в Старом Мултане во время языческого жертвоприношения, он, отложивши все, стрелой помчался в Малмыжский уезд, в надежде прибыть хотя бы к концу такого редкостного ритуала и почерпнуть в дыме человеческой жертвы новое вдохновение… Но эти сладостные мгновенья неукротимой фантазии продолжались не более 24 часов. На поверку оказалось, что новое «мултанское дело», как говорили сарапульские остроумцы, отложено… на неопределенное время. Прокурор Н. И.  Раевский вернулся с языческого требища огорченный, разочарованный мнимым «жертвоприношением»,  и даже как будто в комичном положении».
Миловский «моет косточки» Раевскому как завзятый сарапульский сплетник. Ранее в письме Короленко в 1897 году, он писал, что Раевский, начавший службу участковым врачом в селе, был вскоре уволен земством за плохую службу, и от нечего делать, примазался к прокурору в качестве секретаря. Впрочем, фигура прокурора, действительно, малосимпатичная, и, скорее всего, прототип одного из сатирических героев Миловского.
О редакторе Николае Евгеньевиче Ончукове и его жене у Сергея Николаевича еще более негативное мнение: «Ончуков издает здесь газету, паршивее которой в России не существует, да  пожалуй, и во всем мире. Поливает на евреев, поляков, финляндцев помоями… Меня,  да и всех здесь вообще удивляет эта травля — что ему худого сделали евреи, поляки и прочие инородцы?.. Просто каверзничает по низости душевной… Сам он называет себя «анархистом». Жена у него — какая-то хабалка, пишет в газете под псевдонимом «Гугай» и такую гниль разводит, что просто взять бы, да и вышвырнуть. А чета эта, замечаю, возомнила о себе высоко, считает себя руководителем общественного мнения. Смешно и горько… Собирал бы он песни, былины, трудился по археологии и был бы на месте. А то взялся за газету и вот вам… газету свою называет сарапульский парламент. В этом-то борделе парламент!? Нет, как ни плох Сарапул, но избавь его от такого престолодержателя».
    В сатирических характеристиках известных сарапульских деятелей Миловскому, увы, далеко до салтыковских социальных разоблачений. В его словах сквозит что-то болезненное, неприязнь, раздражение, досада, может быть зависть к более независимым, чем он,  оппонентам. Обруганный Миловским редактор Ончуков с удовольствием печатал очерки и рассказы смотрителя в «Прикамской жизни», а Гугай-Ончукова нашла теплые и  проникновенные слова в некрологе на смерть писателя.  Судьба Н. Е. Ончукова и его семьи сложилась не лучше, чем у Миловского. Когда большевики закрыли газету, Николай Евгеньевич бежал от репрессий на Дальний Восток, оставив жену в Сарапуле. Ему предстояли развод, новая женитьба, болезни, два ареста, непосильная работа на лесоповале и смерть в советском исправительном лагере под Пензой.
  Миловский привычно жалуется  редактору «Нивы» Ростиславу Ивановичу Сементковскому на условия литературной работы — «вдали от умственных центров, интеллигентного общения, глушь ужасная». На первых порах в Сарапуле он действительно чувствовал себя «белой вороной» в обществе купцов, судейских, духовенства. Но постепенно крепли связи с гласными и духовенством, которые помогали смотрителю в хозяйственных делах. Он подружился с интеллигенцией и думскими деятелями, которые мечтали преобразовать уездный город в губернский.
  8 мая 1902 года  в Сарапульском кафедральном соборе в присутствии Вятского губернатора, чиновников и большого количества граждан состоялось наречение епископом Сарапульским Преосвященного Михея  (Михаила Алексеева). Он происходил из дворянской петербургской семьи, окончил Морской кадетский корпус, служил в военно-морском ведомстве, прошел путь от гардемарина до капитана. На флоте познакомился с Иоанном Кронштадским, который стал ему духовным отцом. В 1890 году после смерти жены Михаил вышел в отставку, окончил Московскую духовную академию и принял монашество.
  25 июня 1902 года в письме Сементковскому Миловский пишет, что собирается через месяц в Петербург. Поездка связана с подготовкой к изданию «Знанием» книги его рассказов. В сентябре Миловский посылает Владимиру Галактионовичу список рассказов, выбранных издательством для книги тиражом 4 тыс. экземпляров, и просит разрешение на посвящение ему сборника.
  25 января 1903 года он пишет и шлет Короленко новый рассказ  — «То, чему не пропасть» (впоследствии рассказ назван «Хрустальное яблоко») и упоминает только что написанное им биографическое произведение «Тронутые». Эти два рассказа — значительные вехи в творчестве сарапульского писателя.
 8 июля 1903 года юбилей Короленко Миловский тепло и благодарно поздравил писателя и учителя с юбилеем и  вспомнил первую встречу с ним: «Вы тогда одобрили мою первую литературную работу, вдохнули в меня дух вновь, помогли отдаться дальнейшей работе. И с тех пор для меня открылась надежда на лучшие дни».
Весь год Сергей Николаевич проходит ликбез писателя, штудируя Флобера и Мопассана, и жалеет, что раньше не читал их, меньше бы было напрасного труда: «Надо прямо установить экзамен для всякого дебютанта по беллетристике, знают  они хотя бы о лаборатории таких художников, каковы Флобер и Мопассан… Ох, эти муки слова!»
  22 апреля 1904 года скоропостижно умер кумир юности Миловского, Николай Константинович Михайловский. Убитый горем, Миловский пишет письмо Владимиру Галактионовичу: «Что-то необычайно дорогое, родное и великое унесла с собою неожиданная смерть Н. К. Михайловского. Грустно вообще жить, а без Михайловского – невыносимо».
   От горьких дум смотрителя отвлекли лишь хлопоты по встрече в духовном училище знаменитого проповедника     Иоанна Кронштадского, который прибыл в Сарапул 21 июня 1904 года по приглашению епископа Сарапульского Михея.
   Два великих современника Миловского — Иоанн Кронштадский и Лев Толстой были невероятно популярны в свое время. К ним ежедневно шли люди — в Кронштадт и в Ясную Поляну. Отец Иоанн даже среди святых занимал несколько особое место. Он был не монахом, а приходским священником, обремененным семьей. Но практически был признан святым еще при жизни. С 16 до 18 июня Иоанн Кронштадский был в Вятке, откуда отбыл в Сарапул через Пермь. Когда он приехал в Вятку, закрылось 138 магазинов и лавок и люди устремились на встречу с «батюшкой».20 июня Иоанн Кронштадский в сопровождении преосвященного Михея прибыл в Сарапул и был встречен на пристани громадной толпой народа. Затем он совместно с епископом и 24 местными священниками  совершил в Вознесенском соборе божественную литургию. Небольшой собор не мог вместить всю массу народа, большинство запрудило Соборную площадь в ожидании «батюшки». О. Иоанн сказал две проповеди, коснулся военных событий на Дальнем Востоке.
   21 июня 1904 года  в зале Сарапульского духовного училища собралось окрестное духовенство на встречу с Иоанном Кронштадским. Началась его беседа с собравшимися — о Божьем деле и современности, о страсти к развлечениям, о духовной жизни. Затем гость служил литургию в церкви Иоанновского мужского монастыря, а на следующий день — в женском монастыре. Облачение Преосвященного было изготовлено монахинями Сарапульского Благовещенского монастыря. 23 июня И. Кронштадский выехал из Сарапула на пароходе в Вятку, затем в Котлас.
   В  середине лета пришло скорбное известие из немецкого города Баденвейлера, где 15 июля 1904 года умер А. П. Чехов. Миловский пережил смерть любимого писателя как личную трагедию.
4 августа он пишет исповедальное письмо своему учителю, Короленко. Сообщает, что напечатаны многие его рассказы: «Донская речь» издает три рассказа — «Грубиян», «Огорчение», «Ссору», Вятское книгоиздательство — «Папашу-крестного», «Подпаска», саратовский «Волжанин» — «Юбилей», что даже  чех А. А. Врзал, историк и переводчик, прислал свои переводы рассказов Миловского. Но жизнь Миловского в Сарапуле крайне осложнилась. Он решил уйти со службы в отставку, если не удастся связать работу с литературой. «Все равно рано или поздно прогонят меня со срамом. Кажется, я вам писал, как сердит Победоносцев на мою книгу, особенно «Огорчение». Желал знать автора. Кроме попов в последнее время стали злиться чиновники за «Купальню», и следователь Феликсов (в рассказе Счастнев) подбирает материал для предания меня суду за диффамацию (опозорения в печати), только ждет прокурора. Он великий дурак, и Счастнев списан с него целиком… Надо убираться подобру-поздорову с двумя прекрасными отзывами синодских ревизоров и орденом Св. Анны 3 степени  — за беспорочную службу. А то «порочность» Елеонского повредит «беспорочности» Миловского».
Между делом, он сообщает, что в Сарапуле набрано и уже отослано без особых уси¬лий на памятник Николаю Константиновичу Михайловскому свыше 120 рублей. Очевидно, что инициатором сбора средств являлся сам Сергей Николаевич.
     Ему нисколько не жаль  оставлять это сарапульское житье — «спокойное, глупое, буржуазное», он был благодарен «возможности настоящего литературного труда», только боится «очутиться на улице с ребятишками». Ему хотелось бы работать  в Петербурге в полную силу, «ведь выше литературы ничего нет в жизни!». Но нужны были деньги «для ликвидации со здешнею, в общем, крайне бестолковою жизнью». Пришли старые мысли о  «ликвидации жизни», свидетельствующие о глубоком душевном кризисе. Писатель чувствует угрозу своему положению, торопится закончить дела и оставить Сарапул до 1 сентября. Но денег нет, и требуемого аванса никто из редакторов не высылает.
   13-14 сентября 1904 года Максим Горький добавляет горечи в болезненное состояние Сергея Николаевича своим резко критичным письмом: «подождите выпускать вторую книжку, ибо она будет много хуже первой. Для кого и для чего вы пишете?... самый внимательный читатель наших дней — грамотный рабочий, мужик-демократ… Что вы даете этому читателю?». Менторский тон пролетарского писателя оскорбителен для кандидата богословия, который помнил Горького полуграмотным парнем, и достаточно критично относился к его творчеству. Впоследствии и Горький изменит свое мнение и признает Миловского  знатоком быта сельского духовенства.
   А  пока смотритель  в мучительных сомнениях едет в Санкт-Петербург. Рвать все связи в Сарапуле и переезжать ему болезненно-сложно, а друзей, способных помочь, нет. Мало того, здесь, в Сарапуле, остаются зависимые от него родственники жены, Бажановы.  Его душевное состояние описал А. И. Иванчин-Писарев в письме 12 сентября 1905 г С. А. Венгерову, автору биографического словаря писателей: «В прошлом году он (Миловский) был в Петербурге и поражал всех своей нервностью, соединенной с удивительной трудоспособностью. Как ни старался он замаскировать свое участие в литературе, но попы разнюхали, и, в конце концов, он принужден был отказаться от педагогической деятельности. Уехал – и скоро жена его сообщила нам, что он попал в Казанскую окружную больницу для душевнобольных».

Птица из его стаи
      Разбираясь в противоречиях поступков С. Н. Миловского, мы искали среди его окружения коллег, родных, которые особенным образом повлияли на  его судьбу, возможно, явились причиной его преждевременного ухода из жизни. Когда мотивация поступков мужчины неясна, причиной может быть женщина, учат нас французы. Cherchez la femme!  — говорил А. Дюма, и в нашем случае так все и оказалось.
  Это была женщина, поэтесса, 30-летняя петербурженка. Она звалась Галиной Галиной. Птичий псевдоним шел к ней, черноглазой, черноволосой, подвижной. У нее было простое русское имя Глафира, отчество — Адольфовна от немца-отчима, и множество фамилий: Ринке, Эйнерлинг, Мамошина. Странность эта объяснялась просто: фамилии и отчества мужей матери и дочери оставались в роду, как засушенные цветы в семейном альбоме. Она писала о себе: «Отец был русский, мать тоже. Предки были малороссы, есть и немецкая кровь».
 На фото: Глафира Эйнерлинг (псевд.. Галина Галина)

 Сергей Николаевич читал ее стихи в журнале «Русское Богатство», но увидел поэтессу в редакции литературного журнала лишь в сентябре 1904 году. Он сам был чужаком в редакциях, общаясь с издателями больше по переписке. И в этой необычной женщине, отнюдь не красавице,  которая вела себя просто, но с достоинством, и не думала кокетничать, а была сама по себе, он сразу увидел родную душу, свою масть. Галка… из семейства вороньих. Стало быть, из его стаи, ведь он урожденный вороновский. Пара случайно забредших белых ворон в  общество бывалых прагматичных литераторов… Они  вместе вышли  из редакции, и время для Миловского остановилось. Он не помнил дороги, по которой они шли, не помнил слов, что ей говорил… Одна мысль ясно разливалась в его сознании и освещала всю его прошлую 43-летнюю жизнь: «Это она! Вот я ее и встретил. Как же дальше жить без нее?!»
    Она родилась в 1973 году в Петербурге, окончила гимназию. Начала писать стихотворения с 9 лет. Четыре года служила на телеграфе. Вышла замуж в 1893 году. Первые её стихотворения были напечатаны в 1895 году в «Живописном обозрении», потом в «Русском богатстве», «Жизни», «Образовании», «Мире божьем». В 1902 году вышел первый сборник её стихотворений, в 1906-м — второй, «Предрассветные песни». Стихи Галиной, окрашенные влиянием Надсона и Якубовича, событием не стали: В. Брюсов, З. Гиппиус, отмечали наряду с искренностью и музыкальностью её стихов их однообразие, «шаблонность размера и рифмы». Другие, напротив, считали, стихи Галиной - Эйнерлинг изящными и лёгкими. Очень искренняя поэзия её посвящена весне, природе, робкой любви, отчасти и общественным настроениям. В начале своего творческого пути Г. Галина отражала демократических настроения. За стихотворение против отдачи в солдаты 183 киевских студентов «Лес рубят — молодой, нежно-зелёный лес», она подверглась административной высылке из столицы на один год. Это стихотворение появилось в печати сначала за рубежом, а потом перепечатывалось в русских социал-демократических изданиях, ходило в списках. Накануне демонстрации 4 марта 1901 года, состоявшейся на Казанской площади в Петербурге, поэтесса прочла его в Союзе писателей в присутствии В. Г. Короленко, А. М. Горького, Д. Н. Мамина-Сибиряка. Стихи ее приобрели в то время большую популярность, часто звучали с эстрады, на студенческих сходках и вечеринках. Г. Галина откликнулась на англо-бурскую войну циклом стихов о бурах. Стихотворение «Бур и его сыновья» («Трансваль, Трансваль, страна моя»), стало народной песней: особенно часто звучала она в дни первой русской революции 1905 года и в гражданскую войну. Безыскусные мелодичные стихи Галиной были в начале XX столетия во множестве положены на музыку. Широко известны романсы С. В. Рахманинова на слова Галиной «Здесь хорошо...», «Как мне больно...», «У моего окна...». Писали музыку на стихи Галиной композиторы М. Гнесин, Глиэр, А. Гречанинов, Б. Асафьев. Кроме стихов, Галина писала сказки для детей и рассказы, занималась переводами драматических произведений.
     Эмансипированная женщина, сама зарабатывающая себе на хлеб, Галина не торопилась вновь связать себя брачными узами. А чувство долга Миловского перед семьей, детьми, неработающей женой, убивало писателя. И казалось ему, выхода нет, и не будет. Глафира не держала его, и он уехал, и в ночной тоске в Сарапуле за тысячи верст от любимой женщины ее образ превращался под писательским пером то в смуглую Качук, то в революционерку Капочку, то в учительницу Машеньку…
  Узнав, что она ждет ребенка, он не находил себе места. Тут и у здорового человека пойдет голова кругом, что же было говорить о тонко чувствующем совестливом писателе с обнаженными нервами. Психика его не выдержала. «Арзамасский ужас» вновь накатил на него, пугая обмороками, головокружением, бессонницей. Видя его состояние, жена настояла на лечении в  Казанской окружной лечебнице Божьей Матери Всех Скорбящих.  Он пробыл там четыре месяца до 20 июня 1905 г., а после до осени находился на амбулаторном наблюдении у психиатра Н. Н. Топоркова. Сергей, сын Глафиры и Миловского, родился в Петербурге, когда смотритель долечивался  в Казанской клинике. Диагноз, который поставили Сергею Николаевичу   врачи в «скорбном листке» звучал так: «Явление предсердечной тоски и пониженного самочувствия». Разве могли эти слова отразить всю  боль и трагичность его существования? Его «беловоронность» была слишком заметной. В самой понятной и до младых ногтей знакомой ему среде духовенства он был формально свой, а душой либерала далёк, и живописал далеко не лучшие её стороны. А просвещение? Подобно педагогу о. Николаю  Блинову, он  разработал такую программу обучения «инородцев» , которую  стали применять  и в других училищах. Тем не менее,  педагогическое поприще не приносило ему удовлетворения, казалось ему фальшивым.  Его образ мыслей, идей  мало кто понимал в этом купеческом городке. Свои литературные достижения  он тщательно скрывал   от друзей и родных, но в маленьком городе такое шило в мешке не утаишь, тем более что персонажи его рассказов были узнаваемы.
    
Возвращение
  22 апреля 1905 года Миловский пишет письмо Короленко из Казанской лечебницы: «До сих пор я не отвечал на Ваше доброе письмо от 10 марта, — всё казалось, что не выздоровел и останусь до конца дней с безумием и в безумии… но теперь настолько восстановился сон и настолько вообще чувствую себя, что хочется жить и кажется, что поживу еще на белом свете». Несколько месяцев Миловский лечится у доктора Николая Николаевича Топоркова. Жена, Анна Алексеевна неотлучно с ним. Она пишет Короленко, хлопочет о гонораре:  «Горячо благодарю Вас за участие, с которым Вы отнеслись к моему Сергею Николаевичу Миловскому. Когда он читал Ваше хорошее сердечное письмо, — он плакал».
Из больницы Миловский вышел посвежевшим, почти выздоровевшим и принялся за ежедневный свой труд — смотрителя и педагога. Епископ по-доброму отнесся к выздоравливающему смотрителю, учитывая прошлые его заслуги, и разрешил служить в прежней должности. Но, вероятно, ограничил литературную деятельность педагога. С этого времени Миловский пишет под другим псевдонимом — Николай Шиханов. Он торопится доделать, отправить рассказы в различные редакции, ведет прежнюю переписку.
 Вернувшись в Сарапул, Миловский получил заботливое письмо от Протопопова, на которое подробно ответил: «Со вступлением в обычную колею и необременительную сутолоку тех интересов и работ, где не требуется никакого напряжения разума и чувства, где всё – шаблон, мне стало еще лучше, чем в Казани. Отношения к сослуживцам очень милые – они все искренно рады, что я опять среди них. Архиерей тоже рад – по общей доброте душевной, ему присущей, и потому еще, что плохим служащим с его точки зрения я не был…  Я иногда так себя хорошо чувствую, что, кажется, что я вновь вернусь к писательству, что я буду опять испытывать все чудные мгновенья творчества, что я, как будто, и не лишен своих сил… Может быть это мечта, мираж, — пусть. Но мне хорошо даже при мысли, что я могу нарисовать еще фигуру «попика»».
  23 марта 1906 года в Сарапульском городском благочинии прошло обсуждение обращения взбунтовавшихся Вятских семинаристов к духовенству епархии. Это обращение произвело на всех удручающее впечатление. С. Н. Миловский, бывший свидетелем бунта семинаристов 10 лет назад, рассказал о нем. Общее мнение было таково: Брожение в Вятской семинарии вещь хотя и незаурядная, но и не новая. Однако никогда еще протест наших семинаристов не доходил до такой дерзости и крайности, как в этом случае. Духовное юношество дерзнуло поднять голос на местного Преосвященного, бросить ему вызов. Они считают: «Епископ Филарет отвлекает нас от занятий. Епископ сам вызывает нас на конфликт». Юноши просят у нас «помощи и защиты, а так же дружеского совета». Не помощи, не защиты от духовенства они заслуживают, а глубокого порицания, ибо они воистину не ведают, что творят.
Совет им таков: Проникнуться сознанием своих обязанностей: ученик обязан учиться; подчиняться всем воспитательным мерам начальства; образумиться и принести Преосвященнейшему Филарету повинную в своем неразумии.
   В конце мая 1906 года в Сарапул приехал теперь уже на  постоянное место жительства известный автор «Истории Сарапула» священник Н. Н. Блинов. Гонимый иерей, не побоявшийся отстаивать свое мнение в «мултанском процессе», после службы в отдаленных приходах вышел в отставку и поселился с женой у сына, городового врача Николая Блинова, во флигеле улицы Нагорной,19.
  Миловский после длительной болезни никак не может восстановить материальное положение семьи. Гонорар от изданных рассказов идет небольшой. Посылая  В. С. Миролюбову в редакцию рукопись рассказа «Стерлядь» в начале 1907 года, он признался: «Очень нуждаюсь… Хворал жестоко, задолжал по горло, а «Знание» все тянуло-тянуло, и меня жизнь теперь приперла, что ни охнуть, ни вздохнуть… Под рукописью ставлю другой псевдоним. Мой прежний оказался известным моему начальству. А теперь пошли такие строгости, что хоть не живи на белом свете. Надо, видите ли, брать благословение на литературные труды — так гласит последний циркуляр по нашему ведомству. Под новым псевдонимом буду писать и в других журналах – в частности, выпущу пьесу из духовного быта в 4 действиях». Миловский  не теряет надежды весной  переехать из Сарапула.
     9 марта 1908 по инициативе смотрителя Сергея Николаевича Миловского было открыто Благотворительное Общество вспомоществования нуждающимся ученикам Сарапульского духовного училища. Присутствовало духовенство, епископ сарапульский Арсений, корпорация училища. Председателем общества выбран помощник управляющего Сарапульским Удельным округом Сергей Николаевич Демин, членами — учителя, духовенство и чиновники. По уставу общества священники согласились выделить по 3 рубля, диаконы по 2 рубля, псаломщики по 1 руб. В кассе, таким образом, скопилось 400 руб. свидетельствами 4% рентой и 930 руб. 50 коп. наличными деньгами, всего 1330 рублей 50 копеек. Все капиталы помещены в сберегательную кассу при Отделении Государственного банка. В члены общества вступило 108 лиц. В завершение собрания училищный хор под управлением учителя В. О. Архангельского  и при участии любителей из духовенства и светских лиц стройно исполнил песнопения. Смотритель зачитал поздравительные телеграммы от бывших питомцев училища, от епископа Вятского Филарета «Да благословит господь доброе дело», от врача А. К. Добронравова: «Приветствую с началом доброго дела и желаю успехов». Приветствовал открытие общества благодарный питомец училища, ныне инспектор Казанской духовной академии протоиерей Николай Петрович Виноградов с приложением сторублевого билета государственной 4% ренты. Преосвященнейший Кирилловский Иоанникий прислал 100 руб.
    9 апреля 1909 в Сарапульском духовном училище отмечался 100-летний юбилей Н. В. Гоголя. Хор исполнил величественный гимн Гоголю «Слава художника смеха могучего»  на музыку Четвертакова.

Музей
  В  Сарапуле группа энтузиастов из интеллигенции стала хлопотать о создании земского музея. Председатель Сарапульской земской управы Михаил Семенович Тюнин 2 мая 1909 дает в газету «Прикамская жизнь» объявление: «Земское собрание, преследуя цель сохранения редких предметов, памятников старины, а также для разного рода коллекций, еще в 1905 году решило устроить в Сарапуле музей с отделами археологическим, этнографическим и естественно-историческим… В этом деле выразили желание участвовать энтомолог Л. К. Круликовский и археолог-этнограф Н. Е. Ончуков. В музей начали поступать весьма успешно пожертвования разных редких предметов, положено начало составлению коллекций. Для помещения музея любезно предоставлена бесплатно одна комната в здании женской гимназии. Управа надеется, что осенью музей настолько наполнится, что будет представлять интерес для публики, и можно будет открыть его для обозрения». Прием пожертвований производился в помещении управы в присутственные дни Тюниным и Мусерским.
 
На фото: Учредители Сарапульского земского музея, 1915 г

Земский музей в Сарапуле открылся в 1909 году. Учредителями стали: председатель уездной Управы, купеческий сын  Михаил Семенович Тюнин, секретарь Управы Мусерский; энтомолог Леонид Константинович Круликовский; редактор газеты «Прикамская жизнь», действительный член  ИРГО Николай Евгеньевич Ончуков; преподаватель Алексеевского реального училища, художник Порфирий Павлович Беркутов, смотритель духовного училища С. Н. Миловский и другие. Музей очень скоро стал нуждаться в серьезной научно-исследовательской работе. С 1911 года начался выпуск «Известий Сарапульского земского музея» — отчет о деятельности музея в текущем году. В нем приняли участие энтомолог Круликовский, этнограф и статистик Н. Н. Блинов, археолог Л. А. Беркутов.
На фото: М.С.Тюнин

Сына  известного сарапульского врача и земского деятеля Константина Фаддевича Круликовского, энтомолога Леонида Константиновича (1865-1920) знали ученые многих стран, ему присылали статьи академики Семенов-Тян-Шанский и Штраух. Леонид смолоду интересовался зоологией, его школьная коллекция чешуекрылых получила серебряную медаль на выставке в Екатеринбурге. После окончания сарапульского реального училища, казанской гимназии и естественно-исторического отделения Казанского университета Леонид трудился в зоологическом музее Академии наук, занимаясь изучением моллюсков и чешуекрылых. Но свободных вакансий в Академии не было, и чтобы содержать семью,   молодой ученый вынужден был уехать в провинцию и зарабатывать на жизнь службой в акцизном обществе Вятской губернии.

На фото: Л.К.Круликовский


Автор более 120-ти  работ,  ученый жил и трудился в Малмыже, Уржуме, Сарапуле, затем в Киеве до своей преждевременной кончины от тифа в 1920 году. Уезжая в Киев, где ему предложили заведовать зоологическим музеем, член Русского Энтомологического Общества Л. К. Круликовский сделал самый большой дар сарапульскому музею: 300 научных книг, коллекцию из 18 тысяч бабочек, среди которых экземпляры  из Индии, Америки и других стран. Наибольшую ценность представляют его работы по изучению фауны Вятской губернии, которая до того времени была почти неизвестной. За большой вклад в науку и развитие земского музея Леонид Константинович был избран почетным членом Общества изучения Прикамского края.
 На фото: Африкан Павлович Беркутов
Одаренная семья Беркутовых оставила заметный след в истории города Сарапула. Старший брат Африкан
Павлович (1852 — 1901) учился на средства земства в Петербургской Академии художеств и закончил ее в звании художника 3 класса. Вернувшись в Сарапул, он делал росписи церквей, преподавал рисование и черчение в реальном училище.
На фото: Лев Африканович Беркутов
Младший сын Африкана,
Лев Африканович, 1889 г. р. первым в нашем крае начал археологические раскопки, результаты которых  стали основой для создания археологической коллекции музея.
Младший брат Африкана, Порфирий Павлович Беркутов (1873 — 1941)  учился рисованию у старшего.  В 1893 году Порфирий успешно выдержал вступительный экзамен в Академию художеств, был принят вольнослушателем. Окончив педагогические курсы, Порфирий Беркутов преподавал в Сарапульском реальном училище. Он был известен не только как художник, но и как коллекционер бытовой утвари. Резные ковши, солонки, ложки и другие предметы из коллекции братьев Беркутовых были переданы им в музей Сарапульского земства.

Дела городские
В руководстве города за эти годы тоже происходили изменения. Должность городского головы во время службы Миловского  исполняли четверо думцев — И. А. Шитов, Пешехонов Ф. Г., Башенин П. А., Бодалев С. И. Самым успешным и предприимчивым городским головой из них стал Павел Андреевич Башенин.
  12 мая под председательством Башенина состоялось очередное заседание Сарапульской городской думы. Гласный Л. Ф. Пешехонов внес предложение о наименовании двух из улиц Сарапула «Гоголевскою» и «Полтавскою». Дума постановила наименовать Воскресенскую «улицею Гоголя» в  память великого писателя. Соседскую улицу решено наименовать Петровскою в честь и память Императора Петра Великого, одержавшего Полтавскую победу, юбилей которой скоро празднуется.
   По предложению городского головы П. А. Башенина было решено строить в Сарапуле водопровод и электростанцию. «Водопроводная эпопея» в Сарапуле длилась четвертый десяток лет. При первом городском голове А. Т. Шитове в 1870 году был проведен по Нагорной улице на дачу Шитова первый самотечный водопровод, который служил недолго. В 1891 году бывший городской голова Пешехонов внес в Управу свое жалование с условием, что если в течение трех лет не приступят к строительству водопровода, то деньги вернуть. Была избрана комиссия, но так ничего и не сделала, деньги передали наследникам. В 1893 году на пожертвования купцов П. Н. Дедюхина и Н. Ф. Барабанщикова были сооружены два самотечных водопровода длиной в 5 верст и 1,5 версты, по которым с севера и запада вода по деревянным трубам доставлялась к 14 городским резервуарам.
  Городской голова П. А. Башенин  взялся за дело основательно. Перед началом строительства объездил с инженером и осмотрел водопроводы в десятке различных городов. Затем он выступил перед гласными с предложением строить по новгородскому варианту. Заведомо убыточное строительство водопровода должно покрываться доходами от электрического освещения. Для быстрейшего строительства выпустили заем, на который подписалось большинство купцов. Противником плана Башенина оказался купец Корешев, который заявил, что водопровод и электричество городу не нужны, лучше  деньги пропить и в карты проиграть, чем покупать акции. Тем не менее, когда работы были выполнены,  Корешев одним из первых обратился в думу с заявлением о подведении к собственному дому водопровода и электричества. Весной 1909 года с открытием навигации прибыли в Сарапул из Вологодской губернии от конторы Братьев Бромлей две партии землекопов  и начали копать канавы для прокладки труб. «Водопроводная эпопея» широко освещалась газетами. Было немало курьезных случаев в ходе строительства. В конце июля  вдова чиновника Елизавета Петровна Савинова упала в бромлеевскую канаву на углу Воскресенской и Вознесенской улицы и при падении получила перелом ребра и повреждение руки. Вдова ходатайствовала у города о выдаче ей пособия, в противном случае грозилась предъявить иск, как и мещанская жена Таисья Огородникова, которая при падении в яму получила перелом правой ноги. Падение в канаву коровы тоже стало предметом бурного обсуждения читателей. П. А. Башенин негодовал на редактора газеты за «дискредитацию общественно полезного дела». Электрические столбы, установленные посередине проезжей части некоторых улиц, создали для жителей серьезные затруднения. Для разъезда экипажей осталась узкая полоса улицы, и были уже поломки саней и санок при встречах. 

   В мае при строительстве водокачки на Оползине (на склоне Старцевой горы) найдено загадочное кладбище — две  большие коллективные могилы. В одной из них покоились останки православных людей с крестами, датируемыми XVII веком, в другой захоронения языческие или мусульманские. Кроме того, обнаружен клад серебряных монет — ефимков Михаила Федоровича (1613-1645).   16 мая председатель земской управы М. С. Тюнин известил казанское общество любителей истории, археологии и этнографии телеграммой о находке, и получил ответную телеграмму, что раскопки ученое общество просит приостановить до приезда специалиста-археолога в Сарапул. Исследованиями захоронения занимались  этнограф  Н. Н. Блинов, врач-краевед Ф. Ф. Стрельцов, В. Д. Емельянов и казанский антрополог М. М. Хомяков. Выдвинуто две версии происхождения захоронений: предполагаемая гибель людей от «моровой язвы» (чумы) и версия Н. Н. Блинова о складировании умерших за зиму в  «убогом доме» на Оползине — часовне под Старцевой горой и захоронениях их весной  раз в году, в Духов день. Версию Н. Блинова ученые сочли более доказательной.
  «Прикамская жизнь» критиковала инженера Осипа Гренгаута за дороговизну смет для подводки воды к домам. Контора Бр. Бромлей 28 октября отказалась от услуг Гренгаута и  назначила цены ниже в несколько раз. 1 ноября должен быть пуск водопровода и электричества. Но фирма Бр. Бромлей перенесла открытие на 15 ноября. Комиссией городского головы осмотрены постройки: «Электростанция почти готова, установлены машины и доделываются последние работы. Кольбе — строитель электричества — противоположность Бромлею. Его инженеры и техники, можно сказать, артисты своего дела. Работы исполняют скоро, а цены умеренные».
    После гастролей передвижного петербургского театра в 1909 году С. Н. Миловский начал переписываться  с его  организатором — актером, режиссером, антрепренером,  П. П. Гайдебуровым. Переписка с Короленко, учителем и редактором, была необходима Миловскому для обретения уверенности в своих способностях писателя, для писательской практики. А  длительная дружеская переписка с молодым прогрессивным петербуржцем (он был моложе Миловского на 16 лет), не связанным с сарапульским обществом, грела душу провинциальному писателю, изолированному от столичных литераторов. Это была интеллектуальная подпитка, возможность высказаться по-дружески, рассказать о житье-бытье. Кроме того заядлым театралкам  — жене и дочери Миловского, часто играющим в  любительских спектаклях, нужны были советы профессионального актера и режиссера.
На фото:
Павел Павлович Гайдебуров

По совету Павла Павловича Миловский принялся за пьесу, начало ее отправил для прочтения режиссеру вместе со статьей «Кочевники русской пустыни» о  передвижном театре. Про череп, найденный на Оползине при раскопках и подаренный Гайдебурову, пошутил: «Принимал ли участие в «Гамлете» мой череп? Я думаю, его полное безмолвие было прямо художественным». Признался, что «дочь Соня выступает 15 августа в здешнем драматическом кружке в роли Жужу в водевильчике того же названия. Теперь у нее с матерью идет настоящее священнодействие. Анна Алексеевна взяла на себя режиссерство  по постановке первого в этом году музыкально-вокального драматического вечера, и теперь с ней самой настоящая драма, вскоре будет целая трагедия». Несмотря на иронию, Сергей Николаевич горд за своих «дам», что они занимают достойное место в театральной жизни Сарапула. Правда, это дополнительные расходы на костюмы, растущие  с каждым годом в отличие от доходов…
     За десяток лет здешней жизни Сергей Николаевич привык к Сарапулу, полюбил здешние живописные окрестности. Замечательно было бродить с собакой и ружьем по берегу Камы. Он пишет новоприобретенному другу 13 августа 1909 года: ««…Увлекся ружейной охотой и брожу по лесам и болотам, время стоит превосходное и совсем не хочется писать… Вот придут дожди, ненастье и всякая слякоть, тогда и возьмемся за драматургию и всякую такую теургию… А поутру на реке туман поднимается с болота как самый большой барин. Вздыхает и идет вверх по ступенькам воздуха с такой благородной осанкой, какой не встретишь даже у самых гордых владык мира. Потом это пробуждение козявок, птичек, рыб и рыбешек — до чего это все удивительно и великолепно, что просто жаль людей, которые ничего этого не видят и не слышат… Хорошо еще простоять от зари до зари. Бывают в этакий день такие моменты, когда будто бы воздух сам здесь дышит и говорит: «Нате, голубчик…». Точно мастер в великой мистерии».
  24 сентября 1909 г газета «Прикамская жизнь» пишет: «Что касается Сарапульского музея, то он ставит цель — создание Общества изучения края, инициатива исходит от Л. К. Круликовского (известного коллекционера бабочек), М. С. Тюнина (представителя уездной земской управы)».
Купцы Тюнины были известными меценатами Сарапула. Купеческий сын Михаил Семенович Тюнин, 1865 г. р., продолжая семейные традиции виноделов, окончил земельную и лесную академию, открыл в Сарапуле свои заводы – винокуренный и пивоваренный. Но в 1890 г он вышел из купеческого сословия, поступил на государственную службу в Уездную земскую управу и вскоре стал председателем управы.  Благодаря умелому управлению были открыты 7 параллельных классов сарапульской женской гимназии, прогимназии в Ижевске и Воткинске, несколько технических и сельскохозяйственных училищ в уезде, еще 74 школы, которых стало 220. При уезде решено ввести всеобщее бесплатное обучение при пособии от казны. Количество библиотек увеличилось до 37. Уездное земство приняло на содержание 418 пятирублевых библиотек.
В семье Тюниных чтили  благородные традиции русского купечества — меценатство и благотворительность. Михаил Семенович, как и его отец, вступил в благотворительное общество, помогал земской больнице, детским приютам. Он стал инициатором и создателем первого земского музея – старейшего на территории  Прикамья. Михаил Семенович самолично ездил по уезду для сбора этнографической коллекции. Он разослал «опросные листы» по уезду для выяснения, где имеются городища, курганы, пещеры, найденные черепки, кости древних животных, у кого хранится старинная одежда, утварь, монеты, иконы, рукописи. Когда было обнаружено городище III-V веков у Шаровского сада, Тюнин с Ончуковым и Беркутовым первыми исследовали ее. Старшая сестра Михаила, Марина Семеновна Тюнина, выпускница московского пансиона Дельсал, стала домашней учительницей, и тоже  охотно занималась благотворительностью. Она проводила елки для рабочих отцовского завода, открыла ясли при заводе. Страстная театралка, Марина Семенова способствовала созданию первых театральных кружков, которые ставили благотворительные спектакли. Эта энергичная девушка стояла у истоков  театрального искусства города Сарапула. Она собрала сотни афиш самодеятельных и профессиональных театральных коллективов, выступавших в Сарапуле, и ее коллекция  хранится сейчас в фонде музея. Потомок купцов родом из Воткинского завода врач Федор Стрельцов (1877–1966) вошел в историю Сарапула и Прикамья как один из организаторов Сарапульского земского музея, секретарь Общества изучения Прикамского края, как организатор краеведения в Ижевске и Воткинске. Участник 1 мировой войны, коллекционер и любитель археологии, Стрельцов построил в 1910-14-х годах приметный дом на Троицкой, уникальный образец деревянного модерна, сгоревший через 90 лет.
Сергей Миловский, часто бывая в музее, был в курсе всех задумок организаторов общества  изучения Прикамского края и  всей душой поддерживал их. Но не дожил до открытия общества. Устав общества «Изучения Прикамского края» был утвержден 12 октября 1913 г., а открытие общества состоялось 1 декабря 1913 г. Городская управа выразила благодарность всем энтузиастам, положившим труды в организации и устройстве музея – М. С. Тюнину, Л. К. Круликовскому, П. П. Беркутову, Ф. В. Стрельцову, С. Н. Миловскому и Н. М. Мусерскому.
 В конце года накануне выборов в городскую думу талантливый журналист, присяжный поверенный Иван Тимофеевич Воронцов под псевдонимом «Тимон Афинский » подробно и порой весьма нелицеприятно освещал выборную компанию: «Заботами городского управления должна быть вся внутренняя и наружная жизнь граждан, — кроме их семейного очага и частной их жизни. И каждому небезразлично, будет ли управлять городом какой-нибудь дурак, или выродок знатных купцов, или мот, распутник и шулер или представитель золотой молодежи, прожигатель жизни, не сумевшей удержать даже капиталы своего отца. Подумайте, стоит ли пускать в число этих городских гласных тех, все достоинство коих заключается только в том, что у них есть деньги, а тем более тех, которые уже прожили их, и в звании гласного ищут развлечения от праздной жизни и личных выгод от пользования званием гласного. Место отцов города должны занять не шуты, ни лакеи, а мудрецы. Сколько много дела для нашей думы во всех этих направлениях и как велики должны быть подвиги городских гласных, которые призываются к оздоровлению, просвещению народа, призрению нищих, лечению больных и к созданию средств на эти городские нужды. У нас на Руси, где печать робка, а чаще всего отсутствует, должен быть во власти кто действительно умен, благоразумен, рассудителен и любит людей, сердечно стремится сделать им добро, а главное, кто нравственно чист от перечисленных пороков, вливающих яд в каждое дело. А в нашем Сарапуле Набережная улица чудной реки Камы представляет собой болото и свалку всяких отбросов, иногда даже тухлой рыбы, которую беднота выкапывает для своей пищи из навоза». Не правда ли, замечательные слова патриота своего города!
  28 ноября 1909 правлением Камского округа путей сообщения и городской управой сделано распоряжение, чтобы прибрежными жителями не сваливались на лед Камы навоз, мусор и грязный снег. Допускается свалка только чистого снега на места, отдаленные от берега. Для наблюдения за свалкой снега управа ставит сторожей и будет наблюдение со стороны речной полиции. Виновные в нарушении будут привлекаться к ответственности.
   С восторгом писала газета о замечательном событии: «29 ноября произошло в Сарапуле рождение давно ожидаемого электричества.  К назначенному времени готовы были динамо-машины и двигатель Эпеля. В дом городского головы П. А. Башенина явилось много публики, особенно гласных городской думы. Все сидели за обеденным столом. Момент! И все осветилось ярким светом. Раздались рукоплескания, крики «браво», «ура». Все поздравили счастливого хозяина и друг друга. Присутствующие разошлись по комнатам, восторгаясь и светом, и богатой арматурой. В углу кабинета стоял филин и забавно моргал на публику своими электрическими глазами».
   Купец Федор Гаврилович Ижболдин на собственные средства построил в Сарапуле учебный корпус кожевенного училища и мастерскую на Иерусалимской и после своей смерти завещал наследникам 30 тыс. руб.  на содержание этого училища. «Это прогрессивное явление в нашем городе и его необходимо земству поддержать, — считал «Тимон Афинский». — Ведь работающих чеботарей в нашем Сарапуле больше половины населения, состоящего из 25 тыс. чел. Кожевенные заводчики с тысячами своих чеботарей являются солью нашей земли». Но молодые депутаты, выбранные в городскую думу, забаллотировали решение о развитии училища и выделении ему средств, и вскоре деятельность его сошла на нет. В советские времена добротные каменные здания стали: колонией беспризорных детей, затем туберкулезным санаторием, детской больницей с кабинетом охраны зрения, лабораторией. Сейчас заброшенное, зияющее разбитыми окнами, но еще крепкое столетнее классическое здание «украшает» Дубровский поворот, пока градоначальники решают, что с ним делать.
   Осенью сын Миловских, Виктор, начал учиться в сарапульском реальном училище. В родительский комитет от 1 класса была выбрана жена смотрителя Анна Алексеевна Миловская. Первое заседание начали с обсуждения вопроса об устройстве завтраков для учащихся  при реальном училище и при гимназии. В реальном училище учился и племянник Сергея Николаевича Коля Бажанов.
  Сергей Николаевич и особенно его жена, Анна Алексеевна, весьма заинтересованно следили за  развитием музыкальной и театральной жизни в Сарапуле. 19 октября отмечался 10-летний юбилей процветающего Музыкально-драматического Кружка. Оборот Кружка превысил 7000 руб. Получена телеграмма создателя Кружка, почетного члена С. Н. Демина, приветствующего открытие в помещении Кружка музыкальной школы. На собрании выбрали председателя —  адвоката и меломана Михаила Ионовича Дрягина, и 15 человек в старшины, в том числе  активную участницу Кружка Анну Алексеевну Миловскую.
    27 октября 1909 года в Сарапуле случился большой пожар: сгорел дотла большой благоустроенный церковный дом, в котором проживали благочинный  единоверческих церквей священник Григорий Мощевитин, его сын, диакон той же церкви, и заштатный единоверческий протоиерей-старец Кирилл Рябов. Пожар возник от случайно упавшей лампы в нижнем этаже, где в тот момент находились лишь малолетние дети. Пламя развилось внутри дома настолько быстро, что прибежавшие с трудом могли вытащить обезумевших от страха детей. Все имущество о. Григория и его сына погибло в пламени, тем более, что последнего даже не было дома. Имущество застраховано не было и пострадавшие остались ни с чем. Благочинный Сарапульских церквей о. Сергий Феофилактов, устроил, с благословения епископа Мефодия собрание городского духовенства для оказания погорельцам материальной помощи. Была собрана приличная сумма, врученная о. Григорию Мощевитину. Пожар еще раз указал сарапульцам на необходимость нововведений — водопровода и электричества.
13 ноября Миловский грустно признается Гайдебурову: «Застряла моя пьеса на первом действии В последнее время мне не везет – плохо принимают работы в журналах. Журналов меньше, братьев - писателей больше,— и тесно… Бывало: «Пиши, братец, пиши!». А сейчас: «Молчи, братец, молчи!» Или: «Дожидайся очереди». Вот Мамин-Сибиряк уже берет пенсию в 25 рублей… из похоронной кассы. А другие… Туда же глядят. Цельный холм всеобщей оскомины. Жизнь, скрываясь, идет под незримыми струями Камы. Соня окончила музыкальную школу. Выступала в Кружке. Сын учится в реальном училище. Хорошо. Слабоват здоровьем...».
Вспомним размышления писателя о своих детях  из автобиографического рассказа «Тронутые»: «Не могу я не видеть, что физическая и психическая организация моих детей… такая же подвинченная, как и у отца. Быстрое развитие мозга, беспрерывное кипение всяких чувств, несдержанность, порой прямо непонятные выходки – все это наводит горькие думы на меня. Но не радуют меня, ни блестящие успехи дочери, поражающей всех исключительной памятью и умением говорить.  Есть что-то чересчур прозрачное в ее теле, слишком тонкие покровы дает плоть духу, это какая-то кисея, сквозь которую все просвечивается, что-то слишком одухотворенное и чистое заключено в худенькую девочку. У моих детей всякое чувство выражается как-то иначе, чем у других. Настолько чужие дети устойчивы и живучи, настолько мои хрупки, недолговечны. Кажется, они спешат жить, и природа, точно зная их мотыльковое существование, не отказывает им в этом стремлении все схватить».
    23 ноября 1909 года новое письмо Пал Палычу: «Педагогией я перестал увлекаться. Двойственно-скучная вещь. Опять вернулся к обычному труду. По-моему, педагогами могут быть только естественники и физиологи. А обычные смертные – только работники - поденщики». И  на полписьма идет обсуждение плана действия новой пьесы.
   С 10 по 16 декабря проходил ежегодный съезд духовенства Сарапульского учебного округа. Обсуждали экономическую часть Сарапульского духовного училища и утверждали сметы на его содержание.13 декабря почтили старосту училищной церкви Владимира Павловича Кривцова за крупные пожертвования — более 3 тыс. руб. для украшения храма. Съезд выразил благодарность правлению училища во главе со смотрителем Миловским за разумное, честное и бережливое ведение хозяйства. В это время Миловский пишет пространный ответ на письмо Гайдебурова: «Ваши слова относительно Сарапула, Успенского и Елеонского я понял так, что мне пора сойти с ума… Слуга покорный: я уж и без того дважды хворал нервным расстройством… И так как Вы этого не знали, то я с удовольствием прочел Ваши строки и так лихо хохотал, насчет шагов от одной дистанции до другой и  третьей. «Весь Сарапул» Вам кланяется. Скоро я пришлю вам второе действие пьесы. В Кружке устроили электричество, так что в следующий раз, если придете сюда, то найдете и сцену больше и световые эффекты».
   Перед отъездом учеников на зимние каникулы в духовном училище был устроен музыкально-литературный вечер, в котором приняли участие любители музыки, преподаватели музыкальной школы и хор из любителей и учеников. Вечер прошел оживленно и весело. Выделился ученик Ананьин, славившийся своим голосом в духовном училище. Громко и смело он исполнил сказку «Солдатская загадка». К сожалению, он сразу сорвал голос. Любителями музыки Халдиным, Курским и Френкелем, вместе с Тальновским был исполнен квартет «Семь слов Спасителя» Гайдна. Пианистка Е. С. Игнатьева-Суслова  задушевно исполнила две вещицы и получила звание «Царица вечера».
Немало успеха выпало на долю скрипача Александра Яковлевича Тальновского, который, несмотря на больной палец, прекрасно сыграл три пьесы. Хор очень недурно исполнил несколько песенок, из которых понравилась «Стрекоза и муравей» и «Дядюшка Яков». В антракте гости пили чай и оживленно разговаривали. Журналистка под псевдонимом «Гугай», однако, не преминула поддеть смотрителя за «весьма потрепанные костюмы воспитанников, целой гурьбой выглядывающих из-за косяков соседней темной комнаты».
  На декабрьском концерте в женской гимназии звучала и музыка, и пение, была драма, мелодекламация. «Исполнялась сцена из «Бориса Годунова» Пушкина, — писала Гугай (жена редактора). — Л. Н. Михеев талантливо надевал шапку, которая чуть прикрывала вершинку лохматой головы и к великому удовольствию публики, через секунду закачалась и свалилась на пол. Слушали задумчиво старинную вещь «Старое и новое» в хорошем исполнении Н. А. Князева. Декламировала под музыку Софья Миловская, которая блеснула своей улыбкой, молодостью и жизнерадостностью. Нельзя умолчать об изящном квартете Роффа. Растрогал простой и безыскусственной «Колыбельной песней» скрипач Тальновский, игравший под дивный аккомпанемент Е. С. Игнатьевой-Сусловой. Украсила концерт своим пением Е. М. Зылева, небольшой и приятный голосок которой с большой охотой слушают сарапульцы. После концерта веселились, кто, как умел – кто плясал в огромном зале гимназии, кто разговаривал, нарядные девушки и дамы бойко торговали конфетами и цветами. Причудливо одетая цыганка гадала на картах и на горохе. Вздыхали гимназистки и с завистью смотрели на запретный плод – танцы. Хлопотали до изнеможения устроители концерта Смагины».
  Наступил 1910 год. 3 января на маскарадном вечере П. А. Башенин в образе «Сарапульского электричества» с мигающими лампочками на голове был удостоен первого приза. 2 и 3 призом наградили купцов-меценатов Николая Васильевича Смагина и его сына Федора Николаевича за то, что они дали городу взаймы 58 тысяч рублей. Кроме них  Воронцов отметил в газете  купцов, чиновников, банкиров, поддержавших строительство водопровода и электростанции, рекомендовал избрать их в городскую думу.
  11 января «Прикамская жизнь» опубликовала итоги выборов гласных в  городскую думу: большинство кандидатур, рекомендованных И. Т. Воронцовым, стали гласными под руководством переизбранного городского головы Павла Андреевича Башенина.
 
На фото: Сарапульские купцы и чиновники у Башенина на даче.
«Выборы в городскую думу прошли удачно, — подвел итог Иван Тимофеевич Воронцов. — Половина осталась прежней, половина вошла новых людей. Директор реального училища Н. А. Орлов — почти 30 лет  был среди нас просветителем, многие из сограждан были его учениками. Выборы Башенина городским головою дают девиз «за водопровод и электричество». Правда, купцы есть купцы, и горожане переплатили им  400 тысяч рублей сразу,  и будут платить  ежегодно по 2 тыс. процентов. Вспомним, что при прежнем управлении городской голова А. Т. Шитов самую лучшую ближайшую к городу лесную площадь городского леса с оврагами и озерами купил для себя за бесценок.
Забаллотированными оказались два местных сослуживца по городскому банку – директор Лушников и бывший его товарищ Злыгостев. Несколько сот тысяч городских денег эти Горынычи распределили между купцами по своему усмотрению, но больше брали для своего пользования. Избрание в гласные от татар г. Тимкина указывает на уважение к другим народностям
Наши отцы города обязаны создать народный театр, о котором мечтал купец Сергей Петрович Корешев, но смерть подкосила его. Сарапульская сцена не может считаться ни театром, ни школой – в ней нет артистов, а есть лишь слабые исполнители актерских ролей, развлекающие самих себя со скуки и праздности».
В Кружке поставлена трудная пьеса Ибсена «Привидения». Художника Освальда играл недурно большой любитель театра и талантливый исполнитель Виктор Федорович Пешехонов. Сцена его сумасшествия заставила плакать публику. Л. А. Круликовская, мать Освальда, сначала просто читала роль за суфлером, но потом увлеклась и играла сильно. Хорошо играл М. П. Смагин.
10 (23) февраля 1910 года в Ташкенте во время гастролей скончалась от «черной оспы» великая русская актриса Вера Федоровна Комиссаржевская. Потрясенный этой смертью,  Миловский пишет ее сестре, Надежде Федоровне Скарской, жене Гайдебурова: «Россия потеряла великую артистку-художницу, Вы – дорогую сестру. Общая участь сравняла Веру Федоровну с великими русскими покойниками под одной общей крышей, где написано:
На фото: Н. Ф. Скарская, сестра В. Ф. Комиссаржевской


«Неисчерпанные»… Злоба какая-то вкрадывается в душу, когда подумаешь, как много уносят с собой люди в могилу невысказанного, невыраженного, недоделанного, всего того, что и высказали и совершили бы, если бы «не подлая оспа»; этот яркий символ русской неизбежности. Когда только русский человек умрет так, чтобы на последнем венке его можно написать: «Отдал земле всё, что взял от неба». Нет, долго-долго это время не наступит, и многих-многих мы будем хоронить на пороге великих возможностей, только в десятую, сотую долю развернувшихся при жизни». Будто о себе написал…
   В марте в Кружке прошли выборы старост. В кандидаты выбрана Анна Алексеевна Миловская. Председателем стал В. Ф. Пешехонов.  В конце марта Виктор Федорович сложил с себя обязанности Председателя совета старшин. А. А. Миловская тоже  заявила о выходе из старшин Кружка.
  В пятницу 5 марта 1910 года «Прикамская жизнь» вышла с траурными рамками: Петр Андреевич Башенин и Любовь Андреевна с душевной скорбью извещали о кончине своего любимого брата: 4 марта скоропостижно скончался Павел Андреевич Башенин, городской голова. Таких похорон Сарапул еще не видел. Казалось, весь Сарапул собрался у дома  Башенина, который был увешан черным крепом, и на Соборной площади, где отпевали усопшего.
  В воскресенье 21 марта в здании городской думы состоялось заседание гласных  по выбору городского головы. Большинство голосов получил купец-виноторговец Сергей Иванович Бодалев. Он ответил, что понимает всю тяжесть ответственности и приложит все силы разума выполнить эту службу в духе своего предшественника. Помощником головы были выбраны те же Б. В. Баранов и П. Л. Смагин, которые были при покойном П. А. Башенине.
  2 апреля было закончено и сдано по договору  устройство в городе водопровода и электрического освещения. Комиссия не приняла два двигателя Лиценмайера и предложила удержать около 13 тысяч рублей с фирмы Бромлей за недоделки. Юрист Н. И. Дрягин высказался за очень неудовлетворительную оценку работ. Дума решила из-за безвыходного положения города принять работы и оплатить. Общая протяженность электрической сети по улицам города составила около 62 верст, а водопроводной сети — около 15 верст. В короткие сроки построены здания электростанции, водокачки и водонапорной башни по проектам архитектора П. А. Трубникова. Стоимость  строительства составила 385 тыс. руб. Скорое и успешное решение такого большого и важного дела вдохновило городскую думу на ходатайство о присвоении купцу первой гильдии Павлу Андреевичу Башенину звания почетного гражданина города Сарапула.
  В начале апреля «Прикамская жизнь» опубликовала интервью с вновь избранным городским головой. Он обещал неуклонно распространять школьное и ремесленное образование и начать «оздоровление города». Половина Сарапула в то время была заболоченной территорией. По мнению Бодалева  сарапульцев спасают кожзаводы с их дубильными обеззараживающими веществами. «Я решил на свои средства уничтожить болото, превратив его в цветники, сады и огороды. Стоит просто от каждой улицы прокопать канавы в Сарапулку, которая имеет уровень течения на пять аршин ниже улиц». Свои девизы новый городской голова воплотил в жизнь: при нем было открыто несколько учебных заведений и проведен большой комплекс работ по благоустройству города. Состав новой сарапульской городской думы  был очень разнообразен: были в ней люди убеленные сединами и с пробивающимися усиками, гласные с высшим образованием, со средним и без всякого; врачи, инженеры, преподаватели, адвокаты, фабриканты, сельские хозяева, конезаводчики, но больше всего коммерсантов — людей практики. Казалось, при таком разнообразном составе гласных, о чем не коснись разговора, все разобрать до ниточки можно, но на деле выходило не так: порой Дума становилась в тупик.
 11 апреля состоялось заседание городской думы для установления тарифов на воду и электричество. Электрическое освещение в Сарапуле устроено в 140 домах, со временем еще больше распространится. Духовное училище и Кружок попросили скидку за потребление электричества. Священник  С. Феофилактов поддержал смотрителя Миловского. В  училище поставлено 70 лампочек и за счет В. П. Кривцова 40 ламп в церкви, за которые платить он будет сам. Но в училищной больнице, в доме эконома освещение по-прежнему керосиновое. Между тем расход на освещение только одного училища, общежития учеников и квартиры смотрителя составил за истекшие три месяца очень крупную сумму. Если дума не возьмет годовую плату 350 руб. без учета потребляемой энергии, то правление училища откажется от электричества. Смотритель духовного училища Миловский подсчитал, что горение лампочек на одну треть дороже расчетной, кроме того из-за скачков напряжения часто портятся дорогие лампочки. Составили комиссию по изучению вопроса. Гласный Н. И. Зылев уверил, что к 1 июля все будет приведено в полный порядок, а к осени можно будет уменьшить силу тока. П. Л. Смагин сообщил, что для промышленных целей предполагается отпускать электроэнергию по дешевой цене.
 9 мая из письма Миловского Гайдебурову мы узнаем, что осенью Анна Алексеевна поедет с Соней в Петербург  на Раевские курсы, за которые уже взяли плату вперед за полугодие.
На заседании городской думы 20 мая 1910 года выступил гласный Леонид Федорович Пешехонов о железной дороге: «Занятые исключительно водопроводом и заботами дня, боюсь, что мы упускаем самый удачный момент для возбуждения ходатайства вместе с другими городами  о проведении в Вятской губернии железной дороги, обслуживающей г. Сарапул. Весьма возможно, что из Казани линия направится на Чистополь,  и Сарапульский уезд надолго останется без нерва, могущего дать вторую жизнь его существованию, и он потеряет то, что имеет теперь, – главенствующее местное производство, т.е. то, что сделало и делает физиономию Сарапула».
4 июля в письме Короленко Миловский пишет: «Чувствую, что сбился с такта и оттого мания неясности. Теряется вера в свои силы, настроение тревожно-мятежное и готов спросить: не конец ли?.. А так не хочется конца…».
 19 августа уставший от непрерывной работы Миловский  раздраженно жалуется Гайдебурову, собирающемуся на гастроли в Казань: «В Казань я не поеду, хотя очень бы хотелось наведать Вас. Теперь не до разъездов, — будут разъезжать Анна Алексеевна с Соней – по Питерам, по курсам, а я – сиди дома работай. Работай – черт возьми… Лошадь? Весь вакат спины не разгибай. Кабы все в дело пошло. Получай бы тысячу рублей. Но теперь нам тысячи по литературе… гроши. Нервен я, раздражен. За лето никакого отдыху. Отдохнем, видно, не на земле, а под землей…».
   Он сообщает режиссеру, что в Сарапуле «налаживается настоящий театр. Сдали Колосовскому на осень и зиму за 10% сбора. Артист-юрист, …играет в Нижнем у Медведева. И не молод.  Хочет набирать труппу – артистку за 300 рублей и актера за 200 рублей… Итак, настоящий театр в Сарапуле. Все рады, ликуют. И любители рады, — по крайней мере, будет школа. Колосовский – чудный артист. Я видел его в «Горькой судьбине» — бурмистра играет. Ну, прямо бесподобно, невероятно будоражит… Из идейных людей, частью старой школы… Андреева и Соллогуба не любит всеми фибрами старческой души. Репертуар серьезный, играли вчера Стринберга…».   
 В августе 1910 года подошел  25-летний юбилей педагогической деятельности С. Н. Миловского. Смотрителя чествовала  корпорацией сарапульского духовного училища, представители очередного окружного училищного съезда духовенства. Сергей Николаевич был растроган и произнес в ответ на поздравления глубоко прочувствованную речь: «Дорогие и добрые отцы! Такое высокое внимание бесконечно меня трогает. Жизнь моя уже склонилась к закату. Юбилей – это мавзолей, сказал один русский писатель… Не могу жаловаться на судьбу, — она была ко мне более или менее благосклонна. Могу от всей души воскликнуть: «Я счастлив». Дар ваш есть выражение благодарности за мои скромные труды от лица окружного духовенства. Один я ничего не мог бы сделать. Такое большое дело, как наше училищное, делается не одним человеком, а всей корпорацией. Коллеги поддерживают меня своими советами и указаниями, оберегают от ошибок, вносят улучшения… Они могли жить и служить не в занесенном снегами от центров культурной жизни уездном городе, а в более важных, с большим пульсом общественной жизни городах. Но вы, отцы, желающие своим детям наибольшего блага духовного, осудите ли меня за то, что я употребил усилие к тому, чтобы в нашем училище работали на пользу ваших детей  наилучшие учебно-педагогические силы? Да, мы уже давно живем здесь… Мы родные… И всякий из моих сослуживцев – своего рода столп. К великой чести здешних съездов духовенства, надо отнести то, что духовенство всячески укрепляло, берегло, охраняло, помогало росту заведения. Ни разу не приходилось жаловаться на скудость материальной основы за все 15 лет моей здешней службы. Духовенство и прежних лет не отказывало училищу ни в чем существенном. Во всем этом видна ваша глубокая любовь к училищу, чтобы дать нам возможность как можно лучше учить и воспитывать. Нельзя не почувствовать во всем этом вашей просьбы, обращенной к нам, педагогам:  «Господа, учите наших детей как можно лучше, воспитайте их как можно гуманней. Мы все, все вам дадим, ничего не пожалеем, только сберегите наши бесценные сокровища, детские души, врученные вам; ведь это наше самое главное».
В сущности это то же самое, что я каждый год наблюдаю осенью… Отец или мать, а иногда и оба, — и рядом наивный милый мальчик, любимое дитя пришедших… Экзамен… Приняли… Каменная училищная площадка немало впитала в себя материнских и детских слез… И вот крестя, обнимая своего дитя, мать сданного ребенка бросает и на меня полный душевной муки взгляд. Слышишь только: «Сергей Николаевич»… Жмешь крепко руку и хочешь в чем-то уверить… Разве можно не отозваться на такую мольбу? Чье сердце не дрогнет перед этой святыней великих родительских чувств?» .
 В связи с 25-летием педагогической деятельности учреждена стипендия  имени С. Н. Миловского.
 15 октября 1910 г Тимон Афинский (псевдоним И. Т. Воронцова) написал о событии, произошедшем в Сарапуле:
 «В Покров состоялось открытие в нашем городе Драматического Театра, этого возвышеннейшего, могущественнейшего и приятнейшего просветительного учреждения во всех странах и у всех народов. Более столетия, как возник на свете Сарапул, но театра в нем не было. Население еще по своей необразованности невосприимчиво к театральным представлениям. Для этого нужна была известная степень просвещения общества. И наши учебные заведения постепенно подготавливали появление театра. Театральная сцена родилась одновременно с возникновением гимназии, реального училища и других школ».
  В эти же дни сарапульская общественность отметила десятилетие Музыкально-драматического кружка. На торжестве выступили хор любителей, оркестр и господа исполнители. Талантливые деятели сцены – господа Колосовский и Крылов образовали группу и поселились в Сарапуле  на зимний сезон.
 5 ноября Миловский получил гонорар и пишет благодарное письмо Ивану Васильевичу Жилкину, редактору «Вестника Европы».
  7 ноября 1910 г в 6 утра скончался великий русский писатель Л. Н. Толстой. Все газеты, в том числе и сарапульская «Прикамская жизнь» отозвались на скорбное известие  статьями-некрологами. Миловский пишет Гайдебурову: «Толстой — и у нас Толстой, в 10 раз толстовее петербургского. У нас — хоть пьяная, хоть трезвая компания, все о Толстом. Споры, поклонения…».
  По настоянию отца дочь Миловского, Софья, в Петербурге  продемонстрировала свои успехи в мелодекламации и пении перед руководителем передвижного театра П. П. Гайдебуровым. Но режиссер по-видимому не нашел в девушке яркого артистического таланта. Узнав об этом, Миловский пишет обиженное письмо другу: «Хочу быть адвокатом своей дочери перед Вами. Меня удивляет Ваше замечание. Она сама радость жизни… 17 лет. А идеи…  Все это в свое время будет».
  В сарапульском Соединенном собрании для приумножения доходов поучила чрезвычайное распространение денежная азартная игра «Котел», которая дает выигрыш за один вечер в 700 руб. Он идет в пользу этого клуба. Придумана форма привлечения зрителей – спектакль-фарс, ставит их Крылов между игрой в карты. Из двух конкурирующих в городе театральных трупп лишь Колосовский поборник чистого искусства, а Крылов, в прошлом кассир, потакает низменному вкусу публики.   «Вопреки протесту покойных членов этого клуба, наш Сарапул превратился в Монако, — писал в «Прикамской жизни» Тимон Афинский.— Это не может быть полезным для семей, где мужья проигрывают по 700 руб. в вечер. Крылову лучше найти для своего фарса другой менее культурный город, чем наш процветающий и облагораживающийся Сарапул».

Последний год
  В начале 1911 года новогодняя «Прикамская жизнь» пестрела праздничными объявлениями.
В электротеатре «Иллюзион» привезли и начали показывать новые картины: «Сожжение колдуньи на костре», «Солнечный день в горах», «Молуккские острова», «Кодорская долина», «Смерть герцога Энгиенского», «Похороны Леопольда II короля Англии».
4 января председательница Сарапульского благотвори-тельного общества М. Бодалева устроила в пользу общества в помещении Городской думы «Ёлку для взрослых», маскарад, разнообразные игры и танцевальный вечер.
5 января — антреприза Н. В. Колосовского «Преступление и наказание» по Ф. М. Достоевскому при участии всей труппы.
9 января — антреприза «Ню».
12 января — бенефис Матвея Петровича Смагина, спектакль «Власть тьмы» по Л. Н. Толстому.
19 января — бенефис артистки Марии Михайловны Писаревой-Марусиной — «Смерть и жизнь мученицы».
16 января Николай Михайлович Михеев по просьбе почетного блюстителя  Николаевского училища Василия Михеля предоставил свой электротеатр «Аполло» бесплатно для 170 учащихся.
В субботу 29 января — маскарад в Сарапульском Общественном собрании.
 В день Богоявления 6 января после литургии в Сарапульском Вознесенском соборе был крестный ход для освящения воды на Каме. Чин освящения воды совершил Преосвященный Владыка Сарапульский, Епископ Мефодий, в сослужении духовенства городских церквей. Во время крестного хода впервые в Сарапуле играл оркестр духовной музыки «Коль славен». Музыка производила сильное впечатление на молящихся. Несмотря на довольно сильный мороз, владыка Мефодий во время шествия в Собор, после освящения воды сам кропил водой народ. На крестном ходе участвовала местная воинская команда. В конце  января в Сарапуле стояли трескучие морозы.
 Из-за границы сообщили: В государственном музее Амстердама тяжело повреждена ударами ножа знаменитая картина Рембрандта «Ночной дозор». Виновник, психически больной человек, арестован. Миловский представил себе, что чувствовал несчастный, бросившийся на картину с ножом, и ужаснулся.
  27 января — в помещении Соединенного собрания поставлен «Красный цветок» (драматический эпизод в 1 действии соч. Щеглова по мотивам Гаршина) и «Гоголь в Сарапуле» (сатира из 2 действий Сабурова). Миловский отложил газету и вспомнил любимый, великолепный рассказ Гаршина. Но как мучительно умирал Гаршин, бросившийся в пролет лестницы! И подумал: «Этот спектакль — предзнаменование…». Он верил таким знакам судьбы и боялся их.
1 февраля — в помещении Кружка антреприза Колосовского. Бенефис артистки Раисы Семеновны Ураловой, спектакль «Измена». В отношении игры артиста г. Ланских в газете появилась критика: он, «не стесняясь, читал по тетрадке, причем ошибался. Нельзя же так не уважать зрителя и не дорожить своей репутацией!» Артистке Гертман тоже досталось в газете за срыв спектакля 28 декабря перед Новым годом. Оправдания заболевшей артистки не принимались. Публика в Сарапуле была требовательная.
2 февраля в Сарапульской женской гимназии состоялся годичный акт. Преподаватель Волков прочел годовой отчет: «В настоящее время гимназия имеет 8 основных, 7 параллельных классов и образцовую школу. К 1 января 1911 года в гимназии обучалось 660 учениц, из которых детей дворян и чиновников – 100, духовных – 36, почетных граждан и купцов – 64, мещан – 235, крестьян – 195 и прочих сословий – 30».
 19 февраля по случаю 50-летия отмены крепостного права в Вознесенском соборе прошла торжественная панихида. Сарапульцы по рекомендации городской Управы украсили свои дома флажками, а в окне городской Управы был выставлен портрет Александра II в лавровом венке.
 Газета пожелала в новом году: сарапульцам — получить железную дорогу и бухту на Каме; городским мостовым — обновиться, городскому лесу — долгой жизни, городскому водопроводу — чистой воды, купеческому сыну Александру Зылеву — оппоненту И. Т. Воронцова — поучиться ораторскому искусству, антрепренеру И. В. Колосовскому — благополучного окончания сезона.
Любитель театра, Миловский сожалел, что предыдущий театральный сезон в Сарапуле складывался трудно: произошел раскол между антрепренерами И. В. Колосовским и Н. В. Крыловым, из-за чего Крылов с женой Ф. Л. Кармен ушел выступать в Соединенное собрание. Когда крыловские фарсы опротивели зрителям,  он перекочевал в Ижевск. Колосовский вызвал из Москвы на главные роли Михайлова и М. М. Писареву-Марусину, и они приехали. Но Мелик и Марусина неоднократно заболевали, и пьесы с их участием снимались.
   В четверг 10 февраля в Сарапульском музыкально-драматическом Кружке состоялся посвященный годовщине смерти В. Ф. Комиссаржевской спектакль «Нора», поставленный режиссером и актрисой Вандой Рафаиловной Мирской. Участвовали  профессиональные и самодеятельные актеры, среди них А. А. Миловская. 25% сбора направлено в фонд Комиссаржевской. Миловский в письме Гайдебурову, пишет, как «славно у нас  на днях почтили Веру Федоровну. Был спектакль, давали «Нору». Перед спектаклем выставили прекрасный портрет Веры Федоровны, художественно исполненную фотографию, пели «Славу» хором. Все это устроила артистка Мирская. После «Норы» музыкальное отделение, где Игнатьева-Соловьева (консерваторка и учительница музыки) чудно играла на фортепиано марш Шопена! Во время спектакля публика стояла. «Нору» Мирская играла чудно. К сожалению роль Гельмера вышла плохо… Анна Алексеевна играла Христину, дела не испортила, хвалили ее даже. Остальные тоже хорошо играли. Сбор был небольшой – часть — 25% пойдет куда-то на дело во имя великой покойной артистки».
   6 января в труппе стареющего антрепренера И. В. Колосовского произошел скандал: актеры сочинили ему письмо, в котором они требовали – ввиду его болезненного состояния — снять с себя режиссерство, а с его жены г. Ураловой снять административную часть, иначе труппа пригрозилась уйти. Колосовский не согласился. На другой день к нему подошли старшины Кружка Н. Н. Наймушин и М. П. Смагин и предупредили, что если Колосовский останется без труппы, то контракт с ним будет считаться недействительным. Прижатый со всех сторон, Колосовский снял с себя режиссерство. Но должность режиссера был намечен актерами Михайлов. Колосовский в отместку дал в Соединенном собрании «Поцелуй Иуды».
 16 февраля состоялся вечер, посвященный 30-летию творческой деятельности актера, антрепренера и режиссера Ивана Владимировича Колосовского. Дан спектакль «Горе от ума», «Идиот». Зачитан поздравительный адрес юбиляру: «Иван Владимирович Колосовский поступил на сцену 19-летним юношей в 1879 г в Рязани к своему дяде А. И.  Соколовскому, одному из крупных антрепренеров своего времени. Затем служил  в Астрахани, Курске и Тамбове, в  Новгороде, в Архангельске и Орле, в Симбирске, во Владикавказе. Это  большой талантливый артист, беспорочно и нелицеприятно прослуживший на русской сцене 30 лет сряду, симпатичный, безукоризненно честный человек». Газета посчитала, что старый заслуженный артист и больной человек заслуживает лучшего отношения от своих актеров.
  В феврале Сергей Николаевич из письма дочери Сони, которая училась на Высших женских курсах в Петербурге, узнал о выходе второго тома его рассказов.
 16 февраля Миловский, получив от П. П. Гайдебурова только что начавший издаваться театральный журнал «Алконост», благодарит его и заказывает 3 экземпляра   для артисток Любови Мелик, Ванды Мирской, частного поверенного Николая Наймушина. Он пишет о понравившихся статьях, посвященных юбилею В. Ф. Комиссаржевской и критикует статью Гайдебурова: «зачем в ней столько риторизма?», «Когда пишете о театре, не суйте слово: Бог. Этого никто не понимает». Тон его письма после декабрьского послания резко изменился. Миловский еще не простил бывшему товарищу, что тот не оценил артистический талант дочери Софьи. Разочарование в друге так и сквозит в строчках письма.
 4 марта сарапульская газета поместила большую статью, посвященную памяти Павла Андреевича Башенина.  «Большая заслуга покойного и в том, что главным образом благодаря ему создалась в Сарапуле обширная, благоустроенная, редкая в провинции по своему благоустройству и красоте помещения женская гимназия, в которой в лучших гигиенических условиях воспитываются и возрастают будущие гражданки, матери семейств. Он ходил в Петербурге к сильным мира сего добывать для своего города железную дорогу, чтобы обеспечить ему счастливое будущее. Имеется водопровод и электростанция, оборудование коих обошлось городу в 440000 руб.».  В заседании уездного земского собрания решили:  Для увековечивания памяти Башенина поместить его портрет в городской думе; сделать металлические таблички на водопроводной и электрической станции; учредить по одной стипендии в женской гимназии и реальном училище и пожертвовать 200 руб. на стипендию в городском 4-классном  училище.
«Прикамская жизнь» рассказала интересную историю об оправдании Сарапульским судом крестьянина Люкской волости Д. А. Кочурова, заподозренного в изготовлении фальшивых денег. «Чем не сюжет для рассказа?» — думал Миловский. Раньше он непременно раскрутил бы эту историю. Но не теперь. Сейчас надо завершить начатые рассказы, перепечатать на новой машинке, отослать в редакции, узнать судьбу отосланных произведений, добиться гонорара, что труднее всего. 
    18 марта  думцы опубликовали для читателей статистическую справку по Сарапулу. С интересом прочел Миловский, как за последние годы развился город Сарапул:
Постоянных жителей в городе со Слободою 32 тыс. (по переписи 1897 года), с пришлыми – 40 —50 тыс. В городе 14 церквей, викариат с духовным правлением, мужской и женский монастыри, Окружной суд, реальное училище на 300 учащихся, женская гимназия на 700 учащихся, 4-классное городское (157 уч.) и духовное училище (87 уч.),  ожидается открытие сельскохозяйственного училища. Имеется водопровод и электростанция, оборудование коих обошлось городу в 440 000 рублей.
Городской бюджет 197254 руб.
Фабрик, заводов, мелких промышленных предприятий—292.
Торговых помещений 869 и 800 мелкого типа.
20 кожевенных фабрик, 25 тысяч опытных кустарей.
Кирпичное производство — 14 заводов, вырабатывающих 12 млн. штук кирпича.
  Следующая заметка газеты Миловского позабавила. Задиристый сын  знакомого священника Н. Н. Блинова опять попал в историю. «Дело, рисующее нравы нашего захолустья», — писал редактор Н. Е. Ончуков. — В ночь на 22 на 23 февраля на парадную дверь квартиры санитарного врача и теперешнего председателя совета старшин Соединенного собрания Н. Н. Блинова кто-то наклеил четвертинку писчей бумаги, на которой была скабрезная надпись, и облил чернилами ворота. Записку сняли, составили протокол. Заподозрив, что это дело рук артиста Валентинова, только что получившего от совета старшин Соединенного собрания отказ в антрепризе, привлекли его к суду. Валентинов виновным себя не признал. Эксперт П. П. Беркутов при сличении письма на пасквиле с рукой Валентинова признал почерки похожими. Городской судья приговорил Валентинова к аресту на месяц. Тогда Н. Н. Блинов заявил, что считает приговор суровым, готов простить Валентинова и просит приговор в исполнение не приводить».      
   За годы жизни в Сарапуле Миловский достаточно узнал беспокойный, горячий нрав сарапульцев, их обостренную жажду справедливости, привык к  скандалам в газете, Соединенном собрании, Кружке, Думе. Никак нельзя назвать забитыми провинциалами весьма пеструю по национальности и  труду горластую толпу, собирающуюся летом на набережной и Соборной площади, — евреев, татар, башкир, черемисов — торговок, грузчиков, строителей, приказчиков. Может, дело в окраинности южного сарапульского уезда, удаленности от важной губернской Вятки и близости к сопредельным татарским, башкирским землям? Может, разгадка нрава сарапульцев в том камском вольном трудовом духе тысяч алчущих работы «золоторотцев»,  которым пропитаны летом причалы и баржи? А может дело объясняется  вековым отсутствием помещичьей узды в Вятской губернии, самостоятельности выбора ремесла? А разве открытие в Сарапуле Окружного суда не прибавило храбрости и увертливости сарапульцам, которые валом валят на открытые судебные заседания? Вот и статьи «Тимона Афинского» — умницы-адвоката, журналиста Ивана Тимофеевича Воронцова — сарапульские до мозга костей. «Тимон» негодует, «Тимон» обвиняет, дает острые характеристики купцам, чиновникам, думским деятелям. Выборы гласных проходят «не в тихой радости, а под раскаты грома, среди бурной погоды и под стон жертв,  пронзенных ядовитыми стрелами «Тимона», — сам того не желая, восторгается журналистом сердитый на Тимона за критику  молодой купеческий сын Александр Зылев. Такому журналисту только попади на язык! Миловский содрогнулся, представив на страницах газеты свое разоблачение как писателя, а себя окруженным своими героями — судейскими чиновниками, строгими архиереями, духовной братией, пишущей на него доносы. Да, сколько веревочке не виться — конец неизбежен…
    «Нашу промышленность убивает бездорожье»,— писал «Тимон» о строительстве железной дороги через Сарапул. — Вопрос о направлении железной дороги, несомненно, уже предрешен в пользу Сарапула самым положением нашего города. Есть у нашего города и сторонние защитники, это Вятское губернское земство и его делегаты-заводчики. 22 марта в Санкт-Петербурге началось заседание комиссии о новых железных дорогах, которая должна высказаться за то или иное направление. Понятно нетерпение, с которым сарапульцы ждут вестей о работе этой комиссии. Пройдет железная дорога через Сарапул — город оживет и процветет, если же через Ижевск — Воткинск — Осу – смерть Сарапулу».
«Сарапульское пожарное общество желает сдать в аренду или продать вполне благоустроенную купальню. Обращаться к Николаю Ивановичу Мыльникову», — читал С. Миловский. Не с этих ли строк газетного объявления родился остро-полемичный его рассказ «Купальня» о правовом крючкотворстве и человеческой подлости, тихой змеей вползающей в душу главного героя Аркадия Михайловича Счастнева?
   Тем временем в Сарапуле зима сменилась весной. На базаре и по оживленным улицам за прохожими бегают дети и просят подать копеечку. Обращает на себя внимание маленький семилетний скоморох — бойкий мальчик, который и пляшет, и поет, и гримасничает на потеху собравшихся зевак. Уж чем действительно богат Сарапул, так это нищими. Не говоря уже о тех старцах, вдовах и сиротах, которые ходят по дворам в базарные дни и стоят на каждом углу около базара. А дойдешь до Собора, то здесь уже целая толпа нищей братии, всех возрастов и видов, наполняет паперть и протягивает руки. Идешь, словно сквозь строй. Газета пишет, что в соседней Осе перевелись нищие. Как только они появляются, так их забирают в полицию, пристраивают в богадельню, если может работать – в работный дом, малых ребят – в приют, вдов и сирот – в сиротский дом, а если из уезда или издалека  — высылают на родину. Вот вам и Оса! Теперь нищие её обходят за две версты.
 Пасха в этом году пришлась на 10 апреля. Христос Воскресе! На следующий день Кама проснулась, потянулась и сломала свое ледяное одеяло. Погнала обломки книзу, но помешал остров, и лед остановился, А жителям с. Ершовки в город нужно – самая горячая пора в торговле. Постояли, подумали, да и потянулись через ледовые заторы, перепрыгивая с льдины на льдину. Чтобы продать на какой-нибудь рубль яиц и молока. Чем не безумство храбрых! Полный ледоход начался 12 апреля в 5 час вечера. Открылась навигация, теперь сарапульцы будут ждать гастролеров – таких как Петипа, Гайдебуров, Васильева, Дулькевич.
  Чуть только стало пригревать солнце, в апреле вытаяли «зимогоры» или «золоторотцы» — рабочий люд, стекающий на сарапульские пристани в поисках заработка. Крючники переносят на своих спинах за смену от 500 до 1000 пудов клади. Начинают работать с 4 час утра, в 11 идут обедать в обжорные ряды на базаре.
Ну, теперь терпи, спина,
Ты надолго продана.
 Артист Михайлов, подвизавшийся у Колосовского, снял сцену в Соединенке и будет там лицедействовать все лето. Труппа Михайлова с Писаревой-Марусиной, Дарьяловой и др. набила всем оскомину. В четверг 21 апреля объявлен бенефис артистки Фелиции Львовны Кармен, представлен будет «Шерлок Холмс». Товариществом русских драматических артистов под режиссерством Н. В. Крылова, дан будет последний прощальный спектакль.
 24 апреля Петербургское товарищество оперных певцов дает в Сарапуле «Пиковую даму», «Демона», «Евгения Онегина».
27 апреля состоялся публичный экзамен учащихся Сарапульской музыкальной школы. Из 112 уч-ся 18 выступило на состязаниях на скрипке и фортепиано. Исполнялись произведения Мендельсона, Шумана, Бетховена. Самой умелой ученицей оказалась госпожа Бехтерева, за ней Осокина, Салмина, Островская. В Сарапуле музыкальное образование началось лет 30 тому назад. Первыми учительницами в городе были госпожи Верхнекаменская и Вахрамеева с самым примитивным музыкальным образованием. Они учили больше полькам и мазуркам, которые исполняли иногда и сами на музыкальных вечерах. Учили не за дорогую плату и желающих находили десятками. Их успех вызвал к домашнему преподаванию  уже вполне образованных учительниц – г-жу Долинину с десятилетним стажем, Семинникову, Чернядеву, Демину. Но самой выдающейся по педагогическому таланту стала школа г-жи В. К. Буклевской, имевшей самое большое число учениц — около 40. Только благодаря ней в нашем городе могла появиться музыкальная школа.            
11 мая в музыкально-драматическом Кружке с успехом прошел концерт певцов Санкт-Петербургского театра. «Недурно пел И. П. Дмитриевский. Давно Кружок не слышал такого великолепного голоса, каким обладает Алла Михайловна Томская. Особенно хорошо она поет романсы», — писала газета.
 13 мая в конторе Прикамской жизни принимаются пожертвования на памятник А. П. Чехову в Таганроге.
 27 мая в Сарапуле в помещении Кружка выступили гастролеры артистического турне по Волге и Каме — артисты Казанской оперы А. Г. Армольцева (сопрано), пианистка Л. М. Любич, артист петербургской оперы Сергей Лебедев(тенор) и артист Тифлисской оперы И. Я. Шевцов               (баритон).
 В четверг 26 мая умер старейший священник кладбищенской церкви Марк Федорович Утробин.
  21 июня Миловский пишет отчаянное письмо Павлу Павловичу. Он отказывается от журналистского участия в журнале Гайдебурова: «Я в этой области совершенный профан». Лукавит Сергей Николаевич: ведь это он по просьбе Гайдебурова писал пьесу, помогал как режиссер жене и дочери ставить любительские спектакли, был первым рецензентом для своих «артисток», всегда был в курсе всех театральных постановок в Сарапуле и в передвижном театре Гайдебурова. Но сейчас он и думать не может о творчестве. Нервы расстроены до последнего предела, дома плохо: «время такое переживаю: жена захворала (сердце, нервы, обмороки, судороги) и вчера уехала лечиться. Болезнь давнишняя, но теперь дошла до угрожающего состояния. Это меня тоже расстроило, что я положительно не могу прийти в себя и пугаюсь за будущее. Вообще, должно быть, конец. Этот конец неизбежнее начала. Начала часто не бывает, не видишь, что люди начинают жить, а конец всегда видно». Он раздосадован тем, что посоветовал Гайдебурову послать 10 экземпляров журнала для продажи издателю Колчину, который скончался накануне, а его типография пошла с молотка. И снова рефреном о своём состоянии: «Не весело, ой, не весело на душе, даже тяжко… И привет мой Вам и любезной Надежде Федоровне — тоже полон печали. С. Миловский».
  Он еще дважды пишет В. Ф. Брюсову, редактору «Русской мысли», которому отослал свой рассказе «Волшебник», настойчиво просит гонорар: «Очень, очень нуждаюсь. Жена больна, дочь тоже, у самого нервы развинтились… будьте добры по получении этого письма немедленно прислать денег по телеграфу через Соединенный Банк, если, конечно, не выдали их жене моей. Хотелось бы просить аванса за будущий рассказ…» — в отчаянии просит он.
     Вечером 11 августа 1911 года  смотритель Сарапульского духовного училища Сергей Николаевич Миловский  долго сидел в своем кабинете у раскрытого окна, склонив большую голову за работой, и  пересчитывал текущие хозяйственные расходы училища:
…Городской управе за 142 килоуатта электроэнергии 21 рубль 5 копеек…и за воду…. Журавлеву за муку крупчатку…Лошкарёву за свежего судака… потребительской лавке за вермишель, щетки для одежды, ваксу…, П. Таначеву за доставку дров отдано 700 рублей, недоплачено 486, 5 руб. —  он записал в черновой лист, чтоб не забыть…— Назметдинову за 24 аршина сурового полотна для матрасов и тюфяков 35 рублей… На содержание больницы — жалование фельдшеру Николаю Ляпунову 15 руб., аптеке Петрова за формалиновую лампу и  лепешки для дезинфекции училищных помещений после скарлатины — 12,5 руб.; доктору Добронравову за преподавание гигиены…Вахонину за обучение гимнастике учеников... Жалование учителям: священной истории Соколову, арифметики Чернышеву, латыни Архангельскому, русского языка Худяковскому, черчения и чистописания Кедрову, рисования Федору Васильеву, швейцару Вахонину, спальному Семену Шкляеву, поварихе Серафиме Щедриной, посуднице Татьяне Ляпуновой, караульщику Михаилу Беляеву, дворникам, надзирателям…, инженеру-технологу Максимову за обследование зданий — 15 рублей… На строительство асфальтовых тротуаров, рытье и цементирование ям…
    Ученики разъехались на каникулы,  и хлопоты по питанию закончились, а так с утра доставлял свежее мясо купец Д. Пименов, пекли хлеб в своей пекарне. А в 8 часов поили учеников чаем с белым хлебом, и начинались уроки. В  11час 50 подавали завтрак, затем опять шли  уроки, в 2 часа пополудни — обед из 3 блюд, потом в 4 полдничали чаем и в 8,5 вечера ужинали. Он сам составлял меню  с учетом постных, скоромных  и праздничных дней и посылал «расписание стола воспитанников» на утверждение Преосвященнейшему о. Мефодию, епископу Сарапульскому.
    Он отложил  счета и задумался. Достал из потайного ящика дорогие ему газеты, журналы с опубликованными его рассказами. Вот, только что вышедшие  в «Нижегородском листке» его «Воспоминания о Короленко», «Машенька», «Священие», «Вышний ум». Накануне он послал  пару рассказов в «Камско-Волжскую Речь», и особенно дорогие ему рассказы «Нечем жить» в «Вестник Европы», «Волшебник» в «Русскую мысль».  Теперь его знают во многих редакциях и охотно печатают. И цензоры  лояльны. За этот год  в столичных  газетах и журналах уже более десятка его публикаций. Выпущено два сборника рассказов, статьи и очерки.
  Прошедший учебный год был 26-м  в его службе и шестнадцатым в Сарапуле. Он устал тянуть эту лямку. Прошлый, 1910 год стал юбилейным на его педагогическом поприще. Училищный съезд и духовенство устроили ему торжественное чествование 25-летия  его деятельности, преподнесли благодарственный адрес. Ему лестно было слышать все эти слова, он как юнец расчувствовался, произнес сентиментальную речь, упомянул про лебединую песнь, каждого из депутатов обнял и поцеловал. Это было прощанием.
     В последнее время он стал раздражительным,  срывался на окружающих. Раздражало все – мелочные заботы, недостаток средств на содержание училища, необходимость экономить на каждой малости, нерадивые подрядчики, неуспеваемость  учеников. Шла голова кругом от забот. Хозяйственные дела он, кажется,  запустил. Скоро начнутся занятия, а конца ремонту еще не видно. Счета, счета…  Кредиторы, много лет знавшие его и доверявшие ему, не волновались, а члены   училищного Правления мало вникали в хозяйственную работу. Хозяйственные хлопоты мучили его, баланс за июль еще не сведен, а членам Правления пора доложить результаты. Он всегда был  честен и аккуратен с казной, но ремонты, заготовка дров, повышенные цены  после неурожая, награждения учащихся, вспомоществование неимущим детям мало-помалу истощали училищную казну. Расстроились и отношения  с женой. Вырвать время на писательскую работу удавалось только поздней ночью. Участились, измучили головные боли. Почти как тогда, шесть лет назад…
     В 1904 году скончался кумир его юности Н. К. Михайловский и  Сергей послал телеграмму — соболезнование в редакцию «Русского богатства».   Навязчивая мысль о самоубийстве, сформированная ещё в юности,  преследовала его всю жизнь. Он писал Короленко в соболезновании на смерть  Михайловского,  что тот будет славнее после смерти. Как бы примерил его саван на себя. И оказался прозорлив.   В письмах Короленко он вкладывает свою  скорбь и страдание: «… жизнь моя настоящий путь мук и терний… Ваше горе, потерявшего товарища, друга… невыразимо».
  Ему стало невмоготу… тревога гнала его из дома. Он бросил перо и  вышел во двор, накинув сюртук на плечи. Тяжелое мрачное здание училища  алело в закатных лучах. На душе было мутно и тяжко. Все позади, всё… 49 лет…
И я влачу мучительные дни
Без цели, оклеветан, одинок;
  Надо в отставку… пенсию семье, а самому  уехать туда, где его ждут — любимая женщина и сын. Там он  напишет лучшую книгу!...  Тяжесть в голове и пульсирующая боль… Он медленно обошел  здание…
  Во дворе было безлюдно, дворник укрылся в швейцарской… Было душно, не хватало воздуха… Очевидно, приближалась гроза… 17-тый лунный день… Он родился семнадцатого сентября, через месяц его юбилей – 50-летие. Можно уйти в отставку — свободным художником на вольные хлеба. Свобода и литература… Санкт-Петербург, давно желанная встреча с шестилетним сыном, росшим без него, и его матерью, Глафирой, вольной птицей, поэтессой… …Захотелось подняться наверх, и он начал взбираться по лестнице на крышу училища. Он медленно  поднимался вверх ступенька за ступенькой в темную синеву, и вечерний город темно-серой массой уходил книзу все дальше и дальше… Головная боль слегка отступила… Он вспомнил  любимого  Всеволода Гаршина — о, как   он понимал его томление жизнью!.. Он ступил на крышу и начал подниматься выше, к  кресту домовой церкви, где видна была  уже первая ночная   звездочка….  «Взлететь бы  ввысь, чтобы дух захватило, испытать невыразимое  наслаждение  полётом, а там — будь что будет …» — написал он однажды друзьям…
  У звонницы знакомое ощущение потери пространства овладело им, ноги  заскользили по  крыше,  — и он, большой, тяжелый, немолодой уже человек потерял равновесие и сорвался вниз в черноту каменного рва во дворе училища… Он стремительно летел на камни,  изумляясь  этому свободному полету,  и  перед глазами  рассыпалось множеством цветных картинок   его жизни, лиц милых ему детей — Николеньки, Сонечки,  Вити, Сережи…. любимых женщин — Глафиры, Анны…
 На звук падения прибежал дворник,  и охнул, увидев смотрителя, лежащего на спине поперек рва с разбитой головой. Педагог, кандидат богословия,  тонкий и лиричный русский писатель  Сергей Николаевич Миловский — Елеонский  жил ещё ; часа и, не приходя в сознание, умер. По заключению врачей А. К. Добронравова и Михаила Державина  смерть Миловского произошла в результате   перелома основания черепа  из-за самоубийства  вследствие  внезапного психического расстройства. Можно усомниться в истинности этого заключения, имея  в виду статью 188 тогдашнего пенсионного законодательства, по которой пенсия дается, если самоубийство совершено во время внезапного помешательства. Очевидно, врачи прониклись сочувствием к положению вдовы и детей.
  Воистину, «как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них ».
 В субботнем номере за 13 августа «Прикамская жизнь» напечатала известие, которое обсуждал весь город: «Смотритель Духовного училища Сарапула Сергей Николаевич Миловский 11 сего августа в 9 часов вечера скончался, о чем убитая горем семья покойного извещает всех друзей и знакомых. Панихиды в 10 часов утра и в 6 часов вечера. Вынос тела в церкви духовного училища в воскресенье в 9 часов утра».
    «Погиб не только талантливый писатель, но прекрасный знаток и любитель русской литературы, за которой он не переставал следить с живейшим вниманием до самой смерти. В часы досуга он любил, также скромно скрывшись за псевдонимом, написать критическую статью, откликнуться на новую книгу или напечатать блестящий фельетон, блеснуть искрами своего большого и образованного ума. Безумие ли его привело на край трехэтажного дома или в здравом  рассудке, не найдя другого выхода в жизни, он бесстрашно ринулся в бездну, об этом рассудит Бог», — написал о нем  современник, укрывшийся под псевдонимом Л.Т.
«Прикамская жизнь» поведала читателям: «Сергей Николаевич Миловский был не только смотрителем духовного училища, но и писателем, чьи произведения, подписанные псевдонимом Елеонский,  были известны всей России. Причиной самоубийства Миловского стала глубокая душевная драма, которую он переживал в течение нескольких лет. Его как тонкую и ранимую творческую личность многое тяготило в этой жизни: рутина однообразных будней, нападки со стороны священнослужителей на его светские занятия литературой».
  Н. Е. Ончуков, редактор «Прикамской жизни», в статье, посвященной кончине Миловского, писал: «Скорбная душа тянулась ввысь… «все выше и выше!!!» – а сумеречная жизнь захолустного города настойчиво топила его в тине пошлой обыденности».
 Отпевание умершего смотрителя производилось по православному обычаю в Воскресенском храме. Он был похоронен на кладбище возле церкви. 
 18 августа жена Миловского, Анна Алексеевна, в отчаянии пишет Брюсову: «Вам, вероятно, уже известно, что муж мой Сергей Николаевич Миловский (С. Елеонский) скончался. Смерть трагическая, ужасная, в припадке психоза. Сейчас такой ужас наполняет мое сердце, так я страдаю сама, что не могу написать подробно… Я осталась совершенно одна с двоими детьми; — ни посоветовать, ни поддержать меня некому. Если для вашей редакции будет приятным и интересным напечатать его «Волшебника» под прежним его псевдонимом С. Елеонского, то теперь к этому препятствий не имеется. Не можете ли Вы, Валерий Яковлевич, оказать мне содействие поскорее получить деньги, так как я осталась совершенно без средств к жизни».
На письме из архива Брюсова помечено красным: послать 100 руб. Деньги были отосланы вдове 25 августа 1911 г. Еще дважды напишет Анна Алексеевна к В. Я. Брюсову: благодарность за помощь и просьбу о назначении ей с детьми пособии Литературного кружка имени Чехова. Вероятно, просьба ее была удовлетворена.
  Вдова Миловского Анна Алексеевна с детьми после похорон съехала со служебной квартиры и уехала в Петербург, пожелав получать пенсию из Правления мужского духовного училища А. Невского. После вычета 13 месяцев болезни смотрителя в 1889 и 1905 годах не набралось 25 лет службы, и пенсию  семье назначили в половинном объеме — 650 рублей.

Ревизия
  Что же произошло? Зачем близорукий смотритель в сумерках полез на звонницу? Было ли это самоубийством или несчастным случаем?
    Члены правления упомянули о некой записке: «в предусмотренной своей записке сам признал себя виновным, трагически кончил с собой». Ревизоры же назвали её «черновой запиской», где смотритель признал  долг 486,5 руб. П. Таначёву за  дрова. Так была ли это предсмертная записка или  обычный черновой хозяйственный баланс? Две ревизии, проведенные сразу после смерти смотрителя, пришли к двум выводам: недостача казенных средств училища составила 2256 руб. 4 коп.,  и 1887 руб.  21 коп. Нашли некоторые неоплаченные счета за прошлый год, отсутствие ревизий и контроля правления. Установили, что упомянутый Таначёв, дравший с училища завышенную цену, ранее  расписался  в получении всех денег за дрова.
    Никому не по душе была эта посмертная ревизия. Часть ревизоров сказались больными, а секретарь епископа —  композитор Алексей Чистяков всё норовил отбыть по  службе во время тайного голосования. Члены правления, добропорядочные педагоги, защищая смотрителя, доказывали, что растраты-то никакой нет, напоминали о безупречном  шестнадцатилетнем хозяйствовании Миловского. Епископ был неумолим и начертал на полях отчета: «брат — брату, сват — свату, а денежки — не родня». Ну, прямо фраза из рассказа Миловского о нравах духовенства! Священник Н.Блинов, бывший в дружбе со смотрителем, тоже не поверил в растрату и в некрологе  написал, что Сергей Николаевич, получавший 1500 рублей годового жалования, без труда мог найти 2 — 3 тысячи рублей из своих средств.
    Больше года епархиальный совет, Преосвященный Мефодий, съезды благочиний «полоскали» имя смотрителя, судили — рядили о растрате. Пытались даже часть долга взыскать с крошечной пенсии  вдовы,  А. Миловской. Если бы честнейший Миловский  не умер сразу, то при этих подозрениях в краже его чувствительная  душа тут же отлетела бы на небеса. Мог ли он сознательно поставить семью и своё имя в столь неприглядное  положение? Как робкий и осторожный человек мог выбрать  столь жестокий способ самоубийства? Ведь  его кумир Гаршин после падения мучительно умирал 5 дней!  Впрочем, какого  расчета и мудрого хозяйствования  ждать от   называвшего себя Дон-Кихотом писателя, которого на каждом шагу обманывали купцы — поставщики!
    Тем временем немногочисленные кредиторы из уважения к памяти смотрителя списали часть долга, друзья  Миловского сделали пожертвования для погашения долга, и к концу  года дело о недостаче сошло на нет. Из-за шквала общественного мнения  и противоречивости  ревизии результаты её стыдливо не публиковались. После этой эпопеи, обросшей слухами, у городских обывателей не было сомнений в иной причине самоубийства Миловского, кроме растраты. Друзья же Сергея Николаевича — Л. Круликовский, Н. Чистосердов и Н. Блинов — считали происшедшее трагической случайностью.
  Но есть доводы и за самоубийство. Самая распространенная причина его у писателей — отнюдь не деньги, а уход Музы. «Самоубийство – аристократ среди смертей», как пишет Дэниэл.  Другими причинами  могли быть и жестокая мигрень,  и постылые   хозяйственные обязанности,  и нелады  с женой, которые начались, очевидно, еще в Вятке, и невозможность счастья с любимой женщиной. Да мало ли какая мелочь вроде неоплаченного счета или семейной ссоры  могла стать последней каплей в мучительно раздвоенной жизни! Большинство самоубийств совершается в состоянии аффекта — сильно и бурно протекающего эмоционального переживания. Писателю было 49 лет, приближалась старость. Преподавая греческий и латынь, он  знал, конечно, философию стоиков, кончавших с собой в старости. Что  ожидало его впереди, кроме болезней, злословия и забвения? На поздних фотографиях Миловский – пожилой, усталый, раздраженный господин, скрывающий выражение лица под очками, бородой и усами. Этому интроверту   сам Бог, кажется, поручил живописать быт маленьких «людей в футлярах» — хорошо ему известную закрытую касту – духовенство.
  После ревизии осталась опись имущества в экономическом журнале училища в опустевшей квартире смотрителя: электрическая люстра в 4 лампы, стенные бра, лампа-качалка со штепселем,  венские стулья, кресла и гардеробы, конторка, этажерка, стенные часы  и  парусиновые шторы…
  Он ушел, как и жил, окутанный тайной. Последнюю —тайну своей смерти – Миловский унес с собой.
Но для небесного могилы нет.
Когда я буду прах, мои мечты,
Хоть не поймет их, удивленный свет
Благословит; 
   Трагическая  кончина С. Н. Миловского-Елеонского всколыхнула не только вятскую,  но и столичную общественность. Поток некрологов во многих газетах заставил по-новому взглянуть на скромного провинциального литератора. Может,  именно этого он желал —   своей смертью привлечь внимание к своим рассказам, в которые он вложил душу? Литературные журналы, наконец, обратили внимание на  С. Елеонского и наперебой стали публиковать их на волне интереса читателей к писателю-самоубийце. В его рассказах находили лиричность и мягкую иронию, за что  назвали писателя «Прикамским Чеховым».
   Общество изучения Прикамского края опубликовало в музейном сборнике биографию и библиографию писателя, тщательно подобранную его друзьями. А. В. Иванчин-Писарев прислал С. А. Венгерову для публикации в биографическом словаре список произведений сарапульского смотрителя.
 Последующие бурные исторические события в России заслонили судьбу и творчество С. Миловского-Елеонского, продолжателя традиций Успенского, Помяловского, Левитова, Шмелева. И только теперь, опомнившись от переворотов, мы начинаем по крупицам собирать разнесенные революционным ураганом интеллектуальные драгоценности прошлого.
Большинство рассказов Миловского переизданы через столетие, в 2011 — 2015 годах в Сарапуле, где похоронен писатель. Могила его не сохранилась. «Но для небесного могилы нет…»  Его герои заговорили со сцены Сарапульского драматического театра. Рассказы Миловского «Хрустальное яблоко», «Машенька», «Старенькая церковь», «Лазарь» инсценируются. Учреждена литературная премия «Хрустальное яблоко» им. С. Н. Миловского. Изучая жизненный путь писателя, по его родным городам летом 2015 года совершена краеведческая экспедиция педагогов со школьниками, снят фильм о судьбе писателя.

Неизреченный свет
  Его рассказы  представляют сейчас библиографическую редкость. Перечитывая их, погружаешься в плотный, сочный быт  провинциального духовенства, оказываешься во власти  сердобольного, честного, лиричного писателя. В самом деле, вот «…пегая телушка в речку зайдет по вымя и смотрит в воду, любуется собой, шельма…как барышня в зеркало», «…стадо соскучилось ждать последней странички Петиной книжки» и забрело в господские поля». И затравили, загнали в петлю  зачитавшегося маленького пастушка («Подпасок»). Много автобиографичного в рассказе «Вышний  ум»: «…поп ты мой распрекрасный, и не стяжатель, водки в рот не берешь…поэтому здоров, чист, ни перегаром, ни табачищем от тебя не пахнет. И характер у тебя на редкость: ни лаешься, ни ссоришься. Все попадьи завидуют»; «Под опекой»: «выпью его (мерзавчика) и так хорошо, будто Иисус пяточками прошелся по душе». Эта  бытовая живопись отражает ушедшее время, раскрывает малоизвестную сторону его, и ценна как талантливый художественный документ эпохи. История жизни и смерти Миловского — итог внутреннего разлада, трагического столкновения тонкого образованного человека с невыносимой прозой жизни, невозможности в условиях провинциальной бездуховности развернуться в полную силу всем граням богатой натуры. Местная газета писала: «Он до боли ненавидел то положение, в которое попал, но проклятая необходимость зарабатывать на себя и для семьи и страх жизни, боязнь оттолкнуться от берега на простор жизненной волны вынуждали его цепляться за постылую службу».
      Миловский прекрасно знал быт и нравы духовенства и духовных учебных заведений среднего Прикамья, Вятской, Пермской, Казанской, а также Нижегородской губерний. Эту среду он и описывал в своих рассказах. Он создал галерею типов духовенства: благочинных, священников, дьяконов и дьячков, а также бурсаков, семинаристов, учителей духовных училищ и начальных школ.
     О. Василиск Адамантов в рассказе «Под опекой» в начале своей деятельности решил стать в своем приходе добрым гением: завел школу, волшебный фонарь, вечера собеседования, воскресные чтения, общество трезвости, чайную, читальню. Но «все „батюшкины затеи“ являлись жалким украшением нищей жизни, как мальва на заброшенной могиле. Народная масса по-прежнему оставалась грубой, невежественной и вдобавок раздраженной, взбудораженной, преступления увеличивались, голодовки сделались хроническими, болезни росли». Адамантов бежит в город, но и там его культуртрегерство терпит крах. После безуспешных попыток просветительской деятельности «идеалист» Елеонского находит свой конец в пьянстве.
 «Неизреченный свет» — большой рассказ Миловского, казалось бы, о строительстве в одной из сельских церквушек светового фонаря для лучшего освещения темного храма. Но это поверхностно-бытовые рамки произведения, излюбленный прием писателя, первый план его рассказов. На самом деле, это один из основных, программных произведений писателя, и глубина его задана названием из Евангелия. Однажды, сказано в Евангелии, поднялся Иисус с любимыми учениками на гору Фавор над долиной Ездрелонской  — «и преобразился пред ними (то есть у них на глазах): и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с ним беседующие». На Фаворе встретились Божественное нисхождение и человеческое восхождение.  Преобразился человек, который — хотя бы на краткий миг, перейдя от плоти к Святому духу, «прозрел»». Эти световидные струи благодати, этот Неизреченный Свет – свет Преображения, доступный немногим. Этими-то лучами Преображения светятся лики святых угодников, их световидными энергиями пронизаны жизнь и деятельность русских подвижников — от Сергия Радонежского и Серафима Саровского, до наших современников. И видят мир, и Россию — не такими, как видятся и кажутся они сегодня нам,  в крови и мраке истории, но светлыми, как бы были они в замысле Божием, и какими предстанут в лучах будущего. Этим-то Неизреченным светом пронизаны всё творчество, жизнь и трагический уход писателя.                В рассказе молодой священник о. Аполлон рассказывает своему тестю, благочинному о. Роману: «И тут вдруг точно озарение свыше осенило мою голову, сердце задрожало, и у меня само собою сказалось: ¬неизреченный свет если бы!.. И как пришла ко мне эта идея, как вселилась, так и не выходит. Сон потерял, все думается, как бы осуществить. Глаза закрою, так сейчас рисуется мне со всею отчетливостью льющий с высоты свет лучами на головы молящихся, особенный свет, которому подобного нет в мире». И придумал о. Аполлон устроить особенный световой фонарь в куполе церкви. Мудрый тесть о. Роман, однако, предостерегает увлеченного божественной идеей зятя и  рисует перед ним те преграды, которые могут помешать воплощению замечательного замысла. В конечном счете, так всё и происходит,  и с горних высот попадает о. Аполлон в яму склок, зависти, мести. И, как водится в рассказах Миловского, ушел в сторону Неизреченный свет, и на первый план вышли распри двух благочиний. Иронический хеппи-энд, придуманный писателем — излюбленный ход Миловского, свойственный его натуре, ибо в жизни всё грубее и жестче: зятья  благочинных поменялись приходами, о. Николай, достроил световой фонарь в куполе и получил благодарность консистории – набедренник. А Аполлону тесть посоветовал с обычным юмором: «Ну, не удался неизреченный свет, сооруди другое что-нибудь... И получишь скуфью».
  Многие герои Миловского на свое поприще идут не в силу каких-то высоких целей, благородных побуждений, а ради корысти; они равнодушны и к службе, и к народу, который для них интересен лишь как источник доходов. Эти персонажи на своем посту поглощены одной заботой — изысканием способов выколачивания из своих прихожан «копейки»; они не стесняются в выборе способов и средств к этому: о. Григорий Зубарев («Грубиян») заставлял свою тещу-старуху ходить по огородам и выпрашивать у баб кочан капусты, редьку, морковку.
   Из поколения в поколение, от отцов к детям переходит прочно установившийся кодекс «законов» жизни духовенства, своего рода сословный домострой. Весь этот незамысловатый устав иерейского бытия выпукло представлен в назиданиях, которые преподает своему зятю его тесть о. Роман в рассказе «Неизреченный свет»: за требы брать неукоснительно, невзирая на бедность крестьянина; отличать богатого от бедного; держать себя с прихожанами «солидно, серьезно, даже хмуро».
   Писателя иногда обвиняли в том, что у него сюжетом рассказов о духовенстве зачастую служили мелкие бытовые и даже анекдотические случаи: ссора благочинных из-за галош («Неизреченный свет»), переполох в духовной среде из-за газетного фельетона про церковно-приходскую школу («Огорчение»), наем священником работника на условии, что тот не будет курить («Зарок»). Но такова была «духовная» жизнь сельского духовенства, и Елеонский с точки зрения законов художественной правды был более прав, чем Гусев-Оренбургский, отказавшись от изображения священников-бунтарей и вольнодумцев. Подобные лица не были в ту пору характерным явлением; они родились позже. В добросовестности, правдивости изображения быта сельского духовенства Миловскому (Елеонскому) надо отдать преимущество перед другими бытописателями этой среды.
 За редким исключением, священники того времени достаточно критично, отзывались о творчестве Миловского- Елеонского. Его сравнивали чаще всего с И. Н. Потапенко, С. И. Гусевым-Оренбургским — прозаикам, берущим свои сюжеты из духовного быта. Причем епархиальные критики  отмечали И. Н. Потапенко как наиболее расположенного к духовенству. У него описаны по большей части благодушные батюшки, исполняющие свои обязанности, не мудрствуя лукаво.«У г. Елеонского мы уже не видим благодушных представителей клира. — пишет критик. — Место их заняли сухие «стяжатели», вечно занятые мелкими ссорами между собой и непрекращающейся войной с приходом».
   В ряду немногочисленных бытописателей духовенства С. Елеонский занимает довольно видное место. Правда, его произведения не пользовались  столь широкой популярностью, как произведения С. И. Гусева-Оренбургского. Но ведь известно, что социологический успех того или иного писателя не всегда может быть признаваем за достоверный критерий талантливости. О Миловском-Елеонском мало знает образованная часть общества, мало знакомо с ним и духовенство, а между тем рассказы его наряду с недочетами носят на себе несомненную печать талантливости и по достоинствам своим стоят гораздо выше многих прославленных метеоров литературной современности. Читая его произведения, ясно видишь, что автор изображает ту область, которую он хорошо знает, понимает и чувствует. По местам он является прямо-таки редким мастером и пейзажа, и бытового диалога, искрящегося своеобразным юмором, красочного и многоцветного. В его произведениях затрагиваются иногда такие стороны жизни церковных пастырей, которые остаются и до сих пор неразрешенными проблемами.
Его произведения представляют собой простое повествование о тех лицах и событиях, которые встречались автору на жизненном пути и, так или иначе, привлекали его внимание. Правда, в этом повествовании мы наталкиваемся большей частью на картины мрачного характера, тем не менее, оно не лишено правдивости, поскольку не переходит в тенденциозную публицистику. Здесь мы не замечаем того усиленного стремления к обобщениям, характерного для Гусева-Оренбургского. Перед нами предстают один за другим типы духовных особ далеко не идеальных, но, в то же время, видно, что цель автора — познакомить читателя с теми или иными «болячками» в среде духовенства, не афишируя их как общественные недуги.
   С. Елеонский начал свои литературные выступления в   90-х годах, а известно, каким критическим является этот период в истории духовной жизни русского общества. Это была критическая переломная эпоха в идеологии. Происходил пересмотр, переоценка ранее господствовавших, а теперь дискредитировавших себя ценностей. Поэтому все наиболее яркое и положительное в литературе этого периода порождено этим кризисом,  его в своем творчестве отражало.
Духовенство жило особым миром идей и понятий, но  и для него не прошел совершенно бесследно этот кризис. Появились новые типы пастырей — образованных, горячих поборников народного просвещения, считающих своей обязанностью заботиться не только о нравственном преуспеянии духовных чад, но и об их интеллектуальном развитии, а главным образом старающихся улучшить быт духовенства и поднять его авторитет в глазах общества. С. Елеонский рисует два типа церковных пастырей — старых и новых. Он предстает перед читателем, как больший знаток жизни сельского духовенства, нежели Гусев-Оренбургский. Соперничество двух писателей коснулось не только литературы. Они любили одну и ту же женщину — поэтессу Глафиру Эйнерлинг.
«Елеонский (псевдоним С. Н. Миловского) отразил печальную правду о служителях церкви в небольших, психологически правдивых вещах: «Под опекой», «Грубиян», «Неизреченный свет», «Огорчение» и др.»— написала Л. А. Смирнова о нем в учебнике для студентов пединститутов и университетов «Русская литература XIX — начала XX века. — С. Елеонский сумел довольно красочно и правдиво подчеркнуть некоторые стороны жизни нашего духовенства, а вместе с тем задел такие вопросы, которые заставляют читателя глубоко задуматься. Поэтому сочинения его, при всех своих недостатках, не лишены, по нашему мнению, значительной ценности интереса» . Критики говорили о нем, как о новом голосе из среды духовенства. «Сквозь его смех видны незримые миру слезы», — отмечали они.

После Миловского
Сын Миловского, Виктор Сергеевич, прожил короткую, полную лишений, жизнь. Очевидно, его имел в виду  отец в рассказе «Тронутые», говоря о своей боязни иметь такое же болезненное потомство, как и он. Виктор, родившийся в Сарапуле, окончил Сарапульское реальное училище. После революции он работал электриком. Затем судьба занесла его в китайскую армию. После возвращения на родину в Харбин в 1936 году  и была составлена анкета, найденная журналистом-краеведом С. Жилиным в сибирском архиве. После этого следы Виктора Миловского пропадают. В те годы сталинских репрессий люди, особенно из семей духовенства, пропадали тысячами, и искать их никто не решался.
  Мать Виктора, вдова писателя Анна Алексеевна переехала в Санкт-Петербург. Она часто обращалась к ведущим литераторам, редакторам журналов с одной просьбой — о материальной помощи. Произведения  Миловского после его трагической гибели стали популярными, и какое-то время семья Миловских жила за счет гонораров мужа. В письмах подругам и литераторам Анна жаловалась на судьбу, на болезни.
  Софья, поступившая на высшие женские курсы, едва ли окончила их, ведь половинная пенсия смотрителя не могла покрыть расходы на обучение дочери.
  Глафира Эйнерлинг вышла замуж за Сергея Ивановича Гусева-Оренбургского и уехала с ним и детьми в Америку, но вскоре вернулась на родину. Она пережила Миловского на 30 лет и скончалась в пригороде Ленинграда, поселке Лисий Нос, во  время блокады  в 1942 году.
…И ты, мой ангел, ты
Со мною не умрешь: моя любовь
Тебя отдаст бессмертной жизни вновь;
С моим названьем станут повторять
Твое: на что им мертвых разлучать?
Сын Галиной и Миловского, Сергей,  женился на Людмиле Суратовой, и, опасаясь репрессий из-за происхождения, взял ее фамилию, Они жили в Бокситах Ленинградской области, где родился их сын Николай Суратов. Коля учился в художественном училище, работал на заводе, занимался промышленным дизайном. После выхода на пенсию он вернулся к живописи, создавал мозаичные панно из смальты. Выставка их прошла с большим успехом в Ленинграде. Подарок Н. С. Суратова, 13 мозаик художника, в 2015 году прибыли в город Сарапул, где жил и умер его дед, — на добрую долгую память.
На даче в Весельце, где была мастерская художника, собиралось много учеников Суратова — художников, поэтов. Но бокситогорские злыдни сожгли дачу, где погибло в огне много мозаик и запасы дорогой смальты. Николай Сергеевич тяжело пережил этот пожар. В последние годы он пишет стихи и публикует свои сонеты самиздатом. Он выпустил несколько поэтических сборников, удостоенных в Сарапуле литературной премии «Хрустальное яблоко» им. его внука С. Н. Миловского. Единственный из детей, Николай Сергеевич Суратов продолжил творческую линию деда-писателя. Так бывает…

Сарапул – Казань — Вороновка
 – Пенза – Арзамас  –– Починки
– Бокситогорск - Сарапул.
2014 — 2016 гг


Хронология С. Н. Миловского

Рождение 18 сентября 1861 года в с. Вороновка Пензенской губернии.
1863 г. — рождение брата Алексея
1865 г.— перевод отца-священника в с. Серман Пензенской губернии.
1865 г. — Сергея взял на воспитание дед Иоанн Масловский – священник в с. Павло-Куракино Пензенской губернии.
1870 – 1881 — учеба в духовном училище и семинарии Пензы
1881 —1885 — учеба в Казанской духовной академии
5.09.1885 г – преподаватель русского языка с церковнославянским
в Лысковском духовном училище Нижегородской губернии
Сентябрь 1887 г. – надзиратель, помощник смотрителя в Арзамасском духовном училище Нижегородской губернии
31.05.1889  – 1894  –   учитель русского языка  и  смотритель Починковского духовного училища Нижегородской губернии
2.06.1990 г. — венчание С. Н. Миловского и Анны Алексеевны Введенской в Христорождественском соборе з. г. Починки
1891 – рождение первого сына Николеньки
13.05.1893г. — рождение дочери Софьи
1893 г. — начало литературной деятельности С. Н. Миловского
1895 г. — смерть сына Николеньки в Вятке от малярии
1895 г. – инспектор Вятской духовной семинарии и исполняющий должность ректора
1895 г. – учитель священной истории, церковного устава и катехизиса, географии, латинского и  греческого языка, смотритель Сарапульского духовного училища Вятской губернии
1897 г. — рождение сына Виктора
1905 г. – рождение сына Сергея Глафирой Галиной
1910 г. – 25-летний юбилей  педагогической деятельности Миловского
11 августа 1911 г. – трагическая смерть в г. Сарапуле

Библиография

 Произведения С. Н. Миловского
1.Миловский, С. Н. Волшебник: рассказы / С. Н. Миловский; ред.— сост. Н.С. Запорожцева.— Сарапул: [б.и.], 2015 (МУП "Сарапульская городская типография"). — 332 с.: ил.
2.Миловский, С.Н. Неизреченный свет: рассказы / С. Н. Миловский; ред.— сост. Н.С. Запорожцева. — Сарапул: [б.и.], 2012 (МУП "Сарапульская городская типография"). — 344 с.: ил.
3.Миловский, С. Н. Хрустальное яблоко: рассказы / С. Н. Миловский; сост. Н.С. Запорожцева.— Сарапул: [б.и.], 2011 (МУП "Сарапульская городская типография"). — 358 с.: ил.
4.Миловский, С. Н. Оползинская мифология. Посылка: рассказы // Миловский, С. Н. В уездном городе «С»: сборник / сост. Т.Б. Пеганова. – Сарапул, 2008. – С. 134—154.
5.Елеонский, С. Н. Рассказы. Т. 1–2 / С. Н. Елеонский. — СПб.: Знание, 1904–1911.

Литература о  С. Н. Миловского
1. Издан второй том рассказов С. Н. Миловского // Красное Прикамье. — 2012.— 4 сент.
2. Запорожцева, Н. И робкое счастье мое… (История одной любви): [нашелся внук писателя С. Н. Миловского] / Н. Запорожцева // Красное Прикамье. – 2012. – 26 июля. – С. 5.
3. Запорожцева, Н. Первый сарапульский беллетрист / Н. Запорожцева // Красное Прикамье. – 2012. – 9 февр. – С.5.
4. Мельников, А.А. [С. Н. Миловский] // Мельников, А. А. Летопись города Сарапула. – Сарапул, 2012. – С. 31.
5. Запорожцева, Н. Приезжайте сюда. Непременно на Каму / Н. Запорожцева // Красное Прикамье. — 2011. — 22 дек. — С. 5.: фот.
6. Соколова, И. Памяти талантливого человека: [об открытии мемориальной доски в память о С. Н. Миловском на здании бывшего Сарапульского духовного училища (ул. Первомайская, 24)] / И. Соколова // Красное Прикамье. — 2011.— 6 окт. — С. 10.
7. Запорожцева, Н. Кроткий обличитель. Так назвал Сарапульского писателя С. Н. Миловского-Елеонского один из его рецензентов / Н. Запорожцева // Красное Прикамье. – 2010. – 19 авг. – С. 5.
8. Маслова, Н. Прикамский Чехов / Н. Маслова // Красное Прикамье. – 2008. – 13 марта, 20 марта.
9. Сарапульское духовное училище // В уездном городе «С»: сборник  / сост. Т. Б. Пеганова. – Сарапул, 2008. – с. 223.
10. Поздеев, П. К. Сергей Миловский / П. К. Поздеев // Писатели и литературоведы Удмуртии: биобиблиогр. cправ. – Ижевск, 2006. – С. 83—84.
11. Шумилов, Е. Ф. Династии иереев. (Ф. Ившин. З. О. Лятушевич. П. А. Анисимов. В. Г. Блинов. И. Анисимов. С. И. Шубин. И. А. Стефанов. И. В. Капачинский. Ангелина. В. А. Раевский. П. Е. Мышкин. И. В. Дернов. М. И. Шерстенников. Б. Г. Гаврилов. И. М. Рябов) // Шумилов, Е. Ф. Христианство в Удмуртии. – Ижевск, 2001.  – С. 288—300.
12. Шумилов, Е. Ф. Писатель С. Н. Миловский // Шумилов, Е. Ф. Христианство в Удмуртии. – Ижевск, 2001. – С. 318—320.
13. Безымяннов, В. Перо и крест / В. Безымяннов // Известия Удмуртской Республики – 2001. – 14 сент.
14. Грамматин, А. С. Грамматины. История рода священнослужителей Владимирской епархии / под ред. А. А. Бовкало. — СПб.: ВИРД, 1999. — 48 с.: ил. — (Свод поколенных росписей вып.9).
15. Федорченко – Шемякина, Л. Н. С. Н. Миловский  // Федорченко-Шемякина, Л. Н. Судьбы церквей и духовенства. – Сарапул, 1995. — Кн. 5. – С. 210.
16. Сергей Миловский (1861-1911) // Писатели Удмуртии: биобиблиогр. справ. – Ижевск, 1989. – С 280 — 281.
17. Дудник, В. Писатель-беллетрист С. Н. Миловский / В. Дудник // Красное Прикамье. – 1982. – 24 янв.
18. Безымяннов, В. Жил в Сарапуле писатель / В. Безымяннов // Удмуртская правда. – 1982. – 17 янв.
19. Люди земли Починковской // Колхозная жизнь. — 1981. — 13 окт.
20. Чухланцев, А. Судьба талантливого писателя / А. Чухланцев // Красное Прикамье. — 1971. — 24 авг. — С.3.
21. Елеонский С. (С. Н. Миловский) // Краткая литературная энциклопедия. – М., 1964. – Т. 2. – С. 881.
22. Мултановский И.Творчество Елеонского-Миловского//
23. Горький, М. Собрание сочинений, т.28, Письмо С. Н. Елеонскому, IX-1904 г. стр.321
24. Горький, М. Собрание сочинений, т.25, статья «Беседы о ремесле», стр.330

Использованные источники
Вятские Епархиальные Ведомости, 1911, №50, с.1083 
ВЕВ, 1913, №32,с.946-958
Газета «Кама» 13.08.1913г №177
Газета «Прикамская жизнь»№176 от 13.08.1911г, №177 от 14. 08. 1911, №204-205 от 20-21.09.1911
Институт Русской Литературы (ИРЛИ РАН), ф. 62, оп. 3 №132, архив П. И. Вейнберга
ИРЛИ, ф. 114, оп. 2 №284
ИРЛИ, ф. 115, оп. 3, ед. хр. 76, архив А. А. Измайлова
ИРЛИ, ф. 181, оп. 1,ед. 144, архив Н. К. Михайловского.
ИРЛИ, ф.181 -3-118
ИРЛИ, ф.185, оп.1 № 796, Архив В. С. Миролюбова
ИРЛИ, ф.266, оп.3, ед. хр. 12 Архив «Русского богатства».
ИРЛИ, ф. 266, оп. 4, ед.хр. 589 Архив журнала   «Русское богатство».
ИРЛИ, ф. 357, оп. 5, №30, собрание В. И. Яковлева
ИРЛИ, ф. 377, оп. 7, № 988, архив С. А. Венгерова.
ИРЛИ, ф. 377, оп. 7, ед. хр. 2399
ИРЛИ, ф. 446, ед. хр. 169
ИРЛИ, ф. 528, оп. 1, ед. 174
ИРЛИ ф. 528, оп. 1, № 267
ИРЛИ, ф. 555, ед. хр. 20, архив Н. Н. Ходотова
ИРЛИ, ф. 649, оп. 3, ед. хр. 11
Нижегородские Епархиальные Ведомости №24 за 1888, №6 за 1891, №8 за 1893
НИОР РГБ (Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки), Ф. 135, В. Г. Ко¬роленко, раздел II, картон №29, ед. хранения 69, 70, № 32 ед. хр. 1927, № 32, ед.хр.1948
НИОР РГБ, ф. 157. III.16
НИОР РГБ, ф. 386 В. Я. Брюсов, картон №95, ед. хр.1
НИОР РГБ, ф.369 В. Д. Бонч-Бруевич
РГАЛИ, ф.108 Л. М. Василевский
РГАЛИ, ф. №200, оп.1 ед. хр. 61 И. В. Жилкин
РГАЛИ, ф.227, оп.1, ед.хр. 188, стр.94
РГАЛИ, ф.991, оп.1 ед. хр.270
РГАЛИ, ф.991, оп.1. ед. хр. 667 Гайдебуров П.П.
РГАЛИ ф.1073 оп 1 ед. 9
Управление по делам архивов Администрации г. Сарапула ф.5 оп.1, д. 1234, 1335, 1337, 1437, 1476, 1518, 1550, 1551, 1563, 1569, Сарапульское духовное училище
ЦГА УР ф. 350, оп.1, д. 1, 2 С. Н. Миловский


Эпистолярное наследие
 С. Н. Миловского
Из письма Короленко к  С. Н. Миловскому — Елеонскому. <6 мая 1893 г.>
<…> К сожалению, должен начать с некоторого огорчения: «Что за штука» в «Русских ведомостях» не пошла. Впрочем, пусть это Вас особенно не огорчает: всякое начало трудно и редко кому удается дебютировать сразу, а «Русские ведомости» считаются редакцией очень разборчивой. Я полагаю, что, с некоторыми изменениями, очерк этот все-таки пригодится. Теперь о «Поповом дворе». Я охотно пошлю его в «Русское богатство». Ручаться за успех не могу, но вероятие есть значительное. Только — тоже, по-моему, нужно еще тронуть, и довольно сильно, этот рассказ. В нем есть лица и эпизоды чрезвычайно удачные, но, сообразно с темой — он слишком растянут. Вообще мне кажется, что Вы напрасно так расширили его по сравнению с первоначальной редакцией. Так, например, вся первоначальная биография, описание общих детских игр и т. д. — хотя и прибавляют кое-что, но мало. Не нужно брать слишком большого полотна для несложного и небольшого психического сюжета. Я, когда оглядываю свою законченную работу, всегда думаю: «А что тут без особенного ущерба можно выкинуть». И никогда еще не раскаивался и не жалел о сокращениях. «Необходимо, чтобы слов было меньше, чем мыслей и картин» — превосходное правило, и если одна и та же основная тема укладывается в очерк и в повесть, то очерк всегда будет лучше повести, а уж роман из того же материала наверное никуда не годится. Поэтому сокращать нужно все, что поддается сокращению без ущерба для главного, основного мотива, а распространять лишь в случае настоятельной необходимости, когда тема явно, вследствие внутренней необходимости, сама расширяет первоначально заданные рамки. Затем, необходимо соблюдать перспективу: пусть основной мотив всюду выдерживается стройно и цельно, а остальное необходимо держать на втором плане, не позволяя ему разрастаться и разбухать до размеров главного лица или главного мотива. Все это Вы скоро почувствуете и сами, а пока - я прошу позволения тронуть этот первый очерк, который должен проложить Вам дорогу в журнал. Что касается посвящения мне лично, то Вы, вероятно, со мной согласитесь, что мне удобнее будет хлопотать о принятии рассказа без его посвящения. Я Вам очень благодарен за это намерение, но пока — подождем, так как это мне значительно связало бы руки... Затем язык какой-то приторный и как будто искусственный, подражательный, "дивчины" и "парубки" точно из малорусского спектакля, а не из жизни, все слишком сентиментально и приподнято...
Печатается по изданию: В. Г. Короленко о литературе. — М., 1957. — С. 495 — 496.
С. Н. Миловский — В. Г. Короленко
9 мая 1893 г.
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
        Сегодня получил Ваше письмо, которое очень-очень обрадовало меня. Спешу ответить Вам, что ничего, кроме благодарности не буду чувствовать к Вам за сокращение, изменение очерка «Попов двор», так что не только позволяю, но даже прошу Вас делать с ним так, как находите лучшим, ибо я уверен, что всё, что вы делаете, будет клониться … к появлению рассказа в печати. Неудача с рассказом «Что за штука» огорчила меня, но немного. Пусть это будет и не последнее огорчение. У Щедрина есть замечание об оригинальном способе приготовления ухи; «Взять живого налима, предварительно его высечь, тогда же от огорчения печень его увеличится»… Так это я буду помнить и в печаль не вдаваться, и скорбеть буду во благо себе.
    Для меня дороги Ваши участия, отзывы и надежды, и Ваши советы, которыми воспользуюсь в дальнейших работах. Досадно одно, что круг наблюдений у меня не широк, и не имею возможности беседовать лично с знающими людьми по части разных вопросов литературы. Вот и теперь, хоть Вы и сообщили мне основные приемы, но мало ли возникает и других вопросов, с которыми хотелось бы поговорить с Вами, да стесняюсь обременять Вас. Уж лучше  постараюсь быть в Нижнем и побывать у Вас лично. Авдотье Семеновне мой глубокий поклон. В первом письме я обещался прислать Вам рассказы, но потом взяло меня раздумье, и я остановился. Право, я переживаю такое состояние, когда меньше всего уверен в достоинстве своих работ.
От всей души желаю Вам всем всего хорошего. Преданный Вам
С. Миловский
1893,  мая 9 дня.

С. Н. Миловский — В. Г. Короленко
1897 г., Сарапул
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
Оригинал «200 000» с пометами Вашей рукой я получил, когда еще С. Д. Протопопов бывал в Нижнем. А можно ли получить оригинал отпечатанной рукописи? Исправления рукописей интересуют авторов. И я бы хотел получить ори¬гинал «На поповом дворе», если он не уничтожен.
Прочел я на днях всю книжку нового журнала «Жизнь» и, право, не понял, что за орган. Как будто это возрожденное «Новое слово», судя по некоторым авторам. Едва ли, впрочем, будет успех у этого журнала. Горький или торопится или балуется. Его «Кирилка» и «О Черте» избитая тема, а родственные рассказы в «Нижегородском листке» просто галиматья. Темы берет интересные, факты живые, но удиви¬тельно тяжелая у него рука, - прочтешь его рассказы, и как-то скучно и тупо на душе, ровно календарь какой читаешь. Но что насчет Евгения Соловьева , этого критика, то он просто удручает своим деревянным образом мыслей касательно ста¬дий развития русского общества. Во всей книге «Жизни» я только нашел одну идею: буржуазия износится быстрее всех других, прежде господствующих классов. Но «Жизнь» этого не доказала, а просто высказала, как один из тезисов своего символа веры. Не знаю, каковы будут следующие символы. Во всяком случае, «Русское богатство» не избежит спора с «Жизнью». Забытый спор о марксизме вновь будет дебатироваться к удовольствию русской рублики.
Кстати о Раевском. Его тут хорошо знают. Он начал службу в здешнем земстве в должности участкового врача недалеко от Сарапула в 30 верстах в селе Каракулино, но за плохую службу был уволен земством. Тогда после нескольких любительских спектаклей в здешнем клубе, где он имел успех, он, шутя от нечего делать, примазался к прокурору Шубину в качестве секретаря. Шубин — человек ленивый и на все смотрит из-под рук секретаря.
Этот гадкий конец века...
Где теперь Протопопов?
Желаю Вам всего хорошего. С. Миловский
С. Н. Миловский - В. Г. Короленко
19 мая 1897, Сарапул
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
Просил я двоюродного брата Масловского взять от Вас все не пошедшие в дело мои рукописи, но исполнил ли он эту просьбу, до сей поры не знаю. Теперь ввиду приближения срока их уничтожения посылаю денег на их пересылку и прошу прислать их посылкой в Сарапул мне. Если рукопись у Масловского, то пусть деньги пойдут на исправление могил писателей.
Приходилось говорить мне со здешним прокурором Шубиным относительно моего дела. Он предполагает, что в ос¬нове мести русских вотякам лежит бывшее дело о незаконной продаже русскими пороха, когда вотяки подвели рус¬ских. Шубин говорит, что в его практике на первых порах службы был подобное дело — пропала голова с трупа, дело такое же темное, как и недавно мултанское. И этим можно объяснить, почему он в мултанском деле вел себя чрезвычайно осторожно.
Несчастные вотяки, дело которых тянулось четыре года, пришли в полное разорение и из зажиточных крестьян превратились в нищих.
Глубоко кланяюсь Авдотье Семеновне и всем-всем в се¬мье Вашей. Жена моя Вам кланяется.
Ваш С. Миловский
С. Н. Миловский - В. Г. Короленко
10 ноября 1898
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
Кажется, больше нечего делать с рукописью «Под паль¬мой», как только уничтожить.
Материал этот теперь является запоздавшим, и едва ли какой орган примет его. Ваша статья насчет доклада священ¬ника Блинова произвела здесь большое впечатление. По это¬му поводу чуть не возникло новое дело, которое могло бы окончиться большим скандалом для здешнего суда, представители коего в свое время получили из-за Вас длинные носы. Один из таких, именно член суда Горицкий позволил себе в клубе за ужином сказать пошлость по Вашему адресу, будто бы Вы получили за мултанское дело три тысячи рублей. Один адвокат (даже враждебно относившийся вообще к М. И. Дрягину) и еще некто Дружневский (лесничий) выступили на защиту дорогого имени и осадили очень недалекого члена суда, дважды получившего выговор за мултанское дело, и чуть ли даже не с внесением в формуляр. Адвокат Борзановский в споре с Горицким между прочим коснулся нечестности Раевского в мултанском деле, так ясно очерченной в Ва¬шей статье, но не названной тем словом, которым принято называть подобные деяния. Должно быть, Борзановский прямо назвал Раевского как следует, — я не знаю, сам я не был при этой сцене. Но факт тот, что Горицкий тут же встал и заявил, что он возбудит дело официально против Борзановского, так названного Раевским, чтобы смыть пятно с этого прокурора и Сарапульского суда. Борзановский со своей стороны тоже сказал, что если Горицкий возбудит дело против него, то он, Борзановский, возбудит дело против Горицкого по обвинению в клевете на писателя, имя которого так дорого для русского читателя. Заметно, недели две или около это¬го, дулись обе стороны; Горицкий, кажется, совещался с прокурором Шубиным, который, должно быть, разговорил Горицкого от приведения в исполнение рискованного намерения. История эта получила огласку, знает ее и Михаил Ионович Дрягин, с которым я говорил потом по этому поводу... Почему-то М. И. обозвал обоих дураками: и Борзановского, и Горицкого. Должно быть, это последняя отрыжка по мултанскому делу. Судейские больше интересуются вопросами винца без прикупки, и если когда и заводят споры по интересному делу, то потом всегда жалеют и мирятся за картами и дело попадает в Лету.
Надо заметить, что о М. И. Дрягине ходили раньше слухи, что он будто бы взял за мултанское дело 40 тыс. Теперь, конечно, этого никто не оспорит, так как все это мултанское дело принесло М. И. и всем другим, участвующим в нем, материальный ущерб.
Горицкий действительно глуп. Помню, раза два он докладывал, что во всем виновато земство (точь-в-точь чеховский мужик), что оно развело нигилизм посредством школ. Вообще здешний судейский персонаж неважный. Другой член суда, например, раз восторгался романами Мясницкого,— был положительно поражен открытием, что среди судеб¬ного мира, вообще-то сравнительно лучшего, могут быть та¬кие ископаемые. Кстати, замечу, что в провинциальном обществе среди мужчин, занятых днем службой, а вечером картами, решительно нет интереса к литературным вопросам — никто ничего не читает кроме газет и никакими литератур¬ными вопросами не интересуется. Уровень знаний в этом случае у чиновников до ужаса микроскопический. Читают журналы и книги только женщины. Они действительно много времени на это тратят, и мужья, должно быть, во время чаепития от них заимствуют знания по части литературы. Конечно, читается главным образом беллетристика — русская и переводная да статьи, касающиеся местного края и знакомых личностей. На долю русских женщин и здесь выпала миссия — хранить священный огонек под пеплом. Но, как всегда, слабо он теплится — чуть-чуть... и всепоглощающее чудовище в виде всероссийского винта душит и этот слабый огонек.. Неужели картам суждено сыграть с несчастной провинцией такую роль, какой еще не играла в мире никакая даже самая сильная реакция? Но об этом довольно.
Я хотел Вас, Владимир Галактионович, спросить, не Вашему ли перу принадлежат статьи в детских журналах за подписью W — о. Только недавно были напечатаны в «Детском чтении». Мне казалось, что статьи в «Русском богатстве» с Нижегородской ярмарки Ваши, и они подписаны также W. Меня этот вопрос потому интересует, что в моем училище устраиваются по воскресеньям чтения с учениками (с прошлого года), и я бы выбрал материал биографический, обработанный известною рукой.
Исправленную Вами рукопись мою «200 000» прекратили печатать благодаря цензору, и я не знаю, что делать.
Сергей Дмитриевич уехал за границу и Е. М. не отвечает за письмо... Ну, уж если цензура бракует такие невинности, как «200 000», то, что же она не забракует? И о чем тогда писать? И какое должно быть усердие у тех, кто пишет, и в этом нашел весь смысл жизни?
Приблизительно одновременно с печатанием в «Нижегородском листке» «200 000», отпечатан и мой рассказ «Студент холодной жизни». Недавно послал в «Образование» одну статейку А. Я. Острогорскому  — кажется, должна пойти. Но вообще-то время уходит и жаль за прошлое, прожитое бессмысленно.
Низко кланяюсь Авдотье Семеновне и хотел бы знать, чем оказались те маленькие рыбки-червячки, которых вы усиленно рассматривали на даче в Куоккале три года тому назад, когда между Вами шел о них спор: рыбами настоящими они оказались? Всего, всего хорошего и доброго здоровья всем вам от всей души желаю. Жена моя Вам кланяется.
Ваш С. Миловский
Интересная подробность. Вы писали о Дятлове, что он в Сарапульском клубе забрал справки о мултанском деле от лакея. После стычки между Борзановским и Горицким стали здесь шутить, что Дятлов разговаривал вовсе не с лакеем, а с Горицким.
Приписка В. Г. Короленко: К мултанскому делу. Отвечено 7.12.1898.
С. Н. Миловский – В. Г. Короленко
1898, декабрь?
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
        Ваше письмо из Москвы получил. Благодарю Вас за разъяснение некоторых вопросов, интересовавших меня. Что заметка о Толстом принадлежит Вам, в этом я не сомневался: в публицистике Вы не удерживаетесь от беллетристических порывов, которые как блестки, освещают и дают фон работе. Особенно это заметно в статьях, подписанных  Оба — тут сразу видны две руки – одна раскладывает мысли в стройном спокойном порядке, подбирая их как карты в письме, — это Николай Федорович, другая видна по одному какому-нибудь замысловатому виду с козыря. Ваша заметка о А. Н. Толстом является существенной добавкой к давним, но не забытым статьям Н. К. Михайловского «Десница и шуйца графа Толстого», и есть до некоторой степени удовлетворение правдой, которую носит в душе русский интеллигент. Ноябрьская Ваша статья «Необходимость» очень хороша. Она мне несколько напомнила прошлогодние рассказы Шницлера (у этого немца очень хороши темы и симпатичны дорожки, по которым он ведет мысль читателя), такой же фон вдумчиво-безотрадный… неужели Вас всё более охватывает пессимизм. Ведь парадокс и необходимость – полюсы… Сцена с созерцателем, на голове которого птицы вьют гнезда, не подлежит забвению, — она была бы нарицательной, когда бы вы проще окрестили этих буддистов, дали вы им имена запоминающиеся вроде Петра, Ивана… но мне, как читателю, привыкшему к музыкальному ритму вашего стиля, было крайне тяжело, когда я увидел, что по строке несколько раз скользнуло слово «кал». Просто так досадно,…лучше бы вы заменили его «пометом». Вы спрашиваете о М. И. Дрягине. Он живет в Сарапуле, я знаком с ним и мы бываем друг у друга, но редко. Минувшим летом его дом и имущество сгорели, но, кажется, всё было хорошо застраховано, и большие убытки он не понес. Впрочем, материальная сторона у него не в авантаже, хотя и затеял он постройку каменного дома на месте сгоревшего деревянного. Ведет он дела главным образом уголовные, а нажива-то адвокатская – в гражданских и в ведении дел торговых фирм. Его товарищи по профессии живут здесь богато – 4-5 тыс. в год зарабатывают, составляющих предмет зависти для всех членов суда. Михаил Ионыч недавно выиграл в Бирске дело, любопытное в бытовом отношении – обвинялась  жена врача – в краже серебряных ложек. После хорошей его речи, в которой поплакали все – и адвокат, и обвиняемый и публика, обвиняемую оправдали среди всеобщего рукоплескания. За мултанское дело суд …дуется на него, хотя прежняя острота отношений прошла, но больше, впрочем, упоминают Вас, приблизительно в таких выражениях: «Ездят эти разные Короленки по городам и собирают разные сведения». Вообще Михаилу Ионычу живется несладко. И главная гадость по-моему та, что все адвокаты между собой живут хуже, чем с судом, без стеснения поливают друг на друга порядочными ушатами помоев. В этом своеобразном орошении достается и Михаилу Ионовичу, а он, в свою очередь напяливает лохань на чью-нибудь голову. Вообще, в этой провинциальной адвокатуре есть какая-то большая дыра, вроде подворотни. Мне передавали, что по одному делу, разбиравшемуся в Казанской судебной палате (Наймушина и К) в великом посту и после пасхи, Михаил Ионович фигурировал в качестве обвиняемого вместе с своими клиентами, обвинявшимися в злостном банкротстве на полмиллиона рублей. Окончилось дело оправданием. Передавали ещё чепуху, но это уже вполне чепуха, на которую не стоит только плюнуть. Вообще, лучше  бы ему отсюда уехать, - добра он здесь мало видит, а в будущем едва ли будет слаще. На его месте я давно уехал бы в Сибирь —  там в новых судах при его мултанской репутации он сразу бы вырос. Что касается Блинова и его сетований, то они вполне понятны. Он давно отстал от своей духовной братии, но не пристал и к противоположному берегу. Его неудачная вылазка в тоге ученого попа оказалась смешной, - она отняла у него всякую ученость, так что после Ваших «Зыряновских  разъяснений» во втором издании своего ученого труда, если оно будет, ему придется снять неподобающую вывеску от учености, а заменить ее другою более подходящей. Впрочем, нельзя думать, что он хотя бы угодит кому-нибудь своим трудом и менее всего – духовному ведомству, которое в лице Синодального Обер-Прокурора по мултанскому делу солидарно с Вами. Право, Блинов хотя бы о себе напомнит… Говорят, что он на Киевский съезд попал контрабандой – взял отпуск у архиерея в Киев под предлогом поклонения святым мощам Долговременная  жизнь в захолустье повлияла на него неблагоприятно, — его голова приучилась делать выводы без достаточных оснований. Это вполне понятно. Живя среди людей с верою в бесовскую силу и во всякую нечисть, слушая рассказы о сонных видениях, невольно охватываешься этой атмосферой, дышишь ею, разучишься думать логично, а затем в одно прекрасное время и начнешь играть парад. Нужна дезинфекция, а её-то подчас не хватает. Блинов же к тому и не молод, ему более 60. На старости лет – и такая рюха! – это хоть кого огорчит, а он знает себе цену… Одна сарапульская купчиха жертвовала на епархию 30 тыс. рублей лишь бы вернуть Блинова в Сарапул. Курьезна была эта торговка на одном публичном обеде в женском монастыре во время предстоящего праздника… А теперь очутиться ни в тех, ни в сех. Вот он и оплакивает свое грехопадение, прося Вас принять под своё благоутробие…    Относительно Раевского я говорил с судейскими (членами суда – Горицким и Самарцевским). Они считают Раевского непричастным к Шмелевскому делу. Шмелев привлекался к судебной ответственности – его судили и осудили, но  за силою манифеста сняли наказание, что сей проступок отнесен к разряду неважных случайных подвигов. На мой вопрос: «Почему же Раевский  не отвечает на серьезные обвинения прессы, — судейские спорили: — Нельзя отвечать. Положение прокурора не позволяет. Считается неприличным входить в полемику! Да-с, батенька мой!» Для меня это не новость:  как где чиновник наерундил и его щипнут в печати, так он: неприлично возражать этим разным Короленкам… однако же часто бывает, что при незначительном шансе на успех не только прокурор, но и члены высшего ранга не прочь опровергнуть взводимое обвинение. У Раевского же, очевидно, почва под ногами тонкая, и он побаивается, а то бы разве устоял против искушения смолоть Короленко. Вот это завидная доля и блиновская черта не у Блинова только…

С. Н. Миловский – В. Г. Короленко
Сарапул. 1900 г.1 октября
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
      Боже! Как я обрадован Вашим письмом! А признаюсь, я уже потерял надежду и писал в Петербург в Ваш журнал, что если моя работа не принята, то передали бы ее в «Журнал для всех», где одна работа теперь печатается («Ссора») и еще приняты две сверх того («Новшество», «Огорчение»). Но теперь я усердно прошу вас не изменять своего настроения относительно напечатания «Папаши-крестного» в Вашем журнале. Если даже это и не скоро будет. Конечно, хорошо бы поскорее, но что же делать, если этого нельзя. И теперь жду Вашего письма, когда предполагаете его поместить. Крепко-крепко жму Вашу руку. Глубоко кланяюсь Авдотье Степановне и всему семейству Вашему. Дети Ваши теперь уже большие, как сообщил мне Николай Ионович Дрягин, бывший у меня летом.  Жена моя всё еще в Казани лечится.. Уж и въехала мне её болезнь – побольше 800 рублей (с марта и досель). Еще раз благодарю Вас от всей души.               

Глубоко преданный Вам С. Миловский.

С. Н. Миловский – Н. К. Михайловскому
14 октября 1900 г г. Сарапул
Глубокоуважаемый Николай Михайлович!
   
   В день 40-летнего юбилея своей литературной деятельности Вы получите массу приветствий. Так хочется присоединиться к ним издалека и высказаться человеку из публики. Было время лет 15-17 тому назад, мы, студенты Казанской духовной академии, кружком росли под влиянием Ваших идей, изучали, штудировали Ваши произведения, ища в них идеала, и не ошиблись. Мы чувствовали почти физически, как паутина человеческой глупости  спадала с наших глаз, и как поселялось в нашей душе что-то новое, свежее, положительно хорошее. Так хотелось быть неглупым знающим, чистым, и как мы были счастливы, имея в Вас руководителя, переживя восторги нового мировоззрения. Потом мы, после студенческой скамьи, падали, но имя Н. К. Михайловского всегда было нашим осуждением и восстанием. И теперь мы читаем с жадностью каждую Вашу строку, нам думается, что в Ваших трудах находится такая сокровищница неумирающих идей и очаровательного умения мыслить, что к ней всегда будут возвращаться те, кто хочет иметь стройное общественное мировоззрение. И потом – не было, и нет у вас боязни мысли, нет ни одной унылой ноты. Первое – чрезвычайно дорого, второе – изумительно редко. Ведь Ваши предшественники – Белинский и Добролюбов – меньше жили и меньше написали, но как они утомлялись, и какое угнетение охватывало их. Вы же 40-летний пишете и внушаете читателям одну только бодрость, смело ведете вперед, ничем не смущаясь, и то, отчего другие скорбят, в вас возбуждает негодование, раздражение и смех. Эта бодрость мысли и чувства спасала и русскую мысль, и лучшие стремления.
Честь Вам и слава и многие лета во славу русской литературы, дороже которой нет ничего на свете!
  Глубоко благодарный Ваш читатель и почитатель
Сергей Миловский
Ист.: ИРЛИ, ф.181 -3-118


С. Н. Миловский (Елеонский) – В. С. Миролюбову
6 февраля 1901г

Глубокоуважаемый Виктор Сергеевич!

         Ваше письмо из Италии объяснило мне многое, чего я не думал и не подозревал. Живя вдали от центров, не видясь в последнее время ни с кем, я совершенно не понимаю <… > явлений жизни и литературы. И я Вас очень-очень благодарю, что Вы раскрыли мне правду. Теперь я знаю, что Вы хотите провести в жизнь, нельзя не сочувствовать Вашей деятельности. Вы ко многому обязываете других, стоять с Вами рядом так отрадно. Не забуду ни Вас, ни Вашего журнала, и лучшее, если будет, будет Ваше.
        Вы простите мне мою ноздревскую черту – стремление стать поближе и втереться в знакомство, — мне так хочется видеть Вашу фотографическую карточку. Жизнь человеческая так коротка, приятных сторон мало, минут восхищения еще меньше, и понятна эта торопливость жить получше… Встречу ли я Вас? Вероятно, нет. Мне так трудно уехать. Да, видно, Вас необходимость загнала под пленительное небо, м.б. не раз проскальзывают у Вас грустные мысли… Так, вот, мне будет досадно, что я не запечатлею в себе память о дорогом человеке, а Вам стыдно, что отказали в пустяках. Кое-что я слышал о Вас от общих знакомых, но это так мало, а всякому хочется больше.
        Что касается «Горьких генералов», то, право, Ваш упрек не имеет  правомочия. Вы не можете себе представить всех мучений автора, все мытарства рукописей по редакциям. В одну редакцию примут, но цензор ставит крест, в другой год читают, а через два печатают, в третьей отвечают, что обеспечены на год-два всякими работами и, следовательно, немилости просим. Боишься-боишься, терпение лопается, вкус к работе ослабевает. При всем том, какое разнообразие отзывов по поводу одной и той же работы, - и все они – эти отзывы – как будто верны и как будто не верны. И сколько времени проходит в том и для того, чтобы составить себе имя. В громадном большинстве оно является тогда, когда уже у человека силы истрачены, и он чувствует, что кончается. А нет имени – всякий автор для литературы и публики неотличим, как муха от мухи, как овца от овцы. Во всем этом виноваты общие условия бедности общего развития, малое развитие грамоты, некультурность: некому читать, некуда печатать. Все это невольно и естественно, хотя и бесполезно, ведет к «генеральству» и «фельдфебельству», этим формам индивидуального творчества.
        В Вашем взгляде на толстые журналы много интересного. Признаюсь, я в первый раз встречаюсь с ним. Истинный воспитанный усердный читатель и почитатель толстых журналов, я еще не могу расстаться с своими привычками. Думается мне, что и с Вашим журналом последует эволюция, как, например, это было с «миром Божьим», да она уже и происходит, потому что увеличивается объем Вашего журнала. В сущности, Ваш журнал представляет необходимый элемент при переходе от газеты к толстому журналу. Этим я объясняю завидный успех Вашего дела. Но это же невольно ведет к тому, что Вы публику ведете к большому материалу, даете большей пищи, указываете ей, изучаете ее жизнь, и она пойдет в толстые журналы, к их рублевой стоимости пять-десять тысяч рублей. Тут все дело в средствах, и, следовательно, вопрос времени. Но время-то это долго-долго не придет и поэтому Ваше средостение может долго длиться.
      Простите мою болтовню, объясните ее скукой засидевшегося в глуши человека. Мне так хочется сказать еще несколько слов по поводу Вашего здоровья, которое, видимо, пошатнулось. Выздоравливайте поскорей и вернитесь к большому делу маленьких журналов во имя культуры необъятной русской публики. Всего, всего Вам хорошего.
Ваш С. Миловский
Ист.:ИРЛИ, ф.185, оп.1 № 796, Архив В. С. Миролюбова

С. Н. Миловский –
Иванчину-Писареву  Александру Ивановичу
14 сентября ….

Многоуважаемый Александр Иванович!
     Сегодня уезжаю в Москву, рассчитываю вернуться в Петербург через несколько дней. Возвращаю Вам «Русскую мысль» и присоединяю свои книги в память вчерашнего вечера.
Низко кланяюсь Вашей супруге и желаю Вам всего хорошего.

        Искренне уважающий Вас С. Миловский.

P.S. При случае замолвите словечко редактору «Сына отечества»за меня, что вот-де очень желает послужить «Отечеству» - не в качестве сукина сына.

Источник: ИРЛИ, ф. 114, оп. 2 №284
         
Сергей Николаевич Миловский –
Ростиславу Ивановичу Сементковскому
28 апреля 1902 г
Милостивый государь, Ростислав Иванович!
      Ваше письмо скорее порадовало меня, чем огорчило. Нет ничего ценнее откровенных замечаний со стороны – для того, кто хочет работать как можно лучше – по его силам. Условия же моей работы (вдали от умственных центров, интеллигентного общения, глушь ужасная)  таковы, что чем больше таких замечаний, тем лучше для автора. И я усердно прошу Вас, глубокоуважаемый Ростислав Иванович, пожалуйста не оставляйте меня своими  советами и на будущее время.
   В «Чужой рубашке» можно сделать изменения, какие находятся необходимыми. По поводу «Яблоков» я уже раньше сообщил Адольфу Федоровичу о своем согласии на изменения.. Я понимаю, конечно, условия Вашего журнала и Вашей в нем работы. Сцилла и Харибда цензуры для всех редакторов одинакова, а для вас, кажется, тяжелее других по многим причинам. Мне бы хотелось после отпечатания – по Вашей редакции – моих очерков взглянуть на оригинал для сравнения, если это возможно.
За Ваш печатный отзыв об «Андрее Пареном» и за отзывы в письмах о «Неизреченном свете» весьма Вам благодарен. Последний рассказ появится в «Русском богатстве». Тогда будьте добры дать о нем отзывы в своих критических заметках. Очень рад Вашему приглашению на участие в Вашем журнале. Стремлюсь быть полезным насколько могу, по пословице – чем богаты, тем и рады. Думаю, что напредки буду чаще посылать Вам свои работы, особенно если удастся мне предстоящим летом пожить на юге на берегу моря. Это моя давняя мечта, обратившаяся в конце концов какую-то необходимость. А осуществление ее стоит в прямой зависимости от сохранения Вашего и Адольфа Федоровича  ко мне расположения.
Желаю Вам всего, всего хорошего.
Преданный Вам С. Миловский
Ист.: ИРЛИ ф. 446, ед. хр. 169

С. Н. Миловский – В. Г. Короленко
Сарапул, 1902 г., 12 января
    Как я  рад, если бы Вы знали, добрый Владимир Галактионович! Прежде я прямо страдал, когда оказывалось, что Вы попусту тратили время на прочтение моих рукописей. Теперь – другое… спасибо Вам большое, от души благодарю! Николай Константинович Михайловский теперь, вероятно, получил еще для «Русского богатства» одну мою рукопись под заглавием «Депутат» (рассказ), где трактуются общественные интересы духовенства с общественной точки зрения, что является первым опытом в моей работе. На мой взгляд, эта работа посерьезней прежней и как будто тоже могла бы Вам понравиться, хотя, кто знает, - меня упрекают в том, что я даже не понимаю своих вещей: худшее мне нравится, а к лучшему отношусь равнодушно. Во всяком случае, мой «Депутат» не минует Ваших рук, если беллетристика «Русского богатства» всецело в Вашем распоряжении, и позвольте надеяться, что Вы сообщите мне о своем впечатлении. В последнее время, чувствуя непреодолимые затруднения в изображении быта духовенства, о чем и Вы говорили: «beneaut hihil», я перешел к сюжетам из жизни духовно-учебных заведений и как будто в этой, более мне известной области, легче плавается. Материалу масса.
Относительно интересующего Вас дела о новом  якобы мултанском деле я кое-что знаю. Оно случилось весной. Когда Раевскому донесли о сожжении человека в Старом Мултане во время языческого жертвоприношения, он, отложивши все дела и удовольствия собственных имений, стрелой помчался в Малмыжский уезд в надежде прибыть хотя бы к концу такого редкостного ритуала и почерпнуть в дыме человеческой жертвы новое вдохновение для старых подвигов, так достойно оцененных с двух сторон. Вы его знаете и, конечно, можете вполне представить, как он ехал до Мултана, что он думал и о чем мечтал, основательно предполагая о том перевороте, который судьба совершает в его пользу… Но эти сладостные мгновенья неукротимой фантазии продолжались не более 24 часов. Судьба, видимо, только смеялась над упрямым человеком, который в телеграфном извещении станового увидит целую перспективу новой славной борьбы со всеми трофеями победы над всей русской литературой… На поверку оказалось, что новое мултанское дело, как говорили сарапульские остроумцы, отложено… на неопределенное время. И прокурору пришлось только облизнуться и с горечью воскликнуть:  — Эх-ма! Не то!
Произошло действительно – в Мултане. Во время языческого моления или, вернее, после моления, но на месте моления – страшное дело – принесли человека в жертву, но не воршуту или кереметю, а обыкновенному общечеловеческому чувству – ревности.
Жил-был, видите ли, один вотяк, здоровый, красавец и большой ухарь по женской части. Должно быть, он имел большой успех у женщин, отсюда и произошла его чрезвычайная смерть. Два мужа, товарищи по несчастью, ибо им обоим посадили тоже рога – по соседству, вздумали ему отомстить и в своей злобе шагнули слишком далеко. Когда обычное жертвоприношение оканчивают, быка, барана и прочее, что полагается, съели, кумышку выпили и водку допили и потом честь честью разошлись. На месте мольбища остались двое вотяков — Отеллы и такой же Дон Жуан. Отелы были выпивши, а дон Жуан пьян до бесчувствия. Дездемоны были дома, прочие персонажи отсутствовали и во тьме ночной, при свете разгоравшегося священного костра, совершилась глухая драма. Бесчувственному Дон Жуану закрутили руки на лопатки, связали, связали и ноги, продели длинную жердь между рук и ног, понесли к непотухшему костру и… Он ничего не слышал и – кто знает – может быть совсем не услышал и не чувствовал своей смерти, когда его палили буквально как свинью на огне. Проснулся он на том свете, но было поздно, тело его обгорело, и никто не слышал криков его на земле. Его бросили и оставили в костре связанного с жердью. Только поутру увидели новую жертву. Заподозренные найдены, сознались в злодеянии, объяснив его чистосердечно:
— Баб отбивает у всех, мужьям житья не стало, вот и того…
— Не то! Не то! – плакал в душе Раевский и вернулся с языческого требища огорченный, разочарованный и даже как будто в комичном положении. Грезилось ему многое, а в руках хоть и родное дело, не необыкновенное. На этом коне далеко не уедешь, а третий-то и сдох… семь лет назад. И трудно ему что-нибудь порядочное ответить, когда спрашивают:
— Что, Николай Иванович, отложено Мултанское дело?
А теперь даже и не спрашивают. Но и комичен же подчас бывает Н.Ив.! Его никто терпеть не может, и даже в клубе совсем забайкотировали. Не найдя почвы в старом клубе, он воспользовался новым, недавно открытым клубом купцов, приказчиков, мещан, писарей и даже доминирует, властвуя и распоряжаясь всем. Так и называют этот клуб – клубом Хам-Раевского (переделали его фамилию, пользуясь заменой одной буквы в фамилии одного из членов казанской судебной палаты – «Шам-Раевский») Первый день нового клуба – день открытия – ознаменовался прокурорской филиппикой против старого клуба и серией анекдотов из старого клуба, слушая которые, благочестивые купцы  плевались, говоря:
— Мы не будем ходить в клубы, если вы так, Николай Иванович…
Их стошнило… На первый  раз. Но теперь ходят, слушают и назидаются. Должно быть, занялся фокусами Николай Иванович – он знает один фокус в картах, такой фокус, секрет которого не открывает никому. И дровяник-купец стал одобрять его поведение:
— Ничего пока себя ведет.
Около стола Николая Ивановича, если он играет в карты, собирается группа изумленных ртов – смотреть, как Н.Ив. ремизит акцизного чинушку:
— О! Николай-то Иванович? О, никто как он! Умеет!
А за святки имя Н.И. возгремело не меньше, чем в мултанское время. Был маскированный бал, и он был дирижером танцев. Уже стареющий, но лев, уже толстый, но порывистый, уже охрипший от водки, но помнящий свою трибуну, уже с трясением в шее и руках, но здоровый, он блеснул всеми качествами молодого танцора и в самозабвенном увлечении четыре раза менял белье, выходя каждый раз из кадрили как из воды – так трудился!
— Из штанов ложкой черпай, — выразился один адвокат, его большой приятель.
Танцевали – писцы, аптекарские ученики, парикмахер, колбасный приказчик – все молодые. А старый прокурор показывает: — Вот как надо!
И его слушались. Когда плохо понимали его французскую команду – «алевур – направо! алевур – налево!», то не роптали, если дирижеру приходилось прямо за бюст поворачивать дам, чтобы кавалеры проходили «Сквозь дам». Великолепно было. Успех был необычайный. Было до 500  посетителей, и Николай Иванович с полным правом мог сказать:
— А что? Бывает ли когда в вашем клубе  столько народа?
Только случилась маленькая, но характерная подробность. Клубисты старого клуба пронюхали о чрезвычайном восхищении необычайного прокурора и пришли, хотя в малом числе, но с большим и явным намерением усмотреть ахиллесову пятку героя. Экие плуты – они тоже хотели отлить пулю для нового клуба и вот пришли за свинцом в чужой дом, чтобы потом ответить пулеметом в новый клуб и нового дирижера и распорядителя. Присутствие «джентльменов» нетанцующих, а закусывающих улыбку и молча наблюдавших, произвело на Николая Ивановича действие холодной ванны. Его воодушевление просудилось, пыл потух, он чувствовал неуверенность в ногах и, особенно во французском диалекте по части танцев. Чего-то стыдился, но, конечно, напрасно. И с ложным стыдом скоро справился. А потому, когда его спросили:
— Зачем, Николай Иванович, вы велели снять маски маскированные? – он ответил:
— У нас бал-маске…Бал-маске! – и палец вверх.
Старые клубисты получили новую дулю от прокурора: они путают бал-маске с маскарадом. А Николай Иванович, живя в Петербурге, знает, что бал-маске – одно, а маскарад – другое, и потому уже с новым азартом повторяет:
— А у нас бал-маске, а не маскарад!
Но маскированные огорчены, им бы навсегда остаться в масках, иным это хорошо щеголять в костюме цыганского барона или в крыльях ангела, и никто тебя не знает, а откроет маску и всякий узнает, что я – писарь из полицейской управы или чахоточная кассирша москательного магазина, и вся иллюзия пропала.
— Но у нас бал-маске! А в Петербурге на этих балах в 12 часов ночи маски обязательно снимаются. Ровно в 12!
— Маски снять! – повторяется команда.
Многие противятся, не хотят поддаваться.
—Маски снять!
И почти лысый парикмахер мгновенно сдернул маску, причем шаркнул ножкой и возвел уповающий взор на прокурора. Многие другие уехали, не показывая лица своего, оставляя прокурора в приятной задумчивости относительно личностей разных баронов, графов, князей, рыцарей и рыцарих.
Ох, довольно. Заболтался я совсем. Простите. Всего Вам хорошего и доброго здоровья, Владимир Галактионович. Глубокий поклон Авдотье Семеновне и всему Вашему семейству мой сердечный привет. Не поедете ли весной или летом по Каме, тогда «часом» заверните в Сарапул, - уж как бы я рад был! Жена Вам кланяется.
Ваш С. Миловский.

Сергей Николаевич Миловский –
 Ростиславу Ивановичу Сементковскому
25 июня 1902 г

Глубокоуважаемый Ростислав Иванович!

     Сегодня я послал Вам телеграмму о согласии набрать «Подвохи» и пустить в цензуру, чтобы ускорить выяснение вопроса о сомнительной рукописи. В случае неблагоприятного исхода рукопись Вы мне пока не отсылайте, т. к. в середине июля я намерен побывать в Петербурге и, конечно, сочту своим долгом лично поблагодарить Вас за доброе ко мне отношение, тогда возьму рукопись. Всякому автору приятно видеть свои работы в печати. А потому простите за непростой вопрос: когда пойдут принятые Вами мои вещи, если это уже выяснилось.
  Посылаю Вам отдельный оттиск «Неизреченного света», который первоначально был на Вашем рассмотрении и удостоился лестного отзыва от Вас, но не был напечатан в «Ниве» по известным причинам. Вторая половина рассказа появится в августе, потому что пропустивший начало его цензор временно выбыл из Петербурга, а настоящий цензор «Русского богатства» очень строг. Свидетельствую глубочайшее почтение Адольфу Федоровичу.

Искренне преданный Вам С. Миловский.
Ист.: ИРЛИ ф. 446, ед. хр. 169

С. Н. Миловский – В. Г. Короленко
[приписка Короленко: отвечено 16.XI 1902]                Сарапул,1902 г, 1 сентября
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
«Знание» берется издать мои очерки. Алексей Максимович Пешков как член этого товарищества, выбрал из числа моих работ те, которые касаются духовенства, именно:
На поповом дворе
Папаша крестный
Неизреченный свет            (из «Русского богатства»)
Пафнутьич
Зарок                (из «Наблюдателя»)
Ссора – «Журнал для всех»
200000 – «Нижегородский листок»
Юбилей – «Журнал для всех»
В этих очерках набирается 17 листов, и книжка предполагается ценой в 1 руб.
Мне бы хотелось 1 том своих работ посвятить Вам, и сделать это на самом издании. Будьте добры  не отказать в этом. Вы – виновник моих работ – с самого начала. Вы одобрили первый мой очерк и содействовали дальнейшей работе. И прежде, и теперь, когда я пишу, я никогда не оставляю мысли, как Вы отнесетесь к моим работам… Наконец, и псевдоним вы для меня выбрали… И посвящая Вам свои работы, я хочу выразить Вам свою признательность и хотя бы  этим отплатить Вам за Ваше доброе отношение.
Надпись такую предполагаю сделать: «Эту книгу посвящаю Владимиру Галактионовичу Короленко. Автор».
 Все очерки мною тщательно просмотрены, кое-где сокращены и исправлены и готовы к отсылке. Вот только ожидаю Вашего согласия.
«Знание», судя по письмам Пятницкого и Горького, пока как будто сочувствует изданию. Сергей Дмитриевич Протопопов советует издать в количестве 4 тысяч экземпляров – более находит рискованным.
В общем, будто приходится по 25 коп с книжки.
В «Русской мысли» и «Журнале для всех» вычеркнуты цензурой мои два очерка, — из «Русской мысли» уже по выходе в свет книжек.
Не зная Вашего настоящего адреса, я послал в редакцию «Русского богатства» рукопись «Феномены». Она, конечно, не минует Ваших рук. Хотелось бы и по поводу этого получить ответ от Вас.
Настоящее письмо я посылаю через контору «Русского богатства», так как не уверен, что Вы вернулись в Полтаву.
Глубокий поклон мой – Авдотье Семеновне. Искренне желаю Вам всего доброго.
 Ваш С.Миловский.

С. Н. Миловский – В. Г. Короленко
Сарапул,1903 г, 25 января
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
Посылаю Вам маленькую работу – «То, чему не пропасть» и убедительно прошу мне сообщить, какого мнения Вы о ней. Вы увидите, что я пробую свои силы в несколько ином жанре, чем прежде. В сущности, эти приемы я уже приложил в «Тронутых», оттиск которых послал Авдотье Семеновне на днях. В «Тронутых» я как будто оправдываю ложь. В этой – воровство, но это только так кажется, а основной смысл совсем не тот. В посылаемом сейчас вам очерке я стремился провести идею о непобедимой связи интеллигенции с народом и как основной фактор этой связи - силе детских впечатлений. Параллельно с этим меня сильно занимает и волнует один вопрос искусства – символизма. Давно, когда Вы еще гостили на хуторе Сергея Дмитриевича, в первое мое личное знакомство с Вами. Мне пришлось слышать от Вас то, что и теперь хорошо помнится, - именно Вы находили в символизме одну сторону живучую, говорили, что она имеется налицо у лучших художников слова (Тургенев, Толстой), что Вы даже собирали материал по этому вопросу; говорили Вы и о взглядах французских символистов на Вашего «Слепого музыканта», в котором они  почерпнули много основании для себя, и проч. Лично я думаю так, что тот символизм законен, допустим и даже прямо хорошо, где факт идет сам собою, как правда жизни, а символ закутывается в него, но не так глухо и плотно, чтобы нельзя было рассмотреть лица этого символа; одним словом, короче говоря, то же самое, что мы видим на картине Христа – «недремлющее око», где Спаситель и при закрытых глазах видит: смотрит на одни лица – одно представление, на другие – другое. Но одно другое не исключает, а идет вместе непрерывно. При этом я чувствую. что в этом роде творчества для нового эффекта необходимо оптимистические идеи облекать в пессимистическую хламиду, а разочарование одевать в радужные краски ( на полях комментарий Короленко -?) И вот об этом-то вопросе мне бы и хотелось узнать Ваше мнение. У меня и еще есть такие рассказы – приготовлены, и темы намечены впереди, но не чувствую за собой полной уверенности в работе. Хотелось бы получить полезный совет от Вас, как художника слова, которому известны приемы творчества в разной степени. Конечно, буду весьма рад, если посылаемая работа понравится Вам и найдет место в Вашем журнале.
Прежняя моя работа из духовного быта на тему о ревности Попадьиной, очевидно, не читалась Вами. Судя по письму Николая Федоровича на имя Сергея Дмитриевича, который переслал мне его, можно думать, что читал его Николай Константинович, но хорошо неизвестно, почему Николай Федорович прибавляет кажется он читал. Почему забракована – неизвестно. А.М.Пешкову рукопись понравилась, и он советует ее печатать в «Образовании». А.М. Пешков торопил меня изданием рассказов, которые я отослал «Знанию». Жду их в сборнике с нетерпением в этом же сезоне, как обещает Горький. Всего Вам хорошего и доброго здоровья. Глубокий поклон Авдотье Семеновне. Жена моя Вам кланяется. Искренне преданный Вам С.Миловский.

С. Н. Миловский – В. Г. Короленко
Сарапул, Вятской губернии, 1903 г 8 июля
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
Приветствую Вас и я в день Вашего юбилея и присоединяю свой слабый голос к общему хору  русской интеллигенции, собравшейся теперь в Полтаве вблизи Вас немалой группой, а в неизмеримо большем количестве окружаемому Вас своей любовью за тысячи верст. Заочно разделяю со всеми радость общего торжества, делающему случай признательному читателю открыто заявить свои искренние симпатии славному писателю за пережитый и переживаемый от его произведений восторг. Я имею особое побуждение благодарить Вас особенно. Как и многие другие, которые имели возможность в личном знакомстве с Вами почерпнуть обновление, развитие и укрепление в том, что делает человека человеком, я благодарю судьбу, пославшую и мне такое счастье. Ровно 9 лет тому назад я впервые встретился с Вами в Лукояновских краях, и все подробности этого знакомства доселе ярко рисуются в моей памяти. Вы тогда одобрили мою первую литературную работу, вдохнули в меня дух вновь, помогли отдаться дальнейшей работе. И с тех пор для меня открылась надежда на лучшие дни. И вот за это-то я глубоко-глубоко благодарю Вас всегда, незабвенный Владимир Галактионович, за то, что Вы вызываете в людях и своими чудо-поэтическими произведениями и такими же качествами своей личности к жизни те стороны, которые позволяют им приблизиться к типу истинно-человеческого существования. Пусть мы не таковы, какими быть должны, пусть ученикам бесконечно далеко до учителя, пусть мы малы, незначительны, не оставим за собой следа, - но тем сильнее в нас желание, чтобы тот, в котором соединились наши лучшие желания, стремления и порывы, еще дольше жил как яркий светильник, долго-долго освещал бы нам сумрачный путь в меру всей своей духовной полноты. Дай Бог и еще много лет Вашей славной деятельности, Владимир Галактионович! Глубоко кланяюсь Авдотье Семеновне и желаю всего доброго Вашему семейству. Жена моя присоединяет с своей стороны искренний привет Вам.

С. Н. Миловский – В. Г. Короленко
1903 г.30 декабря
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
Получил так давно ожидаемое от Вас письмо и благодарю Вас за ценные советы. В сущности, и сам я не был вполне уверен за качество работы, только те недостатки, которые Вами указаны, носились в сознании автора где-то вдали, в уголке. Главное, меня спутал действительный факт, который минувшим летом я наблюдал на одном студенте, моем бывшем ученике, и он, этот факт целиком вошел с фотографической точностью в рассказ, а затем всё остальное (размолвка с товарищами и смерть Преображенского) – иллюзия. Но оказывается, не всякий факт типичен и иной факт с точки зрения беллетристики – не факт. И я нисколько не скорблю  за неудачу. Было бы хуже, если бы другой журнал поместил эту неудовлетворительную работу. Иногда лучше не напечатать, чем напечатать. Действительно, мне не под силу психологический анализ и в слабости этой своей стороны я особенно убедился после того, как недавно проштудировал Флобера и Мопассана (со включением всей критической литературы на русском языке об этих столпах натурализма, какая указана словарем Брокгауза) Боже мой, как я жалею, что не читал этих писателей раньше. Меньше было бы напрасного труда…
Совсем не было сознательных приемов в моих работах, а видишь – и пишешь. Но это надоедает – хочется одухотворить фотографию!
В сущности, какая досада – это отсутствие школы! Каждая книга заставляет все больше и больше убеждаться  в собственном невежестве, - так что иногда в душу входит отчаяние. Было впереди – чтение, много было его, но бестолкового, не систематичного, бесполезного и даже вредного. Что бы с экономией провести прошлое! И жаль, и досада, что думаешь не вначале, а в конце жизни… Нет, что хотите, но надо прямо установить экзамен для всякого дебютанта по беллетристике, знают  они хотя бы о лаборатории таких художников, каковы Флобер и Мопассан… Ох, эти муки слова!
Всего хорошего желаю Вам; кланяюсь Евдокии Семеновне. Жена моя Вам кланяется.
Искренне уважающий Вас С. Миловский.
P.S.В прошлом письме я сообщал Вам о Воткинском несчастье, что  погибло 13 человек. Неверно это, оказывается! Похоронено 38 трупов, и из числа 106 заявлений о без вести пропавших пока ни одно назад не востребовано. Это нечто невозможно ужасное. Но работы не прекращаются, потому что нефти много неподалеку – в Галеевской пристани, соединенной с заводом железной дорогой.
В 12 книге «Образования» помещен мой рассказ. Если А.Я. Острогорский пришлет оттиск, пришлю Вам «Журнал для всех», пришлю две работы – когда подойдут, не знаю.
          
 С. Н. Миловский – В. С. Миролюбову
30 декабря 1903 г
Многоуважаемый Виктор Сергеевич!
   В предыдущем письме я писал Вам, что если не возьмете для своего журнала «Вожделенное преуспеяние», то передайте его А. Я. Острогорскому . Теперь я несколько изменю эту просьбу в том отношении, что если не возьмете Вы для себя рассказ, то, пожалуйста, перешлите в Полтаву Владимиру Галактионовичу Короленко (Александровская улица, дом Старицкого). Дело в том, что я сейчас получил от него письмо, что он забраковал одну мою работу, на которую я надеялся, но дал-таки советы, при использовании которых можно надеяться, что та работа – не пропащая. Вот я ее использую и вышлю Острогорскому, а «Вожделенное преуспеяние», может  быть, примет Владимир Галактионович.
                Искренне уважающий Вас, С. Миловский
Ист.: ИРЛИ, ф. 185, оп. 1, №796, архив В. С. Миролюбова





 С. Н. Миловский – Н. Н. Иорданскому 
23 января 1904 г
Многоуважаемый Николай Николаевич!
Посылаю Вам еще 2 рассказы для Вашего сборника – «Хрустальное яблоко» и «Что за штука». Если найдете их неприглядными, возвратите. Относительно «Подпаска» Е.П.Гославский недавно ответил мне, что очень изумлен необычайным сходством моего и его рассказов, и прибавляет, что мы, наблюдая жизнь из разных концов России, взяли явление типическое.
Пойдет ли этот рассказ у Вас? От присылки Вам статьи «Интеллигентная легенда о В.Г.Короленко» уклоняюсь навсегда. Эту вещь никогда не пущу в печать: она останется pro domo sua . Я и не посылал ее Вл. Галактионовичу. Всего хорошего Вам и доброго здоровья. Как хорошо работает у Вас в Нижнем «Народный дом».               
 Ваш С.Миловский.
Получили ли Вы мое письмо от 13 ноября?

С. Н. Миловский –
в редакцию «Русского богатства» В. Г. Короленко
Из Сарапула 9 февраля 1904

     Что-то необычайно дорогое, родное и великое унесла с собою неожиданная смерть Николая Константиновича Михайловского. В каждом читателе это известие отозвалось большим неподдельным горем… А Ваше-то горе – горе писателя, потерявшего в покойном товарища, друга?! Как оно невыразимо! Но оно понятно.
     И вспоминаются мне Ваши слова о Николае Константиновиче, сказанные 10 лет тому назад: «Михайловский будет славен после смерти». Пусть же это будет правда! Пусть труды славного преемника Белинского, Добролюбова, Чернышевского опередили время, в которое он жил, на десятки лет, пусть в его словах сокрыта нестареющая истина, которую будут повторять потом другие с успехом, но оттого не легче теперь. Именно теперь тяжело, когда не видишь в разных течениях русской мысли того великого ума, который помогает своим несравненным анализом русскому обществу разбираться в сложных явлениях современной смуты.
Досадно во всем этом то, что такие умы носят в себе способность к бесконечному духовному развитию. Это неистощимые родники мысли и вдохновения, и поэтому всякая их смерть, хотя бы и естественная и нормальная, является, в сущности, каким-то насилием, неправдою, которую не победил сам великий борец за правду, теперь великий покойник.
     И перед этой загадкой жизни становишься в тупик с неотвязным и злым вопросом: зачем судьба не позволяет гению высказать все, что он мог, что хотел?
     Грустно вообще жить, а без Михайловского – невыносимо.
Простите, Владимир Галактионович… Все это Вы знаете и знаете в более широком масштабе, и ничьи слова, и тем более, мои, не могут ни прибавить, ни отбавить Вашей печали…
Но просто нельзя в иные минуты не высказать сочувствия утрате, которая незаменима. Ведь все похоронили человека, слово которого для великолепного множества было откровением.
      Дай Бог Вам силы мужественно перенести потерю.
                Искренне уважающий Вас,
Сергей Миловский.
Ист.: ИРЛИ, ф. 266, оп. 4, ед.хр. 589 Архив журнала «Русское богатство».
С. Н. Миловский - В. Г. Короленко
6 июня 1904 г, Сарапул
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
Письмо Ваше очень обрадовало меня. Я с нетерпением жду, в каком виде появится рассказ. Центральная глава мне не давалась, было у меня несколько редакций этой главы и все они не удовлетворили меня. И теперь, если и вышла из Сидонского фигура, как Вы говорите, типичная и значительная, то, несомненно, благодаря исключительно Вашим изменениям.
Посылаю Вам еще рукопись «Суслинское торжество». Если не подойдет, будьте добры, возвратите поскорее. Будет время у Вас, не откажите указать слабые стороны, чтоб я мог исправить.
В недалеком будущем рассчитываю послать Вам еще две рукописи. Уж извините, что надоедаю.
В последнее время мне повезло у тех издателей, которые имеют в виду читателями народ. «Донская речь» издает три рассказа из сборника - «Грубиян», «Огорчение», «Ссору».
Вятское книгоиздательство - «Папашу-крестного», «Подпаска», саратовский «Волжанин» - «Юбилей».
Подумываю о втором томе, но не тороплюсь. Подожду «Вожделенное преуспеяние» и другие вещицы в других жур¬налах. Особенно мне хотелось бы провести «Контры». Этот рассказ был охотно принят «Правдой», предполагался в мар¬товской книжке, но цензура не пропустила, оставив при сво¬их делах. Недоумеваю, неужели руководство должно остаться навсегда при цензурном комитете. «Правда» доселе не высылает, хотя я просил.
В Сарапуле набрано на памятник Николаю Константиновичу  свыше 120 рублей - уже отослали. Без особых уси¬лий это сделано. Можно было и больше.
Глубоко кланяемся Авдотье Семеновне и желаем всем вам всего хорошего.
Искренне уважающий вас С. Миловский
P. S. Вы писали, будто Победоносцев был очень рассержен, когда прочел рассказ «Огорчение», но не знал автора. Должно быть, рано или поздно меня все-таки шарахнут со службы. В сущности и самому все тяжелее и тяжелее становится с каждым годом - подчас прямо невыносимо. Да и как иначе? Иначе бы: «Попова дуда - и туда и сюда».
С. Н. Миловский – Н. Н. Иорданскому
31 июля 1904 г
Многоуважаемый Николай Николаевич!
     23 января я посылал Вам 2 рукописи…для предполагаемого Вами в пользу учительского общества сборника, ответа доселе не получил. Еще раньше послан был «Подпасок». Мне интересно знать, когда выйдет сборник. Дело в том, что Вятское книгоиздательство очень желает издать отдельной брошюрой «Подпаска», но я ответил им, что только в том случае согласен издать отдельно, когда рассказик появится первоначально в Нижегородском сборнике. Поэтому будьте добры сообщить, когда Вами издастся сборник.
     Гославский, автор одинакового по содержанию с «Подпаском» рассказа в «Русской мысли», прислал мне письмо в начале года и объяснения, что мы оба взяли типичный факт, наблюдавшийся в разных полосах родины. Желаю Вам всего хорошего. Вздумаете кататься по Каме, завертывайте в Сарапул ко мне. Буду очень рад. Ваш С.Миловский.
Источник: РГАЛИ ф.1073 оп 1 ед.9

С. Н. Миловский - В. Г. Короленко
4 августа 1904 г, Сарапул
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович! П. Ф. Якубович  известил меня, что «Вожделенное преуспеяние» напечатано, «Суслинское торжество» принято, но ни словом не упомянуто о «Неладах».
Если вы прочли рукопись и если она не годится для «Рус¬ского богатства», то будьте добры переслать ее Константину Петровичу Пятницкому  (СПб, Никольская ул. д. 4 кв. 8), ко¬торый выражает желание познакомиться с ней и помочь выходу ее в свет, вероятно, в серии сборников «Знания», несмотря или вернее смотря на цензурные разрешения, когда «Правда» стремилась ее напечатать. Пятницкий просит в то же время слать материалы второго тома моих рассказов. Крайне жалею, что года три тому назад после неудач с редакциями толстых журналов связался с Марксом . Он ставит безбожные условия для авторов, а себе гарантирует безграничную свободу. И вот благодаря этому выходит, что он два с половиной года держит мои четыре рукописи в портфеле - «Яблоки» (около 5 листов), «Старенькую церковь» (около 2 листов), «Якорь» (1 лист), и «Чужую рубашку» (около 2 листов).
По совести говоря, рассказы, на мой взгляд, однородные по достоинству с прочими моими работами. И мне крайне жаль, что по «святому и нерушимому» письменному условию я не имею права издавать их ранее, чем через год после напе- чатания в «Ниве». А когда он их выпустит в «Ниве», я лишен даже удовольствия знать, несмотря на множество запросов по этому делу. Просто возмутительно. Отныне и до века ни¬когда ему ничего не пошлю и обрываю с ним всякие отношения, сохраняя навсегда чувство досады, горечи и самоуничижения по неопытности.
В книге «Образование» дан очень прекрасный отзыв о мо¬их рассказах, а чех Vrzal  прислал мне в его переводах рассказы на чешском языке, при письме, в котором извещает, что он и впредь будет переводить мои работы. Все это меня радует.
Владимир Галактионович! Я решил уйти со службы в отставку иа частную должность, если не удастся всецело связать каждый час своей работы с литературой. Все равно рано или поздно прогонят меня со срамом. Кажется, я вам писал, как сердит Победоносцев на мою книгу, особенно «Огорчение». Желал знать автора. Кроме попов в последнее время стали злиться чиновники за «Купальню» («Журнал для всех», июнь), и следователь Феликсов (в рассказе Счастнев) подбирает материал для предания меня суду за диффамацию , только ждет прокурора. Он великий дурак, и Счастнев списан с него целиком, как Ваш Тюлин и Арабин (Тюрин и Алабин). Но иногда дурак бросит камень в омут, десять ум¬ных не вытащат.
Надо убираться подобру-поздорову с двумя прекрасны¬ми отзывами синодских ревизоров и орденом Св. Анны 3 степени - за беспорочную службу. А то «порочность» Елеон- ского повредит «беспорочности» Миловского. Что делать. Лично я нисколько не жалею, рад даже оставить это житие спокойное, глупо-буржуазное и так бы беззаветно благодарен был тому, кто мне дал возможность настоящего определен¬ного труда у печати по моему вкусу, чтобы не очутиться на улице с ребятишками! Хотелось бы в Петербурге работать и работать в полную меру сил своих, ничем от работы не отвлекаясь. Ведь выше литературы ничего нет в жизни! Для меня так кажется. Не боюсь даже и ошибки в этом случае, если порой окажется, что я не рассчитал свои силы. Что за расчеты, раз теперешняя жизнь невыносима! Я уже списывался по этому поводу с С. Д. Протопоповым . Писал и П. Ф. Якубовичу, чтоб выслал денег 500 рублей в счет напечатания прошлого и будущего, которое небезнадежно. Деньги нужны для ликвидации со здешнею, в общем, крайне бестолковою, жизнью. Думаю по осени совсем оставить Сарапул, даже к 1 сентября. Надеюсь, что те, кто понимает мое прямо нелепое положение, мне помогут и советом и содействием. Конечно, и Вас прошу обо всем этом и Вас более, чем кого другого. Ведь Вы так много сделали для меня в прошлом, так доселе не оставляете, что во мне неискоренима надежда на Вас. И то, что Вы мне посоветуете, что упомянете, - будет самое лучшее.
Глубоко кланяюсь Авдотье Семеновне. Желаю Вам все¬го хорошего. Я писал Вам по дачному адресу и не знаю, дошло ли предыдущее письмо до Вас: Геленджик, Екатери- нославской губернии по почтовому календарю. Но Вы жили на Кавказе и, право, едва ли получили письмо.
Ваш С. Миловский Источник: НИОР РГБ (отдел рукописей и редких книг Российской Государственной библиотеки), Ф. 135 В. Г. Ко¬роленко, раздел II, картон №29, ед. хранения 70, № 32 ед. хр. 1927, № 32, ед. хр.1948

С. Н. Миловский - Измайлову (неустановленному лицу)
14 сентября 1904 г
В последнем номере известий кассы нет поправки, что я числюсь в основной группе. Надеюсь, что в дальнейшем это будет выполнено. Если найдете нужным что-либо сообщить мне, то мой адрес:
Санкт-Петербург, Калашниковская набережная, д.30 кв.2 с передачею Сергею Дмитриевичу Протопопову с передачей С. Н. Миловскому.
Член кассы Сергей Миловский Источник: РГАЛИ, ф.227, оп.1, ед.хр. 188, стр.94

М. Горький – С. Н. Елеонскому
13 или 14[26 или 27] сентября 1904, Ялта
Сергей Николаевич –
я прочитал все Ваши рассказы и убедительно рекомендую Вам – подождите выпускать вторую книжку, ибо она будет много хуже первой, а Вы, конечно, понимаете, как это было бы невыгодно для Вас. Чтобы не показаться Вам голословным – рассмотрим несколько рассказов.
    «Яблоки». Длинно, скучно, бессодержательно. Этот анекдот можно изобразить на одном печатном листе. Вы написали почти шесть. Бессвязно, тускло написана эта вещь, она не оставит в памяти читателя ничего, кроме раздражения против автора, который так много отнял времени и что дал? Обращаю Ваше внимание на отметки в рукописи, и – скажу прямо – Вам не следовало бы печатать такой плохой рассказ.
    «Андрей Пареный». Для меня – это идеализация собачьей, рабьей психологии, идеализация, идущая вразрез с основным и великим течением современности, которое выражается в стремлении человека к свободе от всяческой кабалы, - кабалы государства, общества, семьи, предрассудков, предубеждений и т.д. Неужели Вам не ясно, что изображать человека рабом и любоваться его склонностью к подчинению – в наше время значит оскорблять человека?
    Затем: Андрей в «Яблоках» и в рассказе его имени – два разных лица. В «Яблоках» Ваш герой больше человек, но – написан он аляповато, и никто Вам не поверит, что он так благороден и умен.
   «Онуча» - Вы сами написали на оттиске, что этот рассказ слаб и напоминает Златовратского по тону и нуждается в переделке. Нет, не тратьте времени, не переделывайте его, а просто – бросьте. Забудьте, что Вы написали эту штуку, полную слащавого сентиментализма и – простите! – не содержащую в себе ни одной ноты жизненной правды.
   Для кого и для чего Вы пишете? Вам надо крепко подумать над этим вопросом. Вам нужно понять, что самый лучший, ценный и – в то же время – самый внимательный и строгий читатель наших дней – это грамотный рабочий, грамотный мужик-демократ. Этот читатель ищет в книге прежде всего ответов на свои социальные и моральные недоумения, его основное стремление – к свободе, в самом широком смысле этого слова; смутно сознавая многое, чувствуя, что его давит ложь нашей жизни, - он хочет ясно понять всю эту ложь и сбросить ее с себя.
   Что вы даете этому читателю?
   В большинстве Ваших рассказов содержание – анекдотическое, освещаете жизнь Вы очень неопределенным светом, язык у Вас, местами, возмутительно плох. А нужно, чтобы язык был прост, ясен, точен – тогда он красив и понятен, тогда все, что вы скажете этим языком, прозвучит сильно и ясно. Все Ваши рассказы – страшно растянуты, раздражающе длинны. Я не однажды указывал Вам на это, и – повторяю – Вы должны избавляться от этого серьезного недостатка. Порой Вы хотите писать «с юмором», но очевидно, что это не Ваш тон, - везде, где Вы впадаете в него, у Вас выходит скучно, грубо, неловко.
  Лучшим - сравнительно – рассказом является «Под опекой» - но это нужно сократить наполовину. Сделайте – и серьезность содержания его выиграет вдвое. Тоже и «Подвохи». И вообще Вам нужно сокращать, сокращать! Займитесь этим, и так Вы можете научиться писать кратко, ясно, сильно.
   «Купальня» - это корреспонденция и – не из важных. Нельзя брать действительность так узко, как Вы взяли в этом рассказе. Нужна верность не фактам, а – психологии фактов.
   «Хрустальное яблоко» - вещь до смешного наивная. Вам надо отрешиться от сентиментализма, он никому не нужен.
    Недурно местами написана «Старая церковь», - но осторожнее с церковью! Это опасная тема. Не забывайте, что, хотя в ней и проливали слезы освобожденные рабы, – сама она относилась к вопросу о рабстве совершенно равнодушно. Нужно помнить, что на вопрос Николая I-го Филарету – «нужно ли освобождать крестьян?» - тот ответил: «Для церкви – безразлично, крепостной или свободен крестьянин, нужно только, чтоб он молился». Надо помнить, что церковь – политическое установление.
   Еще раз – все Ваши рассказы надо сократить, переделать, а «Яблоки», «Хрустальное яблоко», А.Пареного», «Купальню», «Онучу» - выбросить вон, сжечь их, забыть.
   Несуразно написанный рассказ «Разъехались» тоже нельзя печатать так, как он написан. «Подвохи» - сократить наполовину.
   Книжку решительно не советую выпускать, если Вы не хотите, чтобы над Вами глумились, чтоб читатель забраковал Вас.
   Простите за резкость – правда всегда невкусна, но она всегда необходима, а в литературе – тем более, ибо литература есть область правды. Вам нужно много и упорно работать  и над самообразованием и над языком, чтобы после Чехова не писать «песен с гвоздем». Всего доброго.               
 А. Пешков
Источник: Собр.соч. М.Горького в 30 т. Том 28, стр. 321
А. А. Миловская – В. Г. Короленко
Казань, Арское поле,
Академические номера, 1905 г
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
Горячо благодарю Вас за участие, с которым Вы отнеслись к моему Сергею Николаевичу Миловскому. Когда он читал Ваше хорошее сердечное письмо, - он плакал, а прочитавши, сказал: «Никогда ещё Владимир Галактионович не писал мне такого письма». Ему очень хотелось самому ответить вам, и он делал попытки, но они пока не увенчались успехом. Настроение его  теперь понемногу улучшается, бывает, что он две-три ночи спит, днем  же чувствует себя бодрым, веселым, а потом опять является бессонница, страх за будущее; - он плачет, тоскует, жалеет детей, меня, считает себя ни на что не способным, лишней обузой для меня и т.д.           В начале болезни такое состояние было у него постоянно, теперь же, и по-моему, и по мнению докторов, улучшение идет вперед, но доктора не советуют торопиться выходить из лечебницы и нам, вероятно, придется прожить в Казани до осени или же, по крайней мере, до августа. Теперь дело в том: дадут Сереже продолжительный отпуск или нет? Если нет, - то, что буду делать, не знаю; денег сейчас идет много, живём мы на три отделения: дети в Сарапуле, я в Казани (потому что одного мужа оставить нельзя) и взнос за него. Я уже писала Сергею Дмитриевичу, чтобы он похлопотал в редакции «Русского богатства» относительно гонорара за последнюю Сережину вещь, и мне оттуда выслали пятьдесят рублей, но ничего не написали – все это или нет.
 С уважением А.Миловская

( Источник: Отдел рукописей Гос.Библиотеки СССР им.Ленина. ф.135 В.Г.Короленко, раздел II, картон 29, ед.хранения 69)


С. Н. Миловский – В. Г. Короленко
1905 г 22 апреля
[примечание Короленко: ответ 5 мая 1905]
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
До сих пор я не отвечал на Ваше доброе письмо от 10 марта, - всё казалось, что не выздоровел и останусь до конца дней с безумием и в безумии… но теперь настолько восстановился сон и настолько вообще чувствую себя, что хочется жить и кажется, что поживу еще на белом свете. Иные дни удаются настолько хорошие, что тянет писать, читать запоем и вообще вести прежний образ жизни. Однако приходится делать это с большой осторожностью, потому что обычно – душа меры не знает, и потом за это расплачиваешься бессонницей и сопряженным с ней тяжелым состоянием. Теперь я пользуюсь отпусками из лечебницы и эти отпуски (особенно на всю пасхальную неделю) имеют очень благоприятное влияние. Однако врач не советует оставлять лечебницу еще в течение 1,5-2 месяцев до полного укрепления нервов, а затем, выйдя из лечебницы, еще месяц пробуду под наблюдением доктора, так что только в августе выберусь из Казани. На днях жена получила 100 рублей из конторы «Русского Богатства». Очень благодарен Вам. Без этой своевременной помощи пришлось бы туго… Вероятно, теперь я в долгу перед журналом. Пережитое за болезнью время дало порядочно тем, но как буду работать – не могу сейчас сказать. Кажется часто, что уж по-прежнему смеяться не могу. Жизнь так серьезна, что для смеха места не оставляет. Кажется, порой, что содержание и приемы русской беллетристики должны вообще круто измениться и идти по какому-то новому руслу. Ведь все меняется теперь…
Желаю Вам всего хорошего. Глубоко кланяюсь Авдотье Семеновне. Жена моя Вам кланяется. Она уезжает домой. Если надумаете написать мне, то мой адрес: Казань, Окружная лечебница, доктору Николаю Николаевичу Топоркову, для передачи мне. Топорков лечит меня, - адрес даю с его позволения.
Искренне уважающий Вас С.Миловский.

А. И. Иванчин-Писарев – С. А. Венгерову
12 сентября 1905 г, СПб,
Лит. Проспект, 15 кв.4,
редакция журнала «Русское богатство»

Многоуважаемый Сергей Афанасьевич!

     Об «Елеонском» могу сообщить Вам очень мало, потому что лично мы познакомились с ним только в прошлом году, а до этого наше знакомство ограничивалось лишь перепиской по поводу его произведений.
   «Елеонский» - псевдоним. Настоящее имя – Сергей Николаевич Миловский. Из духовного звания, он довольно долго был учителем духовного училища в Сарапуле Вятской губернии, а до прошлого года (не больше трех лет) – смотрителем того же училища . Как ни старался он замаскировать свое участие в литературе, но попы разнюхали, и в конце концов он принужден был отказаться от педагогической деятельности. В прошлом году он был в Петербурге и поражал всех своей нервностью, соединенной с удивительной трудоспособностью. Уехал – и скоро жена его сообщила нам, что он попал в Казанскую окружную больницу для душевнобольных. По последним сведениям, он поправляется. Адрес его: Казань, старшему врачу окружной больницы для душевнобольных с передачей С. Н. Миловскому. Если по этому адресу Вы пошлете ему печатный листок своих вопросных пунктов, то, судя по состоянию его здоровья, его передадут ему, и Вы будете иметь более обстоятельные сведения, чем я могу сообщить о нем.
О себе сообщу, и очень мало, в другой раз, сейчас некогда.
Крепко жму Вашу руку.
Преданный Вам, А. Иванчин-Писарев.
Ист.: ИРЛИ, ф. 377, оп. 7, ед. хр. 2399

С. Н. Миловский –
 книгоиздательское товарищество «Знание»
Сарапул, 25 января 1907 г
Так как «Знание» не отвечает мне ни одним словом на мои бесчисленные запросы по поводу представленных мной в апреле 1906 г трех рукописей – «Нижайшие послушники», «Простецы» и «О. Варнава из Сутягина» и держит меня столько времени в полной неизвестности относительно того, пойдут ли эти работы в одном из сборников «Знания» или нет, и не возвращает их мне обратно, то я принужден был переписать с черновика заново рукописи «Нижайшие послушники», дать ей движение в одном из петербургских журналов, где она принята, и потому прошу «Знание» не печатать ее в сборнике.
Сергей Николаевич Миловский (Елеонский)

P. S. Если рукописи мои останутся без всякого внимания и уплаты, то прошу возвращать их мне. С. Миловский

Ист.: ИРЛИ, ф.185, оп.1, №796, архив В. С. Миролюбова

С. Н. Миловский – В. С. Миролюбову

Сарапул, Вятской губернии, 25 января 1907
Глубокоуважаемый Виктор Сергеевич!

      Посылаю Вам рукопись «Стерлядь» и считаю необходимым присовокупить следующее. Эта работа под заглавием «Нижайшие послушники» послана была в апреле 1906 года в «Знания», которые на мои бесчисленные запросы о результатах отвечают доселе полным молчанием, так что я совершенно не знаю, принята ли она или нет К. П. Пятницким .
Теперь, если Вы эту работу (переписанную заново с черновика и полностью сглаженную в стиле, примете для своего журнала, то пошлите прилагаемое при сем письмо в «Знание», которое уполномочиваю Вам прочесть, ибо я в нем пишу, что рукопись уже не помещена в «Знание». В «Знании» еще две моих рукописи держат без всякого движения с того же апреля месяца, и я с ними могу поступить так же. Затем, Виктор Сергеевич, еще просьба. Если «Стерлядь» примете, то нельзя ли немедленно и даже по телеграфу перевести мой гонорар. В рукописи около 5 листов (85х28х35=159.000 букв), хорошенько, впрочем, не знаю, как Вы считаете. Очень нуждаюсь… Хворал жестоко, задолжал по горло, а «Знания» все тянуло-тянуло, и меня жизнь теперь приперла, что ни охнуть, ни вздохнуть… Под рукописью ставлю другой псевдоним. Мой прежний оказался известным моему начальству… А теперь пошли такие строгости, что хоть не живи на белом свете. Надо, видите ли, брать благословение на литературные труды… - так гласит последний циркуляр по нашему ведомству… Много-много, если просуществую здесь до весны, а потом придется менять место и дело…
Под новым псевдонимом буду писать и в других журналах – в частности, выпущу пьесу из духовного быта в 4 действиях. Она вполне готова и сейчас переписывается, - пришлю я ее Вам.
         Пожалуйста, Виктор Сергеевич, поскорее насчет «Стерляди» и не откажите в моей просьбе. Всего Вам хорошего.
Искреннее уважающий Вас
С. Миловский

P. S. Надумал еще приложить к «Стерляди» маленькую рукопись в 12 страниц «Эстетическая прогулка», - не пригодится ли?
Рукописи, непринятые Вами, получил от Вас обратно. С. М.
Если посланные рукописи не подойдут, будьте добры, послать их в «Современный мир»- Знаменская, 19 кв. 2 А. И. Богданову .

Ист.: ИРЛИ, ф. 185, оп. 1, № 796, архив В. С. Миролюбова

С. Н. Миловский – Р. И. Сементковскому

Сарапул, Вятской губернии
26 января 1907 г

Глубокоуважаемый Ростислав Иванович!
Я доставил через одного своего петербургского знакомого повесть «Клубист» в «Вестник Европы». Читая Ваш роман в последней книжке этого журнала и полагая, что Вы близко стоите к журналу, а, может быть, принимаете непосредственное участие к редактированию, я пользуясь добрым знакомством  с Вами по «Ниве», куда Вы приняли много моих рассказов, прошу Вас и в настоящем случае оказать свое содействие к принятию «Клубиста» в «Вестник Европы». Считаю не лишним присовокупить, что эта работа предполагалась к напечатанию в московский журнал «Правда», где она была принята. Но потом «Правда» закрылась, редактор В.А.Кожевников как будто скрылся с горизонта, и теперь я думаю, что не погрешу, если Вам доверю рукопись в другом журнале. Будьте добры сообщить мне о результатах. В моей литературной деятельности  был значительный перерыв – я был жестоко болен, ничего не писал, но теперь силы восстанавливаются, и скоро появятся мои рассказы в журнале. Хочу в то же время издавать 2, 3 том  своих рассказов. «Знание» заметно, окончательно разваливается, - Л. Андреев ушел в «Шиповник», многие писатели, имеющие дело со «Знанием», потерпели, в конце концов, великое огорчение, увидавши в центре предприятия совершенно невозможного человека К. П. Пятницкого, с которым теперь многим приходится буквально ругаться…
Искренне Ваш С. Миловский( Елеонский)
Адрес мой: Сарапул Вятской губернии,
Сергею Николаевичу Миловскому.
Ист.: ИРЛИ, ф.446, ед.хр.169
С. Н. Миловский – Л. М. Василевскому
Сарапул, 23 июля 1908 г
Многоуважаемый Лев Маркович!
    Зная, что Вы близко стоите к журналу «Образование», посылаю Вам рассказ из быта духовенства «Вдовцы» с просьбою поместить его в этот журнал, если подойдет.
Вместе с тем прошу навести справку, какова судьба другого моего рассказа, посланного тоже в «Образование» 27 марта этого года «Новое горе». Дважды делал запрос Ал. Яковлевичу Острогорскому – ответа нет. Не затерялась ли работа?
О рассказе «Вдовцы» должен упомянуть, что он побывал в «Русском богатстве», и почему не прошел там, объяснил П.Ф.Якубовтч, сделавший прилагаемую приписку на самом рассказе. Будьте добры сообщить поскорее мне о результатах.
Уважающий Вас С.Миловский. Мой адрес: Сарапул (Вятской губернии), Сергею Николаевичу Миловскому.
Источник : РГАЛИ, ф.108

    С. Н. Миловский – Л. М. Василевскому
Сарапул. 18 августа 1908
Многоуважаемый Лев Маркович!
   Вашу открытку о моих рукописях получил, - благодарю Вас. Буду надеяться и ждать результатов. Если примете «Новое горе», то озаглавьте этот рассказ «Капочка», - так будет лучше.     Прежним своим псевдонимом я подписываю только рассказы не из духовного быта, а из духовного – новым. Так, вероятно, будет продолжаться еще года два, а затем, с выходом в отставку, вернусь к старому псевдониму.
А уж начались скорпионы для «Образования»… Как раз я прочел всю седьмую книжку. Очень живо, разнообразно, интересно. Особенно хороша статья Беренштама. А из беллетристики рассказ Сологуба – страшной глубины отчаяния и невероятной перспективы. Какой смех в содержании и какая выдержка в тоне, - ведь автору надо было чертовски кусать губы, намеренно удерживая себя от ярких мест по ходу рассказа, одним словом, намеренно проигрывать всю игру, чтобы только не фыркнуть злобно над глупым партнером-читателем. Да не рассмеялся ли Сологуб над читателем, когда неожиданно, без всяких мотивов вдруг повернул печатную клевету в ту сторону, где она никогда не была и ничего не может рассмотреть. Ведь в эту постановку сам Сологуб решительно не верит. Помните, однажды Чехов приделал к своей «драме» конец – убил подсвечником даму, а присяжные оправдали. Так вот и теперь у Сологуба то же самое, - «те же портки, только назад гашником». Какой у него ужасный смех, смех величайшего и бесповоротного скептика, отрывающего в глубине новое зерно социального бытия… вроде какого-то психического радия…
Хотелось бы сказать еще несколько слов насчет «Людей» Каменского, «Однажды» Даманской и «Почему» Челданского, но Вам не до того теперь с работой… Всего хорошего! Пишите.
Ваш С.Миловский

С. Н. Миловский – Л. М. Василевскому
Сарапул, 29 октября 1908 г
Многоуважаемый Лев Маркович!
     Правда ли, что напечатано в газете, будто «Образование» переходит из рук Вашего брата к г.Картышеву?
Хотелось бы еще знать, напечатана ли моя вещь в сентябрьской книжке «Образования». Номер этот сюда не дошел, и не было объявлений в газете о его содержании. А Вы – остаетесь в составе редакции или она по-новому формируется?
Ваш С.Миловский


 С. Н. Миловский - П. П. Гайдебурову
6 июля 1909 г, Сарапул Дорогой Павел Павлович!
Посылаю вам в Омск до востребования статью «Кочев¬ники русской пустыни» и корректурный оттиск. Статью посылайте куда хотите - в «Слово» или в другой журнал (прогрессивный) Есть еще «Бодрое слово» (прилагаю объявление), с которым печать считается, но который я не имею возможности читать. В «Слове» в свое время мне предлагали гонорар 8 копеек за строчку. Если пойдет первая статья, ду¬маю больше писать на ту же тему. Что касается корректурного оттиска, то придется еще и еще выправлять. Редакция Он- чукова готова напечатать эту статью, как имеющую общее значение. Вам я ее потом вышлю, когда напечатается в «Прикамской жизни». Вы бы сообщили мне подробности маршрута своего передвижения - по числам - где, когда бу¬дет. Может быть, встретится надобность послать следующую статью.
Анна Алексеевна кланяется вашей Надежде Федоровне, я и Сонечка всей вашей труппе. Сердечный привет и пожелание всякого успеха.
Я не подписал статьи. Меня берут сомнения, как отнесется театр к непрофессионалу. И поэтому, не лучше ли под¬писать «Провинциал». Редакция может сделать заметку, что статья принадлежит перу автора рассказов из жизни духовен¬ства С.Елеонскому.
Прилагаю вырезки из местной газеты - редакции «При¬камской жизни» - в них я не повинен.
Может быть, местная газета потому еще не справилась со статьей, что 27 июля утонул главный метранпаж.
Ваш С. Миловский

С. Н. Миловский - П. П. Гайдебурову
11 июля 1909 г, Сарапул Дорогой Павел Павлович!
Ваша будничная жизнь - для публики праздник. Пребывание в Перми было для меня своего рода Пасхой со всем ее шумом и светом. Будничным людям смотреть на праздничное настроение людей, не имеющих к тому общих оснований, вероятно, забавно. Но, в то же время вы должны были видеть воочию влияние искусства, которое из будней делает праздник, и это уже не смешно. Могу уверить, что действие захватило за одну струнку мою душу.
Сверх того, что отослал в Омск вам, сверх корректуры Алконоста, я занялся пьесой. И так это трудно. Я уже сделал четыре редакции первого действия, четыре раза пере¬писывал и исправлял и думал, что конца не будет. От того стремления к яркой образности, которая присуща всякой за душу охватывающей работе, я тоже совсем потонул. Мысль за мыслью, обгоняя, переполняя, - новые образы плывут, новые слова рвутся на лист и каждое кричит: «Дай, дай и мне место!» И это очень забавно - вдруг душа полна чего-то чудного, чувствуешь, что уголок души как будто доселе пустой шкаф (многоуважаемый шкаф!) заполняется новыми вещами, которые где-то были доселе в других руках и других шкафах, и даже м. б. в лесу, никому не принадлежащее, да может быть совсем не существующее. И это бывшее-небывшее, су¬щее и неведомое - все сплелось в какую-то вихлястую берез¬ку. Растерялся я и утонул во всем этом - сейчас ничего не вижу. Но желание написать пьесу большое. И это поддерживает энергию. Пишу каждый день помногу, иногда до изнеможения. Так что выдох дольше в конце, может быть и ничего не выйдет - это меня не печалит. Меня всегда радует процесс работы. И вот теперь я живу. Праздник продолжается. Пасха не кончается. Шум.Звон, звон в ушах и в сердце. Вы простите, что я пишу на узких листочках. Небрежно. Отрыв¬ки души - клочки бумаги. Будем двигать то, что идет от души в душу. Зачем перчатки, если хотят пожать просто руки? Терпеть не могу этой опошлевшей канцелярщины, стремящейся к красоте внешней, чтобы и штепсель, и почерк, и сама бумага носила характер прилизанный. Право, мне так нравится пятно на вашей тужурке! И потому я так смею говорить - о таких пустяках. Это и раньше был не вопрос. Короче: мне надо определить главного персонажа пьесы... Рисуя характер, я живо представлял, как вы его выразите. Ярко вычерчена - в воображении - роль Надежды Федоровны и очень хорошая роль для Александры Викторовны.
Конечно, все это не имеет никакой связи с содержанием вашей личной жизни. Все у меня в этой части далеко, и все такая провинция, что если и желали найти что-то хорошее на вас и вашу жизнь, не найдете. Но такие душевные движения, конфигуры характеров, общий фон и флер - все это похоже - и на вас, и на меня и на всех, ибо есть часть чего-то общего.
Ну, прощайте. Поклон от меня и моей жены Вам, Надежде Федоровне, А. А., А. В., В. И., Г.И. и всему вашему ко¬чующему собору.
Ваш С. Миловский
С. Н. Миловский - П. П. Гайдебурову
26 июля 1909, Сарапул Дорогой Павел Павлович!
Вероятно, вы не имеете возможность читать газеты сис-тематически. Между тем, в «Речи» (20 июля №196) появилась следующая заметка, имеющая для Вас несомненный ин¬терес. Пьеса Л.Андреева «Черная маска» подвергнута авто¬ром серьезной переделке. Очевидно, сам автор недоволен своей работой, и это всего лучше объясняет ту неопределенность впечатлений, которая производится пьесой на читателя
315
и зрителя. Интересно, конечно, проследить, в каких частях Андреев исправил свою «Маску».
Под влиянием живых бесед с Вами теперь, когда приходится читать газеты и журналы, происходит так сказать, углубление в предмет. Недавно читал критические очерки Чуковского «От Чехова до наших дней» и нахожу, что это очень умная книга, много объясняющая все современное искусство. Затем обратите внимание на статью г. Полонского в «Современном мире» (июнь и июль) о модернизме в Германии. Так же очень хороши фельетоны Бенуа в «Речи» об искусстве. Досадно во всем этом всегда одно - надо бы найти основы, с коими бы приступить к чтению. А то многое приходится брать на веру. Но, в общем, это очень увлекательная сторона знания.
Все вожусь со своей пьесой. Несколько раз изменял первое действие, и, кажется, остановился. Но какая, в общем, это трудная работа. Рассказ писать куда легче. Там все трудные места заполняются от автора. А в пьесе требуется все вставить в реплики. И меня берет раздумье: не напрасно ли взял эту работу и мучаю себя.
Главное - ничего нового не придумаешь, никаких оригинальных комбинаций. Всегда выйдет на что-нибудь, на кого-нибудь похоже. Это прямо какая-то печать проклятия: все известно и избито и никаких новых положений не создано, Думается, что и декаденты в своих работах выходят из желания дать новое, а выдумывают то, чего никогда не бывало. Но и у них есть похожие - друг на друга, - комбинации у них не качественные, а количественные , - в сущности у них у всех под рукою одно и то же маховое колесо... И мне приходит на ум мельница, эта древняя римская машина, которая, в сущности, как два тысячелетия тому назад молола, так и теперь мелет. И едва ли не это есть коренная драма в современной драматургии. Представьте - стали в последнее время все больше вытаскивать старичков. Вот начинают привлекать давнишнего покойника Уитмена, и этой старой метлой выметают накопившийся мусор в русской литературе. Действительно что-то доброе у этого старика, умершего в 70 годах прошлого столетия.
Мы присутствуем при процессе раскалывания духовной личности писателей, наступает период мельчания, и нет широкого объединения разбившихся частей, нет этаких широких глаз и твердой руки, которая бы провела общую линию человека.
Доселе от Вас ни одной строчки. Благодарить прикажете? Ну, как Ваши дела? От нас поклон все вам.
Ваш С. Миловский
С. Н. Миловский – И. В. Жилкину
1 августа 1909
Многоуважаемый Иван Васильевич!
   Сегодня я послал в «Вестник Европы» рассказ «Нечем жить» (из поповской жизни). Пользуясь знакомством с Вами, прошу Вас, как одного из редакторов журнала, прочесть послание, если работа окажется пригодной, дать ей место в Вашем журнале. Прежний свой псевдоним я переделал на «Шиханова». Кланяюсь Зинаиде Андреевне. Если встретите С.Д.Протопопова, то и ему передавайте мой привет. Желаю Вам всего хорошего. Ваш С.Миловский.

 С. Н. Миловский – П. П. Гайдебурову

       Сарапул, 13 августа, 1909 г ?
Дорогой Павел Павлович и Надежда Федоровна!
Сейчас получил Ваше письмо и отвечаю – на пишущей машине, которая забавляет меня, как ребенка игрушка. На днях купил и теперь забавляюсь, - хочу достигнуть быстроты письма, но пока туго дается.
    Пьеса очень туго подвигается, потому что увлекся ружейной охотой и брожу по лесам и болотам, время стоит превосходное и совсем не хочется писать, так что я не знаю, когда продолжу, и тем более окончу. Вот придут дожди, ненастье и всякая слякоть, тогда и возьмемся за драматургию и всякую такую теургию. По-моему, большой грех берут на себя те, кто летом в чудную погоду сидят за письменным столом и пачкают бумагу, - преступники они, их надо бить палкой, чтобы научить видеть красоту в природе. Ведь как хорошо оторваться от привычной обстановки и заночевать где-нибудь под неусыпным вниманием  блох, тараканов, клопов, которые, зная твое желание встать до зари, всю ночь хлопочут о том, чтобы ты не заснул и не сомкнул глаз… А поутру на реке туман поднимается с болота как самый большой барин. Вздыхает и идет вверх по ступенькам воздуха с такой благородной осанкой, какой не встретишь даже у самых гордых владык мира. Потом это пробуждение козявок, птичек, рыб и рыбешек – до чего это все удивительно и великолепно, что просто жаль людей, которые ничего этого не видят и не слышат. Ушли мы все в какую-то тьму и никак не можем из нее выбраться, а кажется, чего бы проще: встать пораньше и идти смотреть солнце. Нет, спим до полудня и не хотим света, берем часть ночи, растворяемся во тьме, и конечно слепнем, гаснем, вязнем. И делаемся чуждыми природе и всему живому; тут наша смерть.
Хорошо еще простоять от зари до зари. Бывают в этакий день такие моменты, когда будто бы воздух сам здесь дышит и говорит: «На-те, голубчик…» Точно мастер в великой мистерии. «Бодрое слово» не имело и не имеет ничего общего с газетой «Слово». «Бодрое слово» редактирует Бикерман  и состав сотрудников совсем иной, чем у покойного «Слова». Кстати, «Бодрое слово» не скончалось ли? Давно не вижу объявлений в газетах.
Ныне всё кончины, - вот закрыли кассу литераторов, а чем бы, кажется, скромнее: обыкновенная похоронная касса, выдаются деньги вдовам по смерти их мужей, голодных писателей. И закрыли потому, что, видите ли, дали из этой кассы два полтинника жене литератора Брусянина, когда сам Брусяин сидел в тюрьме по 129 статье. Я, грешный, состою в этой кассе членом несколько лет, и вот наши денежки пищат. Как я сочувствую постигшему вашу труппу разладу и удивляюсь, что вы не потерялись, а опять наладили свое мудреное дело и продолжаете его с большим успехом. Принимал ли участие в «Гамлете» мой череп? Я думаю, его полное безмолвие было прямо художественным. Рад за распрабабушку Антигону Креновну - вывозит древняя старушка. К великой вашей радости сообщаю: недавно англичане нашли в Египте в свалочном месте при раскопках драму Еврипида «Царицу прислужницу», только не всю целиком, а часть - 300 стихов. Но Мережковский при своей фантазии может накачать 30 000 стихов, если вы будете ему платить за пять актов. кроме шуток, прочтите интересную статью Зелинского в шестой книге «Вестника образования». Героиню новонайденной драмы Еврипид назвал Инсипила, что по уверению Зелинского, будто бы по-гречески звучит очень красиво. Воскрешайте старину, воскрешайте в поучение нынешним. Ну, довольно и машинки, и болтовни. Вам хорошего нового театра и груды денег, чтоб даже куры не клевали. Поклон всем вашим товарищам. Анна Алексеевна кланяется и желает всех благ. Соня выступает 15 августа в здешнем драматическом кружке в роли Жужу в водевильчике того же названия. Теперь у нее с матерью идет настоящее священнодействие. Ан. А. взяла на себя режиссерство по постановке первого в этом году музыкально-вокального драматического вечера, и теперь с ней самой настоящая драма, вскоре будет целая трагедия.
С. Миловский
Источник: РГАЛИ, ф.991, оп.1 ед.хр.270
С.Н. Миловский - П.П.Гайдебурову
11 октября 1909, Сарапул
Дорогой Павел Павлович и Надежда Федоровна!
Только сейчас узнал из газет, что Вы в Петербурге и начали свои спектакли в Народном Доме. Читал лестный ответ Василевского в «Речи» о Ваших спектаклях. Желаю Вам только успеха!
Видимо, Ваша мечта уехать в Италию осуществится позднее. Что же, Народный Дом от того будет в выигрыше. А кому-нибудь надо и выступать. Труппа, судя по рецензиям, у вас обновляется. Много шуму поднимается около «Анатэмы» и Андреева. Еще не читал в подлиннике. Но среди похвал проскальзывают и усмешки. А Философов уже начал назы¬вать прозой Андреевской манию величия. По совести говоря, что-то не выходит, чтобы Андреев мог создать что-то демо¬ническое. Слишком мал он для этого, - судя по фактам его жизни: сам он не черт, а буржуй, одевающийся в причудливый костюм. Быть может, он более актер, чем автор и творец, только беда сценического дарования. У него богатый словарь, на его языке тысячи комбинаций слов. Эти выверты публикой, лишенной философского откровения, почитаются за мерзость. Жонглер слова без немого страдания. Но публике, по печати, - особенно городской, - страшно хочется обобщений, это облегчает мысль и ее путь по всем стадиям разума, и она жадно хватается хоть за какую-нибудь философию. И весь Андреев - «еда и Саул во пророцех »! Но какой же это философ! Стыдно за потерю людьми философской мысли. А было бы лучше, если бы Андреев бросил эту попытку облачать публику в философские откровения. Хватит жизни без жизни, картины. Надо ставить драматическое творчество на прежнюю дорогу реализма, а не поднебесной или подземной выдумки, которая лишь сказка для детей старшего возраста. И мне думается, что грядущая «Анфиса» будет выше «Анатэмы».
Интересно знать, докуда Вы доехали? Не до Северного ли Полюса? Я ждал от Вас письма из Иркутска, куда Вам послал большое письмо. Должно быть, вы его не прочли. С какими впечатлениями вернулись из своего турне?
Я теперь увлекаюсь педагогией, читаю книги по этой части - вот интересная область! В остальном все по-старому.
По временам одолевает усталость, - хочется к людям, в веселую публику, в бой словесный, в беседу мирную, живую - о том, чего не бывает на свете. Но цепи, цепи. Они, эти цепи, немного потверже Сумбатовских... Жена и дочь кланяются. Поклон Брянцевой и Кудрявцевой, - их у вас теперь поздравляют.
Ну, до свидания, т.е. до Вашего письма.
Ваш С. Миловский

С. Н. Миловский – И. В. Жилкину
1 ноября 1909 г
В Петербург, Литейный проспект,
 д.11 кв 29
      Многоуважаемый Иван Васильевич! Сегодня я получил письмо от С.Д.Протопопова, где он, между прочим, сообщает, что мой рассказ «Нечем жить» не пошел в «Вестнике Европы» за большую величину и за неимение от меня разрешения сокращать. Так как рассказ мне пока не возвращен, то я сегодня послал телеграмму в Вашу редакцию и согласие на все сокращения, а Вас усердно прошу похлопотать, нельзя ли принять рассказы с сокращениями. Дело в том, что получивши Ваше письмо от 20 сентября, я все выжидаю ответа от редакции, о котором упоминали, что я его скоро получу. И так все медлил с письмом к Вам, но ответа от редакции доселе не получил. Может быть, и теперь не поздно употребить некоторое участие в принятии работы. А в то же время я еще посылаю Вам рассказы – короче прежнего, просмотрите – не подойдет ли. И сократите, если надо. Ваше письмо очень порадовало меня. Приходит время, когда «добрые слова» имеют громадное значение. Всего вам доброго!
Ваш С. Миловский.

С. Н Миловский – П. П. Гайдебурову
Сарапул, 13 ноября 1909 г
Дорогой Павел Павлович!
   Ваше письмо из Перми получил. Ответом замедлил, потому что мне действительно «стыдно». Стыдно за вторую половину статьи о Вашем театре, за которую не принимался, а еще больше за первую половину, которую отослал Вам. Ну, какой я театрал, какой специалист по театру. Такой же, как и по воздухоплаванию. И право – вы не пускайте моей статьи в печать… И уж, если ее печатать, то – без подписи. А прежде всего надо довести до конца. Очень рады Вашему успеху. Читаю часто в «Речи» и в «Театре и Искусстве» отзывы о Панинской сцене, радуюсь похвалам и обратному присоединению любимых отделенцев в Вашу семью… Все вы серьезны, трудоспособны и талантливы. Год, два такой работы и будет имя и школа, которая выше имени. Предупреждение насчет сборника тоже хорошая вещь, но я почему-то боюсь. Все-таки, это не Ваше дело. Одно дело – практика театра, другое – теория – увлечетесь и наделаете промахов. И уж если работать теоретически, то залучите Горнфельда, … знатока искусства, истинного и вдумчивого теоретика. Или – Айхенвальда (из Москвы)…, слабее первого. Лучше бы, если бы Вы начали издавать не сборник, а постоянный театральный журнал, вроде знатного покойника «Артиста». Поверьте, в таком журнале большая потребность и, право, странно, что доселе нет такого журнала. Ваше широкое знакомство с провинцией (едва кто из артистов имеет такие связи) нередко обеспечивает распространение журнала. Только не узко театральным надо его ставить, а общелитературным с широко распространенным отделом беллетристики и борзой критики, - чтобы журнал был шустрым. Петербург отвык от беллетристики, а провинция ей живет, - она еще не вошла во вкус отвлеченных настроений, - мышление провинции иллюстрированное. Вы ставите все новые и новые вещи, «Эгмонта» и пр. Должно  быть, А. А. Брянцев – молодчина, чудесный Ваш сотрудник, ушлая голова, золотые ручки, - вместе со скромностью чисто женскою… И так работайте искусству со страхом и трепетом. А и трудное же это дело! Рад бы  вам помогать – рад бы в рай, да грехи не пускают. Масса времени у меня уходит на службу, - служба эта особенная, служба няньки у детей и боязно, если дети будут без глаз.   
  Так и застряла моя пьеса на первом действии. Хоть перспектива дальнейшей работы вся ясна. Буду стараться. Сейчас перепечатывал один рассказ из быта. В последнее время мне не везет – плохо принимают работы в журналах. Журналов меньше, братьев-писателей больше, - и тесно… Бывало: «Пиши, братец, пиши!» А сейчас: «Молчи, братец, молчи!» Или: «Дожидайся очереди». Да, и литература выросла, и публика… Писатель отстал, скоро будет черепахой и археологом-историком, а вперед забегать не будет. Бывало, писатель надо всем смеется, теперь над ним смеются, и недалеко то время, когда вспомнят гоголевскую фразу: -«Тоже сочинитель. Ух, и профессия – черт бы ее побрал».
Вот Мамин-Сибиряк уже берет пенсию в 25 рублей… из похоронной кассы. А другие… Туда же глядят. А ведь был талантище. Куда все девается? И кто растет? Прежде бы до конца дней росли Достоевские, Тургеневы, а теперь, что ни шаг, то «Анфиса». И комичная забастовка. Читаем и видим: обожглись на декадентстве, вернулись к реализму, и ни того, ни другого не стало. А, да впрочем, все это для детей старшего возраста. И думать,  и говорить надоело. Цельный холм всеобщей оскомины. Жизнь, скрываясь, идет под незримыми струями Камы. И ее не видит даже занимающийся самообразованием собеседник Колчин.  Соня окончила музыкальную школу. Выступала в Кружке. Сын учится в реальном училище. Хорошо. Слабоват здоровьем... Всего хорошего Вам.  Анна Алексеевна Вам кланяется. Ваш С. Миловский. 


С. Н. Миловский – П. П. Гайдебурову
    23 ноября 1909 года
Дорогой Павел Павлович!
  Я еще раз переделал первое действие своей пьесы. И теперь посылаю Вам это действие на суд. Вы прочтите повнимательнее и черкайте рукопись без милосердия. Я люблю такое внимание. Хорошо так работать. Потом вы верните рукопись и напишите все, что думаете и что мыслите, как дальше писать. Прошу об этом и Надежду Федоровну и Александра Александровича. Во всяком случае, я решил довести до конца эту работу. Следующее действие – ловля бабочек на берегу реки. Караульщик, ребята, стог сена. И развитие чувства у Пельской к Аристову. 3 действие – в Берлоге: Свайкина на журфиксе у жены Аристова, в его отсутствие. Интрижка Аристовой с акцизным. Уездная публика – тут должен быть букет пошлости, так что даже и Свайкину тошнит. Тут и развязка тревоги Аристовой под влиянием известия о шашнях мужа (со слов Свайкиной).  4 действие – на пароходе - Аристов и Пельская. Луна… Пароходный балкон. Полное счастье… Забвение Аристовым всего – и жены и бабочек. И тут же жена Аристова под видом крестьянки с котомкой выслеживает мужа. 5 действие – дома в Берлоге. Взаимные терзания…   Ад -  чем кончится – не знаю. Все создается под влиянием процесса работы. . . А что выйдет – покажет будущее. Половина второго действия у меня написана. Вы скорее возвращайте первое действие. Быстрота воодушевляет. Я рад вашим успехам, о которых читаю в Речи. Сегодня читал о постановке Бьернсона. Даже Л.Маркович не устоял! Все стали понимать, какую серьезную миссию вы взяли на себя – служение рабочему люду в развитии мысли и чувства.
  А читали Вы, что Горький хочет организовать передвижной театр? Я невольно вспомнил передвижников. Читали ли в «Русской мысли» роман О. Миртовой «Мертвая зыбь». Ведь хорошая вещь. И стиль – новый. Так мужчина не напишет.
  Педагогией я перестал увлекаться. Двойственно-скучная вещь. Опять вернулся к обычному труду. По-моему, педагогами могут быть только естественники и физиологи. А обычные смертные – только работники-поденщики.
  Всего хорошего Вам. Поклон Надежде Федоровне, Александру Александровичу и Александре Викторовне. Как ее здоровье? Анна Алексеевна кланяется Вам. Она ставит в Кружке «Крылья связаны» Потапенко. Ваш С. Миловский.



С. Н. Миловский – П. П. Гайдебурову
 Сарапул, .. декабря 1909 года
Думала ли эта старая бумага, что на ней будут писать через сто лет пишущей машиной следующие строки:
Дорогой Павел Павлович.
Ваше ласковое письмо я получил как раз в разгар самой кипучей службы: в это время у нас собирают попов для составления сметы по училищу на весь год, дают ассигновки на содержание училища. К нам были внимательны: отпустили деньги не только на обычное содержание училища, но и на устройство водопровода и электричества. Электричество  в Сарапуле и в духовном училище… О, об этом не мечтала старая синяя бумага, когда ее завозили в училище в первый год открытия училища и не успели ее исписать на память потомству, а оставили ее для письма режиссеру Первого Драматического Передвижного  Театра от смотрителя, который пишет пьесу. Вот кабы удалась пьеса…
 Ну и комедия. Эта бумага покраснела от стыда за странного смотрителя, который привел в смущение весь священный собор пастырей и архипастырей. Скоро я пришлю Вам второе действие, оно готовое, переписанное… Затем начну писать дальше. В беловой вид перепишу на старой архивной синей бумаге. Ах, все это мечты внешности, кабы им соответствовало внутреннее. А тут раздумья, раздумья… Но все же доведу до конца.
А я все встречаюсь с Вашим успехом в газетах… Вот недавно писали о вечере, устроенном Вами в Тенишевском зале… Что это такое и почему публика непрерывно хохотала от Озаровской ? Напишите об этом подробнее.
Все в Ваших планах хорошо, только одно мне не нравится: зачем вы хотите связать  свое имя с именем своего отца? Вот уж чего бы я никогда не посоветовал бы вам. Ваш отец, как хотите, все-таки спорный человек, при всех его огромных достоинствах и при своеобразной культурной задаче, которую он осуществлял в своей литературной деятельности. Не беритесь вы за спорное дело. И потом история не любит повторения.
И начинать идти по старым следам можно только в том случае, когда уверен, что сделаешь свой след глубже первого. Нет, не ходите по следам отца, не тревожьте его прах, а сядьте этак вдали и сотворите тихую молитву, а после молитвы возьмите свое дело…
Странно – Вы как будто завидуете тихой наивной провинции. Право, это хорошо только издали…Но я ….. также хохотал, если б Вас судьба заслала бы хоть на месяц в эту Божью благодать, в это убожество… Ну и взвыли бы Вы… Все что угодно, только не Челяба…. Про Азова Вы ловко сказали…Пророк из подворотни. Когда я читаю Азова или Дымова  или им подобных, прямо хочется крикнуть: Когда же вы, господа, перестанете писать? Ведь, ей же Богу, они совсем не думают, их душа где угодно, только не в литературе. И это странное, для меня совсем непонятное явление, как они могут писать, не имея искорки души, и еще даже удивительно, как могут их читать, Жаль, что Горнфельд уклонился от Вашего предприятия. Вейнингер у меня был, но я так и не удосужился прочесть его. А критику на него во всех журналах прочел и думал. Что достаточно уже и тем уделил ему внимания. Теперь, ввиду Вашего трогательного уверения, я прочту его в подлиннике. Мне кажется, что Вы смотрите на него под влиянием осадка, полученного от «Каина» Дымова. А Ваши слова относительно Сарапула, Успенского и Елеонского я понял так, что мне пора сойти с ума… Слуга покорный: я уж и без того дважды хворал нервным расстройством… И так как Вы этого не знали, то я с удовольствием прочел Ваши строки и так лихо хохотал, насчет шагов от одной дистанции до другой и третьей.
   Для Вашего сборника я пришлю вещь, обязательно пришлю. «Обязательно» - это наше Челябинско-сарапульское слово… Не могу найти здесь Бьернсона. Недавно я читал «Грозу» Островского. Не удовлетворила она меня. Мне даже непонятен ее великий успех и досельная слава. «Весь Сарапул» Вам кланяется. В Кружке устроили электричество, так что в следующий раз, если придете сюда, то найдете и сцену больше и световые эффекты. Глубокий поклон Надежде Федоровне от меня, Анны Алексеевне и Сони. И Вам тоже. Обнимаю Вас. Ваш  С.Миловский.
 А не замечали Вы своего громадного сходства с Собиновым? Посмотрите на всякий случай в «Искре» снимок по поводу юбилея Кюи в одном из последних номеров.

С. Н. Миловский – Н. Ф. Скарской-Комиссаржевской
Сарапул, 28 февраля 1910
Глубокоуважаемая Надежда Федоровна!
    Россия потеряла великую артистку-художницу, Вы – дорогую сестру. Широкое горе родины смягчается возможностью сказать: -Убыль со временем пополнится из того потока, где источник – Вера Федоровна. Но Вы,
сестра её, можете только сказать, как у Эдгара По:
-Никогда!
Ваше горе острое, непроходящее. И нельзя не выразить вам сочувствия и понимания…
Подумайте, как схватывают русские люди смерть…
В бою ли, в сражении, в волнах, в соседней долине, - у всех этих печальных поэтических перспектив, роковой оказалась «странствие». Странствуя в борьбе против некультурности, Вера Федоровна погибла от этого общего врага, всюду занявшего позицию и на этот раз воплотившегося в том, чего не бывает на свете культурному уже много-много лет, но что составляет коренную сущность, вместе с тараканами и клопами, уродливой русской действительности. Так всегда было с лучшими русскими людьми. Они гибли от некультурности. И общая участь сравняла Веру Федоровну с великими русскими покойниками под одной общей крышей, где написано: «Неисчерпанные»… Злоба какая-то вкрадывается в душу, когда подумаешь, как много уносят с собой люди в могилу невысказанного, невыраженного, недоделанного, всего того, что и высказали и совершили бы, если бы «не подлая оспа»; этот яркий символ русской неизбежности. Когда только русский человек умрет так, чтобы на последнем венке его можно написать: «Отдал земле всё, что взял от неба». Нет, долго-долго это время не наступит, и многих-многих мы будем хоронить на пороге великих возможностей, только в десятую, сотую долю развернувшихся при жизни. Поклон Вам и соболезнование от жены.
Ваш С. Миловский
С. Н. Миловский – И. В. Жилкину
9 марта 1910 г
Санкт-Петербург, Моховая, 32,
Редакция «Вестник Европы»
Дорогой Иван Васильевич!
    Когда пойдет в «Вестнике Европы» мой рассказ «Нечем жить»? И если не скоро, то нельзя ли как-нибудь ускорить. Вы это можете. Хотелось бы послать вам еще одну рукопись, но боюсь, как бы не надоесть. Посоветуйте, что делать – посылать или подождать? По словам Сергея Дмитриевича, Вы хотели мне что-то написать, но должно быть забыли…. Всего хорошего Вам!
Ваш С. Миловский
А как Вы думаете – не возьмется ли «Вестник Европы» издать мои рассказы?

С. П. Миловский – П. П. Гайдебурову
Сарапул, 9 мая 1910 г
Дорогой Павел Павлович!
     И снова Вы в Сибири… А я думал, где-нибудь на юге… За лаврами поехали, - серебра возьмете много, превратите его в золото и айда в Италию… Отзыв о «Мистике» мне нравится. Все правда – я умею отвлекаться и смотреть на свою вещь, как на чужую.
К этому приучило прошлое. Меня хвалят за отсутствие литературного самолюбия… Действительно редкая добродетель, и сознание ее переполняет мою душу подчас великим смехом.
   Только я не согласен с Вашим взглядом на анекдот вообще. Подумайте – весь мир – анекдот и притом довольно скверный… По-видимому, все выдумка ума, коему некуда было девать фантазию: всё так мудро строилось, что развалилось потом… И будто бы который раз земля выпекается, как неудачная булка из неудачной квашни…А между замыслом и концом постройки ряд проделок божественного гения в обиду разуму…Вот и весь мир – в его начале, продолжении и конце. И ничем вы не внедрите другого представления о нем. Полное понимание этого анекдота ведет к сведению счетов с самой жизнью,- к индивидуальной ликвидации. И если многие живут, только потому, что друг друга убеждают: «Подождем… Авось не анекдот…
   Да, приезжайте сюда. Непременно на Каму. У нас теперь на сцене и всюду электричество. Только благодаря этому повышены сборы с гастролеров – 25%. Вынуждены: - и так Кружок в долгах, а электричество надбавлено и идет вопрос вообще о закрытии кружка. И закроется, если не сольется с клубом. На днях была труппа Николая Дымова, давали «Огарочников» Сагурского и «Анфису» Андреева. Первая шла честно, вторая – провалилась. А другую вещь не стали давать – убоялись. Главное – эта труппа очень плохая. Был Завадский – второй Славянский, но уже второй Славянский не повторяется. Была еще… Тамарина – жалость оба. Ждем оперу (Смирнова и др.) в середине мая. Нынче передвижническая идея в ходу, и многих увидим. Если будете у нас, «Иванова» поставьте. Здесь эту пьесу дважды ставили любители… Я тогда писал большую рецензию, которая многим понравилась. К счастью, часть Вашего репертуара – для меня персидская грамота. И это интригует. Читал Зайцевскую Любовь, -  уж очень скромно. Эффект чересчур нравственный. Большая язва, а не больно.
  В летних номерах «Вестника Европы» пойдут мои рассказы. Жду ответа от «Современной литературы» насчет одной рукописи. Теперь пишу большой рассказ из поповского быта. А между тем занят статьями об электричестве. Он теперь педагогия. Вы подумайте – богослов теперь об электричестве и – ничего. И вот когда я вникаю в ясность науки, там мне жаль себя, так я ничего не знаю, и как хорошо все это в свое время знать… Поймите, - неясное будто мгновение, но мало научного, есть археологическая древность… белиберда…
   В  текущей беллетристике читать нечего. А всего смешнее – критики, уж вот как пыжутся… прямо какие-то индюки… Такие словесные выверты – то же декадентство, только перепомажено. Больше бьют иностранные романы. Очень хороший роман «Анна – Вероника», из английской жизни…   Осенью Анна Алексеевна поедет с Соней в Петербург  на Раевские курсы, и уже взяли плату вперед за полугодие. А Вы пишите – не работайте.
   Эка нелегкая Вас дернула – в Харбин. Должно быть это очень далеко – чуть-чуть не в Поднебесной империи. Много гастролируете… А в Японию не поплывете? Интересно знать состав Вашей труппы, - пришлите афишу. А вместо Вас в Народный Дом Санин… сбежал.
Напишите – около какого времени ждать Вас в Сарапул. Во Владивостоке есть у нас добрый знакомый Батуев Николай Иванович, молодой чиновник таможни.  И жена его сбежала, жила еще у нас, будучи гимназисткой. Теперь барынька фу-фу.
Ну, всего хорошего и доброго здоровья. Поклон от нас от всех Надежде Федоровне. Ваш С.Миловский.
С. Н. Миловский – В. Г. Короленко
1910 г, 4 июля
Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!
Мне очень стыдно, что послал Вам такую вещь… Забираются иногда в голову непутевые мысли, от которых отвязываешься только когда со стороны скажут: «Дичь»…Конечно, никуда больше не пошлю. А «Волшебника» я переделал, – вернее – доделал. Он был без конца… Теперь конец вышел трагический, - всю компанию милую послал в монастырь отбывать наказание (дьячок изорвал брачный обыск), а там дома монахи вздумали насиловать героиню, герой зарубил их топором и пошел на каторгу со словами: «Даже наша маленькая жизнь невозможна… » В таком виде под новым названием «Клировая мелочь» послана в «Русскую мысль» - не знаю, что скажут. С «Нивой»  у меня вышла заминка. Года 3 тому назад послал сразу (в одной посылке) 5 рассказов (не все плохие, часть потом печатали  в других изданиях, в «Образовании», например). Светлов, не читая, завернул обратно без всякого ответного звука и даже с приложением моего собственного сопроводительного письма. Выразительный жест… А я уж и не знаю, как в таких случаях реагируют, и доселе ничего не посылаю туда. Чувствую, что сбился с такта и оттого мания неясности. Теряется вера в свои силы, настроение тревожно-мятежное и готов спросить: не конец ли?..
А так не хочется конца… Спасибо Вам, что Вы отзываетесь словами ласкового участия и совета. Вы все прежний, неизменно добрый и такой для всех дорогой.
Преданный Вам С. Миловский.
      Я просил Петра Филипповича прислать мне доставочные листки и «Качук», которые в свое время опоздали к этому рассказу, - в них я понуждался ввиду предстоящего ранней осенью издания 2-го тома. Будьте добры передать Петру Филипповичу, чтобы он не беспокоился. Я уже воспроизвел то, что надо и отослал П.Е.Кулакову в «Общественную пользу».
Прилагаю вырезки из местной Сарапульской газеты относительно отрубного хозяйства, может быть, пригодится для А. В. Протопопова, так занятого этим вопросом.
С. М.

С. Н. Миловский – С. Д. Протопопову
Дорогой Сергей Дмитриевич!
Письмо Ваше получил. Спасибо Вам большое, что Вы одобряете мое намерение и решение о самом себе – бывают минуты раздумья и сомнения, и тогда чужая санкция очень кстати.
С приездом в Сарапул, со вступлением в обычную колею и необременительную сутолоку тех интересов и работ, где не требуется никакого напряжения разума и чувства, где всё – шаблон, мне стало еще лучше, чем в Казани. Отношения к сослуживцам очень милые – они все искренно рады, что я опять среди них. Архиерей тоже рад – по общей доброте душевной, ему присущей, и потому еще, что плохим служащим с его точки зрения я не был. Жене моей он говорил (давно, в январе, когда я работал), что я хорош и он мной доволен, - «Только зачем С.Н.пассивен на духовенство…(нрзб.)?» Но теперь мне он об этом не замечал. В мае он ездил в Петербург, где имел беседу обо мне с Победоносцевым, которому сказал, что оттого я споткнулся, что многое взвалил на себя. Так сказал Владыка и больше ничего, и имею основание ему верить.
Вчера послана бумага в учебный комитет о моем выздоровлении. Возможно, что этим дело закончится. Признаюсь, что мне бы так хотелось. А что будет на самом деле, то в руце Божьей…
Теперь я просматриваю старину, т.е журналы с января до сего дня, - много запущено по части чтения. И всё меня интересует – движение мысли и прочее. Но заметно, что журналы не так отражают жизнь, как газеты, - произошло перемещение интересов. Мне невольно вспоминается наш с Вами спор о газетах, и приходится сознаться, что правда оказалась на Вашей стороне. Заметим, что литераторы, присяжные журналисты склоняются к газетам больше, чем к журналам и предпочитают оседлать скорее однодневного Пегаса, чем тридцатидневного тяжеловоза. Значит, пульс жизни повысился по крайней мере на 30 ударов. Все это хорошо…
Сейчас прочел: «Мир заключен». Признаюсь, бесконечно рад. А то всё давило, как кошмар. Не более, как 2 дня тому назад… опять была мобилизация, и прежняя тяжелая суета надрывала душу.
Эти крестьянские телеги, на которых плачущие бабы и ребята, кусающие последний калач тятьки, которого загнали за забор казармы. Эти группы ошалелых и уже не злых, а прямо бессмысленных вице-запасников бородачей, - все это истерзало, истомило и. право, так приятно узнать весть, что мир настал.  Значит, начнет  мирная жизнь. Читаю все про «Гос. Думу» Хочется свести воедино все отрывки о ней. Не понимаю, почему там напали на Милюкова за его преизящную статью в «Праве». Здесь в глуши заинтересованы не личным участием в Думе, а – «Как пойдет там у вас в Питере». А было время и Сарапул трактовал:
- Мы выберем вот Т.
- Идиот, - возражали, - выберем Д. Этот лучше – и честнее, и убедительнее, а Т. – бес…(нрзб)
Теперь, когда выяснилось, что в Сарапуле только 10-15 выборщиков и что выборы будут в Вятке, - дух утих, воодушевление исчезло. Может быть, начнется прежняя спячка. А если радость будет, то уж – платонического характера, грязнящая других, а не непосредственно своего «царевококшайца» или «челябинца». Радость отнята,.. та радость, когда чувствуя потребность съесть яблоко, берешь его своею рукой и с аппетитом жуешь. И когда захолустная публика, которой печать преподносила вазу с фруктами, уверяла полгода и говорила: «Протяни руку! Кушай!», когда публика узнала, что у нее руки коротки и вкус такой, что хорошая «пишша» - не в коня корм, - тогда она сказала: «Наплевать!» но не обозлилась, а только вернулась к своим пенатам, то есть к канцеляриям. И кто знает, может быть даже рада, что все по-старому. Остались на месте все вывески, все «правления», «управления» и контора, и все оклады… как хотите, есть большая разница между мыслящей публикой и живущее-жующей. Печать – бич - внесла много стыда, она избила своим бичом всякую чиновничью душу, избила сильнее нагаек, она раздела донага,..(нрзб),облила кровью чинодрала и оставила для него только сознание и совесть и сказала: «Иди за совестью» - и готова была захолустная публика идти, хотя и трудно это было даже в возможности, в предвкушении будущего, где открывались перспективы большего труда за меньшее вознаграждение. Одним словом где-то вроде «японского жития», м.б. и пошли бы, но теперь с нее сняли бремя героизма, она вздохнула с облегчением и сказала: «Не пущают, что поделаешь…Рад бы, да… сами видите… и опять на сцену Щедринские слова: «Уши выше лба не растут. Плетью обуха не перешибешь».Да, замысловатое существо – захолустный провинциал с иллюминированными чувствами и с политическим катехизисом «Как прикажете».
Я большой пессимист насчет «местных» людей, где Молчалины доминируют… Печать должна еще сечь и сечь публику, чтобы заставить проснуться. Мы, здесь давно живущие, закисшие,…(нрзб), нуждаемся, чтобы нашу совесть будили, говорили нам, что мы люди, а не лошади… Мы еще даже ногу не подняли, чтобы сделать первый шаг; мы все глядим на других, как они будут шагать. Простите, Сергей Дмитриевич, что так расписался. Так давно молчал, что хочется говорить, говорить, говорить – в этом моя жизнь.
А не говорить, не писать, значит, считаться с «затором» в башке. Знаете, я иногда так себя хорошо чувствую, что, кажется, что я вновь вернусь к писательству, что я буду опять испытывать все чудные мгновенья творчества, что я как будто, и не лишен своих сил… Мне иногда бывает хорошо… Может быть это мечта. Может быть это мираж, - пусть. Пусть, но мне хорошо даже при мысли, что я могу нарисовать еще фигуру «попика».
Буду прощаться. Целую Вас сердечно.Поклон Ольге Васильевне. Жена Вам кланяется.
Ваш Миловский.

С. Н. Миловский – П. П. Гайдебурову
 Сарапул, 19 августа 1910 г
Дорогой Павел Павлович!
  Письмо Ваше получил. Очень рад неиссякаемой энергии кочевника. Да помогает вам Алконост. Кто много ездит, того ветер обдувает, и такой человек – чист, как предок Авраам.
   А я вот – оседлый житель, никуда не ездил и не поеду. А в Казань тоже не поеду, хотя очень бы хотелось наведать Вас. Теперь не до разъездов, - будут разъезжать Анна Алексеевна с Соней – по Питерам, по курсам, а я – сиди дома работай. Работай – черт возьми… Лошадь? Весь вакат спины не разгибай. Кабы все в дело пошло. Получай бы тысячу рублей. Но теперь нам тысячи по литературе… гроши. Нервен я, раздражен. За лето никакого отдыху. Отдохнем, видно, не на земле, а под землей…
   У нас в Сарапуле налаживается настоящий театр. Сдали Колосовскому на осень и зиму за 10% сбора. Артист-юрист, …играет в Нижнем у Медведева. И не молод – тоже рекомендация… хочет набирать труппу – артистку за 300 рублей и актера за 200 рублей… Итак, настоящий театр в Сарапуле. Все рады, ликуют. И любители рады, - по крайней мере, будет школа. Колосовский рассчитывает получить 8 тысяч рублей и получит. Сам он – чудный артист. Я видел его в «Горькой судьбине» - бурмистра играет. Ну, прямо бесподобно, невероятно будоражит… Из идейных людей, частью старой школы… Андреева и Соллогуба не любит всеми фибрами старческой души. А все-таки – идея, а не водевиль. Репертуар серьезный, играли вчера Стринберга… «Горькую судьбину» дважды ставили, второй раз для народа, с субсидией (50 рублей)…. От … нового зала выручка 200 рублей. Ну, всего хорошего. Низко кланяюсь Надежде Федоровне, а Вас обнимаю. Анна Алексеевна кланяется. В Питере она увидит Вас – будет там в первых числах сентября и, наверное, поживут там, если хватит денег. Ваш С. Миловский.

С. Н. Миловский – И. В. Жилкину
8 октября 1910 г
Санкт-Петербург, Моховая,32
Дорогой Иван Васильевич!
     Еще раз приходится беспокоить Вас. В октябрьской книге Вашего журнала нет моего рассказа. Когда же, наконец, пойдет? Истомился гадать. Может быть, напечатание принесло бы мне, сверх полученных авансом в июле и еще несколько карбованцев, в которых, откровенно говоря, я сильно нуждаюсь в сие время. А уж если долго ждать, то нельзя ли весь его получить раньше появления в печати? Не послушался я Вас, посылал рассказы в «Вестник Европы» раньше напечатания принятого, терпения не хватило, - ну и наказан, вернули…
Теперь другой есть, кажется лучше, да боюсь… Или послать? Всего доброго. Как за границей – хорошо ли попутешествовали?
Ваш С.Миловский

С. Н. Миловский – И. В. Жилкину
Сарапул, 5 ноября 1910 г.
Дорогой Иван Васильевич!
    Спасибо Вам за письмо, которое на днях получил от Вас. А еще раньше получил из конторы «Вестника Европы» 50 рублей дополнительного аванса, чему я обязан…Вашему, несомненно, ходатайству, за что тоже большое спасибо.  Грустно и скучно то, о чем Вы пишите: как трудно стало печататься. Кажется, со временем писателю-провинциалу нельзя будет надеяться на то, чтобы поместили его вещь. Эта редкая вообще честь будет исключительной собственностью столичного брата-писателя. «Кто посеял, тот и съел». Ну а за тысячу верст повелевать трудно.
Разумеется, буду присылать рассказы и Вашему журналу, - нужно, хоть и без надежды быть напечатанным, это делать, … чтобы огонек не потух в самом себе окончательно, ведь люди часто живы только потому, что говорят сами с собой.
Вы спрашиваете меня об Ончукове Н.Евг. Да, он здесь, я с ним знаком и однажды мне пришлось говорить с ним о Вас, и я уже знаю от него, что Вы вместе с ним работали в гайдебуровской «Неделе», знал  и – удивился. Меня прямо поразила совершенная им «эволюция». Вы, наверное, теперь его и не узнали бы. Это истинный и по совести выученик Суворина, преклоняющийся перед «Новым временем» , Меньшиковым и прочими «талантами». Ончуков издает здесь газету, паршивее которой в России не существует, да пожалуй, и во всем мире. Поливает на евреев, поляков, финляндцев помоями, которые достает своей грязной «шаечной» из великой всероссийской вонючей лохани «Нового времени». Меня, да и всех здесь вообще удивляет эта травля – что ему худого сделали евреи, поляки и прочие инородцы? Не думаю, чтобы он за эту травлю получал деньги, - потому что, как слышно, очень задолжал он одному купцу и адвокату. Газетка расходится в 200-300 экземпляров, идет в убыток, типография, которую он купил, плохо работает. Просто каверзничает по низости душевной. Сколько раз я ему говорил и смеялся и высмеивал, чтобы бросил он эту пакость, но он не унимается и идет все дальше и дальше. Сплошь из «Нового времени» дает выдержки. Приемы у него с людьми прямо недостойные. Например, прямо говорит, чтобы артисты, играющие в местном кружке, печатали у него афиши (есть другая типография) и тогда могут рассчитывать и на хвалебный отзыв. Были здесь уродцы-лилипуты, несчастные…, они печатали у него афиши, и он возвел их в таланты и гении. Выдвигал и тех артистов, которые у него снимают квартиру. Как земство или город не дает заказов в его типографию, начинает на них поливать, и благоразумно умалчивает, если они дают ему (нрзб) копеечку. Кое-что уже проникало в газеты об Ончукове (в «Нижегородский листок», в «Вятской речи»), но только крупицы из того дерьма, которым Николай Евгеньевич обклался по уши. Сам он, когда ему указывают на отсутствие какого-либо направления в его газете, называет себя «анархистом». Тошен он до чрезвычайности, даже прямо гнусен. И это не мое только мнение, а всех вообще людей. Жена у него – какая-то хабалка, пишет в газете под псевдонимом «Гугай» и такую гниль разводит, что просто взять бы, да и вышвырнуть. А чета эта, замечаю, возомнила о себе высоко, считает себя руководителем общественного мнения. Смешно и горько. И все эти люди жалуются, что их никто не поддерживает деньгами, что купцы не жертвуют, люди, которые могут писать, не пишут… Тут я … наблюдаю эту в собственном смысле хулиганскую печать, представитель которой, бросив другой, более порядочный труд, решился путем печати заняться вымогательством… Нет, Иван Васильевич, пожалеете, что вы когда-то были знакомы с Ончуковым, даже близки. «Новое время», где он работал, выработало  из него такой тип, что даже само удивляет… Собирал бы он песни, былины, трудился по археологии и был бы на месте. А то взялся за газету и вот вам… А ведь человек похваляется, что ему покровительствует академик Шихматов и другие… Да, по совести говоря, я такого сверхъестественного блуда в печати не видал, пока не встретил Ончукова. Невероятнейший цинизм! И газету свою называет сарапульский парламент.  В этом-то борделе парламент!? Нет, как ни плох Сарапул, но избавь его ль такого престолодержателя.
Просите, что я говорю так резко о Вашем бывшем друге. Мог бы, конечно, смолчать, но Вас-то держать в заблуждении не могу. Об одном прошу – сберегите все старания в вашем сердце, не принимайте никаких мер для спасения погибшей души человеческой, в свое время может быть и хорошей и подававшей надежды.
Он…выступил против «Вятской речи», о которой намекнул, что она собственность известного заводчика пива Анисимова. Он дошел до того, что однажды, когда шла речь в газетах о провокаторах, решил написать, что уехавший в Америку писатель – провокатор (нрзб)…ну что,… дальше идти нельзя…
   Просто надо плюнуть на дерьмо и забыть о его существовании, тем более не надо говорить о нем в печати. Сам собою сгниет, потому что такая печать, которую разводит Ончуков, даже черной сотней неприемлема, это что-то более гнусное. Ну, простите... Всего Вам хорошего. Ваш С.Миловский.
Печатается по источнику РГАЛИ, ф. И.В.Жилкина№200, оп.1 ед.хр.61

С. Н. Миловский – В. Я. Брюсову
16 ноября 1910 г.
 Г.Сарапул, Вятской губернии
Многоуважаемый Валерий Яковлевич!
      Письмо Ваше от 5 ноября я получил 12-го, но рукописи «Клировая мелочь», о которой вы сообщаете, что она мне высылается, - я доселе не получил. И потому, прилагая марки (может быть из-за этого задержка), прошу Вас выслать мне её обратно поскорее. Что касается другой рукописи «Священье», то я готов ждать и еще, сколько придется, появления ее на страницах «Русской мысли», так что Вы аванс в 100 рублей с меня не списывайте и «Священье» держите в редакции.
При В.А.Гольцеве, когда цензура вырезала из «Русской мысли» один из моих рассказов («Подпасок»), оплаченный авансом в 50 рублей, я потом вернул этот аванс В.А.Гольцеву. Тогда я был при деньгах, но теперь у меня их нет. Вообще же я думаю, что не останусь в долгу у «Русской мысли», лишь бы происшедший инцидент не оборвал в корне всякие отношения с Вами.
С искренним уважением С.Миловский

   С. Н. Миловский – П. П. Гайдебурову
Сарапул, 23 декабря 1910 года.
Дорогой Павел Павлович.
  Рукопись и письмо Ваше получил, - спасибо. Хочу быть адвокатом … своей дочери перед Вами.  Я знаю ее гардероб, и меня удивляет Ваше замечание, - я даже спрашивал ее – в каком платье она была у Вас? – В курсовом, в зеленом, сшитом из той материи, которую я купил у перса для себя за 8 рублей и отдал ей. А потом – если даже она принарядилась, то я не осудил бы ее. Она шла к людям, несущим в жизнь радость, свет, мечты… Артисты – пасха в обыденности. Ну и понятно. Пристало ли девице являться к пасхальным людям в идейном мундире тоски и мрака? Она сама радость жизни… 17 лет. Я одобрю всякую, когда у нее выпадает из сознания все, кроме высшего. Пусть она идет к Павлу Павловичу как к Рыцарю Духа, и к Надежде Федоровне, как к партнерше этого рыцаря. Пусть думает, что идет на «Черные маски», на трагический бал жизни… А идеи… Хороши идеи там, где пахнет персидским порошком, где зияют локти из продранной кофточки, где за ногтями земля… Все это в свое время будет. А пока – радость ощущения человеческого бытия. В 17 лет идеи 30-40-летних существ - … это очень тяжелое ожерелье, вериги – и не по росту, и не по силам. По-моему, это даже профанация, кощунство, цинизм… Есть цветы в жизни, и требовать от них, почему они не деревья – слишком много ригоризма. Та же девушка, о которой у вас в вашем кругу говорили: «Другая курсистка пошла», - в 13 лет углубляются над брошюрой Пешехонова: «Хлеб, свет и свобода»… Ее и ее подруг черносотенцы буквально облили грязью 17-19 октября…
И тогда все это мне назовет грустным… Я видел такую апельсиновую рощу, где апельсины воткнуты были на лучины, без листьев, без стволов апельсинового дерева.
  Разумеется, и Вам надоедает то, что на Вас смотрят всегда как на артиста. И Вам хочется воскликнуть, как Шекспиру, воскликнуть: «Да не глядите на меня как на творца Гамлета, а как на Егора Егорыча» Но что вы поделаете с «девами шустрыми», восклицающими … в радость жениху и невесте искусства. Ах,  вы комик! Нет, когда у вас будет еще подобный факт недоразумения, вы поступите так, как однажды поступил соборный протопоп – благословите большим крестом юницу, подходящую за благословением… Вот картина-то какая!.. Во всем облачении, в камилавке, борода – Авраама, живот питейский, на нем крест алмазный, руки – длани… Может быть, при всем этом, протопоп тот мудрый все понимает… Но благословляет все-таки: «Во имя»…
   Нет, забудьте на это время художественный мазок на своей тужурочке и не желайте, чтобы верующие в вас люди искусственно смазывали лампадным маслицем свои волосы… Нет, идет в этом случае … «Шантеклер» в 90 коп, и вьется шелковая ленточка в четвертак…
   И не обижайтесь на меня, что так Вас резоню. Чтобы не было у Вас недоглядки – в Ковде, Челяби и Царево-Санчурске. А Толстой – и у нас Толстой, в 10 раз толстовее петербургского. И у нас – хоть пьяная, хоть трезвая компания, все о Толстом. Споры, поклонения… Вот бы издать для провинции толстовскую иллюстрацию – сажени в 4. Пошла бы… Провинция – существо конкретное и конкретизирующее, - ей, как ребенку, нужна картинка… А Вы хорошо сделали, что пустили «Алконоста» с картинами. Пришлите 10 экз «Алконоста» сюда в типографию Колчина, - у него продаются на полках книжки. Есть продажа книг в Земском Книжном Синоде, но прежде чем послать туда, надо связаться вам с ними. А Колчину я скажу сам.    Театральная жизнь у сарапульцев есть. Теперь подвизаются 2 профессиональные труппы – одна в Кружке, другая – в Соединенном клубе. И любители еще. Раскупится – если вышлете.
  Привет Надежде Федоровне, Вашему Делу и Деятелям. Обнимаю! Ваш С.Миловский. Анна Алексеевна и Соня кланяются Вам.

              С. Н. Миловский – П. П.Гайдебурову
    Сарапул, 16 февраля 1911 г
Дорогой Павел Павлович!
   Очень-очень благодарен Вам за присылку «Алконоста», сейчас только получил. Из беглого осмотра книги  вижу, как славно почтили  вы Веру Федоровну. И у нас ее на днях почтили. Был спектакль, ставили «Нору», перед спектаклем выставили прекрасный портрет В.Ф., художественно исполненную фотографию, пели «Славу» хором. Все это устроила артистка Мирская. После «Норы» музыкальное отделение, где Игнатьева-Суслова (консерваторка  и учительница музыки) играла похоронный марш Шопена — чудно играла! Во время спектакля публика стояла. «Нору» Мирская играла чудно. К сожалению роль Гельмера вышла плохо… Анна Алексеевна играла Христину, дела не испортила, хвалили ее даже. Остальные тоже хорошо играли. Сбор был небольшой – часть-25% пойдет куда-то на дело во имя великой покойной артистки. На днях буду читать «Алконоста» и прочтя, напишу о своих впечатлениях. Поклон Надежде Федоровне и всему передвижному театру. А.А. Вам кланяется. Миловский.
   Сейчас только из письма Сони узнал, что вышел мой 2 том. Я ей поручил привезти Вам его.
 Согласно прилагаемой записке вышлите «Алконост» 3 экз наложенным платежом по адресам:
 Сарапул Вятской губернии, Нагорная улица, дом Ижболдиной
1)Артистке Любови Яковлевне Мелик
2)Артистке Ванде Рафаиловне Мирской - дом Стригина по Нагорной улице
3)Частному поверенному Николаю Николаевичу Наймушину
Я уже прочитал три статьи «Алконоста», как мне кажется, кардинальные: матери В.Ф., Вашу и Гуревич. Первая статья произвела на меня сильное впечатление - в некоторых местах наворачиваются слезы: так мало на земле хороших людей, а когда о них читаешь, так хорошо, хорошо на душе. Много трагического было в этой даровитой семье. И всего более меня трогает этот автор – женщина 70 лет, способная так передавать свои чувства – даже в эту позднюю пору жизни… Вот так был запас душевной жизни.
Ваша статья хорошая, только зачем в ней столько риторизма? И это меня удивляет – сам вы простой-простой, естественный человек, а эти риторические выпады придуманы, и чем звонче они, тем хуже, - я даже отчеркнул их – в конце 2-ой главы - конец и в конце 5-ой – конец, который … прямо даже непонятен для меня: неужели чудеса?
И потом – Голгофа…  Не Петербург был Голгофой, а скудость драматической литературы. По-моему, В.Ф. стояла выше всей драматической литературы, — авторы с своими пьесами были уже ее сценического дарования. В ней было больше сил, чем в том, что она играла. И статья Гуревич очень тонкая и проникновенная, аналитическая опровергает Вашу статью. Не читал пока других статей, но думаю, что в них много ладану. А Гуревич открыла окна, проветрила комнату и так изобразила. В.Ф., что В.Ф. – не ушла, не растаяла в кадильном дыму, а осталась на земле подлинным человеком – близким каждой русской душе, тем, что есть лучшего у каждого, ясной, простой, понятной… В сущности, В.Ф. – вся- неудача, трагедия, внешний центр не адекватен ее замыслам, которые даже ею самою ясно не сознаны. Отсюда и вся ее копилка – скромность, ласка, порывистость, мечтательность… Это уже не герой, но лучше героя: первая между равными с множеством вопросов без ответа. Создать Кроткую живой в форме современности – ведь это так трудно и невозможно. Это проблема – вечная… И когда женщина берется за эту вещь, в ее натуре есть действительно что-то ангельское, а не человеческое.
Между прочим: когда пишете о театре, не суйте слово: Бог. Право, этого никто не понимает. И притом далеко, как Бог. Нужно для этого новое слово, но какое – не знаю.

С. Н. Миловский – В. Я. Брюсову
г. Сарапул, Вятской губернии, 1911 г.
Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич!
       Очень благодарен Вам, что принят мой рассказ «Волшебник» для «Русской мысли». Совестно мне, но положительно не могу не просить Вас еще об одном – нельзя ли получить за этот рассказ гонорар весь, какой причитается. В нем около 2,5 листов. Ну, право же – безысходно нужно! Пожалуйста. Если можно, нельзя ли прислать деньги поскорее.
Искренне уважающий Вас С.Миловский

С. Н. Миловский – В. Я. Брюсову
г. Сарапул, 1911 г
Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич!
           Прошу Вас зачеркнуть на «Волшебнике» посвящение А. И. Топорковой. И еще усерднейше прошу как можно скорее переслать по телеграфу причитающийся за этот рассказ гонорар, если только не передали моей жене, которая предполагала быть у Вас с письмом обо мне. Очень, очень нуждаюсь. Жена больна, дочь тоже, у самого нервы развинтились. Я посылал Вам и Петру Бернгардовичу телеграмму, но исполнения и ответа по ней не последовало. Так уж будьте добры по получении этого письма немедленно прислать денег по телеграфу через Соединенный Банк, если, конечно, не выдали их жене моей.
С искренним уважением С.Миловский
Хотелось бы просить аванса за будущий рассказ, но ведь это так мало принято. А, может быть, сделаете исключение из общего правила, тогда, пожалуйста, не откажите… С.М.

С. Н. Миловский – П. П. Гайдебурову
 21 июля 1911
Дорогой Павел Павлович!
      Письмо Ваше получил. Благодарю за добрую память и любезное предложение насчет участия в «Алконосте» Но вперед скажу, что как ни лестно участие в нем, не отводите мне ни строчки, ни полстрочки места, так как я в этой области совершенный профан. Да и время такое переживаю: жена захворала (сердце, нервы, обмороки, судороги) и вчера уехала лечиться. Болезнь давнишняя, но теперь дошла до угрожающего состояния. Это меня тоже расстроило, что я положительно не могу прийти в себя и пугаюсь за будущее. Вообще, должно быть, конец. Этот конец неизбежнее начала. Начала часто не бывает, не видишь, что люди начинают жить, а конец всегда видно.
     Что касается Колчина, то у него, кроме долгов, ничего не осталось. Будто бы даже жена отказалась вступить в права наследства. Я жалею, что принял невольное участие в том, что посоветовал Вам послать 10 экз Колчину. Так как Ваше издательство непосредственно послало экземпляры, то лучше всего Вам и Вашей конторе послать требование, но не через меня, Колчину, – кто заведует, получит. Я не знаю, кто теперь ведет дела типографии, - она не действует. Возможно, что Колчин разослал экземпляры, а денег не получил, — это он делал… А впрочем, хорошо не знаю, при жизни его говорить об этом не приходилось. Наверное, у него в книгах есть отметки.
Тат господин, который ручался за Колчина, теперь пострадает: типография ценой в 15-20 тысяч, а ее едва ли можно продать за 10 тысяч.
   Простите, что пишу так скучно. Не весело, ой, не весело на душе, даже тяжко… И привет мой Вам и любезной Надежде Федоровне — тоже полон печали. С. Миловский.
 
А. А. Миловская – В. Я. Брюсову
1911 г 18 августа
В Москву, Ваганьковский переулок, д. Куманина,
 В редакцию журнала «Русская мысль»
 Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову.
Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич!
       Вам, вероятно, уже известно, что муж мой Сергей Николаевич Миловский (С. Елеонский) скончался. Смерть трагическая, ужасная, в припадке психоза. Сейчас такой ужас наполняет мое сердце, так я страдаю сама, что не могу написать подробно, да может и не надо?
Я осталась совершенно одна с двоими детьми;  ни посоветовать, ни поддержать меня некому. Если для вашей редакции будет приятным и интересным напечатать его «Волшебника» под прежним его псевдонимом С.Елеонского, то теперь к этому препятствий не имеется. Не можете ли Вы, Валерий Яковлевич, оказать мне содействие поскорее получить деньги, так как я осталась совершенно без средств к жизни. До 1 сентября адрес мой: г.Сарапул, Анна Алексеевна Миловская, и я бы просила  Вас выслать поскорее деньги, потому что я должна буду уехать из Сарапула.С искренним уважением А. Миловская.  Примечание: на письме пометы: черным — 102 р. 65 коп; красным: послать 100 рублей; черным: послано 25 августа (Источник: Отдел рукописей Гос. Библиотеки СССР им. Ленина. ф. 386 В. Я. Брюсов, картон №95, ед. хр. №1)
А. А. Миловская – В. Я. Брюсову
1911 г, 1 сентября.
Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич!
        Деньги сто рублей я получила. Письмо Ваше получила и очень-очень благодарю Вас за сочувствие и за желание оказать мне какое-либо содействие. Я с детьми не думаю оставаться в Сарапуле, потому что тяжело, невыносимо, и думаю нынешнюю зиму прожить в Петербурге; и вот, если позволите, Валерий Яковлевич, то я проездом остановлюсь в Москве, чтобы поговорить и посоветоваться с Вами. В данный момент мне так тяжело, так ужасно страшно, что я не могу ни о чем не писать, ни думать. Еще раз благодарю.
Искренне уважающая вас А. Миловская,

А. А. Миловская – В. Я. Брюсову
Сарапул, дача Трейеровой
Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич!
Только на днях я узнала, что в июньской книжке «Русской мысли» вышел рассказ моего покойного мужа « Волшебник» и я очень прошу Вас выслать мне несколько оттисков. До 15 августа я проживу в Сарапуле, а потом опять поедем в Петербург. И вот благодаря тому, что я теперь живу в лесу, - я так поздно узнала о напечатании рассказа. Очень бы хотелось получить оттиски, пока я еще в Сарапуле, а то я долго не буду в состоянии известить Вас о своем петербургском адресе. Зимой я Вам не ответила на письмо, потому что очень плохо себя чувствовала, совершенно не работала голова, да и физически была очень слаба, а сейчас на даче как будто немного поправилась. Я опять беру на себя смелость, глубокоуважаемый Валерий Яковлевич, обратиться к Вам с просьбой: не можете ли Вы оказать мне содействие получить пособие из Литературного кружка имени Чехова. Была бы Вам очень благодарна, а то мое материальное положение очень незавидно, и мне без этого пособия даже трудно будет выбраться из Сарапула. Дело с изданием сочинений как-то не удается. Думаю еще обратиться в Московское книгоиздательство и вот не знаю, через кого бы там похлопотать, указывают мне имя Арцыбашева. Что он очень близок с этим книгоиздательством, но я с ним совершенно не знакома, может быть, Вы и тут укажете мне кого-нибудь. Вас «лично» мне очень совестно затруднять, сама же я в этом деле  очень не компетентна.
Итак, Валерий Яковлевич, рассчитывая на Вашу доброту и отзывчивость, желаю Вам всего наилучшего. С искренним уважением  А.Миловская
P.S. Вы писали мне, что позабыли мое имя. Зовут меня Анной Алексеевной. А. М.

                А. А. Миловская – В. Я. Брюсову
1912 год, 3 января
Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич!
       Благодарю Вас за содействие, оказанное мне. Деньги из Московского Литературного художественного кружка сто рублей я получила. Долго не уведомляла о получении вследствие того, что была очень больна. Душевное равновесие не наступает, по-прежнему всё тяжело и страшно, успокоения нет, тоска по тяжелой утрате давит. Еще раз высказываю просьбу: когда будет напечатан «Волшебник», пришлите мне, пожалуйста, несколько оттисков, буду очень благодарна.
Искренне уважающая Вас А. Миловская
Адрес: Б. Пушкарская, д. 27 кв. 28,

Источник: РГАЛИ, ф.991, оп.1. ед. хр. 667

Анна Алексеевна Миловская –
Владимиру Павловичу Кранихфельду
18 ноября 1912,
                СПб, Б. Зеленина, 22  кв. 3
Глубокоуважаемый Владимир Павлович!

Очень прошу Вас поддержать мое ходатайство перед Комитетом литературного фонда о назначении мне и моим детям пособия, без которого существование наше почти невозможно.

С глубоким уважением А. Миловская
Ист.: ИРЛИ ф. 528, оп. 1, № 267


А. В. Иванчин-Писарев – С. А. Венгерову

СПб, 13 августа 1913 г
Глубокоуважаемый Семен Афанасьевич!
    В «Известиях Сарапульского земского музея» в II(1912) стр.44-45 помещен список вышедших в печати произведений С. Н. Миловского (псевдоним С. Елеонский, Н. Шиханов, И. Павлов, Горюн). Может быть, Вам пригодится для краткого биографического словаря.
Уважающий Вас, Иванчин-Писарев
Ист.: ИРЛИ, ф. 377, оп. 7, ед. хр. 2399

Письма Глафиры Адольфовны Эйнерлинг-Галиной

Г. Галина – Н. К. Михайловскому
30 марта 1900 г.
Глубокоуважаемый Николай Константинович!
         Позволю себе попросить Вас прочесть прилагаемую сказку «О Дураке и Дуре», мне так надо ваше мнение о ней, а насчет напечатанья я очень сомневаюсь, и не хотела бы, чтобы Вы подумали, что я суюсь в РБ («Русское Богатство») со своими недозрелыми опытами. Смущает меня и мой скверный почерк – прошу за него извинения.
Прилагаю несколько стихотворений, не знаю, найдете ли что из них пригодным. Позвольте еще попросить Вас черкнуть мне первые строки тех стихотворений, которые Вы уже отобрали  для РБ – заглавия у меня перепутаны. Хочу попробовать послать кое-что в «Мир Божий» и боюсь, попадет одно и то же в две редакции.
С бесконечным уважением, Г. Галина
Адрес мой: Петербургская  сторона, Гумерная ул, д.12 кв. 5 Г. Эйнерлинг
Ист.: ИРЛИ, ф. 181, оп. 1,ед. 144, архив Н. К. Михайловского.

Г. Галина – Ф. Ф. Фидлеру
4 января 1902

Многоуважаемый Федор Федорович!
        К моему сожалению, не могу прислать Вам сейчас карточек, т.к. у меня почти ни одной нет дома! Когда снимусь – непременно пришлю. М. б. я как-нибудь лично привезу Вам себя – мне бы очень хотелось у Вас побывать, в этом симпатичном кругу, который, я знаю по слухам, у Вас собирается. Черкните мне, пожалуйста, приемные дни, если Вам не будет неприятно видеть меня в числе Ваших гостей.
С уважением  Галина Эйнерлинг
Ст. Шувалово, Фин. ж. д. Выборгское шоссе, д. 70 (Соболева)

Ист.: ИРЛИ, ф. 649, оп. 3, ед. хр.11

Г. Галина – П. И. Вейнбергу
18 декабря 1902 г

Глубокоуважаемый Петр Исаевич!
            С благодарностью принимаю Ваше предложение участвовать в Некрасовском вечере – если мне удастся написать то, что мне хочется – то я пришлю Вам мое стихотворение не позже воскресенья, если же не пришлю ничего, значит, не удалось хорошо написать, и участвовать мне в вечере не придется. Ввиду этого я для себя брать билеты не буду – может быть, меня пристроите где-нибудь в уголке?
 Бесконечно уважающая Вас, Галина Эйнерлинг (Песочная, 10 кв. 12)
Источник: ИРЛИ, ф. 62, оп. 3 №132, архив П. И. Вейнберга

Г. Эйнерлинг – С. А. Венгерову

25 июня 1905 г
Многоуважаемый Семен Афанасьевич!
          Тороплюсь послать Вам свою биографию. Что нужно, возьмите, что не нужно – вычеркните. Более подробно, я думаю, не нужно? Могу добавить, если это понадобится. Никогда не думала, что так трудно и как-то неловко писать о себе самой…
Пожалуйста, черкните о получении. Не будет ли работы переводной, - так пришлите. В конторе отчего-то не выдали денег за перевод Байрона по Вашей записке. Ездила моя мать. При случае справьтесь, пожалуйста. С полным уважением, Г. Галина
Прим. ж. д., г. Сестрорецк, Выборгская ул. Дом, бывший Зуровой у кирхи.

Биография
     Глафира Адольфовна Эйнерлинг (по мужу), род. 1873 г 24 февраля в г. Санкт-Петербурге. Православного вероисповедания. Мать (находится в живых) Наталья Александровна, урожденная Вершицкая. Отец (по бумагам) Адольф Иванович Ринкс (в действительности отцом моим был Николай Александрович Мамошин, т. к. мать моя разошлась со своим мужем после 10-12 лет совместной жизни). Моя бабка по матери была малоросска, дед – полуполяк, полунемец? Предки с отцовой стороны были русские. Слыхала от отца, что его фамилия происходит от татарского князя Мамиша, от чего и было произведено «Мамошин». 
      Мой отец Н. А. Мамошин окончил учительскую семинарию, учительствовал, был женат, Впоследствии был главным кассиром Александровского театра, прослужил 35 лет, умер в отставке.
     Адольф Иванович Ринкс, фамилию которого я носила до замужества, был чиновником интендантского ведомства.
     Мать моя окончила театральную казенную школу, вышла замуж и служила на казенной сцене в хоре 25 лет,  исполняла небольшие роли. Обладала большими музыкальными способностями. Играет по слуху, почти не зная нот, и до 68 лет сохранила остатки большого хорошего голоса. Моими воспоминаниями были книги, начала читать очень рано, а до тех пор читала мне книги моя нянька. Всему я предпочитала сказки. Сказки Андерсена были моей любимой книгой и остались ею до сих пор. Так же очень любила стихи. В 9 лет написала свое первое стихотворение. Училась в Мариинской гимназии, а окончила курс в Петровской (на петербургской стороне). Жили мы вдвоем с материю на маленькую пенсию, которую она получала за 25- летнюю службу при театре и еще на пенсию, оставшуюся после А. И. Ринкса. Окончив гимназию (с наградой), я должна была искать занятий для заработка, а не поступит на курсы, как мне того хотелось. Поступила на телеграф, где и прослужила около 5 лет. Замуж вышла за почтово-телеграфного чиновника Александра Станиславовича Эйнерлинга в 1893 году, от которого в 1904 г получила официальный развод.
      Стихов писала для себя постоянно с 9 лет. В гимназии читала на литературных вечерах. Только в 1895 году попробовала послать их Михайлову-Меллеру . Он напечатал одно или два в том же году в «Живом обозрении». В следующем году тоже напечатано было одно или два там же. Больше никуда своих работ не пробовала посылать до 1899 года, когда через Владимира Галактионовича Короленко передала в «Русское богатство» прежние стихотворения, и одно было напечатано в декабрьском номере 1899 г. С этого года начали печататься мои стихотворения и в «Жизни» и в других «толстых» журналах. Вступила в члены союза писателей в последние месяцы его существования. В детских журналах я начала работать с 1901 г в журнале «Товарищ», где печатались мои стихотворения и сказки.
      В журнале «Жизнь» (в 1900 или 1901 г) 8 книга, не помню, наверное, была напечатана моя повесть «Из телеграфной жизни». В 1902 г издан мой сборник стихотворений, рецензии о котором были напечатаны в «Курьере», «Русском богатстве», Журнале для всех» и в некоторых провинциальных газетах. В 1904 г издан сборник «Сказки для детей» (издание Пирожкова).
     Состояла или состою сотрудницей нижеследующих журналов:
«Русское богатство», «Мир Божий», «Жизнь», «Образование», «Журнал для всех», «Южные записки», «Правда», «Наша жизнь».
Из толстых журналов: «Товарищ», «Детский отдых», «Всходы», «Светлячок».
    Некоторые из моих стихов были переведены на немецкий язык Ф. Ф. Фидлером .
Г. Галина – мой псевдоним с самого начала моей литературной деятельности (закреплено на бумаге, присланной мне из охранного отделения, по которой Г. Галина-Эйнерлинг высылалась из столицы на 1 год)
                Г. Эйнерлинг
Источник: ИРЛИ, ф. 377, оп. 7, № 988, архив С. А. Венгерова.

Г. Галина – В. П. Кранихфельду
29 мая

Дорогой Владимир Павлович!   
      Теперь Вы уже, наверное, в своей вилле финской – пишу, чтобы убедить Вас, что до 1 июля еще можно найти время повидаться, чего я очень желаю. Кроме 28-го июня, когда мне надо возвратиться в Питер, – я буду все эти дни дома (собираться в Ессентуки), так что приезжайте, когда хотите, но, пожалуйста, приезжайте. Сергей Иванович несколько дней проводил в странствии, разгоняя домашнюю меланхолию, вероятно, скоро вернется.
Итак – 17 июля мы (т. е. я с потомством) двигаемся на Кавказ – а оттуда есть мечта в Малороссию. Ну, так мы увидимся? Очень жду. Черкните или прямо катните, у нас можно с ночевкой – в среду буду особенно ждать. Хорошо? Или во вторник. Ну, жму руку. Привет Вашим. Г. Галина
Наташа очень кланяется.

Ист.: ИРЛИ, ф. 528, оп. 1, ед. 174

Г. Галина – В. П. Кранихфельду
Начало июля 1906 г
Здравствуйте, дорогой Владимир Павлович!
      Сижу я на балконе, гляжу на море, на горы – все это очень красиво, но… слишком дорого дерут с других людей за всю эту красоту… Купаться еще нельзя, и вообще, нельзя сказать, что было очень весело… И все-таки досадно, что Ялта похожа на восхитительный загородный кафешантан. Будьте добры, сделайте с этими стихами, что сможете и черкните мне словечко об их участи. Хорошо, если бы ответ пришел до 10 июля, а то, может быть, я укачу отсюда, а куда – еще не знаю. Такая я – «перекати поле» стала!
Если будет не лень, черкните, как живется. Нет ли животрепещущих новостей? Мой длинный-длинный и нежный поклон Александру Александровичу. Пусть бы он мне письмо написал, я очень была бы рада – скажите ему – адрес его потеряла. Ну – жму крепко Вам руку и прошу не очень бранить меня за то, что этой рукой придется брать лишний раз перо, и писать мне послания.
Привет Юлии Ивановне.
Вполне благосклонная к Вам Г. Галина – Перекати поле.
Сергей Иванович шлет свой привет.
Ялта, Дарсановская ул. д. Терещенко, ком. №4
Г. Галина – Н. И. Ходотову
29 декабря 1906 г.
Открытое письмо: здесь , Коломенская ул. 42
Его Высокоблагородию Николаю Николаевичу Ходотову

Многоуважаемый Николай Николаевич!
Прошу Вас включить и меня в товарищеский кружок для встречи Нового года. Соберусь. Жму Вашу руку. Г. Галина.

Ист.: ИРЛИ, ф. 555, ед. хр. 20, архив Н. Н. Ходотова.

Г. Галина – В. П. Кранихфельду

24 февраля, день рождения.
Многоуважаемый Владимир Павлович!

   Я послала Ангелу Ивановичу  два стихотворения – «Песнь ночи» и «Придорожье». Потом узнала, что он болен и все дела у Вас – нельзя ли определить судьбу этих стихотворений. Посланы они были по адресу: «Современный мир» на имя Ангела Ивановича и еще летом. Ангел Иванович писал мне, что в августе пойдут мои «Погромщики» (стихотворение). Где же они теперь? Очень прошу Вас дать мне обо всем ответ. А также передать прилагаемую бумажку в контору редакции для скорейшего исполнения.
Давно Вас не видала, не соберетесь ли ко мне «во едину от пятниц» с Ломакиным за компанию.
Жму Вашу руку, Г. Галина
Широкая ул., 24, кв. 4
P. S.  Еще справка: нет ли работы по библиографии (конечно, искусство, а не наука). Хочу этим заняться.

 
Г. Галина – В. П. Кранихфельду
5 октября
Многоуважаемый Владимир Павлович!
Посылаю три стихотворения.  Если они будут приняты, очень прошу поскорее напечатать. Если не будут, то прошу о таком же скором ответе. Два моих стихотворения еще маринуются у Вас? В ближайшее время очень рада буду видеть Вас с Юлией Ивановной у себя.
Жму Вашу руку. Г. Галина.
Широкая ул., д. 9 кв.12

Г. Галина – В. П. Кранихфельду

Многоуважаемый Владимир Павлович!

Эти стихотворения («Далеко от того, что люблю…») уже пусть будут для «Мира Божьего», если подходят. Напрасно Вы беспокоились их посылать. Если бы Вы вздумали во вторник прохаживаться на Петербургской стороне, чтобы вывести меня «в свет», то я буду рада. Сама вряд ли выберусь, да и неловко одной. К 11 часам я буду свободна.
А как же насчет моего гонорара? Я все еще ничего не получила из конторы. Пожалуйста, скажите им «посерьезнее», чтобы сделали подсчет с мая месяца 1905 г и прислали.
Жму руку. Г. Галина.

Ист.: ИРЛИ, ф. 528, оп. 1, ед. 174

Г. Галина – Д. Н. Мамину-Сибиряку
Без даты (до 2. 11. 1912 г)
Многоуважаемый Дмитрий Наркисович!
Спасибо Вам за книжку – только сегодня взяла ее из редакции (сообщаю Вам, что я горячая поклонница уральских рассказов – из них больше всего люблю «Бойцов»). Хотела бы Вас повидать и побольше поболтать с Вами. Не будете ли Вы в ближайшую субботу 23 марта на ужине у Ронсана в честь московских артистов? Будут там по преимуществу писатели (8 рублей подписка). Если соберетесь, то оставьте местечко для меня около себя – я хочу быть под Вашим покровительством. Не зову Вас к себе в Шувалово, потому что у меня скучно и тихо, и неинтересно.
Пока – жму вашу руку. Галина Эйнерлинг.
Ст. Шувалово, Фин. ж. д. Выборгское шоссе, 70 (Соболева)
Г. А. Эйнерлинг

Ист.: РГБ НИОР, ф. 157. III.16

Г. Галина – Ф. Ф. Фидлеру
1 января 1910 г
С Новым годом, милый Федор Федорович!
        Посылаю Вам, наконец, свой долг – извините за задержку. Прилагаю также и долг С. И. Гусева. Он имеет к Вам большую просьбу, которую я взялась изложить Вам: проглядите, пожалуйста, посылаемый рассказик его и черкните, годен ли он в литературном смысле – т. е. перевод – настолько, чтобы разрешить его авторизацию. Обратно переслать рассказ он очень просит на мой адрес.
Жму крепко Вашу руку. Г. Галина
Сестрорецк, Выборгская ул., д. Эйнерлинг Г. А.
P. S. С. И. шлет свой сердечный привет.
Ист.: ИРЛИ, ф. 649, оп. 3, ед. хр. 11

Г. Галина – Н. Ф. Анненскому
8 мая 1911 г.

Глубокоуважаемый Николай Федорович!
        Ничем до сих пор я не могла выразить своей скорби о Петре Филипповиче  – слишком мне тяжела была его смерть и неожиданна.
Хоть я почти не видалась с ним в последние года, но душа моя всегда была освещена мыслью, что где-то живет он, этот светлый человек. И вдруг почувствовать, что его нет. Это была самая тяжелая потеря в моей жизни. И я не смогла пойти  проститься с ним и плакать вместе со всеми близкими ему, не должна была делать этого ради моего маленького, грудного еще сына. И то я совсем никуда не гожусь последнее время и видеть Петра Филипповича в гробу – я не могла бы. Теперь Вы поймете, почему от меня не было ни телеграммы, ни венков. Только теперь я могу говорить о его смерти, а до сих пор я могла только плакать одна. Пробовала написать ему мою «последнюю песню», ничего не выходило. На днях все-таки написала то, что посылала Вам и прошу Вас, если найдете эти стихи достойными памяти Петра Филипповича, то напечатайте их.
Когда-нибудь, я, может быть, смогу полнее выразить то, что хотелось бы, а пока еще слишком велика боль. А вместо венка на его могилу я готовлю сборник моих стихов, посвященных ему, только не знаю еще, когда будет издаваться сборник. Жму Вашу руку. С глубоким уверением Г. Галина
Сестрорецк, Выборгская ул., для Эйнерлинг Г. А. — Галиной
P. S. Очень прошу мне ответить.

 Ист.: ИРЛИ, ф.266, оп.3, ед. хр. 12 Архив «Русского богатства».


Г. Галина – А. Г. Горнфельду
28 января 1914 г

Уважаемый г. Горнфельд!

     Посылаю четыре стихотворения для «Русского богатства». Если из этих не найдется подходящих для печати, то затрудняюсь, что смогу еще в будущем предложить  Вам – тогда, значит, моя поэзия выдохлась и не подходит для «Русского Богатства». Не знаю также, будут ли мне по примеру прежнего высылать книжки – я давно уже не имела удовольствия видеть свои работы на страницах Вашего журнала и поэтому не знаю, имею ли я право претендовать на высылку журнала? Если это право за мной еще считается, то очень Вас прошу сказать в конторе, чтобы журнал высылали по старому сестрорецкому адресу, а Ваш ответ прошу адресовать – Новая деревня, Сабировская, д. 38, Покровской, кв. 1, Г. Эйнерлинг. Очень просила бы – ответьте поскорее.
С полным уважением Г. Галина

Ист. ИРЛИ, ф. 266, оп. 3, ед. хр. 28, архив «Русского Богатства»

Г. Галина – А. Н. Сальникову
Без даты

Многоуважаемый Александр Николаевич!
( не путаю ли я Ваше имя-отчество?)
      Извините, что не смогла долго ответить – у меня умер дорогой мне человек – я нездорова. Высылаю Вам книжку стихотворений моих, пометила те, издание которых может сделать выбор. Поместите, пожалуйста «Лес рубят». Он прошел цензуру в сборнике П. Я. Кант(?) у Вас мой портрет? Если в профиль, то это недурной, а если другой, то лучше в профиль, иначе плохо выйдет.
Сообщаю вкратце биографические сведения о себе: Родилась в 1873 году в Петербурге. Кончила Петровскую гимназию на Петербургской стороне. Служила на телеграфе четыре года. Вышла замуж в 1893 году. Начала писать стихотворения с 9 лет. Напечатала первое стихотворение в 1895 году в «Живом  обозрении». В «Русском Богатстве» первое стихотворение в 1899 году (выходит в толстом журнале).
Девичья фамилия Ринкс. Отец был русский, мать тоже. Предки были малороссы, есть и немецкая кровь.
Сборник стихов издан в 1902 г 1 декабря. Была членом Союза писателей, вступив туда за несколько месяцев до его закрытия. Была выслана из Санкт-Петербурга с лишением столицы на год после закрытия Союза.
Адрес: Широкая ул. д. 24 кв. 4
Я бы хотела иметь корректуру, когда будет напечатан лист моих стихотворений. Если возможно, пришлите для поправки. Сборник детских сказок издан в 1904 году в январе. Сотрудничала в «Русском богатстве», «Мире Божьем», «Образовании» и др. Прозой написан мной рассказ «Из телеграфной жизни», был помещен в журнале «Жизнь».
Простите, я не умею писать биографических очерков, скомбинируйте так, как Вам это удобнее. Если что-нибудь еще надо, я рада служить Вам. К сожалению книги «Русской поэзии» у меня нет.
Уважающая Вас, Г. Галина.
С приложением фотопортрета и стихотворения «Лес рубят».
Ист.: ИРЛИ, ф. 357, оп. 5, №30, собрание В. И. Яковлева

Г. Галина – А. И. Измайлову

8 марта 1916 г
Дорогой Александр Александрович!
      Посылаю два стихотворения для «Биржевых ведомостей». Думаю, что они достаточно приличны и будут напечатаны, но если Вы другого мнения, - очень прошу вернуть их мне.
    Начинаю успешно работать по всем фронтам – темная полоса моей жизни после смерти самого дорогого мне человека – проходит, не знаю, выиграет ли от этого литература, но все, же приятно чувствовать себя опять литератором. Вспомните меня, если у «Нивы» будет переводная, подходящая для меня работа. Уповаю на вас. Жму руку.
Г. Галина

Ист.: ИРЛИ, ф. 115, оп. 3, ед. хр. 76, архив А. А. Измайлова


Г. Галина – Ф. Ф. Фидлеру
10 июля 1916 г

Дорогой Федор Федорович!
       Я собиралась сама своей особой к Вам, чтобы выяснить прискорбное происшествие – недоразумение, теперь пишу по этому же поводу. Дело в том, что я никак не могла думать, что мой хороший знакомый будет ждать у ворот, а не пройдет прямо ко мне! Поэтому я послала сынишку моего с расспросами, а он перепутал мне фамилию Вашу, – я уже в это время была совсем готова идти на море и решила, что меня спрашивает кто-то незнакомый по делу какому-нибудь пустяковому (часто бывают у меня такие визитеры).  Я и ушла через заднюю калитку, совершенно не предполагая, что потеряю визит такого редкого гостя! Когда вернулась домой и хорошенько стала расспрашивать сына, то по его описанию только догадалась, кто у меня был, да и фамилию тогда он припомнил. Очень мне было досадно и обидно, но надеюсь на Вашу бесконечную доброту, — простите мое невольное преступление и доставьте мне удовольствие Вас увидеть у себя. Лучше всего, если Вы предупредите меня открыткой, пожалуйста, я часто уезжаю в город или гуляю. Но по воскресеньям я больше все дома, так что легче меня застать.
Еще раз приношу мое глубочайшее сожаление, что вышла такая нелепость – очень мне это неприятно, а поэтому буду ждать, что Вы смените гнев на милость – и заглянете ко мне, а то мне придется самой придти, еще раз просить о помиловании.
В ожидании отпущения моего греха, жму руку.                Г. Галина
P. S. Привет Вашей дочери.
Адрес мой: Сестрорецк, Выборгская ул., д. 76, Г. А. Покровская-Галина
Ист.: ИРЛИ, ф. 649, оп. 3, ед. хр.11

Г. Галина – В. Д. Бонч-Бруевичу
20 августа 1920 г

Здравствуйте, уважаемый Владимир Дмитриевич!
      Не можете ли Вы мне что-нибудь сообщить о Сергее Ивановиче. С 1 марта не имею о нем известий – судя по его последнему письму, он не получает от меня писем, думает – я не хочу ему писать. Собирался он ехать в Могилев подкормиться – не попал ли к белым? Не могу думать, что он о нас не беспокоится, и потому очень тревожусь странным молчанием. Деньги все ушли на дороговизну жизни – и все-таки дети исхудали до невозможности, а о себе я уже молчу. Зимой у нас в квартире было 2 градуса мороза – вода замерзала утром. Неужели еще такая зима предстоит?
Очень попрошу Вас поспособствовать переслать мне из издания «Коммуниста» (Петроград, «Коммунист» Поварской, 2, до востребования) мой гонорар за книжку «Из телеграфной жизни» (что-то около 3000 рублей) Очень обяжете – если устроите поскорее – я писала к М. Я. Гансбургу – не знаю, получил ли он мое письмо.
 Прошу Вас также о работе (хотя работать мне сейчас очень трудно – устаю от домашних забот) – но у меня есть готовые сказки (только переписать) и стихи «Старой революции» — набралась бы брошюрка не печатаных стихов. Может быть, в крайности, Вы посоветовали бы перебираться нам в Москву: не дешевле ли будет жить, заработки легче найду? Жалко бросить гнездо свое только. Знаю Вас за отзывчивого человека и поэтому надеюсь, пособите, чем сможете. Ответ дайте, пожалуйста: Петроград, «Коммуна» Пожарской, 2.  до востребования, мне. Лучше не почтой, а с кем-нибудь пошлите.
Крепко жму Вашу руку. За беспокойство простите.
 Г. Галина
Новая деревня, Сабировская, д. 38, кв.1.
Коли С. И. в Москве – перешлите, пожалуйста, ему это письмо.
Ист.: РГБ НИОР, архив В. Д. Бонч-Бруевича
Фото:
С. Н. Миловский, около 1895 г
Родословная
Открытие памятной доски С.Н.Миловскому в Сарапуле в 2011
Встреча с внуком С.Миловского, Н.С.Суратовым в г.Бокситогорске в 2015 г.
Встреча в с.Починки с краеведом М.А.Фуфаевой и о.Евгением в 2015 г
Пос.Лисий Нос, где жила Галина Галина
Программа спектакля о С.Н.Миловском
Мозаика Н.С.Суратова «Северный берег»
Примечания