Амосов. ч. 2. Военная хирургия

        В первые дни войны  Николай Михайлович работал в медицинской комиссии при военкомате Череповца – определял годность мобилизованных к отправке на фронт. При осмотре многие даже скрывали свои недуги, лишь бы успеть дать отпор вражескому нашествию, думали, что война не протянется дальше двух месяцев. Но попадались и такие, которые надеялись, что врач обнаружит у них какое-нибудь заболевание и напишет: не годен к военной службе. Опытные врачи комиссии без труда вычисляли таких и рекомендовали к отправке на фронт.

   Вскоре Амосов был назначен ведущим хирургом полевого подвижного госпиталя «ППГ-2266», который передвигался на конной  тяге, в основном, на пароконных  подводах.
   
  По мере наступления немцев госпиталь отодвигался в глубь   европейской части страны, -  писал Амосов, – Рославль, Сухиничи и далее к востоку. Последний пункт дислокации перед наступлением немцев на Москву: г. Егорьевск Московской области.

   Поначалу "ППГ-2266».  намечался как госпиталь для легкораненых, в основном, при ранении в конечности и мягкие ткани   груди и живота. Делали перевязки, удаляли осколки бомб и снарядов.

   Некоторые легкораненые красноармейцы, перенёсшие бомбёжку, надеялись, что их отправят в глубокий тыловой госпиталь и выражали недовольство тем, что их оставляют поблизости от фронта.

  - Не положено отправлять в тыл! – в один голос заявляли врачи госпиталя.
Другие легкораненые полушутя обращались к врачам и сёстрам:

   - Налей-ка нам, медицина, по пол-кружечки спиртика. Раны болят, мочи нет!
   - Не положено!

   После разгрома немцев под Москвой передвижной госпиталь неотступно   следовал за наступающими войсками. Стали принимать на операции с тяжёлыми ранениями живота, груди и суставов ног.

   - Была очень напряжённая работа с тяжелоранеными, - вспоминал Амосов, - при угрозе газовой инфекции делали ампутации. Ранения составов и переломы бедра. лечили с помощью гипсовых повязок. Были тяжелые душевные переживания при виде смертей в госпитале.

    Тогда же хирург Амосов разработал свои методы  операций при огнестрельных ранениях и подготовил первую диссертацию.

    Вспоминая будничную работу в подвижном полевом госпитале хирург писал, что провели свыше  сорока тысяч операций. Однако, почти тысячи прооперированных раненых умерли. Если бы это было в одном месте, получилось громадное кладбище.

  «И это только в нашем маленьком ППГ на конной тяге, рассчитанном на двести коек, с пятью врачами».

   Лично хирургом Амосовым  прооперировано около четырёх тысяч бойцов, большинство из них лежачих, тяжёлых.

    «Самые тяжёлые раненые не те, что кричат. Они тихо лежат, потому что уже нет сил, им всё как будто безразлично».

   Вот запоминающаяся картина госпитального быта – лежачим больным вместо посудины подставляли немецкие каски.

   Наиболее полно о работе подвижного полевого госпиталя Амосов написал   в книге «Записки военного хирурга».

  Приведу лишь несколько хирургических операций, запечатлевших в памяти Николая Михайловича.

   Вот одна из них.

  Когда сняли с головы раненого, промокшую  слюной и кровью повязку, то увидели, что на месте правой щеки сплошная грязная рана. Обнажились кости верхней челюсти и отломок нижней. Из-под кровавых сгустков бьёт фонтанчик артериальной крови. Правый глаз у бойца не закрывается будучи лишённым  костной опоры, а  левый глаз заплыл отёком.

  «Страшен, непереносим взгляд этого правого не закрывающегося глаза. Отчаяние, и мольба, и безнадежность уже. Стараюсь не смотреть в него. Что-то бормочу.
- Сейчас, дорогой, сейчас...

   Где там найти артерию в ране, в этой каше из сгустков, костей, мышц.

   Темно, лампа светит тускло, дым. "За что мне такое наказание? Лучше бы воевать.

- Светите лучше! Добудьте ещё лампу! Скорее, черти, течёт...»

   Хирург заставил себя успокоиться. Главное, чтобы не дрожали руки.
 
   И вот удалось подвести лигатуру под наружную сонную артерию.  Убрали сгустки крови из раны.

  «Операция окончена. Не бойся, солдат, кровь больше не потечет.
   
   Взгляд страшного глаза потеплел».

   Раненого направили для дальнейшего лечения в тыл.

     Было приятной неожиданностью для Амосова, что его, по-тогдашней табельной номенклатуре - интенданта третьего ранга, вопреки высокой смертности среди раненых наградили именными часами за отличную работу во время зимнего наступления 1942 года.

    Но хирурга всё чаще одолевали тревожные мысли.

   - Это мы виноваты, я виноват в такой смерти, - переживал Амосов,- Неужели нельзя спасти конечности раненым в бедро и колено, кроме тех, что с газовой гангреной?

   «Просто мы не умеем. И не нужно прятаться за авторитеты, нужно думать самому».

    Операционные дни в госпитале превышали восемнадцать часов. Даже не знали, как выглядят окрестности госпиталя днём.  Зимой вставали в темноте, ложились за полночь.

     Временами подкрадывалось отчаяние.

   «Если этот очередной прооперированный   умрёт, уйду из госпиталя. Куда угодно. Уйду в медсанбат или в полк».

    А тут ещё одна неожиданная смерть, на этот раз по вине самого хирурга.
 
    У солдата было слепое, осколочное ранение предплечья, с повреждением кости. Начиналась газовая гангрена руки. Могли бы помочь разрезы или в крайнем случае ампутация.

   Амосов вспомнил  способ анестезии, опробованный им ещё на операциях в череповецкой больнице. Ввели раненому для обезболивания в плечевое сплетение раствор новокаина, чтобы сделать проводниковую анестезию.

   И вдруг парень начинает валиться.
 
   - Пульса нет! - вскричала операционная сестра.

   Приняли все известные способы реанимации. Бесполезно.

   «Вот и всё. Лежит мертвый человек на столе, руки вяло свесились. Уже не нужно операции, не нужно анестезии

   "Убил человека. Но я же: хотел спасти. Мало ли что, хотел. Под другим наркозом - был бы жив. И вообще - каков твой актив? Раны заживают сами собой. Природа. А ты только суетишься около. Многих ли ты реально спас?"

   В приступе отчаяния хирургу пришла мысль лишить себя жизни.

   На столе лежала большая открытая коробка с ампулами морфия: медицинские сёстры и врачи ими часто пользуются.. И шприцы в антисептическом растворе тут же.
 
  "Заслонился спиной от всех, взял горсть ампул, сунул в карман, взял шприц. Боюсь, что кто-нибудь заметил. Хотя они все отводят от меня глаза, им неловко на меня смотреть, как на преступника».

   Всё-таки часть ампул провалилась в валенок и разбилась. Оставшаяся доза оказалась маловатой. Стало понятно, что самоубийство не удалось.

   «Теперь хотя бы скорее бежать домой, пока морфий не успел подействовать. Свалюсь дорогой... А так, дома - спит, мол, устал».

   Когда очнулся от сна, увидел сидящего у его постели ведущего военного хирурга Пятой армии Аркадия Алексеевича Воробьева, который согласно своей должности объезжал все полевые подвижные госпитали пятой армии.
 
   С полковником (в последствие генералом) медицинской службы  Аркадием Воробьёвым Амосов  был в дружеских отношениях, случалось, что они вместе плечом к плечу проводили операции.

  -  Не знаю,Коля, отчего умер, -сказал Бочаров,- Только одно - бывает поразительная непереносимость новокаина. И смерти такие вот: ужасные: бывают у каждого хирурга. Ты должен быть готов к этому. И ещё будет, не спастись от них.

     В 1943 году  Амосов женился на Лидии Ленисенко. "Она пошла на войну добровольно после третьего курса пединститута и служила в Медсанбате. Осенью 1941-го их дивизия была окружена и Лида месяц блуждала по лесам с группой солдат. Через линию фронта их переправили партизаны. Из Москвы ее командировали к нам. Была отличная операционная сестра и красивая девушка".
 
  После войны жена окончила медицинский институт, стала хирургом, доктором медицинских наук.
 
   Между тем война с фашистской Германией подходила к концу.

   Одной из последних раненых привезли девушку-разведчицу.
 
   «Ей уже сделали высокую ампутацию бедра по поводу оскольчатого перелома, и она находилась в тяжелейшем сепсисе. Красивая белокурая девушка с мужественным лицом. У нее было четыре ордена, из них два - Красного Знамени. Теперь её представили к званию Героя, но ей уже не дожить до награды».
    - Я умру, доктор? Да?
    - Ну, что ты, милая. Жалко ноги, но жизнь дороже. Сделают протез.
    - Что, протез... Я чувствую, как жизнь уходит. Засыпаю, забываюсь и всё боюсь, что не проснусь, не дождусь, когда скажут- победа.... А не спать не могу...
   
   Слабеющим голосом больная спрашивала у медсестры:

  - Шурочка... уже объявили о победе?

  - Нет ещё... ещё нет.

   - Ты же меня сразу разбуди. Так хочу дожить...
   Лежит в забытьи. Пожалуй, и не проснется уже сама.

   - Николай Михайлович! Скажите ей о победе.

    - Зоя, Зоечка! Германия капитулировала!

   Чуть приоткрыла веки. Облизала сухие губы.

   - Поздравляю тебя с победой!

   Оживилась, улыбнулась болезненной, слабой улыбкой. Слеза поползла из угла глаза по виску вниз.

  - И вас поздравляю... Дождалась... Теперь бы поправиться...".

   Хирург сел около неё на кровать, взял руку, тонкую, бледную, бескровную, с грубой кожей на ладони, с неровными ногтями. Пытался утешать.
 
   "Но ничего сделать не могли. Умерла".

   Это была последняя смерть в нашем госпитале, -вспоминал Амосов, - И оттого особенно обидная и печальная.

   Продолжение следует.