И зачем нужна она, эта любовь

               
               
                И ЗАЧЕМ НУЖНА ОНА, ЭТА ЛЮБОВЬ !

     Бабушка для девятилетней Варьки была главным человеком. Без неё девочка не мыслила своей жизни. Среднего роста, худенькая, с большими натруженными кистями рук, с тонкой коронкой косиц на голове, спрятанной под чепец, она постоянно была в работе, а когда выдавалась свободная минута, или затяжной дождь мешал выйти в поле, тут же бежала в лес по грибы или ягоды и никогда не возвращалась с пустым лукошком. Деревенские бабы шутливо – завистливо возмущались по этому поводу: »Даре леший помогает!» В тот год бабушка часто и довольно тяжело болела. Однажды, помогая ей в хлеву возиться со скотом, Варька сказала:
      -Бабушка, если ты умрёшь, я тоже умру, зарежусь, чтобы нас с тобой в одном гробу похоронили.
   - С ума сошла? Господь с тобой! Выкинь дурь из головы, чтобы я этого больше не слышала. Человек не властен над своей жизнью. Бог её дал - Бог и заберёт, если на то будет его воля,-  заругалась, замахала руками бабушка.
Придя домой, Варька получила ещё взбучку от отца, который, выйдя во двор, случайно услышал её слова. Но всё равно мысль о возможном расставании  была невыносима. Случай помог  найти выход. Однажды отец взял её с собой на праздник в деревню, откуда бабушка была родом и где жила её младшая сестра. Варька поразилась их внешнему сходству и, выбрав подходящий момент, робко, с умоляющим выражением  на лице, попросила:
      - Бабушка Степоха, если моя бабушка умрёт, можно я к тебе приезжать буду? Вы так похожи
. Та поняла её чувства, ласково обняла девочку:
      - Конечно, приезжай, я всегда буду рада тебе. Только бабушка ещё долго будет жить, ты о смерти не думай.
     Деда Варька тоже любила, но по-другому. В её детском сознании он стоял не рядом, а где-то выше. Молчаливый, суровый, дед редко ласкал Варьку, разве только совсем маленькую иногда, слегка подвыпив, сажал на колени, гладил по голове  и непривычно ласковым голосом называл её «рыбкой». Девочке казалось, что она как-то должна заслужить любовь деда, и старалась предупредить малейшую его просьбу. Он никогда её не наказывал, не повышал на неё голоса. Если уж слишком разболтается ногами под столом или замурлыкает песню во время обеда, мог слегка, не больно, стукнуть деревянной ложкой по лбу, и этого было достаточно, чтобы внучка успокоилась. Но она знала, чувствовала, что дед её тоже любит. Помнила, как однажды (ей тогда было лет шесть, не больше) встречала корову с поля. Забежала в середину  стада и повисла на шее у своей Дочи, а та нагнула голову, и девочка соскользнула прямо под копыта. Лёжа на земле, она увидела, как всегда неторопливый, обстоятельный дед бежит с испуганным лицом к стаду. Но Доча, умница, поставила назад уже занесённую ногу и остановилась, так что всё обошлось.
     Варька гордилась дедом, всегда аккуратным, подтянутым. Соседка баба Ховра не раз говорила своему мужу, деду Сергею: «Как ты оделся, анчут бельматый? Бери вон с Аниси пример!»  К тому же, дед был лучшим в округе пимокатом. Осенью, после полевых работ, он приступал к своему ремеслу.  Днём принимал очередного заказчика, тщательно взвешивал на кантаре *овечью чёсаную шерсть, которая называлась «волна», а вечером раскладывал на столе выкройку, покрывал её слоями волны, укатывал специальным валиком – получался большой рыхлый валенок. Таким же образом сделав заготовку второго, дед туго скручивал каждый, обвязывал дратвой и помещал в чугун со специальным раствором, вмазанный в небольшую кирпичную плиту, где и варились валенки несколько вечеров подряд. Затем снова выкладывал изделие на столе, снова мял, скручивал и раскручивал. Наконец, набивал внутрь готовых валенок колодки и ставил сушить. Высушив, тщательно стирал  пемзой    с поверхности  лохмы шерсти  - и всё, товар готов к выдаче.
     Варьке  спокойно и счастливо жилось  у дедушки с бабушкой. Родительский дом она не очень любила, хоть и вынуждена была жить там большую часть года, потому что ходила в школу. Из-за  пьянок отца часто возникали ссоры родителей , иногда даже драки .Мать в таких случаях забирала младших сестёр и уходила к соседям, отец грозился повеситься, хватал верёвку и шёл к лесу. Варька бежала за ним, слезливо уговаривала: » Папочка, не надо!»,-пыталась отобрать верёвку. Наконец ей это удавалось, они возвращались домой, и Варька ещё долго выслушивала жалобы отца на мать, затем всё-таки укладывала его спать и шла вызволять семью из соседского убежища. Ничего подобного в отношениях дедушки с бабушкой не было и в помине. Но в последнее время какая-то напряжённая, тревожная атмосфера поселилась и в этом уютном доме.
      Всё началась с того, что деда недели на две командировали в дальнюю колхозную бригаду на строительство нового коровника. Домой он приходил только в субботу помыться в бане да переменить бельё. Даже неискушённой Варьке были заметны резкие перемены в характере и поведении деда: он почти всё время молчал, а если о чём-то спрашивали, отвечал раздражённо даже ей. Работы в бригаде закончились , но напряжение в доме  с каждым днём увеличивалось. Иногда дед не ночевал дома. Один раз бабушка не выдержала и стала его упрекать. Лёжа на печке, дед схватил  тяжёлый подшитый валенок и с силой запустил им в бабушку. Никогда раньше он не поднимал на неё руку. Вечером на посиделках у вдовой подслеповатой Луши бабушка  тоскливо жаловалась подругам:
        - Прямо в грудь попал. Я только: «Ой!» - и дыхание захватило.
И, заглотнув подступившее рыдание, высморкавшись в кончик головного платка, продолжала:
      -Опять ходил в Расловку к Тане. Я уж пробовала его совестить:  «Как тебе не стыдно,- говорю, -она ж твоему старшему сыну ровесница. Какими глазами на людей
смотреть будешь?» «Люблю,- отвечает, - ничего не могу с собой поделать».

     Бабушка помолчала, пережидая приступ тоски и обиды, затем продолжила:


      -Любовь у него, дурака старого. Шесть десятков почти разменял, голова вся пегая, как у старого козла, а туда же.
 .    Долго ещё бабушка обсуждала с товарками создавшееся положение и в заключение каждый раз приходила к одному выводу:
      -Подделано это ему. Не мог он сам так с разума съехать. Небось,* сбегала,  зараза,  в Кручу к старому Кирею-колдуну с бутылкой самогонки, нашептал тот, а она моего угостила. Разве ж мужик от выпивки откажется?!
     Варька, слушая эти разговоры, старалась  осмыслить понятие «любовь». Конечно, она знала значение этого слова, но в её представлении оно было связано прежде всего с отрывками из «взрослых» кинофильмов, которые иногда удавалось посмотреть, проникнув тайком в клуб, несмотря на запреты. Там всегда песни, цветущие сады, красивые люди. Ну, ещё взрослые парни и девушки « крутили»  любовь после кино на танцах в клубе (так соседка Маня говорила). Но какое отношение имеет всё это к её деду? В результате мучительных раздумий Варька приходила к решительному выводу: права бабушка, это всё работа злого колдуна – и всей душой сочувствовала деду, оказавшемуся жертвой каких-то тёмных заговоров. Поэтому она всячески старалась смягчить его суровый отрешённый вид, задобрить, на лету кидалась выполнять  малейшую просьбу, но всё было напрасно. По вечерам, перед тем как заснуть, перетряхивала в памяти все события и разговоры последнего времени, тоскливо вздыхала: «И кто только придумал эту любовь? Зачем она нужна? Как бы без неё хорошо жить было!, - но тут же, вспомнив прочитанные «взрослые» книги и просмотренные кинофильмы, тоскливо вздыхала: «Нет, любовь – это красиво! А  как же дед?!»  Наконец, устав ломать голову над неразрешимыми вопросами, совала  охолодавшие ноги бабушке под коленки и засыпала.
     Наступили последние дни августа. Лето не торопилось сдавать свои права, баловало тёплыми ночами и жаркими солнечными днями. В один из таких дней, выгнав скотину в поле, бабушка спросила:
     - По дому не соскучилась? А то пойдём со мной, у меня там дела кое-какие собрались, с отцом твоим поговорить надо.
    -Пойдём, - радостно засуетилась Варька. – Я там и останусь. В школу скоро, учебники пересмотрю, тетрадки, ручки купить надо. 
   Когда они пришли, отец только что вернулся с работы, просматривал свежую газету. О чём они разговаривали с бабушкой, Варька не слышала, потому что тут же кинулась на улицу: соскучилась по обществу сверстников. Вернувшись, бабушку уже не застала. Снова увиделась с ней только в первую субботу сентября. Накануне  предупредила родителей:
      - Я завтра после школы в Просвещение пойду. У них должна подойти очередь коров пасти, помогу бабушке.
     Варька знала, что всю молочную продукцию родители получали оттуда, поэтому её благородный порыв не должен был встретить отказа. И  не ошиблась. Отец только буркнул из-за газеты:
       - Я  в воскресенье тоже туда приеду.
   После уроков, забросив домой портфель, она степенно прошла по своему посёлку, немного задержалась на высоком мосту через речку, высматривая стайки пескарей, но затем торопливо проскочила отрезок деревни, пролезла через жерди изгороди и, срезав угол по заросшей бывшей тесовой дороге, выскочила на финишную прямую. Здесь уж припустила во всю прыть.
           - Ой, я так есть хочу! Очень торопилась, дома не пообедала. А дед где?  - тараторила Варька, повиснув у бабушки на шее и целуя её в загорелые морщинистые щёки.
           - Садись, садись, егоза, сейчас супу налью. Дед на скотном,  ясли ремонтирует.Всё молчком, молчком, - пожаловалась она.
           - Я после обеда с тобой коров погоню.
          - Да нет, наша завтра очередь. Мы ж теперь на день гоняем. Хоть и тепло стоит, да всё-таки осень, гнуса большого уже нет, скотина спокойно ходит.
    Коров назавтра выгнали довольно поздно – Варька успела выспаться. Где – то в середине дня  бабушка послала её домой за обедом:
           -Я там всё приготовила, на лавке в закуте узелок. Только из печки тёпленькие пышки достань, они там прямо за заслонкой. И деду отложи.
     Ещё издали она заметила привязанную во дворе лошадь - значит, отец приехал. Заскочив в дом, увидела мужчин сидящими за столом. На столе – початая бутылка водки, крупно нарезанное сало прямо  на деревянном донышке, хлеб. Дед с отцом были уже изрядно под хмельком и продолжали, наверное, давно  начатый разговор в постепенно накалявшемся тоне.
     -Здравствуй, пап! А что это вы из печки ничего не достали? Бабушка с утра пышек напекла, я сейчас, - засуетилась Варька, загремела заслонкой, тревожно прислушиваясь к разговору.
     - Да пойми ты, любил я мамку и жалел, а сейчас вот ничего не могу с собой поделать: ползи змея – и та мне милее, чем мамка,- каким-то надрывным, необычно извиняющимся голосом говорил дед.
     - А! Ты мамку со змеёй сравнил? Гад ты после этого! – вспыхнул отец. - Мы-то о тебе как о человеке всегда думали. Я вон тебе с самого Берлина костюм привёз, а ты предать решил?
    - Костюмом попрекаешь? На, забери его! – дед вскочил со стула, сорвал с гвоздя  костюм и швырнул  в лицо отцу.
       Они выскочили из-за стола, опрокинув табуретки, и схватили друг друга за грудки, продолжая  выкрикивать какие – то оскорбления. Варька застыла в дверях закута, с ужасом глядя на их перекошенные ненавистью лица. Особенно, почему-то, она боялась за деда. Наконец тот вырвался из рук отца и выскочил во двор. Варька только с облегчением перевела дух, как отец, подошедший к окну, злобно зарычал и выбежал вон из избы. Метнувшись к окну, Варька увидела, как дед, выведя отвязанную лошадь на дорогу, хлестнул её кнутом, и та понесла вдоль деревни, грохоча пустым тарантасом. Подскочивший отец замахнулся кулаком на деда, а Варька, охваченная ужасом, заторопилась  на улицу, но ставшие как будто ватными ноги плохо слушались её. С трудом преодолев сени и веранду, она выползла на крыльцо и увидела убегающего по дороге отца (в конце деревни поймали коня) и лежавшего навзничь на траве деда. Варька не помнила, как она оказалась около него, упала  на колени, гладила дедову голову и без конца молила:
     - Только не умирай! Дедушка, миленький, только не умирай!
Кто – то принёс воды из колодца и начал горстью плескать в лицо деду. Тот медленно  стал приходить в себя, открыл глаза, обвёл ими окруживших его односельчан.
     -   Господи! Родные люди, отец с сыном, разве ж так можно?!  Грех – то какой! – причитала соседка баба Ховра, вытирая мокрое лицо деда снятым фартуком. А Варька, неимоверно счастливая  от сознания конца ужаса, тянула деда за руку, умоляюще просила:
    - Пойдём домой! Дедунюшка, родненький, пойдём домой!
   Дед пошевелился и застонал:
     - Бок болит, не могу подняться.
В это время прибежала бабушка (кто-то уже сообщил ей в поле), заохала, запричитала, хлопоча вокруг деда. С помощью соседей его подняли и отвели в дом, уложили на кровать. Кто-то предложил отвезти в больницу, но он категорически отказался. Через несколько дней всё- таки отец привёз фельдшера, который определил перелом двух рёбер. Сам  в дом не зашёл, о чём-то на улице переговорил с бабушкой и, дождавшись фельдшера, тут же уехал.
     Потянулись тоскливые, молчаливые дни, недели, месяцы. Варька прибегала в Просвещение каждый выходной. Бабушка жаловалась:
    -   Всё молчит и молчит, сидит целыми днями возле окошка,  да на улицу смотрит. Только и разговору, если Ванька Кисет заскочит. Дрова вон колотые заканчиваются, сказала – так даже ухом не повёл. Пойдём с тобой хоть сколько- то попилим, потом поколю как – нибудь. У самой ведь грудь болит, сил нету. О-хо-хо, господи, и чем только это закончится?!
     Бабушка с трудом громоздила тяжёлую берёзовую чурку на козлы, доходившие Варьке до груди, и они по очереди начинали таскать к себе непослушную пилу – двуручку. Девочка старалась, как могла, но у неё не очень получалось, пила застревала в середине бревна, руки немели. Бабушка терпеливо поучала:
    - Ты назад – то  пилу свободно отпускай, не нажимай на неё сильно.
 Дед, сидя в доме, угрюмо и равнодушно смотрел в окно.
     На все осенние каникулы Варька, конечно же, примчалась к любимой бабушке. Как – то после завтрака та сказала:
    - Хозяин, соль кончается и сахар тоже. Масла растительного надо подкупить. Дай денег, в магазин с Варькой сходим.
    Дед молча приподнял край тюфяка на своей кровати, достал потёртый бумажник и положил на стол несколько купюр.
     В магазин ходили  километра за два в соседнюю деревню Кочаны. Купив всё намеченное, бабушка сказала:
   -   Давай к бабе Федосе зайдём. Всё ж родная тётка дедова, давно её не навещала, а тут с этими событиями….
   Баба Федоса, почти слепая (ослепла в начале  войны, когда немцы поймали её единственного сына и повесили его, тяжело раненного, вниз головой на толстом суку ивы), встретила их радостно,  пригласила к столу, но бабушка отказалась. Тогда Варька получила горсть сушек, которые и начала с удовольствием грызть, а женщины  обсуждали наболевшую тему.
     - Господи, тётушка, совсем жизни нет, -  вытирала слёзы заскорузлой ладонью бабушка. – Хоть домой не заходи. Сидит, как сыч,  возле окошка целыми днями да смолит свой табачище, палец о палец не ударит. С девкой вон напиликаем дров, сколько сможем, а если не хватает на неделю, так я одна двуручку тягаю. У самой – то совсем сил нет. Никогда такого раньше не было, чтобы у нас запас дров на зиму не лежал. Я ж говорю – подделано! Отбила  змея у него всю охоту к жизни.
   -Ой. Дара, ему-то тоже, чай, нелегко. Заходил ко мне надысь *, признался, что уходить надумал к бабе той в Расловку, совета спрашивал. А я  ему говорю: «Анися, детка, у тебя один сынок – и то ты с ним ужиться не можешь, а у неё трое ребят. Один за правую ногу потянет, другой – за левую, третий  сзади попирать будет. Не  ужиться тебе с ними с твоим характером.  Ты потерпи, время всё рассудит, всё по своим местам расставит.» А сына уговори – пускай повинится, прощения  попросит. Не батьке же к нему с поклоном идти, да и пострадал он больше.
     Варька слушала спокойно – умиротворённую речь бабы Федосы, и в душе её крепла радостная уверенность, что всё обойдётся, дед никуда не уйдёт, они с отцом помирятся, и жизнь потечёт по прежнему руслу - спокойно и счастливо.
               
                *            *            *             *            *
      
          Старая мудрая женщина оказалась права. Через много лет, уже незадолго до своей смерти, дед  разоткровенничался с бабушкой:
         - А хорошо, что я не ушёл тогда к Тане! Думаю, что  по – худому повернулась бы моя жизнь. Может, и решился бы, да как вспомню, что ты мою мать не бросила во время эвакуации, на себе парализованную тащила до Кочанов и в чужой стороне достойно похоронила, так и не мог никак через себя переступить.
               
            
                *                *                *                *

       
* кантарь- (безмен)-весы на крючке в виде железной полосы с делениями и закреплённой на ней гирей.
*надысь – накануне, недавно.