Граница

                ГРАНИЦА


                Ничья земля

Межграничье оплетено колючей проволокой, с прыгающими лягушками-минами во рвах и древними противотанковыми, в ржавых иглах ежами на болотах.

Часовые в ватниках, валенках и шапках-ушанках, а также в натовских ихтиандровских смарт-скафандрах- сменяются круглосуточно.

Тут сходятся земли пяти стран. Норвегия, Швеция, Финляндия, Россия и растворенная в них всех Лапландия, она же Биармия, она же Саамеедна

Столетия сменяют друг друга, а река Лыбдын все так же, русалочьи плеща и хохоча, вьется и всячески выделывается, протекая по долине Ляпси-Дрябси.

И очень разные существа приходят к ней испить водицы.

Вся наша жизнь происходит в Межграничье, и податься нам отсюда особо некуда (умереть разве).

Направо пойдешь – будка, вышка, не влезай, убьет.

Налево пойдешь –  сторож и шлагбаум.

Прямо пойдешь – видеоглаз, государево око.

И всюду нельзя (низзя – тут главное слово).

Закрой деверь, покажь пропуск, паспорт предъяви, и чтоб со всеми печатями и штампами в отведенных для них графах. И без бумажки ты букашка, но и с бумажкой букашка тоже, хоть и обумаженная. Стой-стрелять-буду, шаг вправо-шаг влево приравнивается к побегу. Лежать! Бояться!

Кто это придумал, что шлагбаумы полосатые? Зачем они как зебры: черное, белое, черное, белое? А если сесть верхом на эту зебру и поскакать, поскакать!

Можно до Белого моря доскакать на заборе! Нельзя до черного горя доскакать на заборе!

Мы живем не по ту сторону границы и не по эту.

Везде живем.

И нигде.

Наша земля - ничья.

Нейтральная полоса.

А на нейтральной полосе, как известно - цветы необычайной красоты.

Кто это - мы?

Гиперборейцы.

Биармейцы.

Ультиматульцы.





                Домик-крошечка, в три окошечка

С вышек хорошо просматривается архангелами-полицейскими наш домик картонный, самострой незаконный, вечная времянка.

Низзя тут строиться.

Низзя, но ницшего.

Поставлю тебя на ладошку, маленький домик счастья, и буду любоваться.

Домик-крошечка в три окошечка, на прицеле у всех часовых, стоял на краю света при всех политических режимах. И жили в нем, поживали, Кукушка и Петух. Власть выбирала мишени покрупнее. Ни у богов, ни у супостатов, ни у родных начальников до Кукушки и Петушка руки (ружья) не дошли.

За что же, не боясь греха, петушка хвалит кукуха – за то, что хвалит он петушку. И никаких  «как им не стремно друг дружку хвалить?».

Хвалит, потому, что любит, и правильно делает, только так и можно жить мужу с женой.

Разбирают-критикуют пусть тебя другие, неродные, чужие, и тем уже неправые. А семья нужна, чтобы кто-нибудь тебя всегда хвалил. Ну, хоть кто-нибудь да должен всегда тебя одобрять и ободрять, широко признавать и высоко возносить, в мировом масштабе и даже выше. Хоть один, да пусть найдется, для кого ты гений и принц Юниверс. Восхищение, вот что нам реально нужно. Без него мы хиреем.

Кроме шуток, тут в Межграничье стоит избушка, а в ней живет Кукушка со своим Петухом (про них уже фильм сняли и премию получили). У них на дворе золотой век.

Вот что у нас у всех общего — домик за забором.

Мало-помалу (недостаток финансирования, бардак в военном ведомстве и вообще - завтра апокалипсис) противотанковые ежи переродились, стали живыми ежами.

И даже лирическими ежиками в тумане.

Противопехотные мины превратились в прыгающих лягушат, а колючая проволока – в змей, и не так, чтобы очень ядовитых.

Кордоны не то, чтобы снесены, но уже не такие железные, и валенки у служивых, приглядитесь, не такие серые.

Пограничник Иван, уже не голодный после смены, как волк (голодный, но не как волк), взял шинель от Коко Шанель и пошел домой, а там его ждет возлюбленная повариха гарнизонной столовой,  в труселях от Труссарди.

Любовь смешивает в Межграничье крови человеческие, сбивает в коктейли.

Пять государств, как пять чудовищ разных видов, взирают друг на друга с любопытством, переходящим в любострастие.

В чужом селе девки всегда краше, чем в родном. Соседа тянет к соседке, со сверхъестественной какой-то даже силой.

Народы взаимопроникают и сливаются:

Рускоми, шведофинны, саамоноры.

Финн-инспекторы, коми-сары, нор-мальные.

Финны, коми, норги.

… А также беженцы-ливанцы, сирийцы, иранцы, афганцы, курды…

Ливошведы, курдовепсы, сиронорги…

Русско-негры.

Укро-китайцы.

Западо-восток, Евразия, Азиопа, северо-юг, востоко-юго-северо-запад.

Все самое интересное в мире возникает на границе, на стыке, на пределе, на грани.


               


                Граница миров
               

Граница тут – сакральное место, вроде пристани Харона, а река Лотта – наша Лета.

Минуя ее, вещи и люди перестают быть самими собою, а делаются чем-то другим.

Шаг, и вот ты в инобытии.

Еще не болезнь, но уже и не здоровье, с ума пока не сошли, но уже и не в своем уме.

Не в уме своем, но в своем чуме.  В Коми, но не в коме. В чУме, но не в чумЕ, ведь!

Пограничная, короче, ситуация.

Воздух другой, со всеми ветрами и запахами, земля другая, со всеми красками и оттенками, ум людской другой, с иными в нем законами.


Таможня, предъявите паспорта, напряг.

Пробурят ведь тебя насквозь своими поисковиками, буркалами своими из тяжелого металла просверлят.

Лучами жесткими отсканируют на экране твой повинный в чем-то скелет.

Вывернут тебя всего наизнанку, до последней запятой в бумажке, до трусов и носков.

Чемоданы вытряхнут.

Отберут ремень поясной, крест нательный, шнурки от ботинок.

И пойдешь ты, босой, с пластмассовым тазиком в руках, понесешь на суд собственную голову, черепушку с сомнительными в ней мыслями.

Вертухаю видней, он сверху.

Доктор знает, кого резать и как резать.

Солдат по осени считают.

Вскрытие покажет.

Можно выдохнуть.

Привет демократической Европе.

Свобода приходит нагая, бросая на сердце цветы.

Хэлло, либерте!

Хау ду ю ду, эгалите?

Найс ту мит ю, фраттелите!

Си ю лэйтер, алигэйтер!

Здравствуй, Норвегия, нежная ундина, печальная Сольвейг!

Прощай, родимая сторонка.

Дым Отечества, горький, но сладкий.

Страна людей несчастливых, но счастливых.

Как плохо в России. Как сильно я ее люблю. Двойная мысль-чувство.


О, воспойте, Камены, легендарную хижину на контрольно-пропускном пункте Лотта – Лета.

Национальная классика: щелястая избушка, очко (око в ад), на стенах народные граффити.

Встань ко мне передом, а к лесу задом, май бэби блу. Дверь не закрывается – крючок давно отвалился и затерялся.

Не плачь, my sweet and hоnеy. Надо просунуть в дверную ручку шарфик, и, присев, держаться за него.

А если другой страждущий дернет за ручку снаружи, то вылетишь, орел (орлица), из будки, пропахав носом сугроб.

Решкой или орлом приземлишься, это как на роду написано.

Такая вот орлянка.

Орел, известно, славой берет, пиаром и паблисити, а решка – наличкой предпочитает, но в данном случае все едино.

Самый первый в истории человечества толчок.

Первотолчок Вселенной, так сказать.

Очко, как символ государева ока.

Диверсантов и шпионов четырех государств, наркоманов и валютчиков, террористов и мафиози – будем что? в сортире мочить.

В горби-тайм (горбатое время), точную дату надо бы красным числом в календарях, на КПП построили и презентовали вековую мечту пролетариата: Лестницу, Ведущую в Небо.

Мини-дворец, с двенадцатью королевскими тронами и ароматом искусственного ландыша (карломаркс обещал, что при коммунизме унитазы будут из золота – вот, получите).


                Пришло биде, отворяй вороте

И взошли в черном небе звезды Аль-Пиар и Аль-Джиар, и мы увидели все небо в болидах, сателлитах и лакалютах, в полисах-ливайсах-белизах, в эксклюзивных кристаллах сваровски.

Дорогой, многоуважаемый евро-сортир! По случаю вашего двухсотлетнего юбилея…

Примите поздравления с позиций элитарной духовности.

Процесс пошел, сливной бачок мурлычет все нежней, бордюр по периметру завивается все чудней (мотивы помпейских фресок), бумага целует все бархатней. На такой бы, консистенции лепестков, печатать девственные избирательные бюллетени для урн (не зря они урнами называются!).

И чтобы смывались с них волшебно все знаки судьбы, простой чистой водой.

А Петрарка и Китс, водами Леты не смываемые…

А Петрарка и Китс, их лирические вены,  на розовых лепестках растительным узором проступающие…

Соловьиные их трели, записанные на  вечную магнитофонную ленту майской ночи…

О, их царство на вечном Полюсе этого шарика, огненного внутри, летящего по эллипсу, вокруг Солнца, вписанного орбитой в сумасшедшую Юниверс.

Недалек тот день, когда в населенном пункте Умчувадск (умчу в ад – песня, а не название) Подгеенского района появится смарт-лупинариум-де-люкс со всеми положенными цацками, цепками, фантиками и фанатиками.

Там, глядишь, в деревни Выледь и Выкомша, где «осадки в виде мокрого снега и дождя», завезут, наконец, фарфоровые сливные морские раковины с эффектом бриза.

И родятся из них Венеры.

А следом уж выстроят ватер-супримо-плюс «Наталья Водянова» и на Ганимеде, вечном кроссвордном спутнике планеты Юпитер.

И сказала мне гиена: вот что значит гигиена.

Друзья познаются в бидэ.

Бидэ одно не ходит.

Пришло бидэ – отворяй воротэ.

Ельцин был, помните? – еще до биды.

А Путин уже после.

И заржади цурикаты: нас сажали в тюрьмы каты!

–  Как ты живешь?

–  Да, как Кай.

–  ?

–  Пытаюсь из букв: д, е, р, ь, м, о  – составить слово ЩАСТЕ.


               
                Цветочек аленькай


А в общем, скукота вся эта их Европа.

Ничего, ницшего в ней офигенного нет, кроме сортиров нефиговых.

Скукота полная и фиглета.

В Норвегии скукотища из всех щелей лезет.

В воздух подмешана, будто тайный газ.

В каждом магазине, в каждом ресторане стоит, разлитая по миленьким таким бутылочкам.

Как они там выживают, не знаю. От такой скукотуры, конечно, в петлю полезешь.

У нас нету гэлэкси-клозетов и нана-водотронов, но у нас хоть не так скушно.

Европа-гейропа. Хочу в ЕЭС и кружевные трусики.

Тут дороги моют шампунью и занимаются эскюйсством.

Свободный рынок. Знаем, кушали. Скучно, хоть повесься.

Прозрачные урны для голосования. Скушно!

220 телеканалов по телебачинью. Скучно до одури. Мухи дохнут на лету.

То ли дело у нас: каждый день революция, война, Большой Взрыв, Отечество в опасности, Родина-мать зовет, конец света.

А может, правда, он в кока-коле содержится (и в пепси, и в фанте) – какой-нибудь там, Е-11222, подсаживающий на скуку?

Вызывающий тоску и одновременно, стойкое к ней привыкание.

Какой-нибудь амфито-феромон, эндокрино-кокаин, мета-серотонин.

Eternity-фермент.

Продлеватель вкуса forever.
 
Е, Е, Е — что за дикое слово.

Может, это и есть страшная тайна западного мира?

Coca Сola Zirro. Ну, это уже прямое оповещение о конце света.

Впрочем, все это уже было – вампиры, которые у людей из мозга (не из крови) отсасывают радость. И наваривают на нем бабло-с.

Фиг тебе, Лета. Фиг-летт, новый инструмент музыкальный, вроде флажолета, только вместо серебряного горлышка, певучих струнушек .

Сакральная фигура из трех пальцев. Лучшая защита от встречных бесов.

Бени-люкс! Суперфлю на тебя.

А ёкарный бабай, вернувшись из загранкомандировки, войдет в свою нетопленную избу, ляжет на лавку, укутается стареньким одеяльцем, и ёшкин кот ляжет у него в ногах, и замурлычит – и, поплакав немного, уснут они оба сладким сном.

А утром проснутся, готовые к новым астральным путешествиям, сакральным преображениям, инкарнациям, в крутых фирмах собеседованиям.

Викинги, в большинстве своем среднестатистическом, на вопрос о России выскажут, вероятно, то же самое, но с другого конца – мол, у-у-у – уродство-убожество-ужас (кроме тех мест, где потрясающе красиво),  и п-п-п – позор, проблемы и пытка; однако, нескучно.

У-у-у (с угрюмостью кружки Эсмарха).

П-п-п (младенчику пальчиком по губкам).

Но (с нежной интонацией Аксакова Сергея, не Ивана) что может понять о России иностранец?!

Это ведь заколдованное царство, за семью печатями, которые заезжему человеку так просто и не сломать.

Силой не вскрыть сии замки и хитростью ключ не подобрать.

И вообще, быть может, за всю жизнь и все силы прилагая, не отворить Карабасу тайную дверцу.

Не выкрасть купцу аленький цветочек.

Не каждому она дается, Россия (и почему, собственно, она должна каждому даваться?).

Семь печатей:

Печать Дракона (он же Змей-Горыныч),

печать Буйвола (Бурой Коровушки),

печать Волка (с волчьим билетом),

печать Лисы (всему свету красы),

печать Зайца (русака, беляка, косого, заиньки-длинные ушки, короткий хвостик),

печать Индрика (сказки),

печать Сирина (рая).

Можно о каждой из них долго рассуждать, исписать горы бумаги. Но тому, кто не здесь вырос, все равно не объяснишь, а нам и так ясно.

Любит  Чудище свою Настеньку. Любит и она свое Чудо-Юдо.

И Цветочек Аленькай не высох, не завял.

Горит он, горит в русском сердце алым огоньком.

Ничем доказать я этого не могу, но знаю, и мне довольно.


                Сольвейг

В этом ледяном кубике многие любили друг друга, но счастливы, как в раю, были только два влюбленных вертолета (и целовали облака слегка).

Может, вертолеты – это души подбитых танков? Бабочки, вылупившиеся из их бронированных коконов?

Где ты, Церетели?

Взыскую славы твоей.

Должна стоять скульптура Сольвейг во фьорде Осло!

Монументальная, как Родосский Колос, и даже выше.

Видная отовсюду.

Из Осло, из Стокгольма, из Хельсинки! Из Санкт-Ленинграда, Москва-сити и из города Гуся Хрустального.

Из Нью-Йорка, Сан-Паоло и Пекина.

Из любой точки мира!

Чтобы стояла она у причала, протягивая руки или, может, только правую руку, с горящей свечой в ней, к волнам, к швартующимся судам, к горизонту.

А может, сидела бы лирически на ступеньках, спускающихся в море.

Провожая тех, кто отбывает.

Встречая тех, кто прибывает.

Ждущая.

Добро пожаловать домой, норвежцы!

Нет, даже не норвежцы, возьмем шире – добро пожаловать, люди!

На территорию любви без измен.

Сольвейг всегда – всегда! – ждет вас.


Ну, не в Осло, так в Мурманске!

В порту, на причале!

Север – лучший в мире продлеватель вкуса.

Надежный холодильник для скоропортящихся эмоций.

Ждать – так ждать, и всю жизнь, и после жизни.

О, как больно, всем нам, женщинам и мужчинам, молодым и старым, женатым и одиноким, что мы-то не такие, как Сольвейг!

Что мы-то – не дождались.

А если к берегу Индийского океана мраморный придет Пер Гюнт, чтобы выполоскать свои пыльные сапоги в волнах!

О, тогда между ним и Сольвейг, между мужчиной и женщиной, севером и югом!

Городом и деревней, умственным и физическим трудом!

Интеллигенцией и народом!

Электоратом и властями!

Пиплом и олигархами!

Меж ними неизбежно возникнет любовный ток.

Который конгениально преобразит геополитическую ситуацию.

Земношар станет другим!

Может, кубиком, с двадцатью четырьмя гранями.

С семью миллиардами сверкающих граней.



                Герда


А в Тикси, в Игарке или в порту Ванино на причале, на мокрых каменных ступеньках пусть сидят, обнявшись Герда и Кай.

Я не была гордой,
Но я была Гердой,

И в сапогах из жасмина
Исходила полмира.

Мне любимые дороги,
Солнечные враги.

А на торосы-айсберги
Есть надежные обереги –
Две руки.

Знаю, заставит совесть
Соль есть.

Не принимают Полюсы
Нашего страха полисы.

И не скует лед
Ахеронов и Лет.

Над землею кружится
По одной из орбит
Мерзлая рукавица
Детских моих обид.

И в сумасшедшем Мурманске
На улице Полярные Зори
Еще взойдут на морском песке
Мои полярные розы.

Я не была вечной,
Но я была верной.

Все-таки, я жила,
Чтобы ушла зима.