Федор Достоевский. Двойник

Каждый человек играет в своей жизни какую-нибудь роль. Может и неосознанно, ибо это в него заложено природой, или, если хотите, это в нем такое божественное стремление. Как бы там ни было, но это именно то, что заставляет каждого вставать рано утром и что-то делать. Или оставаться лежать и ничего не делать. Таким образом, некий Двойник есть у каждого, он бегает где-то на службе, улыбается кому-то, говорит разные слова, хотя на самом деле с удовольствием бы промолчал, послал всех подальше и ушел домой.

Тема, к которой обратился в своем произведении Достоевский, не раз уже поднималась в мировой литературе, хотя и в разных вариациях. Например, "Двойник" Сарамаго, где, правда, в качестве дублирования взята сторонняя сила. Или "Чужое лицо" Кобо Абэ, где равно тоже самое, роль стала вытеснять человека из собственной жизни, только автор пошел иным путем, что и неудивительно.

"Двойник" относится к раннему периоду творчества Федора Михайловича и для меня служит в основном дополнением к изучению его могучей личности. Сами по себе эти "Бедные люди" и "Двойник" особой ценности не несут, не произошло еще того, что, по моему убеждению, сыграло решающую роль в формировании Достоевского как творца - не пережил он еще казнь с последующей заменой на ссылку и не заболел еще эпилепсией. В ранних творениях без каких-либо проблем читается вся подноготная автора - в "Белых ночах" он живет влюбленностью и сидит летом дома в гордом одиночестве (это произведение мне нравится больше других), а далее, в "Бедных людях" и "Двойнике" у нас забитый службой чинуша.

Два эти произведения убивают своим языком, это непременное кудахтанье и топтание на одном месте прекрасно характеризует неуверенного в себе молодого человека, если отделить от писателя всю остальную его внушительную часть, то с этими ранними произведениями его бы ждало забвение. "Двойник" сам по себе мог посчитать великим произведением только тот, кто пишет в похожей манере.

Действительно, словесное движение без какого-либо прогресса напоминает процесс самоудовлетворения без надежды на какой-либо исход. Эта безысходность переливается в многократные повторения одних и тех же слов, которые должны отражать раболепие и скованность, на деле же отражают только истинную лоховатость. Почему все это должно выглядеть как некий мистический образ, понятия не имею. Здесь все вполне конкретно, Достоевский совсем не имел в виду то, о чем я писал в начале, о Двойнике в каждом человеке. Получилось у него это неосознанно, ну так давайте, еще что-нибудь сами придумаем и повесим это на многострадального Федора Михайловича.

Помните ту самую грубую шутку, когда человеку задают вопрос - каким он видит себя через несколько лет, а он отвечает, что представляет себя живущим в твоем доме и пинающим тебя в качестве слуги. Так вот, Достоевский в "Двойнике" достиг того самого состояния, когда его прекраснейшим образом можно выдать за мазохиста и передать на рассмотрение в святейший синод. Эта природа неестественного смирения пришла к нему еще более нелепым образом - через поклонение чинам и преклонение перед структурой.

И это тот самый Достоевский, который давление общества воспринимает как вызов, бунтует, идет и совершает назло обществу преступление. Чего там скрывать, именно поэтому я люблю Достоевского. Он нарисовал кучу правил для желающих, целый механизм поклонения церкви выработал, но в душе остался человеком свободным от оков. Ответы в его произведениях, где постоянно происходит нечто, что плевать хотело на принятые правила и приличия.

"Двойник" прекрасным образом показал отправную точку, тот порт, где Федор Михайлович помахал всем платочком и отбыл в неизвестном направлении. Он потом появится, возродится вновь, совсем не смиренным коленопреклоненным, хотя и с кучей терзаний. И может хорошо, что здесь он достиг такого раздражающего состояния, когда можно было забыть о том, что он когда-то делал неловкие пассажи в литературе вообще.

В результате, "Двойник" уже исключительно для историков-летописцев великого автора, кому не дает покоя его изначальная природа, но если кто-то там не обнаружит для себя ничего ценного, то нечего и удивляться.