Наставники

 
Как-то утром я проснулся со счастливой мыслью, что, если хочу стать известным адвокатом, то мне нужно переехать в столицу, поступить в вуз и найти себе наставника. Об осуществлении этого блестящего замысла я в то же утро решил поговорить с отцом. Он одобрил мои планы, через неделю я переехал в столицу. 
Я из тех, кто добивается успеха любой ценой. Но в некоторых ситуациях поражение оборачивается победой. Главный урок – учиться на ошибках. Только я категорически против наступать на грабли.
Помню, еще в первый приезд с отцом в Баку я загадал желание: обязательно вернуться сюда жить. С того времени ничего не изменилось в городе: вдали – прямая линия горизонта, то же безбрежное море, так же лежит песок, бьются о берег волны, гуляют люди по бульвару... 
Баку – город с узкими улицами и счастливыми торговцами с фруктами, помидорами, огурцами, чёрным и белым виноградом, свежей душистой зеленью.
Я зашёл в первое попавшееся кафе, выпил чашку обжигающего кофе, сопроводив его двумя рюмками коньяка местного разлива, и угостил бармена. 
Жизнь в столице мне понравилась с первого дня. 
Я мечтал о блестящей карьере. Как много мне подобных, так и не сумевших добиться успеха. А тут сын провинциального доктора, окончив юридический факультет, сразу же нашёл работу помощника адвоката. Это как говорят у нас люди: «Бог помог». 
Мой руководитель был настоящим профессионалом.
Он был моим наставником: учил мастерству , тонкостям дела , хвалил за успехи и старание. А я стал его верным псом: другом из числа тех, на кого взваливают неприятные поручения. Вскоре я стал вести дела, обреченные на провал.
Поначалу успех вскружил мне голову. Я с довольным видом гордо расхаживал по улицам города, чтобы каждый знал о моих достижениях. Встретив на бакинском бульваре знакомого, я с восторженным видом жал ему руки, потом объявлял: «Знайте, я адвокат, и я к вашим услугам». Люди в недоумении улыбались и уходили. Так проходили мои дни. 
Однажды днём, когда я в очередной раз прогуливался по улицам, внезапно стал накрапывать дождь. В такую погоду кажется, что солнце уже давным-давно никто не видел, а ведь чудеса случаются только летом и только под солнцем...
Дождь все усиливался, вода залила тротуары, бульвар. Мне пришлось укрыться в маленьком и вполне уютном кафе. За мною гуськом протопали курсанты, столпились у дверей: кто-то сцепил перед собою руки, кто-то прислонился плечом к стене. Постояв несколько минут, они вышли. 
В кафе был один старик: невысок, худощав, сгорблен. Большие руки напоминали клешни краба. Сквозь редкие седые волосы просвечивал лысый череп. Он пристально смотрел на меня, а я все не мог понять, где прежде видел его. 
Я узнал старика: бывший советник президента республики, видимо, тоже спасался здесь от дождя. 
Заручившись его разрешением, сел за столик и заказал себе чаю. 
— Какая скверная погода, – сказал я. 
Старик только пожал плечами. 
— Особенно для тех, кто вышел на улицу без зонта. 
Он не ответил, задумчиво глядя на улицу через окно. Ливень стихал. Увидев, как женщина переходит лужу, подбирая юбку, начал медленно говорить: «Люблю наблюдать из окна за людьми, когда идёт дождь. Дети радуются и шлёпают босиком по лужам, женщины приподнимают юбки, студенты укрывают голову пластиковыми папками с курсовыми и рефератами. Мы должны быть как дети».
Он поднял глаза и посмотрел на меня 
— А я не люблю ходить под дождем. Особенно боюсь пешеходов с зонтами: для глаз нет ничего опаснее острых спиц.
— Особенно, если пешеход женщина, – сказав, он усмехнулся. 
Так понемногу завязался наш разговор, который становился всё более оживлённым. Мы говорили обо всем: о политике, о культуре, о семье, о жизни. Когда мне принесли счёт, мой собеседник решительно поднял руку:
— Одну минутку, – сказал он, – кажется, у меня где-то есть мелочь. Если это так, значит, вам  крупно повезло. 
Он вытащил из кармана горсть бумажных денег, порылся в них и, найдя один манат, улыбнулся, показав блестящие белые зубы, и объявил: 
— Вам повезло. Только вам  и везёт сегодня. 
Затем мы вышли из кафе и решили прогуляться. Керим Каримович, так звали моего нового знакомого, шёл, немного сгорбившись и выбирая, куда ступить, чтобы не испачкать обувь.
— Вы вероятно не из Баку?
— Да вы правы, — ответил я. — я переехал в столицу, чтобы учиться. Отмучившись, решил остаться здесь. Мне нравится этот город: яркие огни, бульвар, море. 
— Разрешите спросить, кем вы  работаете? 
Я помолчал, прежде чем ответить. Ведь удивить человека такой величины  моими достижениями было бы, по крайней мере, нескромно. И я сказал просто: 
— Я работаю адвокатом. Обычно выигрываю безнадежные дела, от которых отказываются маститые адвокаты.
Я заставил себя улыбнуться.
Некоторое время мы шли молча. Вдруг мой спутник остановился. 
— Я сейчас живу в Лондоне, работаю советником нашего посла в Англии. Если вы  хотите продолжать учиться и работать на новом месте, располагайте мною. 
Для меня такое предложение было полной неожиданностью. 
Я начал бормотать слова признательности...
Керим Каримович с улыбкой похлопал меня по спине: 
— Ну, ну... Будет вам, молодой человек... Успокойтесь. У вас есть время подумать.
Прогулявшись, дошли до его дома, и он пригласил меня к себе. Обычай велит не пренебрегать приглашением, даже если не хочется заходить в дом.
Дом был роскошным и очень простым. В рабочем кабинете Керима Каримовича стоял массивный стол из красного дерева с выдвижными ящиками. В гостиной – большой изразцовый камин, кожаный диван и четыре кресла. На полу – персидский ковёр, с потолка свисали хрустальные люстры. На высоких книжных полках – многотомные собрания сочинений классиков. На противоположной стене висела большая картина, на которой изображено бушующее море. 
Когда мы расставались, он сказал, что моя жизнь очень изменится: появится больше возможностей проявить свои способности. 
Я ещё долго бродил по улицам города, думал о предложении случайно встретившегося мне человека. 
Вернувшись домой, я взял чистый лист. Не мог припомнить, когда в последний раз писал письмо. Хотел посоветоваться с родителями, но решил съездить к ним, повидаться и поговорить о сделанном мне предложении.
 
 
***
Я вылез из постели, чтобы согреть чайник. Деревянный пол холодил ступни. Занимался зябкий рассвет. Отворил деревянную дверь, вошёл в кухню, которая показалась мне меньше, уже и ниже.
Конфорка ожила трепещущим голубым пламенем, отбросившим слабые тени на стене. Я достал сигарету, нагнувшись, прикурил от газового кружка. Жадно затянувшись, сел на кресло. Табачный дым с каждой затяжкой будто посылал сигнал мозгу, сон уходил куда-то вдаль. Чайник свистел, как сирена. Тихо вошла мама. 
— А что ты не спишь? — спросила мать.
— Не знаю...
— Поспи, — прошептала ласково. 
— Ещё успею. Вон, кажется, пассажирский поезд идёт...
Мы долго прислушивались к стуку колёс. Дрожь переходила в шум. Затем все стихало, глохло, точно грохот поглощала земля. 
«Прощай ещё один поезд», — подумал я. 
Мальчиком я любил на ранней заре, когда кричат петухи, распахнуть окно в прохладный сад: воздух чист и прозрачен, будто его нет. Торопишься умыться: прозрачная, ледяная тяжелая вода мгновенно прогоняла ночную лень. Позавтракав сыром и хлебом из тандыра, бежишь гулять. 
Вчера, после долгой разлуки оказавшись, наконец, дома, прежде всего, услышал запах свежевыпеченного хлеба. Всюду тишина и чистота, кажется, кресла, стол, зеркало никогда не трогались с места. И вот встречает меня мать с отцом.
На столе уже стоял чечевичный суп и плов. Все так и напоминало детство. Я сел за стол, проглотил несколько ложек, от волнения даже не мог есть. Мать спросила: не захворал ли я? 
— Спасибо, мама! Дай мне сначала насмотреться на вас, — ответил я.
Разговор о переезде в Лондон я решил отложить. Отрезав кусок хлеба, начал медленно жевать. Тем временем мать уговаривала меня: «Сынок, съешь хоть ещё немного. Ведь это твой любимый суп». И вдруг она начала разговор о том, что ее старший брат, который долгое время был главой нашего города лежит в больнице, и мне надо обязательно навестить его. 
 
 
***
На следующее утро, когда я проснулся, в доме уже пахло свежевыпеченным хлебом и чаем с чабрецом. Звенела посуда. 
Я наспех позавтракал и стал собираться к дяде. Мать уже приготовила пакет с гостинцами для него . 
Центральную больницу отремонтировали и покрасили. Теперь она пурпурного цвета. Мне в голову не пришло бы покрасить онкологическую больницу в такой цвет. Видимо, главврач думает иначе... Где лежит больной? В онкологической больнице пурпурного цвета. Даже немного смешно.  
Зашел в здание с центрального входа. Седой охранник с чёрными усами вопросительно посмотрел на меня.
— Извините, — говорю я, — скажите, Аскеров Афган в какой палате лежит? 
— Кто? Аскеров Афган? — Он надел очки и внимательно посмотрел в журнал. Затем встал. — Вы к нему? А что же сразу не сказали? Он лежит в палате «312», один. Третий этаж. Вы же понимаете, что утром посещать больных нельзя? Думаю, главврач ничего не скажет, если увидит вас. — Говорит он с особой гордостью. — Простите, молодой человек, вы кем будете Аскерову Афгану? 
— Племянник... Приехал из Баку, — ответил я и направился к лифту. 
Мне всегда кажется странным, что мужчина интересуется чужой жизнью. Женщин хоть как-то можно понять, мужчин – нет. На мой взгляд, это одно из отличий мужчины от женщины. Пока лифт спускался на первый этаж, рядом встал мужчина в белом халате. 
Закрылись двери лифта. Человек в белом халате нажал на кнопку третьего этажа. Вид у него был озабоченный. А как иначе? Попробуй работать хирургом-онкологом? Это не простая задача. Кабина медленно ползла вверх, остановилась. Мы оба вышли и оказались на площадке, куда выходили разные двери с золотистыми ручками. 
— Где номер «312», вернее палата «312», — бросил я, не глядя в его сторону, и в надежде, что он ответит.
— Не знаю, — ответил врач и ушёл. 
— Благодарю, — сказал я, скрипя зубами. Пожилая женщина в форме медсёстры в очках медленными шагами прошла мимо, встала перед лифтом и нажала кнопку. 
— Скажите, — теперь я смотрю на неё, — где палата «312»? 
— Прямо, четвёртая дверь. 
Я нашёл 312-ю палату и не мог сразу войти. Мои руки похолодели. Немного постояв перед дверью, вошёл. Главное собраться с духом, поздороваться, а дальше – само пойдёт.
Палата была длинная с одним большим окном и дверью в дальнем конце. Дядина койка была прямо в средине палаты, он лежал на левом боку. Кажется, сразу увидел меня, узнал, даже чуть приподнялся. Из других палат доносились голоса врачей и санитаров. Сквозь жалюзи пробивался серый утренний свет. Я подошёл ближе, подал руку и, не дождавшись ответного движения, взял его за запястье и поцеловал исхудавшую щеку. Я посмотрел ему в глаза. И встретил пристальный взгляд человека, который прожил почти восемь десятков лет на этом свете и для которого иной мир уже не является тайной. Взгляд, все ещё не потерявший своей остроты и таинственной притягательной силы. Одним движением глаз он предложил мне присесть. Я опустился на край кровати, аккуратно отодвинув одеяло. Несколько минут мы смотрели друг на друга.
Признаюсь, я не знал, с чего начать разговор. Почему-то, он мне раньше не нравился. От него веяло каким-то холодом. Во всяком случае, при нашем первом знакомстве мне так показалось. 
В детстве я мечтал стать матросом, играл во дворе с корабликом. Веревка, к которой крепилась игрушка, запуталась, и я никак не мог развязать ее. Вдруг ко мне подходит мама и говорит, что у нас гость, пусть он мне поможет. Я подчинился, зная, что выбора у меня нет. Он был одет с иголочки. Мне казалось, что его одежду гладили на нем. Обувь у него был начищена до блеска, а густые волосы каштанового цвета зачёсаны набок, от него сильно пахло одеколоном.  Он за секунду развязал веревку, отдал ее мне и, погладив меня по головке, сказал: 
— Если что обращайся, — а я себя в тот момент почувствовал идиотом.
Сейчас перед собой я вижу измождённого болезнью старика. От того человека остались только глаза. Смотрю на него и думаю: вновь победило неумолимое и беспощадное время. 
—  Ты в Баку живёшь? Как там жизнь? Говорят, там все поменялось с советских времён, — на его губах появляется улыбка, наверное, он вспомнил молодость. — Давно я там не был. Чем ты там занимаешься? Ну, расскажи мне... Родителям помогаешь? — спросил он спокойным и уверенным голосом. 
Я коротко ему ответил, что работаю адвокатом, родителям помогаю. Больше я не знал, о чем ему рассказать. 
Наступила тишина, и с каждой минутой она становилась все более гнетущей.
— Знаешь, когда человек неизлечимо болен, он хочет быть один, — слабым голосом заговорил Афган. — Сейчас важно принять свой диагноз достойно, без паники. И ещё я хочу освободить всех от ненужной жалости. У меня осталось много вопросов и понимание, что я не смог сделать все... — он глубоко вздохнул. — Ты не помнишь ее, она была намного старше тебя. Моя дочка, Телли. Она умерла, когда ей было пятнадцать лет. Это было тридцать лет назад. Для меня...
Я увидел в его набухших глазах слезы.
— Это было высшим наказанием Бога. Тридцать лет я живу с этой болью.
— Понимаю, — пробормотал я и опустил глаза. 
— Мне осталось жить три-четыре месяца, если буду принимать лекарства. Если нет, то месяц. Поэтому я решил отказаться от лечения. Я не хочу быть обузой для сыновей, никогда таким не был. Всегда жил так, как хотел, а сейчас все иначе. Не хочу так... Я смотрю на своё фото, оно последнее с Телли, где мы в обнимку сидим в парке. Сейчас понимаю, что жил, пока она была жива. После я просто считал свои дни. Сказал сыновьям, что меня надо похоронить рядом с любимой дочкой. Хочу видеть ее! Сколько лет живу с этой мыслью. Давным-давно читал одну книгу, где было написано, что если могилы рядом, может быть, души встретятся. 
Он поднимает глаза, смотрит на меня и молчит. Всё-таки Бог несправедлив: потеря ребёнка – это самое ужасное, что может случиться с человеком. В этот раз мне дядя Афган показался бесстрашным человеком. Он не боится смерти. Правильно говорят, бесстрашным мужество не нужно, мужество нужно людям, которые боятся, но все-таки преодолевают свой страх. 
Его мужество усилило мою уверенность и я, не поговорив с родителями, решил переехать в Англию.
Теперь я живу в Лондоне. За это время я потерял отца. И год назад умер Керим Каримович.