Щенка и её щенки

Мой пёс Гоша каждый день гулял один. Раньше он был бродягой и не мог усидеть в квартире.
Если он не приходил, я знал, где его искать. На соседней улице Волховской стоит старая-старая, наверное, столетняя, двухэтажная изба. Бревна – чёрные-чёрные, будто сажей намазаны, все в крупных трещинах.
Если зайти со двора – там ещё два небольших деревянных дома: они стоят углом друг к другу.
Ближе к дороге – дом исправный, с пристройкой и даже гаражом.
В глубине двора – развалюха: дверь кривая, сделана словно из картона, на ней допотопный висячий замок, как на сарае. Крыльцо такое, что старому человеку лучше на него не подниматься: ступени разной ширины и высоты, а некоторые доски еле держатся – наступишь на них: они чуть ли не вылетают. Перил там нет.
Сбоку под этим крыльцом дыра в земле – вроде огромной норы или медвежьей берлоги.
За этим домом – два-три заброшенных сарая, полных всякого хлама: ломаной мебели, гнилых досок и наполовину выпотрошенных матрацев, пустых жестяных банок, ящиков.
Ещё дальше – расшатанный высокий дощатый некрашеный забор, возле него – туалет, двери в который всегда распахнуты.
Слева – ещё одно крыльцо (той самой чёрной бревенчатой избы): там всегда валяются десятки бутылок из-под водки, вина и пива и кучки окурков.
Вот в этот-то двор и тянуло неудержимо Гошу. Вообще-то очень интеллигентного пса.
Дело в том, что за той самой фанерной дверью, закрывавшейся амбарным замком, жили три нестерилизованные сучки.
Имён их история не сохранила, а судьба их печальна. Я их знал очень хорошо.
Одна была серенькая, очень пушистая и симпатичная. Я её долго кормил: она была всегда страшно голодная, приходила к нам под окна и ждала, когда я вынесу еду. Была в молодости активная: бегала по нашему району, по всем свалкам.
Как-то я видел: она пробегала мимо наших окон, задрав голову, с огромным пакетом в зубах – словно с рынка возвращалась.
Номинальная хозяйка: тощая, одуловатая, словно ободранная, женщина неопределённого возраста (лицо, голос – детские, но морщины и цвет лица – как у старухи) – называла её «Аней». Я звал «Сучкой Собакиной». Впоследствии же, в недолгие счастливые времена, её звали Руной.
Ещё две собачки были поплоше: одна – с кургузым хвостиком, не купированным, а словно отгрызенным – рыженькая, другая – тёмно-песочного окраса, уже немолодая.
Вот к ним-то в гости и бегал общительный Гоша.
Там устраивались и собачьи свадьбы.
Как-то одна такая свадьба закончилась четырьмя трупами, которые валялись на прощадке перед заброшенным зданием бывшей 8-й школы. Один разумный хозяин отпускал на эту свадьбу своего стаффа – и вот результат.
Но и без «мокрых дел» проходили эти свадьбы шумно: иногда прямо там, в этом дворе.
У крыльца, возле которого Гоша готов был пастись часами, рос чахлый куст красной смородины: он обычно выглядел так, будто тут только что Мамай прошёл.
Запах собачьей мочи – это был фирменный знак этого удивительного двора, и запах этот слышался ещё с улицы, метров за 10 до узкого горла, через которое только и можно было туда попасть (с одной стороны – стена чёрной избы, с другой – гараж, тоже деревянный, крашенный зелёной краской).

Сейчас, когда я всё это пишу, за креслом, на ковре в нашей комнате, в двух метрах от меня лежит, свернувшись калачиком, небольшая собачка. Она не спит: глаза у неё открыты. Она почти никогда не спит: во всяком случае, я не видел её спящей ни разу.
Это и есть Щенка.
Щенка родилась в том самом дворе, паломничество в который было Гошиной страстью. Получается, Щенку нашёл не я, а, скорее, он – и ему она обязана своим спасением и нынешним благополучием больше, чем мне.
Как-то у одной из трёх собак: песочного окраса, уже немолодой – родились щенки. Сколько их было, не знаю.
Собак этих не кормили, они побирались, где могли. Щенкина мама, в основном, - в соседней пятиэтажке. Она садилась под балконом и жалобно и одновременно требовательно лаяла: иногда часами. Там жила сердобольная дама с маленькой собачкой: она её подкармливала.
Я кормил её редко: не хватало денег.
Родила она щенков под домом: в той самой норе. Человек, понятно, пролезть туда не мог: разве что малый ребёнок, и то вряд ли. А собаки залезали легко.
«Хозяева» (у ободранной девочки-старухи был тощий долговязый сожитель) каким-то образом извлекли на свет Божий всех щенков, кроме одного, - и утопили. А Щенку достать не смогли. Она то ли оказалась самой пугливой и недоверчивой: забилась куда-то в угол. То ли случайно повезло.
Так она осталась совсем одна.
Мама какое-то время кормила её. Пару раз я видел Щенку: она высовывала носик наружу, но была крайне пугливой. Окрасом она напоминала маму. Пока у мамы было молоко, Щенка не голодала: она ведь кормилась одна – и, видимо, молока хватало.
Непонятно только, как она выжила в этой дыре под домом, потому что там не было ничего: никаких тряпок, ни сена – голая земля, а дело было в конце зимы, стояли морозы.
Щенки всегда греют друг друга: её греть было некому, когда мама уходила за едой.
Но она выжила.
А потом у мамы кончилось молоко.
И Щенка едва не погибла. Ей было примерно 2 месяца.
Она страшно боялась людей, выходила только в сумерки.
Помню её, тощую-тощую, как скелетик, всю дрожащую: от холода, страха и предчувствия близкой смерти – она перебежала на другую сторону улицы, схватила там, во дворе бывшей школы, сухое крылышко погибшего под колёсами машин или заклёванного воронами голубя и несла это крылышко в свою ужасную нору.
Был промозглый, сырой, туманный день, гололёд – после недавней оттепели. Грязь. Шёл мокрый снег.
И я вернулся домой, взял пакет куриных головок и покормил её. Пришлось ждать, пока она выйдет снова.
На следующий день я опять принёс ей еду и стал кормить её каждый день.
Но приходил я только один раз в день: мне было некогда.
Я бросал камешек в боковину того самого крыльца (она была не прибита, а просто приставлена к нему), Щена по этому знаку вылезала, очень боязливо и робко.
Если кто-то проходил рядом, хлюпая по грязи ногами, или, не дай Бог, заходил во двор, или раздавался какой-то резкий звук, она тут же пряталась в свою нору. И потом долго не показывалась.
Как-то мне надоело её ждать, и я решил оставить еду прямо в норе. Отставил в сторону дощатую стенку. Мне в нос тут же ударил настоявшийся за долгие годы сильнейший запах крыс. Как крысы не съели её, когда она была беспомощным щенком?
Я зажал нос рукавицей и положил пакет с головками туда.
Но потом я заметил, что в этот двор прибегает дикий тощий белый пёс – и съедает Щенкину пищу.
Пришлось мне каждый раз её дожидаться, чтобы покормить.
Постепенно она привыкла ко мне, стала позволять до себя дотрагиваться, даже гладить – но не давалась в руки.
Иногда я видел её бегавшей за Сучкой Собакиной, даже на Зарецком кладбище, через дорогу. Но сама она никуда со своего двора не выходила: боялась. Такого пугливого создания я в жизни своей не видел. Любой звук её пугал, и она кидалась поскорей в свою нору.
Как только пробилась первая травка, я нарвал охапку свежей травы и запихал туда, но не уверен, что Щена смогла использовать её как подстилку: скорее всего, она так и спала на голой земле.
Сожитель Ободранной несколько раз подходил ко мне и умильно просил:
– Возьми собачку! Ну, я прошу тебя, возьми!
Я от него отворачивался.
Я знал, что он пьёт и бьёт Сучку Собакину, из-за чего та – прежде энергичная и доверчивая – стала запуганной, не подпускала никого к себе.
Я тогда не собирался брать Щенку. Просто кормил её из жалости, не задумываясь о будущем.
Проходило лето. Щена росла. Она стала долговязым подростком, потом уже и почти взрослой собакой. Выглядеть стала лучше, хотя я по-прежнему приходил один раз в день.
Иногда, в сумерки, если было совсем тихо и ни одного прохожего, она лежала на пыльной траве у стены чёрной избы, возле самой улицы, и смотрела на другую сторону, где суетились стайки голубей, а иногда неслышной поступью крался соседский кот.
Это было её единственным развлечением.

Пучёлка и её повреждённое имущество

В доме с пристройкой и гаражом жила пожилая дама. Как-то она с огромной лопатой вышла чистить снег в очень своеобразном костюме: юбка – ярко-розовая, широченный голубой пояс и белый свитер – в таком виде она походила на полосатую пчёлку цветов российского флага. С тех пор я про себя называл её «Пучёлкой» (то есть, «Путинской пчёлкой»).
Как-то я пришёл кормить Щену, она покушала, у меня осталась еда, а мама Щены и две другие собаки были заперты. Тут во двор величественно  выплыла Пучёлка, и я спросил у неё, не видела ли она хозяйки собак.
Пучёлка недоброжелательно покосилась на меня и ответствовала:
¬– А вы чего сюда ходите? Вы чего тут собак кормите?
– А что? Их ещё кто-то кормит? – удивился я.
– Перестаньте тут ходить в чужой двор. Всякие ходят тут, кормят, потом собаки со всего города сбегаются. Я напишу заявление!
– Заявление? О чём? Что я собак кормлю?
Пучёлка злобно уставилась на меня.
– Уходи давай отсюда с чужого двора, а то я сейчас позвоню зятю: он приедет и тебе ноги переломает.
Я ответил, что, если она не перестанет хамить и угрожать, я позвоню в полицию.
Хозяйку собак я не дождался. К счастью, под дверью была солидная щель, и я запихал туда несколько куриных головок, – собаки их съели. Судя по рычанию и поспешности, с какой они уничтожали еду, не кормили их и не выпускали давно.
На следующий день Пучёлка снова напала на меня. В конце концов, она стала следить за мной и выходить вместе со своим супружником, мелким мужичонкой в огромой разлапистой шапке-ушанке, одно ухо которой стояло, а другое – висело, – и они оба злобно лаяли, что я кормлю собак в чужом дворе, и из-за этого им житья нет, и что я один во всём виноват.
В конце концов, я не выдержал и действительно позвонил в полицию. Пучёлка тут же тоже позвонила в полицию. Но полиция не приехала, я замёрз и ушёл домой.
Как-то я в обычное время, уже в сумерки, пришёл к Щене – а её нет. Такое бывало и раньше: кто-то её напугал, и она сидела, как мышь, в своём подполье, боясь высунуть нос. Сколько я ни бросал камешком в стену, она не вылезала.
Я остановился в горле двора и стал её ждать. Стоял довольно долго. Уже совсем стемнело.
Вдруг сзади послышался странный звук, похожий на шипенье змеи. Я обернулся и увидел Пучёлку, в руках она держала круглую палку, вроде черенка от лопаты. Наверное, предусмотрительная Пучёлка заранее готовилась к дачному сезону: ведь у всех настоящих российских патриотов есть дачи и машины – и у Пучёлки, несомненно, была дача, и машина тоже была.
Пучёлка, видимо, возвращалась домой с покупкой – и тут узрела врага - меня. Они подняла палку и стала колотить меня ею, злобно шипя: «Сука! Сука!» Ситуация была затруднительной. Я мог бы возразить, что «сука» - это всё-таки не я, я, как минимум, «кобелёк», но дискутировать не стал. Я просто отобрал у неё эту палку и закинул на крышу её же дома.
Пучёлка жалобно вскрикнула и убежала к себе. Я ещё подождал Щену, но она так и не вышла, и я ушёл. Щена осталась в тот день без еды.
На следующий день я снова не дождался её. Хотел оставить еду в норе, завернул за угол.
Там есть маленькое грязное окошко. У этого окошка стояли два рослых парня в чёрной форме и заглядывали в дом, хотя света там не было.
Я окликнул их, спросил, не видели ли они Щену, не выходила ли она. Они величественно приблизились, ничего не отвечая. Передний, высокого роста, с длинным, лошадиным, лицом, строго спросил, зачем мне чужая собака. Я объяснил. Он в ответ заявил, что задерживает меня, так как Пучёлка написала на меня заявление.
Это был мальчишка, ещё безусый, в чёрной форме, очень напоминавшей форму нацистских штурмовиков, - росгвардеец. Из Пучёлкиной квартиры вышли сама заявительница с листом бумаги в руке, её супружник и, видимо, тот самый зять, который умеет ломать людям ноги, – апатичного вида, толстый, как боров, но молодой. Он был в тонкой рубашке пузырём, несмотря на мороз.
Я пытался объяснить молодому человеку, что сам неоднократно обращался в полицию в связи с противоправным поведением Пучёлки. Но ему важно было показать свою крутость перед товарищами, очень похожими на 15-16-летних подростков. Их было двое: ещё один подъехал на полицейской машине.
Я стал при них звонить в полицию. Продолжалось это достаточно долго. Я страшно замёрз, меня стало трясти. Юный Победитель начал угрожать применить силу. В руке он держал то самое заявление Пучёлки: оно почему-то было с печатью – и помахивал им. Я, наконец, согласился, но предложил зайти за моим паспортом: наш дом рядом.
Мы отправились ко мне. Я прошёл в комнату, а Бдительный Стражник стоял в открытых настежь дверях и следил, чтобы я не залез под шкаф или не выпрыгнул в окно, ежесекундно торопя меня.
В общем, вёл себя как Настоящий Нат Пинкертон по отношению к Опасному Преступнику.
Когда мы вышли, он победительно шёл рядом, и на его лошадином лице ясно читалось удовольствие от Великой Победы. Очередной. Русские очень любят одерживать победы: неважно, над кем.
Меня он усадил туда, куда сажают правонарушителей – в так называемый «стакан»: это крошечный закуток в задней части машины, вроде железного ящика, где невозможно повернуться, сидеть приходится скрючившись, упираясь головой снизу в собственные колени, сверху – в железный потолок. Дверца там с решёткой. Поехала с нами и Пучёлка: она, конечно, села в «салон».
Ехали недолго. Вышли.
Длинное панельное здание, вроде общаги. Зашли в предбанник: стены из ДВП все исчёрканы и изрисованы разными цветами, пол выщербленный, в углу – куча каких-то старых досок. Похоже на сарай.
Конвоиры стали звонить в высокую чёрную железную дверь  с глазком, потом колотить в неё кулаками и даже ногами, но добрых минут 15 никто не открывал. Они позвонили куда-то по телефону.
Наконец, дверь с пронзительным скрежетом распахнулась – и за ней обнаружился компетентный сотрудник. С первого взгляда стало очевидно, что он попросту спал: волосы взлохмачены, физиономия мятая, с красными пятнами, пуговицы не все застёгнуты.
Я сразу сообщил, что ни на какие вопросы отвечать не буду. Сел я не за тот стол, где сидел он, а за другой. Он несколько раз предлагал мне пересесть, но я так и остался там, где был. Потом он извлёк из стола лист бумаги, ручку (он их долго искал спросонья) и стал меня строго допрашивать. То есть, разговаривать сам с собой, рассказывая себе самому о том, какой я нехороший и правонарушительный.
Он вспомнил, например, как на меня написали заявление соседи в связи с тем, что я залил их мочой. Я показал ему адрес в паспорте: я живу на первом этаже, в квартире № 1. Залить соседей со второго этажа, тем более, мочой – это всё-таки непросто.
Тогда он оставил тему мочи и стал вспоминать о других, не менее фантастических, моих прегрешениях.
Так он общался сам с собой почти полтора часа.
Я узнал фамилию решительного стража порядка, задержавшего меня: Кижин. Пообещал, что завтра подам на него заявление. Моё поведение произвело на него впечатление. Он сидел на столом, сняв форменную серую шапку, и, морща лоб, писал объяснительную. Он уже не выглядел Победителем: растерянный испуганный жалкий и глупый мальчишка.
Наконец, протокол был готов, но я отказался его подписывать. Позвали двух обитателей общаги: подписали они.
Из протокола я узнал, что Пучёлка обвиняет меня в умышленной порче чужого имущества (очевидно, того самого черенка от лопаты).
Почти через три часа после встречи в Щенкином дворе с чёрными мальчиками я вышел оттуда. Пучёлку участковый отправил восвояси ещё раньше, сказав ей: «Можете идти!».
И она ушла.
И пошла она, солнцем палима, повторяя: «Суди его Бог!» - разводя безнадёжно руками… Впрочем, нет: она патриотка, поэтому послушная. Да и солнца в тот день не было.
По дороге домой я догнал её и перегнал.
Дома, не раздеваясь, я наскоро перекусил и пошёл опять в Щенкин двор, но так её в тот день и не видел: засунул опять еду ей в подпол.
На следующий день Пучёлка и её супружник стали заделывать Щенкину нору какими-то фанерными листами: решили замуровать Щенку заживо. Трудились они долго и на совесть. Я пришёл туда уже ночью, часа в три, и частично разобрал эти бастионы, чтобы освободить узницу Щену.
Она не вышла: её напугали шум и возня у норы. Почти пять дней подряд я не видел её.
Из заявления Пучёлки о порче её движимого имущества, разумеется, ничего не вышло. Я со своей стороны подал заявление на бравого росвардейца Кижина, и военная прокуратура признала, что он задержал меня незаконно, и объяснила, что он-то думал, что это законно, так как позвонил в полицию, и дежурный сказал ему, что меня надо задержать. Поэтому привлечь его к уголовной ответственности не представляется возможным.
В самом деле: если преступник совершает преступление, но думает, что это не преступление, – то это не преступление. Только если он вполне осознаёт, что преступает закон, его можно привлечь к ответственности.
Подписал эту оригинальную отписку некий «старший советник юстиции». Учившийся многие годы, сдававший экзамены, знающий законы.
С Пучёлкой же мы потом ещё не раз сталкивались, и каждая новая встреча оказывалась всё такой же познавательной и интересной.
А Щена, между тем, росла и стала уже совсем взрослой. Всего за полгода с небольшим. И кобели теперь бегали уже к ней.

Щенкины казни. Роды и побеги
Щенке было уже 6-7 месяцев, но она не знала других собак, кроме своей мамы, Сучки Собакиной (она же – Аня) и их рыжей компаньонки. А ведь все собаки общительны. И визиты кобелей радовали Щенкино сердце.
Не знаю, говорила ли ей мама про любовь обманную, но, если и говорила, то «напрасно тратила слова» (то бишь, напрасно лаяла и рычала), а вернее, что и не говорила, потому что и сама была к тому склонна: иначе и Щена бы не появилась на свет.
Пару раз я видел Щену в весёлой компании, и она выглядела необычно для себя уверенно и бодро, довольная своим успехом.
Но, конечно, вскоре забеременела.
Когда ей пришло время рожать, она куда-то исчезла. Я, наконец, достучался до условной «хозяйки» её мамы, Ободранной. Оказалось, она Щену заперла у себя в предбаннике. Я принёс Щене еду и зашёл туда.
Боже мой! Даже не знаю, с чем это можно сравнить. Мой дровяной сарай намного приличней, чем эта прихожая жилого дома. Стены там были без всякой подкладки: просто голые брёвна, все в пыли, саже и паутине. Пол – с огромными щелями: в некоторые небольшая собака могла бы и провалиться.
Щена была привязана, но не поводком, а какой-то верёвкой: почему-то она вся была в узлах и в грязи. Перед ней стояла немытая, с засохшими частичками чего-то тарелка с отбитым краешком.
Несколько дней я приносил еду туда.
Потом мне перестали открывать. Только дня через три Ободранная открыла дверь и объяснила, что Щена родила. Щенков она утопила. Но где же Щена? Она удивилась такому вопросу и пожала плечами так выразительно, что её костлявые плечики чуть не стукнулись друг о друга. Где? Она не знает, где.
То есть, она утопила щенков, а только что родившую Щену попросту выгнала на улицу.
Конец ноября: сыро, промозгло, ветрено, холодно.
Щену я увидел только через 5 дней, и соски у неё всё ещё были полны молока. Она была худая, как скелет, измученная, вся мокрая и грязная, и глаза совсем больные.
И тут я решил: хватит! И с неё, и с меня. Надо её всё-таки взять. Так больше не может продолжаться.
Я просто уже не мог больше смотреть на её муки.
И не хотел больше приходить в этот двор и встречаться с моей лучшей  подругой Пучёлкой.
Но всё оказалось не так просто.
Я надел Щене ошейник. Поймал её и отнёс к себе. Запер в коридоре. На полчаса мы с Гошей вышли в магазин.
Вернулись: она успела разнести дверную притолоку в щепки – и даже сгрызть часть двери.
Я перенёс её в сарай, привязал поводком: там стояла старая Гошина будка.
За ночь она прогрызла дверь сарая, которая казалась очень толстой и прочной, перегрызла поводок – и сбежала.
Я снова поймал её, отнёс на руках обратно. Пока открывал дверь сарая, она вывернулась, спрыгнула со второго этажа (у нас сараи двухэтажные, наш – на втором этаже), с высоты более двух метров, – и была такова.
И так продолжалось довольно долго. Она удирала 5 или 6 раз.
Как я сейчас понимаю, дело было в том, что я сознательно принял решение, но на уровне подсознания всё ещё не был готов к тому, чтобы её взять. Поэтому всё время допускал какие-то ошибки: подсознание подставляло ножку сознанию.
Вдруг на Щене не обнаружилось ошейника. Я поинтересовался у Ободранной, единственного человека, кроме меня, кого Щена подпускала к себе, куда делся ошейник.
Та опять чрезвычайно выразительно подняла плечи:
– Не знаю! Бежала – зацепилась за забор!
И поскорее закрыла дверь. Потом она мне уже не открывала. Ошейник украла, конечно, она: у неё же жили три собаки. Ошейник был только у Сучки Собакиной.
На следующий же день я его с неё снял. Встретив случайно Ободранную, я не преминул сообщить ей, что Аня (она же – Сучка Собакина) тоже зацепилась за забор. Только уже за другой. И отдал ей Анин ошейник.
Она засмущалась. Но так и не призналась и Щенкин ошейник не вернула. Я купил ей другой.
На следующий день я проходил мимо Щенкиного двора и увидел стоящие там две незнакомые машины. Машина там была только у Пучёлки.
По двору бродили какие-то рослые мужики, в глубине двора обнаружилась  изрядных размеров клетка, рядом – обширный фанерный ящик с выдвижной дверкой. В клетке сидели все собаки, кроме Ани, - и Щенка тоже. Вид у неё был затравленный.
Я стал выяснять, что это значит. Оказывается, Пучёлка написала заявление в городскую администрацию, а эти люди – отловщики.
Я пытался их убедить отдать Щену мне, но они отказались, мотивировав тем, что отловленных собак можно забрать только по официальному заявлению, поданному в городскую администрацию. Я разнервничался и даже серьёзно с ними поругался. Дело чуть не дошло до драки, так как в этом дворе узкое горло, через которое едва может проехать одна машина, – а я стоял именно там и не выпускал их.
Вылезла во двор и Пучёлка. «Он сумасшедший!» - сказала она, имея в виду себя, но не догадываясь об этом, и указывая на меня. Прошлась по двору. Гоша что-то вынюхивал в сугробе у гаража. Она подошла к нему и брезгливо ножкой бросила ему горсть снега прямо в морду. Он недоумённо покосился на неё и отодвинулся шага на 2-3 назад.
В конце концов, я выпустил собаколовов – и они уехали.
В тот же день я купил в зоомагазине «Скиппи» железную привязочную цепь. На следующий день написал заявление и поехал в отлов.
Он находится почти за городом, на территории предприятия «Автоспецтранс».
Была уже вторая половина декабря. Мороз, в воздухе порхал редкий снежок.
Это некое подобие концлагеря для собак. Небольшая, около 200 квадратных метров, территория, вся заасфальтированная и огороженная высоким забором из толстой проволоки. Такие же широкие раздвижные ворота. По периметру – клетки (там их называют «вольеры»): достаточно большие, похожие на те, что бывают в передвижных зоопарках, – туда может войти человек, не нагибая головы. У задней стенки каждой клетки – по два ящика-будки из ДСП. Никакой подстилки, ни клочка сена. Валяются только куски упаковочного картона, да на асфальте у будок – тонкий слой опилок, весь в собачьем помёте и моче.
Стоит большая миска с сухим кормом. Воды, конечно, нет: было минус 12 градусов.
Щенкина мама и Рыжая, дрожа от холода, бродили по клетке. Щенка пряталась в глубине будки: я её так и не увидел.
Мне её не отдали: сказали, что она на карантине, её должен осмотреть ветеринар.
В городской администрации важная чиновница, подписывавшая бумагу, сообщила, что собак в отлове стерилизуют, чипируют, их осматривают кинолог и ветеринар, и только потом – по прошествии не менее 10 дней – их отдают желающим, получившим на то разрешение.
Мне Щену отдали при втором моём приезде, через 5 дней. Ветеринар её осмотрел, кинолог – нет. Никаких стерилизации и чипирования, конечно, не было.
Все эти дни стояли морозы, задувал злющий норд.
А с собаками там не гуляют. Три сотрудника: их обязанности – ловить собак и охранять, чтобы не сбежали. Ну, поставить эту миску с сухим кормом. И всё.
Разумеется, ни один из них собак не любит.
Щена по-прежнему сидела и дрожала в глубине будки. Выманить её я не смог. Сунул туда руку (будка глубокая, я еле достал до её передней лапки), схватил её и вытащил, а она пыталась укусить меня, но зубы лязгнули в воздухе: она промахнулась.
Ошейник с неё сняли. Там так полагается. Я опять надел новый ошейник. Прикрутил винтом цепь. Она бешено кидалась в разные стороны, пытаясь удрать.
– Трудно вам будет! – пожалел меня главный лагерный начальник, здоровенный детина под два метра ростом.
Я с трудом довёл Щену до автобусной остановки. Ошейник был надёжный, я застегнул его правильно: вывернуться ей не удавалось. На остановке она более-менее успокоилась.
В автобусе я держал её на коленях, хотя она весит почти 20 кг. Она лежала спокойно.
Я на радостях завёл её прямо в комнату, очень удивив этим Гошу.
Прикрутил цепь к ножке шкафа. Вышел в кухню попить, зашёл – и сразу услышал жуткий запах.
Это Щена опорожнила кишечник, причём, умудрилась для этого залезть на диван и сделала здоровенную кучу именно в том месте, где я обычно кладу подушку.
Пришлось спешно перевести её в сарай. Я положил там старый толстый полосатый матрац, свёрнутый в трубку.
В сарае Щена прожила около двух недель, пока у неё не выработались туалетные навыки. Перегрызть железную цепь, она, конечно, не могла, зато наполовину сгрызла лестницу, прислонённую к стенке будки.

Историческая личность: Щенка и её прозвища

Оказалось, я напрасно поцапался с петрозаводскими собаколовами.
То, что Щену забрали в отлов, не помешало, а, наоборот, помогло мне. Благодаря этому событию был, наконец, сломан тот психологический барьер, который мешал мне по-настоящему, до конца, ощутить её своей собакой.
Нет, я не боялся трудностей. Я даже люблю трудности. Когда трудно, чувствуешь, что живёшь по-настоящему. К тому же, проблемы внешние отвлекают от внутренних, позволяют, пусть на время, забыть о них. А я всегда очень страдал от одиночества.
Но у меня уже была собака – Гоша. Я его очень любил и понимал, что ещё одна собака в доме – удар по нему. Он был уже старый и нуждался в особом внимании.
Как показали дальнейшие события, я был прав в своих опасениях.
Но ситуация сложилась так, что помочь Щене мог только я один. О ней просто никто не знал, кроме меня. Она никому не была нужна.
И Гоша когда-то появился в моей жизни по точно такой же причине. Я и тогда не собирался заводить собаку, но судьба, словно специально, подкинула мне его.
В нашем отлове тогда были такие условия. Собаку держат 3 или 4 месяца, максимум – полгода, и если её никто не забирает, убивают («усыпляют», так называют этот способ убийства «гуманные» люди).
Фото собак публиковали на сайте «Автоспецтранса» и в какой-то газете. И, конечно, у Щены, совершенно дикой, круглые сутки прятавшейся в будке, так что её и сфотографировать-то было невозможно, с непритязательной внешностью, – шансов не было никаких.
Только я, я один, мог её вытащить из этой ямы.
А человек так устроен, что ему как раз и нужна в жизни уникальная роль. Человеку больше всего хочется делать именно то, что только он один и может сделать.
И я просто не мог поступить иначе.

Теперь на прогулку я брал с собой и Щену. Гоша гулял сам по себе, а её я вёл на цепи.
Ко мне она относилась ещё с детства неплохо. Позволяла себя гладить, ложилась на спинку, чтобы  я почесал ей брюшко, даже иногда лизала руки.
Я открывал дверь сарая, выгребал кучу щепок – целый большой пакет – последствия Щенкиной ночной активности – затем распутывал цепь, из которой она за ночь ухитрялась сделать какой-то клубок, – и вёл её гулять. Гоша терпеливо ждал внизу.
Щена вела себя на «поводке» точно так же, как и без него. Так что, нельзя было терять бдительность ни на секунду.
31 декабря был гололёд. Я благополучно спустился по лестнице со Щеной на цепи . Тут мне понадобилось что-то поправить в одежде, и я переложил цепь в левую руку. Но именно в этот момент она резко рванулась, вырвала цепь у меня из рук и побежала, а я поскользнулся и брякнулся на лёд, покрывавший в тот день землю, как на катке.
Рефлекторно я попытался смягчить удар правой рукой. Вскочил, пошёл за Щеной: она перебежала через улицу, на территорию Зарецкого кладбища, где мы всегда гуляли.
Тут я сделал большую ошибку: погнался за ней, забыв, что человек собаку догнать не может. Она тогда ещё была чистой воды диким зверем, а за диким зверем гнаться нельзя: он удирает. Она и удрала по сугробам, завернула от церкви влево, потом снова перебежала через дорогу.
Всё ясно: подалась в свой двор.
Я пошёл туда. К счастью, на крыльце сидели её мама и Сучка Собакина. Щена присоседилась к ним, а конец цепи свешивался вниз – и я её снова взял.
Вскоре выяснилось, что, падая, я получил мышечную травму, вроде  спортивной. А было мне тогда 54 года. Ночью я не мог спать из-за сильнейшей боли в руке. Пришлось купить «Вольтарен-гель» и втирать его на ночь. Боль сохранялась у меня несколько месяцев и прошла окончательно только к концу следующего года.

Щена оказалась очень интересной личностью.
Дома в первый же день она перегрызла телефонный кабель. Я положил её коврик возле пианино, прикрутив цепь к его витой ножке. Кабели: телефонный и от Интернета – шли по полу рядом с ковриком. Щена перегрызла только один, а другой оставила. Думаю, она понимала, что без телефона я ещё обойдусь, а вот без Интернета – никак.
Так она получила своё первое прозвище – Диверсантка.
Второе её прозвище – Грызли. Представьте себе крысу весом 20 кг. Это будет Щена. Она пыталась сгрызть всё, что находилось в пределах досягаемости.
Например, ту же витую ножку пианино. Она бы и сгрызла её, но тут как раз я вошёл в комнату. Я убедил Щену больше не грызть пианино, потому что музыка скрашивает нам жизнь, и она со мной согласилась.
Потом, когда я перестал её привязывать, она стащила со стола пластиковый футляр от очков и разгрызла его в щепки – но сами очки не тронула. Я разозлился и треснул её разгрызенным футляром по башке. Больше она футляров не грызла. Зато взялась за собственный коврик.
Скоро он выглядел так, будто по нему стреляли из пулемёта.
Тогда я догадался и стал подкладывать ей небольшие сухие палочки. У нас есть печка – и дрова. И Щена превратилась из дезорганизатора в мою главную помощницу. Теперь она грызла палочки: заготавливала щепки для растопки печки!
Первое время она сгрызала за день целую кучу палочек. А теперь, спустя 2 года, грызёт по одной-две в день, и то не всегда, а только если ей скучно.
Третье её прозвище – Мамайка. Несколько раз, рассердившись на неё, я привязывал её во дворе: к деревьям, кустам, а один раз на кладбище – к металлической ограде. После чего на время уходил. Во всех этих случаях Щена успевала разнести соседние растения в пух и прах. Рядом с той оградой до сих пор торчат из земли одни только обглоданные голые палки: а раньше там росли красивые кусты.
Удивительной способностью оставлять после себя выжженную пустыню она и напоминала Мамая.
Четвёртое прозвище Щене дал не я, а мой семилетний ученик Максим. Он сначала боялся Щену, хотя она и была прикована цепью к ножке пианино. В наших играх пианино называлось «Чёрная скала», а Щена – «Страшный зверь». Игра состояла в том, что надо было найти какой-то предмет, для чего прочитать одну за другой 4 записки (первая указывала, где найти вторую, вторая – третью и т.д.: только в последней говорилось, где находится искомая вещь). Максим учился у меня читать.
Во многих записках было сказано: «Слева (или справа) от Чёрной скалы, которую охраняет Страшный зверь…» – и т.д., и т.д.
Максим привык к Щене, даже стал её иногда гладить, а она продолжала с ужасом смотреть на него.
И вот как-то, читая очередную записку, Максим улыбнулся краешком рта и сказал:
– Да, страшный зверь – который сам всех боится!
«Страшный зверь, который сам всех боится» - 4-е её прозвище, и самое длинное.
Пятое – Росгосстрах.
Расшифровка: Российский государственный страх.
Щена боялась и, в значительной мере, боится до сих пор: людей, в том числе маленький детей, самокатов, велосипедов, скутеров, фасадов домов, водосточных труб, фонарей, любых звуков, даже не очень громких, ветра и метели, маленьких агрессивных собачек, больших добродушных собак и многого другого. Иногда просто непонятно, чего она боится: выходим в 6-30 утра, тихо, темно, ни одного человека кругом, но она оглядывается в ужасе – и бежит назад, домой – прятаться от воображаемой опасности.
Весь мир, с её точки зрения, полон опасностей. От них можно спастись только одним способом: убежать и спрятаться. Раньше – в нору. Теперь – в дом, в свой угол за креслом, который она сама себе выбрала.
Страх словно выжег у неё в душе все прочие чувства, желания, побуждения.
Даже просто выходя на крыльцо нашего дома, она уже дрожит от страха. Хотя гулять, как и все здоровые собаки, любит.
В общем, Щена – историческая личность, вроде Ноздрёва. У неё столько прозвищ, сколько звёзд на небе.
Очередное своё прозвище она получила, когда я как-то купил им с Гошей телячьих косточек, там было изрядно и мясца. Гоша с удовольствием их съел, но на дно миски натекло с палец крови. Кровь его почему-то не привлекла.
Тогда я отдал его миску Щене, которая и вылакала с удовольствием всю кровь, и даже вылизала миску начисто, так что её и мыть не пришлось.
Так она получила своё последнее прозвище – Кровопийца.

У Щены была ужасная привычка – есть дерьмо. И человеческое, и собачье, но предпочитала она человеческое. Отучить её долго не удавалось. Ей нравился и запах этого вещества, и, если я был далеко, она переворачивалась на спину и каталась по земле в этом привлекательном месте, чтобы её шкура пропиталась соблазнительным ароматом.
Прошло это у неё только после стерилизации.
Щена ни разу не отравилась. Хотя в один из первых дней у нас дома, когда я собирался мыть им с Гошей лапки, она как-то откусила и проглотила большой кусок хозяйственного мыла. Я думал: её вырвет. Ничего подобного. Мыло отлично переварилось. Щена была довольна такой закуской.

Щена: психологическая характеристика

Щенка – полная противоположность моему бедному Гоше, недавно умершему.
Гоша был особо чувствительный. Она толстокожая, типичная пофигистка: её почти ничего не трогает, не задевает, не интересует.
Дома она способна неподвижно лежать часами, с открытыми глазами, но не пошевелив лапкой, не меняя позы.
Лежит она обычно в той позе, которая характерна для больных и умирающих собак: на животе, вывернув голову на сторону.
Пока Гоша был жив, Щена часто вечерами подходила ко мне, и я должен был её погладить. Я был очень рад этому.
Но Гоша умер – и она перестала так делать.
Гоша был доброжелательным к людям, по крайней мере, хорошо ему знакомым, и никого не боялся. Для Щены люди – страшные существа, источник опасности. В ином качестве они для неё не существуют.
Ко мне она привыкла, признаёт меня и даже более-менее слушается, но такой внутренней связи, как с Гошей, у меня с ней всё равно нет. Она – сама по себе. Она дикий зверь.
Она любит собак. Вроде бы на Гошу она не очень обращала внимание, но тяжело пережила его уход. Она росла одна и вот опять осталась одна.
Она покорная. Но одиночество (а для неё это отсутствие других собак) переносит плохо.
Щена любит гулять, но только в сумерки, там, где нет людей, и без поводка. А Гоша всюду ходил со мной: и в центр города, и по Москве, когда мы там жили. Вместе с ним мы прошли такое расстояние, что, сложи все наши переходы вместе, можно было бы добраться до Луны, а то и до Марса.
Со Щеной это невозможно.
Она почти никогда ни о чём не просит и ни на что не жалуется.
Гоша часто просил выпустить его или ещё о чём-то, и вскрикивал, даже если кто-то просто прикасался к его больному уху.
Он был умный, интересный, фотогеничный, с необычной и привлекательной внешностью. Щена совсем незаметная, внешне очень похожа на динго, только основной цвет в окрасе у неё не рыжий, а песочный с примесью тёмно-серого и, местами, соломенного. Окрас очень похож на защитный – как у дикого зверя.
Гоша был похож на меня как две капли воды, Щена – полная противоположность и ему, и мне.
Гоша часто плакал во сне, и так горько, так жалобно, что я порой не выдерживал и будил его. Щена никогда не издаёт никаких звуков, кроме тихого попискивания, когда очень хочет на двор, и лает она, только если её выпустить в подъезд, и тут как раз кто-то входит: тогда она лает истерически, со страху. А по большей части неделями молчит, как рыба.
Но странно: её я тоже люблю.
Сущность любви очень удачно выразил Владимир Леви: «Любят ни за что и несмотря ни на что».

Щена была очень привязана к своей маме, да и к Сучке Собакиной. Это была её компания, её стая.
Вдруг, примерно через месяц после того, как их отловили, Щенкина мама и Рыжая появились у нас снова. Как Щена была рада видеть маму: прыгала и скакала, как месячный щенок!
Но прошло немного времени, и они опять исчезли. На этот раз – и Сучка Собакина тоже.
Как потом выяснилось, сама их «хозяйка» - Ободранная – сдала их в отлов. И они пропали, теперь уже навсегда.
Больше Щене не суждено было увидеть самое родное для неё существо. Так распорядились люди, ничего не знавшие ни о Щене, ни о Рыжей, ни о её маме, никогда ни одной собаки не любившие.
Щенкина мама и Рыжая были тихие собачки, доверявшие людям, никому никогда не причинившие никакого вреда, небольшие. Им тяжело жилось: холодно, голодно – но всё-таки их пускали в дом на ночь, их подкармливали добрые люди.
У них не было шансов, что их заберут из отлова. Далеко не молодые, ничем не привлекательные.
Их наверняка давно убили.
Зачем? Чтобы обеспечить Пучёлкин покой. Говорят, это она застращала Ободранную, вынудив её отказаться от собак.
Сучку Собакину тоже забрали в отлов.
И вдруг мы встретили её на улице, на поводке: её вела полная пожилая дама. Я заговорил с ней. Оказывается, она увидела фото в газете, пожалела собаку – и взяла её.
Так Сучка Собакина, которая голодала и холодала 5 или 6 лет своей жизни, которую били, запугали вконец, – стала домашней благополучной собакой. Хозяйка у неё оказалась замечательная.
Но в последнее время я её больше не вижу. Надеюсь, с ней всё хорошо, и её просто отвезли куда-то в другое место: может быть, на дачу.
В новой жизни Сучку Собакину назвали Руной.
Руна всегда была страшно рада видеть и Щену, и меня, прыгала, вся извиваясь, как змея, от счастья. Она очень симпатичная собачка. А вот Щена особой радости не проявляла, потому что Руна была на поводке: Щена боялась её хозяйки.
Я раньше долгие годы подкармливал Руну – и был очень рад перемене в её судьбе.

Беременность. 8 маленьких хвостатых Путиных

Долгое время я водил Щену исключительно на цепи.
Но как-то рано утром я просто забыл взять её на цепь и выпустил вместе с Гошей из квартиры, а дверь в подъезд была открыта.
И Щена выбежала во двор.
Я обомлел, но взял себя в руки и сделал вид, что так и надо. Щена бодро побежала вперёд, и всё прошло хорошо: мы погуляли, вернулись назад. И с тех пор я гуляю с ней по утрам без поводка.
Больше никогда она не убегала в свой двор. Теперь, чуть что, она бежит к нашему дому, в подъезд.
Как-то мы ходили в банк, то есть, я ходил, а Гоша и Щена – со мной. С изнанки старого дома, где находится банк, растут деревья и кусты, и я привязал Щену к нетолстому молодому деревцу.
Выхожу, огибаю дом – а Щены нет! Деревце – сломано! Я быстро побежал назад: она оказалась в подъезде. Поводок измазала: пришлось его стирать.
Но теперь она знала, что живёт здесь, а прежнее забыла.

Прошёл уже год, как я её взял, но она оставалась нестерилизованной. У меня не хватало денег. Операция у нас стоит примерно 3 тысячи. Для меня это солидная сумма.
У неё были две течки. В январе 2018 г. началась третья. Сначала я её не отпускал. Но как-то вечером, когда мы, как обычно, гуляли на Зарецком кладбище, напротив нашего дома, я пожалел её. Она весело побежала вперёд и вдруг понеслась, как стрела.
Мне показалось – за кошкой. Ну, кошка так кошка: она её не догонит, кошка залезет на дерево, и Щена вернётся – так я решил. Какое-то безумие на меня нашла: я очень устал в тот день и забыл, как ведут себя течные сучки.
Смотрю – её нет и нет. Я забеспокоился, побежал в ту сторону, куда она удрала. Сугробы. Темень.
Наконец, минут через пять нашёл её – с тем самым белым кобелем, совершенно диким, который ночевал во дворе, где она родилась, и которого кормила добрая женщина из автошколы.
Они уже успели сделать своё полезное дело.
Я закричал на них и даже замахнулся: они с трудом расклеились – и белый кобель удрал, припадая на заднюю лапу. Щену я поймал и даже побил. Но это, понятно, уже не имело значения.
Поза, в которой я их застал, не оставляла сомнений в том, что произошло. После ужина я потащил Щену в ветеринарную клинику, но там оказалось только 3 кубика «Ализина». Это средство для прерывания беременности у собак, оно французского производства и очень дорогое. Но главное: Щена весит около 20 кг, а ализин колют 1 кубик на 3 кг веса, то есть, - ей нужно было в 2 раза больше.
Получается, надо было потратить 1500 руб, а толку могло и не быть.
Я не стал его покупать.
Обзвонил все клиники: больше нигде ни капли «Ализина».
Можно было её сразу прооперировать. Но тогда уже в нашем городе действовала программа льготной стерилизации «Фонда защиты животных», и я стал звонить координатору, Екатерине Романовой. Но почему-то мне не везло: она не отвечала. На моё сообщение на сайте тоже ответа не было.
Время шло, я был очень занят. И решил, что сейчас уже поздно: оперировать её уже опасно.
В том, что она беременна, я не сомневался.
Во-первых, у неё резко, на следующий же день, прекратилась течка. Во-вторых, соски увеличились в размерах и порозовели у основания. В-третьих, начались странные колебания аппетита: то она ела много и жадно, то вовсе отказывалась от еды.
Когда прошло полтора месяца, живот Щены начал округляться.
Надо было как-то готовиться к появлению щенков.

Самый знаменитый зоозащитник нашего города – Владимир Рыбалко. Я написал ему «В контакте»: спросил, что он может мне посоветовать. «Позвоните мне в такое-то время. Мне некогда переписываться «В контакте»», - ответил он.
Переписываться времени нет, но телефонный разговор наш оказался бесконечным. На моё сообщение о скорых родах Щенки он отреагировал почему-то крайне нервно.
Первый его совет: убить щенков. «В приютах тоже так делают,» - успокоил он меня. Но я сказал, что никого не собираюсь убивать.
Он предложил помощь ветеринара, и даже бесплатно. Я отказался. Он ещё сильнее занервничал, сообщил, что ожидал от меня «большей настойчивости» - в смысле стерилизации Щенки – заявил, что её можно оперировать и сейчас, что он договорится с врачом и завтра мне позвонит. Я возразил, что стерилизовать собаку на последнем сроке беременности нельзя, но он меня не слушал.
Беседа наша продолжалась уже минут 20, я не чаял её закончить и не стал спорить.
На следующий день он позвонил. Он договорился с врачом: стерилизация будет бесплатной. Я категорически отказался оперировать Щенку. Он пытался меня уломать: дескать, врач стажировался в Англии и пр. – но ничего не вышло. Тогда он не только распсиховался, но и откровенно разозлился – и с какой-то ненавистью в голосе заявил: «Да господи! Не звоните мне больше!» И отключился.
К этому человеку я обращался и раньше: по поводу проблем разных животных. Он ни разу ничем не помог: отделывался хорошими словами.
Так что я и не слишком удивился.
Позвонил в два других приюта: один – «Ковчег» - оказался коммерческим предприятием, другой – «Дорога домой» – маленький, там 60 собак и один работник.
Позвонил и в отдел экологии городской администрации. Но вместо помощи начальница этого отдела стала мне угрожать: если я отпущу щенков, то меня привлекут к ответственности, а в отлов их не возьмут, они не берут щенков, - и кончила тем, что тоже посоветовала их убить («гуманно», как она выразилась, то есть «усыпить»).
Как-то я случайно наткнулся на интервью этой чинуши, ведающей всеми бродячими собаками 400-тысячного города, имеющего статус региональной столицы. Она там сообщила, что ни в коем случае нельзя кормить бродячих животных: они от этого становятся агрессивными.
К счастью, этого интервью, кроме меня, наверняка никто не читал, а если б и прочёл кто, просто посмеялся бы.
Итак, я мог рассчитывать только на себя, на собственные силы.
Я не был удивлён. В России, какая бы у тебя ни была проблема, ты как в пустыне. Я к этому давно привык, насколько к этому вообще можно привыкнуть.
Щенков я решил держать в сарае, в старой Гошиной будке. Натаскал туда сухой травы и за несколько дней до родов перевёл туда Щенку.

18 марта Щена не вышла с нами гулять. Она сидела в будке, видна была только её мордочка. Никаких звуков она ни разу не издала, но я понял, что она рожает.
Щенки родились во время выборов Путина. Поэтому они все по справедливости должны носить фамилию «Щенкины-Путины». Это дворянская фамилия.
Первые дня стул у Щены был чёрный, жидкий и с ужасным запахом. И ходила она прямо в сарае, рядом с будкой, хотя в двери выпилен лаз для собак. Но она не оставляла новорожденных щенков ни на минуту. Ела очень поспешно.
Только на третий день она стала на минутку выбегать в туалет.
Я кормил её пять раз в день: литровую пластиковую посудину из-под квашеной капусты наполнял доверху – она всё это уминала мгновенно с беспримерной жадностью. А обычно она столько не съедает за целый день.
Щенков я не видел недели две: они не выходили. Из будки слышалось только тихое, беспомощное попискивание, похожее на птичий щебет.
Было очень холодно: ночью порой до 11-12 градусов мороза. Щена по-прежнему почти всё время сидела со щенками: грела их. Как потом я установил, она лежала буквально на них – сделав ямку в куче сена и подстилке из старого одеяла.
Потом щенки стали пищать громче. А Щена уходила уже на 5 и даже на 10-15 минут.
И вот настал день, когда в отверстии будки показался первый бутузик. Он был чёрненький и показался мне удивительно большим. Сначала он не решался выйти. Потом всё-таки, переваливаясь, выбрался наружу. За ним второй, третий, четвёртый. Наконец, вылезли все, и я сосчитал их. Их оказалось восемь!
Признаться, я был в некотором шоке.
Однако я не забыл, что Щена – историческая личность и коллекционирует прозвища. И дал ей новую кличку – или, вернее, присвоил почётное звание – «Сучка-героиня».

С середины апреля я начал сам подкармливать щенков. Открывал дверь, перегораживал вход толстой широкой доской. Щенята становились на неё передними лапками, и я давал каждому по кусочку, стараясь распределять еду равномерно. Кормил их 5 раз в день, понемножку. Белым хлебом, размоченным в молоке, сухим кормом «Чаппи» (сначала я его дробил плоскогубцами, потом обнаружил, что съедят и так, хотя они были месячные, но уже зубастенькие), нарезанными на тонкие шайбочки куриными шейками, кусочками куриного филе или свиной селезёнки.
Скоро я начал различать щенков. Все они, несмотря на месяц от роду, уже выделялись яркими индивидуальными качествами. Впрочем, так как они были Путиными, то отличались прожорливостью и неразборчивостью в еде, а также напористостью: лезли друг другу прямо на головы – а кое-кто даже иногда вываливался из сарая наружу.
В это время Щенка уже начала уходить надолго: порой её не было почти целый день – она где-то шлялась, прибегала только вечером. Успех у щенков она имела необыкновенный: они даже не давали ей добраться до будки – приходилось кормить их молочком прямо у входа.
Четыре наших щеночка были чёрненькие, хотя и с разными вариациями в окрасе; четверо – кремово-горчичные, тоже с некоторыми оттенками.
Пол сарая я посыпал сухой травой, которую собирал на Зарецком кладбище, напротив нашего дома. Утром и вечером убирал в сарае, засыпая его чистым, только что собранным, сеном. В конце концов на полу образовался толстый слой сена.
В сарае щенкам становилось тесно: они часто вылезали наружу. Но сарай у нас – на втором этаже. Они бегали по настилу второго этажа, оставляя пахучие метки на другом его конце. Иногда забирались и на ветхую крышу пристроек первого этажа. Я стал бояться, что кто-нибудь из них свалится вниз. К счастью, спускаться по лестнице они не решались.
Нужно было их переселять. И я придумал, как мне казалось, неплохой план.

Герда
Этого щенка я отличил самым первым. Я не знал тогда, что это сучка. Она была очень красивая, самая красивая из всех наших щенков. Но немного робкая. Часто, чтобы её накормить, приходилось заходить в сарай и ловить её. Иногда я брал её на руки и гладил: она затихала на руках, словно задумывалась: «А ведь руки человека – это нестрашно, это даже приятно!»
В начале мая я дал объявление на «Авито». И откликнулась женщина из Пряжи. По голосу она мне очень понравилась. Мы договорились, что я отдам ей одного кобелька («мальчика», как говорят в России).
За щенком должен был приехать от неё человек, Роман. 4 мая он позвонил, что будет к 10 вечера. Я пошёл ловить щенка. Почему-то мне очень хотелось, чтобы именно самого красивого взяли первым – и я поймал мою любимицу и отнёс домой. Оставил в коридоре.
Ей было тогда полтора месяца. Она не знала ничего другого, кроме своего сарая, братиков и сестричек – и мамы.
И вдруг её схватили, унесли и оставили где-то, где она ни разу не была. Она сидела в углу, отвернувшись к стене, и плакала. Мне было так её жалко, что я совсем забыл проверить, какого пола щенок: ведь просили-то кобелька.
В сарае я посмотрел, и мне показалось, что это «он», а не «она». Но там темно. У меня плохое зрение.
Приехал Роман, взял щенка. От страха она немного побрызгала на пол, и ему тоже не пришло в голову проверить, кого же он взял.
На следующий день позвонила новая хозяйка, Инга: «Вы кого нам дали?» Муж её был недоволен: щенок оказался сучкой, а сучку надо стерилизовать.
Сказала, что, может быть, обменяет щенка. Но больше не звонила. И у меня сердце было не совсем на месте.
Только в июле я решился с ней связаться. Предложил записать собачку на льготную стерилизацию, спросил, как назвали.
«Герда. Красотка растёт. Сначала всего боялась, неделю ничего не ела, на руках носила, ласкала, и теперь всё хорошо: дом охраняет, на чужих лает, с дочкой ладит, играет с ней, - в общем, всё хорошо у нас. Собачка-прелесть.»
Герда оказалась особо чувствительной: у неё был сильнейший стресс. Но не напрасно мне с самого начала понравился голос этой женщины. Наша маленькая Герда прошла через это испытание и нашла своё счастье.
Я знаю, что никогда её не увижу. Но хорошо её помню. И приятно иногда вспомнить, что она где-то живёт и радует хороших людей.
Прощай, наша милая Герда!
Теперь у нас осталось только 7 щенков!

Переселение мохнатых народов
Напротив нашего дома – старое заброшенное кладбище. Солидная территория, напоминающая запущенный городской парк. Я это место всегда любил. Здесь есть небо, деревья, трава. И редко бывают люди.
Я решил поставить там будку для щенков.
Место я выбрал недалеко от Крестовоздвиженского храма, метрах в двадцати от него. Со стороны храма там много деревьев, с другой – густые заросли малины. Тропинок рядом нет. Место укромное. Просматривается оно только с одной стороны, противоположной церкви, где почти никогда никто не бывает.
Доски нашлись у меня в сарае, часть я насобирал по нашему району, где много старых домов с печным отоплением, и некоторые хозяева хранят дрова прямо под открытым небом. Купил плотную полиэтиленовую плёнку для крыши.
9 мая я сколотил будку. Работал весь день: с утра – до темна.
Уже в сумерках, когда я прибивал последние доски на крыше, приладил плёнку, по направлению к церкви по тропинке шёл человек. Вдруг он резко повернул и направился ко мне.
Он был плохо одет: мятые и грязные, местами даже дырявые, джинсы, такая же короткая куртка – и с неприятной дегенеративной внешностью (именно таким я всегда представлял себе Шарикова).
Не здороваясь, он вопросил:
- А это что тут у нас такое?!
Я объяснил.
Он страшно возмутился:
- На кладбище! Собакам!!
- А вы кто такой? – поинтересовался я.
- Я вообще-то тут работаю! – утвердил крестовоздвиженский Шариков.
- Вы настоятель этого храма?
Он посмотрел на меня злобно, повернулся и отошёл, но уходя, бросил, что скоро вернётся и сломает будку.
Я крикнул ему, что позвоню в полицию.
На следующее утро я перенёс щенков в будку. Они оказались неожиданно тяжёлыми: пришлось перетаскивать их по двое, и даже по одному, – а двух последних, самых пугливых, с трудом удалось поймать – я выгребал их из глубины будки (той, что в сарае) при помощи длинной палки.
Провозился долго.
Потом пошёл в церковь, вызвал священника. Я не знал, кто это: как потом оказалось, это и был настоятель храма, отец Олег. Пожилой худощавый интеллигентный человек.
Он сочувственно выслушал меня, держать щенков рядом с храмом разрешил и обещал поговорить с Шариковым, который оказался местным дворником.
И действительно поговорил с ним.
С тех пор я не знал покоя.
Он постоянно приходил и угрожал мне: тем, что разрушит будку, разгонит щенков. Себя он считал Главным Крестовоздвиженским Начальником – и постоянно повторял «Я тут дворник!», что означало «Я тут Главный!». Он был страшно скандализован тем, что я что-то тут делаю на его территории без его разрешения. Слова отца Олега у него, разумеется, в одно ухо влетали, в другое вылетали.
Он десятки раз переворачивал миску с водой для щенков. А май у нас выдался удивительный: стояла летняя жара. Таскал щенкам какой-то суп и оставлял его греться на солнышке, на крыше. Как-то я при нём вылил этот прокисший суп, и он чуть не набросился на меня с кулаками.
Он садился на пенёк, который я поставил для себя, и не выпускал щенков из будки: они его боялись – а он сидел и курил, пуская дым им прямо в мордочки и получая от этого огромное удовольствие.
У нас был один очень симпатичный чёрненький щеночек: единственный вполне ручной, ласковый, весёлый и игривый, – остальные же росли дикарями, - даже ко мне они подходили только во время кормёжки и в руки не давались.
На этого щенка он надел ошейничек. То есть, утвердил: он мой! Как-то я видел издалека, как он тащил этого щенка на руках, тот скулил и пытался вырваться, – а на физиономии Шарикова ясно читалось огромное наслаждение. Наслаждение властью над этим беззащитным живым существом, правом делать с ним всё, что захочется, мучить его, заставить пищать и скулить. Ему это ужасно нравилось.
Я снова пошёл к отцу Олегу: щенка ему пришлось вернуть. Но потом он его снова украл.
Я уже приготовил себе палку, чтобы в следующий раз, когда встречу его у будки, обломать эту палку об него. Палка была с гвоздями на конце. Но он словно что-то почувствовал и перестал ко мне приближаться.
Как-то я видел его идущим по тропинке с той единственной стороны, откуда будка была хорошо видна. Щенки бегали возле неё. Он остановился и стал делать руками какие-то пассы, отдавая необходимые начальственные распоряжения своим подчинённым. И только спустя 2-3 минуты двинулся дальше. Щенки его, правда, не заметили.
При храме был т.н. «приходской дом», и там сидел сторож, пожилой человек с седыми казацкими усами. Как-то я увидел, что этот подонок оторвал от нашей будки две-три доски и забросил их довольно далеко в кусты. Решил действительно позвонить в полицию.
Обращаться к отцу Олегу, писать ему записки, – мне надоело. Он умный, добрый, просвещённый человек, но на редкость бесхарактерный. Из тех, кому страшно трудно решиться «власть употребить». К тому же в России принято жалеть калек, юродивых, алкоголиков и сумасшедших, а этот человек был, видимо, больным: может быть, умственно отсталым. В то же время у него есть сын, живший с ним при храме, в небольшом домишке рядом с «приходским домом». Поэтому отец Олег его, видимо, жалел.
Я зашёл в «дом»  и при стороже позвонил в полицию. Тот всё слышал и, несомненно, потом рассказал отцу Олегу. На что я и рассчитывал.
Тут отца Олега всё-таки проняло, он, наконец, перестал метать бисер перед свиньёй – а сказал то, что с самого начала надо было сказать: что выгонит его, если на него будет ещё хоть одна жалоба.
Только после этого я смог вздохнуть спокойно. Целых две недели Главный Крестовоздвиженский Начальник страшно отравлял нам жизнь.
Сторож сказал мне, что этого человека все служащие при церкви избегают, потому что он «говнистый мужик».
И всё-таки он продолжал там трудиться: я видел каждый день, как он с угрюмым видом метёт асфальт перед входом в храм. Убирал он только там, где ходят священники и прихожане, вся же территория кладбища оставалась замусоренной.
Его легко было узнать издали: у него привычка повязывать голову платком, на пиратский манер.
И всё-таки в конечном счёте он одержал победу надо мной. Когда все щенки уже были пристроены, наша будка вдруг исчезла. Одна из помогавших мне женщин, каждый день проходившая через кладбище, позвонила мне и сказала, что видела, как Шариков разбирал будку и тащил доски к себе.
Я сообщил об этом отцу Олегу запиской. И только тогда Шариков исчез, – надеюсь, навсегда.
Он прав, я согласен с ним: он действительно был не дворником, а Крестовоздвиженским Генерал-губернатором. Он вытворял всё, что хотел, а настоятель храма, имевший над ним полную власть (настоятель ведь не только священнослужитель, но и работодатель по отношению ко всем служащим при храме), покорно терпел все его выходки.
Значит, начальником был именно он.
И это очень по-русски. В России начальниками всегда бывают самые отборные человеческие отбросы, и происходит это совершенно закономерным образом.
Впрочем, когда такая дрянь работает дворником, это ещё можно как-то пережить: на дворника ещё можно найти управу, даже в России. А вот когда точно такая же, и даже худшая, гадина занимает должность президента! Это уже гораздо хуже.
Да, Шариков всё равно победил меня: он обещал сломать будку – и сдержал слово. Но и я тоже победил. Просто у меня была другая цель. И я её достиг. А будку он разрушил тогда, когда она была уже не нужна.
Но для него Победа имела символическое значение. А для меня – реальное.

С 10 по 27 мая стояла великолепная погода. Тепло, как в июле, ни одного дождя. Щенки раньше жили в сарае, под крышей. Им было уже больше 2-х месяцев, но они так и не знали, что такое дождь.
Жилось им теперь привольно и хорошо. Они быстро освоились и бегали по всей территории.
Я приходил к ним пять раз в день, с мамой Щенкой и с Гошей. Щена по-прежнему кормила их молоком.
Когда щенки впервые увидели Гошу, они страшно обрадовались. До тех пор единственной собакой, какую они знали, была их мама. И они были уверены, что у всех собак есть вкусное сладкое молочко.
Каково же было их разочарование, когда оказалось, что от Гоши толку, как от кобеля молока, и ничего от него невозможно добиться. Гоша, уже старый, их панически боялся и убегал от них, что выглядело забавно, так как он был в несколько раз больше любого щенка, и вся сцена выглядела как охота мышей на кошку.
Убедившись, что подоить Гошу – затея бесперспективная, все щенушки от него отстали, кроме одного чёрненького щеночка, впоследствии прозванного Кузей Шлейкиным. Он продолжал верить и надеяться и гонялся за Гошей почти целый месяц, тем более, что этому щенку не везло: взяли его в итоге самым последним – и он долго оставался с нами.
Щенки сначала не захотели жить в будке, а жили под будкой. Только когда они выросли и уже не могли туда пролезть, поселились в самой будке. Но к тому времени осталось только два щенка.
Было очень тепло, и часто они спали даже рядом с будкой, под скамейкой, которую я сколотил для посетителей. Будка стояла у старого клёна, а с другой его стороны – скамейка, и под ней – немного сена. Щенки спали, прижавшись друг к другу.
К 4-5 мая ещё не распустился ни один листик на деревьях, конец апреля был совершенно зимним, – а 9-10 мая уже вовсю тянулась вверх травка, прилетели зяблики и скворцы. Зима в том году превратилась в лето, минуя весну.
Наверное, это было сделано специально для наших щенков!

«Летите, щеники, летите!»
Первого щенка, Герду, взяли у нас 4 мая. Последнего (я называл его Неврастеником) – 28 мая.
Когда об этом узнают опытные волонтёры приютов для животных, у них округляются глаза. Щенки ведь были полудикие, простые дворняжки, только что здоровые и активные, да и внешне обыкновенные.
Как же это нам удалось?
Первые удачи связаны с сайтом «Авито», где вообще-то дают объявления о продажах. Объявление висит месяц, но на второй день его уже сложно найти, оно опускается в поиске куда-то на дно – и чтобы поднять его, надо заплатить. Обычный коммерческий сайт.
Однако я договорился с администратором, и он делал так: я публикую текст с фото об одном щенке, на следующий день он его удаляет. Я снова публикую то же самое, с другим фото, но о том же щенке. И так мои объявления всё время оказывались «в топе» сайта.
Благодаря «Авито», – вернее, благодаря этому доброму человеку, – мы пристроили трёх щенков. Первая – Герда. Ещё двух я помню смутно: один был чёрненький, другой кремовый. Эти щенки как-то не выделялись, и я не дал им никаких имён. Чёрненького щенка взяли две женщины. Одновременно с ними пришёл молодой человек: он приехал с другого конца города. Он тоже взял чёрного щенка: этого я помню отлично – он был у нас самым крупным и одновременно самым большим боякой. Очень смешной щенок. С бело-коричневыми бровками и такой же бородкой. И вечно изумлённой мордочкой, словно ему хочется сказать: Господи! Куда это я попал?!
Кремового щенка взяла семья: муж, жена и девочка – по объявлению, написанному от руки. Его я, с разрешения отца Олега, повесил на доске объявлений при входе в храм. Признаться, я на него не надеялся: стоит эта доска в стороне, и редко кто к ней подходит. Но одного щенка всё-таки у нас взяли именно благодаря этому объявлению.
Всё бы хорошо, вот только администратора, который нам помог, сменил другой. Этот сразу же заявил, что правила сайта для него священны, и размещать любую информацию можно только на общих основаниях.
Тогда я написал от руки текст и утром вышел из дому. Какого-то внятного плана у меня не было: я шёл наугад. У меня самого принтер струйный: на нём можно напечатать от силы 20-30 экземпляров. И он тогда был сломан. На улице Правды (именно на этой улице стоит наш дом) есть офис Восточного экспресс-банка (ВЭБа). Это небольшое помещение на первом этаже старого трёхэтажного дома.
Я зашёл туда. У стойки при входе сидела женщина, которой я и рассказал о наших щенках. И она напечатала нам, наверное, штук триста копий: на лазерном принтере и на казённой бумаге. Оказывается, у неё как-то пропал кот, и она его нашла именно благодаря расклеенным объявлениям.
Разумеется, раньше я не был знаком с этой женщиной.
Я вышел оттуда с толстой пачкой объявлений, купил скотч, в тот же день расклеил по нашему району половину, а другую – на следующий день. Хватило на все большие дома.
У нас оставалось ещё четыре щенка. Через несколько дней двух взяли, в том числе, того милого чёрненького щеночка, которого облюбовал Главный Крестовоздвиженский Начальник, надев на него ошейничек. Его взяли две очень симпатичные девушки лет 15-16-ти.
Как только одна из них взяла его на руки, он тут же принялся лизать ей нос. Это вам не Герда: у этого щенка точно всё всегда будет в порядке, я не сомневаюсь ни минуты.
Осталось два щенка, самых проблемных. Один – Кузя Шлейкин. Правда, тогда он ещё не был ни Шлейкиным, ни, тем более, Кузей, а был просто самым глупым нашим щенком, к тому же из тех, кого называют «Двадцать два несчастья».
На самом деле его взяли одним из первых, однако он умудрился сбежать от своих хозяев: со шлейкой и с поводком на шее. То и другое было красного цвета.
Как-то я подходил к кладбищу, где стояла будка со щенками, но не со стороны нашего дома, а с противоположной стороны. Там – ряд дровяных сараев. И вдруг у одного из них я увидел маленького чёрненького пёсика с красной шлейкой и волочащимся за ним поводком. У меня что-то брыкнуло в сердце: да ведь это наш щенок!
Я подбежал к нему, но он спрятался под сарай: под дверью было что-то вроде норы. Но я его выманил оттуда сухим кормом. Этот щенок был более-менее ручной.
У сарая валялись какие-то пластиковые посудины: его там кто-то кормил.
Прошла уже неделя, как его взяли. Вот так штука! Оказывается, он давно сбежал и прячется тут – а до нашей будки от этого места всего метров 50, не больше. И он не догадался добежать до неё!
В итоге он прожил у нас ещё почти месяц. Именно Шлейкина (фамилию дал ему я) взяли самым последним, 24 июня, за 4 дня до Щенкиной операции. Когда он остался один, то жил вместе с мамой: в коридоре нашей квартиры. И гулял с нами.
Он ужасно смешной и такой же пугливый, как Щена. Как-то утром, когда мы вышли на прогулку, они испугались какого-то пьяного: вернее, испугалась Щена, а Шлеечкин заразился от неё. Я не мог понять, куда они спрятались. Оказывается, они залезли в кусты жасмина, совсем рядом с нашим домом: но там жуткие заросли, настоящие джунгли, и человеку туда не пролезть. С трудом, и только через полчаса, я их оттуда извлёк.
Шлеечкин ко мне относился неплохо, но иногда вдруг начинал от меня убегать, не давался в руки. Например, когда пора было идти домой: мы ходили гулять на набережную, а это довольно далеко.
Туда он хвостиком бежал за мамой – без поводка. Но обратно без поводка я его вести не решался, потому что на улицах к тому времени уже начиналось кое-какое движение, а автомобилей он как раз не боялся: он же глупый.
Приходилось его долго ловить. А поймать шустрого трёхмесячного щенка трудно.
В конце концов, всё оказалось не напрасно. Шлеечкина взяла замечательная девушка, Регина. Она нашла его благодаря группе «В контакте», которую создала женщина по имени Мария – именно про наших щенков.
В этой группе состояли 7 или 8 человек: все – женщины.
Одна из них, её зовут Татьяна, приходила к щенкам каждый день и приносила всякие вкусности. Оладьи, какие-то мясные салаты. К счастью, мудрые щенки обычно этого не ели.
Шлеечкина (будущего Шлеечкина) как-то укусил клещ. Мы с Татьяной отнесли его к ветеринару, она заплатила, и клеща вытащили. Шлеечкин перенёс это испытание стоически.
Татьяна рассказал мне, что однажды у них во дворе (рядом с Зарецким кладбищем) две сучки родили, по её словам, чуть не 20 щенков. Она позвонила Владимиру Рыбалко. Он приехал ещё с каким-то человеком, и они убили («гуманно», то есть – «усыпили») всех щенков.
Вот почему ей так важно было каждый день кормить наших щенков, заботиться о них. Ей нужно было успокоить свою совесть. Она не просила убить тех щенков: она думала, что их куда-то увезут. Но всё-таки позвонила-то убийцам именно она, она их вызвала.
Будка наша стояла на открытом месте, недалеко от церкви, приходило туда множество людей. Правда, представление о том, чем надо кормить щенков, у большинства из них было самое дикое. Но я по-прежнему кормил их пять раз в день, и они не слишком-то увлекались тем, что есть им было не слишком полезно. По большей части всё это съедали Гоша и Щена, остатки доставались голубям и воронам.
К концу мая у нас оставались уже только два щенка: Шлейкин и Неврастеник.
Неврастеник – кремовый тощенький щенок, почему-то самый робкий и дикий из всего выводка. Он был ужасно пугливым. В руки не давался совсем, даже мне: поймать его можно было только тогда, когда он забирался под маму – пососать молочка. Именно он дольше всех не отставал от неё, когда молоко у Щены давно уже кончилось.
Она кормила щенков до 20-х чисел мая, то есть – два месяца. На 28 июня я записал её на льготную стерилизацию.
27 мая пошёл-таки первый в их жизни дождь.
28-го я пришёл вечером: в будке оставались только Шлеечкин и Неврастеник – а у будки, на пеньке, сидел какой-то человек. Он интересовался щенком, и именно Неврастеником. Рядом стоял его велосипед. Оказалось, у нашего гостя сломана нога: как он сообщил, при падении со второго этажа.
Разговаривал он несколько странно: сообщил, например, что жить ему осталось недолго – хотя выглядел он молодо.
В другое время я обратил бы внимание на все эти несуразности. Но мне так хотелось пристроить Неврастеника! И я поймал щенка, для чего пришлось гоняться за ним по мокрым кустам, и помог отнести к нему домой. Жил он совсем рядом с нашим домом.
Квартира оказалась очень запущенной. Но я был рад, что и для Неврастеника нашлись дом и хозяин. К тому же, совсем рядом: я буду его видеть.
А Шлеечкина, оставшегося последним, я перевёл к нам в коридор, потому что боялся, что, оставшись в одиночестве, он сбежит.
Дней через пять я зашёл в наш сарай. Уже выходя, сверху (сарай – на втором этаже) увидел осторожно – точно как дикий зверь в лесу – пробирающегося через мокрые кусты Неврастеника. Что такое! Я пошёл к его новому хозяину: его не было дома. Оставил ему записку.
Щенок прятался на территории бывшей картонажной фабрики, под огромным складским сараем. Извлечь его оттуда было невозможно. Меня он к себе не подпускал.
День был пасмурный, дождь всё время то зарядит довольно бойко, то вдруг прекратится, потом, через несколько минут опять начинается, опять перестаёт – и так весь день.
Часа три я не мог его поймать. Наконец, догадался привести туда Щену. На неё он клюнул: я сцапал его – и отнёс в сарай, в ту будку, где он родился. Вернул туда и Шлеечкина – ради компании.
Потом этот человек мне позвонил. Оказывается, он вывел щенка, который просился на двор, без поводка. И тот, разумеется, удрал. Поймать его он не смог. Больше он мне не звонил, щенком не интересовался.
На этом приключения Неврастеника не закончились. На следующий день дождь прекратился, и я перевёл щенков в будку на кладбище. Какое-то время они там пожили, и вдруг Неврастеник пропал.
Я ужасно расстроился, думал, он сбежал. Может, напугал кто-то. Однако Шлейкин не выглядел испуганным. Я снова вернул его к нам в коридор. Обыскал всё кладбище: нигде никаких следов щенка.
Но потом, несколько дней спустя, мне сказали Татьяна и ещё одна очень хорошая женщина, Ирина, взявшая у нас щенка одной из первых (щенка она назвала Найси, это наша вторая сучка, а 6 щенков оказались кобельками), что Неврастеника в моё отсутствие какие-то люди забрали из будки сами – и теперь он у них живёт. Они видели его на прогулке.
Только тогда я более-менее успокоился на его счёт.
24 июня Регина забрала у нас Шлеечкина. Она назвала его Кузей.
Как-то я спросил её, как у Кузи дела.
Она ответила: Здравствуйте! Хорошо.
Вырос раза в 3 больше, наверное!
Сгрыз все обои в коридоре, линолеум.
Все прививки сделали ещё летом.
После нового года кастрировать планируем.
А так, очень хороший, послушный мальчик.
Нас очень любит, слушается.
Боится незнакомых людей, детей, шума машин и прочих шумов с улицы. Комфортнее гуляет, когда уже темно и народу немного.
Раньше не очень любил гулять, боялся даже собак. Теперь и погулять, и с собаками пообщаться обожает.
Вот отправляю вам его фотографии.
В общем, у него тоже всё отлично.

Почему наша кампания по пристройству щенков оказалась успешной? Это было в начале лета. Сама ситуация (щенки живут в будке, у церкви, почти в центре города, к ним каждый может прийти) была необычной, привлекавшей внимание. Я очень настойчивый человек, нам помогали многие люди.
28 июня, за два дня до моего дня рожденья, Щене сделали операцию – т.н. «боковую стерилизацию» (ей вырезали только яичники, а матку оставили, разрезы при этом делаются сбоку, и такая операция переносится легче) – в лучшей клинике нашего города, клинике Бокаревых.
Щена очнулась от наркоза, как только её привезли на такси и внесли в квартиру. Ходила с нами гулять в тот же вечер (оперировали её утром).
Через 5 или 6 дней я снял попонку, закрывавшую швы, и она сразу ими заинтересовалась, так что я предпочёл их срезать, не дожидаясь, пока она это сделает сама.
На третий день после операции она уже ела.
В общем, перенесла своё последнее испытание образцово. Гошу моего много раз кусали другие псы, и его раны заживали намного дольше и переносились тяжелее.
Щена за всё время, что я её знаю, ни разу не показала ни единым звуком, что ей больно: ни когда рожала, ни после операции. Правда, я дня два давал ей по четвертушке анальгин. Но, уверен, и без него она выдержала бы всё стоически: такой уж характер.
Через неделю она уже бегала и прыгала, как ни в чём не бывало.

Сейчас Щена тихая, робкая, ласковая домашняя собачка. Она кажется обычной: небольшая, почти однотонно неярко окрашенная, с недлинной шерстью. Но я-то знаю, какая это ярчайшая собачья личность!
Весь день она тихо лежит за креслом: её не видно и не слышно. Испытания миновали, они перенесла их достойно. Она выполнила своё предназначение: обеспечила качественными щенками половину нашего и соседних городов.
По-настоящему ей, конечно, должны были бы официально присудить звание «Почётная сучка Петрозаводска» и назначить пожизненную пенсию – полкило косточек в день. Но куда там!
Впрочем, она не жалуется. Она нетребовательна к жизни. Ей главное, чтобы её не трогали, не пугали. В квартире ей скучно, как и любой собаке, но она покорно это терпит.
Не могу сказать, что Щене живётся очень хорошо, но теперь она обычная благополучная домашняя собака.

18 марта 2019 года у наших щенков будет юбилей: им стукнет уже год!
Да, их появление на свет стало результатом целой цепи случайностей: моего недосмотра, отсутствия ализина в городе, недопонимания между мной и координатором программы льготной стерилизации Екатериной Романовой.
Но всё это сейчас уже не так важно.
Они родились и живут на Земле.
И я рад этому.
Несмотря на все трудности, мне приятно вспоминать о них.
Когда они жили в будке, мне нравилось приходить к ним: они были такие милые, смешные. И даже потом, когда будка уже стояла пустая, мы со Щеной и Гошей, гуляя, всегда приходили на то место, я садился на пенёчек – и вспоминал наших щенков.
Это была интересная история. Я познакомился со многими хорошими людьми. Вспоминается всё это очень тепло.
И если я жалею о чём-то, то только о том, что мне не хватило сил и на Гошу тоже. Щенки у нас родились 18 марта, последнего щенка взяли 24 июня. Три месяца и 6 дней я находился в состоянии психологического напряжения. Потом оно отпустило, и я расслабился. И вовремя собраться уже не смог.
Гоша был уже старый, и он вскоре умер. Ему не хватило моего внимания.
Вот только об этом я жалею, вспоминая наших щенков.

По вечерам Щене иногда становится скучно, и она вылезает из своего угла и робко подходит ко мне. Я бросаю свои дела, глажу её, чешу ей брюшко. Она чуть повиляет хвостиком, попьёт водички – и возвращается на своё место.
Это такой ритуал, который она придумала сама.
Я люблю её.
Любить – большое счастье, даже если любишь простую дворняжку.
Так что я рад, что она есть в моей жизни. С ней мне не так одиноко.
И она ещё молодая, ей 3 года. Она родилась в начале 2016 года.
Понадобилось два с половиной года, чтобы она стала обычной домашней собачкой.
Но всё было не напрасно, и я очень рад, что теперь ей живётся лучше, чем раньше.
Теперь Щена – мой друг.
А Найси, Герда, Кузя Шлейкин и другие Щенкины-Путины отправились в свободное плавание.
Так кончилась драматичная история под названием «Детство, отрочество, юность и молодые годы Щенки », и началась не столь увлекательная, но более благополучная повесть «Щенка в зрелые годы». Может быть, когда-нибудь я запишу и её.