Эволюция методов познания

Редакция — июнь 2025. Формат pdf доступен в разделе ссылок на другие ресурсы — http://www.proza.ru/avtor/laplas


Предисловие

Можно ли открыть все законы физики, понять, какой мир на самом деле? Есть ли истина? Заменит ли наука философию или религию, зачем нужны разные формы познания? Новые теории уточняют старые или опровергают? Может быть, ни то и ни другое? Куда ведёт прогресс? Как развивалось познание, возможна ли его дальнейшая эволюция, что после науки? Попробуем ответить на эти вопросы.


Оглавление
1. Пределы познания 1
2. Эволюция методов познания 7
   2.1. Живой мир, интуиция, религия 9
   2.2. Искусство. 11
   2.3. Обыденное познание 11
   2.4. Умопостижимый мир, логика, философия 12
   2.5. Механистический мир, эксперимент, наука 13
3. Абсолютная истина 14
4. Границы применимости методов 17
5. Влияние на качество жизни 22
6. Доказательства и опровержения 31
7. Новые методы 37
8. Социальный прогресс 41


1. Пределы познания

Идея, что познание имеет границы, не является новой. Невозможно понять всё сущее, точно отделить фантазию от реальности, объект «всё» не имеет смысла. Аргументировать эти утверждения несложно, а учитывая их важность для ответа на другие вопросы предисловия, рассмотрим тему пределов познания первой.

Против полноты знания можно привести множество аргументов, остановимся на наиболее простых и компактных из них. Но прежде скажем о значении этих аргументов. Так ли важна полнота знания?

Невозможность достичь некоторой цели обычно не означает, что цель неизвестна. Это не относится к познанию природы. Описывая мир на всё более глобальных пространственных и временных масштабах или заглядывая в материю всё более глубоко, теории сменяют друг друга. Но новые теории не только описывают мир точнее, а он предстаёт в них другим, отличным от того, каким он выглядел в теории старой. Почему так происходит, скажем ниже. Тем не менее сейчас эта особенность познания говорит о том, что полнота знания нужна не просто для того, чтобы только лишь убедиться в том, что уже и так становится понятно. Значение полноты знания намного больше. Потому что до тех пор, пока всё не известно, не может быть известно и то, что ещё неизвестно и сколько ещё неизвестно, как сильно поменяется наше представление о мире, стоит попробовать его ещё хотя бы немного уточнить. И только полнота знания позволит нам узнать, какой мир на самом деле, понять его истинную природу.

Итак, чтобы узнать природу такой, как она есть, полнота знания необходима, но можно ли её достичь? Приведём несколько аргументов.

Если познание не имеет границ и можно понять всё сущее, то итогом должна стать полнота знания, когда все явления природы полностью изучены, все законы физики установлены, точно понятно, где ложь, а где истина, фантазию можно строго отделить от реальности. Другими словами, полнота знания позволит делать абсолютно точные утверждения обо всей реальности — на любое время и в будущее, и в прошлое, так как все её элементы известны абсолютно точно.

Однако подтвердить абсолютную точность можно только вечной проверкой, так как только вечность позволит установить, что действительно абсолютно всё было учтено и потому нет никаких отклонений от предсказанного. Это значит, что абсолютно точное знание равносильно нахождению вне реальности — вне пространства и времени, включая самого себя и свои задачи — потому что абсолютно точное знание равносильно возможности наблюдать всю реальность в любое время прошлого и будущего. Но нахождение вне реальности означает, что никакое сообщение с реальностью будет невозможно, так как с ней не останется ничего общего, никакого обобщающего взаимодействия, и потому наблюдать будет попросту нечего. Таким образом, полнота знания не имеет смысла.

Абсолютно точное знание равносильно абсолютно точному измерению, потому что такое измерение тоже равносильно «выходу за реальность» — чтобы можно было измерять, но не вносить возмущения, и потому абсолютно точное измерение тоже не имеет смысла. Абсолютно точное представление о каком-либо явлении природы равносильно появлению в мозге в качестве опыта самого этого явления непосредственно — и это, естественно, тоже бессмыслица. Знание о явлении не может быть самим этим явлением, но абсолютно точное знание — это само явление. Карта — это не территория, но абсолютно точная карта — это именно территория. Приближение к абсолютно точной карте, которая, естественно, включает и самого себя, поэтому равносильно рисованию себя, рисующего себя, рисующего себя… и так бесконечно.   

Сказанное можно сформулировать через предел Бекенштейна — верхний предел количества информации, которая может содержаться в заданной области пространства. Этот предел можно связать с максимальным количеством элементарных частиц, которое можно в этой области поместить. Но у плотности есть предел: очень плотный объект становится чёрной дырой. При достижении предела Бекенштейна носитель информации совершает гравитационный коллапс, превращаясь в чёрную дыру. Однако в стремлении к абсолютной точности нельзя ограничиться количеством информации меньше максимального. В результате попытка «вытащить» максимум информации из исследуемой области пространства, будет равносильно пределу Бекенштейна и той же чёрной дыре. Предел Бекенштейна рассчитан, исходя из современных теорий — квантовой и общей теории относительности, то есть из представлений более частных, чем другие аргументы этой главы. Тем не менее на своём уровне предел Бекенштейна тоже говорит о том, что абсолютная точность — это нечто недостижимое.

Вернёмся к более общим аргументам. Полнота знания — это, по-другому, такая теория, которая опишет материю на элементарном уровне — теория всего. Элементарный уровень материи — это начало всех других её уровней, поэтому знание материи на элементарном уровне в принципиальном смысле равносильно знанию всего.

В теории всего в принципиальном смысле должно быть выводимо всё, что только может быть. В том числе все утверждения, которые только можно сформулировать, в том числе противоположные или о ложности самой теории всего. Ведь и сам субъект, и все его утверждения, включая построенную им теорию всего, тоже следуют из теории всего. Понятно, что такая теория будет бессмысленной — теория, в которой можно доказать и утверждение, и его отрицание, является противоречивой.

Обратим внимание на интересное обстоятельство. Если построить теорию всего, то, как говорилось, выводимыми становятся все утверждения, которые только можно сформулировать, в том числе противоположные, поэтому теория всего будет противоречивой. Однако если написать алгоритм мышления, то точно так же становятся выводимыми все утверждения, которые только можно сформулировать. Это значит, что теория всего равна сложности нашего мышления. Причём это очевидно — все теории внутри нас, поэтому создав теорию, которая опишет мышление, мы создадим «максимальную» теорию, в которой будет выводимо всё мыслимое, и эта теория будет следовать сама из себя, так как она тоже будет выводима в себе самой. То есть мы создадим теорию всего. Но, как говорилось, такой итог невозможен, он не имеет смысла.

Теория всего суть описание материи на элементарном уровне, и такое описание не имеет смысла. Но что значит — описание не имеет смысла? Это значит, что происходящее на элементарном уровне материи невыразимо каким-либо языком, будь то язык естественный или математический, слова или формулы.

Как ни странно, пример такого явления можно привести. Это наше сознание, квалиа, ощущения и эмоции. 

Например, красноту красного цвета не объяснить тому, кто никогда не видел ничего красного, вкус апельсина не выразить языком. Как бы ни стараться, радость не возникнет в записи, сколько бы слов ни использовать. Точно так же дело обстоит со всеми эмоциями и ощущениями — больностью боли, звучностью звука и т. д.. Квалиа можно только обозначить, назвать.

Невыразимость квалиа языком на самом деле не является странной. Мир доступен нам посредством ощущений, то есть посредством сознания, поэтому теория сознания позволит выводить всё мыслимое. То есть теория сознания — это и есть теория всего, такая теория, которая опишет элементарный уровень материи. Следовательно, сознание — это и есть элементарный уровень материи. Элементарный «атом» сознания — это и элементарный «атом» материи. В свою очередь, как мы выяснили ранее, теория всего равна теории мышления. Но если наше сознание — это материя мозга «изнутри» самого мозга, то так и должно быть. Теория сознания, теория мышления и теория всего — это одна и та же теория. Сознание непосредственно отражает сложность процесса мышления, и она такова, что равна теории всего.

Противоречивость теории всего можно выразить через такой парадокс. Теория всего означает возможность предсказывать поведение любого субъекта, включая собственное поведение, так как субъект тоже часть природы и его поведение подчиняется её законам. Но, как кажется, если будущее известно, то его можно изменить и поступить иначе, чем предсказано. Получается, если субъект не знает о том, что его поведение предсказано, то предсказание будет точным, но если ему предсказание сообщить, то он сможет своё поведение изменить. Однако если верность предсказания зависит от его знания субъектом, то очевидно, что описаны минимум ещё не все законы природы, так как, оказывается, их недостаточно, чтобы предсказывать происходящее во всех ситуациях. Разрешение парадокса в том, что сколько-нибудь точно предсказать поведение субъекта невозможно в любом случае, потому что это равно построению теории всего, а она не имеет смысла.

Но проблема только в том, что мы не можем узнать теорию всего? Что есть некие законы, по которым всё происходит, но мы никогда не сможем открыть их все?

Однако теория всего невозможна не на практике, а в принципе. Причём она именно не имеет смысла, то есть теория всего в принципе не может быть сформулирована, потому что таких слов, формул просто не может быть.

Например, можно предположить, что в основании Вселенной лежит предопределённость (детерминизм, причинность, каузальность), случайность (индетерминизм, казуальность) или, может быть, их «смесь» в виде вероятности. Никаких других вариантов в нашем опыте попросту нет.

Однако если теория всего не имеет смысла, то ни одно представление не может быть распространено на всё, объект «всё» не имеет смысла, а значит, любое знание, чтобы иметь смысл, должно иметь границы применимости — границы расширения на время и пространство, за которыми оно свой смысл теряет. Следовательно, в основании мира нет ни детерминизма, ни вероятности, ни случайности, и даже вообще «законов» — нет ничего из того, что можно как-либо помыслить. Основания реальности не существуют ни в каком представимом виде.

По той же причине широты описания, теорию всего в принципе нельзя фальсифицировать, то есть представить какое-либо её опровержение, хотя бы гипотетическое, так как это окончательная теория, она описывает всё, поэтому она в принципе не может вступить ни в какое противоречие с опытом. Но это значит и то, что на теорию всего невозможно мысленно посмотреть со стороны, чтобы оценить её истинность или ложность, так как всё, включая всё мыслимое, уже находится внутри теории всего, выводится из неё. Но если теорию нельзя никак оценить, то это то же самое, что её не может быть.

Другие аргументы. Преобразование материи в структуру знания суть упорядочение материи. Однако увеличение порядка на одном уровне материи происходит за счёт такого же роста энтропии — увеличения беспорядка на другом уровне материи, то есть познание всегда происходит за счёт разрушения. Поэтому «понять суть всего» — это разрушить абсолютно всё, включая и сами знания. Причём разрушение неких элементарных оснований реальности невозможно — на то эти основания и элементарные, что их уже невозможно разделить на ещё более элементарные составляющие. Но это опять же означает, что элементарный уровень материи принципиально непознаваем. Можно сказать и так: у теории всего нет границ применимости, а значит, нет и смысла: ведь «всё» — это и «ничего», потому что ничего не выделено. Поэтому так же как у «ничего» нет никакого смысла, так же никакого смысла нет и у «всего», а значит, нет смысла и у законов, из которых выводимо всё. Или — у всего нет никакого смысла, так как у всего есть все смыслы сразу.   

В итоге смысл всего не имеет смысла, поэтому любой вывод обо всём — об истоках или границах всего, о законах или элементарной сущности всего, о том, что было до всего или будет после всего, о том, каков мир «на самом деле» — нельзя ни доказать, ни опровергнуть, так как это утверждения ни о чём, о принципиально непознаваемом, бессмысленном, сколько-нибудь уточнить сущность всего невозможно.

Теперь вспомним в начале главы мы хотели сказать, почему познание идёт от одной теории к другой — новой, в которой мир выглядит иначе, чем казалось раньше. Почему так происходит?

Качественные переходы от одного представления о мире к другому, от одной теории к другой, а не постоянное уточнение «одной теории», «одной модели мира», имеют причины в особенностях нашего мышления. Мы не воспринимаем мир непосредственно, наше представление о нём — это сплав среды и опыта, сигналов рецепторов и структуры мозга, то есть сплав объективного и субъективного. При этом любое переключение внимания — с одной мысли на другую, от образа элементов к образу целого, от отдельных наблюдений к представлению о тенденции, от данных к теории — это неравновесный фазовый переход. Когда скачком меняется синхронизированная на гамма-ритме активность сразу множества нейронов в мозге — одни синхронизированные ансамбли нейронов распадаются, другие возникают. Такой переход действительно является качественным и происходит скачкообразно. Как следствие, такими же более или менее выраженными качественными «скачками» меняется и наше представление о природе.

Каковое представление, обратим внимание, может быть связано не только с появлением новых теорий, описывающих некие отдельные явления, но и с развитием нового отношения ко всей реальности в целом. И в этой «новой реальности» разумными будут уже другие методы познания, другие критерии истинности и другие виды теорий — подробнее об этой составляющей познания речь пойдёт в следующей части статьи.

Итак, мы выяснили, познание действительно имеет границы. Идея, что можно найти все законы природы и построить теорию всего ведёт к противоречиям.

В свою очередь, если понять, каков мир на самом деле, невозможно, то нет и оснований считать какое-либо нынешнее знание строго истинным или строго ложным, то есть знанием окончательным, неизменным. Так как в дальнейшем познании всегда может оказаться, что смысл происходящего другой, чем кажется сейчас, — и пока всё точно не установлено, в единую формулу не сведено, отрицать такую возможность нельзя.

В отсутствие истин, утверждения, которые сейчас считаются неверными, всего лишь противоречат тем, которые сейчас принято считать верными. Например, некое утверждение будет истинным, но сама концепция, в которой это утверждение выведено как истинное, такого же строгого обоснования иметь уже не будет. И так бесконечно — истинность отдельных утверждений всегда будет ограничена отсутствием точного понимания их оснований.

С другой стороны, если никакое знание не является истиной, то, вероятно, что и само это утверждение тоже не истина, а потому истины, наоборот, возможны? Например, если познание бесконечно, то всё ещё может измениться, включая и саму идею, что познание бесконечно. Это предположение будет рассмотрено в главе «Абсолютная истина». Забегая вперёд, одна абсолютная истина всё же есть, однако она очень своеобразная, поэтому вывод об отсутствии истин всё-таки имеет больше смысла, чем следующий из него вывод о возможности истин, поэтому далее в тексте будем исходить из утверждений, уже сделанных выше.

В заключение главы ещё раз обратим внимание, что мы привели самые простые аргументы, касающиеся пределов познания, отношения сознания и материи. С бо;льшими подробностями эта тема рассмотрена в статье «Сильный искусственный интеллект (AGI) не может быть создан. Теория всего не имеет смысла. Значение противоречивости теории всего», а сжато в статье — «Материя, сознание и пределы сложности искусственного интеллекта».



2. Эволюция методов познания

Прежде чем обратиться к заявленной в заголовке эволюции, коротко скажем об объекте, в котором она, собственно, происходит. 

Как известно, мы мыслим сетью нейронов. Все нейроны нервной системы объединены в единую сеть, но так как самым значительным их скоплением является головной мозг, то и мыслим мы в основном той частью нейронной сети, которая его образует.

На входе сеть нейронов имеет рецепторы внешней и внутренней среды, а на выходе мышцы и железы. Это значит, что задача мышления — управление мышцами, перевод чувствительности в двигательную активность. Нервная система организует работу мышц и посредством желёз координирует с работой мышц работу остального организма. На ходе у нейронной сети нейронов намного больше, чем на выходе, поэтому нейронную сеть можно сравнить одновременно с воронкой и решетом — сигналы рецепторов в нейронной сети мозга перемешиваются, лишнее отсеивается, а оставшееся само собой «сжимается» в упорядоченную и взаимно координированную активность нейронов на выходе сети и, как следствие, такую же активность мышц и желёз.

Точно так же формируется сознание — от общего к частному, он неопределённого конкретному — от самоощущения (нашего Я), как восприятия самого обобщённого, и более конкретизированных эмоций/мотивов к чётким образам. Иными словами, от общего побуждения к конкретным целенаправленным действиям, от «захотел» к «сделал». Поэтому «мы» как будто «наблюдаем» образы «со стороны», хотя на самом деле одновременно являемся и тем и другим.

Так как процесс трансформации сигналов рецепторов в активность нейронов на выходе сети зависит от архитектуры и всех других особенностей сети, то опыт нейронной сети — это вся сеть, вся её структура. При этом биологическая нейронная сеть, включая окружающие её ткани (которые тоже участвуют в мышлении), представляет из себя объём — упорядоченный неравновесный континуум веществ и химических реакций. Поэтому опыт тоже представляет из себя «объём». То же можно сказать про мышление и, следовательно, про сознание — всё это тоже объём, континуум.

Таким образом, опыт — это объём потребностей и способностей субъекта, в своём основании объединённых стремлением к самосохранению и размножению, присущей всему живому. Если нет необходимых потребностей и способностей, то есть мозг не имеет соответствующей организации, явление не будет выделено из окружающего, так как оно не несёт для субъекта никакой значимой перспективы — «не имеет смысла». Например, кошки, которым с рождения показывали только вертикальные линии, потом хуже различали горизонтальные препятствия и натыкались на них. Или, находясь в опасности, мы не обратим внимание на многое из того, что в другой ситуации было бы важно.

Чем сложнее становится мозг в ходе эволюциии или в процессе обучения, и потому больше становится объём опыта, тем потенциально больше мы можем заметить в окружающем и в себе — нюансов, взаимосвязей, оттенков. В том числе всё более отчётливым становится выделение себя из окружающего, так как при мысленном сопоставлении становится всё более заметным отличие собственного поведения, вариативного согласно личной стратегии, от неизменных причинно-следственных связей неживой природы. Неизменность которых по мере познания становится всё более очевидной, а причины и следствия происходящего всё более понятными.

Сложный мозг — это сложное поведение. Сложное поведение — это поведение, способное учитывать больше нюансов среды. Поэтому задать сколько-нибудь сложное поведение на врождённом уровне, то есть заранее, нельзя, так как в нюансах среда всегда разная. Как следствие, чем сложнее поведение, тем большую важность приобретает обучение, личный опыт. В результате усложнение мозга в ходе эволюции одновременно сопровождается ростом времени детства — продолжительным периодом формирования структуры мозга уже после рождения. Конкретная окружающая среда, воспринимаемая мозгом, влияет на сам процесс формирования мозга и тем самым «встраивается» в опыт полнее, чем позволило бы только обучение. Как обладающий самым сложным мозгом, человек рождается в большей степени tabula rasa (с лат.;—;«чистая доска»), чем другие животные.

Сложный мозг — это способность к высокоуровневым абстракциям, то есть в конечном итоге к сложному языку, речи. С появлением речи и затем письма становится возможным накапливать знания из поколения в поколение. В результате постепенно формируется некоторое целостное, всё более богатое и сложное представление о мире — о том, как он устроен, что в нём разумно, какова в нём роль человека, а длительный период детства позволяет это представление воспринять.

Например, если мозг других животных может выделять в условиях более или менее сложные образы непосредственно окружающих их объектов, то человеку за счёт большей сложности его мозга (упрощённо говоря, за счёт большего количества слоёв в нейронной сети и связей нейронов) широко доступны уже и «образы образов», то есть понятия языка — абстракции более высокого уровня, чем образы конкретных объектов. К примеру, понятие «яблоко» обобщает все яблоки, которые как-либо известны человеку. Более того, человек способен распознавать в условиях в том числе такие сложные, глобальные и уже непосредственно не наблюдаемые «образы», как политика, физика, время, вселенная и т. д.. Как следствие, в отличие от более простых животных, поведение человека, тактика и стратегия его действий, формируется не только «здесь и сейчас», вне сколько-нибудь развёрнутого представления о себе и окружающем мире, о прошлом и будущем, но и на таких же сложных и глобальных пространственных и временных масштабах (подробнее работа мозга рассмотрена в статье «Самоорганизация в организме и мозге»).

Накопление опыта обуславливает в том числе эволюцию представлений о метафизической (др.-греч. — то, что после физики) — первоначальной, основополагающей — сути мира. При этом из аргументов первой главы следует, что идеи метафизического характера не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты, так как это утверждения о принципиально непознаваемом, внеопытном. В то же время, как идеи о том, каков мир «на самом деле», метафизические представления задают разумное в таком мире общее направление поведения, в том числе смысл исследовательских действий, тем самым предопределяя развитие соответствующего метода познания, связанного с ним типа теорий и критерия истинности. Таким образом, непознаваемое влияет на ход познания. Считается, одному из создателей квантовой механики лауреату Нобелевской премии Максу Борну принадлежат слова: «физика, свободная от метафизических гипотез, невозможна».

Сформировав, таким образом, некоторое представление о мозге и важности метафизики, теперь рассмотрим основные этапы эволюции познания.


2.1. Живой мир, интуиция, религия

Первым, самым общим и глобальным представлением о мире и роли в нём человека становится религия.
 
В глубоком прошлом, в отсутствие знаний для выработки другой точки зрения, субъект естественным образом отождествлял окружающее с собой, своими задачами. В результате, наблюдая масштаб природных явлений, он считал себя малой и подчинённой частью такой же живой, как он сам, но могущественной природы, зависимым от её воли, полагая, что природа является источником добра и зла, может помочь ему или помешать, подсказать или запутать. Иными словами, ещё относительно слабо воспринимая себя как некое отдельное и самостоятельное целое, субъект так же минимально выделял и противопоставлял себе другое целое — природу.

В этом контексте разумно не целенаправленно рассуждать в поисках лучших решений, а просить окружающее о нужном, ждать от него помощи в делах или готовых ответов в виде озарения верной идеей. Приближая желаемое жертвами, ритуальными действиями и магическими обрядами, которые, казалось, способствовали этому, были понятны природе, демонстрировали ей уважение просящего и значимость его просьбы. Например, и сейчас в важной ситуации, когда нет возможности рационально повлиять на её исход, всем людям присуще злиться на предметы, жалеть или уговаривать их, взывать к окружающему как будто оно живое и может помочь, обещая взамен изменить поведение в лучшую сторону, пожертвовать чем-то важным.

Если окружающее живое и могущественное, то разумно подмечать закономерности в поведении природы, а не исследовать её как объект. При этом вначале заметно только самое общее и самое необходимое, другие детали неясны и не имеют смысла. Аналогичным образом поведение любого живого существа в общем неизменно и понятно, в частном же, наоборот, изменчиво и непредсказуемо. Поэтому если природа живая или непосредственно связана с волей живого существа, то и с этой точки зрения бессмысленно пытаться понять её поведение во всех подробностях. В результате отличие от привычного могло казаться случайным и ложным, а неуклонное следование устоявшимся традициям считаться разумнее новых идей. Приверженность обычаю отражалась и в устройстве общества — например, в наследовании роли человека в нём или априорном авторитете людей высокого положения, которое уже само по себе говорило об их избранности богами.

По аналогии с собой врождённый альтруизм человека как социального животного понимается теперь и как присущий природе и требуемый ею, при этом способной видеть ещё только намерения и наказать даже за мысли. В результате получает поддержку мораль, так как к другим факторам отбора более сплочённых сообществ добавлялась ясная причина и для внутреннего самоконтроля. Что было особенно важно в эпоху, когда инстинкты уже не оказывали прежнего организующего и сдерживающего взаимную конкуренцию влияния, ввиду увеличения объёма личного опыта, а государственный аппарат контроля и наказания или сложные логические суждения (как минимум ввиду неразвитости языка), ещё не существовали.

Такая форма познания — когда знания возникают по большей части интуитивно, вне каких-либо правил и методов, а природа не исследуется как объект — называется мифологической или религиозной. Миф — это поучительная история, пример типа поведения, выхода из ситуации, связи прошлого и будущего, объяснение смысла мира и человека в нём, история начала мира. Особенностями мифа являются символичность, образность, многозначительность.

В свою очередь, особенности мифа есть следствие особенностей восприятия, присущей человеку в условиях малых знаний, более всего распространённых в прошлом. Это представление, что всё вокруг живое, наполнено невидимыми силами, чьей-то волей. И потому этот мир требует такого же описания — связанного со сверхъестественными существами и магическими способностями, образного, многозначительного, — аналогично тому, как сам человек подмечал в окружающем таинственные знаки, скрытые подсказки или указания, которые не даются явно, а требуют толкования.

Отражением и проводником этих представлений формируются религии, первыми типами которой считаются анимизм и тотемизм. Религии — имеющие в своём основании минимальный объём знаний и поэтому по большей части интуитивные выводы — первые и поэтому наиболее общие и наименее формализованные теории, целостно объясняющие суть мира, его источник и значение в нём человека, устанавливающие необходимые нормы поведения в социуме, свод моральных норм. В учении религии возникает первая и самая общая картина мира, теперь человек понимает, где он, кто он, откуда и зачем существует, что есть мир в целом.

Ввиду отсутствия альтернатив и широты описания, религия в то время проникает во все области жизни человека. К учению религии человек целенаправленно обращался, выбирая поведение, в результате получая такие же общие и целостные ответы, увязанные в едином просоциальном ключе с поведением остальных людей данной культуры и даже со всем мирозданием в целом.

Накопление опыта и, как следствие, разделение труда приводит к появлению социального института, развивающего религию, толкующего смысл учения применительно к конкретным ситуациям, начинаясь от шаманов и до современной церкви. При этом целостное, максимально общее и согласованное длительным применением содержание религий способствует их минимальной изменчивости, определяя роль проводника наиболее консервативных ценностей.

Таким образом, прежде всего в ходе эволюции мир кажется живым, его следует наблюдать, подмечая закономерности, а не исследовать как объект. Становится понятен самый общий ход вещей, возникают приметы и обычаи, формализуются первые нормы поведения, каковые элементы обобщаются в первых типах теорий — религиях. При этом упор на традицию и потому отсутствие быстрого прогресса позволяло длительно тестировать и шлифовать то культурное основание, на котором впоследствии возникнет современное общество, цементировать племена некоторого природного ареала общими ценностями, создавая цивилизации.


2.2. Искусство.

В одно время с религией, то есть в эпоху позднего палеолита (палеолит или каменный век, 2,5 млн — 10 тыс. лет до н. э.), возникает искусство. Появление искусства, по-видимому, связано с магическими ритуалами первых религий — например, это ритмические танцы, вводящие в транс, или изображения объектов охоты, как символов добычи. Источником искусства также является стремление отпугнуть хищников, обозначить свой статус, выделить важные предметы — вначале простой раскраской, впоследствии превращающейся в сложный орнамент, или пение птиц, как обозначающее хорошую погоду, весну, рассвет. В дальнейшем ходе истории уточняются задачи и критерии оценки искусства, выделяются его различные виды и направления, творчество становится самостоятельным видом деятельности, формой познания, связанной с образным, эстетически-выразительным осмыслением действительности.

Метод искусства — фантазия, вдохновение, творческое озарение; теория — произведение искусства; критерий истинности — ощущение красоты, законченности произведения. По причине эстетического осмысления, а не стремления к познанию мира «как он есть» (и потому отсутствия у искусства прямой связи с метафизикой), опыт, направляющий творческий процесс, связан с представлением о красоте и задачах искусства, которое, в свою очередь, отличается в разные эпохи.

Отнесение искусства к форме познания не очевидно, так как искусство не предполагает познания мира, как стремления к верному знанию о нём. Однако важным в данном случае является наличие выраженного познавательного процесса, как поиска нового. Тем не менее, ввиду естественной субъективной направленности, далее в тексте в ряду форм познания искусство рассматриваться не будет.


2.3. Обыденное познание

К форме познания иногда относят обыденное познание. Обыденное познание лучше всего охарактеризовать как житейский опыт, возникающий в процессе повседневных действий человека, в том числе приметы, обычаи. Он может носить самостоятельный характер и не быть увязанным в какую-либо систему или может быть элементом другой формы познания. Не образуя самостоятельной системы знаний, далее как форма познания обыденное познание также рассматриваться не будет.


2.4. Умопостижимый мир, логика, философия

По мере накопления опыта различие между собой и окружающим уточняется, возникает идея созданности мира — по аналогии с тем, как сам человек учился создавать. Боги теперь предстают больше как создатели природы, отдельные от неё покровители тех или иных её сторон, а не само окружающее, поэтому природа теперь также понимается более самостоятельной, чем прежде, существующей по некоторым законам, правилам. В результате возникает смысл целенаправленного познания природы, как попытки найти эти правила. Если раньше человек ожидал от природы подсказок в виде интуитивных озарений, содержащих готовые решения, отбор которых, таким образом, проходил не в мысленном сопоставлении, а в ходе их непосредственного применения на практике, из-за чего процесс познания шёл долго, то сейчас смысл появляется и у «самостоятельного» мышления, как активного поиска новых идей, способных объяснить устройство природы и улучшить жизнь. Возникает новая форма познания — философия.

В эту эпоху представление о живом мире трансформируется в идею природы, состоящей из глобальных стихий — по сути, первых подмеченных качеств окружающего, например, это мгла, хаос, огонь, вода и т. п.. В том числе элементов, прямо обобщающих внешний мир и внутренний мир человека, так как их различие ещё непонятно. Например, это идеи, цели, благо и другие, возникающие в мифологии того времени или учениях философов. Отражая свою двойственную субъектно-объектную природу, все эти элементы имеют божественных прародителей или воплощения, хотя сами уже не являются явным образом живыми.

По причине ещё достаточно слабого понимания различия внутреннего и внешнего миров, подобно изменчивому внутреннему миру человека, и природа в то время тоже кажется изменчивой и непостоянной. Имеющей непосредственно наблюдаемую сторону, подверженную тлену и разрушению — как отражение обычной жизни, и идеальную — как отражение стремлений человека к лучшему. Например, по мнению древнегреческого философа Пифагора (VI в. до н. э.) числа обладали нравственными силами — к примеру, 4 и 7, как средние пропорциональные между 1 и 10, считались началами пропорциональности, и потому началами гармонии, здоровья, разумности. Демокрит (V в. до н. э.), развивавший атомистическое учение (по сути, первое «корпускулярное» представление устройства природы), считал, что из «атомов» состоит не только материя, но и идеи. По мнению Платона (IV в. до н. э.), познание — это воспоминание души об идеях, которые она созерцала до соединения с телом.

Если элементы внутреннего и внешнего мира представляют единое целое, то разумный метод познания — это наблюдение явления и последующее мысленное исследование его предпосылок. Так как, с одной стороны, размышление в этом случае — это и есть непосредственное исследование природы, с другой — размышление действительно позволяет уточнить первоначальный вывод, выделяя детали и связи явлений, обобщая их в новое понимание целого.

Например, в учении Аристотеля (IV в. до н. э.) — одной из самых масштабных фигур античной философии, отправным пунктом познания утверждается наблюдение, однако истинное знание, как он считал, может достигаться только благодаря деятельности ума, способного к созерцанию высших принципов знания непосредственно. Поэтому ощущение верного вывода — его «логичность», «очевидное» следование из предпосылок, в эту эпоху понимается присущим истинной реальности, а возможное несоответствие вывода наблюдаемому — как, может быть, лишь несоответствие истинного и преходящего из-за постоянного взаимопревращения стихий и тлена природы в неидеальном «подлунном» мире.

Как следствие, полученный в размышлении вывод в то время мог считаться не менее доказательным, чем непосредственно наблюдаемое, а изучение точного устройства природы, ввиду её непостоянства, не имело ясного смысла. Например, Аристотель разделял науки на «теоретические» — физика, математика, цель которых — знание ради знания, «практические» — этика и политика, дающие человеку руководящие идеи, и науки «поэтические» — творческие, ставящие задачей познание прекрасного.

Но и «знание ради знания» — тоже не синоним бессмысленного, так как полученные решения обсуждаются, подразумевая дискуссии и последователей. Накопление социумом знаний означает и рост количества вопросов, и людей, которых они интересуют, поэтому человек, способный дать на них обоснованные ответы, пользуется уважением окружающих. Тем самым в ходе прогресса познание, изучение природы всё больше приобретает в том числе и «самостоятельную» ценность — как само по себе важное занятие, способное повышать качество жизни и самому учёному, и окружающим его людям, независимо от возможности непосредственного применения идей на практике. В той же степени возрастает значение интеллекта, который теперь выделяется как собственное качество человека, способность находить ответы на важные вопросы своими силами без помощи свыше, и потому это качество, имеющее ценность само по себе.

Возникая следствием и одновременно проводником этих представлений, около VI века до н. э. философия (со своими особенностями) начинает активно развиваться в Древней Греции, Индии и Китае. Философия исследует качественные стороны бытия природы и человека, исходя из большего объёма более точных знаний, что обуславливает и более конкретные в сравнении с религиями формы теорий — философские учения, развёрнутые логические умозаключения. Формализуются приёмы, ведущие к верному выводу — приёмы логики, «правильного мышления», которое теперь уже не ограничивается «однократным» актом интуитивного вывода и его сверкой с бытующими взглядами, а подразумевает выделение и мысленное исследование предпосылок явлений, выраженную дискуссионность знания, его оспоримость и необходимость рационального обоснования.

В это же время возникает элементарная математика, как своего рода философия формальная, на формальном языке. Религии под влиянием философии наполняются философским содержанием, развивается религиозная философия и направление атеизма. Происходят открытия практического характера — например, работы Архимеда (III в. до н. э.), которые в современном понимании можно отнести к научным, однако вне сформированного представления об эксперименте они носят больше случайный характер и не имеют продолжения.


2.5. Механистический мир, эксперимент, наука

В дальнейшем, в том числе по мере развития технологий, окружающее предстаёт всё более механистичным, воспроизводимым при повторении условий, отличным и независимым от изменчивого внутреннего мира. В этом метафизическом контексте возникает смысл изучения явлений природы, как деталей точного механизма. Для чего лучше всего подходит эксперимент, в котором можно воспроизвести явление — как часть природного механизма, и исследовать подробности его протекания, варьируя начальные условия. Тем самым в исследовании явлений природы появляется возможность установить уже и количественные взаимосвязи, так как можно точно задать начальные условия и точно измерить результат. В это же время возникает математика переменных величин. Как строгий формальный язык, способный выразить точное знание, описывающий структуры, порядок и отношения, математика предоставляет языковые средства науке. В итоге области знания, которые удалось достаточно конкретизировать для применения экспериментального метода, выделяются из философии в первые научные дисциплины. Возникает наука, методом которой является эксперимент, а языком — математика. 

Впервые идею эксперимента связывают с деятельностью английских математиков и естествоиспытателей канцлера Оксфордского университета епископа Роберта Гроссетеста и францисканского монаха Роджера Бэкона, живших на рубеже XII–XIII века. Которые считали, что исследователь должен опираться на математический расчёт, эксперимент и наблюдение, в противовес господствовавшим в то время традициям отвлечённой от реальности аристотелевской школы философии. Важность математики в то время обосновывалась в том числе утверждением Библии, что бог создал мир «мерой, числом и весом», по-видимому, берущим начало в пифагорейской школе с её религиозно-мистическими представлениями о подчинении мира гармонии чисел. Пифагор считал, что математические соотношения заложены в основание мира изначально — «числа правят миром», а значит, они безусловно необходимы для его описания.

Однако активно развиваться экспериментальный метод начинает только в XVII веке, в частности, после философских работ Галилео Галилея по механицизму. Галилей первым использовал телескоп для наблюдения небесных тел и сделал ряд выдающихся астрономических открытий. В том числе обнаружил, что поверхность Луны не гладкая, каковую подобало иметь небесному телу, принадлежащему «идеальному» миру, а имеет горы и впадины, как Земля. Что также способствовало развитию механистической картины мира, опровергая господствующее два тысячелетия представление Аристотеля, что область между орбитой Луны и центром Земли есть область беспорядочных неравномерных движений, тлена и непостоянства.

Согласно Аристотелю все тела в «подлунной» области состояли из низших элементов: земли, воды, воздуха и огня — в отличие от эфира, из которого состоял идеальный «надлунный» мир. Таким образом, астрономические наблюдения Галилея опровергали и представление о принципиальном отличии миров, объясняя мир единым и познаваемым, раздвигая границы познаваемого, наполняя познание универсальным смыслом изучения законов всей природы, способствуя росту авторитета науки и учёных. Галилей также считается основателем экспериментальной физики, он сформулировал принцип относительности, на котором базируется классическая механика. Альберт Эйнштейн назвал Галилея «отцом современной науки».



3. Абсолютная истина

Итак, мы выяснили, познание идёт от общего и простого к частному и сложному. При этом детали уточняют смысл целого, а целое — смысл деталей, в результате постоянно изменяется представление и о мире в целом, и о его элементах. В то же время познать весь мир невозможно, теория всего, которая опишет элементарный уровень материи, не имеет смысла. Поэтому знание не может быть полным, не может точно обосновывать само себя во всём, нельзя с абсолютной точностью отделить фантазию от реальности, субъективное от объективного, всегда будет оставаться что-то ещё непонятное. И пока мир ещё до конца не понятен, ни в чём точно уверенным быть нельзя, поэтому истин, как «абсолютных» утверждений, не имеющих границ применимости, быть не может.

Однако если истин быть не может, то и само утверждение, что истин быть не может, тоже, естественно, не истина. Поэтому, видимо, истины могут быть. Если истин быть не может, то они могут быть. Получается, когда мы в первой главе доказали, что истин быть не может, мы одновременно доказали и то, что истины могут быть, то есть мы доказали и утверждение, и его отрицание, следовательно, получили противоречие. Это значит, что наше рассуждение бессмысленное.

Действительно, посмотрим с другой стороны. Если объект «всё» не имеет смысла, то откуда смысл возьмётся у его элементов? Например, любое рассуждение, утверждение, любое знание и вообще всё — это элементы всего. Поэтому, как кажется, вполне логично, что если теория всего не имеет смысла, то и вообще ничего не имеет смысла. Однако если ничего не имеет смысла, то и какой-либо вывод не имеет смысла — есть истины, нет их, всё это бессмысленные утверждения.

Проверим. Если истин не может быть, к каковому выводу мы пришли на основании вывода о противоречивости теории всего, то истины могут быть, к каковому выводу мы пришли, исходя из того, что предыдущее утверждение тоже не истина. Таким образом, мы доказали и «А», и «не А» — и утверждение, и его отрицание, это противоречие, следовательно, все сделанные выводы теряют смысл. Аналогично — если теория всего не имеет смысла, то ничего не имеет смысла, а значит, и вывод, что теория всего не имеет смысла, тоже не имеет смысла, поэтому теория всего может иметь смысл. Результат тот же — мы пришли к противоречию, выводы не имеют смысла. Любое знание бессмысленно, даже несмотря на то, что мы его смысл ощущаем?

Для преодоления противоречий посмотрим внимательнее.

Вывод, что теория всего не имеет смысла, был основан на некоторых аргументах — и в этих границах он имеет смысл. Далее мы продолжаем этот вывод тем, что раз так, то тогда вообще никакое знание не имеет смысла. Но проблема в том, что это продолжение, получается, объявляет бессмысленным и то, что лежит в его собственном основании — те самые аргументы, на которых было основано утверждение, что теория всего не имеет смысла. В результате вывод, что тогда вообще никакое знание не имеет смысла, повисает в воздухе, не имея под собой никаких аргументов. То есть становится ни на чём не основанным заявлением.

То же самое с выводом, что если теория всего не имеет смысла, то истин быть не может. Он означает, что любое знание в процессе познания может изменить свой смысл, потому что «конца познания», когда станет точно известно, каков мир «на самом деле», не существует. Продолжение этого вывода — что тогда истины могут быть (если истин быть не может, то сам этот вывод тоже не истина, а значит, истины могут быть), прямо опровергает своё собственное основание в виде вывода, что истин быть не может, и, таким образом, лишённое аргументов, тоже повисает в воздухе и теряет смысл.

Таким образом, никакой противоречивости в том, что теория всего не имеет смысла и истин не может быть, на самом деле нет.

Обратим внимание. Выводы, что теория всего не имеет смысла или что истин быть не может, сами, естественно, тоже не истина. Точнее говоря, их истинность находится в границах истинности наших нынешних знаний, из которых они исходят, а наши знания не равны теории всего. Поэтому в процессе познания может быть так, что и построение теории всего окажется возможным, и истины станут обычным делом. Однако будущие знания нами ещё не узнаны.

Но даже в контексте знаний нынешних это ещё не всё. Перевернём доску ещё раз.

Мы чувствуем, ощущаем. Наличие ощущений, наличие себя, нашего Я, говорит о том, что какие-то возможности в реальности уже выбраны, реальность упорядочена хотя бы тем, что в ней есть Я. Возможно не всё что угодно, потому что пока есть Я как минимум невозможно, чтобы не было ничего. Более того, Я абсолютно неустранимо, наличие себя невозможно опровергнуть, потому что любая идея, даже отрицание себя, всегда только подтверждает наличие себя. Таким образом, Я, наличие себя — это абсолютная истина, самая что ни на есть истина из истин. Которых вроде бы быть не должно.

Тогда посмотрим внимательнее.

Что, собственно, означает утверждение «теория всего не имеет смысла»? Всего лишь, что не может быть такого языка, на котором бы можно было выразить происходящее на элементарном уровне материи. Но это не отрицание того, что материя существует. Бессмысленность теории всего не означает, что ничего нет. Наоборот, то, что мы рассуждаем об этой теории, см. выше, уже само по себе говорит о том, что как минимум есть Я — тот, кто рассуждает. Более того, как мы выяснили в первой главе, теория всего — это то же самое, что теория сознания или теория мышления. Это значит, что если есть Я, то есть и «всё», и Я равно всему. Не может быть только теории себя, себя невозможно выразить каким-либо «своим» языком. 

Я — начало, Я не определено и ни из чего определённого не исходит, поэтому Я невозможно опровергнуть и Я не имеет доказательств. И одновременно Я — это самая общая точка отсчёта, по отношению к которой формируется смысл более конкретных идей, выступающие в роли гипотез о происходящем с Я — что есть Я, где есть Я, как есть Я? Верификация которых тоже происходит относительно Я — лучше стало Я или хуже. Можно воспринимать всё как сон, фантазию — и это проще, но фантазиями не утолить голод. Поэтому мы выделяем в сознании мир, который «не Я», который окружает Я, в котором есть другие субъекты, природа, культура и т. д., он живёт по своим законам и напрямую не зависит от Я. В этих границах возникает смысл рассуждений выше, в этих границах теория всего не имеет смысла и истин не может быть. Но само Я за эти границы уже выходит, потому что на самом деле всё это в нашем сознании, внутри Я. Поэтому Я так же непонятно, как элементарный уровень материи, но Я есть, и это абсолютная истина.

Именно такими — неопровержимыми и недоказуемыми — и должны быть абсолютные истины, и только такими они и могут быть. Чтобы доказать утверждение, его надо прежде сформулировать. Сформулировать — это так или иначе представить, посмотреть на явление со стороны, вместить в свой опыт. Но на себя, на своё сознание нельзя посмотреть со стороны, потому что все возможные «стороны» лежат строго внутри сознания. Но себя нельзя и опровергнуть, так как любое опровержение себя только подтверждает наличие себя, наличие сознания, наличие «всего».

Например, в нашем сознании любой смысл — это некое ощущение верного или неверного, хорошего и плохого, то есть это некая эмоция, составляющая сознания. Следовательно, смысл самого сознания уже не должен быть составляющей сознания, то есть он должен выходить за рамки сознания. Это противоречие. К примеру, смысл самого сознания — это и смысл всех возможных смыслов. Но смысл всех возможных смыслов — это уже должно быть нечто другое, а не смысл, ведь смысл всех возможных смыслов должен выходить за рамки всех возможных смыслов. Или, если смысл всех возможных смыслов — это тоже смысл, то он должен быть и смыслом самого себя. Но это тоже противоречие, так как мы получаем самореференцию — смысл всех возможных смыслов должен быть смыслом всех возможных смыслов. То, что сепулька — это сепулька, нам и так известно, нам нужно выяснить, что это такое, смысл сепулек.

Таким образом, утверждать что-либо определённое о Я — обо всём, о своём сознании — не имеет смысла. Подтвердить сказанное всё равно не получится. Но всё это есть. Как, где, откуда — неизвестно. Поэтому наличие себя — это абсолютная истина. Но всё внутри неё, в том числе всё сколько-нибудь конкретное, точное, осмысленное. Эта истина вмещает в себя все смыслы, все знания, всё, что можно хоть как-то сформулировать. И потому сама она всегда остаётся за рамками, ускользая от понимания.

Подведём итог.

Истин, как утверждений не имеющих границ применимости, действительно нет, так как пока всё точно не известно ни в чём полностью уверенным быть нельзя. Но можно быть уверенным не полностью. Утверждения могут считаться истинными в рамках предпосылок, которые, таким образом, задают границы применимости этим утверждениям. Например, в рамках принятой системы аксиом, модели, теории, философской доктрины, учения, в рамках нынешних знаний.

Тем не менее одна истина всё же есть — настолько общая, что её нельзя сформулировать и потому нельзя опровергнуть, но подтверждает её абсолютно всё. Это истина, которая существует вне времени и пространства, потому что всё, в том числе время и пространство, как наши представления, существуют внутри неё. Эта истина — Я, наличие себя. Но и одной этой истины достаточно для познания. Общей сутью которого становится процесс выдвижения и опровержения гипотез о Я, начиная от идей самых общих до конкретных утверждений.

Например, как уже говорилось, любая научная теория по своей сути — гипотеза, которая пока ещё не опровергнута, то есть смысл которой (границы применимости) пока ещё не уточнён новой теорией, описывающей реальность более точно и полно (имеющей большую предсказательную силу). Научные теории отражаются в технологиях, технологии в устройствах, устройства повышают качество жизни широкому кругу людей. Тем самым подтверждая разумность науки как экспериментального метода познания, и в целом разумность стремления к объективному знанию. Рост популярности науки имеет и свою оборотную сторону — в популярности идей о бессмысленности других форм познания, о том, что познанием как таковым является только наука.

И наконец если истин нет, то любое знание может оказаться ошибочным. Что невозможно будет понять до тех пор, пока чей-то нестандартный подход не заставит взглянуть на казавшееся привычным с другой точки зрения. Иными словами, истинную природу вещей можно установить, только если посмотреть на происходящее со стороны, но, оставаясь частью реальности, действительно посмотреть со стороны нельзя ни на что. Тем не менее если чаще смотреть на мир другими глазами, вставать на точку зрения оппонента, рассматривая проблему с разных сторон, можно стать к истине ближе.



4. Границы применимости методов

Как теперь понятно, одна абсолютная истина всё же есть — Я, существование себя. Это значит, что полагаться в определении разумного приходится также только на собственные ощущения, то есть в конечном итоге на то, способствует ли некое знание росту качества жизни или нет.

Например, солипсизм — идея, что мир есть только в сознании субъекта, — простая, но при этом предполагает и слишком простое отношение к жизни — ведь всё только сон, видения. Как следствие, несмотря на простоту, идея солипсизма менее способствует качеству жизни, мешая воспринимать её во всей полноте.

Наоборот, если считать, что всё одинаково реально, то окажется, что всё изменчиво и непостоянно, так как непосредственно зависит от воли человека. Точно как же, как от неё зависят объекты внутреннего мира — фантазии, идеи. Что тоже не будет способствовать росту качества жизни. Например, в этом случае не сможет возникнуть наука, потому что эксперимент в таком мире не имеет смысла, ведь его результаты тоже должны быть сами по себе изменчивы и зависеть от воли человека.

Поэтому требуется введение новых сущностей, усложняющих воспринимаемое делением на мир субъективный — изменчивый и непостоянный, непосредственно связанный с волей человека, и мир объективный — независимый от неё, существующий вовне человека. Со временем по мере накопления опыта это разделение становится всё более строгим. При этом ощущения разных людей не совпадают — в то же время человек не может выжить в одиночку. Вследствие чего то, что считать разумным и не разумным, субъективным и объективным, в том числе зависит от гласного и негласного согласия людей, что считать таковым, и корректирующей силы естественного отбора.

В первобытных условиях, когда знаний ещё мало, разделение мира на явления, в том числе разделение мира на внутренний и внешний, минимально, язык неразвит. Как следствие, мир кажется живым — изменчивым и непостоянным, связанным с чьей-то могущественной волей, а выбор поведения носит в большей степени интуитивный характер, как, по сути, надежда на удачу, скрытые знания и мистические силы живой всезнающей природы, которые помогут сделать правильный выбор.

Точно так же и сейчас в незнакомой обстановке, в условиях высокой новизны и минимального багажа знаний далеко от интуитивного вывода уйти не получится. В другой ситуации интуитивная уверенность в своей правоте предшествует строгим аргументам, заставляя их искать, может быть, идя наперекор общепринятому. И часто даже не нуждается в аргументах — что не логично, но любая логика может оказаться неверна, так как всё учесть невозможно. О разумности идеи могут говорить её популярность, положение её автора в обществе или даже его уверенный тон, которые интуитивно подтверждают знания человека, что может быть ориентиром, когда нет времени рассуждать. Таким образом, интуиция и, как следствие, в большей степени вера в идею, а не точное понимание её причин и следствий, имеет смысл, когда нет достаточного опыта, чтобы сделать обоснованный выбор, или при необходимости быстрых решений.

Далее в ходе истории представление о мире расширяется и детализируется, а по мере того, как сам человек учился создавать, развивается идея созданного мира, который создают высшие силы. Окружающая природа уже не кажется одинаково живой, представление о живом и неживом уточняется. Теперь всё имеет установленные правила, по которым существует, а значит, можно попробовать эти правила понять. Однако разделение внутреннего и внешнего мира ещё не имеет нынешней чёткости, поэтому качества внутреннего мира считаются присущими природе в целом и имеют связанных с ними высших покровителей. Возникает представление, что если природа — это поле действия сил, обобщающих внутренний и внешний мир, то с помощью внимательного наблюдения и правильного мышления можно понять эти правила, а ощущение «логичности» построенного вывода, его «очевидное» следование из предпосылок — это и есть основание его истинности, ведь всё это такая же реальность.

Такой метафизический контекст подразумевает внимательное мысленное рассмотрение идей, что позволяет точнее и с меньшими затратами сформировать разумную линию поведения, отвергая неудачные идеи ещё на стадии размышления. В то же время сейчас понятно, что между сознанием и окружающим нет прямой — линейной связи, поэтому размышление всё равно требует сверки с реальностью. В ином случае «логичный» вывод может реальности не соответствовать и к тому же отличаться у разных людей.

Тем не менее, несмотря на индивидуальность в частном, в общем все люди схожи, схожи их условия жизни, и потому в общих положениях схож и их опыт. В результате, даже если вывод невозможно проверить непосредственно, по общим, «качественным» вопросам можно прийти к согласию просто через обмен мнениями, а специалисты — со схожим в том числе и частным опытом — могут прийти к согласию и в отношении частных вопросов. Например, в отношении гипотезы, которую необходимо проверить в эксперименте или оценке его результатов. При этом чем больше людей придерживается сходных взглядов, тем больше оснований считать эти взгляды разумными, так как по крайней мере нынешние люди — это потомки тех, кто выжил в ходе длительного естественного отбора. Следовательно даже если большинство неправо, то вряд ли эта неправота носит характер неадекватности, поэтому или новые идеи будут большинством рано или поздно восприняты, или, скорее всего, неадекватны именно сами новые идеи.

Таким образом, логическое рассуждение в целом более приспособлено выявлять «качественные», то есть некоторые общие, системные отношения, согласие по которым можно достичь через обмен мнениями. Поэтому само по себе рассуждение уместно, когда есть достаточные предварительные знания о предмете, ограничивающие произвольность выводов, но нет возможности провести эксперимент, чтобы установить отношения в точности.

Эксперимент же, имея в основании большой объём конкретных знаний в рассматриваемой области и представление о природе, как о точном механизме, отличным от изменчивого сознания и независимого от воли человека, работу которого можно воспроизвести при точном повторении начальных условий, позволяет провести точные измерения конкретных величин, тем самым предоставляя размышлению необходимую «сверку с реальностью». Позволяя сформировать в той же степени более точную модель явления и использовать это явление с практическими целями. Таким образом, эксперимент возможен в случае, если явление понятно настолько, что в отношении него может быть выработана конкретная проверяемая гипотеза.

В то же время чем более общими являются выводы, чем меньше в них строгости и конкретики, то есть чем больше эти выводы «качественные», а не «количественные», тем более неопределённым и не очевидным становится их практическое значение. Как следствие, зачастую можно встретить мнение о философии, как о бессмысленном занятии — в отличие от науки, достижения которой можно явным образом применить на благо человека. Однако в областях, где эксперимент в принципе неприменим, понять явление — пусть и не с той точностью, на которую способна наука — поможет только развёрнутое логическое рассуждение на естественном языке, то есть философия. В результате выделяются области знания — например, метафизика, аксиология, этика — которые становятся философскими дисциплинами. В других областях, где эксперимент только пока неприменим, философия, по сути, аккумулирует знания, идеи, привлекает внимание к проблеме, подготавливая почву для науки. При этом ошибочные, противоречивые философские идеи, как отработанная порода, из которой взято всё необходимое, со временем утратят популярность, как и опровергнутые гипотезы в науке.

Так же, как разные методы познания, в разных условиях разумно своё восприятие окружающего. Метафизическое представление об «истинной» сути природы, как своего рода метатеория, направляет анализ окружающего в свою «предметную область», задавая соответствующее общее направление поведению, которое, в свою очередь, определяет выбор конкретных действий, в том числе исследовательских.

Например, в условиях недостатка знаний невозможно рационально повлиять на некую важную ситуацию. Одновременно условие недостатка знаний — это условия первобытного человека, когда мир воспринимался живым. Ввиду пользы такого восприятия, оно сохранилось, поэтому и сейчас в условиях высокой неопределённости и важности, естественно воспринимать окружающее живым, способным мешать или помогать, так как представление о себе — это единственно возможная в данном случае точка отсчёта для выводов. Которая по крайней мере заставит вести себя осторожнее, внимательнее взглянуть на происходящее, интуитивно понимая непредсказуемость живого, или напомнит об этической стороне поступков — ведь всё такое же, как сам субъект. Тем самым ранее неопределённая ситуация станет понятнее, что само по себе придаст уверенности, а также, напомнив об этической стороне, скорректирует выбор действий в соответствии с ценностями социума. Больший объём опыта и идея связи внешнего и внутреннего мира подразумевает возможность «проникнуть мыслью» в суть вещей — и если так не считать, то какие-либо рассуждения теряют смысл. И наконец идея мира как механизма разумна, когда есть точные знания об исследуемом явлении, возможность сформулировать конкретную гипотезу и проверить её.

Таким образом, имея прямую связь с объёмом знаний, каждый метод познания возникает в свой исторический период и связан с развитием в опыте нового метафизического контекста восприятия природы, в котором данный метод приобретает очевидный исследовательский смысл. Поэтому каждый метод познания более всего приспособлен к условиям своего исторического периода и сейчас применим в той мере, в какой прошлые условия сохранились в нынешнее время. Одновременно каждый метод познания формирует свой тип теории, по-своему повышающей качество жизни, предсказывая то или иное развитие событий в зависимости от выбранных действий, аргументируя выбор той или иной линии поведения. В результате в каждую эпоху возникают собственные формы познания, содержащие свои метод, критерий истинности и тип теории.

Например, в начале эволюции человека знаний мало, заметно только самое общее и самое необходимое, поэтому в учении религий человек формализует то самое общее и необходимое, что он сумел понять в себе и мире. Затем, ориентируясь на учение, то есть учитывая уже понятое, а не повторяя ошибки прошлых поколений, человек получал по крайней мере общий критерий выбора правильного поведения. При этом отношение к природе как к живой, естественное в условиях малых знаний, развитое в религиозную идею высших сил, управляющих миром и определяющих единые для всех нормы бытия, приводило к тому, что учение само собой объединяло людей общим, выработанным поколениями, направлением действий. Тем самым религия способствовала формированию социума, освящая традиции и создавая культуры, сплачивая людей общими ценностями. После чего на этом фундаменте философия научила человека думать, а наука применять знания.

При этом неверно утверждать, что философия уточняет религиозные идеи, а наука философские. Несмотря на пересечения, взаимное влияние и столкновения, каждая форма познания развивается в своём метафизическом контексте, поэтому исследует мир по-своему, на своих масштабах и в своих явлениях, обобщая понятое в своём типе теорий. Тем самым более всего развиваясь в тех областях которые больше подходят данной форме познания, в которых она может принести наибольшую пользу. Например, философия или наука не описывают мир как целое — это делают религии, философия не занимается тяготением или химией, а наука не изучает науку как явление и не исследует вопросы этики — это прерогатива философии. И сохранение этого различия неизбежно, так как бессмысленность полноты знания означает, что всегда будут ситуации, понятные качественно по-разному, качественно больше или меньше, в которых поэтому будет уместно и качественно своё отношение к происходящему.

В более частном смысле, невозможность описать всё мышление в терминах какого-либо языка означает, например, что психологию никогда не удастся заменить естественнонаучной теорией и строгими формулами, то есть объяснение поведения всегда будет подразумевать значительную составляющую субъективного толкования. Из чего, в свою очередь, следует, что в психологии личность исследователя, его житейский опыт всегда будет иметь относительно более высокое значение, чем в естественнонаучных дисциплинах. То же можно сказать об истории, где исследование подразумевает трактовку сохранившихся артефактов, а не эксперимент. Так же как мышление, история не имеет начала, не имеет конца и не может быть формализована сколько-нибудь точно. В результате, не имея объективной точки отсчёта истории и не зная её окончательного итога, значение одних и тех же исторических событий можно трактовать по-разному.

Качественное различие религии, философии и науки означает, что их положения в целом не могут противоречить друг другу. Например, такие объекты, как бог, душа или загробный мир являются слишком общими, чтобы их мог подтвердить или опровергнуть какой-либо эксперимент или логический вывод, поэтому они не являются ни научными, ни философскими. В свою очередь, более частная идея, что бог непосредственно создал человека и это произошло не так давно, уже не является принципиальной и может быть модифицирована тем, что бог направлял эволюцию, способствовал ей и так далее. Другими словами, отказ от частных религиозных постулатов не умаляет общее могущество бога, создавшего мир, а именно сверхъестественность бога наиболее важна. В результате можно одновременно быть верующим, иметь развитые философские взгляды и заниматься наукой, так как элементы качественно отличных теорий будут если не дополнять друг друга, то по крайней мере не вступать в противоречие.

Например, Исаак Ньютон написал религиозных трактатов больше, чем научных работ, верил в материальное присутствие Бога в каждой точке Вселенной, «законы механики я вывожу из законов Божьих» — утверждал Ньютон. Грегор Мендель, заложивший основы генетики, был монахом и впоследствии избран аббатом. Один из основоположников квантовой механики нобелевский лауреат Макс Планк совмещал преподавание в университете и службу пресвитером, написал несколько философских работ, среди которых известная «Религия и естествознание». «Отцом» квантовой теории гравитации можно считать аббата Жоржа Леметра — одного из наиболее влиятельных астрофизиков XX века. Уже в работе 1931 года он ставит вопрос о квантовом описании Вселенной. Именно теория Леметра об эволюции мира начиная с «первоначального атома» была названа «Большим взрывом» (вначале это название было ироничным, но впоследствии закрепилось в космологии).

Более того, идеи атеизма — это философия, то есть это логический вывод, построенный как отрицание религии в целом или каких-то её основных элементов. И, как любой логический вывод, то есть вывод «последующий» — уточняющий некоторую интуитивно возникшую общую идею, атеистические представления, естественно, не могут изменить изначально врождённое восприятие мира живым, возникающее в соответствующих условиях. Как следствие, можно считать себя атеистом и при этом иметь религиозный опыт, пусть и только в его некоторых элементарных составляющих.

Познание начинается в интуиции — интуитивно, как некоторый качественный, скачкообразный переход от одной мысли к другой, происходит формирование любого утверждения, идеи, гипотезы, которые всегда возникают в сознании уже более или менее готовыми, так или иначе сформировавшимися. Познание продолжается в процессе логического рассуждения, в ходе которого такими же переходами, но более частного характера, происходит развёрнутая верификация возникшей идеи. И чем больше конкретных знаний, то есть опыта личного характера, связанного с конкретными условиями жизни, тем к более точному выводу можно прийти. Потому что чем больше знаний, тем переход от предпосылок к выводу будет более последовательным, подробным и поэтому более точным. И заканчивается познание экспериментом — применением полученного вывода в некоторой реальной ситуации.

Тем не менее всегда будут идеи, в которые можно только интуитивно верить или не верить, потому что ни логически, ни экспериментально ни доказать, ни опровергнуть их нельзя. Или идеи, которые можно оценить только логически, с качественной точки зрения, но не проверить экспериментально, так как не все идеи можно уточнить в той степени, чтобы сформировать конкретную проверяемую гипотезу. Поэтому философия не отменяет религию, а наука философию, каждая новая форма познания лишь уточняет границы применимости предыдущих, так как соответствующие им условия не исчезают из жизни человека, меняется только их соотношение.

В то же время очевидно, что отношение к реальности нельзя свести к каким-то строгим правилам, законам, провести чёткую границу, отделяя верное восприятие от неверного — это в любом случае не позволит принципиальная неполнота знания. Поэтому разные люди в разных ситуациях воспринимают мир по-разному — больше таинственным или понятным, чаще живым, кем-то управляемым или просто механизмом, умопостижимым или требующим точной проверки. Тем не менее явно неадекватное восприятие, то есть явно неверное понимание границ применимости методов и теорий, приводит к таким же неадекватным выводам. Например, когда проверенное рациональное решение подменяется толкованием религиозных постулатов, научная теория отрицается на основании общих соображений о её несоответствии привычному опыту, итог рассуждения понимается как точная реальность, а ненаучность воспринимается прямым синонимом ложности идеи.



5. Влияние на качество жизни

Невозможно установить, как конкретно возникает знание и не существует его конец. Знание исходит из непонятного — из неосознанного «ниоткуда», и продолжается в бесконечное «никуда», не имея ни точного начала, ни конкретного итога — и это принципиальное положение. Объект «всё» не имеет смысла, нельзя узнать, каков мир «на самом деле», найти минимальный или максимальный элемент реальности. Даже само наличие таких процессов и объектов не очевидно, хотя на первый взгляд выглядит таковым.

Например, кажется естественным, что у реальности есть минимальные элементы — некие элементарные неделимые «кирпичики», из которых состоит всё. Однако тогда все явления, включая, например, притяжение или отталкивание, тоже должны происходить исключительно из их геометрии, что уже явно невозможно. Получается, минимальные элементы и должны быть, и не могут быть.

То же касается и «максимального элемента» — всей реальности. У всего не может быть каких-либо границ, так как кроме всего ничего нет. Однако отсутствие у реальности границ означает и то, что объект «всё» не имеет смысла, его нельзя из чего-либо выделить, есть только частные явления. В том числе «всё» не существует во времени, так как время тоже часть всего, поэтому не может быть «до всего» или «после всего», время может быть только внутри всего. У всего не может быть причин, так как они тоже должны быть часть всего. Поэтому у всего не может быть начала и конца, не имеет смысла вопрос, почему вообще что-то есть.

Например, по современным представлениям, наша Вселенная возникла в результате квантовой флуктуации и последующего инфляционного расширения ничтожной области некоторого инфлатонного поля. Точнее, предполагается, что такая флуктуация должна привести к появлению множества областей инфляционного расширения, ставших разными Вселенными с отличающимися законами физики. Однако источник самого инфлатонного поля неизвестен. Гипотеза вечного существования Вселенной — в бесконечных циклах расширения и сжатия — тоже сталкивается с принципиальными проблемами. От цикла к циклу должна расти энтропия, а значит, вечная Вселенная тоже требует начала. Появлению новых идей может помочь создание теории квантовой гравитации, то есть объединение общей теории относительности и квантовой теории. Однако идеи такого объединения пока более чем далеки от статуса проверяемых гипотез.

Бессмысленность объекта «всё» означает, что экспериментальный метод неприменим, теория всего не может быть построена, поэтому наука не рассматривает всё. Научные ответы на вопросы, которые ставит абзац выше, не могут существовать, хотя это не отменяет стремления приблизиться к ним. В свою очередь, философия, использующая более общий метод — логику, в вопросах обо всём способна на большее. И логический вывод в отношении всего заключается в том, что объект «всё» не имеет смысла, не имеют смысла какие-либо свойства всего или законы всего, начала и итоги.

Но если «всё» не имеет смысла, то, следовательно, окончательная истина установлена быть не может, а значит, на самом деле логический вывод о том, что «всё» не имеет смысла, тоже ещё не окончательный, ведь он тоже не истина. Таким образом, философия в этом выводе фактически сама ограничивает свою применимость — однозначный логический вывод в отношении всего сделать нельзя. Из-за чего, например, в этой статье мы исходим только лишь из наиболее обоснованного на данное время логического вывода — что объект «всё» не имеет смысла, так как невыводим и ненаблюдаем.

Следовательно источником какой-либо определённости в отношении «всего», по крайней мере на нынешнем уровне знаний, может быть только вера, то есть некоторая интуитивная, не имеющая рациональных аргументов уверенность в некоторой точке зрения на всё.

Поэтому, например, может быть множество религий, так как в отношении столь глобальных и неконкретных явлений, как бог, душа или жизнь после смерти можно делать любые утверждения — ни экспериментально, ни логически они всё равно не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты. Как следствие, вера в бога, как творца всего, интуитивная уверенность, что бог есть, он должен быть, сейчас в любом случае единственно возможное «доказательство» существования бога, даже если бог существует на самом деле.

Например, даже явившийся людям настоящий бог не сможет доказать свою сверхъестественную природу. Не заставить поверить в себя — очевидно, богу это не сложно, а доказать — рациональными аргументами, логикой и фактами. Потому что любое чудо можно будет списать на знания более развитой цивилизации, представителем которой бог на самом деле является, а чтобы проверить вечность существования бога, нужно самому существовать вечно. Даже сделав богом самого человека, бог докажет своё существование такому же богу, а не человеку. Наоборот, рационально объяснив, из каких законов происходит его сущность, бог перестанет быть богом — ведь бог устанавливает законы, а не подчиняется им. Это нелогично, потому что какие-то законы должны быть изначально? Но согласно той же логике, реальность и её законы тоже не могут появиться из ниоткуда, при этом беспричинное вечное существование мира кажется нелогичным в той же степени. Таким образом, «невозможно» и «нелогично» не являются аргументами в отношении бога — но точно так же «невозможно» и «нелогично» не являются аргументами и в отношении всей реальности. Бог и должен быть «нелогичным», если мир — это его творение. Религия противоречива — но таким и должно быть столь общее описание мира, поэтому на самом деле, наоборот, противоречивость религий кажущаяся.

Посмотрим на доказательство бога более внимательнее. Бог равен всему, так как он может всё. Но человеческое познание не может всё. В итоге на каком-то этапе рациональное объяснение сущности бога станет слишком сложным и в божественность бога всё равно останется только верить или не верить. Поэтому в бога в любом случае можно только верить или не верить, независимо от того, существует ли бог на самом деле или нет, а религии, требуя веры, но не предоставляя прямых доказательств, в этом непротиворечивы. Доказательством такие «доказательства» всё равно не станут, но авторитет бога и религии понизят. Это и ответ на известный аргумент негативного атеизма, согласно которому, тот, кто утверждает, что бог есть, и должен это подтверждать. Заметим, некоторое подтверждение существования бога всё-таки есть, ниже мы его рассмотрим. 

То же касается таких элементов религии как душа или загробный мир. Никакая предъявленная реальная душа ещё не означает доказательство её наличия, так как невозможно будет доказать, что это настоящая душа. При этом поиск настоящей души будет равен исключению всего неизвестного, то есть такому же познанию всего, как и в случае доказательства бога. Поэтому бог, душа, и загробный мир должны быть скрыты от человека, даже если они есть. Иное приведёт только к тому, что одновременно со снижением авторитета религии возникнет идея другого — «настоящего» бога, «настоящей» души и «настоящей» жизни после смерти.

Таким образом, наличие бога невозможно рационально опровергнуть, так как ни эксперимент, ни логика «не работают» в отношении всего — но бог равен всему, и по тем же причинам наличие бога нельзя рационально доказать, даже если бог есть. В связи с чем можно обратить внимание на интересное обстоятельство. Если невозможность опровергнуть наличие бога, очевидно, работает на религию, то невозможность доказать наличие бога, получается, тоже работает на религию — как выясняется, если бог есть, то он и должен быть недоказуем. Хотя, как кажется, невозможность доказать идею должна работать исключительно против неё. Как выясняется, на идеи, в которые в принципе можно только верить, это правило не распространяется. В итоге идея бога, души или жизни после смерти на самом деле непротиворечива, несмотря на то, что на первый взгляд может представляться таковой.

Только лишь кажущаяся противоречивость религий заметна в том числе в опровержении других аргументов. Например, можно встретить рассуждения о жестокости бога, который допускает в мире страдания и несправедливость, что как будто противоречит утверждению о его справедливости и милосердии, и потому, следовательно, это противоречие логически опровергает религию, где такое утверждается. Однако мир, где все счастливы, не может существовать, он не имеет смысла, поэтому или есть жизнь, где есть и боль, и радость, или нет жизни. Таким образом, милосердие бога не противоречит наличию в мире зла. Также несостоятелен аргумент о неразумности или несправедливости неких конкретных «решений бога» — человек не видит всей картины и потому не способен судить достоверно. Стратегия не равна тактике, просчитывая ситуацию на три хода вперёд, можно, не подозревая этого, быть слепым орудием в руках того, кто просчитывает её на пять ходов вперёд; в некотором частном контексте можно наблюдать зло, а в контексте более общем оно предстанет добром; смысл целого не равен смыслу своих элементов, поэтому значение отдельных людей может быть несоразмерно с задачами социума, с другой стороны, можно по-разному трактовать задачи социума.

В итоге религии описывают мир не в конкретных явлениях, а на самом общем масштабе, и потому имеют в основании не рациональные аргументы и точно измеренные величины, а интуитивные идеи — только лишь веру в то, что мир таков. В свою очередь, по причине неконкретности религии подразумевают широкий простор для личного толкования и понимаются каждым в значительной степени индивидуально. Как следствие, описывая один и тот же мир, одновременно существует множество вариантов религий, вплоть до идей атеизма.

Более частные философские идеи можно верифицировать точнее, исключив явно противоречивые в контексте нынешнего опыта выводы, а научная теория, в отличие от религии объясняющая всегда некоторое конкретное явление, обычно вообще одна. Научная теория имеет в основании уже слишком много точных данных наблюдений и экспериментов, чтобы непротиворечиво интерпретировать их как-либо ещё. Поэтому только новые факты позволят посмотреть на реальность под другим углом, обобщив их в новую теорию с большей предсказательной силой, объясняющей явление более точно и полно.

В то же время если утверждения религии о существовании бога или жизни после смерти рационально нельзя ни доказать, ни опровергнуть — в них можно только верить или не верить, то, кажется, религии не имеют смысла, так как, ввиду своей надуманности, они не могут адекватно предсказывать будущее — их предсказательная сила равна нулю. И потому, в отличие от науки или философии, религии не могут повышать качество жизни, так как не позволяют использовать их предсказания в выработке поведения.

Однако способность знания повышать качество жизни не зависит от наличия у него рациональных аргументов, так как способность повышать качество жизни — это и есть самое общее основание разумности знания, в контексте которого приобретают смысл и рациональные аргументы тоже. Иначе говоря, если кроме существования себя никакое знание не истина, то разумность знания можно определить только по тому, помогает ли знание жить лучше. И уже потом в этом общем контексте под каждые условия формируются собственные формы познания, позволяющие повышать качество жизни в этих условиях наилучшим образом, накопление опыта в которых приводит в том числе и к появлению знаний, имеющих рациональные аргументы. Другими словами, любое знание, имеющее рациональные предпосылки, раньше или позже исходит из знания, таковых предпосылок не имеющего, и потому если бы нерациональное знание не было способно повышать качество жизни, то рациональное просто бы не возникло. 

Можно сказать иначе. Самый общий критерий истинности знания — это его способность повышать качество жизни, потому что, какова реальность «на самом деле», неизвестно и кроме как на свои ощущения ориентироваться не на что. Этому общему критерию истинности соответствует и бог, и электрон. По крайней мере до тех пор, пока эти сущности не вступят в противоречие с идеей, которая будет повышать качество жизни лучше. До сих пор в своих границах применимости ни бог, ни электрон таких противников не встретили. Поэтому отсутствие у идеи рациональных аргументов само по себе не является достаточным аргументом, чтобы признать её ложной.

Таким образом, отличие религии от других типов теорий фактически только в наиболее общем из всех возможных масштабе описания мира, который уже сам по себе подразумевает отсутствие рациональных аргументов в основании теории. Поэтому важно, чтобы учение религии объясняло природу пусть и без рациональных аргументов, но тем не менее точно так же, как и научная теория — адекватно природе и задачам субъекта.

Тогда, ориентируясь на учение, то есть только лишь «веря» в него, субъект мог бы выбрать такую же адекватную природе общую стратегию поведения. В свою очередь, способствуя повышению качества жизни, эта общая стратегия будет постепенно, со временем — то есть так же, как и само учение, не точно, однозначно и в конкретных областях, а в общем и целом, на масштабе больших времён — подтверждать и представление о разумности учения. В конечном итоге обуславливая популярность религии и подтверждая реальность её элементов, «доказывая» реальность бога. И закономерно, что именно в прошлом, когда востребованность религии была наиболее высокой, сомнения в реальности бога практически отсутствовали. При этом излишняя строгость требований религиозного учения ограничит границы его применимости, а излишняя свобода, наоборот, не будет способствовать авторитету учения, так как его способность повышать качество жизни также станет слишком незаметной.

В итоге максимально общий характер утверждений религии приводит к тому, что и верификация этих утверждений также происходит по совокупности неявных изменений, которые религия вносит в жизнь человека, задавая общее направление действиям, а не конкретное. Можно сказать, что «опровержение гипотез» столь глобального характера происходит не в каком-либо конкретном исследовательском процессе, а посредством естественного отбора тех, кто данного учения придерживался. В каком-то смысле учение религии — это такая «гипотеза», экспериментальная проверка которой растягивается на эпохи и подтверждает то, что культура, принявшая данное учение, существует и развивается. И потому, в отличие, например, от научной теории, на уровне отдельного человека значение религии может быть определено столь же менее точно, допуская широкий круг мнений. Иными словами, масштаб описания мира и человека в религиях столь велик, что значение религии становится наиболее заметно лишь на временах существования культур, а не людей. И в этом смысле показательно, что нет ни одной культуры, где по крайней мере до недавнего времени религия не носила бы характер общенациональной идеи.

Но можно ли было обойтись без религии? Например, могла ли вместо религиозного учения возникнуть теория какого-либо другого вида, более рациональная, не связанная с описанием сразу всего мира, без сверхъестественного, похожая на научную?

В условиях, когда нет возможности сделать выбор рационально, особенно распространённых в прошлом, остаётся только интуиция, угадывание. В результате выбор будет в значительной степени случайным — а значит, с большой вероятностью неверным. И нужен критерий выбора — некая теория, обобщающая опыт людей в таких условиях, которая смогла бы помочь принять правильное решение. Понятны и особенности этой теории. Например, формализовано в ней может быть только самое общее и необходимое, так как ничто иное всё равно ещё непонятно. Она не может быть построена на рациональных аргументах, так как тогда её знание субъектом будет равносильно знанию им рационального выхода из затруднения — но теория нужна именно для тех ситуаций, где у субъекта не хватает опыта для принятия рационального решения. И наконец теория должна быть «весомой», чтобы даже в отсутствие рациональных аргументов, то есть, по сути, в отсутствие вообще каких-либо аргументов в их нынешнем понимании, не быть ничего не значащими словами, а стимулировать субъекта к выбору верного решения, пусть и неким «не рациональным» способом.

Всем этим параметрам удовлетворяет религия. Учение которой содержит свод моральных норм, типы поведения, обычаи и обряды, выделенные людьми данной культуры и потому заданные в контексте особенностей этой культуры, — то есть содержит то, что становится понятным человеку исторически прежде всего. Необходимость следовать учению обусловлена требованием бога — творца мира и самого человека, могущество которого не имеет границ. В свою очередь, наличие высшей воли — интуитивно очевидное в контексте идеи живого мира и развитое в фигуры богов, определяющих бытие мира и человека — само собой определяет масштаб описания религии: не только указанные нормы и обычаи сами по себе, а одно целостное описание бытия, объединённое фигурой бога. В том числе бога как некого высшего принципа или предназначения, как, например, дао (кит. — путь) в конфуцианстве.

В результате представление, что бог существует, так или иначе следит за исполнением своих требований, будет само собой способствовать исполнению субъектом норм учения. Наоборот, попытка исключить из учения бога приведёт к тому, что статус учения кардинально понизится, в отсутствие аргументов допуская споры и несогласие, что в результате полностью нивелирует его смысл. Таким образом, теория для условий, где логика и эксперимент ещё не возникли или где они неприменимы, чтобы быть эффективной, фактически не может отличаться от религиозного учения.

В связи с чем следует обратить внимание на ещё одно обстоятельство. Предложение поверить в бога, чтобы убедиться в его существовании, естественное в религии, зачастую воспринимается как предложение поверить в бога без доказательств. На самом деле, как показано выше, вера в данном случае и есть доказательство, единственно возможное в условиях принципиального отсутствия рациональных аргументов. Например, в первобытных условиях неразвитого языка и малого объёма знаний, когда невозможно предъявить развёрнутую аргументацию, поверить — это единственный способ объединить усилия, действовать коллективно. Точно так же вера в бога — это необходимое условие повышения религией качества жизни субъекта, что пусть косвенно и нерационально, но тем не менее действительно подтверждает существование бога. 

Как уже говорилось выше, в отличие от философии или науки, религия является также мощной социализирующей силой, объединяя людей общим источником их жизни, смыслом, нормами, совместным исполнением обрядов. Причём особенно высокое значение религия имеет в условиях сомнения, неизвестности, когда нельзя сделать выбор рационально, а значит, это в том числе условия важных и судьбоносных решений, имеющих значительные последствия, которые, ввиду их глобальности, невозможно точно просчитать. Таким образом, в условиях, когда правильный выбор важнее всего, религия сплачивает людей общими ценностями, имеющими священный характер высших истин, неопровержимых и не требующих доказательств, столь же непоколебимых, как существование самого себя, которое не нуждается в доказательствах и не может быть опровергнуто.

В итоге в своих границах применимости религия приобретает смысл без каких-либо рациональных аргументов и точных измерений, тем не менее подтверждаясь точно так же как философские суждения или научные теории — способностью предсказывать течение событий в зависимости от начальных условий и в результате повышать качество жизни, помогая выбору стратегии поведения.

Например, интерпретация природы как живой, по принципу «всё такое же, как я» обуславливает идею, что и относиться ко всему нужно так же, как к самому себе — бережно, честно. То же поведение стимулирует идея, что всё создано богом — и потому ценно. Но ценно — значит и важно, происходит не просто так и требует внимания. В результате заставляя подмечать закономерности, тщательнее контролировать инстинктивные побуждения, увязывая поведение с ситуацией более точно. Одновременно человек контролирует поведение с большим вниманием, если считает, что за ним могут наблюдать, и в этом смысле представление о «высшей силе» — это представление о постоянном наблюдателе, по сути, персонифицированная совесть. Представляя бога, даже одинокий человек не один. В ходе эволюции такие особенности восприятия развивали интеллект, самоконтроль, заставляли уяснить самую общую суть вещей — и в природе, и особенно в отношениях людей, тем самым способствуя росту качества жизни.

Человеку, находящемуся в непредсказуемой ситуации, в сомнении, то есть в условиях, когда логика не даёт однозначного ответа, религия аргументирует прежде всего следование определённым нормам морали в контексте особенностей данной культуры, тем самым обобщая выбор субъекта с задачами социума по общему принципу «делай что должно и будь что будет». Что облегчает выбор, уменьшает стрессовый фактор, повышая качество жизни и самого субъекта, и всего социума. Этому также способствует единение людей, происходящее в совместных ритуалах. В свою очередь, социум обратно влияет на качество жизни субъекта, в том числе через уважение окружающих. Идея будущей «вечной жизни» уменьшает страх смерти, горечь потери близких, а зависимость условий «вечной жизни» от соблюдения моральных норм в жизни «этой» аргументирует выбор просоциального поведения даже в отсутствие социальных или жизненных перспектив. На счёт наказания «высшими силами» можно отнести и все неудачи и невзгоды — ведь всегда есть основания предполагать, за что они, а значит, каждая трудность становится стимулом для ещё более серьёзных усилий во благо общества. Важное для каждого человека стремление к личному благополучию предполагает соответствующую ценность «платы» за помощь в этом «высших сил» — и благодаря религии личные стремления естественным образом увязываются с общественным благом. Например, это слова оправдания древнего египтянина перед Озирисом: «...Я не чинил зла ...я не крал ...я не завидовал ...я не лицемерил ...я не лгал ...я не пустословил ...я не совершал прелюбодеяния ...я не был глух к правой речи ...я не оскорблял другого ...я не поднимал руку на слабого ...я не был причиной слез ...я не убивал ...я не сквернословил ...я не подавал знаков в суде ...я не мужеложествовал ...я не отличал себя от другого...» — всего более сорока подобных пунктов (Древний Египет, Книга мёртвых, IV тыс. лет до н. э.).

Идея бога как абсолюта, высшего судьи и наставника, доказывает вечность стремления к истине и не даёт обожествлять самого человека, его знания и желания, создавая догмы и кумиров. Бог — это мораль, совесть, поэтому на самом деле вера в бога подчиняет человека социальным ценностям, проверенным многими поколениями, а не некому существу. С другой стороны, как существующая на глобальных временных масштабах, религия естественным образом становится консервативной силой, направленной на сохранение традиций, противопоставляя их новому, изменяющему привычный, проверенный временем уклад, сдерживая быстрый прогресс.

Любая идея отражает особенности опыта человека, которому она пришла в голову, а после появления идея сама становится элементом опыта, влияя на решения. Аналогичным образом религия, впитывая в себя особенности культуры общества, менталитета людей, отражая их настроения, затем обратно влияет на них. Например, по мнению немецкого социолога Макса Вебера, одного из основоположников социологической науки, жившего на рубеже XIX – XX веков, протестантизм (одно из трёх, наряду с православием и католицизмом, главных направлений христианства), возникший в первой половине XVI века в Европе, оказал значительное влияние на развитие капитализма. В протестантизме успех, богатство — это показатель избранности Богом. Поэтому люди старались продемонстрировать свою успешность окружающим, что, с одной стороны, действительно заставляло деятельно стремиться к успеху, с другой — только лишь выглядеть успешным становилось не менее важным, чем быть таковым, а признание успеха мерой «хорошего человека» вело к тому, что акцент морали смещался в сторону большей прагматичности. Взаимосвязь менталитета и религии можно обнаружить также и в других культурах. В том числе в православии, в котором особенную ценность приобретает покаяние, раскаяние. Но для этого надо вначале согрешить.

Чем дальше в прошлое, тем меньше знаний, и потому тем слабее выражено разделение труда. Из-за чего первоначально именно церковь, как проводник социальных ценностей, несет практически все социальные функции. Древние шумеры принадлежали к своему храму как к общине, храм заботился о сиротах, вдовах, нищих, выполнял административные функции, улаживал конфликты. В Древнем Египте храмы не только место культа, но также мастерские, школы и библиотеки. Больницы, впервые появившиеся в раннее средневековье, были в ведении церкви.

В конце XI века Крестовые походы принесли в Европу проказу, которая раньше встречалась лишь в Азии. Началась продолжавшаяся два столетия пандемия. Основная тяжесть борьбы с проказой легла на христианскую церковь, которая повсюду организовывала лепрозории. В XIII веке число зараженных проказой было столь велико, что в Европе действовало более 19 тысяч лепрозориев. Однако уровень прошлой медицины приводил к тому, что лечение, которое получали прокаженные, в лучшем случае лишь оттягивало их гибель. Тем не менее само заключение больного в лепрозорий, где за ним ухаживали только обитавшие там же монахи, существенно ограничивало его контакты с внешним миром, что довольно эффективно препятствовало распространению болезни.

Первые в Европе университеты также были организованы при монастырях, первыми учёными были церковные служители и монахи, как наиболее образованные люди своего времени. В результате в прошлом авторитет церкви был не менее высок, чем авторитет государства, церковь фактически являлась самостоятельной ветвью власти, противовесом, ограничивающим и контролирующим власть государственную.

В ходе прогресса значимость религии снижается. Вначале мир мал, целостен и кажется живым, магические силы непосредственно окружают человека, бог в этот период столь близок, сколь и реален. Расширение мира в опыте, разделение его на элементы и всё более точное понимание происходящих процессов делает и бога сущностью всё более глобальной, далёкой и мифологической. В свою очередь, процессы разделения труда способствуют отделению церкви от государства — например, образование и здравоохранение выделяются в самостоятельные институты, в государственной власти возникает собственная система противовесов в виде независимых законодательной, исполнительной и судебной ветвей. В результате церковь всё меньше влияет на государственные решения, человек всё меньше сталкивается с религией в повседневной жизни. Одновременно с этим человек всё меньше зависит от непредсказуемых сил природы, растёт социальная защищённость.

Все эти факторы в итоге вытесняют религию в современном технологически развитом обществе в область традиций, а не идеи о реальном устройстве мира, основной вклад в построение стратегий и повышение качества жизни начинают вносить теории более конкретного характера. В условиях бо;льших знаний, большей определённости, высокого качества жизни и развитых институтов всё реже возникают ситуации, где уместно воспринимать природу живой или управляемой, и наоборот, всё чаще, где уместно воспринимать умопостижимой или точным механизмом. Значение религии в жизни человека уменьшается. Одновременно с чем уменьшается и социализирующее влияние религии.

В то же время полный отказ общества от религии, по сути, есть отказ от «работающей» в своих границах теории в отсутствие лучшей. Что, вероятно, так же не может считаться разумным выбором, как и неадекватное современным условиям утверждение значимости религии. Например, неизвестно, чтобы культуры без религии когда-либо существовали. Согласно исследованию Hunter-Gatherers and the Origins of Religion (2016), есть основания считать, что в прошлом без её социализирующего влияния они не выдерживали давления отбора со стороны других культур. Если так, то, возможно, что и нынешние культуры, где сильны атеистические настроения, тоже будут со временем поглощены культурами более религиозными, более целеустремлёнными, сплочёнными и активными.

По-своему способствует повышению качества жизни философия, к которой по большому счёту можно отнести любые логические суждения достаточно развёрнутого характера — от личной «жизненной» философии до различных теорий, непосредственно с экспериментом не связанных — политических, метафизических, этических и т. д., которые человек так или иначе воспринимает от других людей или к которым приходит сам. Например, выводы о науке, как о явлении в целом, могут быть только философскими, логическими, так как только с позиций метода более общего, чем эксперимент, можно «наблюдать» всю науку со стороны, без чего смысл явления понять нельзя. В свою очередь, по отношению к любым логическим суждениям более общим методом является интуиция, то есть вера в идею, а не знание выводимое из других. Иначе говоря, очевидность очевидного каких-либо конкретных оснований уже не имеет.

Таким образом, философия помогает ещё более точному приспособлению поведения к условиям за счёт исследования предпосылок явлений, обобщения и систематизации знаний с помощью доступных каждому логических суждений. Например, к философии относится данная статья. Общие темы, которые в ней затрагиваются, предполагают такие же общие, то есть принципиальные, качественные, а не количественные аргументы, то есть аргументы философского характера.

Значение философии можно пояснить следующим образом. Утверждение о глупости или ненужности философии — это некоторый логический вывод, суждение, то есть философия. Таким образом, утверждая глупость или ненужность философии, автор такого утверждения или сам говорит глупость, или сам себя опровергает.

Качественный характер философии приводит к тому, что похожим на религию образом могут сосуществовать разные философские теории, школы, подходы к описанию одних и тех же вопросов. Исследуя вопросы качественного характера, а не количественного, философия подразумевает критерием истинности ощущение логичности вывода, а не эксперимент. В результате, не имея точного «количественного» ориентира, до некоторой степени выводы философов могут отличаться, один общепринятый подход отсутствовать.

В нынешнее время значение философии также ниже, чем в прошлом. Раньше казалось, истинную природу вещей можно понять, используя только логику — достаточно лишь взять в качестве точки отсчёта верные предпосылки. Так считали первые философы древности, однако похожие идеи высказывали и ещё совсем недавно представители логического позитивизма, философского течения, популярного в начале XX века: Р. Карнап, Л. Витгенштейн и многие другие. Логические позитивисты считали, что можно определить некоторые истинные утверждения элементарного характера — «протокольные предложения», отражающие точно установленные факты. И затем, используя эти утверждения в качестве логических аксиом — «языкового каркаса», создать систему логической верификации знания. В результате любое высказывание можно было бы логическим путём свести к протокольным предложениям, тем самым определив его истинность или ложность. Те же высказывания, которые к протокольным предложениям не сводились, то есть не имели в основании точно установленного факта или его отрицания, следовательно, не имели и смысла — например, это все высказывания метафизического характера. В итоге, казалось, таким способом можно построить систему верификации, в которой объективное знание можно строго отделять от субъективного.

Однако со временем становилось понятно, что никакое знание не является точным отражением реальности, следовательно фактов, как неких истин, не существует, и какова реальность «на самом деле» можно только предполагать. Но если свести к истине ничего нельзя, то идея логической верификации теряет смысл, устранить метафизику из познания невозможно.

И наконец наука, оперирующая наиболее точными знаниями, исследующая мир в конкретных явлениях, способна на точные «количественные» предсказания протекания явлений. Тем самым так же точно и явно — в конкретных областях, посредством конкретных предсказаний и конкретных технологий — наука влияет и на качество жизни человека.



6. Доказательства и опровержения

Бессмысленность полноты знания означает, что к теории, которая опишет основания мира можно только стремиться. Например, по определению одного из самых влиятельных философов науки XX столетия Карла Поппера, научное познание идёт не от фактов к теории, а от гипотез к единичным высказываниям. Но, имея в основании только гипотезы, научная теория и сама не является истиной. Поэтому, согласно выдвинутому Поппером критерию фальсифицируемости (опровергаемости), научная теория не может быть принципиально неопровержимой, то есть должен быть хотя бы гипотетически представим такой эксперимент, который теорию опровергнет.

Иначе говоря, любая научная теория должна подразумевать принципиальную возможность вступить в противоречие с опытом. А если это всегда возможно, то в принципиальном смысле всегда может быть построена и более точная теория, даже если по каким-то причинам этого не произойдёт на практике.

Но старая теория при этом именно опровергается или всего лишь уточняется? Может быть, что-то ещё?

С одной стороны, новые теории описывают тот же самый мир, что и старые, но делают это точнее. С другой — они описывают мир иначе: в них возникают его новые элементы или, наоборот, ранее считавшиеся отдельными явления оказываются проявлением одной силы, получая новое описание в рамках другой теоретической модели, интерпретирующей мир по-другому, не так, как теории старые, — и в этом смысле, вероятно, можно говорить об опровержении старых теорий.

Например, когда в XVII выяснилось, что не Солнце вращается вокруг Земли, а наоборот, Земля вокруг Солнца, то картина мира стала существенно другой, следовательно, можно предположить, старая идея геоцентризма была именно опровергнута. Аналогичным образом разными теориями являются, например, классическая механика Ньютона и теория относительности Эйнштейна. Если в первой пространственные координаты и время являются независимыми друг от друга, при этом время является абсолютным, то есть течёт одинаково во всех системах отсчёта, то в ТО события происходят в едином четырёхмерном пространстве-времени, поэтому скорость перемещения в пространстве влияет на скорость перемещения во времени.

В то же время все знания более или менее взаимосвязаны и «полное» опровержение любой идеи будет означать опровержение вообще всего известного. Следовательно, если новые теории опровергают старые, то, видимо, не полностью. Действительно, в методологии науки на это указывает принцип соответствия, который утверждает, что любая новая научная теория находится не в полном противоречии со старой, а даёт те же следствия в некотором предельном приближении или частном случае. Например, в теории относительности в пределе малых скоростей получаются те же следствия, что и в классической механике. Принцип соответствия очевиден, так как если теория имеет в основании некоторые конкретные наблюдения, то новая теория может эти наблюдения по-новому интерпретировать, но не может игнорировать.

Взаимосвязь знаний означает «жёсткость» структуры знания, так как каждая теория так или иначе связана с теориями смежными, поэтому чем больше объём знаний, тем меньше произвольность в принятии новых идей. Но никакое знание не истина, и растущая «жёсткость» так или иначе ложной структуры всё равно не спасает её от разрушения некоторой степени обширности при появлении новой теории. Новые теории меняют наше представление о мире, о тех или иных его сторонах, то есть происходит переход на качественно иной уровень интерпретаций происходящего, когда ревизии подвергаются даже ранее казалось бы совершенно незыблемые положения, примеры чего выше.

Новая теория как не только более точное представление о мире, но и как другая интерпретация его устройства — означает, что новые теории не просто точнее описывают мир, но описывают его по-другому — мир предстаёт в них устроенным иначе, чем прежде, сделанные ранее наблюдения получают новый смысл. Например, замечая в чём-то знакомом новые детали, можно лишь дополнить уже известное новыми подробностями, а можно прийти к выводу, что суть происходящего другая, чем казалась раньше, то есть в последнем случае произойдёт качественный переход к новой интерпретации, новой модели некоторой части мира. Таким образом, качественные переходы — открытия, революции, появление новых парадигм — это естественные атрибуты любого познания.

В итоге, получается, что новые теории одновременно и уточняют старое представление о мире, так как точнее объясняют происходящее в нём, и опровергают его, так как интерпретируют происходящее по-новому. И при этом ещё и опровергают «не полностью», так как «полное опровержение» будет означать опровержение вообще всего знания.

Тем не менее противоречий нет. Если все теории по-разному интерпретируют мир и при этом, по сути, могут быть только лучше или хуже, а не строго истинными или строго ложными, то новые теории на самом деле и не уточняют, и не опровергают старые — новые теории уточняют границы применимости старых теорий. В конечном итоге, возможно, полностью переводя старую теорию в разряд исторических артефактов — можно сказать, в разряд теорий «совсем плохих», неприменимых. Например, механика Ньютона продолжает широко использоваться, так как при скоростях много меньших скорости света её предсказания практически не отличаются от предсказаний более сложной теории относительности. В то же время геоцентрическая модель сейчас имеет только историческую ценность — и в этих узких границах исторического артефакта геоцентрическая модель тоже сохраняет смысл.

Другими словами, новые теории уточняют наше представление о мире, позволяя делать более точные предсказания, но они не уточняют и не опровергают друг друга, так как фактически мир новой теории — это попросту другой мир, отличный от того, который описывала теория старая. И наконец если всё-таки исходить из привычной терминологии, то «опровергнутой» будет та теория, границы применимости которой полностью и во всех условиях применения покрывает новая теории, более точная.

Но если «опровержение» старых теорий новыми — это лишь привычное выражение, а не точное, то каков тогда механизм смены теорий? Если строгое разделение знаний на ложь и истину невозможно, то в той же степени неопределённым, допускающим споры и толкования, вероятно, становится и любой переход от старого к новому?

Например, если никакая теория не описывает мир с абсолютной точностью, то и точные границы применимости теорий тоже не могут быть известны, так как для этого как раз надо знать всё с абсолютной точностью, чтобы сравнить теорию с истинной реальностью. Как следствие, в некоторых и заранее неизвестных условиях несоответствие теории наблюдаемому будет проявляться особенно заметно, то есть со временем всегда будут обнаруживаться явления, которые согласно теории происходить не должны, не следуют из неё, которые теория запрещает, и которые поэтому как будто бы опровергают теорию, доказывая её ошибочность.

Однако если никакое знание не истина, то все теории в той или иной степени ошибочные, поэтому сами по себе отдельные «аномальные» явления, противоречащие теории, которая в значительном большинстве других случаев способна давать верные предсказания, ещё не являются основанием отказываться от неё. Во-первых, их возможной причиной может быть влияние неких неизвестных пока внешних факторов, а не проблемы самой теории. Во-вторых, если «идеальных» теорий всё равно нет, то в отсутствие лучшей разумно пользоваться той, которая есть, одновременно пытаясь объяснить причины аномалий, выдвигая гипотезы в отношении того, почему в некоторых случаях наблюдения отличаются от предсказаний теории. И при появлении альтернативной теории в конечном итоге останется та, которая опишет мир полнее и точнее, то есть будет предположительно более адекватна реальности, как некому единому взаимозависимому целому, в идеале требующему такого же согласованного и целостного описания.

Эту особенность научного познания в середине прошлого века заметил известный английский философ науки венгерского происхождения Имре Лакатос. Который описал науку как конкурентную борьбу «научно-исследовательских программ», состоящих из «жёсткого ядра» априорно принятых в системе фундаментальных допущений и «предохранительного пояса» вспомогательных гипотез ad hoc (лат. — специально, применимо только для этой цели), которые объясняют слабые места теории.

Как можно заметить, описанные Лакатосом закономерности развития науки касаются и познания в целом. Например, с присущими утверждению нового столкновениями со старым, некоторый критический объём наблюдений, не укладывающихся в рамки парадигмы живого мира, со временем привёл к появлению идеи мира умопостижимого, а затем, по тому же принципу, и мира механистического. Как теперь понятно, эти столкновения возникают естественным образом, ввиду того, что новое никогда не «опровергает» старое явно и однозначно, тем самым исключая споры и альтернативные мнения, а лишь уточняет границы применимости старых идей, одновременно уточняя и границы применимости всего того знания, что было накоплено в их контексте.

Значение нового всегда в той или иной степени не очевидно и проявляется как раз в столкновении со старым — будь то в пределах обсуждения идеи с самим собой, дискуссий в среде специалистов или в масштабах всего общества. Причём если ТО Эйнштейна, объясняя мир более точно, включает в себя механику Ньютона и не используется повсеместно только по причине сложности, то религия, философия и наука исследуют мир по-разному, в разных явлениях и на разных масштабах, из-за чего полностью не способны заменить друг друга в принципе. В результате каждая новая форма познания имеет возможность только лишь сужать границы применимости предыдущих форм, предоставляя познанию новые возможности в новых условиях, наполняя жизнь человека качественно новыми элементами опыта. Но не включать предыдущие формы в себя целиком, почему сужение границ применимости до смысла только исторического артефакта ни религии, ни философии, ни науке не грозит.

Так же, как идеи Лакатоса можно применить к познанию в целом, это можно сделать и с идеей Поппера о фальсифицируемости, как критерию научности теории. Дело в том, что отсутствие истин и потому бесконечность познания уже сама по себе говорит о принципиальной возможности опровержения (уточнения границ применимости) любого знания, а не только знания научного, — отличие заключается лишь в обоснованности знаний и потому способе опровержения.

Рассмотрим отличие в обоснованности подробнее.

Всё — это и ничего, так как ничего не выделено, следовательно чтобы утверждение имело смысл, то есть отражало некоторую перспективу в опыте субъекта, оно должно иметь границы, за которыми это утверждение неприменимо, свой смысл теряет. Например, научная теория описывает закономерности некоторого конкретного явления и неприменима к другим явлениям. Поэтому чем точнее заданы границы, тем строже можно утверждение подтвердить или опровергнуть, и наоборот, чем более расплывчаты границы, тем больше такое утверждение касается всего — а значит, и ничего конкретно.

Границы задают предпосылки, из которых утверждение исходит, и если утверждение рационально (последовательно выводится из предпосылок, однозначно из них следует), то изменение предпосылок с необходимостью приведёт и к изменению утверждения, то есть старое утверждение будет опровергнуто, его границы применимости изменятся. Если же утверждение не имеет конкретных предпосылок, то есть, наоборот, исходит из общего опыта, неких интуитивных идей и личной симпатии к некоторой точке зрения, то и границы такого утверждения не могут быть обозначены сколько-нибудь точно, а значит, и рационально опровергнуть такое утверждение невозможно. Точнее говоря, «опровергнуть» его можно только тем, что оно «разонравилось», то есть исходя из таких же общих соображений, а не конкретных аргументов. Поэтому чем более общим является утверждение, тем больше на него может существовать разных точек зрения, вплоть до противоположных, так как всё равно ни одна из них ничему конкретному не противоречит и ничем конкретным не подтверждается.

Например, в отличие от научной теории, границы применимости старых религиозных учений не уточняются новыми учениями неким конкретным образом, так как религии не исходят из каких-либо конкретных, однозначных предпосылок и потому не имеют конкретных проверяемых следствий — по крайней мере на коротких временных масштабах. В результате  «опровержение» старого учения заключается фактически просто в утрате им популярности, когда старое учение не выдерживает конкуренции с новым, а также в ходе прогресса религия разделяет прежде безусловно главенствующую роль в объяснении мира с философией и наукой.

В то же время популярность любой идеи в конечном итоге всё равно есть следствие её способности повышать качество жизни, поэтому утрируя можно сказать, что и старая научная теория тоже просто «теряет популярность», так как появляется новая теория, которая способствует повышению качества жизни более очевидным образом. К примеру, защищать старую теорию гипотезами ad hoc разной степени адекватности можно бесконечно, однако переусложнённость старой теории различными допущениями, не объяснимыми в рамках самой теории, рано или поздно всё равно заставит от неё отказаться в пользу теории новой, у которой таких недостатков нет.

При этом предпосылки, лежащие в самом глубинном основании познания, ни из какого конкретного опыта исходить не могут — потому что такого опыта ещё нет, и исходить не должны — так как они задают общее направление познанию, а не конкретное. Это различные идеи метафизического характера — уже упомянутые парадигмы живого, умопостижимого или механистического мира или, например, идеи, что жизнь не сон, что познание имеет смысл и может улучшать жизнь, что мир делим на элементы и так далее. Конкретных временных или пространственных границ такие представления не подразумевают, ничего конкретного из них не следует, и по большому счёту даже существуют в опыте они не явно. Как следствие, такие идеи не могут быть рационально доказаны или опровергнуты. Однако эти начальные, самые общие и потому столь же неявные и неопределённые допущения задают границы более конкретным соображениям о том, как нужно исследовать окружающее, что влияет на явления, из каких элементов состоит природа. В ходе познания всё более точные ответы на эти вопросы способствовали улучшению жизни, тем самым подтверждая и разумность самих метафизических предпосылок, и исходящих из них более конкретных теорий. 

Например, в условиях минимальных знаний не остаётся ничего, кроме интуитивных выводов и глобальных обобщений, так как прежде необходимо понять происходящее в целом, выработать общую стратегию поведения и определить то, что будет важно для её реализации. Условия минимума знаний — первые в истории человека, при этом мир в таких условиях естественным образом воспринимается живым. Поэтому прежде всего в ходе прогресса возникают религии, объясняющие мир целостно, и формализуются их такие же глобальные и интуитивно выводимые в этом контексте элементы, как бог, душа, загробный мир, свод моральных норм. Затем, по мере накопления опыта, проявляется смысл развёрнутого логического мышления, возникает новая парадигма реальности умопостижимой. Как следствие, в её контексте возникают более конкретные теории и присущие им элементы, например, в таких категориях как бытие, материя, сознание, истина, достоверность, идея, сущность, ирония, количество, качество, конечное, бесконечное, абстрактное, конкретное. Появление большого объёма уже и точных знаний, и потому развитие парадигмы мира как точного механизма, придаёт смысл эксперименту. В результате возникают новые области знания — физика, химия, биология, и присущие им теории — научные, элементы которых становятся уже столь конкретными, что их отношения могут формулироваться на строгом математическом языке.

В то же время условия минимума знаний, неопределённости и неуверенности или условия, где возможны выводы только качественного характера, не исчезают из жизни человека. Поэтому идея мира как механизма не заменяет идеи реальности живой или умопостижимой, а лишь сужает границы их применимости, предоставляя познанию новые возможности в новых условиях, возникающих в ходе прогресса. Например, определяя смысл работы с конкретными знаниями, механистическое восприятие природы разумно в областях, где есть достаточный объём таких знаний. Идея мира как механизма позволяет задавать утверждениям более точные границы и потому в той же степени точнее их подтверждать или опровергать, а значит, и точнее понять их влияние на качество жизни, тем отличаясь от религии или философии.

Заметим, что не все научные теории имеют прямое экспериментальное подтверждения, так как поставить такой эксперимент может быть слишком сложно. Например, невозможно воспроизвести эволюцию, чтобы доказать теорию эволюции в прямом эксперименте. Однако верные теории имеют предсказательную силу: используя теорию можно предсказывать неизвестные или незамеченные ранее частные события, тем самым подтверждая теорию в целом.

Являясь продолжением долгого пути научного познания, современная научная теория содержит сложный математический аппарат, допускает минимум личного толкования и может быть непонятна без специального и длительного образования. Более того, законы квантового уровня или, например, следствия теории относительности Эйнштейна настолько отличаются от непосредственно наблюдаемого, что фактически не позволяют непротиворечиво интерпретировать их в общеупотребительных понятиях, не прибегая к формулам. Из-за чего популярные описания часто далеки от непосредственно следующего из экспериментов, неадекватно упрощая и искажая реальное положение вещей.

Надо сказать, в целом такое непонимание возникает не только в отношении научных теорий, и похожим образом люди одних профессий не разбираются в тонкостях других. Тем не менее явно или неявно наблюдая приносимую их деятельностью пользу, люди доверяют специалистам в других областях знания, по сути, опосредованно — за прошлые заслуги и в надежде на будущие, а не понимая точную суть их занятий. То же касается и религии, и философии, в области которых работают свои специалисты.

Однако за счёт изучения конкретных явлений в их точных параметрах, наука способна повышать качество жизни более очевидным образом, чем религия или философия, — через появление новых технологий. В результате, накопив потенциал точных знаний, в XX веке начинается этап стремительного развития науки и активного улучшения жизни людей, идеи «объективного» знания, необходимости прогресса, профессия учёного становятся чрезвычайно популярными в обществе.

Будет ли нынешний этап продолжаться вечно? Например, чем больше точных знаний, тем меньше значение религии, так как область её применения лежит вне области рационального, каковых условий в ходе прогресса становится всё меньше. По тем же причинам прогресс снижает и значение философии: центр тяжести познания смещается в область научных теорий, многие ранее философские дисциплины приобретают атрибуты точных, количественных и потому научных — например, социальные исследования. Однако познание неизбежно должно привести и к тому, что экспериментальный метод в фундаментальной науке когда-нибудь столкнётся с ограничениями непреодолимого характера, к примеру, энергетическими. Как следствие, ограничения фундаментальной науки со временем распространятся и на более частные области знаний, наука сведётся к прикладной, её статус понизится, в результате, в отсутствие нового метода, снова возрастёт роль философии и религии.

Но есть ли основания считать, что экспериментальный метод является венцом эволюции методов познания? Может быть, аналогично появлению религии, философии и науки, в будущем возникнет новая форма познания?



7. Новые методы

Накопление человечеством опыта происходит в общем контексте решения задачи самосохранения и размножения, стремления к лучшему качеству жизни. В том числе процесс накопления опыта отражается в трансформации границ между субъективным и объективным миром.

В начале эволюции человека, то есть в условиях малых знаний, отличие себя от мира осознаётся минимально, поэтому мир кажется таким же, как сам человек, качества субъекта ему приписываются явно. Следствием этих представлений возникают религии. Со временем объём знаний увеличивается, поэтому всё более чётко выделяются различные качественные составляющие внутреннего и внешнего мира, как его первые элементы, при этом сами миры пока ещё представляются единым целым. Внешний мир, будучи прямо связанным с внутренним миром субъекта, поэтому кажется умопостижимым. В результате возникает философия, представление о логике — «правильном мышлении», как способе познания. И наконец растущий объём точных знаний о природе приводит к развитию механистической парадигмы, в контексте которой мир кажется точным механизмом, воспроизводимым при повторении условий, и потому всё более отличным от изменчивого внутреннего мира человека. Тем самым граница между изменчивым субъективным миром и воспроизводимым объективным проводится всё более чётко. Появляется смысл у эксперимента, возникает наука.

Таким образом, в процессе познания уточняются составляющие субъективного и объективного миров — их элементы и законы. И одновременно с этим эволюционируют методы познания, которые позволяют получать всё более точное знание и обобщать его во всё более формальные теории.

Разумно предположить, что в ходе познания представление о связи себя (сознания) и окружающего мира продолжит уточняться и дальше — как показано в первой главе, этот процесс не имеет итога. Что, в свою очередь, приведёт к появлению новой метафизической парадигмы, новому методу познания и новому типу теорий. С другой стороны, кажется, что современный человек под все возможные условия уже имеет свои методы познания и типы теорий, следовательно ничего нового здесь появиться уже не может.

Действительно, общий критерий истинности знания всегда практика. Идеи, адекватные реальности, в конечном итоге повышали качество жизни людей, способствуя выбору адекватного поведения, тем самым подтверждая и свою собственную адекватность. При этом в условиях минимума знаний прийти к верному выводу можно только интуитивно, а теория в таких условиях может лишь способствовать тому, чтобы выбор происходил в некотором общем «правильном» направлении, так как в отсутствие достаточных знаний точное направление установить всё равно невозможно. Такой теорией стали религии, во всех важных и неопределённых ситуациях способствующие выбору субъектом общего просоциального направления поведения, напоминающие об этической стороне выбора — и потому чем больше таких условий, тем выше является значение религии. Критерий истинности религии — интуитивная уверенность в разумности её учения, основанная на опыте общего характера, в максимальной степени врождённого, учитывая то, что религии возникают в условиях, когда объём конкретных знаний о мире мал и потому сам по себе близок к врождённому опыту. В условиях, где конкретных знаний больше, становится разумным рассуждать, чтобы рассмотреть интуитивный вывод подробнее. Критерий истинности в этом случае — «логичность» построенного вывода, его «очевидное» следование из предпосылок, ограничивающих выбор. И наконец если построенный в рассуждении вывод достаточно конкретен, то разумно проверить его на практике — в эксперименте, и критерий тогда — непосредственное наблюдение результата. И даже если прямой эксперимент поставить нельзя или слишком сложно (к примеру, это относится к теории о возникновении жизни на Земле, макроэкономическим и социальным теориям), то теорию можно проверить по наличию предсказательной силы — таковая есть, если из теории следуют неизвестные или незамеченные ранее конкретные события, которые при пристальном наблюдении обнаруживаются.

Таким образом, кажется очевидным, что знания могут быть более или менее точными, их может быть больше или меньше — и никак иначе. И во всех этих случаях сейчас известны методы, которые позволят распорядиться знаниями наиболее оптимальным образом. Следовательно набор парадигм «живой мир — умопостижимый — механистический» и связанный с ним набор методов познания «интуиция — логика — эксперимент» полон, и ничего новое здесь уже невозможно.

С другой стороны, вероятно, что похожим образом думали и древние философы, не замечая в своих знаниях недостаток точности качественного характера. В результате не придавая эксперименту его нынешнего значения, при том что на бытовом уровне эксперимент был всегда — как просто проверка различных идей практического характера. Точно так же в ещё более глубокой древности не было философии, хотя тот или иной уровень логических размышлений в виде оперирования образами, очевидно, доступен и более простым по сравнению с человеком животным, в силу хотя бы принципиальной схожести устройства их мозга с мозгом человека.

Поэтому фактически эволюция методов познания заключалась не в нахождении неких действительно новых методов, ранее полностью неизвестных, а в уточнении границ применимости обычных исследовательских действий. Например, вначале по общим параметрам ситуации возникает некий интуитивный ответ на неё, который при наличии соответствующего опыта уточняется логическим размышлением и проверяется в некоторой модели реальной ситуации. Точно так же если в начальный период эволюции человека возникали теории максимально общего и интуитивного характера, то в дальнейшем они становились всё более конкретными и точными, требуя всё более сложных и точных исследовательский действий, начиная от сверки с уже существующими знаниями до развёрнутого логического рассуждения и наконец воспроизводимого эксперимента в точно подготовленных условиях.

Таким образом, эксперимент — это не новое слово в познании. В своём «элементарном» виде он уже существовал в опыте. В эпоху философии эксперимент всего лишь имел мало смысла, и потому не мог быть выделен в нечто самостоятельное. Человек ещё не различал мир субъективный и объективный столь точно, как различает сейчас, неизвестно было, что такое сны, фантазии, откуда берутся идеи. Поэтому казалось, что внешний мир так же непостоянен, как и мир внутренний, что непосредственно наблюдаемое — это не единственная сторона мира, а есть ещё сторона другая — идеальная, где всё иначе, лучше, где мир богов. Было ещё слишком мало наблюдений, которые позволили бы изменить это общее представление. В итоге, в мире, где нам доступна только одна и непостоянная сторона, как исследовательский метод, эксперимент не имел смысла и не обращал на себя внимания.

Точно так же не имело смысла логическое размышление в ещё более далёком прошлом. Было слишком мало знаний, чтобы вывод следствий из предпосылок мог быть сколько-нибудь развёрнутым, не был развит язык, не было даже самих вопросов, на которые бы не давала ответа религия. При этом мир в ту эпоху казался живым, то есть связь себя с миром казалась намного сильнее, чем в эпоху философии, и потому в этом мире размышления не имели смысла, так как ответы давал мир, а не находил сам человек. 

Но это значит, что и нынешний объём и качество знаний, накопленных человечеством, возможно, пока тоже не позволяет разглядеть в неких привычных действиях новый смысл, выделив их специфическое исследовательское значение.

В условиях достаточного количества точных знаний, восприятие мира как механизма выглядит естественным — например, именно такое отношение позволит построить точный алгоритм действий к столь же точно понятной цели. Наделив мир свойством состоять из элементов, подчиняющихся строгим законам, можно понять эти законы и затем применять их с пользой для себя. Но возможность формализации природы ограничена — можно написать формулу, но нельзя свести к формуле смысл формулы, смысл формул лежит вне формул, поэтому физические теории, описывающие объективную реальность, по-видимому, никогда не подойдут для описания реальности субъективной.

Иными словами, научное описание мира может быть только неполным, мы можем понять одни явления, но, по-видимому, в принципе не можем понять другие, а значит, не можем понять всё. В то же время неполнота знания выглядит как естественное положение вещей, потому что особенности нашего устройства — определённая внутренняя структура, преимущественный элементный состав — уже самим фактом своего существования задают как наши возможности, так и их границы, поэтому мы в любом случае не можем понять всё. Но что если предел познания лежит глубже, чем это видится в попытках разделить мир на элементы и найти алгоритм их связи? Что если даже само суждение о каких-либо границах знания есть следствие неточного понимания природы?

Уровень знаний влияет на восприятие мира и тем самым определяет представление о верном и неверном, возможном и невозможном. Например, в прошлом жизнь не менялась веками, познание по большей части носило характер общих идей о бытии мира и человека, новшества практического характера были редки, поэтому в массе людей естественным было считать традиционный уклад необходимым условием правильной жизни. Затем прогресс в его нынешнем виде интенсивного развития улучшающих жизнь технологий, активно идущий  в последнюю сотню лет, наоборот, задал привычку к новому, предопределил ожидание от науки постоянного улучшения жизни, популярность научного знания, методов науки и профессии учёного. Поэтому так же как в прошлом вряд ли можно было предсказать появление науки, так же сейчас сложно представить, как может возникнуть что-то не менее важное, чем наука, но совершенно другое. Более того, верные прогнозы, вероятно, вовсе невозможны, так как вне качественно нового контекста восприятия мира все попытки заглянуть в будущее и представить, как изменится познание и какие явления будут изучаться, будут исходить из старого отношения к миру, а значит, даже верные гипотезы будут отброшены как бессмысленные.

Тем не менее, независимо от возможностей прогноза, новые формы познания возникали. Поэтому аналогично тому, как древние философы ошибочно считали наблюдение и последующее размышление очевидным и, вероятно, наилучшим способом познания мира, нельзя отрицать возможность того, что и сейчас только кажется, что научные теории описывают мир самым точным образом, и понять мир лучше, чем это позволит научный метод, уже невозможно. Следовательно пусть сейчас это и выглядит невероятным, отрицать возможность появления новой и принципиально иной формы познания нельзя.

Если новая форма познания действительно возможна, утвердительно про неё сказать можно лишь то, что она будет способствовать повышению качества жизни, но при этом, вероятно, не будет связана с развитием технологий. По крайней мере в их нынешнем виде, так как это прерогатива прежде всего эксперимента и науки. Возможно даже, что с нынешних позиций само наличие познания будет не очевидно. К примеру, является ли познанием создание миров виртуальной реальности? И наконец можно утверждать то, что новая форма познания — как специфический контекст отношения к окружающему, возникающий в некоторых условиях, и связанные с этим контекстом некие действия, способствующие познанию, — уже неявно существует в опыте. Может быть, основой новой формы познания станет творчество, искусство? Естественно, это будет новый уровень данной формы познания, как новым уровнем является философия по сравнению с простыми суждениями первобытного человека или современный эксперимент по сравнению с разрубанием топором чего-нибудь подручного для исследования его остроты.

В подтверждение непредсказуемости нового и его качественного отличия от старого вспомним, что знание — это не отражение познаваемой природы, которое достаточно лишь последовательно уточнять. Новые теории не только уточняют старые, но и по-новому природу интерпретируют, то есть не только количественные, а прежде всего качественные отличия теорий вполне естественны. И особенно это заметно в сравнении форм познания, где различается даже сам тип теорий — очевидно, что религиозное учение не похоже ни на научную теорию, ни на философский трактат, точно так же отличаются философия и наука, исследуя мир иначе и в своих явлениях.

Говоря подробнее, качественное отличие знаний друг от друга, вероятно, связано с тем, что с точки зрения физики любое новое знание, каждая мелькнувшая мысль — это новый порядок активности нейронов, новая картина их синхронизации на разных ритмах мозга. Физическая суть этих изменений — переход через точку бифуркации, неравновесный фазовый переход. То есть это изменения действительно качественные и скачкообразные, а не просто «постепенное уточнение» предыдущей динамики. При этом изучить систему в той степени, чтобы точно предсказывать параметры будущего порядка, невозможно в принципе. Простым аналогом неравновесных фазовых переходов может служить упорядочение в ходе равновесных фазовых переходов. Например, таким переходом является кристаллизация воды при понижении температуры, когда образуются снежинки или возникает непредсказуемый рисунок морозного узора на окне. Такой же качественной, скачкообразной и невычислимой перестройкой является и смена общего контекста восприятия мира. Который, возникнув, потом задаёт новый смысл всем частным действиям, в том числе исследовательским, аналогично тому, как свойства льда отличаются от свойств воды.

Таким образом, постепенное накопление опыта, не укладывающегося в рамки старых представлений, в какой-то момент приводит к непредсказуемому и скачкообразному появлению нового знания — от идей частного характера до нового отношения к окружающему в целом. И ввиду того, что социум — это тоже самоорганизующаяся система, неравновесные фазовые переходы происходят и в масштабах всего социума — например, так возникла и философия, и наука. Новые идеи, если они возникают в готовом к их восприятию обществе, быстро становятся популярными. Можно сказать, они возникают в головах сразу многих людей, тем самым энергично — со всех сторон системы — меняют динамику общественных процессов.

В итоге когда возникнет новая метафизическая парадигма, в контексте которой получит смысл новый метод познания, какой это метод будет, возможно ли вообще продолжение эволюции в этом направлении, заранее сказать нельзя, так как никакие внешние проявления не могут служить хорошим ориентиром.

Тем не менее, обратим внимание, что нынешнее представление о природе по крайней мере прямому механистическому описанию уже не адекватно. Например, после экспериментов квантовой механики идея воспроизводимости явлений уточнена вероятностным характером, а идею делимости мира на элементы модифицировала квантовая теория поля, где основой физической картины мира рассматриваются фундаментальные поля, которые, с одной стороны, не состоят из каких-либо элементов, но одновременно это поля квантовые. В этот же ряд, по-видимому, можно поставить появление теории множеств в математике. Однако вне механистического мира эксперимент как критерий истинности теряет смысл. Поэтому, может быть, что растущая неадекватность механистического описания сигнализирует о том, что период интенсивного развития науки заканчивается, как в своё время это произошло с религией и философией.



8. Социальный прогресс

Познание природы и развитие технологий взаимосвязано с прогрессом в других областях жизни человека.

Выделение человека из животного мира происходит около 2,5 млн лет назад, когда первые гоминиды, жившие в Африке, догадались использовать каменный инструмент для решения бытовых задач. Этот исторический период считается началом каменного века. В поздний период которого — неолите, то есть около 10 тыс. лет до н. э., происходит так называемая неолитическая революция, связанная с изобретением земледелия и скотоводства, в ходе которой человек переходит от присваивающего к производящему типу хозяйства. Господствовавшие ранее небольшие мобильные группы охотников и собирателей теперь осели возле своих полей, начиная радикально изменять окружающую среду путём культивирования и постройки зданий. В свою очередь, рост производительности труда ведёт к увеличению численности населения, появлению права собственности, созданию вооруженных отрядов, охраняющих территорию, в середине неолита возникает письменность.

Появление новых видов деятельности и накопление в них больших объёмов опыта означает рост разделения труда, в том числе между разными племенами. Это значит, что если в более далёком прошлом племена могли быть только конкурентами друг другу, существуя на одной территории и за счёт одних и тех же ресурсов, то теперь возможностей для сотрудничества становится больше. В результате если прежде мораль была направлена только на членов своего племени и имела узкие границы дозволенного — в той же степени узкие, что и поведение, необходимое для выживания, то сейчас человек привыкал к тому, что люди иных племён, иного образа жизни, интересов — это не обязательно антагонисты, отношение к которым как к таким же людям может быть только в ущерб себе.

Дальнейший технологический прогресс усиливает эти тенденции. Усложнение технологий означает, что людей завоёванных территорий теперь разумнее подчинить, а не уничтожить. Одновременно усложнение технологий уменьшает важность количества территории для качества жизни, тем самым снижая значение войн с целью её захвата — аграрную экономику сменяет индустриальная и постиндустриальная. По мере усложнения технологий увеличивается потребность в квалифицированном труде и научных исследованиях — как следствие, возрастает значимость специалистов и растёт их количество. Причём для создания нового человеку необходима творческая свобода, естественным атрибутом которой является возможность самовыражения. В результате наряду с землёй, иной собственностью или знатным происхождением, всё большую ценность приобретает интеллект, а следовательно, личность человека, его индивидуальность, тем самым нивелируя классовые и иные различия. Уменьшается значение физической силы, способствуя эмансипации женщин. Всё это в целом приводит к тому, что границы морали расширяются на иные культуры, непонятные стремления и меньшинства, обуславливая развитие гуманистических и либеральных идей, толерантность.

Наличие потенциально равных прав у всё большего количества людей ведёт к необходимости договариваться, искать компромиссы, и потому развитию демократических принципов и институтов. В свою очередь, разделение труда в этой области приводит к появлению профессиональных политиков. В результате демократия реализуется в выборе между политиками и их программами, власть становится и профессиональной, и демократической одновременно.

Активное развитие технологий — это и активное развитие бизнеса, а значит, появление противоречий с интересами наёмных работников. При этом снижение заработной платы уменьшает покупательскую способность, тем самым снижая прибыль владельцев предприятий, в то же время недостаток прибыли не позволит развивать производство. Как следствие, зависимость друг от друга заставляет и наёмных работников, и владельцев предприятий искать баланс интересов. Что также способствует демократии, так как периодические выборы и профессионализм власти, как регулятора, придают взаимодействию всех слоёв общества характер более оперативный и точный. Отражая в том числе и ускорение общественных процессов, вследствие роста объёма и скорости движения информации. Делая в итоге демократию выгодной всем сторонам, как наиболее адекватный способ учесть интересы всех слоёв общества, избегая потрясений и перекосов.

Одновременно растёт качество жизни, появляется больше свободного времени, развиваются средства коммуникации, информация становится доступнее — и потому возрастает её значимость как инструмента влияния. Растёт средний уровень знаний людей, понимание ими логики процессов в обществе, что делает демократию в этих условиях ещё более оправданной. И наоборот, технологическая отсталость общества не позволит человеку найти достаточно времени, сил и информации для развития политических взглядов. В свою очередь, взаимосвязанные с технологическим уровнем культурные особенности не позволят воспринять демократию, так как в неразвитости представлений о равенстве и потому необходимости искать компромиссы в обществе превалируют представления о праве сильного и априорной правоте вышестоящих источников, из-за чего характер феодальной естественным образом приобретает даже формально выборная власть.

Накопление опыта, развитие технологий и глобальное разделение труда приводит к тому, что человек теперь относительно меньше зависит от своего непосредственного окружения и, наоборот, всё больше от людей других культур. Старое неоднородное общество с преобладающими внутренними связями и личным общением разрушается, распадаясь на элементы — в свою очередь, эти элементы образуют новый социум с преобладающими глобальными связями и виртуальным взаимодействием. Образно говоря, социум, как изначально простой организм, или даже набор отдельных организмов, трансформируется в своеобразную «нервную систему» — люди, как нервные клетки этой системы, всё больше взаимодействуют не только со своим непосредственным окружением, но и глобально. Тем самым культурные особенности людей, в том числе гендерные модели, нивелируются в глобальных нормах поведения, общих для всех, чему ещё больше способствует уменьшение роли религии, как естественного проводника консервативных ценностей. 

Следствием технологического прогресса также является искусственный интеллект. Как показано в первой части, искусственные системы не смогут сколько-нибудь приблизиться к сложности человеческого интеллекта. Однако, например, в таких параметрах, как скорость и объём обрабатываемых по некоторому алгоритму данных, интеллект человека не является для ИИ прямым ограничением. Продолжением этих возможностей становится быстро развивающаяся технология больших данных, связанная с анализом больших массивов информации. Одним из следствий этой технологии, вероятно, будет возможность классифицировать людей по множеству различных параметров, автоматически анализируя их активность в интернете, покупки, информацию с уличных видеокамер и иных устройств. Разделяя людей по увлечениям, политическим взглядам, склонности к нарушению закона и многим другим более тонким категориям. В результате определяя рейтинг каждого человека в некоторой общей иерархии по типу всеобъемлющей кредитной истории. Что в перспективе также может способствовать созданию общества, построенного на принципах глобальной культуры — подавляя частные стремления в необходимости соответствовать общим правилам, нарушение которых даже в мелочах невозможно скрыть.

Таким образом, естественным направлением технологического прогресса является курс на глобализацию. Глобализацию связей человека — за счёт расширения взаимодействия с другими культурами, и глобализацию морали — за счёт обобщения ценностей разных культур и уравнивания интересов большинства с интересами меньшинств внутри социума. Другими словами, происходит нивелирование норм морали, когда относительная степень принятия нетрадиционного увеличивается, традиционного снижается.

В то же время мораль — это основание социума, вне которого субъект выжить не может. Естественное назначение морали — способствовать «самосохранению и размножению» социума, накладывая ограничения на стремление к самосохранению и размножению отдельных субъектов, связывая в единое целое задачи социума и задачи субъекта, задавая постоянный поиск баланса между личным благом и интересами других людей.

Например, в короткой перспективе аморальное поведение, пренебрежение интересами окружающих может привести к выигрышу (что определяет постоянное наличие некоторого уровня преступности в обществе), но отсутствие поддержки не позволит превратить успех в стратегический. Чтобы заслужить уважение, требуется время и самоограничение, но в стратегическом плане уважение окружающих позволит субъекту реализовать программу самосохранения и размножения полнее. В пределе самоограничение может носить характер самопожертвования, то есть благо для себя явным образом трансформируется в благо для социума. По такому же принципу, например, реализуется родительский инстинкт.

Стремление к самосохранению и размножению и потому конкуренция за эти ресурсы — это основание жизни. Получить больше ресурсов можно, только если превзойти всех — но, с другой стороны, одному не выжить. В результате самому получить больше можно, только если и другим дать больше. Поэтому, например, лидерами чаще всего становятся люди наиболее энергичные и умные — те, «кто может дать больше», способен указать путь к лучшему и повести за собой, даже несмотря на то, что большая часть достигнутого, возможно, будет работать непосредственно на благо самого лидера.

На полях заметим, самопожертвование не является приобретением только человека или высших животных. Например, иммунные клетки, обнаружив заражение вирусом бактериофага, совершают «самоубийство» — апоптоз (др.-греч. — листопад), препятствуя развитию инфекции или замедляя её. Различные проявления альтруизма — пожертвовать малым сейчас ради большого потом или частью ради целого, то есть фактически вариаций естественной стратегии гомеостаза — неустойчивость в частных элементах динамики ради сохранения параметров системы в целом — можно найти на всех уровнях животного мира, включая колонии бактерий.

Однако сказанное означает и то, что нивелирование норм морали может пониматься не только как естественное направление прогресса, ведущее только к благу человека. Но и как переформатирование морали в направлении, наоборот, противоположном задачам самосохранения и размножения, то есть задачам жизни — отдельного человека, культуры, человечества в целом.

Естественный отбор, конкуренция — это и условие, и движущая сила прогресса. Именно активное стремление к самосохранению и размножению, то есть к защите и продвижению своих интересов, неизменное намерение догнать, обогнать и удержать лидерство делает прогресс возможным, в том числе заставляя объединяться и искать компромиссы, создавая культуры и сохраняя традиции, отделяя своих от чужих, больных от здоровых, мужчин от женщин. Но всё выше становится качество жизни и социальная защищённость, по мере глобализации всё меньше опасность прямой агрессии, что относится и к странам, и к отдельным людям, жёсткость естественного отбора снижается. Однако в глобальном обществе и все проблемы тоже становятся глобальными, при этом чем выше сложность системы, тем меньше её надёжность, социум становится всё более уязвимым. В итоге, удовлетворяя потребности, обобщая стремления и уравнивая права, прогресс лишает жизнь смысла, теряет устойчивость, разрушая сам себя.

Социум является самоорганизующейся системой, и в этом контексте глобализацию можно описать тем образом, что в ходе прогресса интенсивность взаимодействия социума со средой растёт, вследствие чего структура социума усложняется. При этом свойством таких неравновесных переходов является то, что они должны происходить всё чаще. Судя по всему, это действительно наблюдается — к примеру, похоже, что каждый новый этап эволюции методов познания занимает всё меньше времени. Однако и в этом описании, достигнув предела усложнения, система разрушается. Например, глобализация, рост объёма и скорости движения информации, по-видимому, многократно упрощает возможности манипулирования обществом и ускоряет эти процессы. Как следствие, пересечение частных интересов разных групп может стать причиной глобальных потрясений и без каких-либо реальных для этого оснований.

В заключение можно вспомнить известный эксперимент «Вселенная 25», поставленный в 1972 году в США. В эксперименте мышам были созданы идеальные условия — постоянное наличие пищи, комфортная температура, отсутствие хищников. Но всё это в ограниченных пределах клетки, которую мыши не могли покинуть. В результате (опуская подробности этапов) после бурного периода размножения и роста сложности колонии, наступил период необратимого разрушения — распада колонии на отдельные элементы и деградации, когда всё больше мышей стали вначале отказываться от близких отношений с особями другого пола, занимаясь только собой или предпочитая особей своего пола, затем избегать всех остальных мышей, и в конечном итоге колония полностью вымерла. Причём разделение и пересадка мышей в разные клетки не помогала восстановить прежнее поведение, на определённом этапе процесс гибели становился необратим.

Тем не менее может быть, что такие предсказания слишком прямолинейны. Тогда, даже если курс на глобализацию сохранится, возможно, это ещё не закат человечества, а лишь очередной виток эволюции, развитие новых структур и отношений, продолжение прогресса, которое приведёт к новой организации социума, способной ещё полнее удовлетворить потребности человека.

***