Мишкины университеты. Глава 10. Тюрьма

 
               
                Глава 10. Тюрьма
      Когда у Мишки прошёл шок, от внезапно свалившейся на его голову свободы, он стал размышлять, что делать дальше.  Денег не было ни копейки, а хотелось есть, пить, курить, и кроме того ещё нужно было добираться до села Великие Бабы. Выхода не было, как идти туда пешком, в надежде, что его подберёт какая-нибудь попутка.  Но внезапно ему в голову пришла мысль: «Как же я так ошалел от радости, что забыл, о чём говорил следователь. Ведь я своими ушами слышал, как он сказал «вас с другом нужно отпускать», а потом приказал сержанту «веди второго кудрявого», это значит, что и Юрку скоро должны выпустить. Подожду». Чтобы не мозолить глаза ментам, паренёк отошёл на приличное расстояние от райотдела, и присев в тенёк у забора, стал наблюдать за выходом из здания.
        Юрка появился на крыльце, наверное, минут через двадцать. Как и Мишка, он остановился, и задрав голову вверх посмотрел на небо, а потом без оглядки, не смотря по сторонам, быстрым шагом пошёл прочь от отделения милиции. Мишка уже полностью отошедший от пережитого, с усмешкой наблюдал за другом. Когда тот почти поравнялся с ним, он поднялся и сказал: «Ну и чё будешь делать дальше, кудрявый? Как жить собираешься?». Юрка, услышав знакомый голос друга, остановился, и повернул к нему голову. В его глазах, сменяя друг друга, мелькнули удивление и радость: «Ты откуда здесь взялся?» «Оттуда, откуда и ты, из тюрьмы выпустили. Деньги у тебя есть? А то у меня ни копеечки, хоть милостыню иди проси – жрать то хочется», – улыбаясь ответил Мишка.  «Деньги, то есть, я трояк в носок заныкал, не нашли». «Ну тогда пошли «похаваем», курево купим. И обсудим что дальше делать».
      Через полчаса, они жуя пирожки и запивая их лимонадом подходили к автовокзалу. Посмотрев расписание ребята с сожалением узнали, что автобус до Великих Баб ушёл два часа назад. Расспросив у прохожих сколько километров до нужного им села, и в какой стороне оно находится, пацаны посовещавшись, решили идти пешком, надеясь часа за четыре-пять добраться до места.
    Настроившись на долгую дорогу, друзья запаслись двумя бутылками минералки и отправились в путь. Несмотря на то, что рабочий день был в самом разгаре, дорога была пустынной. Пройдя три километра, пацаны не встретили ни одной, ни попутной, ни встречной машины. 
      Теперь, когда неприятности, как казалось Мишке остались позади, двигаясь по пыльной дороге рядом с другом, он думал: «Почему киномеханик сказал, что его били только два светловолосых парня, а кудрявые стояли в стороне? Хотя на самом деле так и было, ни я, ни Юрка его не били. Да Юрка вообще никого не бил, а я ударил Петра, но о нём ни слова никто не сказал. Почему так? Сплошные загадки. И что теперь пацанам будет? Неужели посадят? Они, наверное, думают, что мы на них всё свалили? Хотя что от нас зависит, если есть показания потерпевшего. Может условно дадут, киномеханик, то жив здоров…» Повернувшись к другу, паренёк спросил: «Слышь, Юр, как ты думаешь, что будет с пацанами? И потом с каких делов киномеханик нас «отмазал»? И про Петра ни слова не сказал. А Толик с Федей, наверное, думают, что мы их сдали, чтобы из тюрьмы выскочить?» Юрка немного помолчав ответил: «Вот скажи, если бы их выпустили, а нас оставили в тюрьме, ты бы думал, что это они нас сдали?» «Я, нет, не думал бы. Дело то ясное. От нас ничего не зависит. На кого укажет пальцем потерпевший, тот и виновен», – ответил Мишка. «Значит, и они не должны думать про нас плохо. Случилось так, что ж нам теперь самим в тюрьму просится?  Дяденька, посадите нас Бога ради в тюрьму, а то пацаны обидятся. Если нам всем по два года дадут им, что легче будет? Нет конечно… А вот насчёт киномеханика и Петра, я так думая. Им скорее всего стыдно признаваться, что зелёные пацаны уделали двух здоровых мужиков. Да мне кажется они сами пьяные были, а если это откроется, то дело можно повернуть по-другому – пацаны то малолетние. Вот он и говорит, что избили его одного… Мне так кажется. А Толику с Федей, может условно дадут – пожалеют…» «Ага, пожалеют. Жди…» – ответил другу Мишка. Дальше шли молча думая каждый о своём.
     Когда они прошли уже, наверное, половину пути, то услышали сзади скрип колёс. Оглянувшись, пацаны увидели запряжённую в телегу лениво бредущую лошадь. В телеге было постелено сено, а на передке её дремал усатый дед в надвинутой на глаза соломенной шляпе. Ребята отошли на обочину, а когда телега поравнялась с ними, Мишка сказал: «Дедуль, довези до Великих Баб». Дед, видимо дремавший уже не один километр, услышав рядом с собой чужой голос, с перепугу подпрыгнул на передке и натянул вожжи: «Тпру!!!»  Подняв шляпу и увидев стоящих на обочине пацанов он выругался: «Вот же бисовы дети, перелякалы до смерти! Запрыгуйте у телегу!» Когда ребята уселись на сено, дед закурив, спросил: «Щось я вас не знаю. Вы до кого едете в Велики Бабы?»  Студенты, мы, дедусь, коровник строить приехали», – ответил Юрка. Повернувшись в пол-оборота к пацанам и внимательно рассмотрев их дедушка спросил: «Так это значит вы киномеханика нашего отмутузилы?» Не зная, что отвечать, ребята, потупив глаза, молчали. А дед выдержав паузу и не дождавшись ответа, добавил: «Мало вы ему, хлопцы, дали, дюже погана людына, дюже погана…»
        В село приехали уже в сумерках. У входа в склад, переоборудованный под общежитие, пацаны нос к носу столкнулись с командиром отряда Николаем Петренко, Увидев их, тот поначалу опешил и потерял дар речи, но потом взяв себя в руки и спросил: «Вы откуда взялись. Сбежали, что ли?» «Почему сбежали? Отпустили нас», – ответил Юрка. «Мы вас отчислили из отряда и делать вам здесь нечего. Идите отсюда», – не терпящим возражения тоном сказал Николай. «А куда нам идти. У нас тут вещи. Да и ночевать нам негде», – закипая злостью, и сдерживая себя, чтобы не сорваться на грубость, ответил Мишка. «Куда хотите, туда и идите. Моё какое дело…», – не успел командир договорить фразу, как скрипнула дверь и на улицу вышел Женя, Мишкин одногруппник-«производственник», которому он помогал на вступительных экзаменах написать сочинение. Увидев пацанов, он заулыбался, поздоровался с каждым за руку и спросил: «Ну что не заходите? Заходите, расскажите, ребятам они переживают за вас». «Да вон не пускает. Говорит нечего вам здесь делать», – Мишка мотнул головой в сторону Петренко.  «А что ты их не пускаешь, Николай? Ребята же наши», – повернулся Женя к командиру. «Ладно, пусть сегодня переночуют, а завтра чтобы духу не было», – сквозь зубы ответил тот.
        На следующий день, когда пацаны проснулись, в общежитие уже никого не было, все студенты с раннего утра трудились на строительстве коровника. В помещение, где они ночевали, царил полумрак и понять сколько сейчас времени, и какая на улице погода, было невозможно. Перед тем, как встать, Мишка потянувшись до хруста костей, не ко времени вспомнил о проведённой ночи на нарах в КПЗ, и светлое настроение, посетившее его с утра, куда-то улетучилось.
       Выйдя на улицу, ребята увидели, что солнце уже высоко в небе, а время неумолимо двигается к обеду, и им сразу очень захотелось кушать. Молодой организм требовал пищи. Желудок выделяя сок – недовольно урчал. Надеяться, что их покормят в стройотряде было глупо, и пацаны приведя себя в порядок, и вспомнив, что в центре они видели столовую, решили сходить покушать туда.
     Плотно пообедав в столовой, и купив продуктов на вечер, ребята отправились назад в общежитие.  Когда они уже подходили к своему временному жилищу, то позади себя услышали треск мотоцикла. Обернувшись, пацаны увидели, догоняющего их участкового. Подъехав к ним, милиционер слез с драндулета, и поздоровавшись сказал: «Завтра, в десять утра, будут рассматриваться административные дела в отношение вас – вам необходимо быть в это время в райсуде».  Переглянувшись, ребята ответили: «Как мы туда доберёмся к десяти утра?»  Участковый подумав, и почесав затылок сказал: «Обеспечить вашу явку поручено мне, и я найду возможность доставить вас в суд».  Когда он уехал, Мишка спросил у друга: «Ну что будем делать, Юр? Может рванём домой?»  «Куда тут рванёшь? Найдут всё равно. Но я завтра не поеду, скажу, что заболел…», – ответил Юрка. «А я поеду – будь, что будет», – сказал Мишка.
    Утром следующего дня, он, проклиная всех на свете, и в первую очередь шофёра, ухватившись за борт, трясся в кузове автомобиля ГАЗ -51 по дороге в райцентр.  Дорога, или как называли её местные жители – шлях, была вся в колдобинах и ямах, и ехать по ней шофёр должен был осторожно, как по минному полю, но видимо сидящий в кабине рядом с ним участковый, боясь опоздать в нарсуд, постоянно подгонял, его, и машина оставляя за собой длинный шлейф пыли, неслась на предельной скорости.
    Районный нарсуд был расположен в двухэтажном здание построенном из белого кирпича. Подъехав к нему за десять минут до начала процесса, Мишка в сопровождение милиционера поднялся на второй этаж и зашёл в зал судебных заседаний. Осмотревшись по сторонам, паренёк обнаружил, что в помещение нет ни единого человека. И хотя на душе было муторно, и совсем не до шуток, когда в голове у него промелькнула строчка из песни Высоцкого: «А что нам врут народный суд – народу я не видел…», – он усмехнулся. Участковый увидев усмешку на лице паренька сказал: «Посмейся, посмейся, сейчас тебе впаяют суток пятнадцать, вот смешно будет».
      Ровно в десять часов, из двери, ведущей в другую комнату, вышла молодая женщина, одетая в строгий деловой костюм. Посмотрев в зал и обнаружив там милиционера и Мишку, она произнесла: «Встать, суд идёт!» Участковый и паренёк поднялись со своих мест. После её слов из той же двери в зал вошла ещё одна женщина – седовласая и в очках. Мишка понял, что это и есть судья. Суд длился не более десяти минут – скороговоркой зачитав состав суда, и процедурные вопросы, судья спросила у милиционера где второй фигурант дела. Услышав, что тот не поехал сославшись на болезнь, она сказав: «Тем хуже для него», – приступила к рассмотрению дела, по существу. Изложив суть и зачитав милицейские протоколы, она попросила паренька рассказать об обстоятельствах происшедшего. На что тот ответил, что ничего не помнит. После этого судья зачитала заранее подготовленное постановления, по которому гражданин Быков Михаил Иванович, то есть Мишка, подвергается административному аресту на десять суток, с использованием на общественно-полезных работах. После этого заседание народного суда было закрыто. 
      Участковый забрав судебное постановление, повёл паренька в райотдел милиции. И тут вся процедура, через которую прошёл Мишка два дня назад, повторилась, Дежурный записав его в книгу, велел сержанту отвести арестованного в КПЗ. Охранником в КПЗ оказался знакомый пареньку, милиционер с бабьим лицом. Увидев Мишку, он, заулыбавшись ему, как родному сыну, сказал: «Ну вот и опять кудрявенького привели… Пойдём, пойдём… Твоя камерка пустует». И действительно в камере никого не было. Зайдя в неё, паренёк устало опустился на нары.
      Незаметно он задремал, и проснулся от того, что лязгнув засовом, кто-то открыл дверь. «Выходи, кудрявый… Жаль недолго ты у нас погостил», – сказал, ехидно улыбаясь охранник. Он передал паренька сержанту, и тот забрав у дежурного сопроводительные документы вывел арестованного, к стоящему у крыльца «чёрному ворону». Открыв дверь, он сказал: «Залезай. Посидишь пока здесь». Забравшись внутрь «воронка», Мишка увидел металлическую коробку без окон разделённую на три неравных отделения. Два отделения в глубине кузова были большие, а одно, у входа, видимо для конвоя – поменьше. Двери в отделениях были решётчатые, сделанные из стальных прутьев, а вдоль стен расположились наглухо приваренные к полу скамейки. В кузове «чёрного ворона» стояла такая невыносимая духота, что паренёк через минуту вспотел.
        Время тянулось медленно, хотелось свежего воздуха и пить, но никто не приходил, и пареньку показалось, что про него забыли. Наконец, входная дверь открылась, и он услышал голос сержанта: «Залезай!» «А куда меня, начальник?» – ответил тот, которого просили залезать. «Привезём – узнаешь. Залезай. Некогда мне с тобой базарить – ехать нужно», – сказал милиционер. Первое, что рассмотрел Мишка, это схватившуюся за поручень синюю от наколок руку, следом за рукой появился и её хозяин – худощавый мужчина в расстёгнутой до пояса рубахе. На груди у худощавого виднелся синий крест с распятым Христом. Увидев Мишку, с которого ручьями катился пот, мужчина сказал: «Вот за это вас, мусорские рожи, все ненавидят – людей мучите».  «Давай! Давай! Без разговорчиков, залезай, не задерживай этап!» – сержант затолкал худощавого в соседнее с Мишкой отделение, и закрыл на замок обе двери. «Начальник, может в один бокс нас посадишь?» – не унимался мужчина. «Не положено в один. Он малолетний», – ответил сержант. «Так что ж вы, волки поганые, над детьми измываетесь!» – по-блатному ощерился на него Мишкин сосед. Сержант вылез из «воронка» и захлопнул дверь. В тишине, установившейся после его ухода, паренёк услышал, как водитель сказал сержанту: «Не положено их одних оставлять. Ты внутри должен ехать». «А одному конвоировать положено? Там задохнуться можно. Не в первый раз – довезём, никуда не денутся», – ответил конвоир.  Загудел мотор, и машина тронулась в путь.
     Сначала ехали молча, потом сосед спросил у Мишки: «Парень, курево есть?». «Есть», – ответил тот и протянул сквозь решётку пачку «Севера» и коробок спичек. Закурив папироску, худощавый снова спросил: «Тебя как зовут?» «Мишка», – ответил паренёк. «А меня Степан, Хромой кликуха, не потому, что я хромаю – фамилия Хромов. Ты, Миша, в тюрьме так просто никому, ничего не давай – схавают и не подавятся. Возьми папиросы», – протянув пачку, сказал Степан. Помолчав, Хромой спросил: «Хоть и непринято в тюрьме спрашивать, но я спрошу. За что попал, Миша?». «Да ни за что», – ответил паренёк. «Правильно отвечаешь. Я ни за что уже пятый раз попадаю. И хоть бы раз за дело», – ответил Степан. Потом в «воронке» наступило долгое молчание – каждый из арестантов думал о своём.
     Наконец, прервав тишину, Хромой сказал: «Первый раз меня «замели» когда мне было шестнадцать лет. В сорок четвёртом, пришла похоронка на отца, и мы: я, мамка и младшая сеструха остались одни. Хата сгорела от бомбёжек – печка с трубой на пепелище вместо неё. Родни нет, а жить где-то надо. Выкопать землянку помогли соседи, они же принесли нам кто половик, кто миску, кто чугунок, а кто-то поддержал добрым словом. Ну потихоньку устроились. А как жить дальше – мамка болеет, сестрёнке шесть лет? Что жрать, во что одеваться? Не помирать же заживо? Вот и наладились мы с пацанами на рынок ходить, там барыг полно – можно поживиться. Налетим бывало кодлой – что сумели, то схватили, и руки в ноги - бежать. А городок маленький, нас быстро мусора вычислили, и участковый придя к мамке, сказал: «Ты, Оксана, приструни своего старшего, не то он в тюрьму загремит». В тюрьму никому не хотелось, «побазарили» мы с корешем, и поехали в Харьков (благо он недалеко – километров сорок), а там раздолье, простор – воруй – не хочу! Рынков полно, только не ленись, и всегда сыт будешь. Молодые, дерзкие мы были, нас тамошние воры быстро приметили, и под своё крыло взяли. Научили воровать по-крупному. Так я стал карманником, или по-нашему щипачём. Шарить по карманам я научился быстро – здесь ничего нет хитрого – ткнул лоха одной рукой в спину – извинился, а другой полез в его карман. В городе, пережившем войну и оккупацию, оказалось столько толстых кошельков, что на моих руках от них появились мозоли.  Мы с корешем, с утра до ночи резали дамские сумочки, карманы и портфели состоятельных людей. Выбивали кошельки и портмоне у барыг, вытаскивали гроши из-за пазухи приехавших торговать в большой город сельских дядек и тёток. И понеслась весёлая житуха – «малины», шмары. Хорошо ещё, что я купил мамке и сеструхе небольшую хатку, и лавэ подкидывал на первые нужды. Но однажды в трамвае я нарвался на мусора, в ментуре оказывается был месячник по борьбе с карманными ворами, ну я и попал под раздачу. И хотя у меня ничего не нашли, кроме трамвайного билета, (кошелёк и «писку» я сбросил на пол) народный суд не взирая на мои юные года отмерил мне трёшку усиленного режима.
           Ну а потом всё покатилось под горку. «Малолетка» под Харьковом, где Макаренко, перевоспитывал беспризорников, и писал свои книжки, а потом лагерь на северном Урале, там день считали за два, если выполнил норму. Когда я «откинулся», а это случилось в сорок седьмом году, в стране был голод. На мамку с сеструхой, было страшно смотреть – худые, как смерть – крапивой и лебедой питались, но слава Богу живы. Поглядел я на них и думаю: «Надо спасть, без меня они загнутся. Нужно их как-то вытаскивать с того света».
      Но Харьков был уже не тот город, в нём стало меньше набитых деньгами барыг, всё больше работяг, и я подумал: «Хватит воровать у людей. Пора грабить государство».  И мы с корешем рискнули «подломить» сберкассу на окраине города.  Купив на чёрном рынке наган, ломик-фомку и связку отмычек, мы ночью, связав сторожа и вскрыв замки, забрали всю наличность…» – прервав на середине свой рассказ, Степан замолчал и прислушался к тому, что происходит на улице. И тут же заскрипев тормозами, остановился «воронок», взвизгнула открываемая дверь кабины, и из неё кто-то вышел. «Кажется мы приехали, Миша. И вот что я тебе хочу сказать напоследок. Не ломай свою жизнь без надобности. Сейчас нет голода и разрухи, и нет необходимости воровать, чтобы выжить. Попадёшь в лагерь – клеймо не отмоешь, А если станешь вором, то это навсегда. Вход туда рубль, а за выход потребуют твою голову. За всё приходится платить в этой жизни, Миша. Вот взять меня, я уже пятый десяток разменял, а что у за спиной?  Одни лагеря и тюрьмы, ни семьи, ни детей, ни дома. Для чего живу сам не знаю.  Держись подальше, парень, от этой романтики, ну а если случится – все мы под Богом ходим, оставайся везде человеком. Не подличай и не трусь». Снаружи послышался скрип откатываемых дверей, и «чёрный ворон» загудев мотором въехал в какой-то двор. Протяжно заскрипев закрылись ворота.
             Открыв дверь, в «воронок» поднялся сержант. Отомкнув замки на обоих боксах он скомандовал: «Выходить по одному! Первый – пацан!» Когда Мишка выбрался из полумрака машины на улицу, то от нестерпимо режущего солнечного света закрыл глаза. Постепенно открывая их, и привыкая к яркому солнцу, он обнаружил, что стоит посреди двора, обнесённого с одной стороны высоким серым забором из бетонных плит, по верху которого, крепился наклонённый внутрь козырёк из нескольких рядов колючей проволоки. Там, где стена делала угол, над ней возвышались сторожевые вышки с сидящими в них часовыми. С другой стороны двора стояло трёхэтажное мрачное здание с зарешёченными окнами. Хромой выпрыгнув из «чёрного ворона», и привычно заложив руки за спину, став рядом с пареньком, негромко произнёс: «Это харьковская тюрьма на Холодной горе – следственный изолятор, парень. Страшное место. Знаю по себе». «Прекратить базар», – закричал, похлопывая по сапогу резиновой палкой, старшина с петлицами внутренних войск. Забрав у милицейского сержанта сопроводительные документы и сделав перекличку, он повёл арестантов в корпус.
         Остановившись у решётчатой двери перегородившей тюремный коридор, старшина нажав кнопку звонка, вызвал к двери охранника со связкой ключей, тот отомкнул дверь, и арестанты вошли в тюрьму. Коридор имел сводчатый потолок, и был здорово обшарпан. А по обе его стороны нескончаемой вереницей тянулись металлические двери. Подведя Степана и Мишку к одной из таких дверей, старшина приказал им стать лицом к стене и открыв её велел заходить. «Сейчас шмонать будут», – чуть слышно прошептал Хромой. Мишка внутренне напрягся – под стелькой правой туфли у него лежало три рубля, лишаться которых не хотелось. Конвоир за годы службы в тюрьме, видимо поднаторевший в своём деле, будто прицениваясь, опытным взглядом окинув арестантов, первым начал шмонать вора. Поставив его лицом к стене, он ловко перебирая пальцами прошёлся сверху до низу по телу Степана, будто мимоходом ощупав каждый шов его одежды. Затем приказав повернуться лицом к себе, повторил процедуру. После этого старшина заставил Хромого снять обувь, и придирчиво осмотрев её, и даже подёргав каблуки, возвратил арестанту. Паренёк, с замиранием сердца смотревший на его действия, с тоской подумал: «Всё пропала моя трёшка. Найдет её мент». Тот же продолжая обыск, заставил вора открыть рот и посветил туда фонариком. Потом Степан по приказу охранника приспустил брюки и трусы и тот осмотрел естественные полости на теле узника. Не обнаружив ничего запрещённого, конвоир перешёл к Мишке. Хромой же застёгивая брюки недовольный тем, что его в присутствии малолетнего пацана подвергли унизительной процедуре, пробурчал: «Начальник, плохо шмонаешь. Развяжи мне пупок, там у меня два литра бражки».  Старшина не отвлекаясь от досмотра паренька, незамедлительно отозвался: «Ты доблатуешься у меня – отоварю сейчас вот этой резиновой балдой по спине, враз весь блатной гонор слетит».
      Мишку охранник досматривал не так тщательно, как вора, и даже оставил ему помятую пачку папирос «Север».  Когда он дошёл до проверки обуви, у паренька замерло сердце: «А вдруг найдёт?»  Но тот осмотрев туфли и засунув руку внутрь каждого, ничего подозрительного не обнаружил, и у Мишки отлегло от сердца. После шмона, Хромого куда-то увели. Прощаясь, он повернувшись к подростку сказал: «Всегда и везде оставайся человеком, пацан», – и заложив руки за спину, он навсегда ушёл из Мишкиной жизни.
      Паренька же старшина повёл по соседним кабинетам. В одном из них с него сняли отпечатки пальцев, в другом подстригли под ноль, а в третьем сфотографировали в анфас и профиль. После всех этих мероприятий, охранник, проведя его через несколько постов, открыв двери, втолкнул в какую-то камеру.
      Когда за Мишкой с лязгом захлопнулась дверь, он с удивление обнаружил, что оказался в огромном сыром помещение. Оно очень напоминало ему виденные в кино тюремные казематы, в которых до революции содержались несгибаемые большевики. Стена, выходящая наружу была толщиной не менее метра. На арочных окнах стояли решётки с прутьями диаметром, толще Мишкиной руки, скованные между собой металлическими кольцами без видимых сварочных швов.  У двух других глухих стен, находились двухъярусные панцирные койки с полосатыми матрасами.  Посреди тюремной камеры был длинный сбитый из досок деревянный стол. С обеих его сторон на таких же скамейках сидели люди.
        Мишка, стоя у двери, обвёл камеру взглядом и обнаружил, что на него смотрит множество глаз. Одни смотрели настороженно, другие удивлённо, третьи безразлично. Каким-то внутренним чувством паренёк догадался, что все находящиеся здесь, как и он временны и случайны, среди них нет лидера, который неизбежно появляется там, где люди вынуждены находиться долго. И он не обращая ни на кого внимания, молча прошёл в дальний угол камеры, и по-арестантски присел на корточки у стены. Не успел он расположиться, как к нему подкатил юркий мужичок, с испитым лицом, в чёрном берете. «Молодой человек, у вас папироски не найдётся – уши пухнут», – спросил он. Помня наставления вора, Мишка ответил: «А у тебя, что есть взамен?» «Вот беретка есть», – приподняв головной убор, ответил мужчина. Закурив папироску, и потрогав свою наголо обстриженную голову, паренёк подумал, что берет, пока не отрастут волосы, ему бы пригодился: «Хорошо, я согласен. Ещё хотелось бы узнать, что здесь за публика?» «Харьков – большой город, в нём много улиц, а подметать их некому. Вот и собирают со всей области мелких хулиганов и дебоширов, то есть нас с вами, для этой работы» – ответил мужичок, протягивая ему беретку. Забрав её, Мишка, вытащил из пачки две папиросы и протянул своему собеседнику.
       Сейчас, когда паренёк узнал, что его в ближайшие десять дней ждёт подметание улиц Харькова, он расслабился и вспомнил, что с самого раннего утра, у него во рту не было даже маковой росинки. События, следовавшие в этот день одно за другим, не позволяли ему даже подумать о еде. В желудке сосало и подташнивало, и чтобы хоть как-то заглушить голод, Мишка опять закурил.
       Сколько он так просидел на корточках, час или два он не знал, но вдруг лязгнул затвор и дверь отворилась. На пороге каземата появились – старшина, первым встретивший паренька в тюрьме, и майор в милицейской форме. Старшина отыскав Мишку глазами, жестом показал, чтобы он подошёл к нему. Когда тот неохотно поднявшись с корточек выполнил указание, охранник сказал: «Вот он, товарищ майор, как вы просили молодой, не алкаш и не ханыга какой-нибудь, а интеллигентный студент – учиться в Харьковском техникуме. Сегодня привезли – десять суток за нарушение общественного порядка». Осмотрев Мишку цепким взглядом, майор ответил: «Конечно, лучше было бы пятнадцать суток». «Ну это, всегда можно поправить, товарищ майор», – засмеялся охранник. «Ладно, я его забираю. Вроде на вид порядочный парень. Ну-ка сними берет», – ещё раз оглядев с ног до головы Мишку, сказал милиционер. Через десять минут они садились в стоящий у ворот тюрьмы милицейский «Москвич». «На дачу!», - скомандовал майор водителю, и автомобиль влившись в редкий поток движущегося автотранспорта, помчался к выезду из города. Мишка ошарашенный метаморфозами текущего дня, сидя на задним сиденье, еле успевал рассматривать проносившиеся за окном пейзажи. Жизнь продолжалась!