Жизни и судьбы, гл. 27 Мы снова в дороге

 
    Декабрь. Мы снова в дороге. Теперь мы едем в город Чкалов, бывший Оренбург, куда папа получил назначение, а могли бы ехать в Севастополь, где сейчас также, тепло как в Молдавии, если бы не одно недоразумение. Но все по порядку.

    Утром папа ушел за своим новым назначением, а мы остались на вокзале дожидаться его возвращения. Отец задержался в управлении надолго, пришел он, когда вокзальные часы показывали четыре часа.
По его лицу было видно, что он чем-то взволнован, и хоть, он всячески старался скрыть это, мама все равно поняла: — что-то не так!

    —  Петенька, дорогой, что случилось?
    —  Ничего, не случилось, успокойся, — ответил он.
    —  Ну, я же вижу, дорогой, по тебе, зачем скрывать!
    —  Я просто очень голоден, вот и все! — пойдемте, пообедаем, где-нибудь.
    За обедом папа сказал маме:

    — Я не хотел говорить тебе, зная, что ты расстроишься. Я, кажется, допустил большую глупость! Назначение мне выпало в Севастополь, но я от него отказался. И мотивировал свой отказ тем, что я этот город освобождал от немцев, там все разрушено, а я еду вместе с семьей, и поэтому, хочу попросить, если это возможно, направить меня в любое другое место. На что и получил добро. Теперь придется, – сказал он – задержаться на неделю нам в Москве.

    Маму очень опечалило это сообщение папы, и она сказала, что он действительно поступил очень глупо, ведь Севастополь будут восстанавливать в первую очередь и восстановят его за самый короткий срок.
 
    Он знал не хуже мамы, что город Севастополь эта — Всесоюзная здравница, будет восстановлена в самые кратчайшие сроки. Но он не мог сказать маме того, что на самом деле произошло в кабинете подполковника, не будем называть его фамилии, между отцом и его начальником. 

    Я узнала об этом, значительно позже, когда была уже взрослой, отец мне все рассказал. А мама так никогда и не узнала.

    А в кабинете произошло следующее: расспрашивая отца о войне, подполковник вдруг хитро прищурил глаза:

    — А что, майор, признайся — много ли трофеев вывез с войны? — Говорят командиры заставляли своих солдат целые ящики грузить в вагоны для отправки женам и родственникам.
    — Не могу судить, товарищ подполковник, до Берлина я не дошел, партия отозвала меня в Органы Госбезопасности. А весь мой трофей — вот этот пистолет, который я нашел возле убитого немецкого офицера.
   
    Пистолет был хромированным и светился на солнце так ярко, что слепил глаза.
Отец очень дорожил этим трофеем. Он любил все красивое и оригинальное.  Пистолет действительно был красив, кроме того, он был такой маленький, что умещался в одной ладони. Это был дамский пистолетик.

    Может быть, он принадлежал жене убитого офицера. Возможно, она подарила его мужу, когда он уходил на фронт, в знак своей любви и верности, чтобы там, на войне, он вспоминал о ней всякий раз, когда достанет его из кармана.

    Вот и в этот день, который оказался для него, последним, он, наверное, вытащил его из кармана, чтобы погладить и поцеловать, и не успел это сделать, как начался артобстрел, вот почему наган оказался рядом со своим мертвым хозяином.
 
    У подполковника при виде пистолета, загорелись глаза.
    — Слушай, майор, подари мне его, а я тебя за него направлю в такое тепленькое местечко! В Севастополь поехать хочешь? А…?

    Отца всего обдало жаром.
    — В Севастополь? В обмен за эту игрушку? В Севастополь? Ах, ты штабная крыса! Бери — он положил на стол пистолет, — дарю, но не за Севастополь! Понял?..

    Глаза у подполковника округлились до такой формы, что чуть не выскочили из орбит. Лицо налилось краской и исказилось в гримасе.

    — Стоять смирно! — рявкнул он.
Отец вытянулся в струнку.
    
    — Да, я тебя! Да, я…! Под трибунал захотел?!..Подполковник заходил по комнате, явно стараясь успокоиться. Потом остановился возле отца:

    — Так я тебе подыщу, такое местечко, всю жизнь будешь меня помнить! Всю жизнь, — понял!

    Вольно! Можешь идти! Назначение будет готово на следующей неделе, скажем… — во вторник.
 
    Вот так, из-за папиной несдержанности, (Отец терпеть не мог подобных типов: подхалимы, приспособленцы, жополизы и, всякого рода, взяточники, вызывали в нем отвращение, негодование и раздражение) мы поехали не в Севастополь, а в город Чкалов, бывший Оренбург, куда раньше ссылали всех провинившихся и неугодных властям «преступников».

    Но это было не все. Подполковник, казалось, мстил отцу за нанесенное ему   оскорбление на продолжении всей его службы, и, даже после, когда отец ушел по болезни в запас.

    Не знаю, догадывался отец или нет, об этом, скорей всего, нет.
    Но я и теперь уверена, что это было так.
 
    В середине декабре мы приехали в Чкалов. Этот город, всегда славился холодными зимами, но эта зима была особенно холодной. Квартира, вернее комната, которую мы получили, была очень холодной, так как в ней до этого никто не жил.  Она так вымерзла, что ее невозможно было прогреть.

    Единственная печь дымила, дрова были сырые, и ими было трудно растопить печь и прогреть, комнату как следует. Отец с матерью пытались заклеить окна,
но полосы, нарезанные из газетной бумаги, тут же отваливались из-за холода.

    Мы отогревались на кухне, когда мама готовила еду. На кухне было тепло. Это была общая кухня. Я забыла сказать, что вся квартира была трехкомнатной. В двух других комнатах проживала семья из трех человек. Мы быстро подружились с этой семьей. И они всячески старались нам помочь, чем могли. Я часто сидела у них и играла с Сережей, их сыном, мы были с ним почти одного возраста, он ходил в третий класс, а я пока не училась, так как, когда мы приехали, подходила к концу вторая четверть учебного года.

    Прожили мы в Чкалове, всего три месяца и папу перевели под Владивосток, в поселок Смоляниново, где мы жили до августа, а в конце августа вместе с частью, в которой отец проходил службу, мы отправились на Камчатку.

 Шли морем десять суток. Мне запомнился огромный корабль и его трюм, где находились все семьи офицеров. Маму все время рвало, и она не вставала с нар, а мы с папой выходили наверх, на палубу, я видела в море китов и огромных рыб, которые шли за кораблем и высоко подпрыгивали.