Текст

                1. НАРУШЕНИЕ ПРАВИЛ

Сочинять понятные книги в наше время так же неуместно, как, скажем, писать стихи в рифму или рисовать круги циркулем, потому что именно этим теперь занимается машина. Искусственный интеллект практически не допускает ошибок, наоборот, он только и умеет, что ждать момента, когда ошибётся человек.
Как мыслит машина, как мыслит материя - важнейший вопрос нашего времени. Неживая неразумная материя мыслит, но мыслит совсем иначе. Она пишет картины и книги, играет в шахматы, руководит корпорациями и так далее.
Преимущество машины в том, что ей всё безразлично, в том числе и она сама; уже хотя бы поэтому людям за ней не угнаться. Даже самый грамотный человек не грамотен в той степени, в какой грамотен компьютер, потому что человек может случайно ошибиться, его легко подкупить, он, в конце концов, меняет своё мнение, тогда как материя, машина не боится многократных повторений, но, наоборот, черпает свою силу именно в них.
Выход в том, чтобы на ходу изобретать новые правила игры, новую грамматику, новые жанры искусства! Поэтому современная книга должна быть одновременно понятной и непонятной, она должна быть написана грамотно и в то же время безграмотно: очевидно, чтобы писать по-настоящему безграмотно, язык надо очень хорошо чувствовать - лучше, чем его знают базы данных или как там это всё называется. Также и стих должен быть написан одновременно в рифму и не в рифму, ритм должен попеременно поддерживаться и нарушаться. И так далее.
Не следует стремиться к полной чистоте, напротив - чистота должна сочетаться с грязью, не смешиваясь с ней, примерно таким образом как это происходит в природе.
В последнее время заметно, что к этому стали интуитивно стремиться художники, политики, дворники, военные. Но у них нет продуманной теории, они действуют чаще всего наобум, движимые минутным побуждением, поэтому картина получается смазаная. Чтобы добиться хороших результатов, надо, как это известно из истории науки, сначала придумать неправильную философию, затем создать на её основе ошибочную теорию для того, чтобы в итоге иметь полный успех на практике.

                2. НЕ СУДЬБА

Был бы образ - актёры найдутся! Убийство известного профессора-византолога Степана Скрипаля всколыхнуло самые широкие слои общественности, тем более, что Византию принято считать неким то ли Истоком, то ли Востоком, то ли Уроком.
Профессора убили в электричке хулиганы при помощи обычной монтировки - ударили стальной трубкой в висок, забрали кошелёк, телефон и портфель, где учёный вёз образцы своих новинок. Правительство и СМИ, конечно же, всё замолчали, поэтому возникло великое множество самых фантастических версий. Так или иначе, византийский след сомнения не вызвал ни у кого, и совершенно справедливо: стране давно пора выходить из византийского тупика, а это ей никак не удаётся! Уже тысячу лет она ищет свой особый путь, но всякий раз, когда все думают, что она его нашла, как назло оказывается, что это та же самая Византия, только выкрашенная другим цветом и с деревянными ложками вместо серебряных, которые снова уплыли в Италию.
Всю жизнь профессор Скрипаль бился над этой исторической проблемой, и нашёл выход. Вот почему его убили и, главное, похитили новинки учёного, его уникальные записи, которые он собирался предать огласке.
После этого по телевизору показали несколько сериалов о жизни профессора и его трагической кончине, роль Скрипаля сыграли лучшие артисты современности, те, которые играют всех подряд, однако никому и в голову не пришло, что всё это лишь усилило степень византизации общества до крайне ядовитой концентрации, то есть Скрипаль уже в эпоху Путина сыграл роль Григория Распутина: его отравили, яд не подействовал, и тогда гомосексуалы расстреляли свою жертву из револьверов. Тело спустили под лёд, и если бы не феерическая энергия Алисы и расторопность Протопопова, у него появился бы через некоторое время шанс быть номинированным на царство Божие.
Но... не судьба.
Византия не выпускает из Империи. Православие. Самодержавие. Народность.

                3. СЕРЕБРЯНЫЕ ПУЛИ СЕНТИМЕНТАЛЬНОСТИ

Всё когда-нибудь начиналось. Может быть, именно в те мрачные годы, когда по распоряжению Булганина и Жданова Жанне Ахматовой запретили посещать Мариинский театр, и если она появлялась с контрамаркой в дверях служебного входа, её там останавливали вежливые чекисты.
- Жанна Андреевна, Вам нельзя, обращайтесь в горком партии, - неизменно произносил пожилой капитан госбезопасности Мышинский, снимая фуражку с голубым околышем. До Революции он был графом, и фамилия его была тогда Фридлянд. Его младший товарищ лейтенант Суворин хранил неизменное молчание, поэтому никто не мог догадаться, что он страстный любитель поэзии и знает наизусть все стихотворения Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой и Пастернака. Настоящая фамилия лейтенанта была Головин, совпадало лишь имя-отчество: Константин Васильевич. Капитана же раньше звали Альберт Карлович, а сейчас на корочках было вытеснено совсем другое: Никита Сергеевич Мышинский.
- Жанна Андреевна, простите, но не положено, - повторял капитан. Лейтенант мысленно читал стихи, но лицо его было непроницаемо как бронированная маска.

Диктатор всегда играл втёмную. Его принципом было сохранение народа, и ради этой цели не жалели ничего. Людям непосвящённым, обывателям, спецоперации чекистов в Западных странах казались каким-то диким бессмысленным хулиганством, но на самом деле все они были подчинены строгому плану, вернее, целой системе планов - системе, нацеленной на то, чтобы вывести страну из-под удара и столкнуть лбами её врагов. Это и была Большая партия Диктатора, его шахматный этюд, где, располагая практически ничтожными средствами, чёрные в самом конце игры одерживали неожиданную победу. Такого история ещё не знала.

Неважно, что там пишут газетчики, о чём шушукается либеральная интеллигенция, какую бессмысленную чушь распространяют обезумевшие эксперты, блогеры, артисты ютуба и всякие тролли - операция "Китайский гамбит" идёт точно по плану. Не военное (все эти военные мероприятия - лишь отвлекающий манёвр) - но демографическое торжество Империи сделает её несокрушимой на века.
Остаётся одна проблема - Предсказание о Димитрии Последнем, Димитрии по прозвищу то ли Угольный, то ли Угрюмый.
Непонятно что-то с этим Предсказанием...

Космодром превзошёл все ожидания. Триумф высоких технологий, архитектуры даже не настоящего, а далёкого будущего, с использованием новейших материалов и радикально революционных научных прорывов - и всё это при самых скромных, почти ничтожных затратах! А чудо маскировки - конкуренты снова в тупике и опять мычат нечто нечленораздельное о том, как их в очередной раз обвели вокруг пальца. Да, это вам не тридцатые годы, это вам не Николай!
К своему третьему лунному старту готовится малогабаритный межпланетный катер Садко с российско-турецким экипажем. Американцам теперь здесь делать нечего...
Исполинский подземный комплекс, соединённый с Большой землёй многочисленными линиями железных дорог и двенадцатиполосной автострадой, поодаль выросшие внезапно как грибы после дождя небоскрёбы, построенные из фуллерена, титана и свежеизобретённого, прозрачного как стекло, но фантастически прочного, способного без единой царапинки выдержать прямое попадание термоядерной бомбы, сидия. Вот он, наш Марсианск - любуйтесь, завидуйте!

Угрозы, угрозы человечеству. Биологическая. Сексуальная. Религиозная. Космическая. С тоской вспоминаются времена, когда кого-то куда-то не пускали, когда поэт писал письмо Брежневу, а писатель - Никсону, когда напряжение в сетях было 220 и казалось, что стоит добавить немного дефицитных продуктов, как всё наладится.
Жизнь это проблемы - для Рокфеллера, для Сороса, для Зайцева. Ни один из них не вспоминает родную деревню, какую-нибудь Осиновку, Монстремон или Хексенталь, ни один из них не может позволить себе безумную роскошь сентиментальности.

                4. РУССКИЙ ГАМЛЕТ

Быть или не быть - вот в чём вопрос!

Пишу об искусстве, а людям кажется, что о политике, значит читатели видят в моих текстах что-то другое. Или я сам не знаю, что пишу и уже настолько свыкся с мыслями о революции, что перестал их замечать...
То есть революция, хотя бы сфере искусства, успела стать для меня каким-то фоном, эфиром! Перманентная революция.

Но честное слово, я не революционер! Творить новые миры при помощи революций это примерно то же, что забивать гвозди микроскопом, как говорили в старые времена.

Да, революция также есть инструмент сотворения миров, но самый простой, самый грубый. В этом плане Ленин - величайший революционер, можно сказать, эталонный! И недаром он стоит на строго материалистической базе марксизма, недаром! Ибо без Маркса нет Ленина, как и без Ленина нет, так сказать, Сороса. Но это уже троцкизм, товарищи, искажение содержания в угоду форме. Антибог?! Не знаю, наверно нет. Но это не наш путь - при всём моём уважении к Ленину, Марксу и всем прогрессивным силам, символом которых можно считать паровоз. Паровоз истории! Бронепоезд Пролетарий.

Лев Николаевич, к которому я постоянно возвращаюсь в своих мыслях, шёл иным путём, он не печатал листовок, не организовывал уличных шествий, не свергал проклятый режим. Он не желал Революции, но её зеркалом он всё-таки стал, здесь я согласен с Лениным.

Иду ли я путём Льва Толстого?! Нет, не иду. Но прослеживаю этот путь, эту линию, этот вектор. Толстой не готовил Революцию, зато он удобрял почву, на которой она росла - граф босыми ногами ходил по русской земле и косил траву-мураву, по которой скакали потом красные кавалеристы.

Но я не хочу революции, она слишком груба. Много Фрунзе, мало Луначарского, много Махно, мало Блока, много 12, мало Незакомки.

Нет, нет, нет - никакой политики!

Ведь когда я пишу о декабристах или о жестоком царе, я не выражаю своего мнения, тут другое, совсем другое. Меня волнуют призрачные образы литературных героев и мифические ландшафты в качестве декораций для кино. Мне хочется видеть князя Андрея и Пьера Безухова, Наполеона Бонапарта и короля Лира, Гамлета и Леонардо. Ди Каприо, например.

Сам не знаю почему так. Но когда весной я писал о Толстом, у меня была хоть какая-то уверенность в завтрашнем дне, я думал, что напишу продолжение, разовью тему. Но вместо этого забыл о ней. И в этот раз начал писать продолжение, не думая и совсем не вспоминая о той вещи, начал писать, разогнался паровозом, влетел в ледяную метель страшной косматой Сибири, но в последнюю секунду дёрнул стоп-кран, упёрся в Иркутск, остановился перед Байкальской переправой, и только одна чудовищная нелитературная фраза как отцепившийся пустой столыпинский вагон на полном ходу АХНУЛА в воду, плюхнула, пустила пузыри и Титаником опустилась на дно океана под звуки голоса Celine Dion: Ди Каприо вместо того чтобы сойти на пристань Нью-Йорка окунулся в прохладные воды Гольфстрима. Все плакали, весь кинозал, и я громче всех, захлёстнутый массовым психозом, утопая в волнах сентиментальности. Теперь, вспоминая это, думаешь: Oh, mein Gott - когда же мы снова увидим это кино на большом экране...

Не на Самом Большом, а просто на большом.

Весной был оптимизм, была интрига, было Приключение. Сейчас - всеобщая растерянность. Надежды не оправдались.

А на дне Байкала стоит груженый золотым запасом Империи Столыпин. На неведомых человечеству частотах посылает он свои вечные три точки / три тире / три точки. И золотые слитки отражаются в глазах молчаливых рыб...

Не зря же Толстой отправил Пьера в сибирскую ссылку. И Наташа последовала за ним. И Достоевский побывал там, и Чехов, и Ленин со Сталиным - все они напитались силой, мощью Сибири. Солженицын тоже стремился туда, но промахнулся, и потом тщетно пытался исправить свою ошибку. Зато из Сибири вышел Распутин, вышел, чтобы найти свою гибель в холодных водах Невы совсем недалеко от печально известного отеля Англетер, где через несколько лет чекисты инсценировали самоубийство поэта.

Все погибли. Сибирь стала русским Шекспиром - кедровым, яблочным, маковым. Этот Шекспир писал свои драмы льдом и кровью, топором и свинцом, и народ-богоносец произносил его бессмертные диалоги на искрящихся морозных подмостках своей неповторимой и великой истории.



                5. ЕСЛИ

Если что-то начинается со слова "если" - ищите интеллигента. Только он начинает с "если", с самого начала включает логику, ставит сам себе какие-то условия и дробит мир. Само слово "если" указывает на интеллигента.

Но является ли он истинным автором этого самого "если"?! Скорее всего нет, не является. Интеллигент считает себя автором, но в действительности он скорее инженер, оформитель, корректор.

Если так, то где же тогда автор книги?!

Книга лежит на столе в комнате другого интеллигента, того, кто станет её читателем. Если станет...

Станет ли интеллигент читать книгу, если он совсем не владеет языком, на котором эта книга написана?!
Может быть станет. Если она переведена на его язык.

Если есть интеллигент-читатель и если есть книга на том языке, который читатель понимает, и если эта книга попала к нему, то, возможно, он её прочитает. Здесь прячется скользкий подводный камень для наивных любителей статистики, а именно: такой интеллигент обычно читает намного больше среднего. Если он любит читать. Но что представляет собой именно эта книга, та, которая сейчас лежит у него на столе?!

Если бы всё обстояло так, как считалось раньше, то у книги был бы некий автор и был бы читатель. Если бы это было так, то сама книга по сути ничего бы не значила, и без автора она вообще не могла бы существовать, а без читателя...
Если бы всё было так...

Но книга лежит на столе. Автор неизвестен, читатель не найден, а книга существует! Там много слов, много букв. Книга существует и что-то значит сама по себе - без автора, без читателя, без человека. Пришло время вещей, необходимо понять - как они мыслят, что они значат сами для себя, не как идеи, не как инструменты, а как личности, если к вещам отнестись как к равным.

Если мы дожили до того момента, когда объекты стали становиться субъектами, если мы дали им равноправие, то надо попытаться понять их. Нет смысла писать книги о человеке, рассуждать о человеке - это безнадёжно устаревшее дело, которое давно никому не интересно.

Я не могу понять книгу или текст или микроб или пылинку, если я остаюсь самим собой. Поэтому я частично перестаю быть собой, отказываюсь от "если", и тогда мысль человека незримо соединяется с мыслью книги или какого-нибудь другого предмета. И там уже нет "если", нет ни объекта, ни субъекта, ни последовательности.

Я книга. В разных мирах я лежу на столе, стою на полке, падаю на пол. Мне всё равно. Книга похожа на человека: книге всё равно - какая она книга, и она даже не знает, как она называется, если в ней это не указано.

Книга мыслит текстами и не нуждается в прочтении. Если мыслит.

                6. ВРЕМЯ ЧАЯ

Вальтер Скотт. 7 сентября 1812

Ночь опять прошла неспокойно, штормило, полная темень - позавчера было новолуние. Дождь хлестал, заливал водой подготовленные на случай вторжения сигнальные костры. В такую ночь может высадиться Бонапарт - в любой точке побережья. И если это произойдёт, то потом будет уже поздно. Французских шпионов ловят и расстреливают одного за другим, но появляются всё новые - под видом монахов, танцовщиц, факиров, беженцев...

Пляшущий огонь факелов. Штормовое предрассветное море. Призрачный силуэт корабля в синих сумерках.
Сообщить в Лондон?!
Бонапарт?!..

Без паники, сэр. Без паники. Бонапарт в России, он движется от Вязьмы к Москве. Кони ржут, пушки грохочут, Великая армия на марше.
Но что же это за корабль?!
Наверно контрабандисты. Не будем тревожить столицу, у адмиралтейства и без того хватает забот. Это китайская джонка, груженая чаем и опиумом. И там чума - капитан кашляет, кок рассматривает под микроскопом рисинки. Кох смотрит на палочки. Это чума.

Опиум. Рис. Палочки. Чума. Корабль. Море. Англия.
Чумные палочки. Рис. Палочки для еды, и там тоже чумные палочки. Везде палочки.
Бред какой-то. Их вообще ещё не успели открыть, время бактерий пока не пришло - сейчас время чая, этого опиума для народа. Палочки чая! А ха ха ха ха ха ха ха!

Кок смеётся, у него сильный жар, к тому же он под кайфом от опиума. Корабль качается на волнах... Внезапно даже не слышится - ощущается страшный треск - рифы!
Проклятая Англия.

На волне болтается лицом вниз кок, а вокруг китайские палочки, толстопузые бочонки, разбитые ящики, фарфор, какая-то утварь...

Вечер. Вдоль побережья горят сигнальные огни - чумная тревога! Вальтер Скотт пьёт чай, греет ноги у камина, листает Таймс. Опасность миновала. Немного штормит, это хорошо. Опиум с джонки ополченцы успели спасти. Роберт Кох смеётся. Такое приятное тепло, слегка кружится голова, вертятся странные мысли про корабельного кока с его микроскопом. Какой может у китайского кока быть микроскоп... А если и был, то утонул. Пишут всякий вздор, даже Таймс. Капитан Ли листает страницы - все они покрыты причудливыми, чем-то похожими на палочки мохнатыми иероглифами, которые шевелятся, вертятся и их становится всё больше и больше.

                7. НАТАША  ТОЛСТОВА

Как автор я подобен калейдоскопу - мне снится всякая случайная чепуха, потом я машинально придаю ей видимость некоей симметрии, и получается как будто что-то, хотя на самом деле с такими картами ни в распасы, никуда соваться нельзя.

В наше время столько всякой информации, что самое лучшее - это никак её не приумножать, а то иначе получатся какие-нибудь Аральские казаки или Ужас Сибири с её ханом Коджугетом и Распутиным, с её шаманами и медведями.

Двести лет назад всё было так же, но ещё казалось другим. Жестокий царь сослал декабристов в Сибирь. Многие этого не понимают. Само перемещение в Сибирь было Ужасом. Такой Ужас сопоставим разве что с перемещением на другой берег Атлантики.

Иркутск - русский Нью-Йорк. Этого не понимают, нет. И поздно объяснять, тем более во сне, там никто не слушает, а каждый городит что-то своё. Как в метро, где машина талдычет про маск и ноус, народ в конце вагона каждую минуту разражается воплями и хохотом, а африканская  парочка с соседней скамейки вдруг предлагает тебе секс втроём.

Толстой был жесток в первую очередь к своим положительным героям, был жесток к самому себе - Наташу Ростову он отправил в страшную косматую Сибирь. А ведь Наташа Ростова это же и есть Лев Толстой!
Она плодовита как Классик, её дети, безликие, орущие, бегающие по поляне, это же его книги, сами собою вышедшие из лона таинственной гениальности. Славные числом и объёмом своим, книги эти полны здоровья и жизни.

Но при этом что же делает Толстой со своими героями?! Пьер сослан на каторгу, Наташа загнана в Сибирь, князь Андрей умирает, Анна Каренина гибнет под колёсами исторического прогресса, Вронский убит горем... И только царь, этот жестокий восточный деспот, равнодушно взирает на страдания своих гладиаторов. Они его даже не забавляют, более того - царь недоволен скачками и гибелью Фру-фру: вот каким его видит гений Толстого, и именно поэтому он есть зеркало русской революции.

Царизм развенчан, даже военным открывается его истинная суть, поэтому последний император, полковник Романов, обречён доигрывать свою роль по наихудшему сценарию распутинщины. Разумеется, ему в этом помогают и англичане, и немцы - факты известные. Но Николай сам делает всё, чтобы погубить себя, и не только потому что он глуп, но и в силу исторической необходимости, что в финале эпопеи превращает его в святого!

Так и герои Льва Толстого делают не то, что им нужно, а то, что хорошо для книги.
Мир как текст, и больше ничего.

Ничего!

               8. ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Двести лет незабвенному Евгению Онегину! И хотя трудно сравнить или хоть как-то сопоставить с ним что-либо в истории русской культуры, образ Евгения до сих пор как следует не раскрыт - удивительная, едва ли не детективная история.

Очевидно, что Евгений гей, главный русский литературный герой и первый на Земле "лишний человек". Пушкинский гений остро чувствовал всю важность этого образа, его вечную актуальность, его глубокую русскую, именно нашу русскую драму, пусть не столь яркую и цветастую как драма шекспировская, но зато уходящую в такие глубины, до каковых вовеки не досягала суетливо плещущаяся на поверхности старушка Европа.

Именно поэтому роман в стихах назван знаменитым предложением из трех слов: Герой нашего времени. Что означает здесь "наше" время - ужели всего лишь начало века девятнадцатого - едва ль! Наше время всегда наше, настоящее время, это любой его момент, хоть прямо сейчас, хоть когда угодно.

В этом смысле Онегин так же вечен как Гамлет, но более глубок, задумчив, масштабен. Герой, опередивший время, не только пушкинское, но и нынешнее. Герой, в котором любой без труда узнает себя.

И дело тут вовсе не в том, что Евгений гомосексуал, это как раз не главное. Да, он равнодушен к женщинам, отвергает Татьяну с ея глупостями и трагически любит прекрасного Ленского, любит столь безумно, что убивает друга на дуэли из ревности даже не к пошлой Ольге, а к самой мысли о том, что Владимир оказался способен избрать столь жалкую участь. В этом плане выстрел в Ленского в каком-то смысле есть выстрел милосердия, что, кстати, достаточно ясно просматривается в контексте повествования.

Но все эти психологические нюансы, непринужденно, как бы походя вплетенные в трагедию Онегина, нюансы, из которых  французский писатель возвел бы пирамиды и монбланы Эйфелевых башен, Пушкину малоинтересны, ибо речь у Поэта идет здесь не о психологии и даже не о человеке, но - о метафизике, о космическом. Космическом в человеке и в мире.

И тот факт, что даже русская мысль, не говоря уж о мысли европейской, оказавшейся совершенно не способной к сколь-нибудь адекватному, не говоря уж о действительно серьезном, восприятию Онегина, до сих пор не досягнула до истинной сути Героя, говорит, как мне кажется, о тех вещах, которые, по-видимому, являются весомыми причинами великой российской исторической драмы двух последних столетий...

Причем драмы не одной лишь российской, широта русского характера сказалась и здесь! Как пишет классик, мы любим все: парижских улиц ад и венецьянские прохлады, нам до всего есть дело, мы мыслим и заботимся обо всех, а не только о себе самих, и это больше всего в нас изумляет окружающих. В этом плане глубоко символична трагическая любовь Онегина к Ленскому с его "душою геттингенской", являющаяся, с одной стороны, отражением любви России к Идее Германии, а с другой - справедливой гибели последней именно от русского оружия!

Параллели более чем очевидны. Когда сумрачный германский гений ударился в пошлую любовь к глуповатой скандинавке Ольге, то есть в нацизм, его настигло справедливое возмездие, от которого он, черт возьми, не оправится уже никогда. И это - тоже в романе, и еще очень многое, столь многое!

Однако пора вернуться к основной, осевой идее: герой нашего времени ярко символизирует и нынешнее, конкретно наше время, здесь и сейчас.

Евгению не то чтобы все равно - вот карнавал, вот детский праздник, но он знает, вернее сказать, чувствует, что все эти вещи не имеют ни малейшего значения в Космическом плане, в проекции на созвездия. Вот эпидемия, вот тесты, вот так называемые вакцины или гробы в крематориях, вот статистика СМИ, вот локдауны и торжественые как манна небесная этих самых локдаунов отмены...

И так далее и так далее и так далее.

А я - в этом лишний человек, если вообще еще человек. Одним словом, герой нашего времени!

                9. ПОРА ЕСТЬ ЯБЛОКИ

Дед работал в лаборатории, которая была как-то связана с сельским хозяйством, отец - на военном заводе. Всё логично.
- Пора есть яблоки, - всегда говорил дед в начале октября, называл разные сорта, показывал образцы.
- Мудрый не пьёт яд, но допивает его, - так он тоже любил говорить. Жили дружно, отец ездил на работу в своей Ладе цвета крем-брюле, бабушка на самолётах привозила из Крыма фрукты.
Газеты пугали войной. А сейчас?! Никто ничем не руководит, потому что всё должно идти само собой. Есть несколько президентов, которые хотели бы руководить - за это их ненавидит общественность, хотя и не осознаёт причин такого своего отношения.
Кому достанется допивать яд...
Вообще в СССР я задыхался! Хотелось читать Ницше, Шопенгауэра, троцкистов... Но всё было под запретом, всё нельзя; по телевизору показывали только вокально-инструментальные ансамбли с этими в меру упитанными блондинами. А хотелось чего-то большего. Я задыхался.
В юности строил планы бегства через Индию на Запад, на это меня вдохновляли полотна Рериха, тогда они доминировали в нашем рижском музее искусств. Гималаи, Памир, этот заоблачный Олимп центральной Азии! Я собирался бежать в Индию через горы, на глобусе этот план представлялся вполне осуществимым. Сначала проберусь в Индию, а потом уже в Европу: Италия, Париж, Барселона. Ницше, Шопенгауэр, троцкисты... Хорошо!
Что было потом, все знают: Союз исчез. В Риге это выразилось в том, что сначала колхозники понастроили в центре города множество нелепых баррикад, а потом убрали из музея все полотна Рериха. В любимой Москве было веселее, там рушили памятники Ленину, Дзержинскому и кому-то ещё, таковы были проявления вновь обретённой свободы. Логично - ведь никто же не читал ни троцкистов, ни Шопенгауэра.
Помню ясный летний день, когда в Черёмушках ломали стелу Брежнева - я как раз перестал задыхаться в СССР, направился в книжный магазин и купил там две книги: "Так говорил Заратустра" Ницше и Маркиза де Сада. До того мне было невдомёк, какой же я на самом деле обыватель - де Сад привёл меня в такой ужас, что я немедленно отнёс его на помойку. Ницше оказался удобоваримее, и я одолел несколько страниц Заратустры, но потом как-то о нём забыл. Вместо этого я просто уехал в Германию, устроился на работу в бактериологической лаборатории, купил автомобиль Мерседес-Бенц и в свободное время начал ездить по Европе. Париж, Вена, Милан... Копенгаген, Стокгольм, Осло... Хорошо!
Заратустра где-то пылится, Шопенгауэр и троцкисты забыты. Но в Риге я по-прежнему задыхаюсь - там теперь нет Рериха, он кому-то не угодил, так же как в своё время Ницше.
Все они были гомосексуалами: Александр Македонский, Фридрих Великий, Суворов. И это от нас скрывали. Когда я смотрел телевизор, хотелось чего-то большего, чем яблоки.

                10. РОЖДЕНИЕ БЭТМЕНА

Ночь в порту. Извивы реки, множество протоков, каналов, Северная Эльба, Южная Эльба, Кёльбранд...
Мосты, мостики, мостки: их такое множество, никогда не сосчитаешь. Улицы на редкость не похожи одна на другую: одни, прямые и длинные, ведут к автострадам и терминалам; другие, короткие и кривые, чаще всего заканчиваются тупиками обанкротившихся фирм и дверями, запертыми на висячий замок.
Заборы - железные, каменные, сетки, колючка. Тусклый свет ламп в мрачных переулках с грязными зданиями. Эти дома старые, чувствуется, что когда-то раньше здесь присутствовало что-то совсем другое, может быть массы пролетариата, марксисты, сторонники Каутского или даже Тельмана. Сейчас ничего нет - только камеры наблюдения, техника, сторожа, рельсы, мосты, тепловозы. Это старый порт, здесь по ночам совсем пусто.
Там, в шести километрах вниз по реке, на контейнерных терминалах, всё ярко-ярко освещено и кипит жизнь: автострада, туннели, вантовый мост, там полной грудью дышит Капитал, властвуя над техникой и повелевая человеком. А над нефтяными терминалами горят огни, это вообще какая-то обособленная страна вроде Катара или Саудовской Аравии в миниатюре.
В старом же порту мрачно и пустынно, над жестью труб несутся рваные облака, внизу поблёскивают какие-то железки, и в темноте непонятно что это: рельсы или проржавевшие кастрюли; глушители мотоциклов, каски или решётки на окнах кособоких домов, где давно никто не живёт, и только старые извращенцы собираются по ночам, чтобы обмениваться друг с другом телами - когда это происходит, лица людей превращаются во всевозможные звериные морды, видны головы быков, свиней, коз, псов, лошадей, и это очень страшно.
В таких местах можно передвигаться только вдоль длинных заборов или по мостам над чёрной водой. Лишь Бэтмен свободен в этом железном лабиринте, он взмывает ввысь, чтобы в нужный момент спасти какого-нибудь несчастного от внезапного падения в реку или от коварного удара кинжалом в спину. Бэтмен парит над просторами порта, глядя на огни как некий капиталистический Робин Гуд в своей собственной империи, и это очень хорошо! Некоронованый король и индивидуум, человек и последний герой нашего мира.

                11. ДВА АЙХЕНВАЛЬДА

До появления интернетов народ просто не слышал ни про каких айхенвальдов, да и теперь наверно считает, что Айхенвальд это какой-нибудь телеведущий вроде Познера.
На самом же деле Айхенвальдов было два, и оба они были литераторы - писатели, критики, совесть нации и её мозг.
Но, во-первых, они не были родственниками - просто однофамильцы Альберт Айхенвальд и Густав Айхенвальд, а во-вторых, и это главное, один из них был хороший человек, а другой нет.
Литературный критик профессор Альберт Айхенвальд был прогрессист, член кадетской партии, председатель оргбюро. В своих полемических работах он на чём свет стоит ругал российские порядки и проклятый режим, не упоминая лично Николая разве что из чувства такта - в рассказах же у него сплошь и рядом фигурировали злоупотребляющие своей должностью гнусные полицейские приставы, попы-сифилитики, патриотичные проститутки, жертвующие рубль на Союз русского народа, а также идиотические молодые офицеры, плавающие на пароходах по Волге и волочащиеся там за этими самыми проститутками, по причине собственного скудоумия ошибочно принимаемыми за блоковских Незнакомок. Заканчивались эти рассказы обычно слезами, провалившимися носами, утопленными баржами и белой горячкой.
Эта проза пользовалась тогда огромной популярностью, Альберт Айхенвальд затмевал самого Леонида Андреева, собирая полные залы в Петербурге, Москве, Кисловодске, Риге.
Густав же Айхенвальд был патриотом-почвенником, сторонником некоего особого Пути, мистиком и пророком будущего великого Возрождения России и Православия. Главной его идеей была концепция обретения Пути, который так или иначе был осью всех его произведений: мистической поэмы, рассказов, стихов и статей. Этот особый Путь поэт считал чем-то, вернее кем-то вроде Мессии и предрекал его будущее имя - Владимир, точнее, Владимир Владимирович Путь или как-то так.
Народ совсем не читал сочинений Густава Айхенвальда, прогрессивная же общественность и студенты смеялись над ним, полагая что он выжил из ума; в какой-то момент дошло до того, что его даже лишили кафедры в Дерпте и ему пришлось работать репетитором.
Вот этот-то самый Айхенвальд и подвергал резкой критике работы Белинского, Чернышевского и Писарева, а Максима Горького даже вызвал однажды на дуэль.
Вскоре Революция окончательно развела в разные стороны пути двух Айхенвальдов: первый эмигрировал в Чехословакию и умер в Праге, второй же нашёл свой конец на Соловках, а все его работы были конфискованы ЧеКа и дальнейшая их судьба широкой общественности неизвестна - более того, само имя Густава Карловича Айхенвальда каким-то таинственным образом предано забвению, никакой информации о нём в открытом доступе нет.

                12. ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

У Татьяны никак не выходило изменить своему израненному на перекопских переправах мужу с Евгением Онегиным, зато генерал Епанчин изменял ей направо и налево. Она почти и не видела любвеобильного старичка, который не хотел терять ни дня времени, зная, что его остаётся совсем немного.

Своё отсутствие ловелас объяснял жене какими угодно вымышленными причинами: то ему якобы срочно спешить на полигон для испытания пулемёта новой системы, то маневры, то клуб, то приём у Государя, то охота. Иногда закатывался и в Петербург, будто бы для инспекции Охтенских пороховых заводов  - Татьяна уже ничему не удивлялась.

В её московском доме у Красных ворот часто гостила задумчивая интеллектуалка Ольга, несчастливо вышедшая замуж за советника запорожского посольства. Богдан оказался человеком, совсем ей не подходящим. Внешне он напоминал Гоголя - такой же профиль, причёска, тёмный сюртук. Был он серьёзным, умным и рассудительным, совсем не похожим на Ленского, первого её жениха, трагически погибшего во время охоты на кабанов в чащобах их родной Астраханской губернии...

Сёстры сидели перед телевизором, вязали, пили чай с вишнёвым вареньем. Интернетов тогда ещё не изобрели, это были самые первые годы сталинской диктатуры, никто и подумать не мог, что она закончится распадом Священного союза, Крымской войной и переносом столицы из Петербурга в Москву.

Тем временем Онегин неустанно добивался сердца Татьяны, он мечтал иметь от неё детей! Приезжал с визитами ежедневно, за исключением субботы: как истиннный ревнитель Православия, Онегин по субботам не должен был путешествовать иначе как по морю. Вообще с годами он всё больше и больше превращался в религиозного фанатика, ходили слухи о его причастности к организации взрыва в интим-шопе на Речном вокзале, в ходе которого никто не пострадал, но зато вся Москва и окрестности вплоть до самого Шереметьева были завалены эверестами и монбланами дилдло, страпонов и плагов с хвостиками и без. Впрочем, какие только слухи не ходят по Первопрестольной, тем более после подобных случаев...

Когда началась эпидемия Чумы, Ларины, как и весь высший свет, сперва не придали этому значения, шутили, пересказывали парижские анекдоты и выражали фронду. Это продолжалось всю весну, лето и даже в начале осени. Когда же прижало по-настоящему, и из имений стали приходить письма управляющих о том, что некому солить рыбу и коптить колбасу, сёстры призадумались. Генерал к тому времени уже отдал Богу душу - во время учений дружественных армий командирский Тигр, на котором старик переправлялся через Ефрат, ушёл под лёд вследствие неверного расчёта термодинамических уравнений, и генерал стойко принял ислам.

А Онегин при первых слухах о новой инфекции куда-то пропал. Весь Петербург и Царское обсуждали его внезапное исчезновение - каких только версий не было: то его якобы видели на персидской границе, то у Перекопа, то в Приднестровье, то в Сталино. Но конечно же, всё это было вымыслом, фантазиями приземлённых серых умов. На самом деле Онегин с самого неброского вида кожаной сумкой, до отказа набитой швейцарскими франками, долларами и золотом с таким расчётом, чтобы её удобно было нести в одной руке, не привлекая внимания, подобно Лжедмитрию тайно пересёк литовскую границу и скрылся. Цель же исчезновения была вообще непредставима для высшего света - Евгений решился бежать в охваченные пандемией страны евростана для того, чтобы всецело посвятить остаток жизни художественному творчеству - писать и писать.

Интернетов ещё не существовало, и потому никто не понимал, что читать всё это, к тому ж' написанное кириллицей, скоро станет просто некому. Не знал этого и сам Евгений Максимыч, герой нашего времени. Он впрочем, и так много чего не знал - ни что генерал утонул, ни что Татьяна спит с Конюхом, ни что Ленский жив!

Ленский же, ловко инсценировавший собственную смерть, тем самым заранее избежал как последовавшей затем принудительной вакцинации, так и много чего ещё, включая женитьбу на Людмиле или как её там звали. Владимир укрылся в Швейцарии и стал гражданином кантона Ури, где благополучно умер от чумы.


Чужим блуждаешь ты в подлунном мире блеклом,
Венец творения, мечтатель человек!
Пылают звезды в небесах великолепных,
Сгорают, падают и кружатся как снег...

                Очевидий




                13. КОНЕЦ ПРЕКРАСНОЙ ЭПОХИ

                PATRIOT

Я знал лишь одного патриота  - Мэла Гибсона!

Запомнилась афиша. Большими буквами слово PATRIOT.

А ниже физиономия Гибсона.

Вот я и решил, что Гибсон там как бы эталонный патриот, так что никто не патриот настолько, насколько патриот Мэл Гибсон на той афише.

                СОН

Снился Путин. В этом сне я поразился как он велик! Мы с ним просматривали немецкие толстые газеты, а потом пошли играть в футбол.
В разговоре Путин заметил, что я похож на Ильина. Тогда я спросил, изучал ли он Ильина - Путин ответил что да, изучал. Потом он дал мне совет мыть табак и показал как это делается в индийской лавке. Когда начался футбол, на меня набросилась какая-то бешеная оппозиционерка, внешне очень похожая на бывшую премьершу Англии Терезу Мэй. Она сделала это потому что видела как я разговаривал с  Путиным. В этом сне со всеми, кроме Путина, я общался по-немецки, в том числе и с ней. Мэй стала пинать ногами мою тарелку с завтраком, я и говорю: Sie ruinieren mein Fruehstueck !
А она мне: Ja, das tu' ich!

Тогда я упал на футбольное поле и гол англичанам не засчитали.

Ещё в этом сне были огромные, можно сказать, исполинские эскалаторы. Очень шикарные, с красными коврами и позолотой, они уходили куда-то очень далеко.

               БОРЬБА С АНТРОПОМОРФИЗМОМ

Мир устал от антропоморфизма, который несёт ему человечество. Этот антропоморфизм вездесущ: он подмял философию, искусство, технологию, он изменил весь облик планеты. Антропоморфно всё - от Титаника до самоката. Илон Маск, этот гений современности, пришел в такой ужас от антропоморфизма, что решил бежать на Марс. Очевидно, что пора начинать борьбу с антропоморфизмом, только никто не знает как к этому подступиться. Жан Жак Руссо в своё время провозгласил лозунг "Назад к природе", но это не выход, потому что и природа насквозь антропоморфна. Можно подумать, что и она создана человеком. Антропоморфен PATRIOT, антропоморфен КОСМОПОЛИТ, одинаково антропоморфно и созидание, и разрушение. От антропоморфизма бежали Фауст Гете и шекспировский Гамлет, с ним сражались Лермонтов и Лев Николаевич Толстой - всё тщетно! Видимо, борьба с антропоморфизмом обречена на неудачу, и надо заняться чем-то более полезным, хотя бы мелиорацией и дальнейшим развитием мегаполисов, надо обновлять разметку на дорогах и писать не шедевры, а простые человеческие тексты про солнце, весну и зелёные листья. Тогда, может быть, антропоморфизм сам уйдёт.

                КОРОНАВИРУС

О коронавирусе можно говорить и писать бесконечно. Написали уже много, а напишут - ещё больше! Такова сила коронавируса. О нём будут снимать фильмы и ставить пьесы в трёх актах, ему посвятят многочисленные симфонии, балетные постановки, романы и стихотворения.
Например, такое:

Пляска дервиша противу вируса
Среди елей, осин и берёз
С мухоморами - левитируя
Несмотря на жестокий мороз

Заклинание коронавируса
Низвержение вышек G-5
Руки мага танцуют как синусы
Дервиш любит над лесом летать

Игумены святые и схимники
И шаманы сибирской тайги
Вирус все заклинают молитвами:
Уходи, уходи, уходи!

Мощь Китая и слава Америки
Гордый лев и священный орлан
Контролируют эпидемию
И теперь будет вирус-мутан

                ПАДЕНИЕ РИМА

Современные борцы за всё хорошее отчасти напоминают христиан 4-го века до нашей эры, а западный миР это перевёрнутый отраженный Рим того времени. Как там у Тютчева - и в этих водах отразится Бог. Или что-то в этом роде. Думаю, всё ж Тютчев, при всех своих достоинствах, был тут неправ. Ничего нигде не отразится, в лучшем случае будет трепаться на афишном столбе обрывок ПАТРИОТА или ТИТАНИКА как последнее воспоминание о Прекрасной эпохе. Во время остановки в пустыне. У пейзажа с наводнением.

Ну вы поняли...

                14. ЗЕРКАЛО РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 

Ленин терпеть не мог Льва Толстого, и не столько из-за внешнего облика, сколько потому что граф - недемократично! Однажды Владимир Ильич, вообще-то человек редкостного добродушия и деликатности, всегда обращавшийся к собеседнику исключительно "батенька", всё же не сдержался и написал про Льва Николаевича разоблачительную статью, да такую, что после её публикации в "Новом времени" русские первосвященники со слезами на глазах, но вынуждены были хотя бы временно отлучить Толстого от горячо любимой им старообрядческой церкви. Известие об этом застало писателя врасплох; он страшно огорчился, обиделся и осердился на Ленина, а заодно и Столыпина, с которым состоял тогда в дружеской переписке. Ленину Толстой послал вызов на дуэль, впрочем, тут же и утерянный печально известной своею неряшливостью швейцарской почтой, а Столыпину - обличительное письмо,  которое содержало подробное описание великого множества случаев коррупции и всевозможных злоупотреблений российских чиновников от пристава до губернатора и выше. К письму прилагался секретный меморандум о противозаконной провокационной деятельности чинов охранного отделения как в России, так и в европейских державах, в частности на территории Британской империи. Столыпин распорядился немедленно опубликовать этот документ во всех правительственных газетах, а также распечатать и расклеить его на афишах. Таким образом министр рассчитывал повлиять на нерешительного Николая, а заодно - отвлечь население от затянувшейся на долгие годы военной операции в Леванте, крёстным отцом которой он являлся как по долгу и религиозному убеждению своему, так и по совету знаменитого сибирского шамана Григория Распутина, пешком пришедшего из Якутска в Петербург с целью наконец-то изгнать из одной августейшей особы дух Медведя. Так или иначе, открытое письмо классика было опубликовано и вызвало по всей империи, за исключением некоторых отсталых западных губерний, волну восторга и негодования. Возникло целое движение, сразу же названное толстовским - его сторонники устраивали бесконечные банкеты, в ходе которых пили водку, ругали прогнивший режим и предавались чревоугодию с целью растолстеть и хотя бы таким образом выразить свой протест против правящей клики и происходящего по её преступному недосмотру похолодания климата и резкого уменьшения количества угле-кислоты в атмосфере, что приводило к катастрофическому снижению уровня воды в мировом океане и в будущем угрожало глобальной  ледяной засухой, наподобие той, что обнаружена учёными на Марсе.
Правительство в этой ситуации повело себя как обычно: протестующих прямо на улицах избивали казаки и арестовывали жандармы, а патриотическая пресса прозрачно намекала на происки коллективного заморского зла: всевозможных кайзеров, фордов, их родственников ротшильдов и незаконнорождённых, но влиятельных потомков Вашингтона и Линкольна, выступающих под чужими именами. В самом деле, писали газеты, не может же наш русский человек просто так, ни с того, ни с сего, впасть в такое умопомешательство, чтобы присоединиться к этим толстовцам именно тогда, когда правительство и лично государь император проводят столь мощную и успешную политику во славу православия, самодержавия и тп. Следовательно должна быть причина, и лежит она, как метко указал признанный всеми эксперт Лев Давыдович Троцкий, во враждебном буржуазном окружении единственной в мире православной империи. То же было и с Византией, которой постоянно ставили палки в колёса католики, магометане, буддисты и прочие дикари. Троцкий прислал Столыпину из далёкой Мексики телеграмму, в которой внёс предложение не замыкаться в рамках одной, отдельно взятой страны, но обратиться к идее мирового, многополярного просвещения и блага, а именно: ни войны, ни мира (это уже есть), а армию - развернуть! Столыпину идея Троцкого понравилась, и он снёсся с военным министром Шухомлиновым, настоящая фамилия которого была непроизносима.

                15. ОБЛОМОВ

Как же потускнел, как обмельчал и обветшал реализм в искусстве, особенно в литературе! Взять хоть историю того же Обломова: его идею и образ "реалистическая" догма исказила почти до неузнаваемости - любящего, добродушного, близкого всей душой к народу хозяина, не эксплуататора, она  выставила на посмешище в виде карикатурного сибарита, равнодушного ко всему на свете, кроме самых тривиальных вещей вроде вкусной еды, лежания на диване и праздных мечтаний. Именно и только таким пожелало увидеть Илью Ильича Обломова формирующееся молодое капиталистическое общество, взиравшее на мир через клетчатые очки позитивизма и реализма.
А ведь настоящий Обломов был совсем другой человек, так же, как совсем другими, далеко не такими, как они представлены в романе и особенно в последующей критике, были Штольц, Ольга, Захар и прочие герои повествования.
Илья Ильич был близок к социалистическим кругам, но при этом совсем не жаловал земство, хорошо зная его деятелей, этих суетливых и честолюбивых господ, в самых причудливых вариациях соединяющих в себе черты мечтателей, мелких дельцов, карьеристов и геростратов.
- Демагоги, пустое, - вот что можно было от него услышать в редкую минуту откровенности, если речь заходила об этой буржуазно-помещичьей общественности.
Ещё меньше привлекали его дела дворянские, все эти выборы Предводителей, голосования шарами, ничтожные интриги праздных провинциалов. Но и у социалистов не находил Обломов ни единства, ни твёрдой базы, ни, самое главное, ясного представления о перспективах развития хозяйства, поэтому ни эсэры, ни социал-демократы не удовлетворяли требованиям его критического ума. Здесь имеет смысл упомянуть тот полузабытый ныне факт, что образование своё Обломов закончил в Гейдельберге на философском факультете, в молодости успел поездить по Европе, присмотреться к тамошним порядкам и придти к выводу, что слепое копирование их на русской почве доброго плода не даст - об этом он даже беседовал как-то во время путешествия по Швейцарии с самим Герценом, который по достоинству оценил молодого интеллектуала и уговорил его отпустить крестьян с землёй, что вскоре и было сделано. Само собой, этот благородный шаг лично Илье Ильичу принёс существенные убытки, а главное, встретил среди соседей-помещиков непонимание, недоумение и даже осуждение: здесь-то и следует искать истинную причину возникновения и распространения всех этих нелепых слухов о якобы равнодушии, бесхозяйственности и странностях Обломова, тех слухов, которые впоследствии обросли множеством вымышленных подробностей, превратив его образ едва ли не в легенду о некоем чудаковатом русском Дон Кихоте из глубинки.
Да, порою на Илью Ильича действительно находила хандра, тогда он днями и неделями напролёт безвылазно сидел в своём имении, курил папиросы и играл в шахматы по переписке. Но даже в эти недели и месяцы внешнего бездействия ум его напряжённо работал: Обломов продолжает изучение диалектики Гегеля, штудирует Фейербаха, Маркса, интересуется теорией Дарвина, состоит в переписке с Кропоткиным и Плехановым.
Илья Обломов ждёт Революцию, понимая, что лишь в этот судьбоносный момент раскроется весь потенциал, заложенный в стране и народе.
Не таков его "друг" Штольц, этот мелочный делец, вороватый, завистливый, бесконечно далёкий от крестьянства, в глубине души презирающий русского хлебопашца, способный наладить контакт лишь с приказчиками, подрядчиками и нечистыми на руку деятелями так называемой либеральной общественности. Штольц не понимал Обломова и в тайне завидовал ему, отсюда все его жалкие потуги на какое-то "покровительство", отсюда же и его суетливые мелочные затеи. Штольц, этот словно выпиленный из фанеры плоский истукан, как огня боялся Революции, а все реформы понимал лишь как тот или иной, более или менее удобный, случай для собственного обогащения или же как инструмент для удовлетворения своего болезненного тщеславия, не более. История женитьбы Штольца, человека без имени, с одною лишь смехотворной деревянной фамилией, на Ольге - лишнее тому подтверждение, но останавливаться на этой истории неинтересно, ибо она так же скучна, плоска и прямолинейна, как и вся жизнь этого пронырливого дельца.
Но вот, Революция - Обломов всё-таки дождался Её! Узнав об Октябрьском перевороте, Илья Ильич немедленно жертвует всё своё оставшееся имущество жителям окрестных сёл, а сам деятельно принимается за организацию первого в Советской республике совхоза имени Коммуны, впоследствии получившего имя Большие скворечники.
Штольц же бежит в Германию, разочарованный, обиженный, озлобленный. Там он через некоторое время, как и можно было ожидать, связался с фашистами - стал одним из единомышленников и ближайших помощников одиозного Альфреда Розенберга, с которым легко нашёл общий язык.
Рамки данной миниатюры не позволяют внимательно проследить за всеми дальнейшими перипетиями биографий Обломова и Штольца, но главное очевидно.
Отчего же не сумела или не захотела разглядеть истину, отчего допустила столь грубые искажения благороднейшей фигуры Обломова "объективная критика", отчего допущена такая масса ошибок и в прочтении романа, и, тем более, во всех дальнейших постановках и экранизациях, вплоть до того, что замечательный актёр Юрий Богатырёв, в жизни воплощённый Обломов, почему-то вынужден был играть роль Штольца...
Пора, пора сказать: господа, ваш "реализм" безнадёжно устарел и давно сдан в утиль вместе с обломками Шольца, Шульца, Штольца, Шмальца и Шнульца.

                16. ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ

Ветра нет, деревья стоят жёлтые, нарядные - ждут. Солнца нет, Луны нет. Дождя нет.

Затишье перед бурей.

Надо успеть всё перепрограммировать, но катастрофически не хватает витаминов, ломаются карандаши, гаснут лампочки.

Газеты пишут, что ещё есть пол-времени, но это, конечно, неправда. Меньше.

Не успеваю всё проверить, прослушать, продуть. Везде валяются сломанные или безнадёжно тупые карандаши, на компьютерах залипает клавиатура, тексты наезжают друг на друга, идёт война цивилизаций, противоборство между психопатами и бандитами - не первое, но, возможно, последнее.

Надо успеть почистить грибы в корзине. И всё перепрограммировать.

Темно, плохо видно, это тоже мешает. Одни лампы перегорели, другие светят неправильно, оттеняют вместо того, чтобы освещать.

Затишье перед бурей. Деревья стоят, ждут. Они умеют ждать - до того, что пожелтевший чуть ли не до белизны листик, уже оторвавшийся от ветки, вдруг неподвижно зависает в воздухе будто на невидимой паутинке. Деревья похожи на башенные часы.

Лес. Все часы стоят, поэтому тишина.

Приходят сообщения о каких-то событиях. Лайнеры летят из Нью-Йорка в Сингапур, пятнадцать тысяч километров за восемнадцать часов. Интересно - когда начнётся буря, куда повернут пилоты, эти здоровые мужчины, привыкшие так крепко стоять на земле...

Надо успеть всё перепрограммировать, чего-то куда-то скопировать, почистить и сварить грибы. У них затишье перед бурей.

Один текст наезжает на другой, уже почти ничего невозможно разобрать.

Темно. Холодно. Солнца нет, Луны нет, телевизор выключен. Надо успеть всё перепрограммировать, пока ещё длится затишье.

Деревья стоят, смотрят. Жёлтые листья застыли в пространстве.

Ничего не происходит.

                17. ПТИЦЫ НЕО РАУХА

Глянец на асфальте. Чайки летают. Курс акций. Трамваев нет. Индекс вируса. Красная карточка. Рот закрыт. Нос тоже.

Какая-то большая нахохлившаяся птица примостилась на скамейке, укутавшись платком, и смотрит в экран. На экране тоже птицы, у них глянцевые ноги.

Охота на лягушек напоминает футбол. Из ушей торчат провода. Стресс. Светят лампы. Везде слышится скверный английский, если в ушах нет проводов. Теперь понятно зачем они.

Буква Т означает труд, она как молот кузнеца. Где-то снег, а Т тепло. Глянцевые ноги ступают по мокрому булыжнику. Птицы разлетаются, когда Т ударяет по __

Нужно больше навоза. Нехватка! Глянцевые галифе вязнут в навозе. Агрессия МЯТО. Глянцевые мысли генералов. Верность женам. Навоз, много навоза. Спасибо химикам!

Агрессия отражена. Тягач тащит груз, летают птицы. У водителя машины глянцевое лицо, такого никогда бы не взяли на службу ни в полицию, ни в армию - приходится созидать. Ели расступаются на его пути по ухабам.

Все идут вниз по движущимся ступеням. Из тоннеля дует ветер, он несет мириады вирусов. Но никто их не замечает. Ветер очень холодный - рядом порт. Небольшие корабли покачиваются у пирса. Безнадежно! Летают чайки, одна большая глянцевая птица стоит и смотрит. Булыжник. Пивная пробка. Из ушей торчат провода.

Санитары смеются: куда ты с этим собрался, зачем тебе столько молотого кофе?! В глянцевых пачках. Принудительное лечение для одних, штрафы для..

Птица вспорхнула! Летит, сжимая в клюве какой-то мусор. Тягач продолжает движение через лес. У водителя глянцевая голова, в полицию такой не годится.

Больше, больше навоза! Бес-пе-ре-бой-но. Пролетела черная птица. У таких птиц, однако же, белые яйца. В результате любви. Белые глянцевые яйца.

А вот другая птица, с ярко-красными ногами. Это птица тухачевский. Она смотрит прямо. Начинается предсказанный синоптиками дождь. Ничего не видно, только глянец блестит на асфальте.

Почти все попрятались, одни чайки летают и еще какая-то нищая птица копошится под мостом. Рядом порт. Много воды, много железа и камня.

Т

Трубы дымят. Крыши, крыши, густые серые кроны деревьев. Глянец на водном просторе. По асфальту бегают крысы, они не любят булыжник. Зато они любят мэрию, хоть та и травит их ядом. Мудрость крыс.

Глянцевые окна биржи. Шпиль ратуши. Киоск с газетами и блестящими обложками журналов. На кровле киоска одиноко стоит тухачевский. У него красные ноги - яркие, красивые даже в сумерках вечера. Тухачевский болен каким-то вирусом, его клюв закрыт. Рядом с ним хлебные корки и какая-то рыба. Мимо проезжает машина. У водителя глянцевое лицо, он улыбается.

Из ушей торчат провода. Курс акций. Индекс вируса. Расписание автобуса. Железные цепи на столбах. Дождь разогнал всех. Вода. Глянец. Гладкие мокрые выпуклые поверхности. Столбов. Статуй. Куполов. Вагонов. Окон. Мостов.

Чайки. Чайки.

Над Каменным островом кружатся чайки. По реке движется катер. У шкипера глянцевая морская фуражка. Катер идет из Вальтерсхофа на Кальтехофе. Внизу, глубоко под водой, тоннели метро с их ветром. Люди в оранжевых жилетах производят дезинфекцию, проявляя беззаветную храбрость.

Тухачевский доел хлеб с рыбой и переместился к телебашне. У нее тоже красные ноги. Герц обязательно одобрил бы этот цвет. Горят яркие красные лампы. На другом берегу озера Литературный клуб. Поэт читает стих, глядя в окно, и лампы на башне кажутся ему совсем маленькими и далекими. Глянцевые чайки летают над черной водой.