Сказы деда Савватея. Прикорми, да подсекай

ПРИКОРМИ, ДА ПОДСЕКАЙ!
*
ЛЮД ГОЛОДНЫЙ, А КУС-ТО, ПОВАДНЫЙ

   Дверь неожиданно приоткрылась и появилась в проёме, широко улыбающееся, заросшее щетиной, лицо соседа. Переступив через порог, вошедший, хрипловато заметил:
 - Иду мимо, размышляю, надоть ба зайтить, поздоровкаться, протведать Савватея-та, а ноги, гляди, уж сами топочуть к дверям вашим. Сколь дён не видалися, тоска взяла, язви её. Выйду на двор, по нужде, приглядываюся чрез плятень, не видать ли табе, Савватей. Чавой-та схотелося с вумным человеком маненько пообчаться.
 - А-а-а! Мака-а-а-рыч! Проходи, садись, садись, в ногах правды нету,- пропустив мимо ушей последние слова гостя, приподнявшись из-за стола, пригласил Савватей,- чайку давай-ка с нами, а? Мы с Ермолаевной по две чашечки выхлебали уж, присоединяйся!
 - А знаишь чаво?  Мо-о-ожна! Не откажуся. Чаёвничать я люблю, страсть как,- добродушно пояснил сосед, пристраивая на вешалку у двери свой овчинный полушубок, подсаживаясь к столу. Он сдёрнул с кудлатой, сивой головы драненький, старый треух и примостил его на колено, как делали многие сельские мужики, чтобы уходя, ненароком не забыть, «што ба посля не возвяртаться», как говорится.
 - Обожаю чаёк, особливо посля рыбки. Как поишь рыбку, на питьё потягваить. Знамо дело - рыба, она воду любить, а чаво жа, её место жительства тама. Да-а! Хлябать-та мы любим, да-а-а!
 - Ну вот и налегай давай,- Савватей пододвинул ближе к гостю миску с пряниками, сахарницу, вазочки с конфетами и вареньем.
   Мария Ермолаевна поставила перед Макарычем фарфоровую чашечку с золотой каёмочкой, но тот запротестовал:
 - Не-е-е, не пойдёть к душе, мене ба стакашик, гранёнай аль кружичку! Дюжа ндравица со стаканА сёрбать. Тах-та втягваишь поманеньку, греисси, особливо када студёно, обхватишь обеимя руками и хлябаишь, д-а-а-а. А чашечка - ета бабския фортили. Гляди, сторожисси*, как ба не разгрохать ненароком, больна нежныя, хрупкия. Руки у мене - грабалки, неспособныя к таким-та тонкостям, да и чайку в ей - на раз хлябнуть. Из блюдцев тожа пить не привыкшай. У нас, помню, тах-та с блюдец, купчиха Журина с дочками пить обожала. Дом ихний в два этажа был, с балконом большущим, на столбах, прям над входом, ядрён корень, а снизу - трактир, ихний жа. На базарнаю улицу выходил фасадом дом. Так оне, граммафон завядуть и сидять тама за столом с вядёрным самоваром посярёдке, чаёвничають, да на люд торговай жаманно сверху-та поглядвають, к сабе в трактир заманьвають. Девки, дочерЯ, а их цельных три, за ручечки чашечки бывало возьмуть, мизинчик оттопырьвають для форсу, крашены свои ротики куриною попочкою складуть и потя-я-я-гвають, похлёбвають с кренделями, витушками да сайками. А маманя, мадама в теле, та растопырить пятерню веером и поставить не неё глыбокаю блюдце. Поднесёть к роту, принорОвица, да как втянить-втянить, аж под балконом слыхать, так гулко. А пальцы у ей будто коровьи соски, жирнинькия, все перстнями унизанныя. Мощная женщина была, столп в дому, да-а-а. Девки личманисты, пухленьки, все в кружавах да шляпках, штоба не напякло им в кудряхи, а маманя-та в кружавном капоре тож. А под носиками у их капельки выступають, так распотеють, бедненькия. Как чичас вижу, хохма прям! Сказывали, папашка так приказал им, ослухатца не моги! На ленты, банты, кружава зарабатвали девки. А што, и верна, дармоедок плодить штоль? Сидели тама не напрасно, торговый люд ломилси прям, в ихний - та трактир. А уж как прихватить их от чаю-та, по нужде, аль там надоисть сидеть, в томлениях будуть, то умятутся тихенько, тады балалаишник у входа сядить на тибуреточку и брянчить, наигрываить чаво-та весёленькое. Народ к им валом валил, да-а-а. Доход, видать, был знатный. Я-та прям чрез дорогу от ихнева дома мостилси, там наши ряды были, с возу лукошки, кошёлки да корзины двурушныя продавал, всё примечал. А чаво жа, сидишь, глазами лупаишь, когда-та хто подайдёть, купить. Го-ро-д, поди, накой им надоть лукошки-та? Так в трактире Журиных боле чаю выхлябаишь бывало, да расстягаев стрескаишь. То-то и оно! А как возвярнёсси обратно-та, тятенька доход сосчитаить, да за космы оттягаить, аль выпарить вожжой. На-а-доть, не соблазняйси на скуснинькое. Всё верна, да-а-а, за де-е-ело! Тах-та всё прожрать можна, калачом обошёлси ба и ладно. А то гляди, расстяга-а-и жрать приспособилси!
 - А уж к кружичке на фронте попривык. Она огнЯная, с капятком, посогреишь об её руки, стрелять опосля ловчея, хваткасть возвертаица, вота чаво. Пальцы-та колом на холодУ, не гнулися.
 - Не стану спорить, Семён Макарыч,- улыбнулась Мария Ермолаевна,- кружку так кружку, обливную* принесу.
   Обхватив, облапив кружку двумя руками, Макарыч блаженно жмуря маленькие, подслеповатые глазки, шумно хлебал и гулко прогладывал горячий крепкий чай, прежде отодвинув рукою предложенные хозяином сладости.
 - Не-е-е, ета внучатам пущай, мужуку балоство одна - конхветки да жамочки* всяческия, глупство. Капяток, он жа скус имеить сам по сабе. Бывалоча нахлябаисси, вроде как и брюхо полноя. От студёнай воды совсем не так, а вота капяток - другая дело.
 - Ну расскажи нам, как поживаешь, Макарыч. На рыбалку ходил,- поинтересовался Савватей, зная, что рыбалка, особенно последние годы, после выхода на пенсию, любимое занятие соседа,- клюёт ли?
 - Ноня уж бы-ы-ыл, с уторца, - грустно вздохнул старик,- рыбалил, в пролуби. Так ни хряна ж не клюёть, хитрять гады, извиняюся конешна,- поклонился Макарыч, в сторону Марии Ермолаевны, прижав руку к груди, - и чаво ёй не так, той рыбе? А трудов-та скока! Не лета вить жа! Покуда лунки накрутишь, подготовисси, употеишь прям, а посля зябко делаица. Мотыля назапасишь, тожа. Вот скажу вам по - чесности, полюбляю летам сидеть с удочкою, да-а-а. И толку больше. Ноня-та на мотыля один окунёк и клюнул, скорбь!
 - Однакось не всягда и летом, скажу вам. Играить, пляскаица, выпрыгваить, прикорм сожрёть, а не славишь её. Каб не былО - одна дело, вить жа полно рыбы-та! Летась уж готовил полнай набор всяческава, прям как в столовке, право слово. Пашаница парена с макухою*, пярловка тож, манка с ванилию. У своёй бабки спёр, она на куличи припрятваить, а я чуток свистнул у ей. Да не заметить, поди. А углядить трату - ввалить мене. Я, признаюся, уж не впервой к ей в закрома ныряю. Ох, будить мене! Да ежели б словил чаво - оправдалси ба. А то ить не клюёть, зараза! Дажа летом, да-а-а, бываить и тах-та, выкобениваица*. Посля, хлебца мякиш, намял с постнай маслицей, духовитай, да червачков красиньких наковырял баночку, опарышей взрОстил, на гнялой мясе. Оне тах-та шаволяца, белыя, толстенькия. Сам ба ел, да рыбам надоть,- Макарыч тяжело вздохнул, но поймав испуганный взгляд Марии Ермолаевны, пояснил,- шуткую. Бабка изгнала мене из избы рогачом, воняить, вишь ли. Ну и чаво што гнялая мясо воняить, зато мухи полюбляють дюжа и откладають тама свое яйцы, а из них уж - опарыши.
 - Рыбку сладиньку моя-та любить исть, ндравица ёй, аж мурчить, а опарыш, значить ей воняить. Купчиха нашлася, гляди! Ну мы с опарышами ня гордыя, тады умелися в сарайку, тама спокойнЕя. Да-а-а. И вота от такой-та жратвы, царскай, можна сказать, оне, рыбы те, морду воротють. Одних селявок коту спымаишь и всё! Вот табе, дед, за хлопоты. Изгаляюца над старым дедком хвостатыя молчуны. Чаво энто такоя, а? Как полагаишь, Савватей?
 - Видно в природе, что-то не то или погода переменчивая, я так думаю,- предположил Савватей,- к дну ближе опустились, в ил зарылись.
 - Эх, бывали у мене уловы, я вам доложу,- мечтательно жмурил глаза Макарыч,- карпЫ да караси, што парасуки, жирнинькия, головастенькия! А щуки, а сомы! Уж вываживаишь, вываживаишь такого скуснинькова, сачок под хвостик яму подсовываишь, подтыкаишь. Мол давай, давай милай, прыгай сюды! А сам-та, мыслЯми, видишь яво пЕчаным в смятане. Тах-та шкворчить на сковороде, жирком пузырица, румянинькай. Эх! И вроде уж ишь яво будта, карася таво, с квашеннай капусткай, с разварной картошечкай, с хлебушком ржаниньким. А он раз! Тудыть твою! СорвалсИ, стервец! Не-е-е! В такой деле слюнявица не моги, враз облом будить. Уж опосля, када спымаишь, тады пущай, расслюнявьси в мечтах, можна уж.
   Савватей улыбался слушая рассказ соседа, да вдруг и сказал:
 - И у меня, Макарыч, история имеется интересная. Тоже прикормка знатная, вываживание, подсечка. В общем, как на рыбалке, и тоже из жизни.
 - Да ну! Сказывай давай,- Макарыч отставил кружку,- спасибочки хозяюшка, посогрела мал-маля душу мене,- и к Савватею,- слухаю!
   Вот о чём поведал Савватей.

   В Никольском, ну вы знаете, тут недалече, история одна произошла. Да не враз, тянулась какое-то время, народ наблюдал.
   К старикам Кулагиным неожиданно прикатил сынок из Сибири, Генка. Конечно, родителям радость большая. Да оказалось, он насовсем вернулся. Да-а-а. В Сибири - то служил срочную, там и остался, женился, двое ребятишек у него, работа имеется, сварщиком. Заработок, в селе полагали, не плохой и вдруг, объявился, нарисовался! Мужик стройный, на лицо интересный, крепкий. Не лысый и пузцо не наростил, всё в норме. Слушок пополз, якобы застукал жену свою с другом, мол тискались они с коридорчике их же квартиры. Кровь в башку шарахнула, он психанул и вот уж у папани с маманей, в Никольском. Устроился тот Генка на работу мухой прямо, с грабушками взяли, в ремонтные мастерские. А то! Нужный человек! 
   В Никольском, как и везде, да ещё и после войны, много одиноких женщин. На него глаз положили сразу многие, но помаленьку отсеялись. Их просто выдавили две, самые бойкие да заводные, кстати бывшие одноклассницы Генки, Любовь Солодухина да Надежда Сытина. Вот же проныры! Стали заигрывать с мужиком, в гости звать, якобы о детстве поговорить. Он, Генка тот, пообвыкся, втянулся в работу и стал приходить. А чего не пойти, коль зовут? Первый-то вечер у Надежды собрались втроём, и верно, о школьных годах всё беседовали, фотокарточки разглядывали. Надежда стол накрыла знатный и выпивку поставила. Правда, Люба приболела тогда, могла бы не приходить, да как оставить Геннадия наедине с соперницей? Припёрлась! Так и пошло-поехало. То у Нади, то у Любы посиделки были. А чтобы заманить да прикормить мужика, стали проблемы придумывать. Мол, в коровнике дверь провисла, почини, будь другом! Это у одной. У другой цепь в колодце оборвалась, ведро утонуло. То электричество, то гвоздики-шурупчики, короче, приходил, не отказал ни разу, угощали, а сами приглядывались, рукастый ли в быту Генка. Оказалось, очень даже. Надо охмурять! А как? Их же двое, женщин! Соперничать принялись.
   Стали одна на другую наговаривать лишнего, увлеклись, языки-то развязались, до интимных тем дошло. Это уж подлость называется, секреты разбалтывать. Да куда там! В деле завоевания мужика все средства хороши. Дети были у них, у каждой. В городе учились, кто в медучилище, кто в автодорожном, кто ещё где. Бывало, на выходные наезжали, а тут стали мамаши сумки им наворачивать с едой и передавать с автобусом. Мол дел много, пока встретить нет возможности и времени чуть, свободного, чтобы уделить вам. Так уж, детишечки, пока не стремитесь домой, да и замело у нас, не пролезть.
   В общем, бдительность не теряли. А село всю эту мышиную возню наблюдало, Да-а-а! Однажды Надежда поскользнулась на ледяной корке у крыльца, да и рухнула, ногу в гипс заковали. А Любка, та воспользовалась удобным моментом и накрыла стол обильный. А чего ж! Соперница привязана теперь к дому. Не зевай, действуй! Как раз Рождество было. Уж она саму себя превзошла! Пряженцы, блинцы, холодец крепенький, груздочки солёненькие, наливочка. Сидят так, наслаждаются, хозяйка нарядная, накрашенная, глазами зазывно играет, мол, ну, как я тебе, а? Геннадий окосел слегка, правда заметил, что его-то бывшая жена, не особо мастерица готовить. А вот уж тёща такие пельмешки выкручивала, а сочные! А брусничную наливочку он сам, мол ставил. Да и грузди там, в Сибири, самые настоящие и скрипучие и духовитые. А здесь, мол, белянки, разве это грузди, пародия одна? Любовь начинала разбирать злость и возмущение, что он всё-то на прежнюю жизнь кивает, однако - цель поставлена, отступать нельзя, наоборот надо показать руки свои умелые! И вот когда, совсем уж захмелевший Генка был опутан паутиной страсти назойливой Любови и, та тянула к нему накрашенные и слегка размазанные, жаждущие любви и наслаждений, губы, в дверь входную, запертую, между прочим, ка-а-а-к шарахнет что-то! Потом крик с улицы:
 - А ну, открывайте, живо!
 - Пожар у кого, что ли,- перепугалась Люба и рванулась в сени, открывать.
   И тут же получила удар в нос кулаком в варежке, к которой прицепились и повисли, будто на пуховых ниточках, множество ледышек, бо-о-о-льно!
   Это была Надежда на костылях, вся в снегу, разъярённая, сопящая и злая.
 - Меня шиш пригласили, любовнички! Втихаря присели, развратники!
 - Что ты! Что ты! - увещевала да утихомиривала её Любовь,- о пельменях говорили, ничего не было у нас.
   Надежда, тяжело сопя и краснея лицом, прошкондыбала в горницу, подсела к столу, немного успокоилась и, залпом опустошив стакашик настойки, рухнула на постель, разомлев от пережитого. Гость поспешил откланяться, от греха подальше.
   Шло время, всё вроде забылось. Можно, конечно, было и не встречаться и не мириться соперницам, да как тогда узнать планы, как почуять происки другой стороны? То-то и оно, тактический ход!
   Генка опять выручал подруг по хозяйству, они изощрялись в кулинарных изысках, стараясь показать себя умелыми хозяйками. Как-то раз вновь произошла драка меж ними, правда герой этого не видел, зато видели соседи, как валтузили бабы друг дружку за то, что одна с другой поделилась рецептом вкуснейшего пирога, а та испекла и угостила сама Генку. Клочья волос, исцарапанные лица, разбитые губы - итог этого всего. Село хохотало-грохотало!
   Весною чувства обычно обостряются, вот и героини наши поддались этому чувству с удвоенной силой.
   Заманивали предмет своих возжеланий в лес, то подснежники собирать, то ландыши. На Пасху Надежда накрыла стол. Напекла карасей в печи румяных, сгибень ржаной с картошечкой да свежесобранными сморчками да строчками, с жареным лучком испекла, свиные мясистые рёбрышки потушила в подливе, пирог, огромный, с яблочным повидлом, блестящий, румяный. Конечно были и крашенки и куличи сдобные и пасха бело-желтоватая, изюмно-ореховая, ванильно-сахарная. Она возвышалась в центре стола. И разное другое во множестве. Вот чего или точнее кого, так это не было на пиршестве подружки, Любки. Да не к чему она здесь!
   Правда гость, вкушая, рассказывал, что там, в Сибири, пекут изумительно вкусные шаньги, с румяной, сметанной корочкой и ставят настоечку на кедровых орешках, после чего грустнел, вздыхал и порывался уйти. Однако, надо знать характер Надежды! Стопочку, другую - повеселел мОлодец!
А после опять была ругань с Любовью, даже драка.
   Кстати, на страстной неделе, перед Пасхой, кто-то мохнатый, ночью подкрался к дому Надежды и жутко выл, и ужасные морды показывал в окно, скрипел зубами, грозил пальцем с когтями. Предупреждал, видимо. Но от страха забившись под одеяло, Надежда так и не поняла к чему бы это, и что за страсть такая приходила! Старушки, пуча глазки, шёпотом сказали, что это, скорее всего, Лихо Одноглазое! Кто-то его разбудил! Ведь верно говорят: «Не буди Лихо, пока тихо». К чему это? А вот выяснилось к чему, оказалось это к драке с Любкой. После помирились, Надежда даже доверительно рассказала о страшном оборотне Любе. Та, конечно пришла в ужас, оно и понятно, до кого не доведись.
   А дальше было вот что.
   Вся эта компания решила на майские праздники сходить на маёвку в рощу. Там концерт намечался, пиво, сушёная рыбка. Праздник сельский с размахом, одним словом. Женщины договорились положить конец своим страданиям и в лоб спросить у Геннадия Кулагина, прямо так, официально, с кем из них он желает жить парою. А чего тянуть-то, народ смешить. Дети всё же приезжали за время ухажёрства, ничего не поняли из путаных рассказов матерей и, набрав провизии и денег уехали. Они бы, молодые, так долго не валандались*, они современные люди. У них - тяп, тяп и в дамки, как говорится. Зачем тянуть время? А выбор Геннадию предстоял тяжёлый. Обе женщины хозяйки отменные, поди ещё таких поищи. Симпатичные, даже миленькие, внешне.
   Первого Мая, после демонстрации, на выезде из села одиноко топтались Надежда да Любовь, с огромными авоськами, кошёлками, одеялом, выпивкой, в ожидании Геннадия. Он что-то задерживался.
   Мимо, в сторону рощи, гурьбою и поодиночке спешили люди, проезжали полуторки и громыхали телеги набитые празднично и ярко одетыми людьми. Все с ухмылками, перешёптываясь, поглядывали в сторону ждущих. Вот шествуют неторопливо три старушки, в ярких праздничных платочках. Увидали женщин, приостановились, поздоровались, поздравились и одна, побойчее остальных, вдруг и спросила в лоб прямо:
 - Нешта хахаля сваво ждётя?
   Надежда да Любовь засмущались от этого вопроса, но ответили, как ни в чём не бывало:
 - Вот уж! Какого такого хахаля, скажете тоже! Просто отдыхаем.
 - Ага, пылюку глотаитя при дороги, отдыхають оне. Генку Кулагина ждётя, а он не придЁть сюды. Он таперя уж далеча иде. Матерь яво давеча сказвала, укатил ваш хахаль в Сибирь к сабе, да-а-а-а! Жёнка приехала, разобралися оне, чаво к чаму и поехали обратно. И верна, там жа робятёнки, как-никак.
   А другая старушка добавила, кокетливо, с вызовом сложив руки на груди и поводя плечами:
 - Да, знать любовя промежду них. Старая Кулагиха сказвала, уж оне целовалися, обымалися! Всюю ночь кровать скрыпела, рыпела без останову прям, да-а-а! Родителям - радость таперя. Накобелировалси и умёлси обратно. Как жа, яво жана, видать надежду в душеньке тешила, любила крепко, да и он не оплошал, не поддалси,- и добавила с ехидцей,- на угощеньица, поди приворотныя!
   После этих слов, женщины прямо опешили, будто в столбы соляные превратились - приворотныя угощения! Надо ж такое придумать!
 - Да ежели б одна отступилась, у другой-та, точно б выгорело дело. А то упёрлися рогами впярёд, коровы брухтатыя*.
 - Пошли бабы,- напомнила третья старушка,- а то концерт прозяваим, гляди.

   На краю пыльной, сельской дороги одиноко топтались, не зная, что теперь делать, окружённые тяжёлыми сумками со снедью, две разочарованные, обиженные, подруги. Да ладно уж сумки тяжелы, таскать не привыкать, помощи-то ждать всё одно не от кого. Тяжело на душе, это уж точно! Какого шута размечта-а-а-лись? И-и-ех!
   Прикормили вроде, уж вываживали-вываживали, тут бы и вытаскивать - ан сорвалось!

Словарик:

Повадный кус - лёгкий, приятный (кус-кусок); здесь о человеке
сторожисси - опасаешься
обливная кружка - эмалированная
жамочки - прянички
выкобениваться - жеманится, воображать
макуха - жмых подсолнечника
коровы брухтатыя - бодливые
валандались - тянули с решение, долго не решались