Мудрец. Ги де Мопассан

Посвящается барону де Во

Блеро был моим другом детства, моим самым дорогим товарищем, у нас не было с ним секретов. Нас связывала глубокая дружба сердец и мыслей, тесное братство, абсолютное доверие. Он рассказывал мне о своих самых деликатных мыслях, доходивших даже до тех стыдных, в которых не осмеливаются признаться даже самим себе. У меня для него было столько же таких.
Я знал обо всех его романах. Он знал всё о моих.
Когда он объявил мне о своём намерении жениться, я был так обижен, словно меня предали. Я чувствовал, что нашей дружбе пришёл конец. Его жена вставала между нами. Между ними двоими устанавливалась иная близость, даже когда мужчина и женщина перестают любить друг друга – некое сообщничество, тайный союз. Но эта связь, которую так сильно скрепляет свадебный поцелуй, внезапно прерывается, когда жена заводит любовника.
Всю церемонию свадьбы Блеро я помню, как вчера. Я не захотел присутствовать при заключении брачного контракта, так как не имел склонности к подобного рода событиям; я пошёл только в мэрию и в церковь.
Его жена, которую я ничуть не знал, была высокой молодой девушкой, немного худощавой, миловидной, с бледными глазами, волосами, кожей и руками. Она имела привычку ходить, немного раскачиваясь, словно её лодка несла по волнам. Казалось, что она делает долгие грациозные реверансы.
Блеро казался по уши влюблённым. Он без конца смотрел на неё, и я чувствовал в нем неуёмное желание к этой девушке.
Через несколько дней после свадьбы я пошёл к ним. Он сказал мне: «Ты не представляешь себе, как я счастлив. Я безумно люблю её. Впрочем, она… она…». Он не закончил фразу, но, приложив 2 пальца к губам, сделал жест, означающий: «она божественна, великолепна, совершенна и более того».
Я спросил, смеясь: «Она впрямь такая?»
Он ответил: «В ней есть всё, о чём можно только мечтать!»
Он представил нас. Она была очаровательна, прилично фамильярна, попросила меня располагаться как дома. Но я чувствовал, что Блеро больше не принадлежит мне. Наша дружба полностью прервалась. Мы уже почти не находили слов друг для друга.
Я ушёл. Затем я оправился в путешествие на Восток. Я проехал по России, Германии, Швеции и Голландии.
Я вернулся в Париж только через 18 месяцев.
На следующий день после моего приезда, когда я вышел на бульвар, чтобы подышать воздухом, я заметил, что мне навстречу идет мужчина с бледными осунувшимися чертами, который напоминал Блеро настолько, насколько чахоточный на последней стадии может напоминать крепкого сильного мужчину. Я смотрел на него удивленно и встревожено и спрашивал себя: «Это он?» Он увидел меня, издал возглас, протянул руку. Я раскрыл объятия, и мы обнялись прямо на улице.
Мы прогулялись по улице Друо к Водевилю, и когда уже собирались расстаться (так как я видел, что он очень утомлён прогулкой), я сказал ему: «Ты плохо выглядишь. Ты не болен?» Он ответил: «Да, мне немного плохо».
У него была внешность человека, который вот-вот умрет, и у меня в сердце поднялась волна любви к этому моему старому другу, единственному, который у меня когда-либо был. Я пожал ему руки.
«Что с тобой? Ты болен?»
«Нет, немного устал. Ничего страшного».
«Что говорит твой врач?»
«Он говорит об анемии и предписывает мне железо и красное мясо».
Мой мозг пронзила догадка. Я спросил его:
«Ты счастлив?»
«Да, очень».
«Совершенно счастлив?»
«Совершенно».
«А твоя жена?»
«Очаровательна. Я люблю её больше, чем прежде».
Но я заметил, что он покраснел. Он казался смущённым, словно боялся новых расспросов. Я схватил его за руку, завел в кафе, пустое в этот час, силой усадил за столик и сказал, глядя ему в глаза:
«Дружище Рене, расскажи мне правду».
Он пролепетал:
«Мне нечего тебе сказать».
Я продолжил строго: «Это неправда. Ты болен, у тебя сердечная болезнь, и ты никому не осмеливаешься открыть своего секрета. Тебя грызёт какое-то горе. Но ты всё расскажешь мне. Давай же, я жду».
Он вновь покраснел, затем пролепетал, глядя в сторону:
«Это глупо!… но я… пропал!»
Так как он молчал, я продолжил: «Говори». Тогда он резко произнес, словно извергал из себя внезапную мысль, еще не осознанную.
«Хорошо! У меня жена, которая…. Убивает меня. Вот и все».
Я не понял. «Она делает тебя несчастным. Она заставляет тебя страдать день и ночь? Но как? И чем?»
Он прошептал тихим голосом, словно признавался в преступлении: «Нет… я очень люблю её ».
Я не находил, что сказать на это признание. Меня охватило желание рассмеяться, затем я ответил, наконец:
«Но мне кажется, что ты… мог бы… любить её меньше».
Он вновь побледнел. Он решился говорить со мной откровенно, как раньше:
«Нет. Не могу. И я умираю. Я знаю. Я умираю. Я убиваю себя. Я боюсь. В некоторые дни, как сегодня, я хочу покинуть её, совершенно уйти, на край света, чтобы долго жить. А затем, когда приходит вечер, я возвращаюсь домой против воли, со смущёнными мыслями. Я медленно поднимаюсь по лестнице. Я звоню. Она сидит в кресле там. Она мне говорит: «Как ты поздно!» Я её обнимаю. Затем мы садимся за стол. Я думаю всё время, пока мы едим: «Я уйду после ужина, сяду на поезд и уеду куда-нибудь». Но когда мы возвращаемся в салон, я чувствую себя таким усталым, что у меня больше нет смелости встать. А затем… затем… Я слабею…»
Я не мог не улыбнуться. Он увидел это и продолжил: «Ты смеёшься, но уверяю тебя, что это ужасно».
«Почему ты не скажешь об этом жене? Если она – не чудовище, она поймёт».
Он пожал плечами. «О, ты не знаешь, о чём говоришь. Если я не сказал ей, это потому, что знаю её натуру. Разве ты никогда не слышал, как говорят о женщинах: «У неё третий муж»? Да, и это тоже заставит тебя улыбнуться, как давеча. Но это правда. Что делать? Это не её и не моя вина. Она такова, поскольку такова её природа. У неё темперамент Мессалины. Она об этом не знает, но об этом знаю я, и тем хуже для меня. И она очаровательна, мила, нежна, находит естественными все неуёмные ласки, которые лишают меня сил, убивают меня. У неё вид несведущей пансионерки. И она действительно несведуща, бедное дитя.
О, я каждый день принимаю решения. Пойми, я умираю. Но мне хватает одного взгляда её глаз, одного взгляда, в котором я чувствую пылкое желание губ, и я тут же слабею, говоря себе: «Это в последний раз. Я больше не хочу этих смертельных поцелуев». А затем, когда я уже уступил, как сегодня, я иду вперёд по улицам, думая о смерти, говоря себе, что я погиб, что всё кончено. У меня так поражен мозг, я так болен, что вчера я пошёл на кладбище Пер-Лашез. Я смотрел на могилы, выстроенные, словно костяшки домино. И я думал: «Скоро я буду здесь». Я вернулся и хотел сказать, что я болен, убежать. Я не смог.
О, ты не знаешь этого. Спроси курильщика, которого убивает никотин, может ли он отказаться от этой смертельной привычки. Он скажет тебе, что пытался уже 100 раз, и у него не получилось. И добавит: «Тем хуже, я лучше умру». Я тоже. Когда попадаешь в плен такой страсти или такого порока, надо терпеть до конца».
Он встал, протянул мне руку. Меня охватил гнев против этой женщины, его жены: бессовестного, очаровательного, ужасного существа. Он застегнул пальто, чтобы уйти. Я резко бросил ему в лицо: «Но, черт возьми, оставь её любовникам. Это лучше, чем если она убьет тебя».
Он пожал плечами, не отвечая, и ушёл.
Я не видел его полгода. Каждое утро я ждал письма, в котором меня приглашали бы на его похороны. Но я не хотел идти к нему, подчиняясь сложному чувству: презрению к его жене и к нему, гневу, возмущению и множеству других.
Весенним днём я прогуливался по Елисейским Полям. Это был один из тех прекрасных дней, которые будят в нас тайные радости, заставляют глаза светиться и наполняют счастьем жить. Кто-то хлопнул меня по плечу. Это был он: великолепно выглядящий, розовый, толстый.
Он протянул мне руки, светясь от радости, и воскликнул: «Это ты, предатель?»
Я удивленно смотрел на него. «Ну… да. Черт возьми, мои поздравления. Ты изменился за полгода».
Он покраснел и ответил, фальшиво смеясь: «Что можешь, то и делаешь».
Я упорно смотрел на него, и его это смущало. Я произнес: «Ты… вылечился?»
Он быстро пробормотал: «Совершенно. Спасибо». Затем он изменил тон: «Какая удача увидеть тебя вновь, старина. Эх! Будем видеться теперь, и часто?»
Но я не оставлял своей мысли. Я хотел знать. Я спросил: «Ты помнишь, о чём рассказывал мне полгода назад?  Теперь… ты противишься, молчишь».
Он произнес, словно в бреду: «Забудь о том и оставь меня в покое. Но я нашел тебя и хочу сохранить дружбу. Приходи на ужин ко мне».
Меня охватило неудержимое желание увидеть его обстановку, понять. Я согласился.
Через два часа я вошёл к нему.
Его жена встретила меня прекрасно. У неё был простой, наивный и изысканный вид, который очаровывал гостя. Её длинные кисти рук, щёки, шея были очень белы и прекрасны: это было породистое тело. И она всё ещё ходила враскачку, словно припадая на ногу при каждом шаге.
Рене поцеловал её в лоб по-братски и спросил: «Люсьен ещё не пришёл?»
Она ответила чистым звонким голоском: «Ещё нет, друг мой. Ты знаешь, он всегда запаздывает».
Зазвенел звонок. Вошел здоровый мужчина, с тёмными волосами и заросшими щеками, похожий на светского Геркулеса. Нас представили. Он назвал свое имя: Люсьен Делабарр.
Рене энергично пожал ему руку. Затем мы сели за стол.
Ужин прошел весело. Рене постоянно говорил со мной, искренне и сердечно, как раньше. Он говорил: «Ты знаешь, старина. Скажи же, старина. Послушай, старина». Затем он внезапно воскликнул: «Ты не представляешь, как я рад вновь обрести тебя. Мне кажется, я воскресаю».
Я смотрел на его жену и Люсьена. Они вели себя очень корректно. Но мне показалось, что пару раз они обменялись быстрыми взглядами.
Когда ужин закончился, Рене повернулся к жене и объявил: «Дорогая, я встретил Пьера и пригласил. Мы будем долго беседовать на бульваре, как раньше. Ты нас простишь… Я оставляю с тобой г-на Делабарра».
Она улыбнулась и сказала мне, протянув руки: «Не задерживайте его долго».
Мы вышли на улицу. Я решил узнать правду любой ценой: «Что случилось? Скажи мне». Но он внезапно прервал меня и ответил ворчливо и спокойно: «Ах, да оставь ты меня в покое со своими вопросами!» Затем он добавил вполголоса, словно говоря сам с собой, уверенным тоном, как говорят люди, которые приняли важное решение: «Как глупо было так погибать».
Я больше не спрашивал. Мы шли быстро. Мы начали беседовать. Внезапно он шепнул мне на ухо: «А не сходить ли нам к девочкам?»
Я искренне рассмеялся. «Как хочешь. Пойдем, старина».

4 декабря 1883
(Переведено 11.02.2019)