Моя первая собака

  Часто думаю: почему в нашей семье прочно обосновались таксы? Конечно, достоинство этой породы, главные из которых интеллигентность, самостоятельность, острый с хитринкой ум, широко известны. Но ведь и другие собаки ,жившие у нас: обыкновенная овчарка, дог, фокстерьер, овчарка – имеют свои достоинства и мы их очень любили, но всё же… Неужели это потому что первой собакой, подаренной мне отцом, была такса? Она прожила у меня всего год, но оставила воспоминания о себе на всю жизнь.
   Барсика привёл с рынка отец, где получил его в подарок от того же, как он, инвалида. Тот хотел продать щенка, но, встретившись с отцом, не мог взять с него денег. Шёл 1954 год, война кончилась девять лет назад, но боль в сердцах наших отцов ещё не притупилась: болели души, болели раны, жизни многих были исковерканы. Мой папа, закончивший до войны педагогический институт и мечтавший учить детей, лишился ноги. И самое страшное: из-за тяжёлой контузии не мог работать в школе. У него ,конечно, был протез, но так как нога очень сильно болела, ему приходилось ходить на костылях. Вот так он и пришёл с рынка, держа в руках Авоську, болтающуюся на перекладине костыля, со смешной, ушастой, кривоногой, низенькой и длинной — предлинной собачонкой на верёвочке.
   Мы с братом, как всегда, сидели на подоконнике и ждали. Мне было пять лет, ему – четыре. Жили бы на втором этаже барака, где нас поселили после приезда из Екатеринбурга. В детский сад мы не ходили, и когда мамы и папы не было дома, нас просто запирали на ключ. Когда из нашей комнаты раздавался уж очень отчаянный рёв и шум, приходила соседская бабушка посмотреть, в чём дело. Она казалась нам злющей, всё время обещала пожаловаться родителям, мы её не любили и старались, чтобы она приходила как можно реже.
   Пятимесячный Барсик оказался барсом. Вошедший в комнату отец устало опустился на стул, а щенок немедленно занял позицию под стулом. Я не спешил с ним познакомиться, так как был очень обиженна: он совсем не походил на пограничную овчарку Карацупы, о которой я так мечтал. Брат же был в восторге. Пухленький, добродушный, круглолицый мальчик встал на четвереньки и полез под стул. Встретил его грозный рык, и белые крепкие зубы щёлкнули перед самым носом. Обиженный малыш на всякий случай громко заревел, а я решил, что характер у щенка вполне подходящий и подружиться с ним стоит.
   Точно так же встретил Барс и пришедшую с работы маму, которую пытался вообще не пустить в комнату. В общем, таксёныш оказался премерзки — злобным, упрямым, не умеющим играть, но удивительно не по возрасту умным и сообразительным. Мама с братом пытались его задобрить, угостить, но протянутую руку с угощением неизменно встречал грозный рык. Отец велел мне взять чашку, налить в неё суп и поставить собаке. Голодный щенок водил чёрным носом, но не трогал еду, поглядывая на нас до тех пор, пока отец не приказал ему есть. С какой жадностью он вылизал всё до последней крошки! Нечего и говорить, что приближаться к нему в этот момент было рискованно.
   Отец сделал ошейник из старого ремня, прикрепил к нему тонкую цепь, неизвестно откуда оказавшуюся в доме, и велел мне надеть на пса. Он, естественно, рычал и скалил зубы, но подчинился окрику отца и вытерпел эту процедуру. Вот так мы и вышли на первую нашу прогулку: впереди отец на костылях, за ним Барсик, а сзади болтался на цепочке маленький, худенький мальчик с торчащими волосами, которого упрямый пёс тащил, куда ему вздумается.
   Очень быстро, дня через три Барсик определил положение всех членов семьи навсегда. Отец был обожаемым божеством, ослушаться его было невозможно. Я был признан равным, я кормил его, гулял с ним, мы часами возились на полу, он разрешал мне проделывать с ним всё что угодно, мы ссорились и спорили, сердились друг на друга, но разделить нас было нельзя. Мама с братом были отнесены к низшим существам с той только разницей, что мама его не боялась, и когда пёс особенно зарывался, всегда могла огреть веником. А вот брату приходилось туго. Он в любой момент мог отнять у него конфету, выгнать из любимого угла с игрушками или устроиться спать на его ботинках как раз тогда, когда тот собирался гулять. Брат не мог согнать Барсика и стеснялся попросить нашей помощи. Он уходил в свой угол с игрушками и говорил, что гулять передумал.
    Оставшись дома запертыми, мы не скучали и не грустили. В нашей тесной комнате с печкой нашлось место для огромного шкафа с книгами, большого аквариума, нескольких клеток с птицами, которые мастерски делал отец. В пять лет я уже хорошо читал, и пусть ужин наш часто состоял из картошки с капустой или селёдкой, у нас, единственных во всём бараке, всегда была бумага для рисования, краски, карандаши, пластилин, игрушки. Начинали мы обычно со строительства дома под столом, завешивали его одеялом. Он был то кораблём, то пещерой, то вигвамом индейцев. Барсик принимал во всём этом самое активное участие. Он приносил донесения на заставу, ловил нарушителей, охранял лагерь от диких зверей, но мерзкий характер не давал ему долго вести себя прилично. Вдруг ему начинало казаться, что под столом троим тесно. Барсик медленно выгонял оттуда брата и не успокаивался, пока не загонял его на стол, где тот и просиживал по два — три часа. Я сердился на Барсика за испорченную игру, привязывала на цепь в угол, но ничего не помогало уговорить брата спуститься со стола до прихода родителей, так как вредный злобный такс строил из-за угла зверские рожи и тихонько порыкивал. Я-то знал, что никогда и ни за что он не укусит Юрку, он просто развлекается, но убедить в этом брата не могла.
   Юрка совсем не обижался на Барсика и любил его. Он был в то время очень добрым и беззащитным мальчиком, во дворе ему нередко доставалось. С появлением Барсика всё изменилось. Он часто с излишним рвением, защищал всю нашу семью, но с брата на улице просто не спускал глаз и скоро вскоре приучил всех относиться к мальчику с должным почтением. Больше никто не толкал его, проходя мимо, не сгонял с качелей, не отбирал мяч.
   Барсик рос, ему шёл уже второй год. Сейчас, вспоминая его, я понимаю, что он был очень крупной таксой, сильно приземистой, с буквально вывернутыми кривыми передними лапами. Казалось он не бегает, а ползает по земле. Отец говорил, что родители Барсика были привезены в Киров из Ленинграда, и он был последним щенком этой пары. Характер нашей собаки не делался лучше, он стал значительно сильнее меня, и когда хотел, вырывал цепь и убегал по своим делам. Такие самовольные отлучки очень сердили отца. Он как раз серьёзно болел, и ходить на костылях по снегу и льду ему было трудно, но и оставить собаку на улице он не мог.
   В тот день чаша его терпения переполнилась. Когда я пришёл с очередной прогулки один, отец молча оделся и вышел. Вернулся он быстро, я успел снять только шубу и шарф. Было что-то не так, отец ни говоря не слова, с каким то чужим лицом пытался отцепить цепь от ошейника прижавшегося к печке и оцепеневшего от страха с закрытыми глазами пса. В полной тишине он замахнулся цепью на лежащую собаку, и тут я упал на Барсика, закрыв его, и цепь врезала мне вдоль спины. Отец схватило меня, начал сдирать с меня лыжный костюм. Я глянул ему в лицо и первый и последний раз увидел в его глазах слёзы. Это было страшнее всего, я не крикнул, не заплакал, я только повторял, что мне не больно, не больно, совсем не больно.
    Мои родители были очень добрыми людьми, никогда в нашей семье не били ни детей, ни животных. Мы выросли, не зная, что такое обычный шлепок. Я не понимал в чём дело, но чувствовал, что отцу плохо.  Чувствовал это и пёс. Он тихонько подобрался к нему, встал на задние лапы, положил голову ему на колени. После этого случая Барсик как будто что то понял. Он продолжал удирать от меня и по-прежнему не приходил на зов, но стоило мне вернуться домой, он всегда оказывался у подъезда раньше меня, и домой мы приходили вместе.
    Несчастье случилось в феврале. Был сильный гололёд. Барсик, как обычно вырвал цепь из моих рук и весело носился, погромыхивая ею. На другой стороне дороги он увидел собаку, хотел побежать, но увидев грузовик остановился пережидая. Цепь скользнув по льду оказалась в колее, попала под колесо и пёс носом стукнулся в заднее колесо машины. Я был очень близко и помню всё до сих пор во всех подробностях. Я подбежал к Барсику, с трудом вытащил его из колеи. Он как будто заснул. Глаза закрыты, крови не было.  Я пытался его разбудить: звал, тормошил, а потом потащил к дому. Это было так трудно, он был слишком тяжёл, и задние лапы тащились по льду. Кое-как я добрался до подъезда и уселся рядом с собакой на снег, не зная, что делать дальше. Лестница была непреодолима, а оставить его лежать одного даже на минуту мне и в голову не приходило. Наконец родителей позвал кто-то из соседей. Мама принесла Барсика домой, его завернули в старую тряпку. Мама и брат плакали, отец курил сигарету за сигаретой, а я молча сидел со свёртком и не мог даже плакать. Родители оделись, взяли свёрток и ушли, а мы первый раз за год остались дома без собаки. Таксы вернулись ко мне, вернулись в мою семью, когда родителей уже не стало, а моему сыну исполнилось десять лет. Упрямая, своенравная, капризная, но такая лукавая и озорная Линди, суровый, честный и бесхитростный Данди и ласковый, очень добрый и весёлый, деликатный, длинношёрстый   малыш Патрик. Таксы вернулись в свой дом навсегда. Когда я смотрю в мудрые, тёмные, глубокие глаза стареющего Данди, положившего голову мне на колено, мне кажется, что со мной Барсик, подаренный отцом.