Один из нас

    Утренний свет весеннего неба заполняет небольшое помещение жилища, устроенного в склоне холма, вкрадчиво, но неотвратимо сглаживая резкие тени и не оставляя места сумраку. Вместе со светом, в ограниченное пространство втиснулись влажная прохлада и запах начавшей цвести вишни.
    На циновках, закрывающих глиняный пол, расположились двое мужчин: немолодой, не отрывающий взгляда от клочка неба, который можно было видеть через входной проём, и вступивший в пору зрелости, в руках которого замерла кисть над узкой бамбуковой дощечкой. 
    Внешний вид обоих выдаёт в них людей, скорее небогатых, но практичных, соблюдающих правила, традиции, старающихся учитывать особенности нежаркого сезона. Ни в прическах, ни в одежде нет и намёка на неряшливость, нужду, случайность.
    Худощаво-скуластые восточные лица, уверенно умиротворённые и собранные, сосредоточены по-разному.
    Брови, ноздри, губы младшего из двоих сквозят нерастраченной энергией и ожиданием, готовым опрокинуться в нетерпение.
    Широкий лоб, щеки, подбородок  немолодого – живая печать полувекового опыта, давно забытых переживаний, оттеняющая покой и глубину взгляда. Не отрывая глаз от неба, как будто прямо из бездонной синевы вычитывая вселенскую мудрость, он говорит размеренно, бесстрастно, с продолжительными паузами.
    Младший наносит на дощечку чёткий орнамент из иероглифов без спешки, успевая обдумать услышанное. 
    – Дао – путь… Но не одна из дорог, а единственный Путь, – неспешно даёт свободу словам немолодой, –  это основа и источник всего… это направление, … и закон, … и свет…  истина…
    Из-под прилежной руки записывающего на поверхность бамбука ложится ровная ритмичная строка.
    – Это легчайшее и тончайшее… прозрачнейшее и тишайшее… невидимое и недоступное пониманию… безграничное и беспорядочное… делает слепца самым прозорливым… смыслы ясными… мир упорядоченным… 
    Так продолжается некоторое время, пока очередная пауза не затянулась.
    Мудрец, вдыхая полными лёгкими весенние запахи, как будто не может налюбоваться небом, как будто вбирает в себя жизнь. Глаза и губы почти не сдерживают переполняющей радости …
    – А может ли одно быть разным, не одним и тем же? – внезапно прорывается наружу интерес записывающего.
    Тени улыбки замолчавшего учителя он не видит и, поглощенный своими мыслями, настроения наставника не ощущает.
    – Вот путь… а вот совсем иное: закон, – ученик нарочно подчёркивает недоумение, – но если путь принять за закон, как вид ограничения и указания цели, то свет может погаснуть, не освещать путь, который останется…
    Учитель не проронил ни звука, продолжая наслаждаться смесью тонкого вишнёвого аромата и всё сильнее голубеющего неба, к которой примешивается движение мысли ученика – достойный результат.
    Ученик смелеет, вакуум тишины вытягивает из него бурлящие в сознании сомнения.
    – Но начало пути, его исток – не сам путь… как жажда справедливости и порядка, источник закона… не сам закон, – голос ученика крепнет, – как же нечто может быть и началом, и продолжением себя самого?
    – Может быть и б;льшим: и границей себя, и завершением, и содержанием... недоступной зрению малостью, пронизывающей всё бытие без остатка, – произносит, как будто, слушает себя со стороны мудрец, – во всяком случае, Дао, может быть всем и есть – всё…
    В голосе учителя нет назидания. Он как будто боится спугнуть что-то важное, почти шепчет.
    – Путь указывает два направления: к началу и к концу, – ищет новые поводы для сомнения ученик.
    Узкие глаза учителя сверкнули, улыбка проступает яснее; он добавляет в тон ученику.
    – … или к бесконечности в одну или в обе стороны…
    Ученик вздрагивает, поймав себя на понимании того, что перестал отличать свои мысли от сказанного вслух, свою речь – от слов учителя, принимая всё это – включая запахи вишни и сохнущей на дощечке туши, яркий небесный свет и слабый свет прозрения – за тугой единый и всё более плотный поток смыслов…
    – И это можно понять? – спрашивает он, с сожалением оставляя ощущение наваждения.
    – Да… Если ты способен мыслить, если умеешь не вращая головой, не поднимая век глядеть в любом направлении… вовне и внутрь, – невозмутимо шепчет учитель, – но если ты сутки и годы напролёт лишь возделываешь рис, не имея привычки и сил оторвать взгляд от своего ничтожного надела, не умея поднять голову к небу, грезишь лишь миской скудной похлебки… А она всегда скудна… Даже если это мастерски приготовленный кусок парной телятины с душистым соусом на серебряном блюде… у бассейна с золотыми рыбами в своём дворце…
    Учитель замолчал, как будто вдруг утомившись.
    – Я это запишу, – ученик потянулся за чистой дощечкой.
    – Не стоит, – остановил его мудрец, – а, впрочем, если тебе это нужно … Это не главное.
    Ученик смотрел в глаза учителя, который, наконец, оторвал взгляд от неба и прямо посмотрел на ученика.
    – Главное, – понять себя, – слова мудреца прозвучали обыденно, – сделать себя счастливым, не причинив зла и неудобства другим… всему живому.
    Учитель снова взглянул на ученика.
    – Вот ты всё о себе понимаешь?
    – Нет, – честно и просто отозвался ученик.
    Учитель еле заметно кивнул и снова спросил:
    – А много не понимаешь?
    Вместо ответа ученик задумался, в глазах его мелькало удивление, недоумение, раздражение.
    Учитель опять кивнул и помог ученику.
    – Можно начинать с простых вопросов… Адресовать их можно не только себе, – подсказал он.
    – Почему я пишу, а вы не пишете, а только говорите? – задал ученик первый пришедший в голову вопрос.
    Учитель усмехнулся.
    – Ты мог бы сам ответить на этот вопрос? – не так легко было понять, спрашивает мудрец или утверждает.
    – Пожалуй, попробовал бы, если вы сочтёте это допустимым, – ученик болезненно поморщился, как будто этот ответ давался ему с трудом.
    Учитель терпеливо ждал.
    – Вы великий и мудрый муж, – поклонился ученик учителю, – вас будут почитать во всём ми…
    – Вряд ли, – с усмешкой перебил молодого пожилой, – в памяти останутся не самые мудрые и справедливые, а те, кто заставил больше и дольше о себе говорить, чьё имя нацарапали на телячьей лопатке, бронзовом кувшине или запечатлели в легенде. Но ответ проще.
    Мудрец дал шанс ученику высказаться, пристально глядя на него.
    Ученику казалось, что собеседник знает всё наперёд: что предстоит увидеть и как поступить в любое из следующих мгновений. Собственное мнение показалось ему бессмысленным.
    – Потому, что у тебя твердая рука, и ты отлично владеешь кистью и понимаешь меня; а у меня рука может дрогнуть… И видишь ты лучше, – как с подростком заговорил мудрец.
    Ученик приподнял и вернул на место брови, но тишины не нарушил.
    – Есть и более важные причины. Ты слышишь меня, отлично понимаешь смыслы имён, о которых я говорю, не упускаешь нить моих рассуждений. А иногда неожиданными вопросами побуждаешь к важным ответам и новым догадкам – опытный собеседник кивнул в подтверждение своих слов, – ты тоже будешь рассуждать…  в своё время.
    – А как скоро настанет моё время? – ученик улыбнулся с шутливой надеждой.
    Мудрец тоже улыбнулся; на этот раз открыто.
    – Трудно сказать определённо. Но жизнь человеческая коротка, а ты уже живёшь. Значит – скоро. Но нужно научиться отдавать всё, что можешь, а брать лишь то, без чего не можешь обойтись… И ещё нужно учиться видеть и понимать. Молодость, возможно, ещё не позволяет тебе стать искусным наблюдателем? Не умеющий наблюдать проживает жизнь мгновенно. Если же вовремя начнёшь рассуждать – может, дольше жить, и не будешь, но каждый день будет долгим, как месяц, и плодотворным…
    – А почему мы сегодня остались наедине? – поинтересовался ученик смелее.
    Учитель, вместо ответа спросил:
    – Что тебе пришло в голову, когда ты записывал услышанное сегодня?
    – Вопросы, догадки…
    – Какие?
    – Вот, Дао… Путь. Значит, можно идти по этому пути в любом направлении?
    Учитель молчит
    – Можно идти от начала вперёд, как все, – крепла мысль ученика, – а можно направиться к истоку.
    – Ты умеешь, вероятно, рассуждать и видеть, – вместо ответа заключил учитель, – и сегодня я отправил других учеников умышленно с незначительными поручениями. Потому, что они не готовы задавать мне такие вопросы.
    – Но они остались без знания… это несправедливо.
    – Ничуть… Никто не останется без знания, но возьмёт из него столько, сколько сможет. А получат это знание они от тебя.
    – А не лучше ли будет, если Вы сами, а не я пер…
    – Не лучше, – прервал, не дослушав собеседник. – меня они слушали бы покорно, и многое проглотили бы даже не пытаясь разжевать и распробовать услышанное… А переварили бы? Одни, кто не запомнит, останутся тёмными; кто запомнит – станут догматиками, а сути, может, не поймёт ни один. Тебе же они будут задавать вопросы, считая тебя всего лишь одним из них. И тебе придётся отвечать, находить объяснения и обосновывать уже СВОЮ позицию…
    – Разве я не один из них?
    – Правильнее было бы спросить: один из нас… Никогда не предавай человеческое окружение, не чурайся его даже тогда, когда оно тебя отринет… по ошибке ли, по невнимательности …. Или в наказание…
    Молодой не проронил ни слова, хотя пауза длилась долго.
    В тишине на порог влетела стайка воробьёв. Они озабоченно повертели маленькими головками, остерегаясь пропустить опасности, выглядывая пищу и, не найдя ничего достойного внимания, вспорхнули к ближайшему дереву или кусту. Но один, особо бойкий, задержался, скакнул внутрь помещения, оценивая расстояние до замерших людей, суетливо оглядел циновку, но покинул помещение с достоинством.
    После ухода бесцеремонного гостя, мудрец, вновь взглянув на небо, заговорил.
    – И я, и ты навсегда останемся одними из нас, но каждый из нас, кем бы он ни был, всегда противостоит всем остальным. Вопрос лишь в том, когда и как… Ответ на него определяет человека героем или ничтожеством, поборником справедливости и добра или злодеем, знаменитостью, на которого все зеваки показывают пальцами, чьё имя повторяется  миллионами уст или безвестным невеждой, лишь глупо повторяющим чужие имена. Возможность стать тем или иным зависит от случая и старания. Но и умение стараться – дело случая, и случай скорее спешит навстречу старанию… Не прекращай стараний, не упускай случай, а распорядись им по законам добродетели. А мне отныне можно будет меньше говорить, и больше времени оставлять на созерцание и размышление.
    Мудрец выпрямился, вслушался в звуки долины… Где-то вдали раздались голоса людей, а вслед за ними послышались шаги нескольких пар ног. Учитель неожиданно упруго и энергично поднялся на ноги. Одновременно он остановил жестом ученика, порывавшегося встать вслед за учителем. Лицо мудреца как будто помолодело. Он улыбался и договорил лёгкой скороговоркой.
    – Любому герою, вождю, мудрецу следует ни на мгновение не забывать что тот безвестный из толпы – его собственное отражение, и брат … И мир у нас один. И все мы – дети Неба, которое и есть…
    Мудрец не договорил.
    – Учитель, мы вернулись, – раздался бодрый голос с порога.
    На пороге толпились вернувшиеся ученики.
    – Я покину вас ненадолго. А слушать вы сегодня будете другого, но одного из нас…