Глава из повести С отцом и без отца

                Звонок, как протрубил, в дверь Лилиной квартиры  ранним утром, часов в 5, после большого семейного празднования  30-й годовщины Победы. По многолетней традиции 9 Мая всегда отмечали  у Лили. Почему-то в этот день всегда была ясная солнечная погода. Сначала все шли смотреть парад, потом подтягивались к Лиле домой. Приезжали семьями двоюродные братья и сестры, приходили мать с отчимом, братец с женой и сыном, подруги, соседи. Места  у Лили за столом  всем хватало. И угощения и выпивки тоже, а то и собой приносили. Пели под аккордеон отчима военные и русские старинные песни. Мама любила «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина», отчим «По диким степям Забайкалья», Лиля – «Хаз Булат молодой, бедна сакля твоя», братец заказывал «Прощай, любимый город»…
 Поздно вечером, после ухода гостей, они с мужем поприбирались, потом, когда дочка уснула, еще поотмечали   праздник - наедине, в белую ночь, с хорошей выпивкой и закуской. И  тут в такую рань – звонок! Лиля, почти неодетая,  побежала открывать. За порогом стоял   мужчина лет 60-ти, худощавый, невысокий, лысоватый.
- Здесь живет … ?  - назвал  он Лилины имя, отчество и фамилию.
- Чо надо? – уже  рвался в дверь  муж с обычным для него  хамством по отношению к чужим, на повышенных тонах. Незнакомец отступил подальше от двери:
-Привет от Николая! - только и сказал он и, взглянув  на возвышающегося  грозного Лилиного муженька,  быстро пошел вниз по лестнице.
 Лиля закрыла дверь, спросонья не успев  среагировать на смысл приветствия, на названное имя.  Опасаясь  очередного скандала  вечно ревнивого  мужа, боясь разбудить дочку, Лиля не побежала за странным гостем, не остановила этого человека, не выяснила, что за Николай передавал  привет. Теперь она не может простить себе  этого.  Всё давние   переживания…
 Еще маленькой, находясь в гостях у многочисленного семейства своего дяди, маминого старшего брата, она услышала от его жены,  что ее, Лилин, папа – ей отчим. Если бы об этом она узнала от них, мамы или папы  (оказывается, не родного!), Лиля, наверно, не стала бы так сильно переживать этот факт, но осознание того, что родители ее обманывают, потрясло тогда  ее детскую душу, она перестала доверять им.  Лиля не сказала  ничего никому, но этот ком рос с каждым новым случаем детских обид: то мама несправедливо обвинит ее  в несовершенной шалости, то отчим упрекнет куском хлеба (времена были суровые, голодные, хотя взрослые и работали с утра до ночи, да мать еще получала пенсию на дочь  за погибшего родного отца Лили);  младшему братику, доставалось, конечно,  больше и тепла,  и ласки, и  лучший кусок тоже. Шестилетняя Лиля любила своего братца, но  явное со стороны взрослых большее внимание к нему мешало ей любить его  по-настоящему. Родителям,  конечно, было  о чем больше переживать: и вечные нехватки, и сложные личные дела  (отчим ради мамы бросил свою семью на Урале, не мог простить себе этого всю жизнь и любил этого своего сыночка за тех брошенных детей), и тяжелые условия жизни в 18-ти метровой комнате многонаселенной коммунальной квартиры, и все сложности  на работе, -  все это,  конечно, не делало их  внимательными к  Лильке.  Хотя мать и переживала за свою сиротку, и ругала отчима  за его нападки на Лилю, но  частенько  она отсылала  ее к разным родственникам, то к дяде, где  та  со  своими  двоюродными  братьями  и сестрами  прочесывала окрестные поля, леса и горы в поисках ягод, грибов, а заодно мальчишки подбирали оставшиеся  кое-где гранаты и патроны (уберег же Господь от беды!);  а  то к тете Мане в родную мамину деревню. Там Лиля  с местными детишками, - часто тоже безотцовщиной, а то и потомками стоявших в деревне немцев, -  в свинарниках и телятниках, с перебегающими  между навозными кучами крысами,  раздобывали  в кладовке жмых, сладенький  и жесткий,  иногда жвачку какую-то смоляную доставали, катались на велосипеде, единственном на всю ораву, а зимой брали розвальни, и с берега  Суйды  скатывались  на них всей ватагой.  И  по  лесу  бродили  без взрослых…  Не раз  терялись они, но на животном каком-то инстинкте  выходили из леса или болота. Как полевая трава, росли они,  дети тех лет. В этом была  хорошая сторона – в смысле закалки характера и организма. Но  и  воспитания особенного не было. Иногда тетка длинными зимними вечерами усаживала Лилю за наклоненный стол, и та, еще совсем малышка, часами катала-перебирала клюкву (вот тебе  воспитание усидчивости!), а летом – проснется Лиля ярким теплым утром от гула за приоткрытой дверью тети Маниной избы, гула  слепней, мух, кудахтанья кур, меканья козочки, гусиного гогота, позавтракает  чаем или цикориевым кофе с хлебом, и отсылает ее тетка на речную отмель драить песком закопченые  кастрюли, - кругом осока,  летают голубые и зеленые стрекозы,  не шелохнутся  в заводи  желтые кувшинки между большими  и  круглыми листьями, белые лилии и кусты солнечных ирисов по берегам, на мелководье шустрят мальки и пескари, рядом колышущаяся лава, по ней можно через речку отправиться на луг, весь  в ромашках и колокольчиках, где танцуют журавли, или  в лес за речкой… Все было гармонично в мире природы, а  вот с людьми  сложнее, - с  той же тетей Маней, оставшейся после войны вдовой с двумя детьми, которая все время ворчала на Лилю,  а девчонка  не понимала, за что; или с матерью тоже, - она, наверное,  от  страшных своих потерь в  жизни  была  такой нервной,  что  все время кричала на Лилю или  на соседок по коммуналке. И они  не оставались в долгу, эти вдовы и матери-одиночки, тоже отводили душу в перепалках, что не мешало всем  собираться на праздники в коридоре, петь, плясать и веселиться от души.  До простых понятий  в отношениях людей, даже  вежливости, Лиле  пришлось потом доходить через ошибки, многие из которых не исправишь. Но  тетя Маня  выучила ее грамоте, и первой  она прочла истрепанную книгу, которую, по словам тети, читал когда-то Лилин отец,  истрепанный томик  Толстого «Война и мир», без конца и начала текста, где слово «мир» написано было через  ”i” и с окончанием на «ъ». Потом Лиля узнала, что такое написание,  с другим «и»  означало и другое содержание слова «мир»,  - имелось в виду «общество», то есть  другой смысл имело  и название романа, -  война и людское сообщество, война и люди, а не война и покой. Но и непереведенные французские фразы, и яти,  и еры не помешали Лиле читать книгу  про девочку Наташу, про мальчика Петю и про многое непонятное Лиле,  и так она приохотилась к чтению, что это стало на долгие годы ее самым большим  увлечением и дало Лиле хорошее знание русского языка, такое знание, что в школе она была среди одноклассников в этом непревзойденной; на одном из экзаменов по русскому она поспорила с экзаменаторами на какую-то грамматическую тему и выиграла спор по решению арбитра – завуча, знатока русской литературы… 
-  Кто это в такую рань  к тебе на пятый этаж после праздника  явился? - опять домогался муж.
- Не знаю. Может, предыдущий жилец этой квартиры…
 Пришлось  доказывать, что это не соперник его. Бесполезно. Разругались,  и послала она опять балбеса своего.  И пошел он в очередной раз к  своим  мамочке с папочкой, поехал к ним на дачу.  Лиля осталась переживать, что отпустила  гостя, не выяснив, от кого привет.
 Всю свою сознательную жизнь она просто жаждала  известий об отце. Ей не хватало  его присутствия, теплоты родного человека;  она страдала, что отчим  не любит ее, чужого ему ребенка,  всегда было видно, что ему дорог только его маленький сын. Лиля,  при всей ее  природной жизнерадостности, была порядочно затравлена таким отношением к себе (отчим, когда Лиля уже стала  взрослой, замужней, почему-то даже  как будто  полюбил ее и старался помочь ей во всем, так что  его сынок стал ревновать  к Лиле),  и поэтому еще, считала Лиля, у нее так не благополучно сложилась личная жизнь.
 Ее муженек был патологически ревнив, и несколько раз своей ревностью чуть не погубил ее.  Как-то, еще в самом начале их  отношений, они  летом, в ее студенчество, отправились в Саяны рабочими  аэрофотолесоустроительной экспедиции.  Им выдали сапоги, ей даже по размеру, маленькие, топоры, буссоль одну на двоих, палатку, и они стали прокладывать просеки и проспекты  и делать все, что положено. Такой грандиозной красоты в природе, как в этом краю, в Красноярской области на западных отрогах Саян,  Лиля еще не видела: березовые рощи, сосновые и  пихтовые леса, горы, реки, ручейки, полные всякой живности, но и -  страшное испытание мошкой, -  она приехала в Ленинград из экспедиции  вся в  болячках от укусов. И вот на очередном  маршруте, он  в который раз уже  оскорбил ее идиотским ревнивым  подозрением.  Лиля, возмутившись, сошла с маршрута, не доделав проспекта, без буссоли, без топора  побежала  одна по тайге к стоянке их отряда. Бежала, видимо, на автопилоте, об опасности не думая, только бурундуки прыскали в стороны и  вспархивали рябчики из кустов, и как будто сторожила ее бег гвардия белых и красных грибов, и украшала  тревожный  путь великолепными  гроздьями   таежная красная и черная смородина,  иногда  издалека ухал филин… Вышла часа через три  к лагерю  чудом, не плутая.  На стоянке был только дежурный с собакой, олененком и лошадью. Она помылась в ручье и пила чай, уже беспокоясь о муже. Он пришел через час; наверно,  он подстраховывал  Лилин побег, потому что это была тайга, где водились и медведи, и вообще дороги по горной тайге небезопасны…Они, конечно, помирились, когда, пообедав, забрались  к вечеру отдыхать  в палатку, под страшный  хохот и уханье филина.
    Много еще  было  у мужа дурацких выходок, но одна была  просто чудовищной, когда Лиля с сотрудниками отправилась по профсоюзной путевке  на экскурсию в Калининград. Их было  трое  женщин и мужчина.  Муж не смог поехать, но пошел  провожать на Балтийский вокзал. Одел почему-то длинное старое пальто.  В метро он  не присаживался, в поезде тоже.  Простился  и быстро  ушел  задолго  до отправления. Поезд  тронулся, а под их вагоном  что-то  заскрежетало, но никто особенно не обратил  внимания, - чай, не Рио де Жанейро! Стали по заведенному обычаю отмечать начало своего отдыха, выпивать, закусывать, -  все шло своим чередом, пока через некоторое время  поезд  не затормозил на полустанке  и простоял очень долго. Потом пошел, уже без скрежета,  и тут  Лиля   вспомнила, что накануне муж сначала уточнял, с кем она едет в Калининград, какая  у них программа,  а потом  почему-то пространно рассуждал об устройстве вагонных колес:  он, правда, учился  тогда  на курсах проводников, ну и что, ей-то  зачем?  Когда  в поезде объявили, что вынужденная остановка была из-за помехи в  колесе под их вагоном от вставленного куда-то туда  металлического  стержня, Лиля ужаснулась невозможности своей догадки: неужели и на это он способен? Что он в своей  дикой фантазии  мог предположить о цели моего путешествия?  Похоже, самое невероятное!  И  он прятал в длинном пальто такой стержень, поэтому и не садился нигде в дороге. Ведь мог сойти с рельсов целый поезд! После приезда домой она не стала ни в чем  его уличать, но потом, после  его очередного припадка ревности, Лиля высказала ему  те давние свои  подозрения, а  он так вяло и снисходительно  возразил, что стала очевидной  его вина в  не совершившейся, слава Богу, катастрофе. 
 Когда  она познакомилась с ним, в гостях у своих друзей, -  он был  молодым, сильным,  этаким романтическим героем, советским  Пер  Гюнтом,  который в поисках «тумана и запаха тайги» объездил и обошел  полстраны.   Лиля  оценила его  еще и за подвиги в койке: муж  был   очень  раскрепощенным, не в пример ей. Хотя она   уже в старших классах   интересовалась мужским полом, но скорее платонически: она нуждалась в обществе мужественных, умных, образованных мужчин,  ей не требовалось от них больше ничего, прямо по Фрейду, - тяга к отцу,  пока она не встретила его, своего будущего мужа.  Откровенной эротичностью он быстро  довел ее до состояния зрелой женщины. Лиля  «втрескалась» в него, и вела себя с ним, как кошка или  крольчиха. По первости, когда он входил в дом, если никого в квартире не было, они бросались друг на друга, падали на пол еще в прихожей и, раздевая друг друга на ходу, продвигались к дивану. Она сравнивала его с Аполлоном Бельведерским, называла его даром божьим, не могла спокойно смотреть на его стройные, чуть кривоватые ноги, обожала его длинные руки,  обцеловывала их  да и  все его стати, даже  потом, когда они  становились все менее идеальными. Муж тоже не оставался в долгу, - ползал за ней на коленях из комнаты в комнату, если она на что-нибудь сердилась, ложился у порога, шутливо запрещая выходить по делам.  Подкупили Лилю и  его  барские замашки с ресторанами, такси, гостиницами в путешествиях, букетами, подарками. Поражала и  такая его особенность, как  великолепная речь, выразительный язык (это при неоконченном техническом вузе!) и просто даже то, что он никогда в общении с другими в ее компании  не сказал  про Лилю в третьем лице, небрежно «она», - нет, - всегда либо по имени, либо «жена»,  либо как-нибудь еще, - нежно или в зависимости от настроения, - «гусик», «попик» и более эротично, иногда с иронией - «наша партия» - за непререкаемый иногда ее тон; даже по телефону -  никогда просто «Привет», обязательно с обращением -  по имени  или еще как,  но  всегда со  вниманием к  присутствию Лили. И  в нем  совершенно нет кокетства! Лиля в себе-то  не любила эту развитую в ней черту, а в мужчинах просто ее не терпела. А он,  видимо, такого высокого о себе мнения, что никогда не старается выглядеть лучше, хотя и любит приодеться. Не гонится за модой ни в одежде, ни в  укладе жизни, не бежит, «задрав штаны»,  за модными увлечениями в литературе, не гоняется за популярными журналами и газетами и провозглашаемыми в них очередными идеями, как некоторые ее знакомые, -  то хиппуют, то в буддизм подаются, или  новыми  музыкальными течениями  бросаются  увлекаться, - нет, муж не старается «быть в курсе», хотя, получается, что  к его мнению  всегда прислушиваются  как раз те друзья, которые вприпрыжку спешат первыми посмотреть, почитать, услышать… Такую самодостаточность  в нем Лиля тоже оценила.   Все это  стало причиной  ее самых пылких  чувств к нему.  Другие ухажеры устраивали  ее похожими на него чертами. Один, уже во времена ее «исканий» замены разбушевавшемуся вконец мужу, помнится, тоже был «речастый»: Лиля с удовольствием рассказывала подругам  о его «перлах», например, он мог  так ее призывать к себе: «Дай мне припасть к твоим  сосцам!».  Подъезжали  и с предложениями материальных благ, но  делали  это чаще всего  так  неуклюже, что, конечно, Лиля их отвергала. Муж был всегда  непревзойденным кавалером во всем, хотя и с ограниченными средствами, ну, а  теперь-то его   карьера  вообще уперлась в должность сторожа Дома офицеров: папочка его устроил,  - вальяжный такой папаша, - тоже, наверно, еще тот самэц был, еще и сейчас, если бы он не был свекром, Лиля бы заинтересовалась им.  От  способностей  и  внешности   мужа оставалось все меньше: через светлые кудри плешь просвечивает, он все дальше раздается в животе и не интересуется, кажется, уже  ничем, кроме телевизора и радио со своим БИБИСИ или «Свободой».  Лиля все с большим   трудом вытаскивала мужа в театр, на выставки, а тем более в путешествия. Но пока он не поглупел.  Зато  ревность расцвела пышным цветом, -  ревнует он даже к подругам, - подслушивает   ее  разговоры по параллельному  телефону в прихожей.  Нет  сил у Лили разойтись  с ним, хотя попытки были, но они  всегда  заканчиваются в пользу мужа: он остается для нее никем непревзойденным. Отец, она думала, будь он здесь, помог бы  и  в  этом разобраться.
   Лиля расшифровывала для себя  слова, понятия, пыталась философствовать, сочинять стихи, благо времени  в  дороге на работу  бывало в избытке, но  путных результатов это все не давало. Работа в библиотечном  коллекторе была формальная, семья не слишком благополучная и впереди никаких особенных надежд.
    Лиля была уверена, что при родном отце у нее  было бы  в  характере  больше  воли, и она  проявилась бы   и в достижении  ее  творческих целей: лучше бы училась  в старших классах и в университете, на филфаке, больше бы старалась потом на журналистской работе или стала бы, на отца глядя, хорошим учителем.   Все друзья и родные считали, что пока  Лиля не реализовала свои возможности.  Да и маму Лилину, свою жену, отец, будь он здесь,  не оставил бы   недоучкой, не ишачила бы она  - раньше на неподъемной  мужской  работе на лесопилке, а теперь на двусменной работе на заводе, -  стала бы или медиком,  или воспитателем в детском саду, или в Доме культуры, что ли,  массовиком-затейником, или растила  бы ораву своих детишек. Конечно, Лиля понимала, что   неизвестно, как сложилась бы жизнь ее  отца после войны: был бы он репрессирован  как изменник Родины, хотя оставался он  в тылу врага по распоряжению властей, или запил бы от всей послевоенной  несправедливости, как мамины братья, или  стал  бы выдающимся общественным деятелем, или, вообще, каким бы человеком он был?
   Она была тогда  чиста перед мужем, хотя всегда  пользовалась  успехом у мужчин – и молодых и не очень, и могла бы, наверно, сделать более разумный выбор, а не за этого параноика выходить…
   И свои  детские шалости с кошками или насекомыми вспоминала: ведь  она   испытывала тогда, в детстве, непонятное удовольствие от вида их мучений  со связанных лапами, а  в более сознательном возрасте ей почему-то нравилось отказывать мальчишкам в дружбе, - такой, с садистским наклоном, был  у нее характер в детстве!  Лиля объясняла это себе издержками своего сиротства,  тоже следами войны в ее жизни.
  А этот ненормальный, ее муж, сегодня лишил ее, может быть, весточки  об отце! Она всегда жадно расспрашивала всех знавших отца, искала его подписи на фотографиях и находила – даже почерки у них были с отцом похожи, -  без наклона, с завитушками.  Однажды Лиля  просто  чудесным образом прозорливо «узнала» в малышке, ехавшей с мамашей в метро, свою двоюродную племянницу, дочку родного дяди Славы, отцовского брата, очень похожего на отца, как сказала ей мать; она и самого-то Славу видела до этого  очень давно!  Узнала, подошла, дальше поехали вместе, стали чаще с дядей общаться.
 В почти маниакальной  жажде известий об отце  Лиля теперь, конечно, решила:  «Это был человек от отца!  А (сумасшедшая мысль!) вдруг это был он сам, отец, чудом выживший, неизвестно где проживавший и почему-то (почему?) не объявлявшийся все эти годы? Но не призрак  же это, рожденный ее волнением от праздника?  Вон и муж свидетель странного визита! Отец  ведь  мог спастись из плена, оказаться за границей, не объявлять о себе родным, оберегая их: времена-то были какие, и теперь-то не все скажешь! Отец мог узнать об измене жены и от обиды не объявляться.  Но почему тогда он нашел меня, дочку,  которую он  не знал, а не маму?  Или она  еще  чего-то  мне не договаривает?».  С матерью было невозможно говорить на эту тему, сразу прорывалась река слез.
   Лиля перебирала  свои воспоминания и о родине  отца и все  реальнее представляла  себе его, которого никогда не видела, и все сердилась на себя за слабохарактерность, что отпустила раннего  гостя.
    Будто под влиянием ее переживаний по поводу странного визита,  через неделю Лиля  получила  по почте письмо с приглашением  приехать вместе с дочерью и мамой в ближайшую субботу в гости к ребятам из отряда «красных следопытов» сельской школы, где учил ее  отец, на продолжение  празднования 30-летия Победы. Конечно, они поехали и получили в дар альбом с перепечаткой дневников
отца. Скрупулезно  указаны были на развороте   задание, цель, адресаты альбома, Лилина мама с дочерью, и исполнители его -  отряд  Красных следопытов,  и  все их взрослые помощники - из числа знавших Николая Ивановича, его учеников в том числе. Одна из них, теперь уже взрослый человек, вспоминала: «…Роста среднего, светловолосый, голубоглазый, близорукий, но очков не носил. Я всегда с большим вниманием слушала его уроки, особенно литературу. Помню, не раз мои сочинения Николай Иванович читал перед классом. Большая любовь к литературе, которую сумел развить во мне наш учитель, в дальнейшем сказалась на выборе профессии, я стала работать заведующей сельской библиотекой».Праздник был  трогательным. Для Лили это стало  неким ответом свыше на ее давние вопросы об отце.  Детишки  из 6-б класса  деревенской школы, где   когда-то ее отец учил детей быть мыслящими и активными людьми, вручили Лиле с мамой этот  альбом. «Салют, Победа!» - было написано от руки на его обложке   и нарисованы   символические  незабудки  Наконец он перед Лилей,  бесценный для нее документ, перепечатанный чужими руками, - укором  всем,  кто  этой чертовой войной надолго  погасил  солнце  над Россией. Ребятки, оформившие и подарившие Лиле с мамой  этот альбом,  написали в эпиграфе:
- И пусть в тридцатую весну
  народы слышат наше слово
 там, где добили мы войну,
 мы не дадим родиться новой!
 "…Великим достижением было бы, если бы люди сумели уничтожить оружие, убивающее человека, и это в тысячу раз сделало бы людей ближе к человеку! - пишет отец в дневнике.(Лиля , 31-летняя дочка 25-летнего мечтателя-подпольщика, улыбалась сквозь слезы его наивности и сравнивала со своими размышлениями на тему войны, в причинах которой она видела  прежде всего власть денег! Вот с чем бы она поборолась вместе с единомышленниками, -   еще  одна утопистка!). -  А я в немецкой неволе могу только радоваться, восхищаться тем, что сделано. Плохой я помощник своей Родине. За мои мизерные дела наши могут не пощадить меня. Слезы не раз подступали. Но радостью переполняется сердце за милых наших русских братьев, которые такую многомиллионную орду сдерживают.
Великое будущее России теперь сбывается на глазах. Душа хочет обнять, расцеловать всех тех людей, которые дерутся за правое дело. Глаза хотят увидеть великий пир советских людей во всей необъятности его характера в веселии, в гульбе после всех этих чудовищных боев. Уши хотят услышать песню «Широка страна моя родная. Много в ней лесов, полей и рек…». И нельзя…».
  Справедливые и вещие слова отца, отчет о проделанных им с товарищами партизанских  делах  и просто конкретные детали его  бытия в войну Лиля находила, как драгоценности. Были в дневнике  воспоминания - характеристики: «Одна старушка, скрывавшаяся в лесу в начале войны, говорила: « Неужели лакействовать придется русским людям? Неужели опять начинаются времена, когда простые люди будут подчищать грязь за господами, раньше за своими, а теперь за немецкими? Встал простой человек на ноги, стал человеком, а теперь снова лакеем должен быть? Не допустит этого наш народ!».  Мать Лили  получила  извещение, и 18 лет на  Лилю приходила пенсия за  отца..
 Потом  Лиля не раз принимала в городе,  у себя дома,  своих юных  друзей из  школы. Прошло  время.  Дети окончили школу, разлетелись. От дружбы остались светлые  воспоминания и альбом.  С одной из  тех своих юных  подружек Лиля  переписывалась и  сообщала ей, что после получения дневника отца   ощущала себя  обретшей  незримое  покровительство: отныне из самых затруднительных  положений ее  семью   будто  выводит  их  с отцом  Троица – вера, надежда и любовь. Вот и муж  стал меньше подозревать ее  во всех грехах, и   они договорились с ним  посоветоваться еще с психологом, - авось, поможет ему  совсем побороть  дурные мысли: на покровительство надейся, да сам не плошай!

 
Лахти. Финляндия.