По кругу

Со временем я бы выучила: человек решил уйти от тебя – не вставай на его пути. Надевай походную одежду, завязывай шнурки башмаков, повернись спиной к нему и иди. И дальше по удаляющейся дороге, навстречу ветру, и не оборачивайся. Проходи скалы, минуй входы в змеиные пещеры и остановись, только когда дойдешь до колодца. Не пытайся читать знаки, насильно противостоять происходящему и позволь образам погрузиться в небытие. Ибо, когда придет определенный день, все вернется на круги своя. И ты – по прошествии многих лет – уже не та, что была, всматриваешься в себя, как чужая, и знаешь теперь с поразительной мудростью все трудные ответы. И лишь время, дышащее тебе в затылок, смеется: будет то, что уже было. Слишком поздно спасать себя от себя самой.
Однако же, когда Амос собирал свои вещи, его лицо было непроницаемым, а руки методично и аккуратно складывали все в его старый армейский рюкзак. Я была слишком молода и тут же выплакала столько слез, сколько после этого у меня уже никогда не было. Сначала потихоньку, еле слышно подвывая, а потом – в голос, рыдая, в то время как он застегивал пряжки на ремнях. И тогда я начала говорить шепотом, в удивлении, словно спрашивая самоё себя. Потом громко и напротив его сжатых губ слова начали буквально с силой извергаться из меня.
- Объясни мне. Ведь я заслужила объяснение! – кричала я ему, не думая о прислушивающихся ушах в соседних комнатах студенческого общежития.
- Объясни себе сама, - бросил он, снимая последние свои книги с полки этажерки и втискивая их в сумку на длинном ремешке, которую я подарила ему 4 года назад в день его рождения с моей первой зарплаты.
И еще в тот же вечер и в дни, приходившие в течение месяцев после него, я совершала поступки, которые моя гордость не простила мне. Люди, знавшие меня, думали, что я сошла с ума, а я сама, студентка, изучающая философию и литературу, открыла в себе новые ощущения – любопытство и страх одновременно. В тот вечер я встала перед ним, спиной к двери, и пыталась преградить ему дорогу, и тянула его за руки назад, оказавшись за его спиной, и кричала с лестничной клетки вниз, в спиральный провал между лестничными маршами. Когда эхо его голоса, произнесшего: «Ты хотела независимости – получай ее», умолкло, - я открыла окно и окликнула его по имени в падающий дождь, под грохот грома. И не чувствовала, как мои волосы намокают.
Потом я стучалась в двери его друзей, подстерегала его за рядом кустов гибискуса напротив лаборатории в здании точных наук, связалась по телефону с его профессором, поехала в Нагарию навестить его вдового отца, пока один из его друзей не сказал мне по телефону: «Хватит уже, Нира. Тебе это не идет. Ты выставляешь себя на посмешище», - и я испугалась, как человек, который внезапно очутился в чужой комнате.
Потом пришли короткие встречи и уклончивые объяснения, и даже неловкая попытка примирения. Но во мне уже недоставало той части меня, которая осталась возле окна напротив его удаляющейся спины.

Встретив в толпе, я бы не узнала тебя. Слегка согнутая спина, как у заключенного после избиения, которого я видела вчера в фильме. Ты выглядишь, как будто что-то потерял при входе, как совершенно посторонний человек. Неужели ты именно тот человек, который взял свой рюкзак и ушел?
- Нира?
- Здравствуй, Амос.
Готовясь к встрече, я пыталась вспомнить, что из моей одежды тебе нравилось. Та одежда уже не в моде. Я надела серый костюм. Ты не любил серый цвет, я помнила. Ты окидываешь меня странным взглядом. У меня уже пропал тайный языковый код, с помощью которого я расшифровывала твой взгляд.  Знакомое пожатие твоей руки, и во мне просыпается что-то угасшее. Удивительное дело: мое сердце спешит забыть, больше чем мое тело.
- Прости за опоздание. Я немного запутался в улицах. Здесь все так изменилось. Я не был в этих местах, по меньшей мере, лет пять.
Твой голос заметно изменился, усталый, как у побежденного человека. Так же мне показалось по телефону, когда ты позвонил. Ты смущен. Я тоже. И все-таки, словно что-то внутри меня знало все эти годы, что будет именно так. Как будто мы повторяем странную церемонию, ту, что уже была.
- Все в порядке. Я не тороплюсь.
Свой голос я тоже воспринимаю, как чужой. Может, та женщина, которую я тогда не знала, которую я успокаивала внутри себя, как мать, убаюкивающая  ребенка, что кричала и стремилась к тебе, та, что звонила той ночью твоим друзьям – снова возродилась во мне, как подвергшийся гипнозу человек улавливает знак пробуждения.
- Ты прекрасно выглядишь.
- Спасибо.
Ты выглядишь ужасно. Что с тобой сделали промелькнувшие годы? Глаза потускнели, поблекли, а дерзость ушла с твоего лица.
- Прошло много лет.
- Да, не будем уточнять, сколько.
Не поговорить ли нам о той ночи? Ты, вероятно, станешь возражать, из вежливости. Скажу тебе одну вещь: я уже давно не та девушка, которая оплакивала твою удаляющуюся спину. И все-таки при виде тебя во мне просыпается прежний гнев.
-Ты очень хорошо выглядишь, - повторяет он.
- Еще раз спасибо.
У тебя растерянный вид. Странное дело, я редко видела тебя растерянным и лишь в обществе твоего отца или твоего профессора. Как-то раз ты случайно заметил меня перед библиотекой и представил своему профессору. Тем вечером ты выговаривал мне, что у меня были растрепанные волосы и мятая блузка. Сказал, что стыдился меня, и я обиделась. Ты что-нибудь помнишь?
- Немного странно снова быть здесь.
- Да.
Деревянные панели отполированы до блеска, как и раньше, но сами стены смотрятся по-другому, и столы тоже. Официанта-венгра сменили ловкие девушки. Здесь мы обычно отмечали сдачу экзаменов. Я не приходила сюда с того последнего раза с тобой здесь. Проходя мимо, никогда не заглядывала внутрь. Боялась: вдруг увижу смеющихся и протискивающихся в угол парня и девушку. Их пальцы обхватывают высокие кружки с какао. Только их колени под столом касаются.
- Ну, и как дела?
- Спасибо, прекрасно.
Ты думал, я скажу что-то другое? Решительно прекрасно.
- Я слышал, что ты вышла замуж. Поздравлять немного поздновато.
- Спасибо.
Пять лет я ждала тебя. Терпеливо поддерживала тесную связь с каждым, кто, как мне казалось, мог знать о тебе. Мне известно, что ты женат на высокой, сухопарой англичанке с редкими волосами. У тебя трое детей. Дана – уже армейский офицер. Даниэль готовится к последним экзаменам. А Шломит, по моим расчетам, лет 10. Когда я узнала о рождении твоего сына, я плакала. Годы я хотела ребенка от тебя. Поженимся, когда родится, обыкновенно отвечали мы спрашивающим,
- А дети?
- Сын и дочь.
По утрам я просыпалась и сразу термометр в рот. Каждый месяц приносила гинекологу температурную кривую. Наконец, мы были осчастливлены: температура на удивление подскочила. «Нет никакого сомнения – овуляция», – сказал мне врач по телефону, когда я не могла скрыть радости и позвонила утром ему домой. А потом прояснилось: ангина.
- Кто рассказал тебе, что я вышла замуж?
- Ярон Эпштейн. Какое-то время мы работали вместе над проблемой расщепления клеток у пожилых людей. Это было частью моей диссертационной работы.
- Да, он бывал у меня. Когда ты защитил диссертацию?
Мы ведем пустой разговор, как двое чужих друг другу, вежливых людей.
- Через семь лет после того.
- Ты имеешь в виду после той ночи? Да?
- Да. В Англии.
Я в курсе. Твоя жена-англичанка повлияла на твое решение поехать в ее родной город и на все годы твоей учебы взяла на себя материальные заботы. Ты удивишься, но и это я знаю. В те 4 года, что ты отсутствовал, я не знала о тебе почти ничего, кроме сообщения о теме твоей диссертации, опубликованного в профессиональной газете.
- Теперь ты в Хайфе?
- Да.  Научная работа.
- Ты всегда хотел заниматься этим. 
В Пурим нашей второй годовщины мы оба переоделись в костюмы профессоров. Надели мантии, которые мы выкроили из штор, служивших моей маме для затемнения  во время войны в Синае, надели на головы плоские картонные конфедератки, разлили вино для субботнего благословения по чайным стаканам и, подняв руки, чокнулись ими. А потом присудили друг другу научные степени, задыхаясь от душившего нас смеха, и бросились на подушки с такой силой, что одна из них лопнула, и маленькие перья порхали вокруг нас. Ты сказал: «Поздравляю, с рождением! Хотите погулять в большом мире, милые малыши?» - собрал все перышки до единого, разложил их в один ряд на столе и возил их туда-сюда большим пальцем ноги, а я каталась по арабскому ковру на полу, стеная от смеха. Наверное, мы уже были пьяными.
- Как я понимаю, ты сейчас в Тель-Авиве. Я читал, что ты получила награду.
- Да?
- Да. Хотел позвонить тебе и поздравить. Все-таки я находился там в начале пути, если можно так сказать…»
- А почему же не позвонил?
Внезапно я заметила насколько я решительнее тебя. Когда у тебя появилась эта вялость? У тебя, который всегда был так тверд и решителен.
- Подумал… прошло много времени. У тебя теперь новая жизнь.
- И у людей с новой жизнью тоже есть воспоминания.
Ты думал, что я забуду ту ночь? Даже в эти минуты во мне все еще шевелится обида, словно живое существо. Я стояла у окна, и дождь омывал мое лицо, и я звала тебя в темноте. Потом люди из дома напротив рассказывали мне, что слышали мои крики – а ты не обернулся.
- Это правда. По дороге сюда я вдруг вспомнил комнату в общежитии. Ту комнату.
Я знаю, о чем ты думаешь. Там был полный бардак, особенно во время экзаменов. Липкие кружки в раковине, крошки на кухонном столе, кучи одежды, набросанной на стулья, и сухая земля в горшках с увядшими цветами. Спустя какое-то время, когда меня спрашивали, я, смеясь, отвечала: «Он ушел, потому что я не поливала цветы». Временами я верю, что так оно и было на самом деле.
- Да, а я сегодня живу прямо-таки возле общежития. Иногда, проходя мимо, я вижу там молодых людей.
Месяц назад я шла там и вдруг испугалась: там стояла девушка с длинными волосами и поливала цветок на подоконнике, проверив сначала пальцем, сухая ли земля в горшке. Внезапно мне показалось, что она это я. Стою уже двадцать три года и с усилием вытаскиваю листья из комьев земли на подоконнике.
- Ты живешь в Рамат-Авиве?
- Да.
Если бы ты видел, как чисто в моем доме и как цветут растения в горшках на всех моих подоконниках! Годы после твоего ухода исправили меня. Каждое утро перед уходом я убираю комнату и кладу ключ в условленное место: может, ты придешь.
- Ты, наверняка, спрашиваешь себя, с чего это вдруг я решил позвонить тебе после стольких лет молчания.
- Сказать по правде, да.
Что-то в звуках твоего голоса напомнило мне твою прежнюю прямоту, потрясшую меня  до глубины души, как слабое эхо прошлого.
- Это связано с твоей профессией.
- С моей профессией?
- Да. Еще месяц назад я не знал, что ты врач. Когда упомянули твое имя, я был уверен, что это кто-то другой с таким же именем. Ты не изменила его.
- Когда я вышла замуж, мое имя уже было известно в медицинских научных кругах.
- Сказали профессор. Тогда я вспомнил, что кто-то действительно рассказал мне уже давно, что ты перешла на медицинский факультет, и я еще удивился тогда.
- Ты ведь сказал, что читал о награде.
Я уже не так наивна, видишь?               
       - Я подумал, что за литературную работу. Ты никогда не говорила о медицине.
- Я мечтала об этом.
И говорила тоже, но тогда ты уже прислушивался к другим голосам. Через три месяца после того я записалась в медицинскую школу. Все свои тетради я выбросила в мусорную корзинку. Даже не сожгла, как героиня рассказа. Зашвырнула меж объеденных кукурузных початков и апельсиновой кожурой, как ребенок, выбрасывающий игрушки, из которых вырос.
- И все стихи, которые ты писала в сумасшедшие ночные и предрассветные часы?
- Я давно покончила с этим.
Иногда приходят в голову отдельные строчки, возникают сами по себе, словно при замедленном прокручивании кинопленки с фильмом, и в нем животное встает, поднимая облако пыли. Потом его образ очерчивается яснее: спина, рога, ребра, копыта. Я встаю перед ним с кнутом, заставляю его снова лечь: копыта, ребра, рога, спина. Укрываю его толстым слоем пыли.
- И обратилась к совершенно другой области – медицине.
- Да. К абсолютно другой.
 И об этом я уже говорила. Что ты все-таки помнишь?
- Ты начал говорить, что хотел увидеть меня в связи с моей профессией.
- Да… Это касается моей дочери.
Итак, вот в чем дело: ты нуждаешься в моей помощи. Сладостное чувство разрастается внутри меня, и это ощущение ново и чуждо и вместе с тем так знакомо и ожидаемо, как то, что ждало втайне слишком много времени.
- Сколько ей лет?
- Двенадцать.
Значит, Шломит. Уже двенадцать? В сущности, верно. Когда я узнала о ее рождении, я сама была беременна.
- Так что же относительно твоей дочери?
- Уже в течение некоторого времени она беспокоит нас…
- Почему она вызывает у тебя беспокойство?
Здесь говори со мной, используя единственное число. В этом месте все уже отличается от того, что было когда-то, но мы, ты и я, снова за одним столом, и в наших ладонях чашки.
- Это началось примерно в то время, когда ей было десять лет, два года назад. Началось с частого моргания. Через несколько месяцев, когда тик усилился, мы обратились к специалисту-аллергологу, который объяснил, что это может быть вызвано чувствительностью к цветению различных растений. Но спустя еще год вдобавок к этому появились подергивания рта и рук. А потом, сразу же вслед за этим проявились и другие отклонения…
Это выражение на твоем лице я видела уже тысячи раз у обращавшихся ко мне людей: затуманившиеся глаза, вытягивающиеся лица, постукивание пальцами, сопровождающее слова. Но тебя я все время вижу со спины. Две женщины сидят здесь, напротив тебя. Одна помнит то, что было; вторая знает, что будет. Ты описываешь мне развитие симптомов у твоей девочки, как будто прочитал описание болезни в одной из моих книг: трясение головы, подергивание рта, произнесение звуков – покашливание, лаянье, хрипы и, наконец, слова, большинство из которых – это ругательства. Ходьба по кругам, прыжки и подгибание колена. Мысленно я вижу, как ты смотришь на нее во время еды и вдруг обращаешь внимание на подергивание век, вращение глаз, дрожание губ. Пока ты еще не обеспокоен. Ты думаешь про себя, что девочка переутомлена, а ты в последнее время не следил, достаточно ли она спит ночью. Потом появляются звуки. Ты слышишь из-за двери издаваемые ею звуки лая, цоканья языком, хрипы, внезапные вскрики. Ты ощущаешь какую-то обеспокоенность, гонишь от себя дурные мысли подходящей догадкой: она готовит представление, такая талантливая девочка.
Но ее учительница, пригласившая тебя на беседу, растеряна. Описывает тебе поведение дочери на уроках: девочка повторяет один и тот же вопрос несколько раз, смешит детей в классе странными гримасами, издает необычные звуки. Вчера сунула голову на полку под столом и начала лаять. Ее одноклассники сначала смеялись, в восторге от нового развлечения, но некоторые из них уже почувствовали, что это вовсе не обычное озорство. Соседка по парте расплакалась и убежала со своего места. Консультант по психологии тоже растеряна. Направляет вас к психологу, объясняет, что в этом случае необходимо заключение специалиста. Ты напуган рассказом, но по дороге домой усилием воли заставляешь себя успокоиться, полагаешь, что они неправильно оценивают ситуацию. И все же ночью ты не можешь заснуть, встаешь с кровати и идешь к ней. Девочка спокойно спит с умиротворенным лицом, дыханье тихое. Ты все еще не понимаешь: эти явления исчезают во время сна. На какое-то время ты успокаиваешься.
По-видимому, я задала тебе вопрос, поскольку ты отвечаешь:
- Да, в семье мы всегда говорили, что она была моей дочерью.
Неужели я спросила тебя, очень ли ты ЛЮБИЛ ее? Случайно ли мы используем прошедшее время? Твоя девочка, которая БЫЛА, ее еще нет, ты понял? Мы все продвигаемся к краю пропасти, и она только опередила тебя.
Итак, ты на какое-то время успокаиваешься. До тех пор, пока ты, глядя на нее из окна, не наблюдаешь, как она играет одна в саду. Она повторяет свои движения, как на странной церемонии: два шага вперед, два – назад, полный обход по большому кругу, два сгибания колена, на мгновение встает, распрямившись, поворот к солнцу, глаза закрыты. И снова: два шага вперед, два – назад, отмеренная ходьба по кругу. Ты испуган. Все еще пытаешься обманывать себя: это отрывок из того представления, которое она готовит, твоя одаренная девочка. Однако же какая-то часть тебя уже чувствует: она все больше удаляется от тебя, твои усилия удержать ее уже не могут справиться с новой тяжестью. Ты начинаешь спрашивать врачей. Они направляют тебя от одного специалиста к другому. И ты слышишь жуткое сочетание двух слов: душевная болезнь. И вот тогда тебе назвали мое имя. Ты колеблешься. Между нами стоят пролетевшие годы и несколько воспоминаний. Но гримасы на лице твоей красавицы-дочери усиливаются. Вечером ты прислушиваешься к ней из-за двери. Она беседует сама с собой двумя голосами. Ты взволнован, набираешь номер моего телефона, лежащий уже в течение двух недель в твоем кармане. Ты спрашиваешь, можно ли со мной увидеться.
Что-то новое рождается и нарастает внутри меня по отношению к тебе, мой бывший возлюбленный. Что-то от ноток жалости, которую я знала в другом месте. Сейчас я замечаю: во всем, что было между нами – во всем бушевала буря. И эта нежная тишина боли, плывущая от меня к тебе – это во мне ново по отношению к тебе. Я тихо задаю вопросы специалиста; ты отвечаешь шепотом. Наши головы рядом; мы, как два человека, связанные тайной.
- Она подражает движениям губ разговаривающих с ней людей?
- Да.
- И повторяет одно слово несколько раз?
- Да.
- Заикается иногда?
- Да.
- Произносит грубые слова, которых не говорила раньше?
- Да.
- Она может управлять гримасами в течение нескольких минут, верно?
- Да. Она пытается сделать это.
Ты смотришь на меня с удивлением. Тебе легче. Как будто для тебя разрешилась многодневная загадка. Ты все еще не знаешь, что тебя ожидает. Пришла твоя очередь спрашивать.
- Это твоя профессиональная область?
- Да. Моя область – душевные болезни подросткового возраста.
- И ты знаешь, что это за болезнь?
- Думаю, да, но девочку нужно посмотреть. Если это та болезнь, о которой я думаю, она очень редкая и появляется, главным образом, у мальчиков, а не у девочек.
- Ее можно вылечить?
- Иногда она исчезает сама по себе, всегда перед наступлением тринадцатилетнего возраста. В большинстве же случаев это болезнь, которая отступает на какое-то время, но продолжается всю жизнь.
- Она наследственная?
- Нет, вовсе нет.
- И чем она вызвана?
- Неизвестно.
- Как она называется?
- Синдром Жиля де ла Туретта.
- Как?
- Синдром Жиля де ла Туретта. По имени француза, который описал ее.
- Позволь спросить… Возможно ли, что ты ошибаешься?
- Возможно. Девочку нужно обследовать.
- Ты сможешь посмотреть ее?
- Да.
- Когда?
- Я освобожусь для этого в любое время. Да хотя бы завтра.

Я снова вижу тебя со спины, удаляющегося по тротуару, что напротив, омываемого зеленым светом неоновых фонарей. Твое имя уже прочно стоит в моем горле, со знакомой силой его звучания: Амос, Амос. Ты внезапно останавливаешься. Достаешь монеты из кармана брюк, пересчитываешь их на ладони пальцами другой руки. Услышал ли ты свое имя в моем горле? Зеленый неоновый свет сменяется красным и делает твою одежду удивительно темной. Одна монета выпала из твоей руки, и ты наклоняешься к тротуару и выглядишь при этом как глубокий старик. Поднимаешь свои деньги, подходишь к фонарю, возвращающему тебе цвета, и исчезаешь за краем моего окна, как актер, выходящий за границы объектива фотоаппарата. Молодая женщина, которая во мне, идет в твою сторону. Если ты протянешь ей руку, она погладит твою дрожащую ладонь, твои побелевшие волосы,  горестные складки на твоем бледном лице. Я не открою ей, что ты уже не тот человек, которого я любила, и не тот человек, что ушел. Ты другой человек, и лишь твоя спина похожа. Как двое разных актеров, надевших одну маску и идущих по окончании спектакля каждый своей дорогой.
Завтра ты поставишь передо мной твою дочь, которую любил. А я все еще преследуема той ночью, тень которой мы не развеяли, той ночью, когда я преградила своим телом дорогу к двери перед твоим уходом. Однако же тогда мне не дано было знать то, что узнала бы через некоторое время: все двигается по кругу. И будет, что было. Не тяни руку ко времени – оно не остановится. И не пытайся насильно изменить происходящее – в подобных войнах не бывает победителей. И позволь человеку уйти – его дорога зовет его, он сам не знает куда. И всегда вернется.