15. руководящие кадры

«Прошёл огонь, воду и медные трубы», – говорят о бывалом, повидавшем жизнь человеке. Не каждому дано познать, каково оно, испытание славой, признанием, возвышением над другими, и уж совсем немногие искренне могут сказать, что прошли это испытание достойно.
Душевный дискомфорт, охвативший новоиспеченного начальника кооперативного цеха перед приходом новых людей, не отпустил его и позже.
Из приведённых Севой рабочих двое были маститыми столярами, в нагрузку с молодым парнем, станочником. Пана испытывал жуткую неловкость, в том, как они смотрели, как пригибались, когда он говорил, как подчёркнуто быстро бросались выполнять то или иное распоряжение, в конце концов, как люди, увенчанные густой сединой, обращались к нему, пацану, по имени-отчеству! Для Паны это было невыносимо.
Зато Лешенька носился бодрый и счастливый.
Спасением Паны стал молодой станочник Женька, он был единственным, с кем тот мог общаться без угрызений совести. К тому же оказалось, их новый станочник деревообрабатывающие станки впервые в жизни видит, так как по специальности токарь-фрезеровщик по металлу. С ним и занялся Пана фрезерами, а Лёшенька со столярами начали заготовку деталей для первой партии столов.
Женька был очень толковым, да и переучиваться ему труда не составляло. Очень скоро он стал незаменимым, и Пана наконец имел думающего помощника. Увлекшись с Женькой, он упустил заготовку деталей, ведущуюся под руководством его «главного специалиста», и скоро об этом пожалел.
–Ты охренел, Лёшенька?! – на весь цех орал Пана. – Пять миллиметров разница в размерах! Пять! Да за миллиметр в училище двойку ставили, а за два мастер в журнале ноль рисовал! Три десятых должно быть! Три десятых! Господи! И послал же Ты мне «главного специалиста»! Да если бы я знал! Да неужто не таскал бы этого идиота за шиворот, чтобы он ПТУ хоть на тройку закончил?! – молил Пана над угробленной партией деталей.
На самом деле его взбесил не Лёшенька, а те маститые столяра, на которых он его с чистым сердцем оставил. Этих-то чему-то учили?! Ну а Лёшенька?! Ну что с него взять?!
О срыве начала цикла пришлось докладывать Севе.
Как и все прочие, этот вопрос решился уже на следующий день. Просто, придя в цех, Пана не увидел тех «маститых столяров», вместо них сидели другие, еще более пожилые люди. У него не было желания с ними общаться. Единственное, что он мог для них сделать, это лично контролировать заготовку. И это раздражало, так как и без того дел было по горло. Кроме недоделанных цулаг и вайм, что он как-то надеялся спихнуть на Женьку, ему необходимо было определиться хотя бы с количеством рабочих мест. Для этого требовалось рассчитать партии деталей, представить расположение и движение штабелей, последовательность и продолжительность работы на станках, увязать всё с работой сушильной камеры, периодом отделки и интересами первой смены «Гидрохима».
Хотел он того или нет, его шахматная партия с цехом продолжалась.
Только теперь на нём висел ещё и производственный процесс, вплоть до настройки станков.
Новых маститых столяров тоже уволили.
Пьяными на фрезер он их не пустил. И вообще попросил Севу больше не брать на работу людей с дипломом «столяра».
– Не знаю, чему их там учили, мне лучше работать с металлистами, – пояснил он.
Когда газетные разделы «ищу работу» измеряются разворотами, а «предлагаю работу» не переваливают и столбец, такое пожелание удовлетворить не сложно.
Появились новые люди. Они появлялись и исчезали, их становилось всё больше и больше. Он привыкал не запоминать лиц, кадры были делом Севы. Откуда приходили, куда уходили эти люди, Паны не касалось.
Когда он рассчитал производственный цикл, всех рабочих перевели на сдельщину. Оклады остались лишь у него и Лёшеньки.
Женьке пробить оклад не удалось.
– У нас и так уже есть главный специалист! Зачем нам еще один?! – недоумевал Макс.
Единственное, что удалось Пане, это пробить должность бригадира с надбавкой. Но отрабатывать зарплату Женька должен был у станка не разгибаясь, целый день, и Пана практически лишился своего помощника.
Лёшенька с головой ушёл в руководящую работу.
Их отношения быстро испортились.
– Да где ты был, когда я балясины точил?! Забыл, как за рубильник прятался?! – орал Лёшенька в ответ на наезды Паны.
Пана с тоской глядел, как коверкает организационная деятельность, в общем-то, неплохого трудягу-парня. Хуже всего было то, что Лёшенька теперь всерьёз считал себя «главным специалистом», у него на всё складывалось свое мнение, которое он уже не стеснялся высказывать.
– Не думал бы ты, Лёшенька, – просил его Пана по-дружески. – Тебе это вредно.
– Когда ты прекратишь так меня называть?! – рычал в ответ Лёшенька. – Я же тебя Паной больше не называю?! Надо же понимать! Я с людьми работаю!
Впрочем, даже Пана не мог не признать успехов Лёшеньки. Тот метался по цеху, карая и милуя, раскручивая эту производственную машину. И новое финское покрытие для столов осваивалось уже под руководством его «главного специалиста».
– Надо же! – удивлялся, разглядывая прилично покрашенный стол Пана. – А ведь и без мозгов можно руководить?! Пожалуй, без мозгов оно даже и лучше…
Он уже без сарказма отмахивался от текущих производственных проблем фразой: «По этому вопросу у нас есть главный специалист!»
И с улыбкой вспоминал их подвиги у токарного, иногда ему даже хотелось, чтобы опять вылетела балясина, просто посмотреть на кипучую «организационную деятельность» Лёшеньки.
– Он тут, наверное, пол-цеха поувольняет!
Но послушные балясины мирно вращались, гудели валы фуганков и фрезеров, производство двигалось по просчитанному им циклу.
А он всё реже появлялся на работе.
Драконовская дисциплина, установленная Севой для наёмных рабочих, на него не распространялась. Лишь Лёшеньку бесило, что все вопросы Макс по-прежнему предпочитал обсуждать только с Паной.
К прочим прелестям свалившейся на Пану руководящей работы относились функции по поддержанию мира и взаимопонимания кооператоров с трудящимися «Гидрохима».
Со сдачей их цеха в аренду Гидрохимовский пролетариат очутился в двойственном положении, меж двух предприятий, двух начальств, двух разных производств, принципов и в полной мере, между двух систем.
Нужно быть Паной с его дипломатическим талантом, чтобы понять, почему на столь зыбкой почве не полыхнуло ни одного конфликта. И чего это ему стоило!
Надо сказать, гидрохимовские мужики относились с своим кооператорам нежно. С появлением кооператива их статус повысился. Лишь они могли по-хозяйски исследовать и оценивать деятельность кооператоров, они же стали главными поставщиками всех свежих новостей, столь интригующих весь институт.
Кроме того, никто, кроме рабочих столярного цеха, не мог так наглядно, воочию видеть разницу складывающихся здесь производственных отношений и подходов, не имел такого выбора. И если производственная деятельность кооператоров вызывала в их экспертном сообществе скорее одобрение, то на складывающиеся производственные отношения те поглядывали свысока. Никто из них не спешил менять гордый статус «сотрудника НИИ Гидрохим» на не столь очевидные выгоды кооперативного сдельного рабства.
Внешне казалось, что между производствами царила полная идиллия. Хоть рабочим Гидрохима и приходилось теперь протискиваться на свои места сквозь штабели кооператоров, но все подходы к станкам были свободны, оснастка снята, а настройки сброшены под ноль, что на тонком языке профессиональной этики означало уважение арендаторов к хозяевам. Для демонстрации чего станочники кооператоров каждый раз перенастраивали все оборудование цеха.
«Гидрохимовские» столяра принимали этот посыл верно, отвечая взаимной любезностью – так, даже инструментальные шкафчики, обычно запертые от шляющегося днём по цеху народа, вечером оставались открытыми.
Конечно, в первую очередь в этом был заочный диалог двух капитанов, полевых командиров двух производств, волею судьбы разведенных по разные стороны идеологического фронта.
Никакие генеральские решения не могли очертить сферы пересечения интересов двух хозяйствующих на одной территории субъектов. Как впрочем, и «очертить» саму эту территорию. «Цеховая периферия», как сушильные камеры, склады, заточной участок, что было необходимо развивающемуся кооперативу, находилось вне зоны арендаторов. Но и НИИ это фактически не принадлежало, так как львиную долю всей этой «периферии» столяры цеха НИИ «Гидрохим» создавали самовольно и считали своей. Теперь мастер столяров, со всей пролетарской прямотой вздымал знамя их классовых интересов.
Всякий раз этот здоровенный розовощёкий детина расплывался в умилительной улыбке, завидев приближающегося к нему начальника кооперативного цеха. Он обожал Пану, как кот пробирающуюся в его домик мышь.
Пана, призванный в этом межклассовом конфликте отстаивать свободу предпринимательства, выходил на бой с открытым забралом. Ему тоже был симпатичен этот упёртый здоровяк, он искренне жалел, что жизнь свела их на таких условиях.
Их сражения разгорались в стороне от посторонних глаз, и мало кто догадывался, сколь драматичны были поединки двух полевых командиров, протекающие по схожим сценариям.
Изложив суть возникшей проблемы, Пана слышал в ответ:
– Ты же знаешь тариф?! Стакан! – громогласно провозглашала довольная краснощекая физиономия мастера цеха.
Тот знал, выставляя на стол приготовленную бутылку.
Мастер столяров пил всё, что горит: от дешёвого «Рояла» до местного «гидролизного» спирта, считающегося техническим. Но в общении с кооператорами разыгрывал пролетарского денди.
– Фи! Что за дрянь?! – морщился мастер, разглядывая бутылку. – Нет! Я такое не пью! Водку разве можно в магазине покупать? Нынче все кому не лень её гонят, тут отравишься и не заметишь, здоровье дороже!
Всё это было уже знакомо. Пана знал, что и обсуждение условий, на которых тот примет бутылку, и её совместное распитие – это ещё даже не начало переговоров. Прелюдия к ним начиналась, когда со словами: «Да! Редкостная дрянь!» – опустевшая бутылка летела в мусор.
– Не понимаю, как ты эту гадость пьёшь?! – оборачивался мастер всей своей могучей тушей. – Вот у меня тут кое-что получше! Сам сравни и оценишь! – И на столе появлялась необъятная бутыль качественного зернового спирта, грузинской чачи или чистейшего домашнего самогона.
Каждый раз это были редчайшие, не покупные деликатесы, которые тот специально держал для таких случаев.
Отказ пить для уже изрядно надравшегося начальника кооперативного цеха означал не только плевок в душу всей касте местных столяров, но и остановку его производства.
Только утвердившись, что до собутыльника дошла чистота его помыслов и не меркантильность интересов, одержав моральную победу над идеологически чужеродным кооператором, мастер столяров был готов к переговорам, и капитаны начинали обсуждать конкретные вопросы по режиму сушильных камер, смене ножей или отгрузке штабелей. И добытые столь неимоверным трудом соглашения всегда выполнялись!
А трудовой коллектив развлекался сюрреалистичной картиной, как за длинной чередой рабочих второй смены, проходящих ежедневный пристальный контроль ответственного за кадры Севы на малейшие признаки опьянения, что грозило тем немедленным увольнением, в цех вваливался их в дрезину пьяный начальник. И в очередной раз, поцапавшись о чём-то с «главным специалистом», сваливал с работы к чёртовой матери.
Хоть самому Пане и в страшном сне не виделось, что когда-то придется столько пить, на их мнение ему было плевать. Он был на войне, которую не выбирал.
Чувство душевного дискомфорта, охватившее его с приходом первых рабочих, так и не отпускало. Он привык не замечать лиц.
Это дома, у телевизора он мог уверять себя, что занят большим важным делом, что благодаря ему многие люди имеют возможность кормить свои семьи, и как ни крути, он несёт в этот мир только добро, но в цехе…
Среди напряжённых спин этой снующей или жующей свои бутерброды массы, занятой монотонным копеечным трудом, он чувствовал лишь тоску и безнадёжность. Цех давил и угнетал Пану.
Он не помнил собственных рабочих. В память врезался лишь разговорчивый военный пенсионер из Прибалтики со сложной фамилией, угощавший всех селедкой собственного посола. Тот с юмором, даже азартом рассказывал, как с провозглашением независимости Эстонией остался без квартиры, дачи, семьи, где ночевал в Питере и куда поедет, когда скопит денег.
Пана, не раз заступался за старика, как он сам, частенько приходившим пьяным.
– Ты что, паноптикум собираешь?! – недовольно ворчал Сева. – Конечно! Еврей-алкоголик! Большая редкость! А у нас есть!
В конце концов того уволили.
Настоящим громом для него стало известие об увольнении Женьки. Женька ушел сам, и Пана даже поехал зачем-то к нему на квартиру.
У Женьки были очаровательная жена, маленькая дочка, большой уютный коридор, дальше его не пригласили.
Впрочем, может, и приглашали, но он не пошёл, он не помнил. Ему было слишком стыдно. Стыдно за то «добро», которое он для них сделал.
Потому что если это считать добром, что же тогда зло?!