Чернобыль. Доза здоровья

                Посвящается моему другу, дважды ликвидатору
                полковнику Литвиненко Евгению Алексеевичу

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВСТУПЛЕНИЕ
УЧЁТ ПОЛУЧЕННЫХ ДОЗ
ПОСЛЕДСТВИЯ
•      Нукусский начпрод
•      Дети Припяти
•      Друг мой Женя Литвиненко
•      Мой случай
ЗАКЛЮЧЕНИЕ



ВСТУПЛЕНИЕ

      Прошло уже более 30-и лет с момента катастрофы на ЧАЭС и моего участия в ликвидации её последствий. К счастью, чувствую я себя неплохо, чего, к сожалению, не могу сказать о некоторых моих друзьях и знакомых, поработавших в Зоне ликвидаторами и получивших довольно большие дозы радиации. Вот про это и про последствия для нашего здоровья, и хочу рассказать. Постараюсь рассказать только то, что видел и точно знаю сам, без претензий на глобальность и эпические обобщения. Просто предлагаю посмотреть на отдельные деревья, а не на лес в целом.

      Я не буду, да и не смогу, рассказать про всех 600 000 ликвидаторов, которые работали в Зоне с 1986 по 1992 год, про 60 000 погибших из них и более 165 000 получивших различные заболевания и ставших инвалидами к настоящему времени. Цифры погибших и заболевших приблизительные, оценочные, они обнародованы Союзом «Чернобыль», а не официальными правительственными органами стран бывшего СССР, граждане которых ликвидировали катастрофу. Если оценки Союза «Чернобыль» верны, то получается, что почти 40% из нас уже погибли, либо больны и стали инвалидами. Но точной статистики компетентные органы не говорят, хотя она, безусловно, есть.

       А ведь ещё десятки тысяч человек оказались в 30-и километровой Зоне вокруг ЧАЭС в Чернобыле, Припяти, окружающих сёла и деревнях. Их, конечно, отселили, но и они успели получить свою дозу. Ещё десятки, а то и сотни тысяч жили и до сих пор живут на «грязных» территориях Украины, России, Белоруссии и даже Польши, куда выседали радиоактивные осадки. Они тоже без своей, пусть даже небольшой, дозы не остались. Но о погибших и заболевших на этих территориях вообще ничего не известно, даже на оценочном уровне. О них, по-моему, и внятной статистики нет.

УЧЁТ ПОЛУЧЕННЫХ ДОЗ

      Это было вступление, а начать, наверное, надо с того, что получить дозу в Зоне можно было по-разному. Можно было набрать её за счет внешнего облучения, находясь в месте с высоким уровнем радиации, т.е. там, где лежит выброшенный из реактора взрывом, но не убранный ещё кусок ТВЭЛа или графита. Можно было случайно вдохнуть или проглотить небольшую, но активно «светящуюся» частицу, а то и не одну. Миллиарды таких частиц образовалось при взрыве четвёртого блока, они летали в воздухе, оседали на всякие поверхности и в воду. Как вариант, можно было поесть радиоактивных овощей, фруктов и ягод, попить заражённой воды. Все эти варианты широко практиковались ликвидаторами при работе в Зоне и, зачастую, они даже не подозревали и не задумывались о том, что делают. Люди в большинстве своём были либо не подготовлены, либо не очень слушали инструктажи своих начальников и начхимов частей перед началом работ, либо просто «забивали» на всё, надеясь на авось, а то и про сам авось забывали.

      При работе в Зоне штабом по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, чуть ли не с первого дня были установлены допустимые дозы радиации, которые мог получить ликвидатор за всё время его нахождения в командировке. Сначала это было, на сколько я помню, 25 БЭР, потом стало 15 и через год осталось всего 5 – вроде не очень много, но ведь на каждый организм радиация действует по-своему, пусть даже небольшая её доза. Но общее правило «Чем меньше доза, тем меньше заболевших» работает надёжно.

      В случае набора дозы бо’льшей, чем было установлено, командировка ликвидатора прекращалась, и он должен был убыть к постоянному месту службы, если он был кадровым военным, срочником или служащим Советской Армии, либо в призвавший его военкомат, если он оказывался «партизаном». Некоторые из «партизан», особенно молодые ребята, старались побыстрее вернуться к молодым жёнам и лезли в самые опасные места, чтобы побыстрее набрать предельно допустимую дозу. Но большинство ликвидаторов, наоборот, не хотели уезжать раньше времени, чтобы полностью выбрать все дополнительные 3 оклада к основному, которые давали за работу в Зоне. А нам, офицерам, досрочное прекращение командировки грозило не только потерей в деньгах, но и дисциплинарным взысканием. Руководству частей и подразделений было совсем не выгодно, чтобы предельные дозы личный состав набирал до дня окончания командировки, так как за это грозило не только дисциплинарными взысканиями, но и потерей рабочих рук, которых и так не хватало, ведь до официального дня прибытия новой смены никто им новых ликвидаторов не даст. Так и получалось, что накопленную дозу личному составу знать было не положено.

      В начале, сразу после аварии, ликвидаторам выдавали прямопоказывающие дозиметры, типа ДКП-50А, похожие на длинные металлические авторучки, которые носили, обычно, в кармане на груди. Ликвидатор всегда мог посмотреть в его глазок и увидеть ту накопленную дозу, которую он набрал за любой отрезок времени, вплоть до 24-х часов – на дольше у него зарядки не хватало. Потом дозиметр надо было перезарядить в специальном приборчике и при этом его прежние показания обнулялись.

      Однако, имея ДКП ликвидатор сам мог контролировать набираемую им дозу, что было явно невыгодно ни руководству отдельных частей, ни верховному руководству всей ликвидацией. Поэтому достаточно быстро, уже через 3-4 месяца, прямопоказывающие дозиметры заменили на «слепые», типа ИД-11 или ИД-12, а прямопоказывающие оставили только у работников АЭС. Слепые дозиметры были выполнены либо в виде брелока, носимого в пистоне штанов робы, либо в виде значка, который мы прикалывали на грудь. Внутри брелока/значка находилась «таблетка», которая раз в сутки, обычно после смены на ЧАЭС «отжигалась» на специальном приборе, т.е. с неё считывались и обнулялись показания. Таблетка, в отличии от авторучки могла работать, набирая дозу, и больше 24 часов – в этом было её основное техническое преимущество.

      В нашем случае прибор был только один на Лодочной станции у капитана Сергея – помощника начальника нашей полевой базы и самого доверенного его лица. Раз в сутки, после смены он занимался отжигом дозиметров, заносил показания в секретную тетрадь и докладывал только руководителю. Никто из нас не знал какую дозу он набрал до самого отъезда из Зоны по окончании командировки. Так как в 1987 году было положено набрать не более 5 БЭР, то у меня, например, как и у многих других, в справке, выданной перед убытием домой в Нукус, было написано, что за всю мою ликвидаторскую деятельность я насобирал дозу здоровья, равную 4,95 БЭР.

      Лишь один майор из нашей полевой базы был досрочно отправлен к себе в часть в Семипалатинск в связи с перебором дозы. Он очень любил поесть яблоки, вишни, груши, клубнику которые в изобилии росли в покинутых садах частного сектора Чернобыля. Мыл он фрукты и ягоды не очень добросовестно, а иногда вовсе не мыл и, видимо, словил нуклид, который «светил» довольно активно и доза у него росла быстро, гораздо быстрее, чем это хотелось нашему начальнику. Оставлять его было нельзя – надо было что-то делать, ведь он, быть может, до конца командировки смертельную дозу и не набрал бы, но рисковать начальник не стал. За сокрытие такого случая его могли бы не только из Чернобыля выгнать, но и на постоянном месте службы с должности сковырнуть.

      Так и жили мы в полном неведении о том, кто, какую и за какое время набрал дозу. Имея два высших венно-химических образования, я понимал, что если мои 4,95 БЭР – это правда, то ничего существенного со здоровьем случиться не могло. Ну а какой была реально набранная мной доза здоровья и как она действительно на меня повлияет я, разумеется, не знал, как не знали этого сотни тысяч ликвидаторов.

ПОСЛЕДСТВИЯ

      У ликвидаторов, заканчивающих свою работу в Зоне, популярной была такая шутка-напутствие:
 
«Когда выедешь из зоны и потребуется где-нибудь стоять за чем-нибудь в очереди предупреди окружающих, что ты ликвидатор и смело проходи в её начало. Если кто-то из очереди начнёт возмущаться твоим поведением, то повернись к недовольному, посмотри ему в глаза и скажи: «Я только что из Чернобыльской Зоны, весь свечусь, сейчас плюну тебе в левый глаз, и ты тоже всю свою недолгую оставшуюся жизнь светиться будешь».

      Светиться мы, конечно, не светились – всё-таки контроль в Зоне у нас был неплохой, но даже небольшие накопленные дозы, как показывает тридцатилетняя статистика, на очень многих повлияли на здоровье не самым лучшим образом. Другое дело, что далеко не всегда и уж очень не во всех медицинских учреждениях заболевания, появляющиеся у бывших ликвидаторов, связывали именно с выполнением задания Родины по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Как я потом узнал, что и для тех военных и гражданских, которые участвовали в учениях с реальным применением ядерного оружия, которые испытывали его в разных средах, которые добывали обогащали и получали промышленные и оружейные уран и плутоний, которые работали на АЭС, которые служили на всяких гражданских и военных атомоходах, которые жили на зараженных территориях и другие, работавшие с ядерными и термоядерными материалами, также применялся этот подход – их болезни могут быть ото всего, но не от облучения. Но было и по-честному, чаще в военных госпиталях и поликлиниках.

•     Нукусский начпрод

      Первым погибшим после Чернобыля у нас на полигоне в Нукусе оказался наш начпрод, крепкий капитан-лейтенант, ни фамилии, ни имени которого я не помню. Он пришёл к нам на повышение за капитаном третьего ранга из какой-то военно-морской части. Свою чёрную форму на нашу защитную не менял, так как надеялся по-быстрому вернуться обратно в ВМФ. Возможность у него такая была. На него уже было отправлено представление на получение очередного воинского звания, а пока оно ходило, наш начпрод решил подзаработать дополнительные три оклада в Чернобыле и записался в командировку в первую Нукусскую смену, т.е. с января по март 1987 года.
 
      Вернувшись из Чернобыля, довольно быстро он попал в наш гарнизонный госпиталь с нарушениями, как мне потом говорили наши медики, в желудочно-кишечном тракте, кроме этого что-то было плохо с кожей и сосудами. Я до своей командировки в конце июня того же года видел его после первой ходки в госпиталь – он с семьёй жил в нашем гарнизоне в доме напротив. Тогда он ещё не выглядел уж очень больным, но и таким крепким, каким он был до командировки, уже его нельзя было назвать. Еще некоторое время он ходил на службу, а за пару недель до моего отъезда его опять положили в госпиталь. Я уехал в Чернобыль и по приезду узнал, что он умер в конце июля, не выходя из госпиталя, т.е. прожил после командировки всего четыре месяца. Тело его на самолёте увезли куда-то в Калининградскую область, откуда он был родом, а чуть позже и жена с двумя детьми уехали туда же. На его должности и в его квартире с сентября жил с семьёй уже другой начпрод – молодой сухопутный капитан.

      Смерть нашего начпрода врачи однозначно и единогласно связали с переоблучением в Чернобыле. Где он там умудрился нарваться на запредельный уровень радиации или случайно проглотил радионуклид – не знаю. Нам про него рассказывали наши полигонные учёные-медики, но втихаря и немного, тогда это было чуть ли государственной тайной.

•     Дети Припяти

      Очень тяжело было говорить с ребятами, работавшими на ВЦ ЧАЭС. Это были, как правило, молодые люди, которые до аварии жили с семьями в Припяти и работали на том же ВЦ. У некоторых было не по одному ребёнку, но почти все дошкольного или младшего школьного возраста. У одного парня жена и вовсе родила первенца примерно через полгода после аварии. Они рассказывали, как хорошо жили до аварии, как экстренно эвакуировались после аварии, как и где сейчас живут, что им обещают в ближайшее время дать квартиры в новом городе Славутич и у них опять появится свой город атомщиков.
 
      Но самыми страшными были их рассказы про своих детей, большинство из которых после эвакуации заболели. Ребёнок, родившийся после аварии, был болен ещё до появления на свет и сейчас ни один из врачей не обещал родителям, что он проживёт больше года. Редкая из жён ИТ-шников ЧАЭС работала, впрочем, как жёны других жителей Припяти. Они сидели по домам с заболевшими детьми, регулярно ходили по поликлиникам, лежали с ними в больницах. Отношение к больным детям и их мамочкам в очередях к врачам в поликлиниках, как рассказывали ребята, частенько было трусливо-поганое – люди и боялись облучённых и были недовольны тем, что мол «Вот, понаехали, теперь к врачу не попадёшь. Им всё, а нам по остаточному принципу. Нечего им в одной очереди с нами сидеть, позаражают всех.» ну и так далее в этом же ключе.

      Я не помню, чтобы кто-нибудь из работников ВЦ рассказал, что у него ребёнок уже умер – Бог миловал. Но они говорили, что такие случаи уже были у некоторых из их знакомых, работавших в других подразделениях ЧАЭС. Шли разговоры и про рак, чаще всего щитовидки.

      Детский организм, а особенно организм ещё не родившегося ребёнка очень восприимчив к воздействию радиации. Болезни проявлялись всякие, в том числе были и мутагенные нарушения, которые не всегда проявляются у заболевшего, но гарантированно сказываются на их детях – внуках Припяти.

      Сейчас детям Припяти уже по 35-45 лет – взрослые люди со своими детьми и, возможно, даже внуками. Это если им получилось дожить до детородного возраста здоровыми, способными зачать, выносить и родить ребёнка – далеко не у всех это получается. У многих не получилось просто дожить. Статистика ВОЗ (Всемирная Организация Здравоохранения) и некоторые другие данные показывают, что смертность среди новорождённых и детей Припяти дошкольного возраста в разы выше, чем у детей других регионов Украины. Правда я не нашёл статистику по детям ликвидаторов, особенно работавших в Зоне в 1986-87 годах – наиболее опасных для здоровья вообще и для репродуктивного здоровья в частности.

      Сейчас я иногда думаю, что было хорошим решением не посылать в Зону людей (ни мужиков, ни женщин) не имевших детей. Я не знаю чьим это было решением, но у нас в Нукусском гарнизоне это было одним из решающих правил при рекрутированнии наших учёных и полевиков в ликвидаторы.

•     Друг мой Женя Литвиненко

      С Женей и его семьёй мы близко сошлись после моего поступления в адъюнктуру ВАХЗ в конце 1988 года, где он тоже учился, но уже второй год. Наши квартиры были рядом в Бирюлёвском доме, наши кафедры тоже были рядом в одном корпусе академии и вообще он со своей женой Галей оказались очень хорошими положительными, общительными людьми.

      К моменту поступления в адъюнктуру Женя успел дважды побывать ликвидатором, но не в нашей научной части, а в качестве замполита химических частей, непосредственно занимавшихся дезактивацией территории и помещений в Зоне. Как ответственный и добросовестный офицер, он не только проводил политзанятия с личным составом в базовых лагерях частей, располагавшихся за пределами Зоны, но проехал и прошёл всю Зону вдоль и поперёк вместе с подразделениями тех частей, с которыми ликвидировал последствия аварии на ЧАЭС, управляя их действиями и помогая в разных ситуациях.

      Женя в начале 90-х годов был крепким, таким, как на фотографии, деятельным, активным парнем, заводилой в нашем адъюнктском коллективе, где кроме нас были ещё две семьи. Мы встречались по квартирам, ходили в Бирюлёвский дендропарк на шашлыки, ездили на машинах на Оку и даже раз устроили выезд в Кириллов монастырь в Волгоградской области.

     Но всё это кончилось, когда у Жени в начале 10-х годов обнаружили рак поджелудочной железы. Естественно, что никто не связывал его с ликвидаторской деятельностью, про это даже не вспоминали, ведь более двадцати лет прошло. Опухоль вырезали, а вот нормально зашить у нас в военном госпитале им. Н.Н.Бурденко не смогли – остался свищ наружу из кишок и спайки внутри. Присвоили Жене инвалидность сначала второй, а потом и первой группы, но опять не в связи с работой на ЧАЭС. С тех пор Жене чуть ли не каждый год делали всё новые операции, и он месяцами лежал в госпитале.

      Беда в том, что Женя в первый раз лёг под нож хирурга в бытность Министром обороны РФ некоего Сердюкова А.Э. который решил, что высокотехнологичная и вообще всякая медицина, кроме полевой хирургии, армии не нужны и методично ликвидировал эту самую военную медицину. Попал под раздачу и некогда знаменитый, самый передовой и профессиональный военный госпиталь им. Н.Н.Бурденко. Из него пачками уходили, увольняясь из армии, врачи, причём в первую очередь уходили самые профессиональные. К тому времени, как Женя оказался в госпитале у того остались только былая слава, ушедшие достижения и прошлые заслуги, а в реальности госпиталь стал не лучше заштатной райбольницы, только очень большой. В результате лечащие Женю врачи часто менялись, каждый последующий оказывался хуже предыдущего и, соответственно, каждая следующая операция ни к чему, кроме ухудшения его состояния не приводила.

      В ноябре 2018 года Женя опять, как оказалось в последний раз, лёг в госпиталь. Лежал он там более четырёх месяцев, и опять врачам не удалось его толком зашить, хотя сделали они за это время не одну полостную операцию. Объясняют, что организм слабый, заживает на нём тяжело и медленно. Я с Женей регулярно общался, но говорить с ним и ему было тяжело, я видел, как мучается человек, как он похудел сильно и осунулся. Женя говорил, что у него все внутренности горят, что кормят его через катетер, что чувствует он себя всё хуже, но на выздоровление таки надеялся. Рядом практически постоянно находилась Галя – его жена, приходили дети, друзья. Но спасти его не удалось, Женя ушёл 22 февраля 2019 года, накануне очередного Дня Советской армии и Военно-морского флота. Сообщение Гали про это был стало и для меня, и для моей жены шоком, мы очень надеялись, что Бог даст и Женя выздоровеет, но не случилось.

      Женю хоронили в форме полковника. Проводить его пришли многие соученики, сослуживцы, коллеги по работе на гражданке, друзья, соседи и, конечно, родственники. У гроба стоял почётный караул, батюшка отпел его как крещёного, под троекратный залп из автоматов и гимн России гроб с телом опустили в крематорий.
 
      Так закончился земной путь дважды ликвидатора, полковника и нашего друга Жени Литвиненко. Очень надеюсь, что «там» ему будет хорошо. Быть может его опухоль и не была связана с облучением, полученным в Зоне, быть может она и так бы появилась, но с чего бы это весь организм вдруг стал слабым у здорового мужика, которому к первой операции ещё и 60 лет не было. Вопросов много, ответов нет и уже не будет.


•     Мой случай

      Мой случай, наверное, один из наиболее мажорных. Побывав в Чернобыле в июне-октябре 1987 года, и отработав в Зоне около 90 дней, я вернулся в Нукус чувствуя себя вполне нормально. На следующий год поступил в адъюнктуру ВАХЗ и опять-таки медкомиссия при приёме не выявила во мне никаких заболеваний. Однако, уже в марте 1989 года, когда мне не исполнилось ещё и 34-х лет, случилось у меня первое люмбаго, которое обычно является результатом длительного остеохондроза – так мне объяснили в санчасти нашей академии. Но откуда взялся длительный остеохондроз, если ещё полгода назад эти же врачи такового у меня вообще не обнаруживали.

      В принципе, у любого мужика после 45 лет бывает остеохондроз чего-нибудь, но получить его в 33 года – это перебор. Тем более, что после первого люмбаго прострелы у меня случались с разной периодичностью и интенсивностью всю адъюнктуру. А за полгода до защиты, когда я фактически заканчивал писать свой «кирпич», меня прострелило так, что я две недели совсем не мог выйти из дома, а первую неделю в сортир ползал на карачках. Из академической санчасти ко мне приходила врач, осматривала, ставила новокаиновую блокаду, заставляла лежать на аппликаторе Кузнецова, давала какие-то таблетки и, в результате, я таки поднялся.

      Потом были мануальные терапевты. Первый из них, я к нему попал ещё при СССР по наводке моего лечащего врача из академической санчасти, хотя и был бесплатен, но оказался наиболее профессиональным, так как уже после его первого сеанса я почувствовал себя существенно лучше. После всех шести сеансов я стал и вовсе почти здоровым, даже опять начал уступать место старикам и женщинам в метро, чего до этого сделать физически не мог. Но это было только ощущение, а не полное выздоровление, прострелы ещё бывали, но существенно реже и не такие интенсивные. Другие мануалисты, в том числе и платные, были, как правило, примитивными массажистами и мне вовсе не помогали, хорошо хоть не вредили.

      Далее последовали две лёжки в разных госпиталях. В первом, госпитале войск ПВО МО РФ в котором я лежал в середине 90-х годов, мне окончательно диагностировали распространённый остеохондроз позвоночника (т.е. от первого позвонка шеи и вплоть до копчика) и связали его с моим пребыванием в Зоне ЧАЭС. Врач мне объяснил, что даже небольшие дозы, полученные мной в бытность ликвидатором, видимо спровоцировали бурное развитие остеохондроза в связи с тем, что радиация может у некоторых людей агрессивно воздействовать на межпозвоночные диски и другие хрящи тела человека, разрушая их. Видимо это со мной и случилось.

      Во втором, главном госпитале ВВС МО РФ, я лежал в конце 90-х годов, фактически за полгода до увольнения из рядов МО РФ. Там полностью подтвердили диагноз, поставленный мне в первом госпитале и лечащий врач при выписке, настоятельно посоветовал активнее заниматься лечебной физкультурой, дал буклетик с комплексом упражнений для укрепления мышц торса и, особенно, спины. Также он сказал такую фразу, которую я помню до сих пор: «Молодой человек, если Вы меня не послушаете, не будете заниматься физкультурой и не будете укреплять мышцы спины, то через год-два Вы не сможете ходить и окажетесь навсегда привязаны в кровати.».
    
      А ведь мне было чуть более сорока лет – пацан совсем. Услышав такое пожелание, я не мог не воспринять его правильно, так как очень хотелось ещё долго ходить своими ногами. Я и до этого любил физкультуру (не спорт, особенно высоких достижений), а теперь полюбил её (хоть и вынужденно) настолько, что делаю до сих пор утреннюю заряду с обязательным выполнением всех упражнений для спины, а с выходом на пенсию делаю ещё и вечернюю.

      Сейчас мне уже далеко за 60, но передвигаюсь я до сих пор самостоятельно, чему я, естественно, чрезвычайно рад. Бывает, что простреливает спину, но не очень сильно и не сильно продолжительно– трёх-четырёх лёжек на аппликаторе Кузнецова обычно хватает.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

      Сейчас в теории существуют три льготные категории граждан, связанных с ликвидацией катастрофы на ЧАЭС – это ликвидаторы, ликвидаторы-лучевики и ликвидаторы-инвалиды. Чем они отличаются, надеюсь, понятно, но всё-таки ниже поясню. Есть и четвёртая категория, уже не льготная – погибшие ликвидаторы.

      Просто ликвидаторы – это те, которые участвовали в ликвидации, но не получили, заболеваний, связанных с этим. Таких более 60% от всех ликвидаторов. Хорошо бы, чтобы было больше, но как есть.

      Ликвидаторы-лучевики – это те, которые получили то или иное заболевание, связанное с облучением, полученным в Зоне – как раз мой случай, я уже давно хожу с удостоверением ликвидатора-лучевика. Таких, как я тоже много, около 30% - каждый третий ликвидатор, однако.

      И, наконец, ликвидаторы-инвалиды – те, которые в результате ликвидации получили настолько сильное заболевание, которое обусловило присвоение им какой-либо группы инвалидности. Таких менее 10%, но сколько из них реальных инвалидов, я не знаю. Например, мне предлагали всего за 50 000 рублей присвоить звание пожизненного инвалида третьей группы. Некоторые военные медики этим занимаются, а некоторые ликвидаторы это себе покупают, ведь инвалидам больше платят. Но я как-то не решился, ещё с юности полагая, что такое враньё может привести к реальной инвалидности.

      Каждый юбилей катастрофы на ЧАЭС нам, ликвидаторам всех категорий, устраивают приёмы в администрациях районов, городов и регионов где говорят слова про «подвиги героев-чернобыльцев», вручают очередной юбилейный значок, водят на концерты, дарят подарки. Не забывают…
 
      Только всё меньше нас остаётся, очередь «туда» всё короче, всё чаще мы болеем и «уходим». То ли нас догоняет полученная в Зоне доза здоровья, то ли это естественный процесс – не знаю. Сколько нас осталось «здесь» тоже не знаю и статистики не видел, только прогнозы, которые не известно, подтвердились ли. Тем более не известно сколько из нас, оставшихся, здоровы, сколько живут с болячками и с какими, сколько и почему «ушло». А ведь сколько статистики про нас медики уже насобирали и собирают до сих пор, сколько на этой статистике защитилось кандидатских и докторских диссертаций, сколько человек стало профессорами, членкорами и академиками.

      Скоро будем отмечать очередную, уже 33-ю годовщину катастрофы. Как обычно соберётся наш узкий круг друзей-ликвидаторов, отнюдь не помолодевших за прошедший год. Мы как положено выпьем, помянем ушедших, вспомним живых, поделимся воспоминаниями, обсудим сегодняшнюю жизнь, поболтаем ни о чём. Не знаю, как кому, а мне нравится видеть этих не молодых людей, слушать про их жизнь, рассказывать им про свою. Мы никак не зависим друг от друга и, вроде бы, друг другу не нужны, а вот ведь хочется встретиться, хоть раз в год. Видимо связывает нас что-то большее, чем только общее чернобыльское прошлое.