Проклятое поколение

"Чьи-то души, бесследно
  растворяясь в дали,
  словно белые снеги,
  идут в небо с земли"... Е. Евтушенко

Пролог
Бегство от апокалипсиса.

Европа, сотрясаемая жестокими катаклизмами, в  двадцатом  веке превратилась в сплошную черную зону мучений и уничтожения рода человеческого, до селе не слыханными способами, порожденными  дьявольскими умами нелюдей, проникших в наш мир из преисподней, но в лике людском и облаченные в одежды  земные.
Орды не до людей, пришедшие с уже изнывающего под гнетом садистов и кровопийц запада, подобно ненасытной  саранче, ворвавшись в страну,  сеяли  смерть дальше и дальше   на восток...
24 июня 1941года на  Минск  и  его окрестности  с неба и земли  падала  смерть.
Спокойные города, сказочные леса,  ясное, голубое   небо Белоруссии заполнилось  адскими  самолетами с них без жалости   летели смертельные  немецкие  бомбы,  разрушая, убивая, создавая хаос  и сея панику. Неудержимая смерть надвигалась с чудовищной быстротой, не давая времени, ни на размышления, ни на подготовленное бегство...
Войны же, столь  часто посещавшие эту землю, выработали  у части населения,  ранее уже переживавшего беспокойные  годы, к сожалению,   некую  губительную  для него привычку- не реагировать...  Хотя, часть населения  в панике бежала.
24 августа поезда из Минска уже не ходили.
Огромная толпа отчаявшихся людей  спасалась от не минуемого, осознанного ими,  конца. Спасались  бегством, из  уже оставленного армией города.
Ибо  не хватало  пока  сил человеческих сдержать, остановить это  внезапное, адское  нашествие  сущностей лишенных души и эмоций,  с промытыми, самим  сатаной, с его истерически  лающей  пропагандой,  мозгами.
Со страшными потерями плохо вооруженная  армия защитников  отступала, оставляя в лесах не захороненными,  трупы несчастных солдат.
Толпа беженцев  состояла из тех, немногих  жителей,  кто  почему-то,  сам, сквозь стену ледяного  безмолвия и безразличия властей,  прознал как-то  о страшной  действительности  режима оккупантов,  намного больше, чем о нем,  в то время,  писали газеты и говорили репродукторы.
 Могилевское шоссе стонало  от ужаса  непрерывной  бомбежки, смерть  догоняла бегущую   толпу  с небес.  Несчастные, измученные   люди  искали спасения в лесу.
 Лиля,  Володя  и их  четырнадцати летняя дочь  Ирочка были частью этого бездонного страдающего  моря земных скитальцев, бегущих от грохочущей колесницы войны.
Отчаянный страх за жизнь заставил главу семьи, очертя голову  увести жену и дочь из Минска.  Невысокий,  коренастый, блондин,  молодой  красавец  Володя инициатор  срочного бегства, подгонял свою семью.
Ему, по службе  в правительстве, была  ясна ожидавшая их всех реальность.
Ибо он  сам,  входивший  в правительство, той,  довоенной белоруской  республики знал ситуацию.
 Но, видно, был он  не столь  уж  значительной правительственной "шишкой",  раз транспорта для эвакуации ему,  как- то,  не подали.   Зная,  о неизбежной расправе увел  семью  быстро,  в   чем были,  не взяв  с собой ничего, кроме  хлеба насущного  и воды.
  И вот бежали в неизвестность из богатого своего  дома, все бросив!     И не было конца этому бескрайнему лесу, единственному  пути к спасению.
  Ноги у всех  ломились от усталости, а Володя  все подгонял,  унося волей своей,  от чего-то темного и ужасного, что висело в самом  воздухе и  ветре, и, безжалостно,  догоняло бомбами, разрывающими райское спокойствие этого чудесного летнего дня.  Сжав зубы,  молча  все тащил и тащил семью вперед, на восток, давая лишь  4 часа на сон,  на сырой лесной подстилке из мха. Они, были в шоке от происходящего, гонимые  ужасом, двигались как автоматы, не замечая усталости, ночью,  свалившись,   спали друг на друге, телами своими защищая от пуль ребенка. Что-то из запасов  жевали, на ходу,  не останавливаясь,  что- то пили и все шли, шли, бежали, боясь не застать спасительного эшелона...
Шли, бежали на восток  три дня и три ночи, ибо были молоды и сильны.
Уже заветная, цель-путь  спасения, станция,  показалась  на горизонте, как к ним, наперерез,  громко крича,  кинулась  молодая женщина.
- Помогите!  кричала она, мой ребенок отказывается идти!
 В этом мире всеобщего  хаоса и застывшего кошмара, где каждый спасал только себя,  на нее никто, кроме Володи, не обращал никакого  внимания. Только  он
 на бегу схватил уже не маленького, но  обессиленного,  испуганного   ребенка и, не останавливаясь, понес его.   
- Лелик  из  4А!  запыхаясь, от быстрой ходьбы,   закричала Ирочка, она, не смотря на усталость  была не из слабых девочек  и держалась  стойко.
Толпа обезумевших  людей   на перегонки бежала к станции, штурмовать поезд.  Эшелон, последний эшелон, островок надежды,  был уже  полон.
Слышался   стон отчаяния.  Сильный,  спортивный парень,  Володя  в последние минуты вдавил свою семью в вагон, сам же  остался  висеть на его подножке.
Эшелон  тихо  тронулся... В этой смертельной гонке за жизнь, они ее выиграли!
Так, стоя  на подножке,  на не убранной лестнице,  Владимир  и проехал до первой остановки.
Если бы не Владимир Николаевич, не громкий  герой своей  семьи не осталось  бы ничего и никого от этих таких  обычных   людей,  как и  от миллионов и миллионов  подобных им,  но, волею растерявшихся властей,  и собственной   аполитичности,  оставшихся в своих домах дожидаться не минуемого.
О, если  бы можно было на машине времени вернуться туда и, хотя бы предупредить, насколько  большим было бы сейчас  наше население!



Лиля и  Владимир

Кем же были наши беглецы? О! Спасаться одного из них  революция научила еще с юности.
Володя  Якумов,  происходивший  из древнего дворянского рода,  жившего некогда  в  блистательном   Санкт- Петербурге,   в те красные от крови людской и знамен  распрекрасные, голодные преголодные,  послереволюционные  времена дворянское  происхождение свое, тщательно скрывал.   И даже дочурка  его родная, рыженькая Ирочка  о  нем  не подозревала, ибо  деда Петербургского  не застала.
Времена к болтовне не располагали. Хотел выжить, -привык помалкивать.
Герои наши прекрасно  жили перед войной  в Минске.  Итак:
Володя - молчаливый блондин,  жена  его  Лиля темпераментная, говорливая еврейка, брюнетка с кудрями до плеч, а ребенок? Ирочка -рыжая десятилетняя  толстушка.
 Володя и Лиля, оба  выпускники Минского  университета, факультета  юридического.
Поженились еще студентами.
 Когда- то вместе работали в суде   на районе, «слушали многочисленные дела об алиментах", как говаривала позже Лиля в ролях, представляя, участников процесса, там  Володя был  судьей, она секретарем.
Володина родня по прежнему тихо  жила в Ленинграде.
Лилина же огромная, очень музыкальная,  еврейская семья была рядом. Жила на улице Раковской, в Минске. Отец ее был  главным кантором синагоги и продавал газеты, мать заведовала отделом в универмаге.    В гражданскую войну   этот город часто переходил из рук в руки.
Был не долго и под немцами.
  Немцы  когда-то, квартировавшие в  Лилином  доме были даже слишком  воспитанными, вежливыми людьми, заплатившими многодетной семье  за свой  постой.
К несчастью, все в семье  это запомнили.
  Старшие, слишком уж  далекие от политики,  простые, обремененные кучей детей, очень религиозные  люди, наглядевшись за жизнь  всякого,  не верили в немецкое  варварство,  ибо, в погоне за  тяжелым  хлебом насущным,  не слишком то следили за  происходящим...   
А,  растерявшаяся,  власть не только не звонила во все колокола,  спасая свое население, а просто позорно  молчала.
 Так вся  огромная, многодетная  семья родителей  Лили и  осталась в Минске, в своем доме на улице Раковской.
И в месте с улицей и домом оказались в гетто.
Но последуем пока за спасшимися.
Беженцев в пункте пересадки,  мучили   нудными   допросами  с  проверкой  документов,  а потом, изрядно  потрепав всем  нервы,   организованно  отправили  в эвакуацию, в  Сибирь,  где  их  разделили, отправив каждого на работу по юридической специальности.   Лиля осталась с Ирочкой и нашла работу на хлебозаводе  в Новосибирске,  Володя жил  в другом сибирском городе.
Переселенцев   селили  в наскоро сколоченных  бараках.
Холодная, промерзшая  Сибирь с ее ветрами и морозами под пятьдесят  была в ту зиму беженцам и  райским садом, и землей обетованной.
Наскоро сколоченный деревянный  барак с печкой ярче южного солнца  согревал   и  тело и душу. 
Ирочка пошла учиться  в местную  школу.  Потекли кроваво  серые полу голодные   военные  годы. 
Почтальон,  этот   вестник  смерти  страшного  времени,  не сразу,  но к концу 41, все же  нашел Лилю:
первое письмо вселило хоть какую-то  надежду:  писал брат  Яша,  он  был ранен  под Ленинградом, на пяточке,  в болотах   Волховского  фронта,  прооперирован,  впопыхах,  не удачно,  теперь   мучительно тяжело   лечил прострелянную в колене  ногу.
Брат, всегда интересовавшийся политикой,  прекрасно  знал о зверствах  немцев, не только на фронте, но и в тылу.
- Заходила ли ты к нашим, почему никто из них не ушел с тобой? Спрашивал ее Яша   в    этом  первом и  в каждом следующем  письме.
- Заходила, отвечала она. 
Но было ли это правдой?
- Кто теперь ее проверит, грустно думал брат, читая ее пространные   письма из Сибири.
А уж писать распрекрасно, бисерным почерком,  сестра его, юрист, всегда умела.

Не надолго вернемся в Минск
осенью   1941 года
За линию  фронта, на оставшихся  дома  библейский  ад  спустился  с небес.
Древние библейские законы, установленные на земле  самим Богом,  здесь в этом проклятом земном времени  утратили свой смысл.
 Всевышний оставил детей своих и блудных и праведных.
 И огненная  преисподняя  безжалостно  поглощала  людей   не взирая ни на пол ни на возраст.
Теперь  жить или   мучительно   существовать  в земном мире   жителям евреям  оставалось не долго.
Первые три месяца молодых женщин еще гоняли на лесоповал...
Лилина сестра Соня   в гетто родила ребенка.
Новорожденную  девочку не чем было кормить,  ибо еды  вообще, а не только молока  не было.
В их  семье в 1941 году  было 12 не совершеннолетних,  маленьких  детей, внуков Лилиных родителей.
 7   ноября 1941 года, голодные дети орали, требуя еды и не было силы, способной заткнуть их голодные  рты и объяснить им необходимость  прятаться.
Громилы схватили их всех  со своими матерями бабушкой и дедом, засунули в душегубку и куда-то  увезли.
Лишь две  сестры пережили тот  " праздник гуманизма", где звериная  низменность натур человеческих вылезла, не сдерживаемая, законами бога, а красовалась в полную свою черную силу  под дьявольскую музыку невидимого дерижора.
Чуть позднее убили их всех. И нигде  не написали  имен мучеников сиих, не отпели, не от плакали  будто и  не было их вовсе...
Навек замолчал домашний,  рояль, и уснули  вечным сном все и старые и средние и малые. И не запоет уже  главный кантор минской синагоги  и не вырастут тогдашние  малыши, еще не успевшие понять кто они вообще, ибо не расскажи детям о национальности, они и не догадаются вовсе ...
И посей день нет даже  камня на их могиле, ибо нет ее, а все один сухой ковыль...

Вернемся однако к спасшимся.
Мы, люди - сущности,  не властные  над тайной своего  прихода в этот мир, ибо не дано нам  выбирать  ни времени, ни места, ни семьи, а являемся мы,  сюда, в эту жизнь  куда являемся, или куда бог пошлет, а возможно, и  исполняем роли, написанные, или предписанные  свыше...
Если, дорогой, читатель вместе автором, соблаговолит  переместиться чуть назад  во времени в далекий 1902 год,  мы с ним  ненадолго   окажемся  в  старинной, русской дворянской семье Якумовых,  на празднике в честь рождения и крещения мальчика, названного Володей. Еще не грянула кровавая войн и революций, еще живы все, кто пришел в мир с миром
У нашего героя  Володи еще есть время на счастливое детство с няней, гувернанткой, мамой, папой и сестрами. Еще радует его золотая листва великолепного парка в Пушкине.
   Непоседливый мальчуган, счастливый,  наполненный энергией    весельчак  и задира. Головная боль  семьи и учителей  в гимназии, спортсмен, отличный пловец.  К пятнадцати годам превратившийся  в коренастого, крепкого, широколицего паренька  с ярко- белыми волосами и ярко- голубыми   глазами.  К семнадцати, он, даже слишком самостоятельный, и, конечно,  решил, что все то  в этой жизни уже понял. А тут  Революция!    Как большинство его  сверстников, с  юношеским  восторгом  встретил он   ее в  1917.
Казалось, что такое везение:  жить  стало так весело, так  здорово! Он и в правду искренне  в это счастье верил, убегая с уроков и расхаживая по городу,  в революционной толпе  с красным бантом  Окрыленный, опьяненный воздухом  свободы,  переполнявшим подростка, ничего, еще не понимающего в жизни,  ибо тяжело и  скучно  было ему сидеть за учебниками...
А уж слушать нудного попа и зубрить закон божий... А тут все отменили, ура! Долой!
Но! На смену  эйфории подростковой  глупости  пришло понимание реальности.      Задул отрезвляюще холодный  ветер глобальных  перемен, ураган  слома его жизни.
  Все в его мире странно  менялось: липкий страх выполз откуда- то, будто  из преисподней и  проник в спокойную  жизнь дворянской  семьи, призраком  несчастий, повиснув  в  воздухе, когда-то столь благополучного  дома.  Лица родных, вдруг, помрачнели, даже посерели. Теперь они не говорили, а в ужасе шептались о расстрелах и обысках.   Еды стало не хватать.  В их  квартиру привели постоянно жить чужих, незнакомых, грубоватых  людей.
Во всех сферах жизни стали отдавать предпочтение не умным и образованным,  а людям  рабочего происхождения.
Будто палкой по голове били его новые законы.  К окончанию школы не окрепшая еще душа  его,  пришла от этих нежданных  перемен   в смятение.
 Понадобились   какие- то странные справки о происхождении,  для  поступления в университет.  Таких как он вовсе не брали.
-Чем я то  виноват?  Спрашивал себя Володя.
- Что ж теперь мне  в дворники?  Как без образования?  Метался он, в поисках выхода.   ----  Бежать от семьи, скрыться? Выход был найден.
Матушка Володи не с пустыми руками, бросилась в ноги, к красному чиновнику и добыла чаду нужный документ, но в Санкт- Петербурге их семью уж слишком хорошо  знали.
И  он  уехал,  унесся, почти  порвал с семьей.  Бежал как преступник,  по дальше от бывшей столицы, от родни, ставшей  ему  обузой,  туда, где  не было ни друзей, ни знакомых,  где никто не знал ни его, ни его семьи.
Ужас этого слома запал в  юношескую  душу на всегда, первым черным камешком.   Страшный испуг,  побег,  в самом начале не начавшейся еще толком  взрослой жизни,  от семьи, от себя,  от корней...
 Он, дурачек,  не понимал, что  при нем навсегда  был бесценный дар его родных:  нет, не  глупая  справка, а  светлая,  набитая знаниями голова, крепкое здоровье, спортивное тело.
В Минском университете   Володя   выбрал  юридический.
В далеком, еще чужом  городе,  по приезде  снял небольшую комнатенку, где и поселился, наслаждаясь одиночеством, с головой погрузившись в премудрости юридической науки.
Здесь, он   будто  нашел убежище  от завистливых  глаз красных кровопийц чиновников, любителей покопаться  в чужой  родословной...
Неожиданно,  восхитительное началось для него в Беларуси  время,  весна жизни- весна любви!
Однокурсницы  совсем не отвергали его, а, напротив,  пытались наперебой привлечь его внимание.   Но наш герой был  замкнут и печален.
Черноволосая, темпераментная Лиля была решительнее всех:
- Володя, ты не слишком любезный собеседник, без обиняков заявила она ему, после нескольких не очень успешных попыток разговорить его.
- Почему я должен быть весел, если живу в страхе , подумал он.
- Мне грустно, коротко ответил он.
- Так запросто приходи ко мне в гости, ты любишь петь? У нас есть рояль.
 С Лилиным живым и веселым умом не трудно было затащить Володю к себе в дом.
Здесь жили так бедно, но так весело!  Жизнь детей вертелась вокруг старинного рояля.
Пели и играли  все, даже малыши. Чем больше посещал Володя Лилин дом, тем
больше  общество ее семьи  приходилось  Володе по душе.
 Постепенно эти простые  люди добротой и дружелюбием  вернули его к жизни. Он привязался к интересной  девушке.  Не прошло и года, как они с Лилей стали жить вместе. Ни церкви, ни загсы, в  те времена,  в моде не были, ибо храмы божьи из моды уже  вышли, а гражданская  же  регистрация в моду еще  не вошла.
Распределили их  обеих  работать в  Барановичи, в сельский район.
Володю назначили судьей, Лилю  секретарем. Их однокурсник был  прокурором.
Странные типы каждый день  представали перед ними, ибо суд всегда- тот же  театр, только со своими законами, а они его статисты.
Прошло несколько счастливых  лет и Володю перевели в Минск, в дом правительства.
  Карьера!  И, счастливчик, он и там вскоре  перестал быть  рядовым юристом.
Только, черный камешек страха все  тлел, где-то  глубоко, не давая ему пополнить  партийные  ряды,  карьеристов.
-Плевать было на все лишь бы не рядом  с  теми у кого так  не чисты, так кровавы руки.
 Война! Снова  побег под страхом смерти уже  из Минска,  под  непрерывной  бомбежкой  усилил,  ужас, что уже гнездился  в этом коренастом сильном, голубоглазом блондине с широким, добрым лицом . 
Опять  бежал  от преследования, а может и от смерти.   Надломился,
 оставшись  без жены, трезвенник  Володя, вдруг,  запил. 
- Приму анти бомбин, мысленно говорил он себе, наливая рюмку.
 Да, так часто принимал, что однажды по пьянке  пропустил свою секретную в Сибири  работу. Очнулся  через три дня.  Сам юрист знал- время суровое.
В поисках  выхода, пошел  к врачу, приготовив легенду о своей болезни.
Мрачный, осенний  день усугублял  похмельную его  депрессию,  на душе скребли кошки.    он   открыл двери врачебного кабинета:
посмотрел на  врача:  в белом халате сидела, светловолосая молодая  красавица, где-то, кажется,  он ее видел. Он напрягся  - вспомнил,  бегство, бомбы,  эшелон, допросы чекистов.
-   Мама того ребенка, кажется,  Лелика, смутно мелькнул в его голове луч надежды!
Она узнала его сразу...
-  Спаситель!  А она тогда даже  не поблагодарила, не успела.
Пьет, депрессия  подсказал ей его изменившийся  облик...
Не подав виду Ольга,  выслушала Володины  жалобы, усмехнулась, но  сделала   вид,  что поверила его сказкам.
- Сейчас  выдать справку не могу, нужна подпись заведующей, встретимся завтра  в парке,  я документ  принесу, слукавила Ольга. 
- Что это с ней ? Какой парк?   Она, кажется, хочет   познакомиться со мной по ближе, подумал Володя и вспомнил про сою любимую Лилю. Как ее не хватало!  Он  слишком давно ее не видел...
Дремлющие  в нем мужское  начало  вдруг вспыхнуло,  молодая кровь заиграла.
Так уж случилось, что Ольга тоже  уже  давно  была одна.
Красавица-врачиха  была  родом  из  литературной, богемной  семьи  из  тех кругов, где  всегда царили свободные нравы.
В парк на свидание   Оля  пришла с сынишкой  Леликом.
- Спасибо Вам, дядя Володя! Я тогда совсем выбился из сил.  Где Ваша  дочка  Ирочка?  Закричал  малыш.
- Ирочка  живет  с мамой в другом городе .
Они пробыли в парке не долго, осенний  холод  быстро  заставил прервать это первое свидание.  Намерения  Ольги были уж слишком, до не приличия  очевидны.   
Она  снимала комнату в деревянном домике  на окраине городка.  Теперь Володя частенько к ней захаживал.
"Анти бомбин " принимать  не  перестал,  но делал это в меру,  неожиданная, не любовь, просто связь,  за пол года,  вошла у него  в привычку...
Прошло время,  к новому году  Лиля вырвалась к нему  на пару дней. Взяла с собой Ирочку.  Они прожили вместе неделю, темпераментная, чернокудрая красавица жена, сама не без греха,   ничего странного в муже в тот приезд   не заметила, да и не искала.


В  Пепле черного времени.

Далеко- далеко от заснеженной, ледяной Сибири бесконечные  пять лет хлебала кровь людскую старуха смерть, а мать земля заполняла  безымянные  глубоченные   рвы телами несчастных  детей своих,  и было ей все равно к какому народу, принадлежало замученное тело земного страдальца... 
Но всему на свете приходит  конец и  безразличное, безучастное ко всему сумасшедшее в своей жестокости  военное  время,  наконец, утекло, напившись крови, разметавши горячий пепел,  в надежде убить саму  память людскую. 
Все  кончилось,  пушки стихли.  Пять долгих лет прошли, превратились в страшную  историю, сказку для потомков, в вечную кровоточащую рану для очевидцев.
Превращенный в руины Минск освободили. Беженцы вернулись на пепелища прежней жизни. Имущества лишились начисто.  Все нажитое  сгорело  вместе с домом.
Лиля прибежала к родителям,  в родной свой дом,  на улицу  Раковскую : трехэтажный,  мрачный, грязный с фасада  дом был цел, подъезд  загажен, от холодных стен веяло   ужасом. Ее семьи в квартире не было. Там жили другие, чужие, не знакомые люди. Старых  соседей по двору  то же не осталось.   
Из всего  двора  Войну пережила  только одна  старая, не грамотная  полька,  Марцеле.
 С  Лилей  они были знакомы  с самого раннего  детства девушки.  Довоенные дворники  ведь  знали каждую семью.
-твоих   запихнули в душегубку еще 7 ноября 41 года. Попались в облаву: сильно  кричали голодные детки.
-Ту  облаву пережили только ваша  младшая  Люся  и  переводчица  Соня, вернее она то же попалась, но как то, чудом, тогда  вернулась обратно в гетто, но без новорожденной малышки...
Люся, твоя младшая сестренка, позже  наладила связь с партизанами, собралась бежать в лес,  но ее предали,   схватили, в тюрьме  зверски  замучили...
Соню, вашу, переводчицу,  расстреляли, в числе последних,   когда городское  гетто ликвидировали, она лежит тут в яме, совсем  недалеко... Пойдем, покажу.
 Вздохнув по глубже, собираясь с духом,   перед тем как продолжить  Марцеле  подняла глаза на внезапно лишившуюся сознания   Лилю, молодая  женщина, бледная как лунь, была в глубоком обмороке. Марцеле  испугалась, принесла воду, вызвала врача.
  Когда, наконец,  привела ее  в чувство, Лиля,  качаясь,  побрела домой.
- Боже милостивый, за какие грехи ты покарал мою семью, не пожалев крошечных детей, думала Лиля, пытаясь унять бившую ее дрожь. 
На следующий день вернулась, но
   Марцеле ей дальше рассказывать о кошмарах не стала, по совету врача   отказалась, опасаясь за ее психику.
Шел последний год войны.
Старший Лилин брат,  Моисей узнав о гибели родных, отказался от брони директора завода, ушел на фронт,  где  погиб в боях за Польшу,  младший без вести пропал на фронте  в  41...
От среднего брата  Яши уже  многие  месяцы опять  не  было никаких  вестей, это казалось Лиле  странным,  ибо служил он,  хромой,  после госпиталя   в  тылу.
Наконец,  от него  пришло удивительное,  нечитаемое  письмо: буквы в нем  были перевернуты,  смысл угадывался с трудом.
- Что - то с головой не так, с ужасом подумала Лиля.    Слишком ужасно выглядела  первая эта его весточка  из военного госпиталя, после тяжелой  контузии. Но вскоре появились более разборчивые письма,  дарящие надежду .
Володя вернулся на старую  работу, в юридический отдел дома правительства.
Ольга, его военная любовь  теперь работала  врачом в леч. комиссии.
Лиля же, была спокойна,  казалось,  пребывала  в полном  не ведении относительно похождений мужа,  да он и сам в них  запутался.
- Можно ли любить обеих?  Спрашивал сам себя  Володя . 
- Но меня же хватает на обеих, мысленно усмехался он, главное чтобы на работе не прознали.
Лиля же больше опасалась, что на его  работе прознают о его не проходящей  любви  к рюмке.
Послевоенная жизнь  уже катила по своим рельсам.   Володе, как юристу  дома правительства и поручили курировать   расследование  деяний  немцев  в Белоруссии.
 Он с головой   погрузился в этот ужас  предательств и  искр человеческой  стойкости, черноту вырвавшихся наружу инстинктов, тех кто  звался разумными, но убивал население  массово, зверски.
 Он, любивший  простую,  гостеприимную  семью своей жены, где его,  когда-то давно,  еще голодного студента, приветливо принимали и  вкусно кормили,  с болью в сердце, все  пытался выяснить в деталях ее  страшную участь и хотя бы  найти  могилы мучеников.
 Но ни чего то, толком у него  не получалось, свидетелей не было, или они упорно  молчали, покрывая друг друга,  даже места захоронения убитых  в страшную  ноябрьскую облаву ему  достоверно  установить  тогда  не удавалось.
 Подробности же  их последних месяцев в минском  гетто  и самой смерти   были столь  чудовищно, ужасно не произносимы,  что он  не мог их пока выговорить в семье.  Кто уже  позже  предал младшую сестренку Люсю?  Что стало с новорожденным ребенком?
Кому в Минске нужны были чужие дети?  Погибла малышка  наверняка, еще  раньше остальных.
Пережившие  оккупацию, или удрали с немцами, или сидели по тюрьмам, остальные  помалкивали.  Очевидцев,  почти, не осталось. Неожиданно,  кто-то из бывших членов  Минского  подполья,  указали Володе  на бездетную, до войны,  семью видного своего члена, в которой в  конце  41 или позднее,  вдруг появился приемный  младенец - девочка.
Глава семьи, то же юрист,  Петр,  якобы,  работавший  в войну  на немцев, на  самом деле был нашим  разведчиком,  в конце сорок  первого  года,  он  серьезно заболел, лечился где-то в селе очень долго, откуда позже  вернулся с женой и дочкой.
Володя, нашел способ и познакомился с этим  Петром, пригласил на спец. елку его дочку.
Девчушке   было уже  около шести,  красивая была  малышка, чем-то  не уловимо  напоминавшая  ему  младшенькую  Лилину сестру  Люсеньку.
Иногда, так  случается, все мы все  ищем  в случайных  людях  черты своих потерянных близких, на век от нас ушедших...
 Эта прелестная кудрявая девчушка  была  теперь  Петровой  родной, любимой  дочкой и никак  не возможно было, ни по каким законам,  нарушить тайну ее рождения.
Докопавшись, Володя остановился, выбросив из головы эту навязчивую мысль, ведь в гетто погибло столько детей...
   Жизнь  в  после военном  Минске  возрождалась.
 На  пепелища  приезжали новые люди, заполняя  обезлюдившее  пространство. Город все строился: работавшие в правительстве первыми получили новые квартиры, в самом центре, у круглой  площади.
Из госпиталя, где лечился Яша, пришло теперь  уже казенное  письмо, писала медсестра о страшной его контузии на охране эшелона, о его  сорока днях без сознания и параличе, о том как, случайно,  она,  вытащила красавца Яшу из морга, уловив в нем признаки жизни.
Сообщала, что по решению консилиума  скоро 
с сопровождающим  отправят  его к  родственникам.  Письма в ту пору шли не быстро и  не прошло и недели, как  Яша  позвонил в двери  Минского дома.
Двери открыла Ирочка. Где ей было узнать изменившегося  дядю.
-Мама! Тут какой-то   дядя  военный вас спрашивает.
 Хромой, изможденный с запавшими щеками он вырос будто  из ни откуда,  чудом,  живым памятником, бледной  тенью семьи,  довоенной жизни. Лиля, не веря глазам, бросилась обнимать брата, пытаясь ощутить его живую плоть, понять, что не призрак перед ней, а ее живой, родной брат.
 Из трех ее  братьев, войну пережил только он.
С работы пришел Володя.
При взгляде на искалеченного  Яшу сердце его   разорвалось от боли, а душа  закричала и  заплакала, лицо же было беспристрастно. К тому времени, он уже  представитель  Белоруссии,  в общесоюзных  делегациях,  уже побывал на нескольких  послевоенных европейских конференциях и в Германии, и в Париже   и этот дипломатический и судейский  опыт, беспристрастности,  вдруг, неожиданно,  так  пригодился ему в собственной семье.
Может  ли человек плакать в мыслях?  Большинство мужчин стыдятся слез. Но, некоторые плачут и без них.  Многие из таких  заливают горе спиртным.
- Где наши?   Почему Вы не увели их?  Едва отдышавшись, гневно  спросил  Яша  у Лили.
-  Ты уже  все знаешь. Никто не выжил.  Живи пока  у нас сколько нужно для полной поправки твоего здоровья. Ответила сестра.
- А ты пробовала? Была ли вообще ты у них ?
- Была.
Володя опустил голову, спрятал горящие глаза, правда была ему известна.
- Кто теперь тебя  проверит, мелькнула черная, страшная  мысль в Яшиной голове, в которой продолжала жить и веселая мама, отец, и старшие  сестры, и младшая и крошечные племянники.
Яша мысленно видел их в израненной своей  голове, веселыми, поющими:  вот, Соня за старинным роялем, а Люся весело поет...
-   Только  не рассказывай моему сумасшедшему брату  ничего, попросила мужа Лиля, как только Яша  вышел.
Володя и ей то и половины не рассказал.
- Зачем им все это?   Ничего - то уже не исправишь,  людей  не вернешь назад...
Сдвинулось время,  сменилась жизнь...
Только вот слишком  многих на всегда поглотила  вечность...
А  Яша, в смятении,  все бродил и бродил  вокруг родительского  дома, не решаясь позвонить в квартиру, а потом пересилил себя  позвонил,  вошел в отчие стены,  туда  где вырос, где был так любим, он  получил от новых жильцов  несколько чудом  не сгоревших фотографий.  Разыскал  и  яму,  где лежали последние, расстрелянные из Минского  гетто, там, где  по слухам,  была и  его сестра Соня  .
Нашел  Марцелле.
- Твою сестру Соню  немец отпустил, от казни спас,  велел бежать, а наши предали, полицаи привели ее обратно в Гетто  но без дочки,  только и сказала ему она.
  Брат  прожил у сестры,  недолго, потихоньку силы к нему возвращались и через несколько недель он, собрав волю в кулак,  уехал  в Ленинград, из которого когда-то  ушел на фронт.


Яша.
Безжалостная колесница все убивающей, безумной   войны, наконец, остановилась.
Не многие, выбравшиеся живыми из под ее колес, мучительно-тяжело  боролись с ранами тела и души.  Слабые были окончательно сломлены, волевые возрождались, как по волшебству, залечивая увечья.
 Яша относился к этим  последним, хромал, еле ходил с пулей в  прострелянной   ноге,  но  отказался от постылой  инвалидности, даже тщательно скрыл ее, чтобы не потерять специальность.
 Женился.  С работой проблем не было, специалистов почти поголовно  поубивали.
По возвращении в Ленинград, сначала назначили на кустарное производство,  производящее бетон. Начальником.
 Пришел к месту работы, вник: по участку без дела  слоняются пленные немцы.
Один посылает их с бревном налево, другой кричит:
-фриц!  Бросай бревно, тащи щебень на право.  Они, сволочи, сообразили. Не делают ничего. Слоняются.
Приказал: с утра летучка, пленные по заявке с конкретным заданием, вечером рапорт, поименно, об исполнении. Порядки изменились,   Немцы боялись его, понимая, что этого еврея  их собратья  довели до ручки - он  не пожалеет. 
 Производство   бетона так здорово увеличилось под его руководством, что   Яшу, всего  через пол года,  назначили директором крупного бетонного завода. Отказался.  Просил направить по специальности.
Немцев видеть не мог, даже пленных, даже  от звуков  их языка дергался всем телом, потел, сжимались кулаки.
Потом, когдапроизводство  расформировали,  ползал, хромая,   инженером- обходчиком вдоль высоковольтных линий по области.
 Леса северные  подарили, израненному,  измученному сыну своему,  покой,  щедро подкормили  ягодами,  в них  надышался здоровым,  терпким  хвойным  воздухом - окреп.  Земное чудо, вековой сосновый бор  возродил  дарами, утешил покоем, напоил терпкими, пьянящими ароматами.
Однажды, на Невском случилось чудо: встретил живого однокурсника!
 Он и  перетащил работать к себе, в режимный  проектный институт.  Каким волшебством  было, вообще, встретить живого парня  из своего потока.
Дочке Асе исполнилось уже  пять лет. Жажда жизни победила  мрак преисподней.
Он пережил войну! В трудах  побежало время  ...
А в родном Минске для его  сестры Лили наступили тяжелые  времена.
  Метавшийся  между Лилей и Ольгой  Володя, вдруг, поругавшись с ней  из за пьянки,  решился  на  свою сибирскую  любовь: ушел  к Оле. И теперь    он жил с Ольгой и ее сыном  Леликом.
Оставшись без мужа,  одинокая  Лиля еще острее почувствовала весь ужас утраты семьи.
- Если бы можно было повернуть время вспять, я бы проявила решительность и увела хоть кого-нибудь с собой, бредила она, проклиная себя, длинными  одинокими ночами.
Володя же хотя жил своей жизнью, в глубине души ее не забывал.
В один из тех дней, когда праздновали   день, рождения  Лелика,  из деревни приехала его старенькая  бабушка Ванда. Началось  длинное  застолье.  Детворе накрыли  отдельный стол.
Старшие как водится  выпили здоровье именинника   и,  вдруг, старую бабушку  Ванду  прорвало, изрядно выпив,  начала она  рассказывать про военные ужасы оккупации  про вырытый у леса за ее  деревней ров, куда  свозили  машинами душегубками  весь 41  людей, ночные кошмары   вызывали у крестьян черные машины смерти, бесконечные  гробы на колесах.
- А вы никого не прятали? Ни кому не помогали?  Осторожно поинтересовался Володя.
-Где нам, в страхе жили бесконечном, за укрывательство евреев  смерть.
- Ищу могилы семьи Лили, тихо добавил Володя.
- А он еврейку- то свою он  не забывает, со злобой  подумала Ванда. Ольге поди зря голову то морочит.
- Чудеса такие  случались, но редко, вздохнула старая  женщина.
- Всем ведь  жить то, хотелось!  Да,  вот, милок, от нас,  не далече, был случай. В соседней деревне  людей  поспрошай,  посоветовала  хмельная  Ванда.
Володя поехал.  На краю указанной  деревеньки в три покосившихся дома,  в самом старом скрипучем  домишке, с ухоженным садиком,  красивая  женщина поведала ему о своих военных постояльцах  с крошечной  девчушкой. Малышка то эта была сироткой, ее немец  пожалел притащил в соседний дом,  где квартировал,  откуда-то в пеленках и всучил хозяевам, они и пикнуть при нем  побоялись оставили крошку у себя. Случались же такие странные немцы...
Мамку ее то же, говорили, будто отпустил, велел бежать, спасаться, но не смогла, выдали. Литовский полицай ее, бедняжку, или прикончил, или назад в гетто отправил...
 А ребенка того, потом, через пол года,  квартирант ее  Петр, с женой забрали и  у  себя  оставили.
Володя призадумался. Эту историю он уже слышал о Соне, Лилиной беременной перед войной  сестре.
Жизнь Володи,  в новой семье   не заладилось,  с  Ольгой они вместе протянули  не долго, совместный быт, как-то  не состоялся,  не  прошло и года как они  разбежались.
 Темпераментная брюнетка   Лиля, внешне,  как будто спокойно пережившая уход мужа, в душе развод  сильно   переживала, хотя и принимала свои  меры по замене мужа, но достойных мужчин после войны почти  не было...
На два года остались они с Ирочкой жить  одни, когда, вдруг, блудный  муж к ним  вернулся, жизнь заставила простить и  назад принять.
Все внешне пошло по старому.
 Дача в Городище, служебная машина, по службе в правительстве  Володя все продвигался и продвигался...
Потихоньку приобрели новую мебель, восстановили пропавшее имущество.
Самой нужной из министерских  льгот  для всех была Володина служебная  дача в изумительном, огороженном   поселке под Минском, в Городище.  В  доме  для судейских. То был сказочный, дачный  мирок:
по середине ухоженного смешенного леса, где вековые сосны соседствовали с кустами раскидистого  орешника, где в аккуратно подстриженной травке стрекотали кузнечики, а по среди поселка  блестело искусственное озеро с песчаными берегами и аккуратными  купальнями.
В ухоженном кустарнике блестели  свеже выкрашенные,  добротные, красивые,  деревянные дома с водопроводом и газом.
В этом раю Володе с Лилей полагалась только одна небольшая комнатенка,  с удобствами  и общей кухней, вполне достаточная  для них, но на лето им присылали и двух  внуков, и еще и племянницу Асю, дочку Яши подкидывали.
Весь верх дачного дома  занимала большая  семья бывшего подпольщика  Петра, к тому времени уже  прокурора.   Вдруг, Петр  сам, добровольно,  уступил одну, не большую  комнатенку,  Лилиной детворе. 
Летом,  на дачу в Городище во все семьи свозили детей всех родственников,  каждое лето на дачу прибывала племянница  Ася. Общительная, живая    девочка  подружилась с теткой и полюбила всю ее семью. У многих  ее сверстников были бабушки, а у нее только тетя и дядя,  вот  уж  с ними ей повезло!
   Ася  частенько играла с его младшим сыном Петра  в шахматы и даже преуспела в них под его руководством.
 Петр- обыкновенный, внешне не очень приметный мужчина, среднего роста в очках, ни что не выдавало в нем легендарного  подпольщика, героя сопротивления,  еще и удочерившего, спасшего  в страшном  41  ребенка.
Прокурорскую должность внушает трепет, а прошлое подпольщика уважение.  Володя  знал   обо всем   и даже тайну его младшего ребенка. А к  тому времени у Петра был уже  и сын. Дочку его звали Ларисой, она  была стройной  красавицей с темно- рыжеватыми вьющимися волосами и тонкими чертами лица,  не похожей ни на него блондина, ни на его темненькую  жену.
Лиля впервые увидела Ларису  на даче, когда девочке  было уже почти двенадцать лет.
Девочка  так напоминала ее  сестру, что, каждый раз, ее встречая  и вглядываясь в прекрасное юное  лицо, она содрогалась, чувствуя  эффект "дежа  вю " до головокружения и дрожи.
Однажды,  Лиля сказала  Володе, о странном  сходстве Ларисы с ее сестрой.
- Володя, ты помнишь моего рыжего деда?
- Да! 
- У сестры Сони  были такие же рыжеватые волосы как  у Лоры.
Он и сам  это, внешнее сходство,  замечал.
- Надо бы все же еще раз попробовать  отыскать очевидцев гибели ее матери, подумал он.
И тогда, Володя,   опять поехал в ту  деревню, где в войну нашлось убежище для  боль-
ного   Петра.
Его приезд не на шутку  взволновал жителей, время прошло, но  все еще  выявляли предателей, немецких прихвостней... Не мало уже отправили в места отдаленные...Народ был запуган.
Володя упорно, показывая, присланную Яшей довоенную фотографию,  ходил от дома к дому.
-Кто  видел  в ноябре 41  сбежавшую еврейскую  женщину?  Спрашивал он в каждой уцелевшей  хате?
Времени утекло не мало, старше умирали, молодые разъезжались
- Никто не признавался,   жители понуро молчали. Народ был запуган, вконец.
К концу дня безрезультатных поисков,  он  выбился из сил.
- Схожу, ка  завтра,  в деревенскую школу,  внезапно решил Володя.
Дети эти старшие еще  венные, может быть, что и видели, потяну из них. 
Не даром он был юристом, знал как дознаться до истины.
Пошел в сельскую школу.
Вместо урока, собрал переживших войну самых старших детишек. Попросил рассказать, кто, что запомнил из военной жизни.  Дети знали все о военных ужасах:  виселицах и  расстрелах.
Одна худенькая старшеклассница  с ужасом рассказывала, как на ее глазах их соседней хаты за волосы вытащили молодую женщину и погнали к яме у леса, как страшно тогда  она кричала.
- Какая она была из себя? Спросил Володя.
- Худущая, темноволосая, молоденькая совсем, так кричала, так плакала на всю деревню.
- Да, уж, детское  описание,  мало ли таких,  подумал Володя.
- А кто ее прятал? Из какого дома ее  выгнали?
Девчушка объясняла ему, как могла, волнуясь,  сбивчиво,  потом  взялась показать.  Пришли.
Володя постучал.
Дверь открыла молодая, цветущая  крестьянка.
- Ваш дом.?
- Наш, сразу после войны купили.
- У кого? Фамилия старых хозяев какая?
- Пуленис,  кажется. Испуганно выдавила она сквозь зубы.
  Володя попросил документы на хату. Бумага от сельсовета была выправлена по всей  форме.
-Куда старые хозяева делись?  На всякий случай поинтересовался Володя
- Да кто ж их знает, сбежали, меня  поселил сельсовет, дом пустовал  тихо ответила хозяйка .
Он  навел справки по своим каналам.
Хозяин дома в войну служил в полиции, и удрал с немцами, прихватив семью.
Володя вернулся в школу, собрал детей, на доске написал свой адрес и телефон, велел  сообщать ему, если кто,  что новое узнает.

Осколок древнего рода. 
Если бы Ася родилась чуть раньше, возможно, ее уже и не было бы  в безрадостном пятидесятом, ибо сороковые были столь жестоко- безжалостны к роду людскому, что лучше бы и не попадать  в них  вовсе.
Являться   ли   нам  в  сей тяжкий  земной  мир? Если бы нас об этом  спрашивали...
Ася  пришла на грешную  землю, стонущую  под стальным, осенним небом, в ту пору, когда солнце надолго покидало наши северные широты, и все вокруг погружалось  во  мрак беспрерывных осенних дождей. Комната, в которую ее принесли была под стать небу, в любое время дня  погружена в вечные сумерки, ибо единственное ее окошко  упиралось  в серую стенку дома напротив.  Первые свои годы малышка прожила
в самом сердце, залечивавшего еще  военные раны  Ленинграда. В вечно промозглом,  сыром тумане,  города,  невидимым кошмаром депортации, висел все убивающий страх.
Сухой, металлический голос из репродуктора постоянно все клеймил и клеймил  кого-то ей  непонятно-далекого. А почти приговоренные, этим бездушным, металлическим звуком из бездны, родители ее, пребывали в печали.
Без воздуха и солнечного света, на чужих руках домработниц. Будто, понимая, чувствуя, атмосферу ужаса  росла Ася тяжело ,будто понимая не нужность свою в этом зыбком для нее мире.  Девочка, дочка блокадницы,  была малоежкой,  с детства не добиравшей  вес, накормить ее толком не мог ни кто.
Отказываясь от еды, ребенок будто отвергал  саму предложенную ей жизнь.
 Но к трем ее годам туман страха за слабого  рассеялся. Девочка  начала потихоньку выправляться. Месяц за месяцем, третья ее зима сменилась весной и расцвела холодным, но ярким солнцем, и покатила Асю земля в лето.
Летом всех детей  отправляли к бабушкам, но у нее их не было. Ее отправляли к тете Лиле.
Минск!  чудесная  теткина дача. После трех месяцев в Городище  Ася   преображалась.   Она проводила тут лето год за годом...
В семье тетки все радовались жизни, а ее так любили, что  девочка   считала эту летнюю семью  своей. И Ася потихоньку переросла детские немощи тела, выбралась из топкого болота своих не ясных хворей. 
Худущий, этот и  бледнющий  потомок  рода с историей в пять тысяч  лет был, однако, красив лицом, щедро одарен  острым умом, отличной памятью и способностями к языкам и наукам.   В школе Ася была из первых. Если ребенка любят, он платит взаимностью.
У Аси со школой был настоящий  роман, почти до  четырнадцати лет.
А потом удары времени, вдруг, не милосердно  обрушились на еще детские ее плечики.
В Университет не возьмут.  Там, где конкурс зашкаливает и пробовать не стоит.
- Учись, не учись ни кому-то я не нужна, поняла про себя девочка.
А какого  жить подростку с тем, что обществу вовсе не нужны его способности?
Грустно, но пришлось  покориться, принять второсортность, приспособиться к капризам времени.
Но, судьбе угодно было преподнести девочке еще не один сюрприз:
Шел 1965год.
В обычной советской  школе  был  вечер, первый с танцами в жизни Аси,  справляли  8  марта, после классного  чаепития,  в актовом зале   включили магнитофон и начались танцы: сначала дружно, все вместе  бодро попрыгали под  ледку-еньку,   потом зазвучало танго, потом вальс.  Пары школьников  весело  закружились по залу, лишь несколько не веселых девочек остались подпирать стенку.  Танцы менялись, а не разобранные, лишние на этом празднике  девочки все стояли и стояли, у стенки.
- Странно, мама говорила, что я красивая, а я  не нравлюсь мальчишкам,   меня совсем  никто танцевать  не приглашает, с грустью подумала темноволосая, кудрявая  худышка, отличница Ася  с прелестным круглым личиком, с горящими от обиды   карими, почти  полными слез,   глубоко посаженными  глазами.
- Врет мама  все,  это для нее я красивая, а вот  мальчикам в школе  так не кажется.
-  Почему со мной мальчики не танцуют?  Не хочу подпирать стенку!
- Что же я так и останусь на век одна?  мысленно спрашивала она себя,  почти  плача, яростно натягивая пальто.
Наступил вечер.
- Мама, почему у тебя столько сестер и братьев,  а почему у меня никого нет?  Неожиданно  спросила после ужина девочка. 
Родители слегка  опешили.
- У тебя будет муж и дети, пришел на помощь растерявшейся матери отец.
- А если меня так  никто  и  не возьмет замуж?  не унималась Ася.
-Мои сестры живут без мужей, никто не умирает. Как отрезала мать.
- Мы и с тобой сами, без твоих  бабушек так намучались, что в страшном сне не присниться, неожиданно  продолжил   раздраженная мама.  Ася опешила, как все дети, она пока не понимала сколько труда и средств требовал ребенок, ибо мысль о том откуда берется еда, приходит к некоторым слишком поздно...
-  Значит я никому не нужный предмет родительских  мучений, "намотала  себе на ус" четырнадцати летняя девочка. Продолжать тему не стала,  поняла всю ее бесперспективность.
-И одни люди живут, не умирают, вдруг, опять   резко   гаркнула на нее раздраженная мама.
-Учись лучше, а то придется лед зимой от дороги ломом  отколачивать, а у тебя на это  сил нет, худа уж  больно и сутулишься.  Гимнастику делай,  сухо добавил отец.
Пришло такое долгожданное, но, вновь, обманувшее ожидание вечным моросящим дождем, бессолнечное  Ленинградское  лето и Ася в последний раз поехала в Белоруссию, в волшебный летний ее мир,  на всегда сказочно- зеленую   дачу.
 Жизнь ее под Минском  и сравниться не могла с самым лучшим, но таким казенным пионерским лагерем с его муштрой, огромными казарменными  спальнями,  вечными  построениями и бесконечными дежурствами.
Здесь был  дом, сад, солнце и семейный  покой, а главное любовь.
  Однажды, она по среди лето свалилась  со странной болезнью  забегала не только Лиля , но весь судейский дом: тут же  прислали к девочке  молодого  врача  Лору.
Лариса, посмотрела больную и с предписаниями  пришла к Лиле, та поблагодарила, задумчиво, вглядываясь, будто кого-то в ней видела, или надеялась увидеть.
- Ваша Лора похожа на одну из моих сестер, вечером сказала Лиля на кухне ее маме Соне, поблагодарив за помощь и, вручая,  блюдо с пирожками с черникой, надо сказать, что кулинаркой Лиля была столь отменной, что  на ее стряпню всегда слеталась вся окрестная детвора.  Отказаться от ее стряпни  было не возможно, пирожки сияли и благоухали.
- Спасибо, съедим:  Лора с Леней будут рады. Холодно поблагодарила Соня.
 А потом, вдруг, вся  вспыхнула, залилась краской.
- А племянница Ася, Вам, Лиля, ни кого не напоминает?   Неожиданно спросила Соня.
Кровь прилила к Лилиной голове, она, вдруг, мысленно увидела сестер.
-Это кошмарный сон, сейчас проснусь и пойду к ним, мелькнуло в сознании.
Так сильно обе юные девушки были  похожи на ее погибших сестер.
Прошел  год,  Ася поступала в Строительный.
Детки  подрастали, старшие  старели,  года, старших  стремительно летели  куда-то туда в вечность... 

Дела прошедших дней
" И про отца родного своего, мы, зная все не знаем ничего" Е. Евтушенко.

 Малютка Лора появилась на свет через два месяца после фашистского вторжения  в Минске, в семье подлежащей тотальному уничтожению. К, счастью, эти страшные  воспоминания не запечатлелись в ее прелестной  головке по причине нежного возраста. А с тех пор с каких она себя осознала,  была  Лариса  в семье  любимым ребенком, не знавшим ни ограничений, ни отказов.
Правда ранние, совсем уж  ранние  ее впечатления были какими- то  серыми: глубоко  в память запала очень простая деревенская комната с печкой и скрипучей кроваткой, деревенский дворик,  вечная, надоедливая  стрижка темных, вьющихся,  курчавых волосиков, чтобы лучше росли, говорила мама,  но эти отрывочные  воспоминания лежали в памяти   глубоко-глубоко, отрывками и почти потерялись, утонув  в недрах  ее взрослого сознания.
Потом появился  новый дом, школа,  дача, папа при большой должности. Она не была похожа ни на маму, ни на папу: ни внешне, ни удивительными для них музыкальными способностями,  единственная в своей  семье  имела абсолютный  слух, с легкостью закончив  музыкальную школу,  хорошо пела. Артисткой быть не захотела, а вернее не смогла. Даже в музыкальной школе на концерте  не могла хорошо играть на публике, при людно руки ее не работали, блокируемые скрытым, откуда-то из под сознания  наплывавшим  страхом. Сцена всегда внушала девочке ужас. На музыке жизнь не кончалась.
 Лариса  выбрала медицинский, став врачом, однажды  узнала, что музыкальные способности наследуются по материнской линии, удивилась, ибо  мама ее была абсолютно безухой, да и папа то же не блистал,  брат такой же,  весь в них. Природа не обделила ее ни  красотой, ни статностью. Красавица из состоятельной семьи от женихов отбоя не знала. Выбрала  мужа  из  своих  дачных друзей.
 Родился сын,  долгая   жизнь за границей в советской колонии,  все было  так удачно, словно счастливая  звезда освещала волшебными лучами ее  ровный жизненный  путь, усыпая его   если не розами, то, хотя бы  их  лепестками.
Но время безжалостно поглощает   и счастливых и несчастных,  уравнивая их у последней черты, перехода в иные сферы. И отцы при должности, уходят на покой, как простые смертные. Тем же кто вырос в достатке еще горше  переносить  бедность и удары судьбы, коими так изобилует жизнь на земле вообще,  и  особенно в нашей огромной  и прекрасной стране.  Вот она уже седая у постели умирающей своей  мамы в больнице. Долгая, мучительная болезнь, тяжелый уход, долгие  ночи без сна... У мамы  резкое ухудшение   надо срочно перелить ей кровь, чтобы хоть  немного продлить  жизнь.
-Не надо, доченька, дай мне умереть, стонет  мама.
Нет! Нет! Ты будешь жить! Я сейчас перелью тебе кровь.
Удивленная  молодая сестричка прибегает в  палату:
- Лариса Петровна! У Вас с мамой слишком уж  разные для родственников  группы крови.
 - А вы по молодости  ничего не перепутали?  Искренне недоумевает  Лора.
Дремлющая в полу забытьи мать, вдруг, просыпается.
Она так не хотела раскрывать эту семейную тайну и не надо было ей ни наград, ни славы только б  доченьку.  А теперь уж ей  все равно.
- Доченька, не надо, не удивляйся,  я тебе не родная, мы удочерили тебя в 41.
Пол, вдруг, улетел  куда-то  из под Ларисиных  ног. Посмотрела на мать, вроде еще в полном  сознании, голова ясная.
- Мама ты уверена в том  что говоришь? Повтори, я тебя  не расслышала.
- Я Правду говорю, почти простонала, умирающая.
- Боже! Она же в любой момент умрет, а я так и не узнаю ничего о самой себе, мелькает в вспотевшей  голове Ларисы.
- Кто же  я мама? Где мои родители? Бросили меня? Пьяницы?
   Почему Вы раньше то  молчали?
-У пьяниц такие умницы не рождаются, тихо проговорила мама.
- Про отца твоего  ничего  не знаю, а мать твоя  еврейка погибла в 41 в Минске в Гетто, переводчица она там  была. 
  - А фамилия  ее какая?
 Не знаю,   Не до того нам тогда  было. Отец больной лежал, когда тебя в дом принесли, а я молилась, бога просила  о его спасении и зарок дала, коли выживет возьму тебя. Бог его спас. 
Что вокруг тогда  творилось, то лучше бы  не знать тебе...
Лариса, доченька, когда  меня похоронишь, разбери в кладовке старый чемодан, там на дне пеленка с вышитым твоим именем.  Помни, если бы не мы и хозяйка наша, ты, младенец,  умерла  бы через день другой...
Заплатив ночной сиделке, Лариса, а ей самой  было уже  за шестьдесят, падая от усталости и головокружения, враз разбитая,  побрела домой.
-Вот так скоро помирать, а корней своих не знаю, сверлила ее серая мыслишка.
- Так я еврейка, оказывается, их же раньше в университет не принимали и на работу с трудом, они же все от этого  уехали, все бегали в ее, сбитой с толку, голове  глупые  какие то мыслишки.
Пришла, перекусила, давление зашкаливало. Схватила таблетку и принялась за поиски корней.
- Где же он этот чертов  чемодан? Думала она, яростно выкидывая из кладовки обувь и старые сумки, коньки, отвертки и молотки.
 Наконец!  В углу кладовки, весь в пыли забитый хламом, а вот и пожелтевшая от времени    тряпка-пеленка и в уголке вышита  фамилия  и имя  Аня Левина-Аркус
,  июль 1941.
Господи! хорошо, что руки мои не добрались до этого  хлама. Ведь выбросила бы, мелькнуло в Ларисиной голове.
Заснуть в эту  ночь она не смогла, даже снотворное не подействовало.  Никак не могла принять и переварить, что она вовсе  не она, совсем  другая, всеми гонимая,   и прожила то она спокойно ничегошеньки о себе, не зная, чужую,  не свою счастливую спокойную жизнь.
Утром, сонная  побежала в больницу, мама пока  держалась, кровь, нашли  перелили.
Лариса знал при ее диагнозе  в ее 85, не  долго ей осталось.
Мама, кто эти Левины? Может хоть  кто - нибудь  из них спасся?
  Успевает  спросить Лариса у  мамы за неделю до смерти. 
- Доченька, помнишь жену Владимира Николаевича Лилю!
- Да, смутно у них еще на даче  куча детей была, все дети моложе меня почти на 10 лет,   с усилием  достает из глубин  памяти,  постаревший от времени,  образ шумных соседей Лора.
Лилина  девичья фамилия  Левина, отец твой  еще тогда  узнавал.
-А Где сейчас  эта Лиля  Яковлевна?
- Не знаю, Владимир Николаевич давно умер, а она кажется в Москву  уехала к дочке.
- Адреса ты, конечно, не знаешь. Дочку Ирой звали?  Пыталась хоть что-то вытянуть из мамы  Лора.
- Да Ира, а дети- мальчики Ваня и Сеня.
Ошарашенная Лариса, наконец, с опаской за его реакцию,  поделилась своим открытием с мужем.
- Так, если ты докажешь, что еврейка, мы сможем уехать за границу, вот и Германия евреев принимает. Последовала от него  неожиданная реакция.
 Да нам вроде и здесь не плохо, машинально ответила Лариса, ибо меньше всего ей хотелось менять жизнь и  место жительства.
- Ничего-то я теперь никому  не докажу, просто сама  пойму к семидесяти кто я и откуда, подумала она и поехала к сыну, в Москву с адресом, по которому обменялась Лиля.
Помогло то что, старый адрес  Якумовых  был известен, ибо жили они в Минске, в доме работников правительства, на круглой площади. Квартиру подсказали соседи, а дальше в милиции посмотрели в каком году и куда выписалась вдова Владимира Николаевича.
Лора  узнала  даже  московский  телефон.  Позвонила, спросила Лилю.
- Голос мужчины  в трубке ответил, что  не туда попали и прекратил разговор.
Лариса  позвонила еще раз, спросила не по обмену ли приобретена эта квартира, владелец не  на шутку  испугался, сказал, что купил ее у некого  владельца  Ивана  Петрова, год назад.
Лора спросила телефон.
- Телефон потерялся отрезали на том конце провода.
Она все же  пошла туда. Позвонила, открыл внук Лили   Семен. С первого слова поняла, что именно он хамил ей по телефону.   Она представилась, хотя они были прекрасно знакомы с самого раннего детства Семена.
- Где твоя бабушка Лиля? Строго спросила Лора. 
- Давно умерла и она и мама. А от меня, что Вам  нужно? Спросил сильно расплывшийся, рыжий грубиян.
Она   попросила адрес Аси, это не произвело на него впечатления, даже не пригласив ее дальше прихожей,  он рассмеялся Ларисе в  лицо.
- На что Ася эта мне сдалась?  Усмехнулся Сеня.   Лору передернуло
Впрочем, телефон своего брата, с коим порвал все отношения,  все же  ей дал.
-Хорош родственничек то...  Вздохнула про себя Лора
Придя к сыну, Лора залезла в ванну и долго, с остервенением все  терла себя, будто пытаясь  оттереть  нечто невидимое,  но липкое  и  мерзкое, в чем так  щедро искупал ее, переродившийся со времен своего  детства Сеня.
- Все маленькие   миленькие,  а потом? От куда, что берется. Грустно размышляла Лариса.
Гостить долго у сына она не собиралась,  сжав волю в кулак,  она позвонила младшему из  внуков Лили   Ване. Она помнила его еще  совсем крошкой и боялась, что он просто не вспомнит ее.
- Лариса! С дачи деда! Раздался радостный возглас  Вани.
Неожиданно для нее Иван ей так  искренне обрадовался, будто она фея и прямо сейчас способна перенести его назад во времени,  вернуть и в детство, и на дачу...   
Конечно  же, он  пригласил ее  зайти, сообщив  адрес.  Объяснил Иван толково и нашла она его  дом быстро.
Перед  дверью Ларису вдруг охватило странное волнение: так не хотелось опять раскрывать душу тем, кому это,  возможно, совсем не интересно, вовлекая  их в проблемы столь от них далекие, да и плевки в без того растревоженную  душу получать удовольствие не из приятных.
Если знаешь человека маленьким  ребенком, а потом увидишь его через пол века, то узнаешь с трудом, если вообще  узнаешь... Страшновато.
Но, в квартире  она, неожиданно,  увидела молодого Владимира Якумова.
Холеный, полноватый блондин   Иван, до дрожи,  напоминавший своего деда.  Просто настоящий  русский барин, просто  вылитый Володя Якумов, с усмешкой  отметила про себя Лара.
Радушный хозяин, Иван сразу  пригласил ее  к столу. Еле отвертелась.
Вздохнув,  рассказала, что  она совсем  не она и, вообще, не знает кто,  а  ищет по свету  кровную свою родню.  Небесно-голубые  глаза Ивана  расширились от удивления.
 Широкая улыбка освещавшая  лицо, плавно перетекла в задумчивую печальную маску сострадания. Откуда-то из глубины квартиры бесшумно вышла его кудрявая, черноволосая жена, тихо по здоровалась.   
 -Так может мы с Вами Лариса  родственники? Надо это отметить,  Выпалил Иван.
- Ну это еще требует доказательства. Не слышали ли Вы, Ваня,  от бабушки, что-нибудь о ее семье.
- Я нет, хотя,  однажды, бабушка рассказывала о сестре переводчице, а вот Ася, моя двоюродная тетка, по моему  очень даже интересовалась этим кошмаром.
-А письма, фотографии, не осталось ли чего нибудь от Лили?
Да, целый ящик, но я их куда-то засунул при переезде. Надо будет поискать.
Лора достала фотографию, подаренную, артисткой Левиной.
Саша ахнул. Это же Асин отец Яша, совсем еще  молодой. А Вы его не видели? Он и на дачу приезжал. Яшу  Лора  решительно не помнила.
- Значит  у него была и  другая жена, удивился Иван, вглядываясь, в потемневшую довоенную карточку.
-Весь вопрос в том, насколько я Вам родня.
- Если вообще родня, Левиных если не как Ивановых, то как Петровых уж  точно, -Впрочем, сейчас по генам это можно, запросто установить, я ведь медик.
- Анализ, дорогой и, желательно, сравнивать с ближайшей возможной  родственницей, а это Ася из Петербурга или Ваша мама.
- Она умерла.
-  Фотокарточки у Лили  мы поищем, от сканируем и Вам перешлем.
Помнится, там даже альбом памятный был, его  в мемориальный музей  в Израиль посылали.
От Вани Лариса вышла умиротворенная, с номером телефона Аси, с надеждой  обрести не только родных, но друзей.
В сущности намного важнее иметь родню по духу, чем по крови, хотя так  хочется знать хоть что-то о кровных своих родителях.
- Ну как мама, ты, узнала о нас хоть,  что- нибудь  новенькое? Поинтересовался сын? 
- Тебе то к чему?  Но, если хочешь  помочь, распечатай и пришли мне фотографии, когда от Вани их получишь, а я завтра   уезжаю. На работу пора выходить.
Уже из Минска она  позвонила Асе.  Городской  телефон не отвечал.
Попробовала  мобильный, металлический голос оповестил, что данный   номер выключен или находится  вне действия сети. 
От Вани не скоро,  но   пришли обещанные  фотографии. Чужие, красивые женщины, интересные мужчины, веселые дети. Она мучительно вглядывалась в незнакомые, а может быть,  родные лица, пытаясь понять, даже отгадать кто из женщин, возможно, ее настоящая биологическая мать, но фотографии  не были подписаны и,  казалось,  сами имена этих интересных  людей  потерялись, навсегда,  растворившись  в военном  мраке  смертельного, убившего их времени... 
- Да, они добились своего, эти нелюди,  убийцы и бандиты, грустно подумала Лариса, тихо  глотая подступившие, вдруг, слезы отчаяния. Казалось нет силы, способной пролить свет, на тайну ее рождения и тщетны все ее поиски, напрасно  погрузившие ее в мир военного кошмара...
Лучше бы ей прожить и не узнать, ни себя, ни  этой трагедии...
Неуловимое, но вездесущее время, если не убивает, то погружая в вечное море забвения, успокаивая, чредою дней, месяцев, лет  лечит.
Прошел месяц.  Вдруг, пришло уведомление от телефонной  сети: вызываемый, Асин номер, стал доступен.
Еще одна из неосознанных сирот  военного времени, Ася  вернулась из одинокого своего путешествия. Любой телефонный звонок в ее одиночество был ей подарком.  Если можно было еще подарить ей каплю счастья, то, позвонившей ей  Лоре, это хоть на краткий миг удалось. Молнией вспыхнул яркий луч надежды, а им обеим так  хотелось  верить в это чудо...
- Вдруг у меня есть сестра, какая была бы радость!  Воспаряла  душой Ася. - -Хоть  кому-то на этой скучной земле быть  еще чуть-чуть нужной. Не счастье ли это?
 Не прошло и месяца, как она  вновь собралась в дорогу,
схватив чемодан, понеслась в Минск.
Здешние камни напоминали светлейшие моменты беззаботного детства, только вот не было уже людей, с которыми был  связан для  нее этот город. Ушли вместе с детством, растворились в пространстве, грустно думала она, гуляя по круглой площади. Иногда нечто невидимое, не понятное, словно  притягивает к знакомому месту, будто почившие здесь души, родственников  призывают  к земле в коей лежит их не оплаканный  прах... Да еще теперь и Лора!  Для нее она сюда и примчалась, схватив в охапку старый  папин альбом, где аккуратно и тщательно  были подписаны им  все имена  и годы рождения его замученной  родни.
Сестры или не Сестры?  Через шестьдесят лет теперь уже не молодые женщины опять встретились.
Лора,  дрожащими руками перебирала страницы, вчитываясь в скупые подписи,
- Вот полноватая, дородная красавица Соня, Лора, наконец, узнавшая, кто есть кто,  все  вглядывалась в лицо, той которая, возможно, подарила ей жизнь. 
Что это?  Неожиданная  запись о муже  Сони - Федор  Аркус был призван в армию.
 -Значит, на пеленке фамилия мамы и папы, или она не там ищет?  дошло, вдруг до Лоры, а папа, мой или не мой,  может быть и пережил войну?
- Знаете Лариса, помнится отец говорил, что Федя после войны, очень переживал, но снова  женился и у него новая семья в Москве...
И вот они, уже совсем  две  странные  старухи, сдают, наконец,  ДНК тест и  десять долгих дней, волнуясь,  ждут его результатов.
Десять дней и вечность, и  ничто, когда одной уже семьдесят... И получили, и не поняли.
Неопределенный результат, то чего они обе,  совсем  не ожидали.
Может быть, а может и не быть, написали в лаборатории, разглядывая их гены...
Вероятность родства  не велика, но оно вполне  возможно, показало дорогущее  исследование...Можно ли быть родственницами с вероятностью в 30% ?
Наверно можно,  если иметь души родственные на все 100 и анализы вообще ни к чему.
Прощались они совсем как сестры, не зная свидятся ли...
Но, червь познания  уже снова  грыз  Ласу, ибо медик в ней оставался медиком. Она решила поискать потомков Аркуса.
Раньше Лариса была бесконечно далека от евреев  как народа, в сущности, ей просто не было до них дела. Воспитанная родителями в традициях истинного интернационализма
она меньше всего думала о культурных  различиях.
Как врач, повседневно  сталкивающийся с болезнями тела, она вообще не понимала этих различий.
Теперь, вдруг,  заинтересовалась и древней в пять тысячелетий   историей и древней  религией,  узнала  значение  своей истиной фамилии, происходящей, как оказалось, из библейского  рода  первосвященников.
-Слушай, эта Лиля не единственная Левина в Минске, сказал как-то муж, посмотри вот в театре артистка с такой фамилией,  здорово  старух играет.
 Лиля пошла в театр.  Артистка была уже такой старой, даже ветхой женщиной звали ее Жанной...
Когда   Лора поведала ей свою невероятную  историю, вызвав огромное,  совсем   неподдельное удивление,   Жанна вся  засветилась, увидев  в Ларисе  почти чудо света.
Напоив гостью чаем, она сказала, что носит фамилию первого мужа, с которым  училась в школе, но прожив два года,  еще до войны рассталась, она знала  и его довоенный дом  и семью.  Да! Бывший муж  жил  где-то  в Ленинграде.
Дело же происходило уже тогда, когда этот город стал опять Санкт- Петербургом.
Сердце Лили бешено заколотилось, вот сидит живой  человек, говоривший с ее бабушкой и мамой, Жанна  сказала, что знала и Соню,  но  чуть -чуть,  еще в бытность ее студенткой иняза.
Потом она, не без  труда, но  привела Лилю к месту, где когда- то стоял их дом, а потом  к яме, где лежали последние, расстрелянные. Последней была и переводчица Соня, и  тому были свидетели. Тихо проговорила Жанна.
- Ты, могла бы лежать здесь, вдруг жестко, повысив голос, прохрипела Жанна.
- Молись на своих спасителей, добавила она тихо-тихо. 
На прощание дала девушке довоенную фотографию, где была заснята их с Яшей свадьба и, вся присутствовавшая на ней родня. Указала и на Соню, совсем молоденькую девушку.
- Да! Кажется эта  Соня потом вышла замуж за некого Федю Аркуса, тихо добавила женщина.
- Похоже  она и есть моя первая  мама, сказала  Лора, еще и еще  вглядываясь, в эти, как- будто совершенно  чужие, а возможно, родные для нее  лица...
А  Яшу я часто видела летом, в городище,  он  Асин папа.  Я с ней недавно виделась, а вот Федю хотелось бы отыскать.
-Как же дальше   жить, с сознанием,  что, ты, совсем  не ты, и тебя и вообще на этом свете быть не должно, а ты есть, вопреки року, уже старая, конечно, но еще  живая...
Лора,  вдруг, с удивлением стала замечать, что многие люди не очень хорошо относятся  к ее истинной национальности,  ибо зная ее как белоруску Ларису Петровну, некоторые из друзей и  сотрудников в больнице, где она работала высказывались при ней предельно откровенно не лицеприятно  в адрес евреев.
Она, раньше не задумавшаяся о причинах массового бегства этого народа из страны, вдруг, поняла, что есть и сейчас  на то явные и скрытые подленькие   причины...

Мы, иногда,  полагаем, планируем,  а обстоятельства располагают нами, играя как пешками, словно кто- то свыше,  где-то высоко, записал нашу судьбу и тупо  заставляет нас следовать предначертанному.
С последним вздохом  мамы,  для Ларисы внезапно  умерло  время покоя.
 Полностью  выбитая  из привычной колеи  размеренной жизни,  возмущенная вечным обманом родителей,  она, вдруг, впала в депрессию.
- Эгоисты!  Как же  они могли не рассказать мне правду обо мне?  Думала она.
Ведь  сделай они это раньше, у меня было бы больше шансов, хоть кого-нибудь найти!
 Большинство из нас, людей, понимают только  то, что случалось уже  в жизни с ними самими, а, если нет, то они и не поймут.  А с кем случалось, лучше и не вспоминать как судьба одним выстрелом  разрушила все то, что  было их земным миром и заставила начать жизнь  сначала в  новом  мире
 От всех этих поисков и встреч  женщина  почувствовала себя такой разбитой, такой  выжатой и усталой, что предпочла дальнейшим  поискам небольшой от них отдых с таблетками от депрессии. Через пару недель интенсивного  лечения  на работу в больницу Лариса  вышла.  При деле всегда легче.
 Возвращаясь же  домой,  боролась со ставшими  навязчивыми  мыслями,   не отвлекаясь ни на телевизор,  ни на готовку  еды, чувствуя, что поиски ее бесполезны, боролась, с трудом,  с упадком сил и апатией .
-Хорошо, если я, чудом,   найду свою кровную родню, что буду я  со всем этим делать?
Не лучше ли отказаться, принять как есть? Жизнь почти прожита, к чему? Размышляла она.
 В это время  ее  возможная кузина, уже вдова  Ася,  напротив,  схватилась за предполагаемую   родственницу, как за спасительную в жизни  соломинку.   Почувствовала такой прилив сил  и энергии, что даже начала подыскивать себе работу, что,  после шестидесяти   успеха особого не имело.
Тогда  она,  направила свою  энергию     на дополнительные  поиски доказательств. 
- Хотела бы я убедить  Лору,  что она  настоящая моя  сестра.   План дальнейших действий был для Аси почти очевиден.
Старый, траурный   альбом она знала почти столько же времени, сколько помнила  себя.  От всех кто был в нем   запечатлен, она с детства внутренне  отстранялась,  всю трагедию  родни,  как будто не относила к  себе, в силу естественного  эгоизма, а  возможно, потому, что   она, рожденная в пятидесятом,  не была знакома ни с кем из этих людей. Теперь, когда светлое  Асино  время превратилось в не пробиваемую черноту  и, казалось,  весь земной мир покинул ее.  Она, неожиданно, осознала, что этот кровавый военный  ужас аукнулся именно ей, послевоенной Ленинградской девочке, одиночеством.
А тут!  Подобно манне небесной, откуда-то  из вечности  появилась надежда по имени Лора!  Чудо! Живой  вестник  ушедших, носитель их генов...
 Поразмыслив,   составила Ася   краткое  послание к тем, кто носил фамилию  Аркус  и сопроводила его  все , той же, что и у Жанны, единственной, чудом не сгоревшей в войнах, свадебной  фотографией с  несчастной своей  тетей Соней,   разместила все это, на удачу,  в интернете.
А  в адресной службе столицы получила всего  несколько адресов людей с такой  фамилией  и  по адресам полетели странные  ее  письма. 
 Пронеслась  неделя, за ней вторая,  время    жизни  улетало со скоростью урагана.
 Из интернета приходили  пустые,  просто сочувственные отклики. Зацепок не было.
 Не удивительно, пулями памяти  просвистели  уже слишком  многие года, дьявольскими  метелями замело не длинную  память людскую. Да, и кого,  и в наши то  мирные  времена, удивишь кровавыми делишками рода человеческого по всей, и по сей день, стонущей от боли, матушке земле?
Вместе с ранней для северного Петербурга  весной, чуть  повернулось  тяжелое  колесо судьбы наших героинь.
Пришло, долгожданное   письмо из Москвы, писала старая,  восьмидесятилетняя  женщина, узнавшая  на  фотографии своего покойного мужа, Федора,  с коим познакомилась она уже много позже,  после  войны.
- Дети наши с Федором, возможные Ваши родственники,   писала женщина, давно  покинули эту  страну и живут своей жизнью: один в Америке, другая в Германии.
  Я им напишу, конечно, про Вас,   но не знаю,  заинтересует ли их все это, ведь жизнь  везде не легка, они от меня давно оторвались и я  не   уверена  в их желании с  Вами познакомиться...
- Ася, вздохнула включила компьютер и, сначала,  от сканировала долгожданное  письмо, а потом вклеила его вместе  с конвертом  в альбом.
- Зачем я все это храню, мелькнула у нее предательская  мысль, после меня никто в него никогда  и не заглянет.
Стоял первый  теплый, совсем весенний день, когда до   Лоры   долетела    Асина   весточка. 
- Дорогая, любимая  сестричка моя,  пересылаю тебе письмо о второй семье, того, кто, возможно, был твоим родным  отцом.   А, еще, помню, папа говорил, как Федя, узнав о трагедии сильно  убивался...Прошу тебя, помни спасли тебя не просто приемные родители, а сверх  герои и не суди их, ибо  не подсудны.    Люблю, целую. Ася.
Лора  долго  всматривалась в эти  кривые строчки, все увеличивая и увеличивая текст и, наконец,  смысл, написанный не твердой, рукой, дошел до нее во всей  полноте  своей убивающей силы.  Ее, возможно,  родной отец, уже давно  прожил всю жизнь и  ничего о ней никогда  не узнал.
Прочитала. Вздохнула.
- Легко Асе философствовать, хотя ей в ее прямой  жизни досталось еще и  по больше моего.
- Первая часть моей жизни была столь  чудовищна,   но,  играющему судьбами людскими провидению,  было угодно оставить именно  меня на этой, погрязшей в ужасе человеческом,  земле,  в этой не моей уже  жизни.    Избавление, дарованное мне одной на миллион,   было мной даже не понято,  даже  не осознано. 
  Уже и наше поколение на пороге вечности, живут не многие наши внуки,  а конца тому  мраку все нет.  Окаянные времена все живут в нас . Но, никому нет до этого дела....Так пусть хоть   между мной и Асей  мерцает огоньком эта нераскрытая  моя  тайна и освещает и согревает  последние наши перед  вечностью  денечки.