Лейтенант Хохловский

               
Второй Белорусский проседал и матерно разворачивался, выравнивая беспокойную линию фронта.
- Хрена мы тут ядренимся! – возмущался замкомвзвода Мезенцев. – Жалеют нас, что ли? Неча! Я с прошлой недели труп. Мне их апрельские штучки вот уже где. Смерти геройской хочу!
 Старшина присел и прикрыл голову шинелью.
– Мсье дженераль Курочкин*, вы же боевой генерал, командующий фронтом! Вот они - немцы, как огурчики, один к одному. Ну что вы ждёте, чо дожидаетесь?..

Из окопной вьюшки, как на грех, выпорхнул лейтенант Хохловский. Эта "общевойсковая" линейная сволочь за последние недели дала повод невероятному количеству кривотолков. Что замечательно, всплеск окопного «толкования» имел двоякую и весьма разнородную причину.
Наперво следует сказать, что Хохловский слыл стукачом. Обо всех "выявленных им лично" неуставных отклонениях он оперативно докладывал начсоставу. Стучал открыто, с этаким угрюмым озорством.
С другой стороны, его мерзкие "донесения" сопровождались непривычной на войне беззлобностью. Хохловский закладывал своих боевых "товарищей", как он любил повторять, просто по "линейной необходимости".
"Не одолеть нам распорядок врага, если мы нарушаем собственный распорядок", - говаривал он и с этими словами приступал к сообщению об очередном питейном инциденте в батальоне.
Хохловский никогда не стучал на товарищей в закрытой от посторонних глаз командирской землянке. Все свои "донесения" он излагал прилюдно на общих построениях или на привалах между боями.
Командир знал эту особенность в поведении лейтенанта и всякий раз, завидев Хохловского, старался "побеседовать с лейтенантом" накоротке, без замполита. Замполит батальона майор Салютин слишком спешил с донесениями о выявленных нарушениях общевойсковой дисциплины. Из-за этого режимного чистоплюйства личный состав батальона за последние полтора месяца потерял уже шесть первоклассных вояк.
Об одном из них, старшине Коробкове, разведчике милостью божьей, командир вспоминал особо.

Это случилось почти год назад. Батальон окопался на подступах к деревне Малые Вражки. Перед утренним наступлением необходимо было выяснить общую огневую позицию неприятеля. Звено Коробкова готовилось идти в разведку. Последний инструктаж.
- Товарищ майор, что передать вашей матери? - шёпотом спросил Коробков, когда остальные бойцы группы покинули землянку.
- Женя, как ты?..
- Я разведчик, Алексей Петрович, мне положено всё знать.
- Передавать ничего не надо. Я завтра сам... Если получится. Глянь только, горит ли свет. Крайний дом, у мельницы.
- Я знаю.
Наутро приданные батальону два артиллерийских расчёта оперативно подавили огневые точки противника, выявленные группой Коробкова,. За сорок минут деревня была очищена от немцев. Батальон намеревался продолжить наступление, но пришёл приказ закрепиться на рубеже Малые Вражки для переформирования и пополнения личного состава.

Майор рванул на себя незапертую дверь и вбежал в горницу. На железной кровати у окна лежала пожилая женщина. Не имея сил двигаться, она поглядела на сына холодными чёрными зрачками, ввалившимися в серые, обтянутые кожей глазницы. Две струйки сухих старческих слёз сверкнули в морщинистых углублениях кожи. Истощённая, прикованная к постели, она потеряла связь с миром. Время в доме остановилось и даже понемногу, повинуясь обострившейся памяти умирающей хозяйки, стало откручиваться назад. Немцы не беспокоили. Дом сильно пострадал при артобстреле перед немецким наступлением и был признан негодным для расквартирования.
Алексей рухнул у кровати матери. Боль и огненные фронтовые слёзы, как два осколка, прожгли глаза.
- Мама, мама... - только и смог выговорить майор.
Он бережно поднёс к холодным губам матери фляжку с остывшим чаем и попытался протиснуть в сомкнутую прорезь рта кусок сахара. Старая женщина не имела сил глотать. Она неотрывно смотрела в глаза сыну, потом с усилием разомкнула губы и почти беззвучно произнесла:
- Как ты нашёл меня?
- Свет, мама, в твоём окошке горела свеча!
- Ты видел свет?..
- Нет, мама, не я. Один человек. Его фамилия Коробков.
- Береги его...
Несколько сказанных слов утомили женщину, и она, откинув голову на подушку забылась сном. "Как хорошо, что отменили наступление", - подумал Алексей, хлопоча над кроватью матери.

Майор не выполнил материнский наказ. Замполит батальона, прознав про спиртовое самовольство Коробкова, сигнализировал в ставку. Вскоре за Коробковым приехала группа особого отдела полка. Женю забрали. Как ни пытался Алексей вмешаться в дело разведчика, всё зря. Героя-разведчика больше никто не видел, и никаких сведений по его персональному делу на запрос Алексея выдано не было. 

Что ж, война есть война. Однако вернёмся к рассказу о лейтенанте Хохловском.
Удивительно, но в доносах этого "уставного радетеля" совершенно отсутствовал элемент "шкурного патриотизма". В борьбе за войсковую дисциплину он не искал полковых поблажек, не просился в обоз. Более того, в каждой батальонной атаке выказывал себя первейшим смельчаком.
Представьте, как-то раз он умудрился добежать живым до окопа врага, бесстрашно прыгнуть на холёные немецкие штыки и задрать пару немцев в рукопашной. А что такое рукопашный бой в чужом окопе, рассказывать не надо.
Лейтенант не боялся получить фронтовой «подарок» в спину от своих же «товарищей». В минуты затишья не сторонился, запросто подсаживался в кружок и подпевал под гармошку привальные песни. Бойцы обходили стукача стороной, а оказавшись рядом на привале, угрюмо пересаживались на другое место.
Частенько Хохловский бесцеремонно вступал в чужой разговор или по-мальчишески начинал о чём-то с увлечением спорить. Тогда кто-нибудь из спорщиков прерывал его петушиные речи и, если рядом не значился никто из комсостава, спрашивал лейтенанта: «Ты что же, дятел иудейский, штрафбат скликаешь на наши головы? Знай, гнида, апрельская землица сыра, ох, пригубит ненароком".
Лейтенант слушал и... улыбался.
- Ой, не понимаю вас, милые дружочки!
После словесного трюфеля «милые дружочки» бойцы дружно зверели. Каждый старался поскорее отойти прочь, сдерживая естественную реакцию фронтового организма на сахарные слова стукача.
- Куда вы? – вздыхал им вслед Хохловский. – Я ж о деле пекусь. Нам без армейского порядка никак нельзя…
 
Пятнадцатого марта 1944 года началась Полесская операция. Фронт силами 70-й, 47-й армий атаковал немцев на Ковельском направлении. 61-я армия (в которой воевал лейтенант Хохловский) попыталась занять южный берег реки Припяти.
Однако случилась фронтовая неувязочка. Немцы каким-то образом разгадали планы командования фронта и умело срезали пеночку с наших наступательных порядков. Наступление захлебнулось. Братушек полегло немерено. Лейтенанту же Хохловскому фронтовые неприятности – как с гуся вода, весёлый, целёхонький, хоть на ёлку новогоднюю вешай.

С того дня пошла о нём молва. Мол, не иначе как нечистая сила заговорила тело лейтенанта ради его поганого языка. Мистика – штука летучая: скоро весь фронт знал, что в 60-й армии воюет нечистая сила.
Бойцы на разные голоса смаковали несуразицу.
- Чтоб уничтожить нечистую силу наверняка, командованию придётся положить всю 60-ю. А как иначе? Нечистая - она вроде ветрянки: передаётся, но не сразу проявляется. В 60-й (тут неча и думать!) все друг от друга перезаразились. В расход её надобно, чтоб фронт спасти!
- Не-е, пусть нечистая сила поможет нам немца побить. А после Победы мы с ней как-нибудь управимся. Попа кликнем. Поп не поможет, так мы её штыком! И закроем вопрос.
- Э-э, нет, - говорили третьи, - кровушкой великой полита будущая Победа. Сколько кровушки ещё выдавит война из русского солдата! Нельзя нашу Победу нечистой силе отдавать. Нешто мы служки её какие. Кровь русского солдата с нечистой силой не смешивается, это точно.

Из ставки фронта, от самого генерал-полковника Курочкина (да-да, того самого месье-дженераля) прибыл в батальон штабной офицер с поручением разузнать, что за хмель ходит по войскам и не вредит ли эта, так сказать, нечистая сила боевому духу геройского личного состава.
Командир послал за Хохловским бойца. Тот нашёл лейтенанта на самом краю позиции (Хохловский "тайно" подснежники собирал) и передал приказ. Только поспешили они по окопному лабиринту до командирской землянки, как послышался (будто кто в доме форточку открыл)  рёв немецкой авиатехники. Действительно, из-за дальнего леса выпорхнуло звено мессеров.
- Ё-моё! – Хохловский остановился, зыркнул по-волчьи и бросился к «окопавшемуся» неподалёку станковому пулемёту Дягтерёва.
- Стой! – заорал порученец, прячась под ближайшее укрытие. – У меня приказ доставить тебя живым!
- Или мёртвым… – огрызнулся лейтенант и замер, изготовившись к стрельбе.

Тем временем немецкие самолёты выстроились в атакующую цепь и, предвкушая сладость "диалога" с неприкрытой пехотой, помчались, как рой пчёл, на расположение батальона.
Хохловский поймал на мушку первый по ходу мессер, дождался момента, когда самолёт завис над окопом и дал прицельную очередь. Немец вздрогнул, загорелся и, неуклюже заваливаясь набок, стал падать.
Следующие два пролетели над головой Хохловского, поливая свинцом каждый сантиметр передовой окопной линии. Одна «пчёлка» надкусила Хохловскому правое ударное плечо. Скрипя зубами от боли, он переложил приклад под левую руку, поймал на мушку четвёртую машину и снова дал прицельную очередь.
Невероятно, но второй выстрел тоже достиг цели. Мессер накренился и резко пошёл в сторону. Через несколько секунд он уже горел, уткнувшись в пашню за спиной Хохловского.
Сделав короткий вираж над позицией батальона, два удачливых мессера развернулись вслед пятой последней в звене машине и приготовились к повторной атаке.
Пятый мессер (пяточка) пролетел над русским окопом, обрызгав всё вокруг смертоносным металлическим дождём. А следовавшие за ним два развернувшихся мессера, как две рассерженные орлицы, подвисая в слоистой прохладе воздуха и пританцовывая крыльями, пошли конкретно на Хохловского.
 
К этому времени - хотя неторопливым словом «время» невозможно описать мгновенный калейдоскоп происходивших событий, ещё две "пчёлки" присели на "хохловский медок". Одна (экая шалунья!) прошила сдвинутую набок фуражку и вместе с кокардой оторвала герою правое ухо. Вторая (отменная стерва!) вошла лейтенанту в грудь и, чудом не задев позвоночник, вырвала из спины клок мышечной ткани.
Хохловский, задыхаясь от крови, поднимавшейся горлом, вжался в пулемёт и превратился в один огромный глаз. Этот единственный неповреждённый орган тела "вздыбился" от боли и упёрся в фюзеляж подплывающей, как большая рыба, машины с жёлтыми симпатичными крестообразными чешуйками.
«Какая ты красивая!..» - прошептал Хохловский, теряя сознание. Последние три слова были сказаны им, видимо, очень громко. Рыба встрепенулась и, раскрыв плавники, метнулась в сторону, оставляя за собой след чёрного тумана. Её дивный серебристый хвост ещё какое-то время маячил в сгущающейся черноте неба, но вскоре и он стал совершенно невидим…

Бойцы покидали укрытия и молча толпились вкруг мёртвого лейтенанта. Командир батальона, снял фуражку и, не говоря ни слова, присел на корточки у ног Хохловского.
Кстати сказать, как только загорелся третий самолёт, мессеры как по команде развернулись и убрались восвояси. Авиационный гул смолк за дальним лесом, и над всем фронтом нависла короткая целебная тишина.
- Три мессера из грёбаной берданки! Точно, нечистая вела его… - нарушил тишину замкомвзвода Мезенцев.
- Не-е, товарищ старшина, такое нечистой не под силу, - возразил кто-то из бойцов.
- Похоронить как героя, - сказал командир, поднимаясь и надевая фуражку.

...Слух о том, что нечистая сила оставила Второй Белорусский, моментально разбежался по фронтам и соединениям Красной армии.
«Ну, братушки! – Георгий Константинович по-мальчишески озорно оглянулся на дверь и подошёл к висящей на стене карте боевых действий Первого Украинского фронта. Пока в комнате оперативных совещаний никого не было, маршал распахнул в стороны руки и обнял свои передовые позиции. – Эка мы теперь повоюем!»**


Прим.

*Командующий 2-м Белорусским фронтом генерал-полковник Курочкин П. А. (февраль — апрель 1944)

**Летом 1944 г. Г.К. Жуков координировал действия 1-го и 2-го Белорусских фронтов в стратегической операции «Багратион».