Контролёрский мольберт

Пальмус Раккэ и Рихард Жоппэ втихаря залепились при полном люруа в Ошметочную господина Шмыгича-Таинского.


И потребовали(а это важно), на вырост лапули и квакшы.


Каких кварцевых таких цветов и бельмостных таких почище оттенков.


За что были выстланы в пляс под ропотные аплодисменты и скрип капризной двери.

 
И уже на проспекте  Нюрнбергов, куда оба вытуренных попали в раскорячку и танец, прозрел звонок трамвайной взбалмошности, и первым, кого подсадили под фрак, и кто радостно набузовал на вал целиком забитого вагона, был Пальмус Раккэ, это он пах свежей футболкой и вонючей жареной картошкой от ног.


А  Рихард Жоппэ лихо затрясся от неминуемой давки - и в ступор бледного чьего-то лица -конфузно произнес унылое «мерси».


Друзья катились понюхаться под хвосты  к  Артемию Генриховичу Иванову, но в старых квакшах и лапулях – это не дело.


Предложение переобуть навзничь весь вагон в тюки, забуксовало блеснув по глазам масс вместо молнии.


Весь вагон сперто, как некую какашку-орех выдуло на проспект Б.Нюрнбергов, и поддавшись амплитуде притеснения оных сил, были вынесены в отместку с Ошметочной господина Шмыгича-Таинского, все!  какие были кварцевые квакши и бельмостные, почище тех оттенков достопочтимые лапули.


Артемий Генрихович Иванов был в ожидании.


Всё.