Сон Данко

Любят образование у нас поругать. Ругают и родители, и сами учителя. Особенно за всякие новшества. И если первые уже смирились с ЕГЭ и прочими ВПР настолько, что каждое новое поколение ФГОС нахваливают заранее, то вторые еще возмущаются. То ли дело наше советское образование. Вот где было хорошо, вот какое качество школа давала.
А между прочим школа и сейчас сохраняет славные традиции прошлых лет: то на митинг принудительно сгонят, то зарплату задержат. Если задуматься, то за 30 секунд можно выудить из памяти еще 5-6 славных бюджетных традиций. Меня, как неблагодарное дитя XXI века, эти традиции забавляют и злят. Перманентно и одновременно.
Салтыков-Щедрин сказал как-то: «Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют.» Не знаю, смогу ли я так точно предсказать будущее, но сны и мне иногда снятся.

Погружаясь в здоровый пятичасовой сон, я вижу удивительные картины. Вижу красивых молодых людей, полных сил и энергии. Их глаза подсвечены изнутри пламенем, а в груди каждого бьется сердце Данко. Каждый из них готов наконец стряхнуть с плеч груз славных бюджетных традиций, превратившихся от времени в перхоть истории. Кабинеты урчат их недовольством, как голодные желудки. И разом вся эта масса выплескивается наружу. Их ноги звонко стучат по Мостовой Просвещения. Из лицейских, университетских, техникумовских проулков выныривают все новые люди и наконец толпа превращается в единый организм. Теперь эта лавина стройно стекает вниз, к концу Мостовой, где сияет на солнце Менестерство Инновационного Абразавания. Это громадное здание напоминает храм времен Хаммурапи, будь тот сделан из стекла и металла. Его своды держат золотые титаны прошлого: Макаренко и Сухомлинский. И блики яркого солнца, отражаясь от исполинских статуй, бегают солнечными зайчиками по толпе.

Тысячи частей молодого Данко твёрдо шагают навстречу будущему, чтобы заявить: я—молодая кровь, я омоложу и Вас. А в это время солнечные зайчики растут и начинают скалить зубы, кусая Данко за уши и щеки. Двери Менестерства со скрипом ползут в стороны, и нутро древнего храма издает протяжный стон—это ледяной ветер ударяет в Данко. Герой замедляет шаги. Первая слеза, стекает по его лицу и срывается с подбородка, летит вниз,набирая скорость, и с треском ломает кладку под ногами. Новый порыв ветра вырывает ресницы, и те бесшумно опускаются вниз, оживают и растворяются в проулках. Ветер ударяет сильнее и Данко начинает сыпаться. Из единого организма в начале улицы, к её концу он снова распадается на множество человек. Иные уходят молча, другие с криками и руганью. Одни жалко тащутся к своим проулкам, другие ныряют на соседние проспекты.

На площади перед Менестерством осталась немногочисленная групка. Но теперь это старики, чьи легкие простужены ветром, а глаза слепы от нестерпимого сияния золотых исполинов. На миг они замирают, а потом в едином порыве падают ниц. Тогда храм времен Хаммурапи, будь он из стекла и металла, снова открывает двери и приветливо принимает холмы сгорбленных спин в свое лоно.

И лишь радостные школьники, наблюдающие за происходящим из-за угла, закуривают еще по одной, радостные от того, что сегодня контрольной не будет.