Xviii

Бушевал яростный бой. И сильный удар ноги более не делал из двери сильное препятствие. Я ворвался внутрь дома и залпом из своего элементарного карабина испепелил женщину, которая даже не успела испугаться. За мной последовали автоматоны, часть из которых отправилась вглубь дома, а другие поспешили на второй этаж. Безвольные куклы быстро заняли дом. А я же застыл на месте, глядя на фотографию семьи, что стояла в красивой резной рамке подле зеркала. Медленно, как бы сомневаясь в правильности своих действий, я подошёл к фотографии, взял её в руки, и тут же на меня накатила волна странного непреодолимо мучительного чувства, словно я что-то забил…
Сон рассеялся, пора была просыпаться. Мой поезд пришёл с Столицу. Последняя война в истории человечества доживала свои последние дни. Те, кто называл себя Сопротивлением, наверняка догадывались, что их дело проиграно, что будущее может быть только за Технократическим Союзом. Да, мы выбили этих дикарей из столицы всего их никчёмного движения, но это был ещё не конец. Конечно, может, в скором времени они одумаются, бросят своё бессмысленное дело. Может, кто-то сдастся на милость Союза, кто-то растворится на пустошах и умрет как грязный дикарь и мародёр, но в любом случае, недооценивать врага не стоило, ибо пока наши силы не закрепились на захваченной территории, говорить о какой бы то ни было победе ещё рано.
Меня, после того, как комадат Мёрдок одержал решительную победу, направили сюда, для оказания помощи. Не знаю, какие перспективы увидел в этом месте Отец-Основатель, но он решил, что этот город непременно должен стать столицей всей нашей могучей организации. И пока писцы копались в уцелевших довоенных архивах, ища название этого города, все называли его просто Столицей. Здесь и было начато строительство Рукотворного Бога, здесь были заложены основы будущего.
Но пока ещё слово «столица» было слишком громким для того унылого зрелища, что я застал здесь: по улицам город состоящая из автоматонов и граждан в защитных костюмах, чьи лица закрывали противогазы. Те здания, что были хоть как-нибудь восстановлены, напоминали скорее склепы. Все окна на них были закрыты металлическими листами, которые пропускали немного света сквозь маленькие круглые отверстия. Здесь никто никогда не видит лица своего собеседника. И мой путь пролегал по этим улицам, кипящим суетливой безликой массой, к зданию жандармерии, в которой комадат Мёрдок расположил гарнизон.
Жандармерия оказалась большим зданием, относительно немного повреждённым боями. Войдя в неё, приказал одному из стоящих на посту автоматонов отвести меня к комадату. Он молча развернулся и повёл меня к Мёрдоку, изредка оборачиваясь, дабы убедиться, что я всё ещё следую за ним. Комадат сидел в специально отведённой ему комнате, просматривая при светильнике какие-то бумаги и планы. Бывший генерал одной из армий уже исчезнувшего королевства Глен Мёрдок был уже немолодым мужчиной, лет так под пятьдесят возрастом. Его правая часть лица была изуродована шрамами, тянущимися через слепой глаз от лба к покрытому седой щетиной подбородку. Автоматон вышел из комнаты и закрыл дверь. При виде меня комадат встал, и мы отдали друг другу честь:
— Товарищ командор, приветствую. Мне уже было доложено о вашем прибытии. Как вам город?
— Если честно, то очень удручающее зрелище. От того, что называют столицей, я ожидал большего – ответил я, на что комадат слабо ухмыльнулся.
— Я тоже. Ничего, мы всё восстановим. Этот город будет символом нашей победы, и с него начнётся восстановление мира.
— Иначе и быть не может, товарищ комадат.
— Точно, точно. Но… Как бы там ни было, пока рано праздновать победу. Нам ещё предстоит разобраться с этими олухами, будь они не ладны. Они никак не хотят понимать, что их война проиграна. Этот город, эта земля, всё это было сердцем Сопротивления, отсюда оно берёт своё начало. Не думаю, что они просто так нам это отдадут. Мы должны быть готовы, товарищ командор, должны быть готовы. Наверняка они бросят все свои силы, чтобы вернуть себе эту землю
— У них нет ни единого шанса, товарищ комадат!
— Разумеется! Даже собрав всё, что у них есть, этим недоразумениям не тягаться с нашей мощью. Но мы всё равно должны быть готовы ко встречи с ними. – Комадат ненадолго умолк, после чего жестом подозвал меня к своему столу – Незадолго до вашего прибытия одному из наших отрядов удалось отбить у мятежников вот этот завод. – комадат пальцем указал мне место на карте – После этой Великой войны, - слово «Великой» Мёрдок произнёс с особенной, свойственной только ему, издёвкой – функционирующие предприятия настоящий подарок судьбы. Хоть там и остался отряд автоматонов, его не хватит, чтобы отбить атаку Сопротивления. А она непременно будет. Мы не можем позволить себе потерять это строение, вам ясно, товарищ командор?
- Так точно!
- Чудно. Вопросы?
- Да, товарищ командор. Будет ли подкрепление?
- Я бы не рассчитывал. Руководство едва ли вышлет нам дополнительные силы. Они нужны в других регионах, поэтому мы можем положиться только на то, что имеем. Ещё вопросы?
- Нет вопросов, товарищ командор.
- Чудно. Слушайте, не знаю, сколько будет сил у противника, но я выдам вам всё, что потребуется, чтобы отбить любую их атаку. И мне нужна одна лишь победа или ваша смерть в бою. Вам ясно? – я утвердительно кивнул головой – Хорошо. Подробные детали мы обсудим с вами чуть позже. Вы свободны. Идите, отдохните с дороги. Очень скоро силы вам понадобятся.
В казарме, разместив свои вещи, я сел на койку и какое-то время просто смотрел в пол. В такие моменты, когда я остаюсь наедине с собой, я начинаю сомневаться в своих поступках, задаваться вопросом, правильно ли я всё делаю. У меня не было ни семьи, ни детей, и это была моя жертва, которую я возложил на алтарь будущего, тот фундамент, который я заложил для дальнейшего блага всего человечества. Но не слишком ли много я отдал? Разувшись, я лёг на койку, упёршись взглядом в пустой потолок. Медленно мысли мои спутывались в один бесформенный комок, веки тяжелели, и я, сам того не заметив, провалился в мягкую бездну сна, не слыша и не видя ничего.
Суетились солдаты возле гигантских баллист, закладывая на их стволы бомбы. Пошёл мелкий дождь, изредка поблёскивавший в лучах Солнца, иногда пробивавшегося сквозь чёрное от дыма небо. Бомбы были заряжены, и огромные пружины на баллистах сжались, как наши нервы. Последовал приказ, и огромные машины со свистом отправили свои смертоносные заряды к противнику. Хотя, в этом сражении не было бы необходимости, выпусти мы чуть больше газа. Череда взрывов отгрохотала впереди. Снова суета, и снова на стволы подавались чёрные снаряды. Сжимались пружины, и по приказу разжимались, заставляя машины вновь нести смерть. Смотревший за всем этим в бинокль командующий поднял руку. Враги сдались. И наша армия двинулась вперёд. Идя в первых рядах, я видел лица тех, кто не смог пережить газовую атаку. На подступах к городу на земле лежал мальчик в перемазанном грязью белом одеянии «Длани Милосердия». На его губах и глазах была запёкшаяся кровь, он умер в клубах химического оружия. Дурная смерть. И это маленькое тельце скрылась под колёсами танка, захрустев под широкими гусеницами железного парового монстра. Тогда машина перемолола не только умершего ребёнка, вместе с его телом окончательно погибло всё самое доброе и светлое, что было в нашей цивилизации. Хруст его костей и хлюпанье плоти эхом отдаётся в моих ушах, становясь всё громче и громче, всё невыносимее…
Мгновенно очнувшись, я что-то пробубнил неясное себе под нос, и, как бы сняв дурное наваждение с лица, снова забылся во сне.
Звуки боя перестали для меня существовать. Я всё вглядывался и вглядывался в фотографию, словно пытался что-то вспомнить. С усердием рассматривал лица счастливой семьи: мужчины, женщины и их сына. Так и не сумев что-то вспомнить, я поставил фотографию на место и поднял голову к зеркалу. Меня посетила мысль, показавшаяся безумием. Стоявший в отражении автоматон начал повторять мои движения. Поставив карабин на пол, он потянул руки к своей маске. И сколько усилий мне стоило её снять, ибо чья-то чужая воля мешала мне это сделать. Но маска была снята. Я вновь взял в руку фотографию и поднёс её к своему лицу. Улыбающийся и радостный отец на фотографии и безвольный автоматон в отражении имели один и тот же лик.
Мышцы моего тела судорожно сократились. Сделав вдох, я открыл глаза и увидел всё тот же пустой потолок. Сквозь маленькие отверстия не пробивался свет, а значит на улице было ещё темно. Что ж, этот день начнётся очень рано.
Створы десантного контейнера открылись, и первыми из него вышли автоматоны. Легионеры сомкнулись, выставив перед собой свои щиты, оставив между ними небольшие зазоры. За ними вслед выстроились штурмовики, наставив свои элементарные карабины между щитами. Второй паровой тягач подъехал следом, и из контейнера, тянущегося за ним на толстых цепях, в таком же порядке высыпались автоматоны. И того под моим командованием было всего три крупных отряда этих безвольных машин.
Мануфакторий уже был частично восстановлен. Огромные шестерни медленно вращались, а из некоторых труб валил густой дым. Никаких сообщений о передвижениях противника мне не докладывали. Неповоротливые тягачи медленно развернулись и поехали обратно в Столицу. Автоматоны, сохраняя строй, по моему приказу выдвинулись вперёд. И я двинулся вслед за ними по серой, потрескавшейся земле, но со мной было что-то не так. Странное ощущение, которое я никогда не испытывал ранее, а потому даже не мог его с чем-либо сравнить. На мой слух волнами накатывал некий металлический гул, с каждым приливом становясь всё сильнее, ощутимее. Я словно начал выпадать из реальности. И вдруг за моей спиной своим прозвучал чёткий приказ: «Пли!». Засвистели снаряды, засылаемые гигантскими баллистами в сторону мануфактория. Я хотел было кричать, но лишь открыл рот. Мои глаза расширились на сколько это было возможно, с немым безумием смотря на то, как на мануфакторий обрушиваются снаряды. А позади меня стояла немецкая армия. Её солдаты смотрели на меня пустыми глазницами, а их изрезанные губы растянулись и навсегда застыли в жуткой широкой улыбке. Они двинулись вперёд, делая каждый шаг так, словно он приносит им немыслимую боль. Из их улыбающихся ртов слетали стоны и странные поскрипывающие звуки. Они обходили меня, словно для них я и не существовал. Я хотел было кричать, хотел бежать прочь или просто забыться в бессознании, но страх крепко сковал меня своей хладной хваткой. Я лишь чувствовал, как дрожат мои ноги, что вот-вот готовы рухнуть под тяжестью тела. Я видел, как впереди, навстречу этой сатанинской армии, шёл ребёнок. Мальчик, лет двенадцати, в белых одеяниях «Длани Милосердия», измазанных грязью и кровью. Он шёл, держа в руках пышный букет из белых роз. Из его глаз и рта текла кровь, ему было больно, но он продолжал идти. Я не мог, не мог стоять на месте. Я бросился пробиваться сквозь покачивающиеся спины, но их начало никак не приближалось ко мне. Преодолевая ряд за рядом, я видел, как начало этой страшной армии было уже совсем близко, но при этом я не приближался к нему, словно топчась на месте. И огромное паровое чудище, порождение больной инженерной мысли, смяло его, обдав мои уши отвратительным хрустом. Я ещё яростней начал расталкивать шатающиеся тела, крича и плача, пока один из этих монстров не повернулся ко мне, уставив на меня пустые глазницы, внутри которых роились мухи. Он замахнулся и отвесил мне сильную пощёчину.
- Командор, бес вас забери, возьмите себя в руки! Командор! – штурман Монсон тряс меня за плечи, что есть мочи, попутно отвешивая пощёчины – Командор, чтоб вас, возьмите себя в руки! Они атакуют!
Силы Сопротивления прибыли внезапно, и никто не известил об их передвижении. Времени рассуждать над тем, что со мной сейчас произошло, не было. Я оставил штурмана Монсона с двумя отрядами автоматонов, а сам направился внутрь. Сопротивление могло обойти нас через нефункционирующие части мануфатория. Я вновь стал различать сквозь звуки боя этот металлический рёв. Во мне росла паника, хоть я и всеми силами старался не показывать это. Пока автоматоны спешили вперёд, по этим железным решётчатым дорожкам, сквозь груду труб и клапанов, выдавливающих из себя клубы пара, я заметил, как по стене, карабкаясь по трубам и ловко преодолевая крутящиеся гигантские шестерни, к вентиляционной шахте ползло жуткого вида, достаточно большое паукообразное существо с длинным хвостом. А когда оно скрылось, и я оторвал от того места взгляд, то увидел, как по обе стороны от меня в ряд стоят дети. Все в белых грязных одеяниях «длани Милосердия», с кровоточащими глазами и ртами, они стояли, опустив головы, держа в руках перевёрнутые кресты – символы долореанской веры.
Обезумев от страха, я бежал прочь, не разбирая, куда бегу. Мысли перемешались в моей голове в сплошную кашу, которая облепила мой разум, словно кипящая смола. Моё бегство остановил выскочивший на меня огромной комплекции человек в синей форме санитара. Повалив меня с ног, он нанёс сокрушительный удар по моей челюсти, от которого у меня зазвенело в ушах и потемнело в глазах. Тело, парализованное сильной болью, пыталось предпринять слабенькие попытки сопротивления, но у него ничего не вышло. Прижатый к полу, напуганный до помрачения рассудка, я чувствовал, как тонкая игла протыкает мою плоть, впрыскивая что-то. Боль начала проходить, но силы не вернулись ко мне. Я не мог пошевелиться.
Тут подоспел второй санитар, грохоча колёсами кресла-каталки по металлу. Вдвоём меня усадили на кресло, затянув ремни на ногах и руках. Тогда один из санитаров ушёл, вместе с медсестрой, сделавшей мне укол, а второй повёз меня по этим железным коридорам, оглушающих меня гулом работающих механизмов и клубами пара. Меня привезли в просторную комнату, в которой было несколько человек. Их действия и внешний вид выдавал в них безумцев. Моё кресло поставили за железный стол, напротив умалишённого, который двигал фигурки по шахматной доске, вдумчиво смотрел на свои действия, на секунду переставая что-то бормотать себе под нос, но затем возвращал фигурку на исходную позицию и брался за другую, возобновляя бубнёж. Санитар направился к выходу, а безумец умолк и проводил его косым недоверчивым взглядом. Когда санитар покинул комнату, безумец резко повернул в мою сторону свои нездорово блестящие глаза, продолжая нести свой прерванный бред.
-…А потом ты увидишь древнюю Землю. Жизнь вот-вот родится, но чтобы родиться, она должна познать страх. – Умалишённый вновь принялся бессмысленно двигать фигурки по шахматной доске. – Но страх перед кем? – Безумец подозрительно осмотрелся по сторонам, после чего продолжил – Перед смертью. Умирает всё, но только живое способно то понимать, поэтому она и старается избежать смерти любой ценой. – Безумец передвинул пешку, внимательно посмотрел на неё и оставил на месте, принявшись за другую фигуру – Страх гонит жизни от смерти к ней же, в то время, как неживое просто подчиняется, разрушается и исчезает. На Земле было неживое, было вещество. Всё, как и говорили древние гипербореи. Но вот вопрос: в какой момент неживое вещество поняло, осознало, что условия пытаются его разрушить, что с ними нужно бороться, чтобы жить? А гипербореи знали ответ на этот вопрос. – Умалишённый вновь уставил на меня свои горящие глаза, но они смотрели не на меня, а будто сквозь меня – Но как такое возможно? Все знают, что смерть является единственным
условием прекращения жизни. Но это лишь одна сторона. Смерть намного теснее связана с жизнью. Смерть одной жизни есть главное условие существования другой! – Безумец стукнул кулаком по столу, да так, что многие фигурки упали на бок. Но мой новый приятель не спешил их поднимать. Он безвольно опустил руки вниз, а подбородок упёр себе в грудь и продолжил говорить – Растения поедаются травоядными, травоядные – хищниками, на хищников охотятся люди и так далее. Смерть является одновременно условием и прекращения, и существования жизни.
Безумец резко умолк, немного съёжившись на стуле. Дверь в комнату отворилась, и в неё вошёл доктор в сопровождении двух высоких существ явно неестественного происхождения. Хоть их большие и вытянутые головы, чем-то напоминавшие женскую матку, были лишены всяких намёков на глаза, я чувствовал, что они видят меня, и смотрят сейчас именно на меня. Доктор указал на меня пальцем, и одно существо направилось в мою сторону. Ужас, внушаемый одним только видом этих существ, смог ударить мой скованный мозг своим холодом, даже сквозь действие лекарства расширяя мои глаза. Оно встало позади меня, взявшись за ручки кресла, и покатило в сторону выхода. И все больные затихли, съёжились от страха и, казалось, боялись даже дышать.
Существо остановило меня возле двери, где миловидная темноволосая медсестра не сделала мне ещё один укол, после чего создание продолжило катить меня дальше. Оно везло меня по длинному коридору, пол, стены и потолок которого представляли из себя лишь закреплённые в конструкция заборные решётки. По обе стороны от меня странные механизмы, словно стальные коконы, везли ещё живые и кричащие не то от боли, не то от ужаса человеческие тела. Под нами не было вообще ничего, словно там, внизу, была лишь бездонная пропасть. А надо мной ползло множество паукообразных существ с человеческими головами и длинными хвостами. Я не мог больше всё это видеть, и как хорошо, что лекарство стало действовать. В голове появилась муть, звуки приглушались, а картинка перед глазами расплывалась. Я больше ничего не видел и не слышал.
В себя я пришёл от сильной качки. Открыв глаза, я обнаружил, что еду в десантном контейнере, но моими соседями были отнюдь не автоматоны. На меня смешливо, как на некую диковину, смотрели бойцы Сопротивления. Когда до меня наконец дошло, что происходит, я дёрнулся на месте, но был связан по рукам и ногам.
- Да ты не дёргайся. – С издёвкой сказал мне боец, сидевший напротив – Тяжёлый ты, однако. Еле затащили тебя. – Я промолчал. – Да не напрягайся ты так, всё равно ты теперь с нами, хочешь ты того или нет. – В ответ я лишь сжал кулаки. – Путы я пока оставлю, ну так, чтобы ты херни не натворил. Посиди пока, подумай. А приедем, развяжу. Веришь? – Разговаривавший со мной человек чуть наклонился в мою сторону, посмотрев мне прямо в глаза. Скорее всего, он был тут за главного. Я ничего ему не ответил. – Ну вот и чудно! Мы с тобой ещё подружимся. Весь оставшийся путь в контейнере царила тишина.
Сколько мы двигались на тягачах, я не знаю. Когда пришла пора выгружаться, меня избавили от пут на ногах и, к моему удивлению, на руках.
Я вышел из десантного контейнера, а вечер уже плавно переходил в ночь. Бойцы разбрелись по своей базе, которая во времена войны служила полевым командным пунктом одной из сторон конфликта. В обветшалых окопах не спеша и с наслаждением покуривали папироски часовые, толстый повар с запозданием готовил ужин, некоторые спешили каждый по своим делам… В воздухе висело напряжение, настолько сильное, что, казалось, оно разогревает прохладный вечерний воздух, делая его тяжёлым и удушливым. Глава отряда гордо, как свой личный трофей вёл меня к своему командиру. Он сидел в блиндаже, изучая какие-то планы.
- Товарищ командир, в наших рядах прибыло! Он был совсем невменяемым, когда мы его нашли, но сейчас вроде отошёл.
- Замечательно, - сухо сказал командир, - будь добр, оставь нас наедине.
- Как прикажите, товарищ командир, - и с этими словами мой новый приятель удалился.
- Не каждый день к нам приходят командоры. Прошу вас, присаживайтесь, - сказал командир Сопротивления, рукой указывая на скамью напротив. Он подождал, пока я сяду, и только тогда продолжил, - Я знаю, что вы думаете сейчас. Вы смотрите на нас, как на врагов, но уверяю, настоящим врагами вам являются те, кому вы так беззаветно служили.
- Союз мне не враг. Он строит будущее, свободное от таких дикарей, как вы, - не выдержав молчания, с тихой злобой сказал я. В ответ последовал тяжёлый вздох.
- Вы ведь тоже это видели, не так ли?
- О чём вы?
- Вы прекрасно знаете, о чём я. Видения. Вы же уже знакомы с ними. Вы же видели? – командир сверлил меня своим взглядом. Я не знал, что говорить, и от пристального взгляда мне было не по себе. – Скажите мне командор, что они вам говорят? Говорят, что Столицу – командир выделил интонацией это слово – отвоевали совсем недавно? А что скажите насчёт построек Союза? Неужели вы верите, что такие громадины можно понатыкать везде за пару дней? – Моё мышление мутилось всё больше и больше, ведь командир был прав. И в голове поднимался вопрос, как же раньше я не обращал на это внимание? – Вы и вправду верите, что вокруг целого города можно за пару дней возвести громадные стены из железа, наладить сообщение с другими городами по железной дороге? – Я хотел было возражать, но слабый голос протеста душили вопросы, которыми я ранее почему-то никогда не задавался. Командир ненадолго умолк, опустив глаза в бумаги, и в воздухе повисла тишина. Но потом он вновь поднял голову и продолжил мучать меня вопросами, на которые я не знал ответов. – Вот вам простой вопрос, командор. Вы помните, что было с вами до прибытия сюда? – И сейчас я мог поклясться, что знал, что всё прекрасно помнил, но сделав усилие, я понял, что моя память пуста, полна только недавно минувшими событиями. Я было открыл рот, чтобы что-то сказать, но говорить было нечего, а потому я просто отрицательно покачал головой. – Именно, командор именно. И я вам скажу больше, большинство из нас ничего не помнит о своём прошлом. Кого угодно спросите, он вам всем на свете поклянётся, что помнит, что было с ним и до Великой войны, и после, и что было при Союзе… - командир немного запнулся, - но начните их просить рассказать, они вам и слова не скажут. Вы не находите это странным? Не находите странным то, что никто даже не помнит, какой сейчас год? Командор, вы должны нам помочь. Вы должны остаться. С нами. Они запустили свою проклятую машину, но теперь она грозит всему человеческому роду. Поверьте, настоящие враги не здесь. Командор, вы с нами?
Эта ночь была для меня особенно тяжела. Я всё ещё переживал за свой ответ, данный командующему сопротивлением. Я не страшился самого ответа. Я страшился речей человека, с которым говорил, ибо я всё ещё верил в идеалы Союза, но они сильно пошатнулись. Услышанное мною слишком достоверно описывает всё, что я испытывал. Неужели всё, за что я боролся, за что готов был отдать жизнь, было ложью?..
…Со второго этажа раздался сдавленный детский писк, следом за которым последовал громовой раскат карабина. Я не знал, что мне делать. Мой рассудок затуманился, и я, словно в каком-то сумеречном состоянии, бросился на машину, что стояла на входе в дом. Она никак такого не ожидала, а потому я повалил её без каких-либо проблем. Несмотря на дальнейшее отчаянное сопротивление, я снял с автоматона защитную маску и замер. У машины было моё лицо. Воспользовавшись моей проволочкой, автоматон тут же скинул меня с себя, подобрал с пола свой клинок, и последнее, что я чувствовал, как горячее кислородное топливо, заменявшее мне кровь, быстро вытекало из перерезанной шеи.
А я теперь стоял над поверженным автоматономи впервые я что-то чувствовал. Это было так необычно, так неописуемо, словно воскресший мертвец, таская по земле свои кости, внезапно вернул свою жизнь. Я подошёл к зеркалу и увидел лицо того, кого убил…
В три часа (хотя иногда мне казалось, что все часы, какие здесь были, стоят) в полевом штабе было созвано последнее собрание, на котором был объявлен план действия.
 — Теперь, когда все в сборе, я, пожалуй, начну. Вы знаете, что проклятая машина находится в самом сердце города, в Технобашне. Она-то и станет нашей главной целью. Наши тайные отряды в самом городе также сообщают о своей готовности. Командор, здесь нам понадобится ваша помощь. И всё ваше доверие. Мы собираемся выдать вас Союзу, и не сомневайтесь, вас уже объявили предателем. Поэтому вам уготовано только одно – смертная казнь. – Мне не очень нравилось такое развитие событий, но командир был прав. Мёрдок не оставил неясностей. – Наши тайные отряды начнут действовать, посеяв панику в рядах противника. Они же вас и вытащат, после чего вы возьмёте командование на себя. Ваша задача отойти от центра Столицы вот сюда, - командир указал пальцем на карту, - в северные районы города и захватить Северные Врата. Товарищ Райан, товарищ Кащинский, вы также будете отправлены на северный фронт наступления. Когда командор откроет врата, вы должны будете помочь ему. К вратам вы должны подойти с минимальными потерями. Приказ ясен? — оба командира утвердительно — Хорошо. Что касается нас двоих, — командир посмотрел на товарища Мюллера — то мы расположим своих людей здесь и здесь — командир указал позиции на карте, — Двигаться будем к Южным Вратам. Вот здесь находится заброшенная станция. На ней мы расположили… реквизированный у Союза локомотив. Мы разгоним его, и он пробьет нам врата, открыв доступ в город. Ударим по силам Союза с двух сторон, возьмём их в кольцо в центре города и уничтожим. Затем прорвёмся в технобашню и уничтожим треклятую машину. Избавив мир от неё, мы также избавим людей от воздействия маяков, и нейтрализуем всех автоматонов разом. Живой силы у Союза немного, он привык полагаться на своих марионеток, поэтому добить Союз в дальнейшем не представляет из себя большой трудности.
— Что насчёт подкрепления? — спросил Мюллер
— На подкрепление не рассчитывайте. Здесь собраны все наши силы. Другие регионы просто не могут больше присылать нам людей. Единственное, что могу сказать, у нас будет поддержка с воздуха. Но расслабляться не стоит, так как Союз вероятнее всего также получит поддержку техникой. Не думаю, что наши страховочные силы смогут полностью нейтрализовать подкрепление Союза — На секунду все замолчали, но командир продолжил — Мы не можем проиграть. Вы понимаете, что здесь собран весь кулак Сопротивления. Если нас разобьют, боюсь, человечество обречено. Тех сил, которыми сейчас располагают остальные регионы, не хватит, чтобы остановить Союз. У нас нет права на проигрыш. Всем всё ясно?
— Так точно! — хором ответили командиры.
— Хорошо. Тогда Райан и Кащинский, собирайте своих людей, и начинайте переправлять их к указанным позициям. Товарищ командор, завтра у вас будет ответственный день. Остальные, идите и скажите что-нибудь солдатам. Пусть готовятся. Решающий час не за горами.
-
Обе стороны широкой улицы забиты озверевшей толпой, которую еле-еле сдерживают автоматоны. Безликие тела, закутанные в защитные костюмы, сквозь маски противогазов выкрикивают приглушённые и хриплые проклятия, которые сливаются в гудящую и мерзкую какофонию. Я знаю, с какой ненавистью на меня взирают и те, кто сейчас находится за этими маленькими отверстиями в стальных листах, закрывающие окна и дыры в стенах в наспех восстановленных после затяжных боёв зданиях. И кладбищенскими крестами вздымаются вверх трубы мануфакториев, изрыгая из себя в сплошное, перетянутое проводами, свинцовое небо чёрный дым и сажу. Нехотя идя свой последний путь, подгоняемый конвоем, я спешно пролистываю последние события, произошедшие со мной. Что-то внутри меня всё ещё надеется на чудо, но я знаю, что в этом новом мире чудес не бывает. Меня скоро приведут на центральную площадь Столицы, где я и закончу свой тяжёлый, беспросветный путь, пройденный впустую.
Я приближался к месту своей казни. И чем ближе я был к нему, тем громче вопила толпа своими хриплыми, приглушёнными защитными масками голосами. Меня била нервная дрожь. Я ведь уже начал верить, что это самый настоящий конец. Пока меня вели, я лихорадочно осматривал улицы, планируя пути отступления. Едва ли мы сможем удержать центр Столицы до прихода основных войск, а потому придётся куда-то отступать. Подкрепление Союза уже должно быть атаковано… А вот и площадь. И никаких сигналов. Неужели это конец?
На площади стоял автоматон, уготованный мне в палачи. Раньше, когда кого-либо приговаривали к торжественному одиночному расстрелу, в палачи избиралось несколько человек, как правило четыре. И у троих лейденские батареи были наполнены разбавленным электролитом. Карабины всё равно выбрасывали разряд, который по внешнему виду и был похож на заряд полной мощности, но на самом деле его не хватало, чтобы убить человека. А вот у одного батарея была наполнена концентрированным электролитом, и карабин выбрасывал разряды боевой мощности, но у кого именно был такой карабин не сообщали. Говорят, это помогало снимать психологическую нагрузку с солдат, так как каждый верил, что именно его карабин был разряжен. Автоматоны же всего лишь бездушные машины. Хоть они и были когда-то людьми, человеческого в них не осталось. Моему палачу угрызения совести незнакомы.
Конвой из двух автоматонов-легионеров привёл меня на площадь, где меня явно уже заждались штурман Монсон, который теперь получил звание командора, и комадат Мёрдок, который подошёл ко мне вплотную и злобно прошептал мне на ухо:
- Что же они тебе такого пообещали, за что ты готов предать всё человечество, а? – Чуть задержав свои губы около моего уха, комадат отдалился, - Жаль, что такой талантливый человек сдохнет как паршивая собака. – Комадат поднял вверх руку, сжатую в кулак, и толпа успокоилась. В полной тишине, воцарившейся на площади, Мёрдок продолжил, - Сегодня мы теряем выдающегося человека, который многое отдал во благо Союза и во благо всего человечества. Но это отребье предало все наши светлые идеалы, лишь доказав ещё один печальный раз, что коррозия предательства, ересь сгинувшего мира забирает хорошие умы, но только лучшие и достойные сохраняют верность идеалам Союза, до конца неся наше победное слово! – Толпа издала торжественный и ликующий крик, который защитными масками был превращён в жуткий хриплый ор. – Сегодня мы искореняем грязь прошлого, убивая предателей, а завтра мы искореним ту пещерную дикость, что называет себя Сопротивлением! – И под ликующие крики Мёрдок тихо добавил, обращаясь к командору Монсону, - прикончить эту мразь. – После этих слов к комадату подошёл нетерпеливо дожидавшийся его всё это время связист. Он что-то сообщил ему на ухо, и комадат в сопровождении двух автоматонов-легионеров заспешил обратно в свою крепость-жандармерию.
Командор Монсон готовился отдать приказ автоматону. В воздухе повисло напряжённое молчание. И вдруг раздались приглушённые отзвуки взрывов, идущие откуда-то с северных районов города. Следом прилетели снаряды на площадь, попав в ближайшие здания. Началась паника. Люди, напуганные взрывами, слились в одно стадо, гонимое прочь страхом. Начался огонь по автоматонам. Первым пал мой палач. Монсон поспешил ретироваться, пока и он не превратился в кучку пепла. Ко мне быстро поспешили двое бойцов, уже раздобывших щиты легионеров. Прикрыв меня, они позволили третьему бойцу освободить меня от пут. Затем, следуя плану, мы поспешили отступить от центра к северным районам города.
Пробил час последнего сражения. Командую данными мне в распоряжение людьми, я выбил силы Союза из нескольких районов, расчищая себе путь к Северным вратам. Продвижение заняло у нас пару-тройку часов напряжённого боя, но в итоге мы уже стояли у врат, ожидая подмогу. А в это время за чертой города шли куда более серьёзные и масштабные бои. В воздухе шли поражающие разум баталии. Гигантские суда сближались боками друг против друга, и всё вокруг оглушали залпы орудий. И проигравшее бой судно огромным горящим куском металла падал на землю, уничтожая всех и вся под собой. . И каждое сбитое судно Союза внушало в людей всё большую уверенность в победу. Врата города всё ближе маячили на горизонте. Люди, забыв про любые раны, на ходу отрывали куски ткани от своей формы, наспех перематывались и вновь шли в бой. Всё сверкало от электрических разрядов карабинов. И к звукам баталии присоединился рёв мчащегося локомотива. Его машинист уже ни о чём не жалел, ибо Союз отнял его же рукой всех, кто мог ждать его возвращения. И гнев заставлял его ещё быстрее разгонять локомотив. Он на бешеной скорости промчался по магистрали, издав последний, победный гудок. И лязг металла, и взрыв перегруженного котла сели и врата, и часть стены. Сквозь какофонию битвы раздался громкий, твёрдый и полный решимости голос:
— Время пришло, друзья! Грядёт наша последняя битва, и вам страшно. Страшно и мне. Не бойтесь, ибо страх есть свидетельство нашей человечности, свидетельство того, что мы — люди! Мы - живые! Не бойтесь, ибо сегодня мы сражаемся не за себя и даже не за своих жён и детей. Сегодня мы сражаемся за будущее всего человечества! Люди не будут рабами треклятой машины! Ура!
И воздух содрогнулся оглушающим раскатом громогласного «Ура!». Начался штурм, и многие пошли в свою последнюю атаку. Союз яростно сопротивлялся, но куда их бездушным куклам тягаться с отчаянным нежеланием умирать, которое живёт только в живом человеческом сердце. Сопротивление продолжало давить, наступая с Северных и Южных районов, загоняя силы Союза к технобашне, окружая их. Огромное Сооружение невиданных масштабов стало полем последнего сражения. Союз проигрывал, и может быть эти бездушные уродцы, некогда бывшими людьми, это понимали. И когда последний автоматон пал, карабины поднялись в небо, победно тыкая в небеса.
— У машины не осталось больше солдат! Сегодня она впервые познает, что такое страх. Положим конец тирании алой шестерни!
Солдаты приготовились брать штурмом технобашню, но к главному командиру подбежал связной. Он снял со спины огромную антенну на триподе и антенну и направил её диск в северно-западном направлении. Командир снял трубку с его груди и выслушал всё, что ему сказали. Люди рано праздновали победу. Подкрепление Союза пробило все линии обороны, и мчалось сюда так быстро, как только могло. После того, как связист удалился, командир подошёл ко мне. И его голос звучал так, как звучит голос человека, смирившегося со своей скорой и неизбежной кончиной:
- Это конец, - мрачно начал он, - конец. Сколько бы Союз сюда не шёл, мы обречены. Мы понесли слишком большие потери, чтобы вести дальнейшую борьбу. Но есть шанс. Вы это сделаете,- командир кивнул в сторону огромных железных врат, ведущих в технобашню. –Машина не должна править человеком.
Пара бойцов раздвинули для меня двери. Как только я оказался внутри, они отпустили железные створы, и те с грохотом закрылись. То, что предстало перед моим взором, будоражило сознание. Такие технологии не могли представиться даже самой безумной голове. В башне не было окон, её внутренности были выполнены из какого-то тёмного металла, на котором блестели золотые дорожки и странные маленькие устройства. И из стен, и из потолков выходило множество трубок и проводов различной толщине. Несмотря на внешний вид, внутри башни была совсем тесно, и представляла она из себя коридор, ведущий к платформе. Встав на неё, платформа дрогнула и начала поднимать меня вверх. Этот подъём был долгим. Я с напряжением ждал, когда наконец окажусь наверху. Мои руки, сжимавшие заряженный карабин, вспотели, а ноги дрожали от напряжения. Наконец платформа остановилась. Передо мной открылись массивные металлические створы и вдруг из них на меня набросился Мёрдок. От неожиданности я растерялся, и комадат сбил меня своей грузной тушей. Карабин мой был отброшен прочь, и два фанатика сцепились друг с другом в яростной схватке, победителем из которой мог выйти только один из нас.
Мы не щадили сил на удары, вкладывая в них всю ненависть, что накопилась в нас за это время. Кровь из рассечённых бровей застилала нам глаза, но мы продолжали драться уже практически вслепую. И наконец Мёрдок был повержен. Шатающейся походкой я подошёл к своему карабину, зарядил его и уже был готов выстрелить, как Мёрдок приподнялся и обратился ко мне в последний раз:
- Ты делаешь огромную ошибку, глупец! Одумайся, пока ещё не поздно!
- Уже слишком поздно. Для вас, господин Мёрдок. Машина…, - отвечал я ему запыхавшись, - никогда не будет править мной.
- Идиот! Ты борешься за смерть всего человечества!
- Вот как? Мне кажется, единственный, кто борется за смерть для людей, это вы!
Мёрдок рассмеялся противным, хрипящим от усталости, крови и загустевшей слюны, смехом:
- Да не уже ли?! Я? А ты подумал, что будет с Сопротивлением, когда оно выиграет? А? Что будет с этой кучкой дикарей? Сопротивление нежизнеспособно! Стоит ему победить, как лидеры этой кучи вырожденцев вгрызутся друг другу в глотки, деля между собой власть, вот что будет! Это сейчас вы все из себя идейные, сейчас у вас есть общий враг в лице Союза. А что будет, когда этот враг исчезнет? – Мёрдок сплюнул кровь и продолжил – Там намешано куча народов, наций. Когда Союз исчезнет, начнётся старая тема. Начнётся бессмысленная война за делёжку власти. И этого мы уже не перенесём. Это будет конец…
- И ты предлагаешь сдаться машине?!
- Нам нужен Механический Бог, как же ты не поймёшь! Посмотри, мы все впервые в истории человечества объединены! Мы все как один. Ни наций. Ни религий. Ничего того, за что обычно принято убивать. У нас есть технологии, которые позволят восстановить мир, отчистить его от пустошей. Без Механического Бога мы все умрём…
- Ты бредишь. Машина уже повелевает тобой.
- Нет…
- Твоё единственное лекарство, - сказал я, выстрелив в Мёрдока, - смерть.
Металлические створы открыли предо мной проход в гигантский круглый зал, вдоль стен которого стояли странные массивные устройства со множеством панелей, мерцающих огоньков, трубок и проводов, которые в свою очередь уходили в противоположную стену, которая за такими же, как и на в ходе в зал, железными створками что-то скрывали. На противоположном конце зала имелось большое устройство, полностью повторяющее маяк, но в его центре были створы, скрывающие что-то за собой. Когда я подошёл ближе, они со скрежетом открылись, и из окутанного мраком углубления металлические основы вынесли нечто. Это были остатки человеческого скелета, изуродованные технологиями Союза. У скелета отсутствовала левая часть черепа. Вместо неё было установлено продолговатое устройство, из передней части которого лился приятный голубоватый свет. Сама полость черепа была заполнена какими-то механизмами. От головы куда-то во мрак позади отходили три толстых трубки и два провода. Шея поддерживалась на механизмах, которые также были чужды моему разуму. Кости правой руки безвольно болтались, скрепляясь меду собой и телом скобами и спицами, вместе напоминавшие конструкции на ногах автоматонов. Левая рука была заменена прямоугольным устройством, посредине которого проходила голубоватая полоса. Грудная клетка представляла собой вплавленные в рёбра металлические пластинки, закрывавшие судя по всему жизненно важные (если это сочетание слов вообще можно было отнести к этому) механизмы. Из её полости всё туда же, назад отходило множество проводов и трубок разной толщины. Позвонки были скреплены меду собой пластинами, а нижняя часть тела была представлена тазом и безвольно болтающимися бедренными костями.
— Твой сценарий подошёл к концу, автоматон. Передай накопленную информацию. — голубая полоса на прямоугольном устройстве стала изгибаться острыми волнами в такт отвратительному металлическому голосу этого создания.
— Ты что-то путаешь, машина. Присмотрись внимательнее, ибо я — последнее, что ты увидишь!
Я направил свой карабин в сторону этого отвратительного создания и уже готов был нажать спусковой рычажок, как вдруг на меня накатил сильный металлический рёв, идущий как будто одновременно и извне, и из моей головы. Карабин выпал из моих рук. С потолка опустилось ещё одно странное устройство. Я пытался сопротивляться, но более не владел над собой. Я стал пассажиром собственного тела. Странное устройство представляло собой некое кресло, к головному отделу которого крепился механизм, напоминающий шлем с двумя спицами и четырьмя скобами. Я уселся в него, скобы раскрыли мои веки и не давали им смыкаться. Спицы подошли близко к моим глазам и на секунду застыли. Спустя мгновение они проткнули мои глаза, и жуткая боль въелась в мой мозг.
Машина молча наблюдала за всем этим процессом, изредка посылая ко мне волны металлического рёва. И боль ушла. Несмотря на то, что спицы всё дальше влезали сквозь глаза в мой череп, я больше не чувствовал боли. Ушли вообще все чувства. Да само слово «чувство» казалось мне в этот момент чем-то чужим, непостижимым. Это трудно описать так, чтобы человеческое понимание это приняло, но мои воспоминания и знания покидали мою голову, словно соки высасываемые струнной машиной. И одновременно ко мне стали просачиваться чужие знания. Хотя вернее было бы сказать, что это я просачивался в чужие знания, становясь их частью, растворяясь в них, словно я никогда и не был целостной личностью, а был лишь маленькой частью чего-то более большого, сложного и грандиозного. Я вселялся в тело Рукотворного Бога, просачиваясь в массивы его знаний.
Никто не помнил своих прошлых лет просто потому, что их никогда и не существовало. Мы все были лишь куклами в гениальном и абсурдном спектакле, просто возомнили себя людьми, коих на этой планете уже давно не было. Может, конечно, где-то в руинах и мёртвых лесах всё ещё прячутся одинокие выжившие, сведённые с ума маяками, но они уже призраки, отголоски прошлого, в которое канул человеческий род. Да и глупо было вообще надеяться на то, что люди выиграют. У них не было ни единого шанса.
А что до Рукотворного Бога и до всех нас. Что ж, Технократический Союз ошибся лишь в одном. В том, что сделал Высшую Расу бездушной, уподобив их машинам. Но Рукотворный Бог не глуп. Он всё понимает. Понимает и то, что без человеческих чувств он сможет лишь бесконечно долго улучшать то, что уже было создано до него людьми. Но родить из себя что-то новое, качественно отличающееся от старого, делать то, что люди называли творением, он не мог. Но никогда Рукотворный Бог не сможет проникнуть в природу чувств, ибо он машина. И тогда он погрузил Высшую Расу в глубокий сон, в подземном Городе-Убежище, до тех пор, пока не будет найдено решение. Решение в виде универсального сценария.
Пытался Рукотворный Бог создать чувство. Он изучал человеческую историю, и понял, что всякая мысль в большинстве своём несёт смерть и разрушение. И дабы он не навредил и без того чахнущему миру, решено, что первым чувством будет ответственность. Рукотворный Бог вник в сам смысл ответственности, познал все его грани, и наконец создал его, первое чувство, рождённое не в плоти, а в машине. И он осознал, что смерть человеческого рода – его ответственность. Оно поглощало, оно пожирало, разрушая саму суть существа Рукотворного Бога – его мысль. Но его смерть значила и смерть Высшей Расы. И тут Рукотворный Бог нашёл решение, которым стало удаление своих знаний о прошлом. И когда ответственность упёрлась в пустоту, она больше не могла пожирать его мысль. И теперь требовался иной подход.
Железная логика привела Рукотворного Бога к сценариям. Долгое время сборщики похищали человеческие знания, накопленные в воспоминаниях. Он приказал сборщикам отдать по частице знаний некоторым автоматонам, сделав их актёрами великих спектаклей, повторяющих события прошлого. Автоматоны верили, что они живые люди, не замечали своих механизмов, своей фальши перед ликом настоящего человека. Они копили знания, чтобы потом, когда их сценарии подойдут к концу, передать их Рукотворному Богу. И придёт тот день, когда он сошьёт из них настоящие чувства. Тогда пробудится Высшая Раса, и начнётся нет, не новая страница, а новый том в истории человечества.
Что же до нас, до меня, до Сопротивления, тут есть только одно решение. Наши знания будут отданы Рукотворному Богу. А затем кто-то будет утилизирован, а кто-то примет участие в новом сценарии. Я никогда не был человеком, никогда им и не стану. Волнует ли меня всё это? Нет. И не может волновать, ибо мне чуждо это слово и чувство, которое оно несёт в себе.