Вторая дочка

Уже было довольно темно (зимний день короток), когда Александр входил в запорошенную снегом избу.
Сегодня намело изрядно. Низкие тучи так и сыпали целый день. На колхозном дворе стоявшие сеялки, культиваторы, тракторы были завалены снегом. Ремонтировать их в такую погоду было просто невозможно. Вот мужики и решили немного «разогреть» озябшие ноги. Потрясли скудные карманы, достали кто мятый рубль, кто мелочь, а кто и трояк. Послали самого молодого Гришку Степакова в магазин. Он принес две бутылки водки. Закуска тоже нашлась. Так мужики и про¬сидели весь день в теплушке, в дыму и разговорах, и только поздно вечером разошлись. Правда, Александр все порывался домой (ведь же¬на вот-вот должна разродиться. Надо её в больницу везти. Да она не просится. Кто его знает, когда ей приспичит. Ну, ей виднее), но его не отпускали. И хоть он и успокаивал себя, но на душе бы¬ло тревожно. Мало ли что? Дома, правда, мать да маленькая трехлетняя дочка. Если б что, позвали.
Александр закрыл за собой дверь. На мосту лениво стряхнул с шапки снег, похлопал руками по плечам, обстукал  валенки, нога об ногу. Вошел в прихожую.
На кухне на столе едва коптила лампа. Никого не было видно.
– Эй, вымерли что ли все? – негромко спросил.
В спальне за печкой послышался тихий голос жены:
– Сань, это ты?
– Ну а кто же, я.
Он потянулся рукой к гвоздю и повесил шапку, снял ватник.
– Сань, там на шестке за заслонкой щи. Сам наложи, поешь. Что-то мне неможется сегодня, – тихо проговорила жена.
На печи завозилась мать, заговорила:
– В больницу её надоть. Родит, чай, скоро. Да вон непогодь какая. Леший так и крутит. 0, хо-хо, все косточки мои изломало.
Александр молча ел щи с мясом, негромко чавкая. «Надо, сам знаю, что надо, да ведь не просится. Дома-то тише и спокойнее».
– Ой... – застонала Татьяна, – о-ой, Саня-я...
Муж вскочил, подошёл к кровати, сел у изголовья жены.
– Ну что? Дёргается?
– Ой, кажется, начинается. В больницу надо. До утра не вынесу. Может, поздно будет, – запричитала та.
– В больницу? Чего ж ты, дурёха, раньше-то думала? – он прижался губами к её горячей щеке.
– Ну, колись, – она отвернула голову. – Опять напился, – незлобно укорила.
– Напился... Чего там. Так это, бутылку на всех... – стал оправдываться. – Так что? Везти?
– Надо, Саня. Боюсь, как бы ночью не разродиться...
– Да-а, – Александр почесал затылок. – Надо идти к Белову Николаю лошадь просить.
Он помолчал, вглядываясь во вспотевшее лицо жены.
– Мать, a мать? – позвал негромко.
– Ай, – послышалось с печи, занавеска отодвинулась.
– Помоги Тане собраться, в больницу её надо. А я за лошадью пой¬ду схожу.
– Ладно. Сейчас слезу.
Александр встал, подошёл к вешалке, оделся.
– Ну, собирайтесь, а я мигом ворочусь, – сказал и вышел, прикрыв поплотнее дверь.
Примерно через полчаса за окном послышался храп коня.
– Тпру-у! Стой, Моряк! – прикрикнул на того.
– Мам, приехал. Дай мне шаль новую и одеяло с печи, в ноги, – тихо попросила Татьяна свекровь.
Александр вошел, забыв даже с шапки снег стряхнуть.
– Ну, готовы?
– Готовы, – ответила мать.
– Тогда пошли.
Он взял под руку жену, в другую руку узелок, что та приготовила, и вместе вышли. У крыльца стоял запряжённый в сани конь, похрапывая, перебирая ногами и тряся головой.
– НУ, стой! Чего дёргаешься? – прикрикнул на него Александр и осторожно начал усаживать в сани жену.
– Там одеяло возьми и тулуп себе, – проговорила та.
– Знаю, – ответил он.
Александр снова вошёл в избу, взял поданное матерью одеяло, прихватил тулуп и вышел. Укутал потеплее жену. Зашёл во двор, при¬хватил охапку сена, кинул в сани.
– Ну как, жива? – обратился к жене.
– Жива, Саня... Поехали с Богом.
– Поехали. Ну-у, Моряк, разворачивайся! Эх, дороги-то ни хрена не видно. Ну ничего, как-нибудь доберемся. Десять верст всё-таки, – стал рассуждать.
– Далеко, – отозвалась Татьяна. – Сколько раз я тебе говорила: «Давай переедем в село». Так нет, не хочешь.
– В село, в село. Привык уж я тут. Родина всё-таки. Лес рядом, Опять же детишкам грибы, ягоды. Река... хотя и там река близко. Только лес вот далеко. Ну да Бог с ним. Больницы вот нет, плохо. Правда, говорят, когда электричество проведут, фельдшерский пункт сделают. Все-таки помощь, хоть какая. Но-о, Моряк, шевелись!
Он замолчал, вглядываясь в темноту. Снег поутих, но дорогу едва было видно по вёшкам.
– Вот намело. Ни хрена не видно. Но-о, Моряк, шевелись, едрёна мать!
– Ой, Саня, тише. Трясёт шибко, – едва слышным голосом проговорила Татьяна.
– Вижу, что трясёт, да дороги-то ни хрена не видно. Замело сильно. Тише, Моряк. Ш-ш, – Александр подтянул вожжи.
Дорогу обступил с обеих сторон лес. «Эхма, волки бы не напали. Я даже ружьё впопыхах не взял, дурак, – понеслись неспокойные мысли. – Ведь недавно задрали здесь мужика. Правда, облава на них потом была. Наверное, стало меньше. Ну, может, Бог пронесёт».
В лесу было темно и тихо. Ветерок легко гулял по вершинам деревьев, стряхивая с них снег. Падая, комки заставляли вздрагивать коня и даже шарахаться того в сторону.
– Но, балуй, дурак, – бросал тогда извозчик. – Волка бойся, а не снега. Снег не сожрёт.
В просветах низких туч начали проглядывать изредка звёзды. «Хоть бы развиднелосъ, что ли».
– Ну, как ты там, жива? – спросил Александр, обернувшись.
– Жива, – тихо отозвалась Татьяна. – Ой! – вдруг громко вскрикнула она.
– Что? Что такое? – испуганно спросил Александр, даже вожжи натянул. Моряк остановился.
– О-ой, – со вздохом снова застонала та. – Кажется, началось, – едва прошептала Татьяна. – Как бы не родить опять в санях.
– Чего ж ты, дура, тянула-то до последнего! – бросил в сердцах Александр и стал понукать коня.
– Ну ничего, ничего, – успокаивающе заговорил опять. – Ничего, и в прошлый раз всё обошлось. Вон какая Галинка-то здоровая. И нынче, Бог даст, всё будет хорошо. Но-о, Моряк, шевелись!
Он хлестнул коня по спине вожжами, немного приунывшего:
– Но-о!
– Ой, Саня, тише, больно ведь.
– Ш-ш, – Александр начал сдерживать бежавшего рысцой коня.
Выехали из леса. Дорога пошла поутоптаннее. Видимо, днём здесь прошёл трактор с санями. Над лесом сквозь тучи проглянула луна. «Ничего, доедем. Больше половины уже. Эх, баба, баба. Тянет всегда до последнего. Дура же. Ох».
– Тебе не холодно? – спросил притихшую вдруг жену.
– Нет, ничего, потише только, Саня, – ответила едва та.
– И так уж тихо.
– 0-ой! – снова закричала Татьяна. – Ой, мамочки-и... Господи, да за что же такие муки? Господи-и… – как-то навзрыд запричитала она.
– Ну, чего ты? Успокойся. Коня, вишь, напугала.
– Ой, не могу больше, Саня. Видно, смертушка моя подходиит.
– Тю, дура! Типун тебе на язык! – ругнулся муж.
– А-а!… – вновь закричала Татьяна, хоть уши зажимай. – А-а!…
Она как бы задохнулась и вдруг затихла, только что-то там под одеялом и тулупом тихо и слабо пискнуло.
– Что? – Александр натянул вожжи. – Тпру! Стой. Что, Таня, что?
Татьяна едва уловимым шёпотом в ухо мужу выдохнула:
– Кажется, всё... Укрой потеплее... Чтоб не застудить...
Александр суетливо, но осторожно стал подтыкать одеяло под ноги жены, укрывать сверху тулупом.
– Ну, Татьяна, держись, сейчас мы мигом домчим! – торопливо заговорил он, забираясь в сани.
– Но-о, Моряк! Гони! Жена опросталась… Слава тебе, Господи. – Он стал хлестать по спине и так уже разошедшегося коня. – Но-о! Поспешай!
Уже немного разошлись тучи. Луна поблескивала над лесом. Вдалеке завиднелись огоньки села.
– Вон и больница, Танюша. Мы сейчас, мигом. Но-о, Моряк!
– Сань, – ослабшим голоском и как-то виновато даже зашептала Татьяна. – Дочка, кажется, Маринка.
– Дочка говоришь... Но, Моряк. Спеши. Э-эх…– обиженно и в то же время облегчённо выдохнул Александр. – Дочка, так дочка... Но-о!…
Сани, вдавливая полозьями мягкий снег, катили по большаку. Александр больше не подгонял коня, тот и сам резво трусил, почуяв не¬далёкое жильё. Небо снова начало заволакивать тучами, пошёл снег.
Александр впал в вязкое забытьё, молчал, сидел, ссутулившись, на краю саней, совсем не слыша с каждым мигом слабеющего голоса жены, который всё сильнее забивало звонкое попискивание младенца.
Вырвавшаяся из рваных туч луна осветила длинную, слегка припорошенную и мягко заискрившуюся параллель следов полозьев, сердцевину которой разрезала огненным мечом стекающая и все увеличивающаяся ленточка крови. Луна скрылась. Всё погрузи¬лось в непросветную тьму…