Историцкая хроника святого Веньямина

                Подарок для моей Единственной и Неповторимой Бэйли Джей               
     Нахлыстывая коня, шпоря его раздувающиеся, покрытые комковатой пеной бока и натужно кашляя в сгущающийся идиотическим маразмом воздух атмосферы, спешный гонец Гуюк - хана, проходящий в царапках на пайцзе как лицо неустановленное, но отзывающееся на позывной  " Стрелков ", жестоко удлиняя по ветру свои усы и немного ерзая ампутированными яйцами по кожаному седлу современности, гнал во весь опор, спеша на встречу с Навальным.
    Здесь нужно уточнить, моя милая Богиня, незнакомая с Прохоровыми и прочими чудесами нашей восточноевропейской жизни, проистекающей от пределов Польши и до таможенных терминалов гнусных косоглазых китайцев, что Навальный - кальмар. Натуральный подводный житель. Их еще торговали на блошиных рынках и барахолках при НЭПе. Выходил в ряды смутный человек в пиджаке и ленинской кепке, скомканным голосом кричал что - то контрреволюционное, народ сбегался, а он им предлагал укупить за серебряные новые рыковские полтиннички некие смоленские хитрости , названные им  " подводными жителями из Америки ", непонятные и чепуховые, словно конфеты Шугарповой или подписка на  " Спутник и погром ", фуфло явное, но манкое умной рекламой пиджакастого, орал - то он о Тамбовском восстании и кронштадтцах ( гадское наименование, задолбаешься правильно выписывать окончания кренделями ), а тута, любовь моя, уже культура нарисовывается сама собой, потому как папа Дуни Смирновой и тута поспособствовал, орудуя своим тончайшим вкусом признанного ВГТРК гения, я же некогда поклялся перед музой Клио просвещать тебя, Единственная, относительно безотносительной хероты, именуемой тута культурой, поэтому хер на Стрелкова и кальмаров, поговорим о культуре.
     - Живет такой бабай, - докладывал латышский стрелок Железному Феликсу, безбожно коверкая неродные слова и пришептывая там, где нужно грассировать, - квадратный, сука, и мхом покрытый, то ли Муамор, то ли Биктемир, короче, - пинал вяленым пимокатами сапогом в пЪедестал памятника латыш бездушный предатель эсэсовец, - помнит этот дед еще всю Россию, товарищ Вуячич.
    - Я не Вуячич, - окая по - вологжански кричала с верхотуры памятника растрепанная тетка в полушалке и красном мордовском платье на босу ногу, - я Вера Мухина. Сооружаю величайший статуй по статуту Политбюро  " Ника Самофракийская под управлением товарища Микояна ".
    Латыш задирал голову и шатался. Белел и, вообще, недомогал интеллектуально и культурологически. Ибо впервые с начала доклада посмотрел он вверх, а там - п...дец. Стоит здоровый такой гранитный куб, отесанный стоеросами и я вновь вынужден прервать себя, дабы объяснить моей заокеанской музе суть и смысл отеческих инноваций.
    Жили такие люди, вошедшие в хроники Кармазина, Соловьева - Шапиро и дедушки Щедрина как росы. Люди добрые, славяне, конечно, не без того, не без изъяну, как говорится, но были они за всю х...ню. Бывалоча, выйдут на хладный брег Волхова и ищут блоггера Несмияна. И под корягой шуруют уголек, и налима призывают осмотреть станцию Дно, где генерал Рудзутак Семиреченский принимает парад у малярийных комаров, и даже, страшно сказать, спосылают за будочником.
     - Га ! - шумит будочник, появляясь из будки.
     И понимают тут росы, что п...дец. Будочник - пьян всегда и во все время, проживает будками, будки стоят по полотну откоса железных дорог чугунок, а по чугунке несется в самую даль ржавый паровоз полудурочных НОМовцев, орущих о производстве. И начинают тут росы считать себя по головам. Это на них такое воздействие психиатрицкое оказывают НОМовцы, внушают, так сказать. Считают, считают, доходят до сотни и начинают выбирать промеж себя Старшого, сотника, то есть. Раздерутся, разругаются, а как дойдет их число до десятка - садятся в кружок, поражаясь самоубыли, пьют вино и поют долгими голосами :
    - Горит и кружится планета ...
    И самый умный из них наименовывает себя курбаши, хотя их уже не сотня, а десяток. И ведь заметь : именует не по - русски ни х...я ! Смышлен, осознает, что дискредитирован язык предыдущим буйством, приведшим к самоубыли. Курбаши - басмач, жрет суверенитет охапками, зенок не видно, злой и опойный, типа, Матвиенки тети Вали, но жутчее, потому как в халате. Седлает ближайшего роса и скачет. Сам не знает, куда и зачем, предполагает, что в Европу, но что это такое - не знает. Короче говоря, прискакивает и видит, что Мухина.
     В общем стоит гранитный куб ( см. выше, курсив мой ), отесанный стоеросами, на нем сидят верхом Белковский и граф Невзоров. Беседуют. Латыш изумляется, ухватывая холодный и твердый бок пЪедестала рукой :
     - А где Мухина, товарищи бойцы ?
     А Микоян ему отвечает :
     - Там же, где и Потупчик, Несмиян, Невзоров и Белковский. В манде всех революций, латыш. Ты, - советует ему сдобным голосом Микоян авиационный, младший джанер, стал быть, - лучше, латыш, скажи, отчего про тебя такие непотребные пословицы - поговорки ходют ? Аль ты Пельш какой, что состарился в кулуарах до вшивоты седастой ? Иль ты Нил Ушаков, также известный как Ух Столпник, оптинский раскольник и осифлянин нестяжателей ? Или ты Верещагин ? - сводит с ума латыша Микоян, хитрый, как все армяшки.
     И вот тут - то и появляется театральный критик Долин с шершавым подонком Ургантом на пару. Объясняет зрителям, что мол, тыр, пыр, е...ся в сраку, хорошее кино сымает папа Дуни Смирновой, за всю х...ню кинишко. Раз махновская банда, то три коника в кадре - по - любому. Уж ежели танкисты, то сразу видишь компьютерные технологии памфиловцев. А когда любовь - сиськи Толкалиной и жопа Климовой.
     И вместо Де Ниро фанатического вылезает какой - то чурка бешеный и звучит песня. Хорошая, джинсовая, ради Светлячка Эльки и всех людей доброй воли.