Находки и потери. Переезд, Кукла. Рассказы

                Находки и потери
Он шел по берегу Черного моря. Было раннее утро. Отдыхающие в санатории крепко спали после вечернего гуляния, а он рано ложился и рано вставал. Ему всегда, как только просыпался, сразу хотелось на море - в тишине, в безлюдье идти по  влажному песку и одному вдыхать  свежий воздух, словно окружающие могли в этом помешать. Было так торжественно, словно ему одному природа показывала свое великолепие и грандиозность. Море необъятно распространилось на весь мир, небо так нежно светилось над ним без конца и без края. Человек шел – один во Вселенной. Но… он  шел так безмятежно, так спокойно – почти радостно, как вдруг заметил на чистом гладком влажном от отлива песке желтую бумажную ассигнацию – один рубль. Наверное, так же испугался Робинзон Крузо при виде следов чужих стоп.
Курортник  возмутился: он уже втянулся в свое одиночество – и вдруг кто-то кидает ему рубль под ноги. Он огляделся – вокруг ни души и ни одного следа. Кто мог обронить здесь рубль? Кому отдать его? Надо поднять и отдать тому, кто идет впереди. Он наклонился и поднял рубль и так и понес его в руке, не пряча в карман, чтобы сразу отдать тому, кому он принадлежит. Но никого не было, как он ни крутил головой, а вот впереди на песке опять что-то лежит. Три рубля одной бумажкой. Он наклонился и поднял, зажал  в руке вместе с рублем и ничего не мог понять. Через десять шагов – пять рублей, потом – десять.

Кто играет с ним? И что это за игра? На свежем песке ни одного отпечатка ни одной стопы. Что дальше будет? Ему уже стало интересно. Впереди лежала десятка. Он уже привычно поднял и присоединил к остальным. Вот еще двадцать пять. Ну, что же – впереди должны быть еще пятьдесят и сто. Где они? Двадцать пять лежали у входа в беседку, а за порогом беседки – сто рублей. Почти 200 рублей всего он держал веером в кулаке и не знал, что с этим делать.
Он чувствовал себя в дурацком положении. Кому отдать эти деньги? Кого спрашивать? Не поднимать их? Было бы глупо. А что теперь?

Он решил: надо дать объявление в столовой, а когда объявится потерявший или играющий, спросить, в каких купюрах были деньги, и отдать тому, кто скажет правильно. Наверное, в этом и есть игра.
Он так и сделал. Написал объявление, укрепил его в столовой, но никто не откликнулся. Он долго еще держал эти деньги отдельно, но постепенно начал брать из них, думая: вот кто спросит, тому и верну. Так и вернулся  домой со странным ощущением не выигрыша, а проигрыша – неизвестно в чем.

Дома на него обрушились  страшные сюрпризы. Утром в отделе его, коротко говоря, обвинили в краже. Он-де украл три рубля из кошелька сотрудницы. Когда он решил, что они в его отсутствие рехнулись все сразу, то они окружили его и закричали, что будут свидетельницами, что они специально всё подстроили для его обличения, что они видели всё, и у них есть доказательство, а ему надо уволиться как нечестному человеку, потому что им не нужен мужик, ни переодеться, ни сесть посвободнее, ни сказать чего лишнего – одна помеха. Только и ждали, чтобы всё высказать. Одна женщина даже демонстративно вынесла в коридор его стул.

В ужасе от массового сумасшествия он тотчас ушел с работы и поехал домой, задолго, конечно, до обеденного перерыва, к себе на Невский, в свою любимую, еще мамину квартиру, где так и кажется, что сейчас мама откроет дверь и ласково позовет к столу. Но дверь открыла жена и в очень странном виде.
- Ты что – почему дома? Среди дня ванну принимаешь?
- Да. Со мной вместе, - ответил мужской голос, вышел и сам человек … без одежды.
- Ты должен оставить мне квартиру, – завопила жена.
- Да уж, - сказал голый мужчина, - как благородный человек ты должен уступить женщине. Здесь жить очень удобно.

Он даже не снял пальто, так и пошел в ближайшую пельменную. Он долго сидел там и смотрел в полуподвальное окно, пока уборщица сказала, что закрываются на обед. Куда идти? И все же, хотя со страхом, пошел домой. Там никого не было. Нашел записку. «Тебе полагается комната, а нам с сыном – отдельная квартира».

Вечером пришел сын и сказал, не глядя на отца:
-   Наш институт лишили брони, меня берут в армию, на закрытый объект. Ты ничего не можешь сделать? У тебя же есть связи. Я могу облучиться.

Он вдруг понял, что у него нет связей, нет работы, нет жены, может не стать сына. Кончилась жизнь.
Как он не умер? Он сам не знает. Ему показалось, что он попал в колбу-конус – песочные часы и мгновенно свалился с песочком на дно. Он стал самой маленькой песчинкой.

Он ушел на Московский вокзал. Но как пробыть до утра… в кафе не высидишь, и деньги надо экономить, от отпускных почти ничего не осталось.  Дальше он планировал ехать в аэропорт, потом – на другой вокзал. А хорошо стать бродягой. Много ли человеку надо? Выпил теплого кофе (бурда – но ничего), съел булочку, съел медленно, тщательно прожевывая – надо экономить. Надо бы сесть, старательно подоткнув под себя полы пальто, и дремли. Ни забот, ни тревоги. Никаких обязательств. До чего спокойно… Подошел милиционер, постоял рядом, но ничего не спросил… Значит, еще не похож на бродягу. А что -  у него паспорт с пропиской с собой. Он не боится. Поссорился с женой, жду, пока перебесится. Почти правда.

 Ночь как-то прошла. Наступил рассвет. Совсем не тот, что на морском берегу. При воспоминании о нем сразу встали в глазах бумажные деньги, и ужас прожрал его по коже. Почему? Причем тут эти деньги?
Утром он переехал в аэропорт. Сразу - к стойке, взял кофе.  Начал думать, куда пристроиться, чтобы уснуть… но тут его разбудил чей-то бодрый знакомый голос.
- Кого встречаете?
- Да вас, наверно. Вы откуда?
- Я прилетел по делам и вас собирался навестить, а вы вот тут как раз и есть. Как хорошо! Как поживаете? Всё ладом?
- Я действительно встречаю… родственников. Но время еще есть, времени много.
Приезжий увлек его с собой – в ресторан закусить, и тут несчастный  не выдержал нормальной жизни, от которой уже отрекся за последние сутки, и всё рассказал. Он рассказал о семье, а тот всё более и более серьезно слушал его, потом пошел позвонил его жене и узнал, что все правда. А то уж начал думать, не свихнулся ли он.
- Давай на работу к нам. Жить сначала в общежитии, конечно, но со всеми удобствами. Постепенно выделим комнату. Ты же блестящий спец. Ты цены себе не знаешь. Слава Богу, что выжил. Это не каждый может пережить. А что же все-таки с тобой такое случилось, что на тебя всё это рухнуло? Вспомни, ничего странного не происходило?
И тут он опять вспомнил раннее утро на морском берегу и аккуратно разложенные деньги.
- И ты после этого остался жив? Счастливчик! А знаешь – почему ты еще жив? Потому что ты не стал бороться с волной несчастий, а нырнул на самое дно и переждал, пока волна укатилась. Но теперь, когда всё выяснилось, - немедленно в путь! Я звоню домой, тебя встретят, а вскоре я и сам вернусь. Лети немедленно. Сейчас.
И он улетел. Больше никогда не был в Ленинграде, не видел бывшую жену. А сына навещал… в госпитале. С ужасом узнал, что сыну не рекомендовали иметь детей. Внуков не будет. Кто же будет его хоронить? Ведь Пушкин писал: «И внуки нас похоронят»
Он теперь готов был биться головой об стенку - но не поможет.
Не бери чужого – такое простое правило.

                Переезд
    Родион сказал, рухнув на одеяло, расстеленное на полу:
-   Если решишься еще раз на переезд, скажи заранее – я куплю пистолет.
Мы въехали в новую квартиру, переехав из аспирантского общежития МГУ на Ленгорах. Там – едва я начала выносить коробки с книгами и посудой, как сразу ко мне подошли соседи по этажу  (кто-то дежурил  у телефона, увидел меня и сказал другим) и без слов начали таскать коробки  к лифту, потом- в лифт, потом из лифта- к выходу из зоны, на крыльцо. Стоял  декабрь. Было морозно . Родион сказал, что закзал такси,  сейчас придут две машины. Ребята-аспиранты простились с нами, пожелав всего хорошего иы их тепло от всей души поблагодарили и стали ждать машины. Но их не пропустила вахтер у ворот. Родион увидел, что машины встали, и пошел выяснять. Вахтерша его и слушать  не стала – не положено.  Он убеждал, что книги очень тяжелые, как камни.  Она отвернулась. Он не знал, что еще сказать – двор длинный , мы остались  одни, сколько будем таскать… Мы начали… Тут к воротам подошла машина-такси, из нее выпрыгнул высокий черный молодой человек и легко вбежал в будку вахтера, бросил ей на стол ассигнацию, она встала и пошла открывать  ворота.  Родион замер от наглости. 

Парень был без багажа. У лестницы в зону он также легко выпрыгнул из машины и взбежал,  размахивая руками  - даже без портфеля. Родион пришел в себя и сказал вахтерше:
-    Вы умрете от удара, и никто вам не поможет, так и будете лежать и гнить заживо. Так и будет - я знаю, я врач.
Она отвернулась.

Мы таскали коробки, загружали в машины (а счетчики стучали), потом сели и поехали через весь город на север столицы.  В глубокой тишине, уже ночью мы выгрузили всё на снег, вздыхая о том, что нет рядом наших аспирантов. А впереди был сюрприз: лифт не работал. Нам - на седьмой этаж. Мы даже замерли. Стали таскать с этажа на этаж. Единственно, что утешало - было так поздно, что никто ничего не мог украсть из наших скудных вещей.  Помню, как переезжал брат с женой, - я караулила вещи, чтобы на холодильнике не нацарапали чего-нибудь и не растащили вещи, пока продолжали выносить из квартиры.

Как-никак мы всё перетаскали, вошли в квартиру и уже просто закидывали в нее коробки в нее как могли… Я постелила одеяло в первой комнате, Родион повалился и сказал:
-    Если еще раз соберешься переезжать…

Он был обессилен. У него в юности были надпилены два ребра, чтобы обломки придавили верхушки чахоточных легких, так его спасли от смерти. Из-за этого он стал почти бессилен физически,  ведь у него оказалось в общей сложности одно легкое, возникли проблемы с дыханием,  но он всегда тщательно  это скрывал. Я знала об этом и помнила, но как оградить его в таких обстоятельствах?

На следующий день он пошел в правление нашего кооператива узнать, в чем дело – почему лифт – в такое время – не работает? Как его запустить? Что для этого требуется? Нам ведь на седьмой этаж подниматься! И что он услышал…  он не мог ушам поверить.  Он стоял и переспрашивал: что? Что? Председатель правления объяснял:
-    Мы специально отключили лифт на время заселения жильцов, чтобы они не испортили лифт. Потом самим же будет дороже его восстанавливать.
-    А кто эти «мы» ?
-    Мы – это правление.  Мы избраны по всем правилам, документы в порядке. Все подписи на месте.

Родион  не мог придти в себя:
-    Я, купив квартиру, не могу воспользоваться лифтом в моем же доме?
Председатель уверенно возразил:
-    У вас здесь ничего нет, кроме взноса, вам принадлежит пай, а не квартира и не лифт, дом- собственность кооператива, а не ваша и не чья. Вы, голубчик, как родились голым, так голым и умрете. Вам не принадлежит ничего. Если будете возникать по поводу и  без, мы всегда можем рассмотреть вопрос о вашем пребывании в нашем кооперативе. Здесь собственность коллективная, как коллектив скажет, так и будет. Спрос большой, за вашей квартирой может очередь выстроиться, если мы решим вернуть вам ваш пай.

Тут подошла к нему женщина и шепнула что-то. Он сказал:
-   Так у него пахан есть, то-то он так разглагольствует.  За Федоровым можно укрыться, но не всегда. Не надо забываться.
Родион не унимался, он воскликнул:
-    Почему вы так беспринципны?
-    О каком принципе может идти речь, если человеку жить негде! – протестующе воскликнул  председатель. – Вы еще молоды, не понимаете, жизни не знаете, спросите вашего папашу…

Тут Родион не выдержал:
-    Вы хоть папу моего не трогайте. Хоть он далеко …
Председатель  перебил:
- Это где – «далеко»? За границей что ли? Не надо мне еще МИДом угрожать.
Он обмяк, отвернулся и сказал в сторону – иди-ка ты… Родион не стал цепляться за эти слова и вышел. Вечером он жаловался:
-   Знаешь, что мне сказал Фёдоров? Чтобы я не связывался с правлением. У них в самом деле вся власть над нашим домом. Что такое пахан, я не стал спрашивать, по-моему, это что-то неприличное. Но как же быть с явной, откровенной беспринципностью? Это же вопиющее безобразие. Мы в его власти, потому что смогли заплатить взнос. Однако с его стороны не такая уж была любезность в предоставлении нам квартиры, потому что когда Фёдорову выделили в этом доме четыре квартиры для его сотрудников, сразу сказали: только трехкомнатные. На них нет спроса, и есть пустующие до сих пор – дорогие. Самые востребованные – однокомнатные. Так что мы еще выручили правление, что вселились. С другой стороны – если человек въезжает в новый дом по ордеру от райисполкома, он получает квартиру бесплатно, он платит почти символическую сумму за проживание,  не как мы – по пятьдесят рублей в месяц, - и ему никто не грозит выселением. Значит, нас тычут нашими же деньгами, словно незаконными. Дескать, как-то получили денежки – и молчите. Да чтобы заработать эти деньги, три тысячи, твой отец уехал работать на Север, а мой – в Африку. Как он сразу догадался о МИДе? Или та женщина ведет личные дела? «Родина слышит, родина знает…» Родина всюду нас догоняет.  И как мы еще держимся, если и наверху такие же руководители.

Я не собиралась переезжать. Никогда. Пока не оказалась в Америке, в Соединенных Штатах.   Через много лет, когда в нашей кооперативной квартире вырос наш сын и уехал на Запад, там тоже пришлось переезжать. Из штата в штат. При этом известии я застыла в тихой панике. Я молча наблюдала, как сын заказал машину для мебели, как большой автомобиль несколько дней стоял у нас около дома, по вечерам в него загружали вещи, потом сын сел за руль и поехал. А в другом городе он позвонил куда надо, и за машиной приехали и увели ее. Там дорого ценится труд и недорого техника. Перевозка обошлась совсем недорого. Разгружать приехали знакомые соотечественники за небольшое вознаграждение. Все шло спокойно, как-то естественно. Устраиваются же люди. Вернее сказать – умеют же люди создать государство, учитывающее потребность людей.

                Кукла
Этот железнодорожный узел находится недалеко от очень крупного города в Сибири. На этой станции останавливались все поезда.
   Вся жизнь Зинаиды Семеновны прошла на этой железнодорожной станции. Дети выросли и разлетелись: кто учиться, кто работать в большой город. А она привыкла здесь. Время здесь отсчитывают не по часам, а по поездам. Иногда собираются подруги и вспоминают. Самое памятное время – война. Вторая война с Германией. Сначала туда шли эшелоны. Молчаливые, напряженные. Вагоны битком набитые солдатами. Война только началась, и сразу начались трудности со снабжением. А поезда шли, шли. На запад. Потом пошли назад – с ранеными. Их везли в пассажирских поездах. Многих снимали здесь и хоронили неподалеку – и поныне там кладбище военных. Их тогда только там хоронили, поставили пирамидку со звездой. А больше не хоронили никого. Раньше туда цветы носили 22 июня и 9 мая. А теперь не носят. Место зарастает травой и даже кустарником.
   В середине войны на станции появились цыгане. Их испугались. Говорят по-своему, не поймешь, чего надо. У местных жителей и так красть нечего, а все равно боязно. Их барон выступил и сказал, что они не опасны. Наоборот, они наладят производство жестяной посуды. И наладили. Они делали чайники. Во время стоянки больших поездов цыганята бегали по станции и выкрикивали частушку:
Чайники! Чайники!    
Евреи все начальники!
А русские на войне,
А цыгане в стороне.
Цыган не брали на фронт. Так они пожили-пожили, да и исчезли куда-то. Что за охота бродяжничать.
   Вдруг повезли власовцев. Их строго охраняли. Но женщины их жалели, бросали кто хлеб, кто в узелке блины, кто картошек. Охранник кричал, но его не боялись: он не мог отойти от состава. Женщины ему объясняли: Власов – генерал, пусть с него и спрашивают, а солдатам дана команда -–они и выполняют.
   А тут и война кончилась. Опять на восток пошли составы – шумные, веселые! Ехали победители. Ехали радостно, и не думал никто, что они ехали на другую войну – с Японией. После Германии ничто не казалось страшным. На стоянках солдаты играли на аккордеоне и на невиданной ранее губной гармошке, пели, дарили заграничные открытки, очень красивые. У солдат на руках были часы - часы назывались трофейными.

Один высокий красивый солдат вышел на перрон, в руках он держал огромную красавицу куклу. Он сказал к толпившимся девчонкам: «Девчата! Кто меня поцелует, подарю куклу!» Каждой хотелось куклу. Но поцеловать! Да еще при всех! Никто не решался. И вдруг выскочила Томка вперед. Отчаянная такая. И поцеловала солдата. Она его поцеловала в щеку, а он поймал ее губы. И отдал ей куклу. Какая она была смущенная и счастливая! Как все ей завидовали. А как ей досталось от матери! «Он всю Россию проехал до Урала и от Урала по Сибири – и ни одна не нашлась распутная, как ты! При людях! Незнакомого мужика! Что люди скажут! Теперь забудь о женихе. Одна век извекуешь».

Отец сказал: «Хватит. Остановись. На людях - какой грех. Нет греха. Все говорят, что Томка его в щеку чмокнула – как брата. Но ты посмотри на куклу. Я водил состав и в Москву – но и там не видел такого. Чтобы наша страна стала тратиться на такую чепуху! Наша власть никогда не позволила бы. А там – можно. Странно».

Что именно странно, досказали многие гости, специально приходившие посмотреть на куклу. Ею не любовались, как Томка, а оценивали труд, вложенный в этот странный никчемный предмет. Какая ткань! Какие кружева! А туфли! Посмотри только. Лицо, пальчики и даже маникюр на пальчиках.

Кукла навсегда заняла самое почетное место в их доме. Девочки вздыхали по кукле, но ее не давали в руки. Вещь дорогая. Со временем можно будет ее продать. Сейчас-то некому: все обеднели. Но вот разживется народ – может, кто и купит.

   Вечером за чаем взрослые вздыхали с недоумением: зачем такая богатая страна с такими куклами пошла войной на Россию? И как такую богатую страну мы смогли победить?