На Ленгорах я горько плакал

     Я учился на первом курсе и был не целованным, целомудренным юношей. И не потому, что к девушкам был хладнокровен, а потому, что был очень робок и стеснителен, прямо-таки до тошноты робок. Я всегда потел и заикался, когда разговаривал с ними. По части девушек я был почти такой же увалень и ротозей, как Володька С.

       Но в отличие от грубо сколоченного, неотесанного, большеротого, губастого С. у меня была красивая наружность, хорошая фигура, на мне прекрасно сидел коричневый вельветовый костюм. Я был не Люлькин, не «люля-кебаб», как называл меня мой друг Виктор Гуркин, когда почему-либо злился на меня, я был сказочный, непорочный Лель – высокий, стройный, длинноногий. Лик мой, лик божественного Леля, портили лишь очки, точнее, их грубая, массивная оправа…

       Мы познакомились с Мариной на дискотеке, в общежитии универа, в ДАСе. Я не мастер описывать девушек, а, впрочем, что ее описывать. Девушка как девушка. В белой кофточке, черной короткой юбочке, черных колготках, облегающих ее стройные ножки, она была очень хороша собой.

       В перерывах между танцами мы выходили в коридор и там пытались о чем-то разговаривать. О чем конкретно мы разговаривали, я уже не помню. Кажется, она задавала мне вопросы о моих занятиях и увлечениях. Марина мне очень понравилась, я чувствовал перед ней охренительное стеснение, а потому на все ее вопросы я отвечал кратко, неловко, невпопад. Я говорил банальности, часто ошибался, особенно в падежах, путал в словах мужской и женский род, пытался поправиться, но это только усиливало мою неловкость.

      В другой раз, когда мы вышли из духоты танцевального зала в просторный холл и сели рядышком на кожаный диван, я попытался объясниться ей в любви, однако у меня, мордовского парня, был очень скудный словарный запас. И какой же я был олух! Вместо того, чтобы просто сказать: «Я тебя люблю» или «Ты мне очень нравишься», я попытался выдать монолог подлиннее и позаковыристее. С трудом, с эканьем и мэканьем, выдал нечто такое, что она громко расхохоталась. Помню, в ответ я обиженно насупился и замолчал.
      - Эх, говорун ты мой! –  сказала она с улыбкой, нежно дотронувшись до моего лица и, глядя мне глаза, добавила:
      - Свои чувства можно выразить словами, а можно и без слов, вот так… – И обняв меня за шею, она впилась в мои губы крепким, долгим поцелуем. Я чуть не задохнулся – таким горячим и страстным был ее поцелуй. С непривычки у меня аж голова закружилась.
        - Я хочу, чтобы ты приехал ко мне в гости. Это мое желание, мой каприз, понимай, как знаешь. Обещай, что приедешь!

        В ответ на приглашение девушки мне хотелось вскочить на ноги и, склонив голову набок, с чопорной учтивостью отчеканить: «Почту за честь!» - так мне радостно и задорно стало на душе, но мешала робость, и я только тихо промямлил: «Хорошо… Приеду…».

        После дискотеки я проводил Марину до остановки трамвая, и она уехала в общежитие, располагавшееся в главном здании МГУ. Перед тем как сесть в трамвай, она так крепко поцеловала меня, так плотно прижалась ко мне всем своим упругим и таким желанным телом, что я еле удержался, чтобы не сесть в трамвай вслед за девушкой.
        Придя к себе в комнату, я обнял подушку, прижал к груди и долго думал о своей новой знакомой.

       Всю неделю я пребывал в полном смятении чувств и думал только о ней. Но если днем я еще как-то сдерживал себя, только целовал-миловал ее, то ночью, перед сном я так распускал свое воображение, что хоть святых выноси! Что я только не творил с ней, что только не творил!

       Мне страсть как захотелось увидеть ее, и в субботу вечером я решил двинуть на Ленгоры, в главное здание МГУ.

       Я ничего не могу делать тайком, втихаря, а потому сразу всем друзьям объявил, что еду на Ленгоры, в гости к очень красивой и умной девушке.

       Собирали меня на свидание всем миром. На мне была финская, из гагачьего пуха, бело-голубая курточка, элегантные финские коричневые сапожки. Черную, из мягкой кожи, сумочку одолжил мне Костя Горлов, а ярко красный шарф – Мишка Алов.
Я был так красив и обольстителен, что девушка никоим образом не устоит предо мной и сразу же, без слов, отдастся мне. Так, по крайней мере, мне думалось.

       Я отправился к ней в гости, с томительной и сладостной надеждой, что в эту ночь я узнаю, что такое счастье обладания девичьим телом. Каюсь, но именно тайная надежда на совокупление и вела меня к девушке. Помню, я ехал в трамвае и лелеял беззастенчивые, дерзкие мысли. Я мысленно видел, как снимаю с нее одежды, стягиваю трусики. Осваиваю ее тело. Как пахарь – целину.

      Я представлял: вот я вхожу в ее комнату, и она тут же, на пороге, виснет у меня на шее. За бутылкой шампанского (а я ехал к ней с бутылкой шампанского и коробкой шоколадных конфет) мы умно бы беседовали о литературе, музыке, а потом занялись бы любовью. А потом я бы ушел, и она мило поцеловала бы меня у порога. И домой я вернулся бы под утро. А потом это снова бы повторилось, и снова…

      Как я уже сказал, я был очень робок с девушками, и надо ли говорить, что если в начале пути, от станции «Университет» до «стекляшки» я шел быстрым, твердым и уверенным шагом, то по мере приближения к зданию университета шаг мой становился все медленнее, и к дверям ее комнаты на 10 этаже я вообще подошел очень тихо, на цыпочках.
      Я дрожал всем телом, но не от возбуждения, а от страха. Робким возлюбленным я был тогда, ох, робким! И вот я собрался с духом и поднял руку, чтобы нажать на кнопку звонка… но так и не нажал. Я малодушно опустил руку.
Я струсил и так и не постучал девушке в комнату. Я так и не смог преодолеть свою природную робость. Это потом я стал беззастенчивым, безнравственным и напористым самцом, а тогда, на первом курсе, был девственно чистым и юным, очень скромным и нерешительным.
       Я вышел из здания универа. Массивная дверь из дерева с таким пренебрежением двинула меня по заднице, что я еле удержался на ногах. И от этого пренебрежения я заплакал. Я спустился по мраморной лестнице, сел на скамейку и разрыдался пуще прежнего. О чем я плакал? Да о том, что все – парни как парни, они вон и ДАС расшифровывают не иначе, как Дом активного секса, а я… я… я веду себя, как последний идиот, я так и не решился постучать девушке в комнату. Я плакал от того, что мне 19 лет, а я все еще девственник. Грустный, смешной девственник.
       Да, бывают моменты, когда душа и тело так истоскуются по любви, женскому телу, что уже невмоготу, и ты поневоле заплачешь….
       Я не хотел отдавать себя на смех и поругание своим друзьям и приятелям, а потому в ДАС я вернулся не сразу. Я всю ночь слонялся по улицам города. Помню, что было холодно, мороз лютовал, я очень замерз и остаток ночи скоротал на Казанском вокзале.
       Заявился в общежитие я лишь под утро, с чистой душой и незапятнанным спермой телом. С воспаленными от бессонницы глазами. Заявился довольный, возбужденный, делая вид, будто всю ночь занимался любовью с девушкой.
        - Ну как? Соблазнил девушку? Потерял невинность? – спросил меня Мишка Алов.
       - Да, обольстил! – ответил я, придав своему лицу самодовольное, тщеславное выражение.
       После этого ответа меня некоторое время так и называли – «Обольститель».
       Так бесславно закончилось мое любовное приключение, затеянное на первом курсе журфака.
       Но вот что странно: все мои бесчисленные совокупления стерлись из памяти, а вот это несостоявшееся, нелепое свидание осталось в памяти навсегда. Навсегда осталась в памяти и та зимняя холодная ночь, когда я бесцельно бродил по безлюдным заснеженным улицам Москвы.