Высоцкий наш товарищ

Высоцкий – наш товарищ. Так сказал о Пушкине Андрей Платонов – писатель, родившийся ровно через сто лет после великого русского поэта. Он так и писал: «Пушкин – наш товарищ». Высоцкому сейчас было бы пятьдесят…

Сегодня по крупице собирают его стихи и песни, фотографии и автографы. Он любил приезжать в Дубну – здесь его ждали друзья. На одном из концертов в 1976 году, в ответ на пожелания публики спеть побольше песен,  он слегка иронично напомнил, что приехал не песни петь, а «читать ле-екцию» – о песне в театре и кино. Кажется, встреча эта была организована обществом «Знание». И на пленках магнитофонов остались песни и театральные монологи, размышления о творчестве, которые мы совсем недавно вновь услышали – по всесоюзному радио. Через сколько лет вновь вернулись к нам, «оттаяли» для широкой аудитории эти звуки?..

Всем нам сегодня относительно ясно, кем был и есть для нас Владимир Высоцкий. А кем были для него – мы? Удивительные слова нашел я в «Размышлениях о Маяковском» Андрея Платонова, все в той же книге, где и «Пушкин – наш товарищ»:

«Поэт нуждался в человеке, в истинном человеке, способном понять миссию поэта и его достоинство, утвержденное на внутреннем ощущении собственного гения. «Одно только слово ласковое, человечье – не было бы принято поэтом, если бы это слово было произнесено лишь как утешение, как снисхождение к несчастному бедняку: это слово должно быть осмыслено полным пониманием значения и духа поэта, оно не должно быть обесценено ничтожеством жалости или воплем беспомощного сочувствия.

Теперь это уже все отошло. Поэт как живая личность не нуждается больше в ласковом человеческом слове, о котором он просил, когда он преодолевал страдания новатора… Но мы, его читатели, постоянно нуждаемся в расширении понимания оставленного поэтом художественного сокровища… Превратить его поэтическую работу в реальное благо для себя – это наше дело, мы сами должны затратить усилия, чтобы труд, завещанный и подаренный нам поэтом, обратился внутри нас в благородную силу, обогащающую наше натуру, в силу, уводящую нас из захолустья эгоизма и ограниченности в пространство великого мира».

Не правда ли, вещие слова? Заметки на полях Маяковского – закладки в кассетах, в конвертах дисков Высоцкого…

Такова сила истинного таланта, что он возрождается во многих из нас даже деталями своей биографии. Благодаря газетам, радио и телевидению, тиражировавшим этот образ так, что, кажется, можно было бы и поумереннее, мы очень много узнали о Владимире Семеновиче за последнее время. Мне даже рассказывали о виденном в витрине магазина его гипсовом бюсте с ярлыком, на котором была выставлена цена: «15 р.»

…25 января я пишу эти строки. 25 января, Татьянин день. В один из самых веселых дней родился Владимир Семенович, когда даже почтенные люди сбрасывают чинные личины, вспоминая о беспечной поре студенчества. Но и грустных – тоже. Так издавна ведется на Руси.

«Татьянин день – это не только праздник радости для русской интеллигенции, – писал Влас Дорошевич, король фельетона, блестящий газетчик Москвы начала века. – Это день итогов. Это наш «судный день». И сквозь золотистый блеск шампанского, сквозь звон бокалов, крики и песни – трагический вопль сердца услышит чуткое сердце. Как блудные сыновья, приходим мы в этот день к нашей святой Татьяне, и она смотрит на нас мученическими, полными скорби глазами… «Что сделали вы, рабы лукавые и ленивые, из своих талантов?» Альма-матер! Альма-матер! Не мы одни виноваты, что светильники наши погасли! В непогоду несли мы их, когда ветер тушил пламя! Кругом раздавались крики: «Не заботьтесь ни о ком другом! Пусть всякий заботится и думает только о себе!» Воздух дрожал, словно в страже дрожал от этих криков, и колебал и гасил наши светильники, возженные от твоего неугасимого огня, альма-матер…»    

Его, Высоцкого, сатира замешана на том же самом, предками переданном «смехе сквозь слезы».

Услышал в записи тот, дубненский концерт, и снова запоздалое сожаление пришло: не послал ему тогда письмо со стихами, родившимися – не написанными – сразу после концерта. Один, другой не послал… А много ли ему надо было?

Когда отхлынула толпа, и он остался, коренастый, не грубым, просто хрупким стал, как насты в мартовском ненастье. Крутило, дергало пургой, был гололед, была усталость. Тогда пришел к нему другой и рассказал ему про старость. И в тридцать семь, подумал он, вонзится нож всем песням в горло. И в тридцать семь – все песни вон, и – вьюги в бешенстве иссохли. И рокотал, и рвался гнев на успокоенность земную, и захлебнувшийся припев скрипел, себя к нему ревнуя… Когда остыл от суеты, бравурных криков и оваций, то тридцать семь пришли «на ты» – и парус, порванный на части.

Это был какой-то немыслимый резонанс. Стихи сами просились на бумагу:

…И все, и занавес опущен. Труба Армстронга не хрипит. И снова бродят тень Хлопуши, и Галилей, и снова спит принц Гамлет, чьим-то равнодушьем, свинцом Дантесовым убит.

Потом раздавал друзьям, читал в разных компаниях, а ему – не послал…

Фантастическими бывают зигзаги жизни. Когда стали более-менее известны подробности биографии, оказалось, отцы наши служили вместе в Германии сразу после войны – в отделе связи штаба танковой армии Лелюшенко… И когда мой спрашивал: «Это какой же Высоцкий, не Семена ли сын?..» – я, грешным делом, язвил: «Как же, как же – знаешь, сколько в стране Высоцких?» На удивление – попадание оказалось прямое.

Сам Высоцкий в песнях своих, монологах раздробил себя на сотни биографий – творчество его полигранно. Он жил болью и тревогами миллионов, и они узнавали себя – в нем.

Каждому двойственность свойственна… И два горниста – в нем одном: один заснул тревожным сном, другой трубит про эти сны – до пробужденья, до весны.

Так думалось после концерта в 1976 году.

К чему все это? Еще несколько строчек из серии «Я и Высоцкий» не получилось бы… Да нет, просто давно хочется сказать несколько добрых слов о человеке, который давно все понял, о чем мы сейчас заговорили. И показал нам – нас. И задумались мы, и поверили в силу звука и в силу духа. И рассмеялись с ним вместе и вознегодовали.

Высоцкий – наш товарищ.

25 января 1988.