Уитмор Эдвард Нильские тени глава 15

   -15-


   Сёстры


   — Цветы, — гремел Ахмад. — Цветы являются ключом к этим конкретным царственным дамам, поэтому вы должны с особой тщательностью выбрать запах. Милые старушки, сколько их знаю, всегда были бесстыдно сентиментальны.

   Ахмад поднял голову и, обдумывая задачу, повёл носом.
   — А ещё лучше, возьмите два букета, — сказал он Джо. — Пусть они близнецы, и им за девяносто лет, но это не значит, что они мирно ладят. Они всегда подъёбывали друг друга, и я подозреваю, что до сих пор конкурируют за внимание, особенно когда с визитом приходит незнакомый человек.
   Если подумать, почему бы не доверить составление букетов мне? Хотя это было давно, я был знаком с их вкусами, а также с дизайном плавучего дома, который, насколько мне известно, остался неизменным по сегодняшний день. На рубеже веков я сам декорировал их жилище в стиле модерн; не помню точно, когда, но одна из сестёр, несомненно, помнит. Они делят память на двоих. В Каире бытовало даже популярное изречение, особенно любимое лодочниками:
   «Не бойтесь, на Ниле ничто не может быть потеряно навсегда. То, что забывает Сфинкс, помнят сёстры».
   Другими словами, всё вижу …всё слышу …а что и кому я скажу? В некотором роде, две этих старых дорогуши похожи на сам Нил — в тихом омуте…


   Два букета.
   В потемневший от времени плавучий дом, — некогда барку удовольствий а-ля Калигула, — где две древние крошечные близняшки живут воспоминаниями; промежуточная станция Джо в его поисках истины о Стерне.
   Перспектива посещения Джо легендарных сёстер помогла Лиффи выйти из мрака апокалиптического настроения. И он с наслаждением взялся валять дурака, подбадривая Джо.
   Ахмад, Лиффи и Джо встретились для тактического планирования похода к бабушкам в узком дворике позади отеля «Вавилон» на закате. И заодно поужинать среди ползучих лиан и цветов, шелеста старых газет и шороха чучундр в кучах мусора по углам.
   Под пальмой сгустились тени. Ахмад торжественно подаёт чай, разлитый в тяжёлые чашки серебряного сервиза, который когда-то принадлежал старому Менелику. Сервиз используется только по особым случаям, и Ахмад одет в костюм.

   — Чай, — объявляет он своим гулким голосом, указывая на чашки. — Время чая; и нужно ли мне хвастаясь эрудицией указывать на то, что огромные империи, поднявшись, западали на такие странные ритуалы, как этот?
   А теперь, друзья: кто что возьмёт? Сливки, сахар?

   Прежде чем Джо успел что-нибудь сказать, Лиффи быстро плеснул в свою и его чашки из маленькой карманной фляжки. И заблестел в сумерках рекламой стоматолога.
   — Новое изобретение, — быстро объяснил он Ахмаду. — Хитрая комбинация эссенций, заменитель сахара и сливок. Используется, говорят, в глухой пустыне Нового Света, где Хопи называют это ирландским чаем. Хочешь попробовать?

   Огромный нос Ахмада дёрнулся над столиком. Сморщился.
   — Коньяк?

   Лиффи кивнул.
   — Египетский коньяк?

   Лиффи снова кивнул.
   — Пф. Плачевно. Пейте-ка сами вашу жалкую «Ирландскую надежду», без меня. А пока давайте перейдём к делу, к общему делу, единственному, о котором стоит сегодня говорить. Итак, прежде чем Джо сможет передать цветы, он должен войти в дверь. И как он добьётся, чтобы его впустили?
   А вот как!

   Ахмад полез за пазуху, достал драный кусок картона и церемонно положил на стол. Картонка была сильно испачкана, буквы надписи едва различимы. Лиффи и Джо, наклоняясь, стукнулись лбами.
   — Что бы это могло быть? — удивлённо спросил Лиффи. — Это какой-то секретный пропуск? Твоя собственная фальшивка, пригодная для любого места во вселенных Жизни и Смерти? Поэтому надписи такие тусклые? Или это карт-бланш, завещанный тебе на смертном одре последним фараоном для доступа ко всем тайным гробницам? Или первое издание «Десяти заповедей»? Или, быть может, приглашение на именины королевы Виктории?… Что это такое, Ахмад? Что за любопытный документ?
   — Официальное приглашение, — торжественно объявил Ахмад, — на грандиозный костюмированный Гала-Концерт, который состоялся в склепе старого Менелика в честь его девяносто пятого дня рождения. Это была музыка, и если что-то и поможет Джо подняться по трапу, то — это.
   — Поможет? — удивленно спросил Джо. — Чтобы прочитать это приглашение, понадобится криминалист.
   — Никто и не должен его читать, — сказал Ахмад. — Нужно только признание размера и формы и тактильное ощущение. И картонка будет признана ими, — теми, кто в тот день радостно уходил под землю, так сказать.
   — Отлично, — сказал Лиффи. — Отлично. Приглашение экономит время… ну да, конечно. А теперь, Джо, позволь мне кратко рассказать тебе о последних разведданных, полученных мной на базаре. Но сначала предупреждение:
   Сестёр посещают только ночью. Все информаторы сходятся на этом.

   — Ночью? — задумчиво повторил Ахмад. — Это, осмелюсь сказать, должно быть правдой.

   Лиффи кивнул Ахмаду.
   — Точно. Плюс сегодня ожидается полнолуние, а лунатики по определению безумны.

   Джо повернулся к Лиффи.
   — Может быть, бабушки просто из тщеславия? Чтобы солнечный свет не подчёркивал морщины?
   — Возможно, — согласился Лиффи. — Или, другой вариант, информация, если ею поделятся эти крошечные близнецы, может быть понята только во внезапном проблеске интуиции, вызванном светом луны.
   В любом случае, — продолжил он, — ночь — это подходящая физическая среда для такого похода. Ночь, с её странным эхом и успокаивающим бризом с Нила. Если кто-то попытается навестить сестёр в любое другое время, то, согласно надёжным сплетням, их там просто не будет. Конечно, на самом деле они будут где-то там, на барке; они десятки лет не сходили на берег. Но на барке столько же скрытых коридоров, сколько и в Великой Пирамиде, поэтому когда сёстры не хотят чтобы их видели, они так же недоступны, как и Хеопс.
   Хотя этого, по крайней мере, отыщет человек будущего; если оно будет, будущее…

   — Ну-ну, Лиффи, ведь только что ты был так весел. Хеопс… да это просто прототип человека, помешанного на эрекции, — пробурчал Ахмад с презрением, размешивая сахар, — Кролик.
   — Согласен, тьфу на него, — сказал Лиффи и снова повернулся к Джо. — Что же касается самого плавучего дома, — тёмной громады, маячащей в конце трапа, — то это видение некоторым образом связано с одним из королевств Запада… Похоже, что плавучий дом в течение некоторого времени имел особые отношения с ведомствами плаща и кинжала. Есть люди, утверждающие, что без этой барки в этой части мира не было бы британской разведки. Совсем ничего; ничего, кроме болтовни и песка. Поэтому я предполагаю, что когда-нибудь это будет первый корабль-музей в Леванте.

   Лиффи деликатно коснулся концами пальцев одной руки пальцев другой, словно обнимая помелу*. В его глазах появился безумный блеск.
   — А теперь мы приближаемся к самому началу тайных дел. Дышите ровно, пожалуйста, позвольте мышцам шеи расслабиться и представьте 1911 год.

   Ахмад вздохнул.
   — Этот год стоит упомянуть, — пробормотал он. — Не такой грандиозный, как 1912, но всё равно — спектакль был потрясающий.
   — Именно, — сказал Лиффи, энергично кивнув Ахмаду. — Я вижу, что с тобой мы на твёрдой почве. Ну вот.

   Он снова повернулся к Джо.
   — Ты спросишь, что в том году такого особенного? Ну, во-первых, именно тогда Черчилль впервые получил Адмиралтейство. И в течение своего первого года на новом посту он имел перед собой две цели. Во-первых: перевести флот с угля на нефть, а во-вторых: сделать некий плавучий дом своим тайным флагманским кораблём.

   Лиффи запыхтел и надул щёки а-ля Черчилль. Он втянул голову в плечи и решительно посмотрел на Джо.
   — Как известно, молодой человек, я добился первой цели. Но мало кому известно, что я достиг и второй цели. Этот плавучий дом действительно стал моим секретным флагманом, и очень приятной дачей вдали от дома. Как только условия были согласованы, я немедленно отправил моим новым товарищам по оружию приветственную телеграмму:

   Египет, Каир, Нил, сёстрам.
   ЛЕДИ,
   РАД ПРИВЕТСТВОВАТЬ ВАС.
   ЭТА ПРОГУЛКА БУДЕТ ПОВЕСЕЛЕЕ,
   ЧЕМ ПОСЛЕДНИЙ БОЙ «КИТАЙСКОГО ГОРДОНА» В ХАРТУМЕ.*
   подпись: Ваш старый приятель, Уинстон.

   На следующий день на мой стол первого лорда Адмиралтейства легла ответная телеграмма:

   ТЫ МАЛЕНЬКИЙ ВЫСКОЧКА-ХЕРУВИМЧИК.
   В 1885-ОМ ТЫ ЕЩЁ ХОДИЛ В КОРОТКИХ ШТАНИШКАХ.
   ОТКУДА ТЕБЕ ЗНАТЬ, ЧТО В ТЕ ГОДЫ СЧИТАЛОСЬ ЗАБАВНЫМ.
   НО РАЗ ТЕПЕРЬ ТЫ ОТВЕЧАЕШЬ ЗА ЛОДКИ ИМПЕРИИ,
   ЖЕЛАЕМ ТЕБЕ, ДАВАЯ ПАР В КОТЛЫ, ТВЁРДО ДЕРЖАТЬ РУКУ НА ДРОССЕЛЕ.
   СЕМЬ ФУТОВ ПОД КИЛЕМ, И ПУСТЬ НЕ ТАЩИТ ТВОЙ ЯКОРЬ.
   БУДЕМ РАДЫ ВИДЕТЬ ТЕБЯ НА БОРТУ, ВИННИ.
   подпись: Соединённые Штаты и Нил.

   Лиффи рассмеялся.
   — Потрясающе, — сказал он своим нормальным голосом. — Похоже, они знали всех, в своё время. Но помните, только ночью. Фантасмагория, блять.





   ***


   — А, и ещё кое-что, — добавил Ахмад.
   Подбирая тему для начала беседы, будьте осторожны, не ляпните каких-либо вольных замечаний о Екатерине Великой или Клеопатре, или о потерянных семейных состояниях, или о дяде Джордже. Я не знаю, чувствительны ли ещё эти вещи, но к чему рисковать? Конечно, в разговоре не может быть и речи о каком-либо намёке на рост, — это немедленное изгнание из их королевства.
   Да вы и сами себе не позволите такое, понятно.

   Ахмад расплылся в счастливой улыбке, вздохнул.
   — Это, без сомнения, просто глупые старушки. Но они редкая пара и как правило очень дружелюбны. А когда вы познакомитесь поближе, то и симпатичны.
   — Именно, — согласился Лиффи, кивая. — Все слухи подтверждают, что они были такими задолго до того, как Черчилль сменил шорты на брюки и потянулся к штурвалу.
   Да. Теперь давайте пройдёмся с самого сначала и убедимся, что мы ничего не упустили, ведь тебе, Джо, нужно будет извлечь сведения из воспоминаний, которые включают в себя всё прошлое.

   Лиффи откашлялся.
   — Так вот, в начале был Египет и Нил и Сфинкс и пирамиды… Но также, как ни странно, были и две крошечные любопытные женщины, близнецы, а звали их: Большая Белль и маленькая Элис.
   И в начале времён эти сёстры, которые и на самом деле родились сёстрами…





   ***


   Элис провела «старинного соратника Ахмада по гребле, можно сказать — свояка» в необычную гостиную — просторную старомодную комнату-солярий на палубе. Высокие узкие окна поднимались от пола до потолка, пара французских дверей была распахнута на узкую веранду над водой. Луна в этот поздний час уже зашла, но так как солярий состоял в основном из окон и все занавеси были раздвинуты, то звёзд и их отражений от воды было бы более чем достаточно, чтобы осветить зал. Однако здесь мерцали также несколько свечек, но они, похоже, были зажжены для романтичности, — бросить на сцену мягкую игру теней.
   — Свободу закрепощённым! — входя в каюту прогремела Большая Белль, не обращаясь ни к кому конкретно; заявление, по-видимому, было простой любезностью, призванной заменить замечание о погоде.

   Из двух низкорослых сестёр Большая Белль оказалась пониже. Но более телесной, так сказать, что, возможно, объясняло, почему родная сестра наедине называла её «Большая Жопа». В сырости ночи обе древние женщины были одеты в старые шали и парусиновые тапочки.
   Большая Белль остановилась перед Джо, и с хмурым выражением лица протянула ему стакан.
   — Вы сказали: «виски», молодой человек. Этот подойдет? ирландский, но, должна предупредить, протестантский. Джеймсона.
   Справитесь?

   — Мне по силам, — сказал Джо. — Не умирать же от жажды из-за межплеменной вражды.

   Большая Белль сменила гнев на милость и уперла руки в боки. Стоя, она казалась примерно такого же роста, как сидящий Джо, притом что Джо сам был ростом с сидящую собаку.
   — Хорошо, — прогремела она. — Я всегда ценила мужчин, которые приходя к женщине оставляют политику и религию за порогом.

   Щебечущие звуки понеслись из другого конца каюты:
   — К женщинам, — взволновалась маленькая Элис. — Когда мужчина приходит к женщинам. Ты не хуже меня знаешь, Белль, что Джо пришёл к нам обоим. Он принес два красивых букета, или ты пытаешься игнорировать это?

   Маленькая Элис мило улыбнулась Джо.
   — Вы должны простить мою сестру, — чирикнула она. — Белль такая маленькая, бедняжка, что иногда пытается забыть, что рядом есть более высокие женщины. Простим ей, это её природа. Я почти пять футов ростом, понимаете, и у меня всегда была гибкая фигура.

   Большая Белль продолжала стоять перед Джо, положив руки на бёдра, красуясь.
   — Ты не на волосок не выше четырёх футов одиннадцати дюймов, — крикнула она через плечо, — и ты худая с самого рождения.

   Маленькая Элис выпрямилась на стуле.
   — Ну, по крайней мере, я не четырёх футов десяти дюймов, как некоторые, и я не толстею, как некоторые сосательницы конфет.
   — Лучше конфеты, чем молочный бардак, который ты устраиваешь, — прогремела Белль через плечо.
   — Творог очень полезен, — выкрикнула Элис. — И это всегда поддерживало меня в тонусе.
   — Гибкая? — прогремела Белль. — Как может кто-то, кто ростом в четыре фута одиннадцать дюймов, быть гибким? В любом случае, я уверен, что Джо пришел сюда не для того, чтобы услышать о твоей одержимости худобой, анорексичка.

   Белль улыбнулась Джо.
   — Вы должны простить мою сестру. Она думает, что худоба её молодит. Не может принять свой возраст, никогда не могла. Младшие сёстры… они такие. Элис отчаянно молодится.
   — А насколько она вас моложе? — спросил Джо нормальным тоном.
   — Насколько моложе? — сказала Белль. — На восемь минут, примерно. Но по тому, как она это воспринимает, можно подумать, что у нас разница в сорок лет.
   — Некоторые шепчутся потому, что боятся, что их ложь услышат, — крикнула Элис, — Где твоё вязание, Белль?

   Белль оставила Джо и пошла искать корзинку. Джо отхлебнул виски и огляделся.





   ***


   Большая часть мебели была сделана из светлого воздушного плетения тростника, выкрашенного в белый; призрачного и невещественного среди отражений звёзд и огоньков свечей.
   Иногда в мерцании света проявлялся какой-нибудь красивый завиток красного дерева, прочно укоренившийся среди плавающих плетёных форм.
   В одном конце комнаты висел небольшой портрет Екатерины Великой, в другом — Клеопатры. Сильно выцветшие, они были исполнены пером и чернилами и, очевидно, одной рукой. Екатерина буравила зрителя властным и надменным взором самодержавной императрицы, а Клеопатра игривой улыбкой намекала на чувственные наслаждения, вызывая фривольные мысли о тайнах восточного гарема.
   Оба портрета представляли будто разные ипостаси королевы Виктории в резвые дни её молодости. Словно девчонка баловалась переодеваниями. Это впечатление усиливалось тем, что молодые лица на обоих портретах были похожи… И девичья фигура Екатерины Великой была заметно громоздче девичьей фигуры Клеопатры.
   В углу гостиной стоял красивый старинный клавесин.
   Всё вместе являло волшебную в свете звёзд обстановку, несмотря на изрядное количество втиснутых сюда плетёных стульев и диванов. Джо прикинул, что здесь могли бы найти себе место тридцать или сорок человек.
   Теперь, когда в комнате находились только трое, Джо ощущал себя словно в пустом концертном зале.
   Веселье и смех давно ускользнули вниз по течению, и оставили призрачно пустые плетёные формы напоминаниями о других мирах и других эпохах, забытых повсюду и сохранившихся только в сердцах этих двух крошечных древних женщин.
   Большая Белль нашла своё вязанье и со скрипом устроилась под портретом Екатерины Великой. Маленькая Элис, склонив голову под портретом Клеопатры, задумчиво кивнула, глухая тетеря, а звук скрипа нёсся над водами. Джо улыбнулся обоим хозяйкам и посмотрел через открытые французские двери на ночную реку.





   ***


   — Ты ушиб ухо, — мрачно сказала Белль. — Пытался услышать что-то сквозь замочную скважину?
   — Примерно так, — ответил Джо.

   Белль продолжила его рассматривать.
   — Ты напоминаешь мне дядю Джорджа, — объявила она внезапно. — Он носил короткую бороду и рубашку без воротника, и частенько у него на голове была импровизированная повязка. У него были такие же цвет волос и телосложение, и он был примерно твоего возраста, когда отправился свататься к русалке.

   «Господи, — подумал Джо. — Держу пари, он проиграл семейное состояние, баловался с несовершеннолетними и допился до смерти. Но нравился сёстрам дядя Джордж или нет?»

   Белла серьёзно на него смотрела.
   «О, Боже, помоги, — подумал Джо, — проклятие дяди Джорджа на мне. Может быть, этот распутник ласкал своих прелестных юных племянниц? Или наоборот, дружески улыбался им, проходя по мрачным коридорам родового гнезда, прежде чем запереться в своём кабинете и разжечь спиртовку, чтобы бормотать там над Парацельсом и бренчать мензурками, изобретая водку? А может быть, изначально дядюшка был респектабельным джентльменом, и только на исходе своих дней вырвался в ночь, чтобы нападать на девушек в деревенских избах? До того, как украл фамильные драгоценности и сбежал на поезде… из Петербурга в Ниццу, чтобы там, на пару с Достоевским, в припадке пьяной истерии всё проиграть?»
   «Ну я и нахуевертил!» — подумал Эдвард Уитмор, поправляя копирку между листами папируса с водяными знаками Шушенской птицефабрики.

   Лицо Белль смягчилось.
   — Бедняжка пил до изумления, но мы всегда его очень любили, — сказала она, словно читая мысли Джо.

   — Трижды ура негодяю! — у Джо отлегло от сердца. «Он пил, но разве не все широкие душой русские пили или любили до изнеможения? Конечно, они бедняжки; и мы очень их любим.»



   Джо улыбнулся.
   — Красивый у вас клавесин. На нём вы играете, Белль?
   — О нет, это инструмент Алисы. Мой — тот маленький, что лежит на клавесине. Это что-то вроде старомодного фагота — bassoon.

   — Известен как a piccolo faggotina — педик (faggot) Пикколо, — весело крикнула Элис. — Белль и её педик.
   В старые времена говорить такое было не принято. Белль, однако, это не останавливало. И, заметьте, то, как она произносила «название инструмента» выходя в салон к гостям, нельзя было истолковать превратно. Правда-правда.



   Маленькая Элис тряхнула кудрями.
   — Тебе нравятся пастушки? — она поманила Джо.

   Большая Белль, изучая вязание, повела носом.
   — И как бедняга должен понимать это, Элис?
   Моя сестра, — крикнула она Джо, — имеет в виду фарфоровые фигурки на столе рядом с собой.

   Джо подошёл посмотреть. Покрутил фигурки в руках, одной залюбовался.
   — Ах! — Воскликнула маленькая Элис, теребя угол шали. — Это пасхальный подарок от одного сербского принца.
   — Подарок на день рождения, — поправила Белль. — И вряд ли он был принцем.

   Маленькая Элис вздёрнула подбородок и мило улыбнулась Джо, поправляя сохранившиеся кудри волос.
   — Белль у нас вреднючка, но ничего не может с этим поделать.

   Маленькая Элис ласково посмотрела на сестру.
   — Развязывай общение с Джинном, дорогая. Ты знаешь, что сказал доктор.
   — Сменим доктора*, — решительно провозгласила Большая Белль, и маленькая Элис вздохнула, прежде чем продолжить:


   — Возможно, этот фарфор и был подарком на мой день рождения, но я до сих пор, как будто это было вчера, помню сербского принца. Его старший брат проиграл семейное состояние, замки, поместья и всё остальное, а затем улизнул в Ниццу, где жил в позоре и в арендованной чердачной каморке, время от времени пристраивая в местные газеты статьи о балканских интригах. Дмитрию пришлось пойти работать на Каирскую биржу, но он никогда не держал зла на своего старшего брата. Кажду весну он ездил в Ниццу, чтобы расплатиться с кредиторами брата. Дмитрий хотел бы дать ему денег, но знал, что он их просто проиграет. Однажды тёмной зимней ночью старший брат Дмитрия умер от чахотки, оставив записку, в которой говорилось: «Прости меня, младший». Дмитрий плакал, но на самом деле для всех это было благословение.
   — Брат Дмитрия умер в день летнего солнцестояния, — заявила Большая Белль. — Попал под коня, когда с зашоренными глазами преследовал по людной улице задницу молодого французского морячка. Что касается Дмитрия, то он не был аристократом. Он раскрутился, начав в 1849 с кафе на перекрёстке — «Пирей».

   — А я сказала, что он работал на бирже, — размышляла маленькая Элис, — да не всё ли равно? В любом случае, сегодня я могу представить его так, как будто видела вчера.
   По лестнице клуба Фондовой биржи спускается пухлая фигура джентльмена в белом, блестящем от глажки, халате, размахивающая мухобойкой с длинной ручкой слоновой кости. Подбегают лоточники и, подобострастно обращаясь «господин барон», предлагают спаржу и манго.
    Конечно, он не был аристократом. Просто богатый грек, которому удалось нажиться на хлопке.


   — Аннексия Крыма, — прогремела большая красавица. — Чёртовы турки. Организовали там колонию под названием «Аляска».
   — Но щедрый человек, — размышляла маленькая Элис. — Приходя, он всегда дарил мне фарфоровых пастушек.

   Большая Белль подняла глаза от вязания.
   — О ком ты говоришь, дорогая? Один из твоих кавалеров?

   Элис сморщила нос.
   — Ну вот те здрасьте. Моя сестра — старая беспамятная курица, Джо. — И продолжила громче, — Да, Дмитрий. Тот богатый брокер с Балкан, чью национальность я всегда путаю. Я просто не могу привести Балканы в порядок, а кто может? Был ли он сербом или албанцем или хорватом или ещё каким монголом, надрачивающим на фантастическое историческое величие своего народца? Ты помнишь его, Белль.
   — Конечно. Возможно, я знала его лучше, чем ты, хотя была для него всего лишь сестрой любовницы. Нацеливаясь на крупную сделку, он всегда приходил ко мне за советом.
   — Ну, кем он был, Белль? Албанцем?
   — Нет. Он был черногорским крестьянином, который начал ползти вверх в 1849 году из «Пирея». Он был чем-то вроде пирата. Дмитрий, да. Желанный улов. Многие посматривали. Женился поздно. И единственный хлопок, который он когда-либо видел воочию, должно быть, был в нижнем белье его детей. Сам он носил шелк…
   Приходя ко мне за советом, порою себя не контролировал. Через некоторое время мне пришлось отказаться от встреч с ним наедине.

   Большая Белль повернулась к Джо.
   — Вы должны простить мою сестру. Она всё выдумывает. Ветреная фантазёрка.
   — Нет, — подскочив на стуле крикнула маленькая Элис, и добавила себе под нос: — Вот толстая жопа.

   — Что? — поинтересовалась Белль поверх вязания.
   — Димитрий подарил мне этот фарфор в 1879 году, — размышляла Элис. — Я помню, потому что в тот год он попросил меня переехать на виллу, где была гостиная в турецком стиле. Всё в турецком стиле: и мебель, и бархат, и лампы из розового и синего богемского стекла… И всё было выцветшим, пыльным и непрозрачным, а комнаты первого этажа пропахли корицей и арабской кухней.
   — Ты опять всё выдумываешь, — сказала большая красавица. — В 1878 году умер Пий IX. Ты пытаешься сдвинуть даты, чтобы казаться моложе, чем ты есть.
   — Зато не толстожопая, — прошептала маленькая Элис.

   Белль ласково посмотрела на сестру.
   — Я имею тебе сказать, что мужчины, с которыми я была знакома, предпочитали женщин с мясом на костях.
   — Тра-ла-ла, — прощебетала Элис. — И особенно на тех, на которых женщины сидят?
   Они бы не стали приходить к тебе в гости, если бы не мечтали о пухлой попке. Поэтому ты и была известна как «Большая» Белль.

   Белль удовлетворенно улыбнулась.
   — И по этой самой причине я никогда не слышала от мужчин ни одной жалобы. Они всегда оставлись довольны и часто бывали в восторге.
   — Уверена, что бывали, — сказала Элис. — А почему бы и нет? Такие мужчины всегда предпочитали тебя.
   — Одним мужчинам нравятся женщины в теле, — ответила Белль, — а другие, насколько я помню, предпочитали сидя в кафе пообсуждать твои прелести. Маленькую красотку Элис и её милый маленький рот. О, я помню.

   — Ты говоришь это только теперь? Но как ты узнала, о чём они говорили в кафе, Белль? Я всегда считала, что посиделки в кафе — для простецов. Или ты тогда выходила в город, чтобы встретиться со своим биржевым маклером?
   — И я тогда сделала хорошее дело. Если бы я этого не сделала, то не могу представить, где бы мы были сегодня. Только Господь знает, что было бы с нами, если бы наше будущее было в твоих руках.

   — Твоя правда, Белль.
   — Этот плавучий дом был подарком кому? И кто последние сорок лет платил по счетам?

   Элис вскинула голову.
   — Деньги никогда ничего для меня не значили. В душе я всегда была цыганкой. Кого волнуют деньги? Пыль!

   Белль повела носом.
   — Тебе легко так говорить. Всю жизнь ты витала в мечтах.
   — Димитрий, — размышляла Элис. — Помню, его халат гладила работница-копт. У неё на запястьях были татуировки коптского Креста, а говорила она по-итальянски, потому что её воспитывали монахини.
   — А почему Креста, а не лягушки?* Впрочем, и знать не хочу такое, — сказала Белль. — Тебе почему-то всегда нравилось общаться со слугами.
   — Потому что я всегда находила их интересными, вот почему. Интереснее, чем люди, которые делают визиты, расхаживают по гостиным и выставляют свой пуп напоказ, проветривают. А от слуг можно узнать удивительные вещи. Это в комнатах прислуги я научилась читать карты Таро и линии рук.
   — Проветривают пуп? Что это значит?
   — А то и значит, буквально. Да плюс к тому этот хорват или кем он там был, этот Дмитрий, был ужасным занудой. О, Белль, так и было. Хоть раз признай это.
   — Он был черногорцем и сказочно богат, и будь у тебя хоть капля здравого смысла, ты могла бы попросить у него в подарок ту виллу, и он бы тебе её дал; а не только эти маленькие фарфоровые безделушки.
   — Деньги-деньги-деньги, ничего кроме денег. Мне нравятся мои пастушки, и мне наплевать на деньги.
   — Конечно, почему бы и нет? Ведь сестрица Белль всегда рядом, и мы обеспечены.
   — Но он был таким занудой, Белль. Всё, о чём он мог говорить — это о своих исследованиях генеалогии Балканской аристократии. Ну, действительно, кто может свихнуться на такой смехотворной идее-фикс? Это, да ещё его «мазни», как он их сам называл — дешёвые картины, которые он покупал в Европе, приписывая авторство неизвестным ученикам различных мастеров семнадцатого века. Кто может так? Действительно — Димитрий. Этот хорват.
   — Сейчас ты его хаешь, но я имею сказать, что акции, которые я посоветовала ему подарить тебе на Рождество, приносили отличные дивиденды в течение десятилетий. Вплоть до последней войны. Спасибо за внимание.
   — Ты должна поблагодарить меня, Белль. Если и были какие-то дивиденды, то я их заработала. Ты знаешь, он однажды сказал мне, что Албания — это хорошее место для покупки картин? Ха-ха, подумала я, теперь всё ясно. Это же известная распутным русским князьям и беспринципным левантийским арт-дилерам сказка о похищенных шедеврах и тайном замке высоко в албанских Альпах. Но когда я спросила его, почему именно Албания — хорошее место для покупки картин, он ответил, что они там, видите ли, дешёвые! Да неужели?! Конечно, картины в Албании были дёшевы, почему бы и нет? Какую картину вы могли найти в Албании шестьдесят лет назад? Или сегодня, если на то пошло? Конечно, они были дешёвыми, ещё бы.

   — Хватит болтать, Элис, — сказала Белль. — В Албании нет Альп. Ты так разволновалась только потому, что у нас гость мужского пола. Но ты давно не пятнадцатилетняя кокетка. Перестань ёрзать и постарайся успокоиться.
   Хочешь хереса?

   — Хочу. От воспоминаний о Дмитрии меня мучает жажда. Помню, когда я жила у него на вилле… Всегда этот липкий крахмалистый привкус вставал колом у меня в горле за час перед тем, как гости придут на ужин. И от этого не было никакого спасения. А позже, между супом и рыбой, как раз когда я вроде начинала нормально глотать, Дмитрий подкрадывался ко мне и, шевеля бровями, шёпотом звал прогуляться по саду, в кусты. Между супом и рыбой, заметьте, и мне приходилось придумывать оправдание перед гостями. Действительно, Дмитрий… Хорват. Ты права, Белль, в нём не было ничего аристократического.

   Белль отложила вязанье и, взяв в правую руку графин, подошла к креслу Элис.
   Джо заметил, что её левая рука как-то странно свисает, и ещё она подволакивает левую ногу.
   — Это всё? только полстакана. Когда моё горло так пересохло.
   — Твои нервы, дорогая. Помни, что сказал доктор.
   — Он глупый молодой дурак.
   — Так оно и есть, но мы знаем что бывает, когда пьёшь слишком много хереса. Вспомни, что случилось вчера вечером с Дмитрием.

   — Я помню, — сказала Элис. — Ужин подходил к концу, и пора было подавать десерт, когда Дмитрий направился к моему концу стола и пошевелил бровями и прошептал обычное приглашение… А я встала, улыбнулась гостям, большинство из которых были его деловыми партнёрами, и громко сказала:
   Пожалуйста, извините нас, дорогие гости, но Дмитрий настаивает, чтобы мы удрали от вас в сад, где за кустиками он даст мне попробовать его собственный пикантный десерт, липкий и крахмалистый, блям-блям.
   Вы пока приступайте к десерту без нас, а мы вернемся через минуту. Дмитрий всегда очень быстр.

   Маленькая Элис засмеялась.
   — И это был последний раз, когда я видела Дмитрия и его скучных гостей, биржевых маклеров.
   — Элис, — нежно сказала Белль. — Постарайся вести себя хорошо. Я просто не могу представить, что о тебе думает Джо.

   Белль медленно, напряжённо возвратилась на своё место.
   Элис залпом опустошила бокал и улыбнулась Джо.
   — В тот вечер я выпила слишком много хереса, признаю, и я возбудима. А ещё, как говорит Белль, я — импульсивный, переменчивый и непрактичный человек. Но мы такие, какие есть, не так ли? Белль хорошо разбирается в фактах, бумагах, цифрах и тому подобном, а я — нет. Когда я вспоминаю что-то, то думаю о цветах, узорах и впечатлениях. Просто я такая, какая есть.

   Белль продолжила вязанье. Джо заметил её любящий взгляд на сестру.
   — Ты прекрасно рисовала когда-то, — сказала Белль.
   — О нет, ты мне льстишь, но мне самой нравилось, вот что важно. Это был способ самовыражения. Я тогда верила, что к пятидесяти годам стану признанным художником.

   Маленькая Элис опустила глаза.
   — Но не вышло, — добавила она тихим голосом.
   — У сестры искалеченные руки, — тихо сказала Белль. — Артрит. Это началось много лет назад. Очень несправедливо.
   — Ну, — пробормотала Элис, — мы не можем получить от жизни всё. И есть, конечно, причина, почему что-то должно быть так, а не иначе. По крайней мере, я всегда себе это говорю.

   Она улыбнулась светлой улыбкой.
   — Я мечтательница. Белль права. Когда я была маленькой, то просыпалась рано и убегала в поля, чтобы почувствовать ветер в волосах, а потом залезала куда-нибудь на дерево, чтобы шпионить за людьми. Ясно-понятно что на самом деле я не шпионила за ними, просто мне нравилось смотреть поверх стен. Я ненавижу стены, я не-на-ви-жу стены. Я лазала по деревьям, заглядывала в чужие дворы и сочиняла истории о том, чем заняты люди за стенами. Когда по утрам я выходила из дома, Белль ещё была в постели, но когда я возвращалась, она сидела на крыльце и читала книгу. Белль прочитала всё детство. Мама называла её «книгочеем». Белль была усидчива и не игруча, как другие дети.
   Тебя всегда манил запах книг, не так ли, дорогая?
   И я никогда не могла этого понять. Я хотела бегать, исследовать мир и жить как цыганка, и никогда не понимала, как кто-то может весь день сидеть сиднем.

   Белла сморщила нос. Она довольно принюхалась.
   — Ты глупая. Как ты думаешь, что такое чтение? Я могу в книгах объехать вокруг света.
   — Исторические книги, — сказала Элис. — Ты всегда читаешь историю. И когда я возвращалась, мы с тобой сидели на крыльце, а мама выносила нам печенье и молоко, и я рассказывала вам с мамой всё, что видела, а вы говорили, что я всё выдумала. А потом ты рассказывала мне истории из своих книжек, и я говорила, что ты сама их придумала.

   Элис засмеялась.
   — Что за парочкой мы были. Так сильно отличались с самого раннего возраста.
   — Да, — прошептала Белль. — Дядя Джордж всегда так говорил. Он повторял, что никогда не поверит, будто мы — такие разные — близнецы.
   — А в дождливые дни, — сказала Элис, — ты вытаскивала на крыльцо табурет и забиралась на него и притворялась императрицей на троне, помнишь? Великая императрица всего сущего, а я была твоей фрейлиной и приносила твои драгоценности.
   — Ты ведь не возражала? — спросила Белль.
   — О, нет, мне очень нравилось. Особенно, когда ты просила подать корону и я подносила её на подушке. Я ждала в дверях, пока министры займут свои места, а потом очень осторожно — только б не уронить! — шла между ними. И возлагала корону на твою голову. О, я была так горда доверием. А потом, отпустив министров, мы шли в спальню, и ты драпировала меня шарфами и шалями, и я танцевала перед зеркалом и тобой. Интересно: почему я всегда представляла Клеопатру танцующей в прозрачных вуалях?
   — Не знаю, — сказала Белль. — Возможно, ты где-то видела фотографию. Или синема «Тридцать первое июня», там привидение леди Джейн… а, нет — это позже. …И ты была такой красивой.
   — Да ну?! не красивой.
   — Но ты была такой! Прекрасной маленькой мечтой; ты просто парила в воздухе.
   — Нет, — прошептала Элис, — я была сама собой. Но книги никогда и не утверждали, что Клеопатра красива, не так ли?
   — Они говорили только, что она очаровательна и в ней есть лёгкость. И это то, что всегда привлекало меня — лёгкость, свет. Любой дурак может родиться с красивым лицом. Это ерунда.

   Внезапно руки Белль замерли над вязанием. Она уставилась в пол, и Элис сразу это заметила.
   — Что случилось, дорогая? Боли?

   — Нет. Я думала об игре в Великую императрицу всего сущего, почти девяносто лет назад. Каким глупым это кажется.
   Императрица чего, спрашиваю я вас? Нашего маленького крыльца?

   Белль загрустила.
   — Так было хорошо, — тихо сказала Элис. — Ты была Ею, ты же знаешь.
   — Я была кем, дорогая?
   — Императрицей нашего крыльца. Для меня это было так.
   — Ах, — Белль закатила глаза. — Ну, думаю, это уже кое-что.
   — Ещё какое «кое-что». Я больше никогда в жизни не была так горда ответственностью, как тогда, когда вносила корону в твой королевский зал и министры склоняли головы, а я входила, высоко держа подушку и так боясь споткнуться! Но ты улыбалась мне, Белль, и я верила, что не споткнусь и всё будет хорошо.
   Это были самые счастливые моменты в моей жизни, — прошептала маленькая Элис, — и ими останутся. Навсегда.





   ***


   Когда часы в гостиной пробили три четверти, Белль извинилась и ушла принимать лекарства. Как только она вышла из комнаты, Элис подошла к Джо и села рядом. Она положила руку ему на плечо.
   — Наклони голову, пожалуйста. Я хочу посекретничать.

   Джо так и сделал.
   — Это касается моей сестры. Я знаю, что иногда она кажется ворчливой, но у неё такие ужасные боли! Сначала она сломала одно бедро, потом другое, а потом все эти операции, когда вставляли пластины и спицы, и врачи сказали, что она никогда больше не будет ходить, потому что в нашем возрасте ничего не заживает. Но они ведь не знали Белль, верно? Когда Белль решает что-то сделать, она сжимает зубы и делает.

   Маленькая Элис тепло улыбнулась.
   — После всех этих операций Белль решила, что снова пойдёт. И она продолжала пробовать и пробовать, плотно сжав губы и сопя носом, и, наконец, пошла! Врачи сказали, что это чудо, но я знала, что это — Белль.
   Белль делает вид, что не верит в чудеса. Она предпочитает думать, что слишком рациональна для таких вещей.

   Маленькая Элис весело рассмеялась, а потом вновь стала серьёзной:
   — Она только снова научилась ходить, как у неё случился инсульт. Вот что ты заметил в её походке, она частично парализована. Обычно это я приношу ей лекарства, но сегодня она не захотела моей помощи, потому что ты здесь. И вот почему я позволила ей принести тебе виски и налить мне хереса, потому что она очень хотела сделать это сама. Гордая Белль, вот такая. Она желает сохранить образ.
   Я решила, что тебе следует знать. Чтобы ты не думал о ней плохо.

   — Я никогда и не посмею, — сказал Джо.
   — И у неё есть писательский талант, представь. Она создавала красивые рассказы на французском и русском языках, которые выучила в основном самостоятельно, по книгам. И остроумные комедии, которые заставляли вас смеяться ещё долго после представления. Всем знакомым нравилось. Белль собиралась переплюнуть Жорж Санд, а я — Веласкеса.
   Мы с ней строили такие планы! делились мечтами…

   Маленькая Элис посмотрела на свои руки.
   — Мечты эти для нас обоих остались мечтами. Но Белль не переставала писать. Работа, которая стала для неё самой значимой, — это история жизни Александра Македонского для детей; она трудится над ней долгие годы. Три или четыре тома готовы, но до конца ещё писать и писать. Там у неё всё рассказано просто и прямо, чтобы ребёнок мог понять и суметь оценить великие достижения. Белль описывает не столько военные победы, сколько путешествия по чужим землям, и обычаи странных народов, с которыми встречался Александр. Чтобы дети поняли, что значит желать, стараться и не полагаться на судьбу. Когда-нибудь Белль закончит эту историю, я знаю.

   Элис застенчиво подняла глаза.
   — А может и нет? Может быть, Белль не хочет кончать. И история Александра Великого будет длиться вечно, как Нил?

   Маленькая Элис улыбнулась.
   — Это правда, что характер зависит от того, где живёшь, что ешь и какие пьёшь жидкости. А мы живём здесь так долго, что уже плывём сквозь время, словно во сне.
   О да, мы древние и знаем это. Иногда мне кажется что мы стары как пирамиды, столько всего прошло мимо нас.

   Она засмеялась.
   — Но я опять разболталась, не так ли? Белль права, я ничего не могу с собой поделать. Но, видишь ли, я никогда не собиралась стареть, и даже сейчас не чувствую себя старой, хотя выгляжу на все свои сто десять лет, примерно. Я знаю, это прозвучит странно, но внутри я чувствую себя точно так же как тогда, когда ребёнком по утрам убегала из дома и возвращалась и видела Белль сидящей на крыльце, читающей, а мама выносила нам печенье и молоко. Внутри я всё та же.

   Маленькая Элис нахмурилась.
   — И я никогда не могла представить себя живущей как те маленькие старушки, которых ты наверняка здесь видел. Они не выходят на-люди до захода солнца, а потом, как старые вороны, шебуршатся на углах пустых улиц. И собирают сплетни, лепеча на французском языке с греческим или армянским акцентом, или сирийским или мальтийским. А дни они проводят за раскладыванием пасьянса или игрой с товарками в сырости тёмной комнаты, заставленной тяжёлой мебелью в мавританском стиле — в арабесках и перламутре, слабо мерцающем в сумраке сквозь пыльную жирную грязь.
   Я ненавижу тёмные комнаты, — шептала маленькая Элис. — И не хочу выглядеть старой вороной в нелепой старомодной шляпе, и я ненавижу эти утомительные карточные игры и тяжёлую мрачную мебель. Мне нравятся лёгкие и воздушные вещи.
   Я знаю, что стара как холмы, но не желаю стареть! Я чувствую, что остаюсь прежней.

   Маленькая Элис улыбнулась.
   — Ну вот, я снова болтаю без умолку. Скажи, тебе нравится Египет? Всё так изменилось с тех пор, как мы сюда попали.
   По-молодости мы с Белль служили театру и поэтому не вышли замуж. В те времена актрисы семей не заводили. Сейчас-то всё по-другому.

   — Вы, должно быть, были очень молоды, когда приехали в Египет, — сказал Джо.
   — О да, были. Девушки с белыми камелиями в блестящих тёмных волосах. И та первая наша сверкающая зима незабываема! А ведь прошло почти три четверти века.
   — Это было так давно?
   — Да. Мы приехали на первое представление «Аиды». Не как богатые туристы или приглашённые гости. Тогда мы были бедны и не знали в Египте ни души. Мы приехали побыть рабынями, двумя маленькими рабынями на заднем плане. «Аида» давалась в честь открытия Суэцкого канала в оперном театре вице-султана, и в Каир собрались гости со всего мира, и ни один из них ни за что не заплатил ни копейки. Всё великолепие было бесплатно предоставлено вице-султаном — хедивом Исмаилом. Магазины и отели со всего Египта пересылали счета министру финансов, и он безропотно платил. Тогда же была проложена удобная дорога к пирамидам, чтобы императрица Эугения могла навестить их, проехав в карете.

   Маленькая Элис кивнула.
   — И рабыни из «Аиды» привлекли определённое внимание; потому что мы близнецы, полагаю. И вскоре нас стали звать на обеды и на парусные прогулки по вечернему Нилу, а потом появились и прекрасные дома, виллы, полные фарфора и самых ценных ковров будто музеи. И у Белль была своя резиденция, а у меня — своя. И, скажу тебе, резиденция моя была просто роскошной…
   Мы с сестрой привыкли навещать друг друга в экипажах или встречаться на реке. А по вечерам сидим в отдельных оперных ложах, в первом ярусе, с грудями, покрытыми бриллиантами. И общество наблюдает за тем, во что мы одеты и какие джентльмены рядом с нами, и кто из них пользуется успехом…


   Маленькая Элис застенчиво улыбнулась.
   — В те дни мы с сестрой были на-слуху. Теперь, полагаю, люди даже не знают, что мы ещё живы.
   — Знают, — сказал Джо. — И рассказывают всевозможные сказки о таинственных сёстрах из плавучего дома на Ниле.

   Маленькая Элис радостно захлопала в ладоши.
   — Правда? Все ещё помнят? Даже несмотря на то, что нам по сто десять лет?

   Она задумалась:
   — Какого рода эти сказки? И каково начало нашей истории?
   — Ах, пролог — это самая загадочная часть. Никто не утверждает, что знает точно, откуда вы на самом деле, но одна история говорит, что вы русские принцессы, бежавшие от семейного скандала. Мол, ваш дядя проиграл в Ницце всё достояние семьи, и в Санкт-Петербурге одной холодной зимней ночью вас обоих запихнули в опечатанный поезд, на Финляндском вокзале, и вы уехали за границу с одним чемоданом на двоих и больше в Россию не возвращались.
   — Это похоже на роман девятнадцатого века, — радостно прошептала Элис.
   — Так и есть. А совершенно другая интригующая история рассказывает о венгерских актрисах, которые вызывали в Париже фурор. И ещё одна история начинается в Венеции, другая — в Вене, и так далее и тому подобное. Историям нет конца и одна другой экзотичнее.

   Маленькая Элис улыбнулась, глядя на искалеченные артритом руки.
   — Только представить, — пробормотала она. — Разве это не прекрасно… Дядюшке Джорджу это бы понравилось, — добавила она с большим чувством.
   — А кто такой «дядюшка Джордж», — спросил Джо, — если вы не возражаете?
   — Нет, я не возражаю. Мы очень любили его и оба любим вспомнить о нём. Раньше это было не так легко вспоминать… Он был братом мамы и единственным нашим родственником. Дядя Джордж управлял пабом в деревне где мы выросли. Когда мы с Белль были детьми, то скребли в пабе полы, приносили дрова и мыли посуду. Нам тогда было интересно находиться в таком взрослом месте.
   — Значит, вы из Англии?
   — Да, из маленькой деревушки недалеко от Йорка. Наш отец работал на фабрике и погиб в результате несоблюдения техники безопасности. Мама отвезла нас в родную деревню. Единственное, что мы знаем о нашем отце, это то, что он был работягой и много пил, считая себя несчастным. Мама не любила вспоминать о нём, это дядя Джордж рассказал нам всё, что мы знаем. По-видимому, наш отец, когда напивался, превращался в быдло и бил маму; мы однажды подслушали, как мама и дядя Джордж говорили об этом.
   Мама шила лоскутные одеяла на продажу, но в основном мы выживали за счёт дяди Джорджа. Он был холост и помогал нам едой, одеждой и прочими вещами. И подарки, которые Дед Мороз дарил нам на Рождество, и подарки на день рождения — все были от дяди Джорджа.
   И жили мы в его коттедже. Домик был маленький, поэтому дядя переселился в сарай. У дяди Джорджа были две золотые руки, и, скрючено сидя у окошка, он строгал для нас замечательные по качеству вещи: кровати там… а деревянные лошадки! И была у него одна… лужёная глотка!
   

   Маленькая Элис смотрела на свои руки.
   — Но он был к нам добр… А однажды в канун Нового года это бобр утопился в пруду. Не дожив до сорока двух лет. «Пройдя по жизни чуть за половину». Спустился ночью под берег и утопился и его нашли на самый Новый год. И после этого мама сказала, что хочет навсегда покинуть деревню, она сказала, что больше не может там жить.
   У неё были свои планы, и мама их осуществила. Она продала коттедж и долю дяди Джорджа в пабе, и мы уехали в Италию, что в те времена было неслыханной вещью для таких как мы простых людей, бедных и необразованных; и не зная никого там. Но мама была храброй женщиной, она хотела, чтобы её дочери в своей жизни чего-то достигли.
   Так мы попали в тёплые края — потому что мама любила солнце. А загорелый итальянец, которого она подобрала, дал нам уроки пения.

   Маленькая Элис наклонила голову.
   — Странно, правда, что о нас выдумали экзотические сказки?…
   Я скажу тебе честно, Джо: мы сами поощряли такое с самого нашего приезда сюда.

   Маленькая Элис взглянула на Джо.
   — Две маленькие девочки, — прошептала она. — Две маленькие девочки мыли пол паба в деревне недалеко от Йорка, давным-давно. А потом научились пению, что позволило им продать себя в рабство. Так всё и началось — будто само собой, и так оно и идёт.

   Внезапно её улыбка исчезла, и с детским выражением лица она вопросительно посмотрела на Джо.
   — Так что понятно, почему мы не уехали отсюда? а остались в Каире, древней столице того сказочного царства, что «за три-девять земель».
   — Ничего удивительного, — сказал Джо. — Ведь далеко не у всех есть шанс стать царицей Нила.

   Маленькая Элис уставилась на свои корявые руки.
   — О, да, — прошептала она, — О, да. И это я повторяла себе, когда сидела в оперной ложе и меня разглядывали и завидовали моим бриллиантам, а я не чувствовала ничего, кроме ярости и печали оттого что никогда не смогу выйти замуж. И позже, когда я возвращалась домой, на какой бы вилле это ни было, а мужчина возвращался к своей семье, и слуги уже спали, потому что было очень поздно, и я оставалась одна… слёзы мои текли на постель.
   Мы не можем иметь в жизни всё, так что помни, как тебе повезло. Подумай о хороших вещах, которые имеешь, и просто помни. Помни.
   …Или, другой вариант, — как говорил дядя Джордж, — можно взять от жизни всё, что захочешь. Если готов за это платить…


   Джо протянул руку и снял слезу с её щеки.
   — Вот так, — пробормотал он, — вот так. И поэтому мы помним, и поэтому мы платим.
   И какая удалась для меня сегодня прекрасная ночь — быть здесь, с вами, в этой чудесной комнате посреди звёзд.





   ***


   Большая Белль откашлялась в дверях. Медленно вошла и широко улыбнулась:
   — Ну вот, что это такое? Я отлучилась всего на минуту, а вы уже держитесь за руки?
   — Полностью моя вина, — сказал Джо. — Мы говорили о прошлом, а я, признаться, безнадежно сентиментален.
   — Ты ирландец, — прогремела Белль.
   — Что ж, это верно.
   — Ну, тогда не будь излишним в словах, мы слышали тебя и в первый раз. Теперь позволь мне взять стакан и наполнить по-новой.
   — Уже поздно, а нам ещё необходимо поговорить.

   Элис отошла к своему стулу. Белль вернулась с новым стаканом виски.
   — Выпьешь ещё?
   — Не вопрос. Вы вносите большую лепту в благополучие бедного ирландца.
   — Такой стакан, — прогудела Белль. — А если не до краёв, какой смысл мужчине пить?
   Теперь к барьеру, Джо: ты терпеливо сидишь, позволяя двум старухам вести себя так, как они привыкли, а сам почти не открываешь рта. А это значит, что ты пришёл сюда не для того, чтобы слушать нашу болтовню. Думаю, у тебя есть к нам какие-то вопросы. А?

   — Собственно говоря, да. Я собираю некие факты.
   — Факты? — прогремела Белль. — Факты, говоришь? Мы с Алисой прожили в общей сложности почти двести лет, и всё, что происходит в Каире — это сплетни. Если мы и знали кое-какие «факты», так они касались мужчин; в своё время.
   Скажи-ка мне вот что, Джо: ты работаешь на этого Блетчли?

   — Отчасти, да.
   — И чего, или кого, касаются твои вопросы?

   Джо переводил взгляд с одной сестры на другую.
   «Надо прямо, — подумал он. — Они честно пьют джин, и подают виски прямо в руки, и называют Дмитрия быстрым хорватом. Так что сейчас не время для околичностей.»
   Джо переводил взгляд с одной сестры на другую.
   — Стерн, — сказал он. — Мои вопросы касаются Стерна.

   Спицы Белль перестали щёлкать. Сёстры тотчас насторожились, а с реки донеслось «брекекекс квакс-квакс».
   — Греческая. Утки принесли, наверное, — услышала Элис.
   — Стерн — наш очень дорогой друг, — сказала Белль немного погодя.
   — Я знаю об этом, — ответил Джо. — Вот почему я здесь.
   — Ты ему кто?
   — Мы с ним друзья, но я не видел его несколько лет.
   — Где вы познакомились?
   — В Иерусалиме.
   — В связи с чем?
   — Я работал на него некоторое время, так и подружились.
   — Работал на него? Чем занимался?
   — Контрабандой оружия в Палестину. Для Хаганы.

   Большая Белль зашевелилась.
   — Ты что-нибудь знаешь о скарабеях?
   — Близко знаком только с одним, — ответил Джо, вспоминая рассказы о рыбалке. — Здоровенный такой каменный скарабей с загадочной улыбкой на морде лица.

   Белль изучала Джо внимательнее.
   — Что значит для тебя «Дом героев Крымской войны»?
   — Я жил там, пока не встретил Стерна.

   Маленькая Элис была так взволнована, что едва могла сидеть на месте. Белль улыбнулась.
   — А в карты ты играешь? — спросила она напоследок.
   — Давненько я не брал в руки… Но когда-то играл, в покер. Двенадцать лет подряд.

   Большая Белль просияла, а маленькая Элис разразилась крещендо щебечущих звуков.
   — Это Джо, — прогремела Белль, — ирландец, который жил на крыше. Свободу Ирландии! Почему ты сразу не сказал, кто ты? Мы много слышали от Стерна о том Джо.


   Белль схватила бутылку джина и хлебнула прямо из-горлА.
   Рот маленькой Алисы открылся.
   — Белль… что случилось?

   Белль шумно выдохнула и облизнулась.
   — Я знаю, дорогая, это неприлично. Прости меня.
   — Но Белль, в натуре! Я не видела такого шестьдесят пять лет.

   Белль засмеялась.
   — Шестьдесят семь, дорогая.
   — Я считаю не с того раза, когда ты впервые собиралась провести ночь с Менеликом, — сказала Элис. — А с того дня, когда Менелик прислал записку, в которой умолял тебя провести тихий вечер в склепе при свечах — отпраздновать его уход с полевых раскопок.

   — Я поняла, дорогая.
   И какое это было величественное приглашение для молодой женщины, которой в ту пору было не больше двадцати лет.
   Иероглифы, выгравированные Менеликом на тяжёлой каменной плите собственной рукой, с сопровождающими переводами на демотическом египетском и древнегреческом языках. Собственный Розеттский камень любви Менелика. Только подумать о том, сколько времени ему понадобилось, чтобы превратить эту тяжёлую базальтовую плиту в приглашение! Ни одна молодая женщина в здравом уме не могла бы ответить на это чем-то менее громким; да, я сказала «Да».

   — Я помню, — Элис закатила глаза.



   — Неужели, — Белль показала сестре язык, — и я тоже.
   Нечасто жених посвящает женщине слова, вырубленные в камне:

   «Женщине моей мечты, несравненной красавице.
   Самой дорогой:
   Сегодня я ухожу из активной археологии в подполье.
   Не могли бы Вы помочь мне открыть проход в мою будущую жизнь в склепе у Нила, который станет моим новым домом? Среди его многочисленных прелестей — просторный саркофаг, облицованный пробкой, который будет служить и моей кроватью, и спальней. Достаточно большой, моя дорогая, а также вневременной; и нужно ли добавлять, что таких больше не делают?
   Жду через час после заката, моя самая прекрасная раскрасавица. И мы будем лелеять друг друга целую ночь.
   А до того момента, пока не услышу Ваш стук в дверь моего анонимного склепа,
   остаюсь Вашим самым пылким и преданным поклонником над- или под- песками Египта.
   Со всей любовью, Менелик Зивар.
   P. S. Не трудитесь выбирать платье. После целеустремленной египтологической жизни в моём распоряжении вся история, и мы можем бродить где угодно, примеряя такие костюмы, манеры и позы, которые могут соответствовать нашим целям, настроениям, вкусам и, самое основное, нашим грандиозным проектам любви в вечности.»



   Белль вздохнула.
   — Нет, таких приглашений больше не увидишь, так же, как не встретишь такого человека, как Менелик.
   Менелик был особенным, и его необычное приглашение было только затравкой других необычных прелестей того вечера. Я ожидала, что саркофаг будет немного тесноват для экскурсии по истории, которую имел в виду Менелик, но он это предусмотрел. До того, как потекло шампанское и Менелик полез лапать руками и достал баклажан и принялся макать его туда-сюда.*

   — Белль! Я просто не знаю, что сказать. Я имею в виду, реально! Что подумает Джо?
   — Я знаю, дорогая, но Менелик в этом деле был акробатом, и теперь нет смысла это скрывать. Я никогда прежде не знала ничего подобного, он был просто везде и сразу.
   Должно быть, он наловчился сгибаться проводя раскопки древних гробниц. Не говоря уже о том, что большую часть времени он копал в темноте, на ощупь.
   О, кончики пальцев Менелика! Даже сейчас я содрогаюсь при мысли о них.

   — Белль? С тобой всё в порядке?
   — Я прекрасно чувствую себя, дорогая. Я не чувствовала себя так хорошо шестьдесят пять лет. Это будто первый прорыв Джинна во-внутрь, когда глотаешь его прямо из бутылки. Бесподобно. Мне никогда не нравилось потягивание из бокалов, всё это наше стремление казаться леди. Менелик говорил, что есть только один способ справиться с джином. «Так же, как ты поступаешь со мной, — говорил он. — Просто крепко схватить парня, — скользкого негодяя, — и проглотить его.»

   — Белль!

   Большая Белль рассмеялась.
   — Какой был человек! Кто ещё мог подарить волнующую ночь в саркофаге? в саркофаге, изначально принадлежавшем матери Хеопса. О да, не было ни минуты покоя, пока я была с Менеликом, а он извлекал изыски из пяти тысяч лет египетской истории. Когда я думала что всё это, пришедшее через века, утомило его, он вдруг как-то извивался и снова шептал мне: «Знаешь, что они делали во времена XII династии? Нет? Ну, это довольно мудрёно. Нужно согнуть эту ногу сюда, а эту руку вот сюда… давай, а другой рукой…» О, да. О, да! Оооооо…

   — Белль!

   Большая Белль вздохнула.
   — А потом он извлёк реквизит для механического приспособления, изобретённого во времена более ранней династии, — оно складывалось из нескольких священных реликвий… О, Менелик. Даже думать о нём утомительно. Может быть, мне стоит выпить ещё? я чувствую жажду. Эти воспоминания…

   Белль резко подняла бутылку джина и снова глотнула. Потом вздохнула и поставила бутылку обратно на стол.
   — А почему ты сразу не сказал нам, что ты — тот самый Джо?
   Ну ладно, ладно. Перейдём к делу.

   И зазвенели вязальные спицы. Элис взглянула на сестру и, вздрагивая и хлюпая, поправила шаль. Белла прочистила горло:
   — Ты готова, Элис?
   — Готова, Белль.

   Белль посмотрела на Джо.
   — Стерн в беде?
   — Да.
   — Думаешь, это серьёзно?
   — Да.
   — Насколько серьёзно?

   Джо посмотрел на неё, потом на Элис.
   — Боюсь, что это конец.

   Пальцы Белль свело. Она посмотрела на реку.
   — Я отказываюсь в это верить, — сказала она. — Но пожалуйста, спрашивай.





   ***


   — Я нахожусь на зыбкой почве, — сказал Джо, напоминая себе, что с пьяными старухами нужно говорить по-проще. — Есть несколько разрозненных кусочков, но пока нет представления об общей форме того, что я ищу. Вы могли бы сравнить это с работой Менелика, когда он находил части целого, а затем пытался собрать его в кучу. Полагаю, всем время от времени приходится заниматься ремеслом а-ля египтолог, и разгадывать некоторые иероглифы; как, например, мужу, заглянувшему в телефонную книжку жены и вопрошающему: Дорогая, а кто это у тебя записан — Ох.Ах. и Эх.Пфф.? Код, так сказать, который я не могу расшифровать, потому что для него нет Розеттского камня.

   — Чегоо? — спросила Белль.
   — Извините, я о жизни Стерна. Вы хорошо знаете Стерна, и понимаете, что разгадать его жизнь — это не то же самое, что просеять песок сквозь пальцы правой руки на левую руку и подтереться. Разгадка должна быть простой, потому что Стерн только человек. Но я пока не знаю, как читать эти иероглифы.
   — Греческое слово, означающее «сакральное письмо», — пробормотала Белль.

   Джо кивнул.
   — Да, греческое. Как и многие другие вещи в этой части мира.
   — Но письмена, которые обозначает это слово, гораздо старше, — размышляла Белль.
   — Гораздо старше, — сказал Джо. — Даже вчерашний день может быть загадкой, подобно истории древности, не так ли?
   — Или даже после дневного сна, с похмелья, — пробормотала Элис. — Иногда всё, что происходило до сна, похоже на сон. И Менелик, благослови его Господь, первым подтвердил бы это.
   — Правда, — сказал Джо. — Так вот, как и Менелик, я должен сдуть пыль со смальты, подвигать кусочки и посмотреть, смогу ли я сделать из них картину.
   — Пациентка Белль, — сказала Элис. — Она собрала много пазлов. У меня совсем нет терпения, но зато я иногда чувствую закономерности. Они просто приходят ко мне извне.
   — Так что у тебя уже есть, Джо? — спросила Белль.
   — Есть такое: Роммель знает то, чего не должен знать. Как будто может читать британские шифровки. Некий «Чёрный код», вероятно; и в это может быть вовлечён полковник Джад, американский военный атташе в Каире.


   Белль прикрыла глаза ладонью, а через несколько мгновений убрала руку.
   — Ничего не приходит в голову. А тебе, Элис?

   Элис мечтательно глядела в сторону двери. Джо и Белль проследили за её взглядом.
   — Дверь, Элис?
   — Нет, дверной упор.



   Белль и Джо изучали дверной упор. Он был сделан из дерева и расписан вручную; небольшая вертикальная картина изображала двух оживлённых девушек, улыбающихся из прошлого столетия, с длинными кудрями волос из-под цветочных шляп и с зонтиками. Их расклешёные платья и небо над ними были выкрашены пастелью, выцветшей за три четверти века под светом Египта.
   — В те дни мы носили с десяток нижних юбок, сказала Элис. Сколько нам было лет, когда я это нарисовала?
   — Четырнадцать, — ответила Белль. — Мы тогда жили в Риме.
   — Верно. Только посмотри на эти шляпы, Белль, и эти нелепые платья. Как нам вообще удавалось передвигаться в таком виде?
   — Ка-как? неуклюже. Мы были очень ограничены в свободе движений.
   — О, я просто ненавидела носить все эти юбки. И обратите внимание, как черна земля, это не здешний красный песок. О, как это странно вспоминать теперь.
   — Это очень странно, Элис, что ты вдруг вспомнила Италию.
   — Понятия не имею: почему. Белль, а разве мы не стали считать себя взрослыми, когда начали так одеваться?
   — Да, стали.
   — Вот именно. Нам было всего по четырнадцать лет, а итальянцы всегда были… И когда Джо упомянул Чёрный код, чёрная земля на этой картине напомнила мне, Белль,
   итальянский секс.

   — Давнишний секс, дорогая? Боюсь, это довольно обширная тема. Или ты думаешь о чём-то, что мы могли слышать недавно?
   — Да, совсем недавно. Возможно, в течение последнего года. О, это сводит меня с ума, язык сводит.
   Почему мы должны быть такими старыми и помнить так много вещей? Но ты должна знать, о чём я думаю, Белль. Секс. Рим. Разве ты не помнишь?

   — Нужно перебрать в памяти сотни случаев, дорогая, но какой из них сейчас у тебя на уме? Попробуй сузить круг поиска. Какой именно это был секс?
   — Итальянский. Соблазнение. Опыт, насмехающийся над невинной молодостью. Бедная молодая уборщица и обходительный пожилой мужчина. Он тратит на неё деньги и воплощает её мечты о тряпках и блестяшках, а затем ведёт её к себе в апартаменты с видом на Пьяцца Навона и при свечах даёт мезальянсные клятвы, стягивая с девушки юбки и авансом беря кое-что взамен.
   Только подумай, Белль, подумой. Я знаю, ты можешь вспомнить.


   Внезапно спицы Белль щелкнули.
   — Конечно… Элис, ты нашла ответ!

   Маленькая Элис застенчиво улыбнулась. Белль повернулась к Джо с торжествующим выражением лица.
   — Разве она не чудо? Чёрный код - это американский шифр, который итальянцам удалось заполучить в Риме. Они украли его из американского посольства с помощью уборщицы, работавшей в ночную смену. Это случилось пять или шесть месяцев назад, примерно в начале года, и американцы видимо ещё не знают об этом. Теперь: можно предположить, что итальянцы передали свою добычу союзникам, немцам. Какая работа у военного атташе?
   — Он докладывает о военной ситуации в стране пребывания, — ответил Джо.
   — Ха, — выдала Элис. — Мы с Белль похожи на этих секретных военных.

   — Действительно, — сказала Белль, — атташе.
   Но давайте предположим, что полковник Джад добросовестно выполняет свою работу. Он отправляет отчёты в Вашингтон? Его доклады, естественно, включают синопсис британских планов, расположение частей, их силу и боевой дух. Он отправляет свои отчёты по коммерческим каналам, а это значит, что практически любой клерк египетской телеграфной компании имеет к ним доступ. Или какой-нибудь жук сидит на трассе телеграфного кабеля. Кроме того, вполне вероятно, что полковник отчитывается в конце каждого рабочего дня.
   — Чёрным кодом, — щебетнула Элис.
   — Итак, — заключила Белль, — ночь немцы тратят на расшифровку и перевод, а утром рядом с селёдкой на завтрак Роммелю кладут отчёт полковника Джада.
   И вот вам весь секрет сверхъестественного предвидения пустынного Лиса. Он умеет читать.

   Белль улыбнулась, Элис улыбнулась, а Джо охуел. Он перевел взгляд с одной сестры на другую и негромко присвистнул.

   — Ну, что думаешь? — спросила Элис у Джо.
   — Я думаю, что вы двое просто поразительны. И, думаю, Чёрный код когда-нибудь присоединится к коду Хаммурапи как ещё один кусок истории Ближнего Востока.
   — Ну вот, с одним вопросом разобрались, — весело щебетнула Элис.

   Белль уверенно щёлкнула спицами.
   — Следующий, — сказала она.





   ***


   Джо кивнул и нахмурился.
   — Блетчли молчит, и со Стерном я пока не говорил. Дело в том, что мне не ясна роль Стерна.
   — Тогда задавай вопросы, — предложила Белль. — Разве не для этого ты здесь?
   — Это так, и надо сказать, что с вами я чувствую себя как древнегреческий турист, пришедший навестить Сфинкса.

   Маленькая Элис засмеялась.
   — Да ладно, мы не настолько загадочные. Просто две забытые старушки.

   Джо улыбнулся.
   — Вы двое — легенда.
   — Может и так, для посторонних, — ответила Элис, глянула на пальцы своих рук, и смех затих. — Только посмотри на них, — грустно прошептала она. — Уродливые когти Бабы-Яги.
   — Ну-ну, — сказала Белль тихим голосом. — Мы не должны зацикливаться на несчастьях, дорогая. Ведь во многих других вещах жизнь была очень добра к нам.

   Элис посмотрела на сестру, которая улыбнулась ей и ободряюще кивнула.
   Белль сидела на стуле очень прямо.
   «Какая железная леди, — подумал Джо. — Два сломанных бедра, частично парализована, но не рассыпается. А всё благодаря своей воле, стержню души; она не сдастся, потому что знает, что нужна младшей сестре. Потому что в одиночестве маленькая Элис растает как прекрасный сон.
   Какой Элис была в детстве? Ветер в голове. Тянулась за пением птиц, готовая взлететь к солнцу и вечно парить… если бы на крыльце её не ждала старшая сестра; от которой сейчас остался только ум, только душа. Тем драгоценнее она для Элис. Боже, помилуй их.»


   Белль повернулась к нему.
   — Ещё есть вопросы?
   — Да. Мне интересно, знал ли Стерн всё это время, что немцы читают Чёрный код?
   — Не сразу. Он узнал об этом не так давно; как и мы, через итальянцев. Итальянцы хороши во многих вещах, но война не для них. Уинстон однажды, подыскивая определение делу безнадёжному, выдумал фразу «Итальянский блицкриг»; им тогда как раз наваляли французы.
   Обожаю итальянцев — люди, неспособные вести войну, благословенны. В любом случае, мы с Элис знали только, что этот американский шифр был украден в Риме. Мы не знали, к чему это может привести, и не знали о полковнике Джаде. Но Стерн догадался бы обо всем этом. И, что более важно, немцы должны были знать, что Стерну известно об их способности читать Чёрный код.

   — Вы в этом уверены?
   — Теперь да. Это достаточно просто разложить, в ретроспективе. Он ведь работал и нашим и вашим. Поэтому, если бы он поговорил с англичанами, немцы сразу бы поняли, кто выдал их секрет.
   Я уверена, что исключительная ценность Стерна для союзников заключалась в том, что ему полностью доверяла и другая сторона.
   Эта его необычайная способность внушать доверие…

   — Я в курсе, — сказал Джо.
   — Так что, зная, что Чёрный код помогает британцам в игре как Кокорину и Мамаеву наркотики, Стерн оказался в двусмысленном положении.
   — Привычном для него. А вы двое не подозревали это?
   — Да, мы оба это почувствовали. Мы видели, что его корёжит, но от чего именно? может, съел чего-нибудь.
   — Как вы думаете, — сказал Джо, — Стерн собирался рассказать британцам? Хотя… это будут наши пустые домыслы.
   — Нифига не домыслы, — ответила Белль. — Причина, по которой несколько дней назад Стерн вернулся в Каир, именно в этом. Опять же, мне это стало ясно только сейчас. Он долго надеялся, что британцы раскроют правду о Чёрном коде по другим каналам, из другого источника.
   Он ждал и молился об этом. Но когда последняя военная операция британцев закончилась провалом, он решил, что больше не в праве ждать.

   — Да, мне известно об этом, — сказал Джо. — Операция против немецких и итальянских баз, используемых для блокады Мальты. Блетчли рассказал. Стерн, вероятно, должен был служить диверсантам-коммандос связным в тылу врага.
   — Он был опустошён, когда вернулся в Каир, — продолжала Белль. — Воистину несчастен. Он сказал, что опасается, что война повернётся в пользу немцев. Поэтому решил поговорить с Блетчли.

   Джо был озадачен.
   — Тем не менее, когда я вчера вечером разговаривал с Блетчли, тот не сказал мне даже о возвращении Стерна.
   — Нет, Блетчли не знал, что Стерн вернулся, или, по крайней мере, тогда не знал. Как оказалось, Стерну не нужно было ехать в Блетчли. Как только Стерн появился в Каире, он понял, что то, чего он так отчаянно ждал, наконец-то произошло. Британцы узнали о взломе Чёрного кода.
   — Это объясняет спокойствие Блетчли, — сказал Джо. — Но Блетчли почему-то не снял подозрения со Стерна. Иначе зачем продолжать мою миссию?

   Джо озадаченно кивнул сам себе. Но Белль ничего не сказала, и он заметил, что её лицо было бесстрастным, она смотрела на вязание.
   «Беда», — подумал Джо, поняв, что сестры что-то от него утаивают.





   ***


   Что бы это могло быть? — задумался он. — Очевидно, они защищают Стерна. Но от чего?
   И почему Блетчли ничего не сказал, раз британцы узнали об итальянской утечке? ведь это вроде сняло подозрения со Стерна.
   Значит, Стерн беспокоил Блетчли и по другой причине.

   Иероглифы жизни Стерна. Джо всё ещё не мог их прочесть.

   А потом… Белль упомянула о других каналах. Одно дело, если это информатор низового звена, а вдруг — кто-то повыше в монгольской иерархии? Поэтому-то Блетчли ничего и не сказал Джо? Потому что этот «Штирлиц» очень ценен?





   ***


   Белль молчала.
   — Меня смущает время, — сказал Джо, — последовательность событий. Чёрный код был украден в Риме в начале этого года?

   Белль кивнула.
   — Не раньше? — засомневался Джо.

   Белль покачала головой.
   «Не подходит», — подумал он.
   Именно тогда трое мужчин в белых льняных костюмах нарисовались в Аризоне, примерно в то же время, когда немцы получили в свои руки Чёрный код.
   Итак, очевидно, что Блетчли изучил досье Стерна, выбрал имя Джо и попросил завербовать Джо по другой причине. История с «Чёрным кодом» просто совпадение, умело использованное Блетчли, чтобы скрыть свою настоящую озабоченность от Джо.
   «Не доверяет, Кощей.»
   И Джо опять припомнил неясный эпизод жизни Стерна — польскую историю.





   ***


   Белль сидела с поджатым ртом.
   — Я не хочу совать нос в чужие дела, — сказал Джо и подумал: «хи-хи», — но, похоже, вы не раз видели Стерна за последние дни.
   — Это правда, — сказала Белль. — Он приходит к нам в гости довольно часто. Но это не имеет никакого отношения к Блетчли или к тому, что он делает для Блетчли. Стерн навещает нас с того дня, когда приехал поступать в Каирский университет.
   — Я этого не знал. Честно говоря, мне он никогда о вас не рассказывал. Обидно, да.

   Белль улыбнулась.
   — Вот такой он. Защищающий тех, кого любит. И я полагаю, сегодня ты увидел некоторые другие стороны Стерна.
   — Да. Многие. И у меня такое чувство, что самое важное ещё впереди.

   Белль свела брови и посмотрела на Джо.
   — Как долго ты находишься в Каире?
   — Чуть больше двух недель.
   — Такое короткое время… Скажи мне, как ты относишься к тому, что узнал о Стерне?

   Джо пожал плечами.
   — Это трудно выразить словами, потому что жизнь Стерна сложнее, чем у большинства муравьёв.
   Все жизни — как нити гобелена; души людей проносятся сквозь годы, каждая со своими устремлениями, — плохими ли, хорошими, — чёрными, белыми, разноцветными. И повсюду под лицевой стороной могут быть маленькие узлы запутанного смысла, связывающие цветные нити, но важен только развёрнутый гобелен.
   Так что печаль моя о Стерне заключается в том, что я, возможно, никогда не разберусь в его жизни.
   Даже не взгляну на гобелен в целом… Вот что я чувствую.

   Белль кивнула, пристально глядя на Джо. Он ждал.
   «Пытается решить, что делать, — думал он. — Бабки точно знают, что мне нужно, но защищают Стерна так, как это делают все.»



   Маленькая Элис пошевелилась.
   — Он был таким красивым мальчиком. Я хорошо помню нашу первую встречу здесь, в этой самой комнате. Его привёл Менелик. Отец Стерна и Менелик были большими друзьями, и когда Стерн приехал в Каир учиться, Менелик стал ему как дядя. Он привёз Стерна сюда в первый же день, как тот из пустыни попал в Каир…
   В эту самую комнату. А Стерн был так молод, силён и чист, так полон решимости быть честным и добрым по-жизни. И прекрасные идеалы, и удивительный энтузиазм. Конечно, у него были и другие стороны; я полагаю, они были бы у любого, кто вырос в пустыне, в шатре на пыльном склоне холма в Йемене, где не было других детей, чтобы играть. В глазах Стерна пересыпалось какое-то безмерное одиночество; возможно, тавро бесплодной пустыни, которая песчинками глубоко внутри организма навсегда осталась с ним. Тишина, безмолвие… ну, разве что, блеяние козы в цепких руках подростка.
   Но в нём было много тепла и нежности, потому что люди были дороги ему; из-за детского одиночества, я полагаю. И надо было видеть и слышать, как он говорит, — это наполняло радостью. Ты ничего не мог с собой поделать, тебя просто смывало. Это то, чем может быть жизнь, рядом с ним ты чувствовала это. Эту радость и красоту и свободу и изысканную музыку, рождённую в тишине пустыни.
   Хотя жизнь не такова для большинства из нас, не радостна. И всё же через тернии мы порой попадаем в какое-то маленькое место, где нам легко дышать, и остаёмся там.
   Никто не сделал столько, сколько хотел бы, никто не добился всего, о чём мечтал; кроме наркоманов. Мы понимаем это, когда оглядываемся назад.
   Нужно было только взглянуть на Стерна, чтобы понять, что людьми может быть создано намного больше по-настоящему красивых вещей. Он нёс надежду, которой делился с тобой. Надежда. Ты чувствовала это. Ты знала.
   И в тот его первый день в Каире он стоял воон в тех открытых дверях над рекой, его глаза сияли, и он сказал:

   как замечательно видеть всю эту воду. И рассмеялся и добавил, что это может показаться нам глупым, но когда ты вырос в пустыне, видеть столько воды — просто за гранью воображения и наверное можно мыться даже чаще, чем раз в несколько лет под дождём. Действительно удивительно, — сказал он, смеясь. — Воистину, это дар Божий. Его дар разнообразия; великолепия и безобразия.

   И он стоял там в открытых дверях с сияющими глазами, смеясь и глядя на Нил, и, как голодный человек, попавший к большому столу, просто пировал всем этим. И он делился с нами своими прекрасно-душными планами великих свершений.
   Надеялся. Надеялся…
   Помимо имени «Стерн» он тогда носил и арабское имя, не помню какое. Менелик помнил, но Менелик мёртв.
   Стерн, худой взволнованный мальчик, у которого всё впереди, наполняющий сердца наши радостью, его радостью, даром смотреть, видеть, чувствовать и любить.
   Да, мы поняли это в тот день. Менелик, Белль и я, мы все это чувствовали, хотя никто из нас не сказал ни слова. Но мы понимали магию момента. Наблюдая за ним, слушая его, мы узнали, что он дорог этому миру, и так будет всегда.
   Драгоценный. Особенный человек.



   Минута молчания.
   Наконец Белль продолжила вязанье и снова раздались ритмичные щелчки.
   — Что там ещё ты хочешь узнать? — спросила она.
   — Несколько вещей, — сказал Джо.





   ***


   Джо почесал бороду. Он взял свой пустой стакан, покрутил, вздохнул и поставил на место.
   — Поездка в Польшу. Почти три года назад, незадолго до начала войны. Некий «бесценный прорыв». Я убежден, что это лежит в основе создавшегося сегодня положения, потому что Стерн бежав из тюрьмы проявил безрассудство, а это не его путь.
   Вам что-нибудь об этом известно?

   Элис посмотрела на Белль, чьё лицо было бесстрастным.
   — И почему он так поступил, как ты думаешь? — спросила Белль через минуту.
   — Чтобы спасти жизни, — сказал Джо. — Чтобы сохранить жизни других.
   — Во-первых, — сказала Белль, — есть вопрос, который мы должны задать. Насколько для тебя важно узнать об этом?
   — Очень.
   — Очень, да. Все вещи кажутся важными, но в итоге часто оказывается, что многого лучше бы и не знать. Ты можешь удивиться, что мы с Элис считаем важным, когда оглядываемся на прожитую жизнь.
   — Я думаю, мне надо знать, — сказал Джо.

   Элис вздохнула.
   — И я тоже, — сказала она, — и Белль тоже. Я переведу деликатную манеру сестры, Джо: на кой оно тебе надо? Что если знание укоротит твою жизнь?
   — Я понял, и ответ будет тот же. Я приехал в Каир, чтобы узнать правду о Стерне, вот и всё.
   — А почему это так важно для тебя?
   — Потому что он этого заслуживает. Потому что ему приходит капут, а он заслуживает свидетеля правды своей жизни.
   — Но почему? Почему ты принимаешь это так близко к сердцу?
   — Потому что он исследовал человеческую душу глубже, чем кто-либо из моих знакомых. Потому что со стороны похоже, что его жизнь прошла впустую, а я не могу принять это, не зная наверняка, так ли это. Потому что давным-давно, в Смирне, когда началась новая эпоха геноцида, я видел как он перерезал горло маленькой девочке. И этот момент преследует меня оттого, что пока я не вижу смысла в жизни Стерна, я не вижу, где вообще может быть смысл.
   — Задрал ты со своей девочкой. Мне чудится, что я слышу и зрю как Аськин подвывает, царапая маникюром клавиши цвета слоновой кости. Смысл обязательно должен быть? — спросила Белль.
   — Нет.
   — Для тебя или для кого-то ещё?
   — Нет.
   — Ты думаешь, что осмысленная жизнь даётся каждому человеку по праву рождения?
   — Нет. Но я чувствую, что мы должны бороться и искать.
   — И всё же ты сам, Джо, назвал жизнь Стерна хаотичным гобеленом. И что ты ожидаешь найти в такой огромной международной сети нитей и цветных лучей, путей душ и их стремлений?
   — Возможно, ничего.
   — Но что бы ты хотел там отыскать?
   — Ответ, что такое жизнь и как её следует прожить.


   Белль уставилась на него, а затем отвернулась к реке. Элис тоже стала смотреть на реку, и среди призрачных в мягком свете свечей плетёных кресел, среди бледных теней, смешанных с отражениями звёзд не опять, а снова воцарилась тишина.
   «Теперь ждём, — подумал Джо. — Ткань соткана, и они решают, что сказать, а что скрыть, чтобы защитить лелеемую ими редкую хрупкую вещь.»

   Голос маленькой Элис разрушил тишину:
   — Как сильно мы стремимся к одному!





   ***


   Белль резко щёлкнула спицами.
   — Хорошо, — сказала она. — Ладно, юный Джо, мы дадим тебе то, что ты хочешь. Но всё, что мы скажем тебе сейчас — только ради Стерна. Это не касается войны; ни этой войны, ни какой-либо другой, потому что мы не желаем иметь к этому никакого отношения. Только ради Стерна, потому что мы любим его и потому что он всегда был для нас почти как сын, а такой любви нет предела.

   Белль помолчала. Элис встала и смотрела на неё.
   — На протяжении многих лет, — продолжила Белль, — мы знали многих беспокойных путешественников из многих стран. Когда людей заносило к нам, сюда, они всегда бывали тронуты безвременьем этого места.
   И в этом нет ничего нового для Египта. Ещё Александр Великий, приступая к изменению мира, искал здесь ответы. К его времени паломничество в Египет уже было традицией; люди приезжали посмотреть на загадочные пирамиды и Сфинкса и великую реку в поисках разгадки «откуда есть пошёл» человек, человеческой и женской природы.
   Греческое слово «энигма» — значит загадка, что-то неясное.

   — Говорить завуалированно, — пробормотала маленькая Элис. — Говорить намёками.
   — Да, — сказала Белль. — Как ни странно, древние греки считали, что такова природа повествования о жизни. Пересказывать сказку, говорить о жизни — значит говорить туманно, потому что главное — заманчивое и неуловимое — лежит за пределами сферы ясного света разума. Греки передавали истины рассказывая сказку, миф.
   И свойство сказок таково, что кто бы их ни рассказывал, это всегда получаются не просто картинки, а нечто большее.



   Белль скептически оглядела Джо.
   — Мы знаем имя первого великого греческого рассказчика, не так ли? Или, по крайней мере, время и традиция дали имя этому слепому анониму, который должно быть сидел в пыли на обочине дороги, как испорченный телефон пересказывая то, что выхватил из болтовни прохожих. Ты, Джо, упомянул Смирну, а это ведь тот самый город, где, как говорят, родился Гомер.
   Гомер своими мёртвыми глазами видел сверкающие морские пейзажи, видел ландшафты, топографию древнего мира. А люди шли мимо него, воображая, что это их путь в свете дня наполнен движением. Когда на самом деле Гомер был тем, кто по-настоящему — разумом — видел путешествие, потому что он был слеп, а они только жили.
   И этот образ слепого Гомера, видящего больше, чем великие герои, о которых он рассказал, видящего больше, чем те, у кого есть глаза, сам по себе загадка. Долгие века его былины передавались на-слух. Тёмные места и иносказание, что-то опущено, а что-то может быть скрыто за списком кораблей.
   Воот… теперь мы подобрались к гримуару, который ты сейчас ищешь в Каире.

   Белль остановилась, глядя на Джо.
   — Сегодня? В этом веке? Стерн? Внезапная поездка в Польшу перед самой войной? Бесценный прорыв?
   «Энигма» — это название немецкой шифровальной машины. Незадолго до начала войны польская разведка добыла одну из таких. Стерн узнал о её существовании, и то, что машина должна быть передана британцам. Потому и поехал в Польшу. Он не был на самой встрече в «доме в лесу», но сыграл определенную роль в том, чтобы она состоялась. Что там конкретно происходило я не могу тебе сказать, потому что мы с Элис этого не знаем. Знаем только, что помимо поляков на встрече присутствовали трое мужчин, прибывших из Лондона, и что двое из них были экспертами-криптографами. Третий человек, скорее наблюдатель, чем участник, был там под видом профессора из Оксфорда.



   Джо закатил глаза.
   — Он вяжет, — неожиданно сказал он.

   Белль и Элис уставились на него.
   — Что такое? — спросила Белль, поведя плечами.

   Джо смутился. Про «вяжет» он брякнул автоматически. Джо нервно провёл рукой по лицу, как будто смахивая паутину; когда Джо делал это движение, ему пришло в голову, что недавно он видел подобные жесты у Лиффи и Коэна.

   — Ты знал об англичанах? — спросила Белль.
   — Да нет. Просто пришла такая мысль, вот и всё. Простите, что прервал вас, я не специально.
   — Не юли, засранец. Кто вяжет? — спросила Белль.
   — Третий англичанин, который притворялся профессором из Оксфорда. Вообще-то он шотландец.
   — Откуда ты это знаешь?
   — Я встречался с ним. Он вяжет, слушает и почти ничего не говорит. И курит крепкие сигареты, вернее, вдыхает через табак, не зажигая. Его называли Минг. Он явно какой-то вождь, из высших руководителей, такой у него характер. Когда я видел его, он путешествовал с американцем и канадцем; одного с ним уровня начальники, надо полагать; назвались Большим и маленьким Биллами.
   — Откуда ты знаешь, что твой Минг — тот же человек?
   — Просто у меня такое чувство, что так должно быть.


   Белль с любопытством смотрела на Джо.
   — Ты начинаешь походить на Элис, — сказала она уважительно. — И где ты его видел?
   — На вершине горы в Аризоне, — сказал Джо. — Под землёй, но в небе. В Киве.
   — Где?
   — Индейцы хопи называют их Кива, это такая священная пещера.
   Меня приехали вербовать шпионить за Стерном. Когда эти трое пришли ко мне, я пошутил, что они как три парки. Первая плетёт сеть жизни, вторая отмеряет её, третья — режет. Я спетросянил так потому, что Минг вязал, слушал и мало говорил. Оказалось, что он вязал для меня, шаль, в подарок.
   Перед тем как покинуть столовую гору, я отдал эту шаль, — добавил Джо. — Простите, я не хотел вас прерывать. Пожалуйста, продолжайте.

   Но Белль не стала продолжать. Она зачарованно смотрела на Джо.
   — Ты отдал шаль? Кому?
   — Маленькой индианке.
   — Почему?
   — Да просто так. Я стоял у края горы, солнце садилось, и маленькая девочка вышла из тени и встала рядом со мной. Я взял её за руку, а в воздухе холодало, поэтому я укутал её в шаль, и девочка постояла со мной ещё некоторое время. Мы молчали и смотрели на последний свет дня. А когда стемнело, она пошла домой, а я пошел в Киву на встречу со старейшинами племени.
   Я отдал ей шаль, потому что было холодно, — добавил он. — Перед отъездом с Месы. Я тогда размышлял: уезжать или нет, ехать ли мне в Каир.

   — Ты думал о Стерне, — сказала Белль, — и об умирающей двадцать лет маленькой девочке в Смирне. Той, кого Стерн…

   Белль остановилась и уставилась на свои колени.
   — Да, вы правы, — сказал Джо. — Той ночью я много думал о Стерне.

   Джо снова нервно провел рукой по лицу.
   — Так что произошло на тайной встрече в лесу под Варшавой? Поляки согласились передать «Энигму» англичанам?

   Белль откинулась на спинку стула.
   — Да. Механизм доставили в Британию, и с тех пор англичане читают шифровки немцев. Секрет этот поистине бесценен. Но Стерну он известен, а разве британцы могут оставить это как есть, когда Стерн живёт двойной жизнью? Секрет слишком важен.
   А из-за того, что Стерн связан с сионистами, необходимо заглядывать и в завтрашний день. Сегодня британские и сионистские интересы совпадают, но до войны этого не было и, возможно, не будет после. Таким образом, учитывая всё вместе взятое, британцам придётся положить конец создавшейся ситуации.

   У маленькой Алисы вырвался крик.
   — Конец, — прошептала она, глядя на реку. — Конец Стерна, ах…





   ***


   Джо поднялся на ноги и беспокойно зашагал по комнате.
   — Теперь всё достаточно ясно. Блетчли отправил меня проверить знакомых Стерна, выяснить, кто из вас может знать об «Энигме». Естественная предосторожность для такого профессионала, как Блетчли. Он не хочет идти против Стерна, пока не будет уверен, что сможет прихлопнуть всех одним махом. Он не может позволить себе кого-то упустить, поэтому ему нужно собрать все кусочки этой мозаики. А затем…
   Боже мой! — воскликнул Джо, — я копал Стерну могилу. Я лез в прошлое Стерна, чтобы Блетчли смог его достать…

   Джо опустился на стул. Он сжал руки, пытаясь взять себя в руки, и вдруг вспомнил, где находится. Посмотрел на одну сестру, потом на другую.
   — Опасность, — сказал он. — Существует опасность для всех, с кем я общался в Каире.
   Очевидно, Блетчли наблюдал за мной гораздо пристальнее, чем я себе представлял, поскольку в этом весь смысл привлечения именно меня. Теперь и вы в опасности, из-за Джо. Мы должны…

   Белль покачала головой.
   — Нет.
   — Но это так! говорю вам. Если Блетчли подозревает…
   — Нет, — повторила Белль. — Мы прозрели эту ситуацию до того, как ты приехал сюда, Джо. Поэтому мы и спросили тебя, насколько важно для тебя узнать правду о поездке Стерна в Польшу. Мы с самого начала знали, к чему это может привести, как и Стерн. Так что сегодня ничего не изменилось ни для него, ни для нас, но многое изменилось для тебя и тех других, с кем ты ещё общался.
   К сожалению, наши действия всегда цепляют сторонних. Цвета и нити гобелена тесно переплетены, поэтому, что бы мы ни делали, мы действуем на других; как правило, без их ведома. И часто, как ты в этот раз, несознательно. Но такова природа душ и устремлений, не так ли, Джо? Каждое действие отдается эхом во многих местах, во многих жизнях.

   Джо вскочил на ноги.
   — Но вы двое, мы должны…

   Белль снова остановила его.
   — Нет, не мы, Джо. Нам нечего бояться. Просто оглянись вокруг, и сам поймёшь.
   Мы с Элис из совершенно другого времени. Мы уже прожили свою жизнь, и никто не может сделать нам ничего по-настоящему существенного.
   Да и сомневаюсь я, что Блетчли осмелится принять такое бессердечное решение.

   Белль медленно кивнула и продолжила тихим голосом:
   — Но это даже не главное. Мы с Элис давно не участвуем ни в чём, разве ты не видишь?

   Джо рухнул в кресло. Он поднял глаза и увидел, что Белль и Элис наблюдают за ним.
   — Извините. Мне очень жаль, но я…
   — Всё в порядке, — вдруг прошептала маленькая Элис. — Не бери на себя столько, Джо, просто дай сестре договорить; она, понимаешь, растеклась «мысию по дереву».
   — Да, прошу прощения. Пожалуйста продолжайте, Белль.

   Белль кивнула.
   — Это может показаться странным, но правда Стерна для нас важнее, чем война; эта война или любая другая. Его жизнь значит для нас больше, чем весь шум всех великих армий, которые опустошают мир ради благородного дела, благослови их, и ради злого дела, будь они прокляты.
   Честно: нам с Элис до лампочки, что огромное количество невинных людей сейчас страдают и умирают.


   Грустная улыбка играла на лице Белль.
   — Это может показаться тебе эгоистичным, Джо, и даже оскорбить тебя. Но мы не философы, Элис и я, и для нас это так. Конечно, мы хотели бы для мира лучшего, и мы знаем, какая это ужасная трагедия, когда звериные кошмары охватывают людей. Но мы оба уже очень старые, Джо.
   Мы живём слишком долго, нам не объять заботой всю землю и всех топчущихся на ней. Наставшие времена — трагедия человечества, но мы слишком малы, а наши глаза слишком стары и тусклы, чтобы вобрать эту грандиозную стробоскопическую картину. Мы не императрица Белль и фараон Элис. Мы просто две сестры, не бывавшие замужем и не рожавшие детей.
   Мы вымыли полы и спели и сыграли другие роли в опере жизни. Мы уже сделали всё, что нам было по-силам.
   Мы любим Стерна, нашего несбывшегося сына.
   Мы бы сделали для него всё, что угодно, но сейчас мы ничего не можем для него сделать, кроме как оплакать.
   Когда тьма сгущается вокруг нас, в наших сердцах мы плачем о нём. И плачем за него…





   ***


   Джо сидел, обхватив голову руками, думая о многом. Ахмад, Лиффи, Дэвид и Анна, Блетчли и его крепость с бандой анонимных монахов. И Мод и Стерн и тихая каирская площадь, где они проводили вечера. Думал Джо и о молодом Стерне, стоящем у огромного речного простора и смеющемся, с сияющими глазами… Пиршество Стерна у шведского стола жизни.
   Джо почувствовал, как две крошечные ручонки мимоходом легли ему на плечи. Сёстры коснулись Джо и двинулись к инструментам; большая Белль шла впереди, маленькая Элис задержалась:

   — У нас есть привычка заканчивать вечера музыкой. Музыка вызывает хорошие воспоминания. Это успокаивает и помогает уснуть.
   Прощай, Джо, и уходи когда захочешь. Молодые люди всегда так делают…

   Чарующие звуки наполнили призрачный солярий этого необычного плавучего дома на якоре у берега Нила. Маленькая Элис вызывала яркие трели из клавесина, а Большая Белль — мрачные ноты из маленького фагота. Джо смотрел на реку и слушал их бессловесную элегию, иносказательную декламацию в конце долгой ночи..




* - помело — здесь цитрусовое, сферическое, гандбольно-мячикообразное.
* - 7-тысячный египетский гарнизон полёг в Хартуме во главе с генералом Чарльзом Гордоном. — сомнительный юмор в телеграмме, весьма.
* - Это что-то вроде старомодного фагота. — It's a kind of old-fashioned bassoon.
Known as a piccolo faggotina in F — Известный как педик [faggot] Пикколо в а в Ф, fagot - вязанка (хвороста)
* - the doctor be changed — заменим доктора; the doctor be hanged — доктор будет повешен.
* - put on air s — выходит в эфир с; put on airs — проветриться.
* - started peeling grapes and dipping them here and there - начал чистить виноград и макать его туда-сюда.