Теперь ты должен долго жить

Первые тринадцать лет своей жизни я провёл в коммунальной квартире. Что ж, в детстве всегда всё хорошо и весело. А сейчас иногда пытаюсь, но не могу себе представить, каково было взрослым. Комната 4 на 4 метра, в которой мы жили впятером: мои родители, старший брат и тётка, сестра моего отца. Родители спали на единственной кровати, брат на шкафу, я на полу рядом со шкафом, а тётя – на раскладушке, которая каждый вечер раскладывалась и вставлялась под стол. Из-под стола торчала седая тёткина голова. Иногда в комнате появлялась какая-то новая мебель, например, был куплен холодильник, его запихнули в какой-то угол. Это был маленький «Саратов-2», так что удалось уместить. И как-то родители ухитрились поставить пианино, это мне уже было лет 8. Хорошо помню, как в какой-то вечер после этого пришли гости, и каждый говорил, входя, одно и то же: «У вас стало как будто просторней»!

Но история. которую я собираюсь рассказать, она не об этом. Был ещё другой «коммунальный» период в моей жизни, и о нём пойдёт речь. В 28 лет я женился, и после некоторых обменов и разъездов мы с женой оказались во вполне приличной комнате 18 кв.м., для старта это было неплохо. На дворе стоял 1976-ой год. Новая фаза жизни начиналась великолепно. Каждое воскресенье в 8.30 утра сверху из квартиры над нами начинал звучать аккордеон. Исполнялась песня «Молодёжная» из кинофильма «Волга-Волга», музыка Дунаевского, слова Лебедева-Кумача:
Вьётся дымка золотая, придорожная...
Ой ты, радость молодая, невозможная:
Точно небо высока ты,
Точно море, широка ты,
Необьятная дорога молодёжная!
Как только аккордеонист доходил до конца, он тут же начинал то же самое снова, и это продолжалось ровно полчаса. Как-то я замерил: продолжительность мелодии 16 секунд. Подсчитать, сколько раз можно её сыграть за полчаса, это дело нехитрое. Только одна деталь немножко раздражала: каждый раз (я точно знаю, о каких нотах идёт речь, так как сам я профессиональный музыкант-скрипач) в одном и том же месте он играл подряд три неверных ноты, и было очевидно, что это его ни капельки не беспокоит.

В квартире было ещё две комнаты, в них жили соседи. В одной из комнат – две дамы, мать и дочь. Мать была где-то не то консьержкой, не то вахтёршей, не знаю точно, как её должность называлась, а дочка после пары неудач с поступлением в театральный институт устроилась секретаршей в деканат университета и там же в университете училась на вечернем отделении на факультете, кажется, историческом. С этими дамами вполне можно было уживаться. Но был ещё один сосед, шофёр такси Володя, тут дело обстояло хуже. Володя был мужик лет тридцати с небольшим. Ростом под два метра и фигура габаритов совершенно необъятных: ручищи, плечищи, ножищи, спинища, брюхо... Сверху на этом сооружении сидела крохотная головка. Сутки (или полсуток, не помню) он работал на своём таксомоторе, а потом сутки отдыхал, то есть пил. Иногда появлялись подруги. Каждый роман продолжался месяц-другой, а потом любовь сходила на нет, а одновременно с этим начиналось новое увлечение. Однажды, правда, вышло недоразумение: одновременно в квартире столкнулись две подруженции: одна из романа на закате, другая – из нового. Как и полагается, произошла бурная сцена с воплями, визгом, выцарапыванием поганых очей итд. Потом как-то вдруг всё прервалось, и приятельницы исчезли минимум на полгода. Не знаю, чтО послужило причиной, но сильно подозреваю, что герой лечился. Всё это было бы не беда, но, к сожалению, Володя меня сильно невзлюбил. Были у него на то две причины, и обе достаточно резонные: и еврей, и скрипач (вспоминается старый анекдот: во дворе сидят мужики, забивают козла, мимо идёт китаец с тромбоном. Реплика: «Как еврей, так со скрипкой!»).Надо сказать, что скрипка – инструмент жестокий, за недостаточное к себе внимание мстит беспощадно, так что надо регулярно тренироваться. Я так и делал, но рамок приличия тоже старался не переходить: не играл раньше 10-ти утра и позже 9-ти вечера, но от володиного гнева уберечься всё равно не мог. Приходя домой, он немедленно включал на полную громкость радио у себя в комнате. Я как-то прислушался: по радио Давид Ойстрах играл Концерт для скрипки с оркестром Глазунова. Ну, всё-таки лучше Ойстраха слушать, чем меня, с этим я согласен.

Как-то попробовал Володя склонить соседок на свою сторону. Он позвал их к себе, поил водкой и угощал икрой, а потом предложил выступить против меня единым фронтом: «Мало того,что жид пархатый, так он ещё своей пищалкой достаёт, понимаешь или нет?» А тётки, не будь дуры, водку выпили, икру скушали, а в коалицию вступить отказались: «Борис, что ж, он делом занимается, и претензий у нас к нему никаких нет. И они с женой, между прочим, аккуратно в свою очередь места общего пользования убирают, а вот ты...» Слово за слово, кулаком по столу, заседание кончилось полным скандалом, и с того времени началась уже между ними натуральная война. Сперва были только громкие ссоры. Как-то я попробовал их помирить. Во время очередного конфликта вышел я на кухню и (это был, по-видимому, всплеск гениальности) произнёс тоном одновременно укоризненным и увещевательным: «Что же вы товарищи, творите? Ну, посудите сами: уж казалось бы, какие у нашей страны с Америкой непримиримые противоречия, а всё-таки не воюем, как-то договариваемся. А вы все советские люди, и не можете...» Волшебное действие этой моей тирады превзошло все ожидания. Козлища мгновенно превратились в агнцев и воцарился мир! Но, понятно, ненадолго. Через какое-то время всё пошло, как и прежде, и даже ещё хуже. Например, как-то Володя стал демонстративно писать в коридоре на пол. Дамы вознегодовали и обратились в милицию. Пришёл участковый, мужчина не первой молодости, и под его диктовку соседки кропали заявление: «...расстегнул штаны, обнажил и стал мочиться на пол...». Не помню, чтобы у этого заявления были последствия. И в какой-то момент холодная война перешла в горячую. Как-то вечером молодая соседка стояла в коридоре и говорила по телефону о чём-то служебном с деканом. Тут вышел из своей комнаты сильно пьяный Володя и произнёс так громко, что никаких сомнений не могло быть в том, что декан это слышит: «Сука йооканая!» Трубка телефонная была мгновенно брошена, и начались крики. Глубокой ночью мы проснулись от страшного вопля молодой соседки: «Йоооок твою мать!!!!» И далее что-то невообразимое. Лежим, вслушиваемся. Честно сказать, перепугались. Оказалось, что ночью всё ещё пьяный Володя вышел на кухню и расколошматил принадлежащие дочке-матери горшки с цветами. Этого мы во сне не слышали, но они проснулись, вышли на кухню и, увидев такое безобразие, расколотили какой-то его горшок. На эти звуки опять же выскочил Володя и дал молодой соседке по физиономии, от чего она и завопила. Окей, они позвонили в милицию, и через какое-то время явились два мильтона. Володя сидел в своей комнате, запершись, и делал вид, что спит. Мы по-прежнему слушали, не сходя с кровати (согласно девизу "Онегин, я с кровать не встану"). Мильтоны подошли к володиной двери и постучали. Володя долго не отворял. Спит человек, что тут сделаешь! Потом всё же открыл. Начался разговор так. У двери его комнаты лежали здоровые тяжеленные гири, с которыми Володя иногда баловался. «Сколько раз ты эти гири поднимаешь?» Какой-то ответ. «Нет, не верю, давай на бутылку поспорим». И дальше что-то ещё в таком роде, а в конце, уходя, мильтон говорит: «Ну, ты бей, только без свидетелей». Менты ушли, а воодушевлённый Володя, кое-как стоя в коридоре, разразился шекспировской силы монологом. Там обещалась нам всем варфоломеевская ночь, и ссылка была на припасённый-заготовленный ножик, и много ещё чего...


Вьётся дымка золотая, придорожная...
Ой ты, радость молодая, невозможная:
Точно небо высока ты,
Точно море, широка ты,
Необьятная дорога молодёжная!


Мы поняли, что надо оттудова уносить ноги. Скоро сказка сказывается... Я насобачился давать взятки После каждого раза, что мне приходилось это делать, жена моя покорно долго слушала, как я матерюсь. В результате этой моей матерщины мы вступили в кооператив и летом 78-го года переехали в Тёплый Стан («Мне стан твой понравился тёплый...»), переезд готовился в строгой тайне. Володя не должен был ничего знать, так как мы резонно опасались с его стороны на прощанье чего-то неожиданного. И поздней весной 78-го года, в день, когда он с утра ушёл на работу (всё было заранее просчитано), мы, ура, переехали.
Через примерно неделю после переезда пришлось мне ещё разочек (последний, самый последний раз!) заглянуть в эту квартирку за какой-то оставленной мелочью. Конечно, был выбран день, когда Володи нет дома. Я вошёл. Никого не было. В коридоре темно. Включил свет – тараканы брызнули во все стороны прочь. Зашёл в туалет: в унитазе неспущенная огромная куча говна. «Боже мой, здесь мы пару лет жили»!.. Больше я там никогда не был и этих людей никогда не видел, но история на этом не кончилась.

Месяца четыре спустя мне позвонил капитан шахматной команды консерватории. Да, в консерватории, где я когда-то учился, была шахматная команда. Мы участвовали в первенстве Москвы среди ВУЗов и показывали иногда приличные результаты. Для такого крохотного учебного заведения, что-то такое около восьмиста студентов, очень даже хорошие результаты, даже разок вышли в высшую лигу ВУЗов Москвы. Там, конечно, мы долго не продержались: с такими монстрами, как Университет или Институт физкультуры с его шахматной специализацией мы конкурировать не могли. Помню, как-то проиграли разгромно МИМО. После окончания матча пробираемся грустные путаными ихними коридорами к выходу. А сзади идёт какой-то тип из их команды и начинает нас как бы утешать: «Ну, что это вы, ребята, тоскуете? Давайте поговорим о музыке, о Шуберте». Я тут же ответил: «С удовольствием! Скажите, пожалуйста, почему Шестая симфония Шуберта заканчивается тремя тактами паузы всего оркестра? Представляете себе: вот симфония кончилась, и последние три такта – гробовая тишина, в чём тут дело?» И вдруг этот будущий дипломат как будто растворился. Он просто исчез! А мои ребята говорят: «В самом деле, Боря, ты-то знаешь ответ?» «Нет, конечно, - говорю я. – Знал бы, так не стал спрашивать». Это на самом деле определённая загадка, на которую у меня вроде бы есть собственный ответ, вернее, версия ответа. Но сколько я ни расспрашивал дирижёров и других толковых музыкантов, никто мне ничего определённого не смог сказать, все мямлили что-то вокруг да около, и мою версию опровергнуть тоже не могли. Если, кстати, моя концепция верна, то это должно решающим образом сказаться на интерпретации всей как минимум последней части. Я отвлёкся...

Похоже, что звёздный час нашей команды был весной не то 1968-го или 69-го года, точно не помню. Мы играли на выезде со Станкином и вместо пятнадцати человек явились на игру вдевятером. В этот день совершенно невозможно было собрать команду (я этим, будучи капитаном, занимался). Один сломал ногу, другой заболел свинкой, третий сидит дома и не может приехать, так как у него нет даже пятачка на метро, и так далее. В общем, матч начался со счёта 0:6, а кончился 9:6 в нашу пользу. На женской доске наша девочка осталась без ферзя, но как-то вдруг (женские, к тому же любительские шахматы!) целых 4 её пешки очутились на предпоследней линии, Лябурдоннэ, небось, в гробу обзавидовался. Я играл чёрными с каким-то симпатичным парнишкой, за которого переживала тоже очень симпатичная девочка. Ну, подумал я, я вам сейчас покажу! И так далее... 9:6!! А несколько лет спустя именно в Станкине обнаружилась моя будущая жена, с которой, не сглазить бы, уже почти 43 года мы живём в законном браке... Двойная, стало быть, победа.
В то время, как происходили все эти квартирные страсти, я уж 8 лет как  консерваторию окончил, но за команду играть продолжал, вроде бы это разрешалось. И вот осенью 78-го года стал мне звонить капитан команды, чтобы узнать, намерен ли я и в этом сезоне играть, и если да, то он мог бы мне сказать, когда и где будут проходить матчи. Но не знал мой капитан, что я уже живу в другом месте, и вообще нет у меня никакого телефона, да к тому же я в это время был со своим оркестром на гастролях в Японии. Он просто позвонил на старую квартиру. Трубку взял Володя.
«Попросите, пожалуйста, Бориса к телефону». Тут Володя, почувствовав что-то вроде «Близится час торжества моего», среагировал мгновенно и, как говорится, выдавая желаемое за действительное, сказал: «Борис? Он умер». Капитан чуть не рухнул на пол. «Что Вы говорите!!Как? Когда?» «Да недавно, недели две назад». «А что случилось!!?» «Сердце остановилось, понимаешь или нет? Вот и умер».

На очередном собрании шахматной секции, как мне потом рассказывали, капитан команды произнёс речь. Вот что он сказал.
- Дорогие друзья, у нас случилось горе. Умер наш дорогой, любимый всеми Борис Задворный...
(Дружное «АХХХ», девушки зарыдали). Да, ужасная потеря... Боря был прекрасным другом для нас всех, он много лет играл за нашу команду и был одним из сильнейших игроков в музыкальных кругах не только Москвы, но и всего Советского Союза. Вообще такая драма... Подумать только, такой молодой, тридцать один год... Сердце остановилось. Ужасно... Да, чуть не забыл сказать. он очень прилично играл на скрипке и работал в лучшем симфоническом оркестре нашей страны. Что-то в таком роде произнёс капитан и объявил минуту молчания. Все встали.

 А я, ничего не подозревая, катался по Японии, и после приезда домой стал звонить капитану с вопросом, как дела у команды и когда будем играть очередной матч. Капитан взял трубку. «Аллё, - сказал я. – говорит Борис Задворный» В трубке раздался вопль: «Боренька, я счастлив слышать твой голос!!» Я удивился: «А почему такие эмоции?» Капитан замялся. «Я даже не знаю, как это тебе сказать...» Не буду спорить, когда я услышал, чтО именно произошло, во мне что-то сильно завибрировало. «Ну, Боря, - продолжил капитан, - теперь ты должен долго жить, есть такая примета». Что же, так и выходит, точно по примете. Тогда мне был 31 год, сейчас уже 71,  значит всё сходится.

А ещё через несколько месяцев после этого происшествия... Прихожу я как-то на работу в Большой Зал консерватории, подходит ко мне один коллега и говорит: «Борька, тебе привет. Я сейчас сюда ехал, но чувствовал, что могу опоздать, взял такси (это тогда можно было на такси быстрее по Москве добраться, чем на метро), говорю шофёру: в консерваторию. А шофёр говорит: "Это где Борис Задворный, что ли?" Я говорю: "Да, а откуда Вы его знаете?" "Как же, мы в одной квартире жили соседями, понимаешь или нет? Так дружно жили, хорошо. Привет ему передавай”
. Я рассвирипел. «Да ты знаешь, - говорю, - что... да кто он... да как это всё... стервец такой...» И я рассказал ему то, что здесь написано.