Листья кактуса

                Мансур Суруш
                Листья кактуса
                (рассказ)

          Любовь - единственная религия, единственный Бог,единственная тайна, 
          которую нужно прожить.
                Ошо

Караван медленно, но упорно шёл вперёд, оставляя за собой шлейфом стелящиеся следы на горячих песках необъятной пустыни Руб-эль-Хали. Вытянув шеи, величаво шагали длинной вереницей серо-жёлтые одногорбые и двугорбые верблюды.
С тех пор, как караванщики в последний раз оглянулись на подёрнутую рябью водную гладь Персидского залива и двинулись вперёд, пересекая раскалённые солнцем земли между Нилом и Красным морем, прошло 28 дней, а пути, казалось, не будет конца. Караванщиков, как и любого человека, попавшего впервые в южную часть Аравийского полуострова, поразили безжизненность его ландшафтов и продолжительные знойные суховеи.
Во главе каравана ехал Шеркавич, высокий, крепкого сложения человек лет пятидесяти, с большими голубыми глазами, на всех смотревшими с лёгкой лукавинкой, и с огненно-рыжей, чуть засеребрившейся от седины бородой. Он оглянулся назад на своих усталых, измученных дальней дорогой и изнурительной жарой, с измождёнными почерневшими лицами и порядком озлобленных спутников. Кругом, насколько хватало глаз, всё пространство занимали зыбучие, движущиеся барханы и дюны оранжево-красного цвета. Скучная однообразная картина, которую изо дня в день наблюдали верховые и которая им крайне осточертела.
– Проклятая Ормуздом земля! – бросил в сердцах ехавший позади Шеркавича его племянник Озар, ладно слаженный юноша с красивыми чертами лица и с вьющимися длинными волосами, которого он любил как своего сына. – Легче пройти через Чинват1, чем миновать эту огнедышащую пустыню. Как можно жить в такой безжалостной местности?! Здесь могут обитать только ящерицы, змеи и прочие гады, а не люди…
Неожиданно при этих запальчивых словах сквозь бледное жаркое марево его взгляд на расстоянии трёх выстрелов выхватил размытые контуры небольшой группы бедуинов, неспешно передвигающейся по насыпи и с опаской поглядывающей в их сторону, и он осёкся. Арабы-кочевники изредка встречались на пути караванщиков, но они предусмотрительно обходили их, хотя были и не робкого десятка. Мало ли что может случиться в безлюдном месте от такой встречи, тем более что всадников, причём вооружённых и непохожих на них, слишком много, да ещё и погонщики выкрикивают слова на непонятном языке.
Шеркавич посмотрел на племянника, многое позволял и прощал, с улыбкой из-под коротко остриженных усов. В его лице он видел свою молодость.
– Небось, соскучился по своей зеленоокой красавице Ахтар, – понимающе сказал он. – Ещё бы, солнце и луна вместе красою не сравнятся с ней. Потерпи немного, скоро мы будем в Медине. Там мы быстро уладим свои дела, потом повернём обратно домой, возблагодарим у священного огня Ормузда, помянем добрым словом Заратустру и окунёмся в прохладные воды Зояндеруда2. А там, глядишь, подоспеет и ваша с Ахтар свадьба, уж я постараюсь. Думаю, что это произойдёт на Навруз, совсем не за горами. А твоя Ахтар - девушка что надо, судьба улыбнулась тебе. А здесь, в пустыне Сахара, можно отдохнуть от суеты, от опостылевшей повседневности, разобраться в своих мыслях.
– На чужбине и весна не красна, – ответил Озар, который заметно покраснел при упоминании его любимой девушки.
«Всем хорош Озар, – глядя на худощавого и быстрого в движениях юношу, подумал Шеркавич, – но при этом у него есть три недостатка: слишком молод, слишком смел и слишком прекрасен».
Вдруг Озар заметил, как резко переменился в лице Шеркавич. Проследив за его взглядом, он увидел на краю горизонта маленькую, но быстро разрастающуюся и надвигающуюся чёрную тучу.
– Проклятие! – с досадой процедил сквозь зубы Шеркавич, который, подобно тому, как норовой зверь чует землетрясение, понимал, что несёт с собой злополучная туча. – Скоро налетит самум, и начнётся песчаная буря, Шимну3 побери её. И кто знает, сколько продолжится эта напасть. Опять теряем время…
По мановению его руки караван остановился. Шеркавич зычным голосом приказал всем спешиться, стреножить животных и накинуть на головы им и себе защитные мешки.
– Постарайтесь, чтобы не испачкались от пыли ваши седры и кошти4, – громко сказал он, обведя всех взглядом, и мрачно сплюнул.
Громадная пыльная масса, подгоняемая сильным ветром, налетела как вихрь, всё покрылось мглой, и видимость полностью исчезла. При увеличении потока ветра пыльные частицы стали кружиться и оседать, забивались в нос, уши и глотки, отчего становилось трудно дышать. Животные протяжно мычали, а люди плевали, на чём свет стоит, кляня свою судьбу. Озар тоже растянулся пластом рядом со своим огромным, как гора, непрерывно фыркающим воздух из засорённых песчинками ноздрей, обычно спокойным, но блудливым и становящимся агрессивным в период гона в борьбе за спаривание верблюдом. Как это ни странно, даже под нарастающий, то зазывающий по-шакальи, то сливающийся подобно мерному звуку прибоя гул песчаной бури, Озар думал об Ахтар, по которой изрядно истосковался. Они с детства любили друг друга, и все об этом знали. Но они редко бывали наедине, больше в окружении друзей юноши и подруг. Чаще других Ахтар сопровождала её сверстница и давняя приятельница Гулбарг, которой она поверяла свои сердечные тайны. Конечно, влюбленным хотелось встречаться больше, но давала о себе знать стыдливость, да и нравы общества культивировали целомудрие и непорочность. Озар вспомнил, как в прошлом году, во время празднования Навруза, который по обычаю длится много дней кряду, они дружной компанией собрались в живописном местечке на берегу полноводного Зояндеруда, веселились, пели и танцевали, взявшись за руки. Именно тогда Озар незаметно сделал знак рукой Ахтар, она поняла, кивнула головой, и они по мосту, перекинутому через реку, перебежали на другой берег и нашли укромное место в небольшой рощице. Когда они оказались наедине, Озар нетерпеливо притянул зардевшуюся девушку к себе и впервые с пылом поцеловал. Она не противилась, а наоборот стала нежно гладить своими тонкими пальчиками его лицо и волосы. Но тут, перекликаясь, подбежала ватага друзей. Влюблённые спешно отпрянули друг от друга. Вспомнив о тех блаженных минутах, Озар с щемящим сердцем взмолился мысленно: «О, великий, светлый и славный Ахурамазда! Сделай так, чтобы я как можно раньше увидел путеводную звезду счастья моего, мою Ахтар5, и чтобы души наши слились воедино и переполняли друг друга». Но в ответ послышалось лишь верблюжье фырканье.
По прошествии полутора суток буря понемногу стала стихать. Но мельчайшая лёссовая пыль ещё долго не садилась на землю. По мере того, как завеса, наподобие дымовой, стала спадать, караванщики начали готовиться к продолжению пути. Смачно сплюнув, Шеркавич обвёл покрасневшими глазами вокруг. Взгляд его задержался на стоящем неподалёку с понурым видом коренастом широкоплечем человеке со щербинками на подбородке. Это был начальник сторожевой охраны Хабир по прозвищу Бельмастый из-за большого беловатого пятна в левом глазу, но при этом обладающий недюжинной силой и завидным здоровьем. Перехватив взгляд Шеркавича, он с тем же угрюмым лицом подошёл к нему. Тот вопросительно посмотрел на него.
– И за что судьба так изгаляется над нами? – ворчливым голосом сказал Бельмастый. – Этой ночью я чуть не задохнулся, рот и глотка высохли, к тому же так стошнило, что чуть кишки не вывернулись. Думал всё, амба, удушения не миновать.
– Не падай духом, – сосредоточенно хмуря белёсые, выгоревшие брови, ответил Шеркавич. – Мы с тобой старые воины, Хабир, и не такое приходилось выносить. Перетерпим и это. Через несколько дней мы уладим дело и повернём обратно - домой.
– Если только эта беспощадная пустыня не доконает меня, – буркнул Бельмастый.
– Не падай духом, дружище, – невозмутимо отозвался Шеркавич. – Вспомни, что говорили наши предки: «Иль сам ты должен мужем ратным слыть, иль на службе у мужа ратного быть». А мы с тобой на службе у нашего царя, да продлятся его дни, и сияет солнце его славы!
Бельмастый покорно кивнул головой. В эти минуты лицо Шеркавича просветлело, и он с оживлением продолжил:
– Этой ночью я задремал лишь на полчаса, и надо же, приснился такой чудный сон.
– Сон? – удивлённо переспросил Бельмастый.
– Да, – ответил Шеркавич, – приснился мне Сарве-е-Абаркух6, который на берегу Каспия посадил сам Заратустра, под сенью его он беседовал со своими учениками.
– О, как бы я хотел коснуться этого священного дерева, – мечтательно сказал Бельмастый.
Караван тронулся в путь, сопровождаемый позвякиванием верблюжьих колокольчиков. И вновь перед взором уставших людей предстали необозримые пески, а над ними палящее солнце. Погонщики верблюдов старались не сбиться с покрытой толстым слоем и едва видимой тропинки, протоптанной предыдущим караваном. Все понимали, что им скорее нужно было добраться в священный город мусульман Медину, или Ясриб, как он назывался раньше. Правда, большинству было невдомёк, что же там предстоит им делать.
…Шел 628-й год нашей эры. А у каравана во главе с Шеркавичем, одним из именитых военачальников персидского шаха Хосрова II Парвиза, была особая миссия. Это было время, когда соперничество между христианской Византией и Персидской державой, население которой исповедовало зороастризм, накалилось до предела. Молодой тогда ещё, но не в меру тщеславный и алчный шах из династии Сасанидов присоединил к Ирану восточные и южные провинции Византии. Но шахиншаху этого было мало, он решил уничтожить христианство и с этой целью стал готовиться к очередному походу на Иерусалим и к повторному усмирению иудеев. Вместе с тем опытный полководец хорошо понимал, что затяжная война с Константинополем истощила военную мощь государства. К тому же он много слышал о мусульманах, которые только набирали силу, и об их пророке Мухаммеде. Более того, Мухаммед обращался с проповедями в посланиях к Ираклию и Хосрову, призывая их перейти в ислам. Шахиншах велел повесить принёсших ему это послание. Теперь, намереваясь организовать новый поход, он призадумался. Иерусалим был святым городом и для мусульман. Как они отнесутся к его захвату иноверцами? Хосров боялся удара в спину, а вернуться с поражением ему, прозванному львом Востока, никак не хотелось. Его недоброжелатели, в том числе родственники и придворные, не раз устраивали заговоры и мятежи с целью захвата трона, которые он жестоко подавлял. Некоторые его поступки вызывали неудовольствие и у мобедов7. Именно поэтому он снарядил караван из сотен человек и отправил в Медину, чтобы поставить в известность Мухаммеда и заручиться его нейтралитетом. Такая вот непростая задача была поставлена перед Шеркавичем и его спутниками. Но немногословный и замкнутый Шеркавич не любил вдаваться в подробности и не посвящал никого в истинную цель их длительного путешествия. Только Озар, Бельмастый и ещё несколько человек из приближённых Шеркавича точно знали, куда и зачем они идут. Это было известно ещё одному человеку, непохожему на других своими семитскими чертами лица. Это был мекканец Абдукарим, в прошлом купец, попавший в плен иранцам в Константинополе, куда он приехал по своим торговым делам. Шеркавич понимал, что без переводчика в Медине им не обойтись, в этом качестве из числа других пленённых арабов выбрал Абдукарима и обещал ему свободу в случае удачных переговоров. Всякий раз, когда истосковавшийся по дому и родным Абдукарим вспоминал об этом обещании, а это происходило много раз на дню, глаза его вспыхивали радостным блеском.
…Ещё один день исчезал в пыли в тихом зное. Утомлённый бесконечной дорогой, Шеркавич клевал носом под монотонные звуки верблюжьего колокольчика, не выпуская при этом поводьев из рук. Вдруг его слух уловил чей-то радостный возглас:  «Наконец- то! Впереди колодец». Шеркавич приоткрыл глаза и тоже увидел колодец, который изредка встречается в пустыне. Бедуины называют его шадуф, или колодец-журавль. Действительно, внешний вид его конструкции был схож с птицей. Журавль представлял собой рычаг с противовесом на одном плече и бадью для забора воды на другом. Когда караван поравнялся с шадуфом, путники увидели высокого худого старика с тёмным лицом, охранявшего живительный колодец. Он с опаской стал смотреть в сторону людей, вооружённых луками и копьями.
– Смотри, старик дрожит как осиновый лист, – с недоумением сказал Шеркавичу Бельмастый, подогнав своего верблюда. – Не трусил бы, если бы знал главное правило зороастрийцев: «Счастье тому, кто желает счастья другому». Так сказано в Готах. Другая заповедь гласит: «Не сотворите никому несправедливости – и несправедливость минует вас».
Шеркавич согласно кивнул головой и добавил:
– Радуйся своему полдню и вечеру как пути, ведущему к утренним зорям. Так учил Заратустра.
Надо было напоить верблюдов и самим передохнуть, Шеркавич велел старику приступить к делу. Тот покорно склонил голову и подошёл к колодцу. Шеркавич и его спутники внимательно следили за его движениями. Работа у старика была тяжёлая – на 3-4 аршина поднимать ведро шадуфа и выливать оттуда воду.
Часа через два караван уже готов был снова тронуться в дорогу.
– Сколько ещё пути осталось до Медины? – подозвав Абдукарима, спросил старика Шеркавич.
Старик, сузив глаза, посмотрел в сторону и с достоинством ответил:
– Солнце ещё дважды взойдёт и дважды сядет, и вы прибудете в благословенный Аллахом город Медину.
Как и предсказал охранник шадуфа, через два дня вечером путники заметили городские стены. Над ними стояло выделяющееся высокое круглое строение, украшенное узорной кирпичной кладкой.
– Наверное, это сторожевая башня, – прищурив бельмастый глаз, заметил Хабир.
Обратив на него удивлённый взгляд, Абдукарим, ехавший рядом, пояснил:
– Нет, это не сторожевая башня. Это минарет, откуда муэдзин пять раз в день, от зари до захода солнца, призывает правоверных на молитву.
– Вот оно что, – буркнул Бельмастый и пришпорил верблюда.
Прислушиваясь к разговору начальника стражи и толмача, Шеркавич не преминул с усмешкой отметить:
– А нас, зороастрийцев, не надо призывать на молитву. Каждый сам знает, когда пришло время подойти к священному огню и возносить моления.
Не зная что ответить, Абдукарим молча опустил голову.
Ещё одна длинная насыпь осталась позади, и караван почти вплотную приблизился к массивным городским воротам. Непрошеных путников тоже заметили, о чём можно было догадаться по возбуждённому гулу голосов по ту сторону стен. Вскоре тяжёлые ворота со скрипом полуоткрылись, и навстречу каравану на лошадях выехала группа гонцов. На стенах по обе стороны ворот показались люди с луками наготове, видимо, для прикрытия тыла. Шеркавич, Бельмастый и Абдукарим спешились и подняли руки, показывая тем самым, что они безоружны и у них нет злых намерений. Гонцы подъехали ближе и остановились на расстоянии, на котором можно было вести переговоры. Шеркавич через Абдукарима объяснил им, кто они и с какой целью прибыли в Медину. После небольшой паузы старший из гонцов пояснил, что пророка Мухаммеда нет в городе, потому как время от времени посланник Аллаха уединяется в пустынных ущельях, чтобы удалиться от мира и суеты и погрузиться в созерцание и раздумья. На вопрос Шеркавича, как долго это длится, был дан ответ, что это может занять несколько дней. Услышав это, Шеркавич помрачнел, потому что долго задерживаться в городе среди бескрайних пустынь не входило в его планы. Ему не терпелось присоединиться к войску шахиншаха, готовящемуся к захвату Иерусалима, где можно нажиться, как это однажды уже было. Погрустнели глаза и Абдукарима, потому что он верил, что исход визита посланцев иранского правителя решится в пользу зороастрийцев, и Шеркавич, как и обещал, даст ему свободу, и он вернётся в Мекку. Гонцы также объяснили, что людям иного вероисповедания разрешается въезд в город, но отправление культа строго запрещено. И ещё добавили, что в городе для приезжих есть караван-сараи. Но Шеркавич сразу же решил про себя, что он и его спутники разобьют шатры вне стен города и будут жить там, соблюдая свои обычаи, и ждать прихода Мухаммеда. Вместе с тем он изъявил желание осмотреть город, тем паче, что неизвестно, сколько ещё придётся ждать. Гонцы дали согласие. Шеркавич, Бельмастый, Абдукарим и Озар оправились в город. За ними поспешили и закадычные друзья Озара - Пурдил и Мехрон. Несмотря на то, что давно наступили сумерки, в городе царило оживление, кругом сновали люди, были открыты лавки, харчевни и мастерские. Глядя на Шеркавича, озадаченно почесывающего свой затылок, Абдукарим пояснил:
– Днём становится слишком жарко, люди большей частью отсиживаются дома, а вечером с наступлением прохлады город приходит в движение, ремесленники и торговцы работают до утра. Благословенная Медина, как и священная Мекка, может дремать, но никогда не спит.
Шеркавич обратил внимание также на то, что группа людей постоянно контролирует улицы и общественные заведения с целью пресечения попыток нарушения канонов ислама. По велению Шеркавича караванщики разбили шатры вдоль городской стены, а развьюченных верблюдов, этих неустанных кораблей пустыни, пустили на подножный корм. Благо, вокруг произрастали неприхотливые травы, которые служат пищей для верблюдов, коз и овец. Так прошло несколько дней в томительном ожидании. К тому же близость Красного моря делала жару влажной и крайне тяжёло переносимой. Соседство зороастрийцев с мединцами проходило в условиях взаимной настороженности и солидной дозы подозрительности. И те, и другие с любопытством наблюдали друг за другом. Караванщики слышали, как по нескольку раз в день проходили многочисленные переклички муэдзинов, верных слуг Аллаха, возвещающих о начале молитвы. Шеркавич и его спутники тоже творили молебен, перед этим разжигая священный огонь. Мусульмане с удивлением замечали, что во время молитвы зороастрийцы не совершают поклонов, а всегда стоят лицом к свету, огню и не поворачиваются к нему спиной. Мусульманам не было известно, что согласно учению зороастризма, свет является зримым образом Бога в физическом мире. Убедились мединцы и в том, что зороастрийцы считают для себя оскорблением, когда их называют огнепоклонниками. Вызывало улыбку у мединцев и отношение пришельцев к собакам. Мединцы считали их нечистыми животными, оскверняющими пищу и одежду. Зороастрийцы же к собакам относились почтительно и бережно, примерно так же, как индусы к коровам. Им было невдомёк, что в зороастрийской традиции собака – второе после человека по святости существо.
Главной ценностью пустыни является вода. И караванщики видели, что арабы всеми силами экономят её и стараются расходовать разумно. Арабы-бедуины редко купаются, но при этом выглядят довольно опрятно. Потому что они очищают поверхность тела регулярно. Но делают это «сухим» способом, то есть при помощи раскалённого солнцем песка, который скользит по телу как скраб, отшелушивая грязь. Но, как заметили Шеркавич и его спутники, вода для омовения перед молитвой имеется всегда, и для этой цели существуют специальные запасы воды. Обратили караванщики внимание и на то, что каждый член семьи у арабов вносит свой вклад в её жизнь. Мужчины занимались охотой, нередко соколиной, а женщины управлялись по хозяйству, готовили еду, воспитывали детей, многие из верблюжьей шерсти ткали ковры. Дети в свободное от обучения Корана время пасли коз и овец, собирали в пустыне ягоды.
Больше Шеркавич не испытывал охоты заходить в город, похожий на муравейник в ночное время. Зато туда зачастил Абдукарим. Всё ему здесь было мило – яркие и точные, такие знакомые речения, песни, сказки, пословицы и поговорки, которые часто употребляют в беседах арабы. К тому же в Медине к своей большой радости встретил старого знакомого Абдулвадуда, тоже мекканца, который прибыл сюда, как и подобает преданному мюриду, вслед за пророком Мухаммедом и открыл здесь торговую лавку. Высоченного роста, неизменно в длинном до пят тёмном бурнусе, с белой накидкой-чутрой на голове и кольцом-укаль, прижимающим это покрытие на макушке, он своим видом вызывал расположение. Вместе с ним в город каждый день шли вместе с толмачом Озар и его друзья - Пурдил и Мехрон. Озар объяснил, что, пользуясь случаем, они хотят поближе познакомиться с мусульманской общиной, основой новой религии, нравом и бытом последователей ислама. Такой ответ Шеркавича вполне удовлетворил, и он перестал обращать внимание на коллективный поход молодых зороастрийцев в город, который называют Мадинат-ал-Наби, город пророка.
Однажды Шеркавич, указывая на следы рвов вокруг Медины, сказал:
– Эти оборонительные рвы, как я слышал, были вырыты для облегчения обороны города, когда громадная армия язычников напала на мусульман. Благодаря этим рвам мусульманам удалось отразить наступление противника. И знаешь, какой умник посоветовал это?
Озар беспомощно развёл руками.
– Этот умник, – с плохо скрытым презрением продолжил Шеркавич, – бывший зороастриец и наш с тобой земляк Рузбех, вероотступник, принявший ислам. После битвы у рвов Мухаммед объявил его членом своей семьи. А зовут теперь этого отступника, чтобы под его ногами горела земля, Салман-аль-Фариси8. Он заслуживает самой жестокой показательной казни.
Озар ничего не сказал тогда, а про себя подумал, что по сравнению с зороастрийской религией с её сложной обрядностью и тяжёлыми ритуалами ислам естественен и прост. Он даже вспомнил процитированные Абдулвадудом слова пророка: «Религия – это лёгкость».
Ждать Мухаммеда пришлось долго. По привычке задумчиво оглаживая подбородок, Шеркавич не знал что предпринять. Он знал, что шах ждёт, что же скажет глава мусульманской общины.
Вскоре по городу прошёл слух, что пророк Мухаммед возвращается. Его, одетого в простую одежду белого цвета, в длинную рубашку-камис с чёрной чалмой на голове, сидящего  на белом верблюде, встретили толпы людей. Среди них были Абдукарим и Озар с неразлучными друзьями. Пророк держался просто и тёплой улыбкой отвечал на приветствия своих соплеменников.
Мухаммед отличался от других арабов более светлым лицом. Роста он был среднего, но широкоплеч, с густой бородой, длинные волосы ниспадали на плечи. Движения его были легки, когда он шёл, казалось, что он не касается земли. В нём отсутствовала гордость, присущая сильным мира сего. И, глядя на него, Озар подумал: «Хотя ему подчиняется вся Аравия, это не триумфатор, это богомолец».
Говорил пророк коротко и ясно, иногда повторял какую-нибудь фразу, чтобы люди могли точно запомнить его слова. Проповедник призывал соплеменников к праведной жизни, убеждал соблюдать заповеди Аллаха и готовиться к грядущему божьему суду. Его слова доходили до глубины сердец слушателей. Он покорял людей не силой и тембром голоса, не броскими словами и выражениями, а спокойной рассудительностью, убеждённостью и глубиной мысли, меткими фразами и репликами. Он словно нанизывал аргументы один за другим, чтобы доказать правильность и неопровержимость своих дум. Он часто улыбался, а порой смеялся, заражая других.
В этом человеке чувствовались огромная сила воли, ясный ум, крепость характера, твёрдо установившиеся, раз и навсегда принятые взгляды на жизнь. Заметил Озар и то, что пророк не чурается житейских, бытовых вопросов, с которыми к нему обращались простые люди, но проявляет к ним интерес и старается вникнуть в них, чтобы дать дельный совет.
В этот день Озар вспомнил услышанный от Абдувадуда рассказ о том, что после хиджры Мухаммед поселился в Ясрибе, в доме, на месте которого потом возвёл мечеть, названную затем Масджид ан-Набави, мечеть пророка. Озар был немало удивлён, когда ему стало известно, что посланник сам принимал участие в строительных работах, что у него скромное жилище, что он ведёт самый строгий образ жизни, свободный от всех излишеств. Единственная роскошь, которую себе позволял посланник, был суккат9.
Озар мысленно сравнил пророка с Хосровом, с его изумрудными перстнями на всех пальцах, дворец которого отличался баснословной роскошью. Золото в нём было везде – вверху, внизу, по бокам. Казалось, шахиншах хотел посрамить весь мир расточительством драгоценного камня, своими изумительными громадными люстрами и многочисленными ослепительными светильниками во всех залах. Наверное, ни один огонь не сравнится с тем маленьким пастушьим костром, который в пустыне разжёг пророк Мухаммед.
В Медине за время отсутствия Мухаммеда у жителей скопилось много вопросов, и не только религиозного, но и мирского, даже бытового характера, которые требовали незамедлительного разрешения. По этой причине Шеркавичу только через двое суток удалось попросить аудиенцию у духовного предводителя мусульман. В скромную резиденцию Мухаммеда рядом с мечетью его сопровождали лишь Абдукарим, которому под угрозой расправы было приказано не разглашать то, что он услышит на встрече, и Бельмастый. Из городских ворот обратно Шеркавич вышел довольно скоро и в благодушном настроении. Он позвал несколько человек, в том числе и Озара, в шатёр. Там, не скрывая своей радости, старый воин сообщил,  что всё произошло так, на что и рассчитывали иранцы. Мухаммед заверил, что не собирается становиться помехой Хосрову в его походе, но при этом поставил твёрдое условие, что в любом случае иранцы не должны препятствовать въезду мусульман в белокаменный Иерусалим, где находится третья святыня ислама – Мечеть Аль Акса, туда, куда Мухаммед совершил «ночное путешествие» из Мекки на Бураке10. Вместе с тем Шеркавич не без доли усмешки заметил, что Мухаммед, как умный и рассудительный человек, понимает, что не стоит тягаться с шахиншахом Ирана, его армадой, перед которой дрожит сама Византия, это никому не по силам. Услышав эти слова, Озар молча потупил глаза, в которых можно было прочесть недоверие.
– Дело сделано, – продолжил между тем Шеркавич, – мы узнали то, что нам нужно было узнать. Хотя кто может ручаться, что мусульмане верны своему слову, как мы, зороастрийцы.
Озар увидел, что при этих словах Абдукарим передёрнулся и ещё больше склонил голову. Не замечая этого, Шеркавич повелительно сказал:
– Завтра с утра трогаемся в обратный путь. Напоите и накормите верблюдов, будем двигаться без остановок по возможности. Хотя я понимаю, что большие перегоны утомляют и людей, и животных, требуя более частых дневок для отдыха. Но мы не можем себе этого позволить. А то мы и так застряли надолго.
В эту минуту Шеркавич поймал устремлённый на него полный надежды взгляд Абдукарима и догадался, что хочет спросить пленённый купец, но боится это сделать, боясь услышать отрицательный ответ.
Полуобернувшись к нему, Шеркавич вымолвил:
– Зороастриец всегда держит своё слово. Но вольную ты получишь завтра, перед тем, как мы двинемся в дорогу, но пока мы в Хиджазе, толмач нам ещё может понадобиться.
Услышав это, Абдукарим приложил руку к сердцу и вышел из шатра. За ним последовал и Озар.
– Ты куда это, племянничек? – спросил Шеркавич. – Сейчас самое время принести сосуд со священным огнём для молитвы Ахурамазде. А потом можно отпить и хаоми11, чтобы подкрепиться перед дальней дорогой.
Ожидавший такого вопроса Озар замедлил шаг, затем, вскинув голову и посмотрев в глаза Шеркавича, ответил:
– Мне нужно в город.
– В город? – с удивлением перепросил Шеркавич. – И что же ты там собираешься делать? Я смотрю, Озар, что ты и твои дружки уж больно часто туда наведываетесь, особенно когда раздаётся призыв муэдзинов. С чего бы это?
Озар, откинув свисавшую прядь иссиня-чёрных волос на плечи, решительно сказал:
– Сегодня в соборной мечети пройдёт пятничная молитва, а со своего минбара12 посланник Аллаха произнесёт свою очередную проповедь. Мы с Пурдилом и Мехроном пойдём туда, как и положено праведникам.
Шеркавич и Бельмастый удивлённо переглянулись.
– И что же, иноверцам вход в мечеть не заказан? – внимательно глядя на Озара, как будто видит его впервые, озадаченно спросил Шеркавич.
– Мечеть открыта для всех, – ответил просто Озар. – В исламе все люди равноправны, а не как в некоторых других религиях.
Затем он умолк на миг, как бы думая, продолжать или нет, и неожиданно сказал, чеканя каждое слово:
– Считаю, что больше нет смысла скрывать правду. Сегодня я, Пурдил и Мехрон произнесём шахаду13 и станем мусульманами.
Шеркавича словно окатили ледяной водой, он отшатнулся и замахал руками:
– Что? Что ты сказал? Станете мусульманами? В своём ли ты уме? Какие силы тьмы одурманили ваши головы?
Бельмастый также почти с суеверным испугом уставился на Озара. «Ахурамазде я причисляю все блага», - вырвалось у него.
Возникло гнетущее молчание. Затем Шеркавич порывисто сказал:
– Но ведь ты давал паймон14, читал молитву Фраваран, когда впервые надел священный седр и перевязался кошти. Какой же друджвант15, да сразит его молния, сбил тебя и твоих дружков с истинного пути?
Озар с каким-то странным взглядом, в котором даже сквозило сожаление, сказал убеждённо:
– Законы шариата – это единственно правильный путь, которому должен следовать каждый, кто уверовал в Аллаха.
Мрачнея всё больше, Шеркавич зло процедил сквозь зубы:
– Нужен пылающий уголь, чтобы очистить твои уста от этих нечистых и зловредных слов. В слове Заратустры наше бессмертие, нам неугасимый свет, основа всех основ. Одумайся, пока не поздно.
В эту минуту Озар вспомнил слова, сказанные ему Абдулвадудом: «Пусть язык твой постоянно наслаждается поминанием Аллаха». Но вслух он сказал другое:
– Нет, не одумаюсь. Свой выбор мы уже сделали, окончательно и бесповоротно, особенно когда увидели пророка Мухаммеда и слушали его речи. После того, как выслушаешь посланника Аллаха, возникает ощущение долгого эха, медленно расходящихся кругов по гладям сознания. Я привёл свою душу в порядок, слава Аллаху.
– Разве мало было одного Рузбеха, – сорвавшись на крик, сказал Шеркавич, – чей позор на века, который мы ещё не смыли.
Тут в разговор вмешался Бельмастый.
– Мухаммед обращался с проповедью в посланиях к Ираклию и нашему шахиншаху Хосрову, призывая их принять ислам. Не знаю, что ответил византийский император...
– Шахиншах велел повесить принесших ему это послание, – вставил Шеркавич. – А письмо разорвал в клочья. Я присутствовал тогда при этом. Шахиншах, да продлятся его дни, сказал тогда:
             «Верен я предкам своим, не пойду по пути я иному,
    Останусь на бреге своём, никогда не примкну я к другому».
В голове Шеркавича звучали нотки гнева, как, наверное, в злополучный день у шахиншаха.
Озар же, напротив, оставался спокойным и чётким голосом ответил:
– Салман аль-Фариси, принявший ислам, понял, что неподлинное обесценивается, истлевает, а подлинное живёт, растёт и даёт плоды. Наша религия обветшала, как всё ветшает в этом мире.
– Врёшь, – рявкнул Шеркавич. Он качнулся и обернулся на Бельмастого, словно ища у него помощи.
– Ты никогда не пройдёшь по Чинвату, – с трудом выговорил он, – но будешь низвержен в Дом лжи16.
Озар, не обращая внимания на эти злобные слова, сказал:
– Я долго думал и сравнивал пророка Мухаммеда и его сподвижников с шахиншахом и его придворными. Разница – земля и небо. В нашей стране единственный закон – это беззаконие. Народу внушили страх, а налоги настолько обременительны, что дышать трудно. Бедные люди потихоньку ропщут, но ничего поделать не могут. Их крик доносится как шёпот, а шёпот - как немота. А дастуры17 и мобеды, которые свои интересы ставят превыше всего, даже любви к Богу, всячески потакают шаху и способствуют пополнению его умопомрачительной казны. И при этом они, как всякие бескрылые, стараются казаться ангелами. А ведь негоже жрецам лебезить даже перед царями ради своей выгоды.
Шеркавич в глубине души понимал, что Озар где-то прав, но вслух он проговорил:
– Ты больше не достоин ходить по нашей благословенной земле. Так не лучше ли тебе навсегда остаться здесь, среди своих новых единоверцев. А у нас, тебе известно, какая кара ждёт вероотступника. Потому что одна паршивая овца может испоганить всё стадо.
Озар с минуту молчал, словно вспоминая что-то, и потом решительно ответил:
– Нет, я вернусь, во что бы то ни стало вернусь, потому что я не мыслю своей жизни без Ахтар.
Губы Шеркавича скривились в презрительной усмешке.
– Ахтар? – сказал он. – Забудь её навсегда. Вашей свадьбе не быть. Она из благородной семьи маздаясенцев. А ты достоин проклятий, как и дэвы.
Озар, выбегая из шатра, крикнул:
– Ахтар поймёт меня, я в этом уверен.
У городских ворот Озара с нетерпением ждали Пурдил и Мехрон. Через некоторое время они уже были у соборной мечети, куда стекались богомольцы.
Когда молитва закончилась, Озар с друзьями в сопровождении Абдулкарима отправились в лавку Абдулвадуда. Там они, как уже было оговорено ранее, с торжественным видом поочерёдно благоговейно произнесли: «Ашхаду ан ля иляха илля Ллаху, ва ашхаду анна Мухаммадан расулю Ллах».
 После этого Абдулвадуд с волнением пожал им руки и сказал:
– Отныне мы с вами единоверцы, братья по вере.
– Да, – ответил не менее взволнованный Озар, – братья по вере.
Абдулвадуд, положа руку на его плечо, со вздохом добавил:
– Но я представляю, как вам, принявших ислам, будет трудно жить в стране огнепоклонников.
Пурдил и Мехрон промолчали, но Озар улыбнулся и сказал:
– Нет, наша родина – это не страна огнепоклонников. Просто зороастрийцы верят в святость творений Ахурамазды – огня, воды, ветра, земли, как основы жизни.
Абдулвадуд долгим пристальным взглядом посмотрел на Озара. Сомнение, даже недоверие появилось во взгляде лавочника.
– «Аят уль-Курси» гласит: «Трон Аллаха, Его знание и Его власть обширнее небес и земли, и не тяготит Его охрана их. Поистине, Он – Всевышний, Единый и Великий», – сказал он.
– «Поистине, Он – Всевышний, Единый и Великий», – почти в один голос повторили новоиспечённые мусульмане Озар, Пурдил и Мехрон.
Абдулвадуд с благодарностью посмотрел на них и продолжил:
– Никто из путешествия не возвращается прежним. Вы тоже уже не те, что были раньше. А теперь слушайте меня внимательно.
Озар с друзьями подсели ближе, чтобы не пропустить ни одного слова человека, которого они признали, как своего духовного наставника.
– В пустыне вам, наверное, приходилось видеть кактус? – спросил Абдулвадуд.
– Приходилось, – подтвердили хором Озар и его друзья.
Абдулвадуд отпил чай из пиалы и стал говорить.
– Если вы думаете, что кактус – это голые колючки, то вы ошибаетесь. У кактусов есть листья на основании, почти невидимые, маленькие, размером с человеческий волос. Но они выполняют очень важную задачу – помогают формировать почки для новых ростков. И кактус не гибнет под порывом пыльного ветра пустыни.
Не понимая, к чему ведёт этот разговор Абдулвадуда, юноши с недоумением переглянулись. Заметив это, Абдулвадуд с улыбкой закончил:
– Пусть вас всего трое, в вашей империи вы капля в море, но вы своим поступком, своим примером будете формировать новые побеги. И настанет день, когда и на вашей земле ислам станет главной религией.
Только теперь до Озара и его друзей дошёл смысл сказанного.
– Да будет так! Аллах всемогущ! – сказали они и стали прощаться.
Наутро караван был готов к отходу. Шеркавич, тяжёло ступая, подошёл к своему верблюду и взял за уздечку. В это время к нему подбежал один из караванщиков и, указывая на шатёр, где жил Абдукарим, стал что-то тихо говорить.
– Что? – громко переспросил Шеркавич. – Толмач, говоришь, лежит удавленный? Сам что ли?
Не услышав ответа, Шеркавич сказал с сарказмом:
– Что ж, туда ему и дорога. Это не без его помощи наши молодцы сбились с пути. Всё, двинулись. На его лице не было даже тени сожаления, а в голосе не чувствовалось ни капельки сострадания. Наоборот, он полон чувства удовлетворения от того, что из Медины он принесёт весть, которую ожидал шахиншах, и за которую он получит вознаграждение.
С этими словами он вскочил на верблюда и ударил его плёткой по крупу.
На обратном пути Озар, Пурдил и Мехрон были замыкающими в караване. Они видели, что все, даже те, кто раньше относились к ним дружелюбно и благосклонно, теперь старательно их обходят и не замечают. Но это мало тяготило юношей, их лица то и дело озарялись каким-то внутренним светом. Они были похожи на людей, которым с благоволения судьбы выпало огромное счастье, и они нашли что-то бесценное.
За всё время шествия Шеркавич ни разу не посмотрел в сторону Озара и его друзей, даже делал вид, что их и вовсе нет среди караванщиков. Так они шли день за днём. Наконец наступил час, которого усталые караванщики так долго ждали, но больше всех – влюблённый Озар. И никто не обратил внимания, что ехавший впереди Шеркавич о чём-то сосредоточенно думает с озадаченным лицом, насупив свои седеющие брови. На это у него была причина. Часа за два до этого встречные путники, среди которых были двое из придворных царя, сообщили ему, что уверенный в своей непобедимости шахиншах, устав ждать Шеркавича с ответом от пророка Мухаммеда, три дня назад отправился в поход со своей многочисленной армией, не понимая, что ничто так не обесценивает победу, как победа любой ценой, не ведая, что его правление всё равно ждёт плачевный конец, и что сам он будет обезглавлен людьми из своего же окружения.
Когда караван вошёл в город, его радостными возгласами встретили заждавшиеся родные и близкие посланцев шаха. Весть об их возвращении тут же облетела весь город. Узнав об этой новости, истосковавшаяся Ахтар вспыхнула и встрепенулась. Она знала, что скоро прибежит соседский мальчишка, которого они с Озаром избрали своим связным и через которого они обговаривали время и место свиданий. И за эту услугу баловали его разными сладостями и безделушками. И случилось так, как и предполагала истомившаяся девушка. Мальчик, как всегда шустро, забежал к ней в комнату, огляделся, чтобы убедиться, что кроме Ахтар никого больше нет, заговорщически подмигнул ей и передал, что завтра вечером Озар будет ждать её на берегу реки, там, где они виделись в последний раз перед его отъездом. Затем исполнительный связной достал из-за пазухи какой-то небольшой глиняный сосуд и протянул Ахтар.
– Что это? – с радостным удивлением спросила она.
Мальчик, довольный тем, что может продемонстрировать свою осведомленность, пояснил:
– Это суккат.
– Благовоние? – перепросила обрадованная Ахтар.
– Да, – скороговоркой ответил мальчик. – На себя перед молитвой в мечети наносит мусульманский пророк...
Тут мальчик запнулся, что-то вспоминая, и потом продолжил быстро:
– Кажется, Мухаммед. Да, так сказал Озар.
Затем мальчишка исчез так же быстро, как и появился. Ахтар задумчиво продолжала стоять посреди комнаты. Краем уха она уже успела услышать, что Озар, якобы, изменил вере и принял ислам, хотя ей в это особо не верилось. А теперь, держа в руках сосуд с благовонием, она не знала, что и подумать.
Сразу по прибытии Шеркавич отправился во дворец шаха и там узнал, что Хосров собирается на какое-то время задержаться в Дамаске, чтобы подтянуть войска и выслать вперёд дозорный отряд. Так обычно поступают львы и тигры, чтобы примериться перед прыжком на желанную добычу.
Шеркавич сразу решил для себя немедля ехать вдогонку и присоединиться к свите шаха, обрадовать своего властелина уверением Мухаммеда, вестью, которую он, наверное, ждёт, точно так же, как кормчий в  море попутного ветра. Только так и должен поступить, думал Хабир, верный слуга и подданный. Шеркавичу также стало известно, что царь приказал закупить в Индии и пригнать 15 боевых слонов для использования их, как в армиях некоторых государств, в битвах в качестве тяжёлой боевой единицы. Слоны являли собой грозную силу благодаря устрашающему эффекту, который они производили на противника. Перед боем их обычно вдоволь кормили ладаном и поили цельным вином, отчего они приходили в ярость и бешенство. Хосров понимал, что персы, не привыкли к боевым слонам, но он знал, что число диких животных и их убранство будут служить показателем могущества его армии и давить на психику недругов.
Шеркавич, не теряя времени, засобирался в дорогу и велел привести из конюшни его любимого скакуна. Но перед этим приказал, чтобы позвали Хабира Бельмастого. Дожидаясь его, Шеркавич вспомнил про боевых слонов, и кривая усмешка появилась на его лице.
«Жаль, что мы немного опоздали, – подумал он с досадой, – а то бы я видел Озара, затоптанного слонами. Ну, ничего, есть ещё одно наказание, которое он заслужил». В эту минуту Бельмастый быстрыми шагами подошёл и остановился, гадая, какое же распоряжение ему будет дано. Шеркавич поманил его пальцем, и когда тот приблизился вплотную, что-то сказал ему на ухо.
– Как?! – дрогнувшим голосом сказал он. – Живого человека силой притащить на дахму18 и бросить на съедение псам?! Я не могу такой грех взять на душу...
Шеркавич грозно взглянул на него.
– Сделаешь так, как я приказал, – повелительным тоном сказал он. – Запомни, одна паршивая овца всё стадо может испоганить. Строительство «башен молчания» связано с положением в зороастризме, согласно которому «нечистое» мёртвое тело не должно предаваться ни земле, ни огню. По «Авесте», Заратустра вопрошал Бога: «Куда должны мы выносить тела покойников, и куда мы должны их класть?». И получил ответ: «На высочайшие места, где будет наверняка признано, что есть пожирающие падаль собаки и птицы». На решётчатых площадках на вершине выкладывают мёртвые тела, которые затем пожирают специально обученные собаки-трупоеды и птицы-падальщики. Освобождённые от плоти кости собираются затем в глубокий колодец в центре дахмы.
– Но ведь Озар – твой племянник, – с дрожью в голосе пытался вразумить Шеркавича Бельмастый.
– Для нашего общества это уже потерянный человек, живой труп, – резко ответил Шеркавич. – У отступника никогда не будет добрых мыслей, добрых слов и добрых деяний19. Жаль, что Пурдил и Мехрон втихую отклонились от каравана. Но я уверен, что и их у них на родине, в Мазандаране, ждёт такая же участь. Вероотступникам пощады нет.
– Но то, что ты придумал, уж слишком жестокая кара, – упавшим голосом сказал Бельмастый.
Шеркавич внимательно посмотрел на Бельмастого и привёл ещё один неопровержимый, как он считал, довод:
– Слушай, ты знаешь, какой страшный гнев у нашего шахиншаха. Если до его божественного слуха дойдёт, что мы с тобой не доглядели, и наши безусые юнцы предпочли вере предков ислам, нам с тобой не сносить головы.
И впрямь этот довод подействовал на Бельмастого, как удар молота.
– Сделаю всё так, как ты повелел, – торопливо заверил он.
Рано утром Ахтар проснулась в благостном настроении, с умиротворяющей улыбкой на губах-лепестках в ожидании желанной встречи. Потом она гребнем стала расчёсывать свои длинные роскошные волосы, при этом тихо что-то напевая. Как и всем нетерпеливым влюблённым, ей казалось, что время тянется слишком медленно. Но по мере приближения вечера её сердце стало биться всё учащеннее. Чтобы унять своё волнение, она, как это делала обычно в такие минуты, подошла к нише в стене и, достав оттуда «Занд-Авесту», содержащую свод молитв и песнопений, стала, перелистывая, читать. Потом она  подвела глаза сурьмой, надела своё самое нарядное платье и, мельком взглянув в небольшое зеркальце, поправила вьющиеся локоны. В это время в дверь кто-то тихо постучал. Поспешно её приоткрыв, Ахтар увидела свою подругу Гулбарг, стоящую на пороге с мертвенно бледным лицом.
«Что с тобой? – удивлённо вскинув тонкие брови, хотела спросить она. – Уж не стряслось ли что-то?». И почувствовала, как у неё ёкнуло сердце в предчувствии чего-то нехорошего. Но не успела она ещё вымолвить и слова, как Гулбарг сама обратилась к ней с вопросом:
– Куда это собралась, подруга?
Пропустив её в комнату, она без утайки сказала:
– На левый берег Зояндеруда. Ты, небось, слышала, что вернулся Озар. И, наверное, уже ждёт меня.
Гулбарг покачала головой и дрогнувшим голосом сказала:
– Нет, встречи не будет. Озара на берегу нет. Он на дахме.
– Что, что ты сказала? Озар на дахме? Нет... – тоже побледнев, уставилась на подругу Ахтар.
– Да, – печально подтвердила Гулбарг. – Я сегодня ходила навестить бабушку. Ты знаешь, она живёт на окраине города, невдалеке от холма, где находится дахма.
– И что же? Причём тут Озар? – с сомнением спросила Ахтар, хотя сердце подсказывало, что случилось что-то неладное.
Судорожно сжав пальцы, Гулбарг продолжила:
– Когда я возвращалась, я случайно из-за угла увидела, как Хабир Бельмастый и ещё двое волокут связанного по рукам и ногам с кляпом во рту на дахму.
Услышав это, Ахтар в ужасе отпрянула.
– Как?! – ломая руки, воскликнула Ахтар. – Живого человека тащить на дахму, да ещё связанного. Что всё это значит?
Подумав, Гулбарг высказала своё предположение:
– Говорят, что Озар изменил нашей вере. Видимо, поэтому придумали для него такую неслыханную кару. Хотят живьём отправить на тот свет.
Ахтар, мечась из угла в угол как угорелая, не знала что предпринять.
– Боже, какая жестокость! Надо же такое придумать! Даже если Озар и перешёл в другую веру, ведь он человек, имеет свою голову и право на выбор.
Отвернувшись, Гулбарг тихо сказала:
– Может, ты и права, подруга, не знаю. Но ведь тебе известно, что зороастрийцы не прощают измену.
Ахтар остановилась посреди комнаты и со слезами в голосе с трудом вымолвила:
– И всё-таки Хабир - ближайший друг Шеркавича, родного дяди Озара. Неужели он не мог остановить этот самосуд, расправу?!
Гулбарг с сожалением посмотрела на плачущую девушку.
– Я не раз слышала, – сказала она, – что Хабир Бельмастый большой руки негодяй и способен на любую подлость.
В это время она заметила, что Гулбарг устремилась к двери, и торопливо преградила ей дорогу.
– Ты куда? – боясь осенившей её догадки, спросила она.
– Как куда? – выпалила Ахтар. – На дахму. Спасать Озара.
Не сходя с места, Гулбарг сказала с мольбой в голосе:
– Подруга, заклинаю тебя. Откажись от этой затеи. На дахме опасно, собаки-людоеды разорвут тебя вмиг. Они уже, наверное, успели обглодать кости Озара.
Ахтар, обойдя Гулбарг, сказала решительно:
– Нет, я пойду на дахму. Без Озара я и дня не проживу и сойду в могилу.
– Тогда хоть лампу возьми, – крикнула ей вдогонку Гулбарг, – ведь уже стемнело.
Ахтар обратно забежала в комнату, из глубокой ниши выхватила лампу с двумя кремнёвыми камушками и кинулась на улицу.
Она знала приблизительно, где находится возвышение, на котором сооружена «башня молчания». Знала, потому что не раз видела, как туда несут тела покойников. Знала, что там, в глубоком колодце, собраны и кости её отца, умершего два года назад.
Ахтар бежала, что было мочи, потому как знала, что дорога каждая минута. Ей во что бы то ни стало надо было успеть и защитить Озара, развязать ему руки и ноги, спасти от неминуемой смерти, на которую его обрекли безжалостные соплеменники. Вот она достигла холма, по которому вилась узкая каменистая тропа. Глубоко вдохнув воздух, девушка побежала дальше. Чтобы было легче, она скинула обувь. Дорожка была устлана острыми камнями, и, ступая на них, Ахтар чувствовала нестерпимую боль, но, не обращая внимания, устремлялась наверх, к башне. Один раз она, споткнувшись в темноте, сильно ушибла колено. Но, стиснув зубы, она поднялась, радуясь, что лампа не разбилась. Наконец она дошла до узких ворот дахмы и, переборов страх, вошла. Осмотревшись, она в дальнем углу заметила сбившихся в кучу с десяток желтовато-песочного цвета, острозубых и длинношерстных собак. Они, тихо, но злобно рычащие, в темноте были похожи на чудовищ. В другом углу лежал связанный человек, делающий попытки подняться или присесть. Боязливо оглядываясь на собак, Ахтар пошла в сторону лежачего. Это был Озар. Собаки-трупоеды уже давно набросились бы на него, оставив назавтра жалкие остатки для стервятников и грифов, не гнушающихся никакой падалью. Но их насторожило то, что человек шевелится и даже напряжённо пыхтит. И потом собаки не чуяли привычного трупного запаха, что настораживало их, несмотря на голод. Сквозь злобные звуки, издаваемые одичавшими псами, Озар услышал приближение чьих-то шагов. «Кто это может быть? – мелькнуло у него в голове. – Неужто Хабир Бельмастый пришел добить меня. Жаль, что я связан, а рядом нет Пурдила и Мехрона, а то мы бы вмиг свернули ему шею». Но когда шаги приблизились, он в темноте узнал Ахтар и что-то замычал. Когда Ахтар первым делом вытащила кляп из его рта, Озар, вдохнув полной грудью, с удивлением сказал: «Ахтар, милая, что ты здесь делаешь? Собаки в любую минуту могут напасть на тебя. Оставь меня, беги из опасного места».
Ахтар присела рядом с Озаром и положила руку на его горячий лоб.
– Никуда я без тебя не уйду, – сказала она. – Я пришла, чтобы вызволить тебя. Подожди…
Она взяла камень с земли и с силой швырнула в урчащих собак. Те отбежали, но затем остановились и вновь стали смотреть в сторону людей, один из которых продолжал лежать неподвижно. Тем временем Ахтар достала из подкладок одежды два взятых по настоянию Гулбарг кремневых камешка и стала старательно высекать огонь. Увидев свет в загоревшейся лампе, собаки, видимо, поняв, что им на этот раз не поживиться, разбежались, всё ещё поминутно клацая зубами. На собак, какими бы они ни были, тоже нападает страх, как и на людей. Когда собаки скрылись с глаз, Ахтар принялась за дело. Надо было развязать руки и ноги Озару. Но тугие узлы на верёвках не поддавались. Один раз она даже вцепилась своими крепкими зубами, но всё тщетно. Тогда Озар посоветовал воспользоваться фитилём горевшей лампы. Ахтар так и сделала. На руках у Озара появились ожоги, было невыносимо больно, но юноша терпел, потому что понимал, что это единственный путь к освобождению. Через некоторое время ему удалось сбросить путы с рук. С помощью Ахтар он быстро развязал верёвки и на ногах. И вот она свобода. Озар встал с места, притянул к себе Ахтар и прижался лицом к её лицу. На глазах у обоих выступили слёзы, но это были слёзы радости, несмотря на пережитый ужас.
– Надо уходить отсюда и как можно скорее, – сказала Ахтар.
– Да, дорогая, ты права. А я не думал, что ты у меня такая отважная, – с нежностью в голосе проговорил Озар. – Надо же на «башню молчания» забралась, чтобы вырвать меня из костлявых рук смерти.
– Ради тебя я готова на любую жертву, Озар. Даю руку на отсечение.
– И я, Ахтар, любимая моя, – ответил Озар, взяв её за руки и прижав к губам.
По узкой тропинке они быстро спустились вниз с холма, где Ахтар нашла свои кауши20. Она надела их и только теперь почувствовала, что сильно набила себе мозоли. Но разве это что-нибудь значит, когда милый спасён и они вместе, о чём так мечтали.
Неожиданно неподалёку в кусты прошмыгнула с оскаленной пастью одна из тех собак, которые сидели на дахме.
– Ничего, тебя ждёт та же участь, на которую меня хотели обречь мои сородичи.
Ахтар понимала, что он имеет в виду. Над телом мёртвой собаки зороастрийцы совершали такой же похоронный обряд, как и над телом человека, труп собаки также выставляли на дахме. Ахтар удивилась, что даже в таком положении, когда ещё совсем недавно его жизнь висела на волоске, Озар может шутить. Пробираясь по тёмным безлюдным улицам, они через час добрались до того места на берегу Зояндеруда - полноводной и быстротечной, как жизнь, реки и уселись, прижавшись друг к другу.
– Озар, – положив голову на плечо своего возлюбленного, спросила Ахтар, – это правда, что ты перешёл в ислам?
– Да, – ответил он спокойно, глядя как одна волна, догоняя другую, поглощает её. – Я знал, что ты задашь мне этот вопрос и готовился к этому разговору. Да, я принял ислам, стал правоверным мусульманином и взял себе имя – Оллохшукур21. Ислам - это родник, чище которого нет. И перед тобой душа моя чиста, как истина безгрешна и не замутнена.
Выдержав небольшую паузу, Ахтар, не поднимая головы с плеча юноши, спросила вновь:
– Озар, мой дорогой, зачем ты это сделал? Ведь за это ты чуть не поплатился жизнью, и кто знает, что нас ждёт впереди.
Озар обеими руками взял лицо Ахтар и пристально посмотрел ей в глаза.
– Слушай меня внимательно, Ахтар, – сказал он. – После того, как я увидел и услышал речи пророка Мухаммеда, у меня возникло ощущение долгого эха, медленно расходящихся кругов по глади сознания. Послание, которое принёс последний пророк на Земле, - это лучезарное светило, разрушающее тьму. У меня как будто пелена упала с глаз. Там, в Хиджазе, я познал другую, неведомую доселе сторону мира, открытую пророком при озарении. Словно вылетела стрела к свету из тьмы. Я понял, что до этого плыл на челноке без паруса и вёсел. Но теперь, слава Аллаху, я встал на единственно правильный путь и никогда с него не сверну.
После этих слов наступила тишина, был только слышен всплеск волн на берегу. Затем Ахтар заговорила вновь, понимая, что для Озара очень важно, что она скажет сейчас.
– Озар, – изрекла она, – ты поступил так, как велели тебе твой разум и сердце. Наверное, это наитие свыше. И за это тебя никто не вправе осуждать. У каждого человека есть право выбора. Быть может, ты голубь Ноева ковчега, как знать…
Озар притянул её к себе и, не скрывая своей радости, словно он освободился из плена тревоги, произнёс с чувством благодарности:
– Дорогая, я знал, что ты меня поймёшь, не отвергнешь.
Ахтар улыбнулась и с укоризной ответила:
– Отвергнуть тебя?! Как ты мог подумать такое? Ты привнёс весну в мою жизнь, окрылил мою душу, превратил её в песню.
– Человек с тем, кого он полюбил. Это сказал пророк Мухаммед.
– Озар, слушай, что я тебе скажу, – продолжила Ахтар. – Даже если теперь мы люди разных исповеданий, я свяжу свою жизнь с тобой, хотя нас, как ты понимаешь, ждут испытания. Если мы будем вместе, мы выстоим. Самое главное, что должны уяснить все люди, это то, что Бог един. А у нас с тобой есть ещё и своя религия - это любовь, которая тоже священна. Ведь любовь - тоже Божий дар. И мы должны её сберечь.
Озар с улыбкой посмотрел на свою любимую и сказал:
– Пусть через трения несчастий и испытаний осенит нас свет вечной любви и счастья.
Потом они сидели молча, каждый думал о своём, не отрывая рук друг от друга. Время шло, но влюблённая пара не замечала этого.
– Озар, смотри над Зардкухом22 встаёт заря, – сказала вдруг Ахтар. – Какая красота, правда? А теперь пойдём, пора.
Озар, он же Оллохшукур вскинул глаза и увидел, как над вершиной медленно восходит оранжево-красный диск солнца.
Они поднялись и, держась за руки, пошли навстречу заре и своей судьбе.
Январь 2019 года

1 Чинват – в иранской мифологии мост через водную преграду, разделяющую царство живых и мёртвых.
2  Зояндеруд – река, протекающая через Исфахан.
3 Шимну – в иранской мифологии дьявол, исчадие ада.
4 Седры и кошти – главные нательные символы зороастрийцев.
5 Ахтар – слово означает «звезда».
6 Сарве-е-Абаркух – зороастрийский кипарис, которому 5500 лет.
7 Мобеды – верховные священнослужители, жрецы.
8 Абу Абдуллах аль-Фариси (578-657) – один из наиболее известных сподвижников пророка Мухаммеда, первый перс, принявший ислам.
9 Суккат – вид благовония, духи на масляной основе.
10 Бурак – крылатый конь, упоминаемый в Коране.
11 Хаоми – в иранской мифологии обожествлённый галлюциногенный напиток.
12 Минбар – трибуна.
13 Шахада – чтобы стать мусульманином, достаточно с верой в сердце вслух произнести формулы шахады: «Свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха, и Мухаммед – посланник Аллаха».
14 Паймон – клятва.
15 Друджвант – зороастрийцы верили, что люди делятся на две категории: ашаванов – праведников, несущих миру добро, и друджвантов – лживых, несущих миру зло.
16 Дом лжи – ад, преисподняя.
17 Дастуры – верховные священнослужители, жрецы.
18 Дахма – «башня молчания» – погребальное сооружение в зороастрийском религиозном обряде.
19 Добрые мысли, слова и деяния – триада, составляющая основу нравственности зороастрийцев.
20 Кауши – обувь.
21Оллохшукур – Благодарение Аллаху.
22 Зардкух – самая высокая вершина, расположенная вблизи города Исфахан, возвышающаяся над горной цепью Загрос.