Зоопарк

               
               
Позвонивший из Министерства стал выговаривать мне по поводу нашей плохой работы на одном из объектов монтажа. Странный звонок. Я – не тот уровень. Звонивший, к тому же, полный профан, а туда же. Звоню начальнику своей конторы:               
 -  Что стряслось, Владимир Борисович?! Недавно в Чкаловске был мой прораб Иванчук, я докладывал вам. Чего там вдруг всполошились?!
  -  Не удивляйся! Это - стиль главного конструктора базы, конечно по подсказке его ретивых работничков. Дело к осени - вот и зашебуршились. Сам знаешь, какой у него вес?!
  -  Догадываюсь. Лауреат всех премий, герой соцтруда, строит суда на подводных крыльях. Любимец Хрущёва!
  -  То-то же. Жалоба сразу в строительный отдел ЦК. Ещё и телеграмму жди.
  -  Чего они хотят?!
  -  Запугать! Ты в Чкаловске был хоть раз?!
  -  Нет! Вы же знаете, что я здесь безвылазно сижу. Мне и на день трудно отлучиться на другие объекты. Но мои прорабы на своих объектах, по-моему, работают нормально.
  -  Знаю, знаю! Теперь поедешь! Посмотришь заодно базу лауреата! Суда на подводных крыльях. Если повезёт! Туда, кажется от тебя, прямого сообщения нет. Как будешь добираться?!
  -  На нашем раздолбанном ЗИЛ-164, если, конечно, доеду. Сколько уж прошу вас дать мне новую машину! Могу на автокране, - тут я показался себе очень остроумным. Начальник не оценил моего остроумия. Если б он знал, что при нехватке времени, я иногда действительно ездил обедать на автокране. Угроза сверху сделала его серьёзным и предупредительным, чего за ним обычно не водилось:
 -  Да, не забудь взять с собой допуск. База закрытая! Вернёшься – позвони! Я должен буду отчитаться в Главке.
Выехали на рассвете. Дорога, как все – российская. На ухабах до потолка в кабине подбрасывает. Не раз головой шарахался. Только задремлешь, а тут – подброс! А собирался отдохнуть в дороге! Фиг тебе, а не отдых!
  -   Вы подремлите, а я скорость сброшу, - предложил шофёр Толик.
  -  Нельзя. Опоздаем на совещание.
          От усталости, от постоянного недосыпу, я всё же умудрялся дремать даже на российских ухабах. Во сне мне почему-то снились, не люди, не события, а буквы. Заглавные буквы.  Буквы появлялись поодиночке – одна за другой и складывались в слово – ЧКАЛОВСК. Я тут же просыпался, потом опять дремал, а эти нахальные буквы пялились мне в глаза, будто хотели их проткнуть. Избавиться от них не удавалось, и я прекратил наслаждаться дремотой. А она, невзирая на тряску, была замечательным отдыхом. Окончательно отказавшись от такого удовольствия, я посмотрел на часы:
  -  Толик, придави на газ, не то опоздаем?!
  -  Подождут! Вы для них нужнее, чем они для вас.
Толик, в сущности, был прав, но не знал о грозе, надвигающейся на меня из Москвы, потому и мог беззаботно рассуждать. По мере приближения к Чкаловску усилились ожидания чего-то тревожного! Я еду в город, где никогда ещё не был, хотя обязан был там бывать по работе. Зачем мне напоминание о нём во сне, в виде его названия?!  И зловещих, тыкающих в глаза букв?! Дорога пыталась вытряхнуть из меня наружу не только все внутренности, но и нечто, спрятанное более глубоко. Кроме головной боли, от российских дорог ничего не дождёшься. Разумеется, речь идёт о дорогах в глубинке, хотя магистральные шоссе тоже не высший класс. Неожиданно возникшее волнение я отнёс к ждущим меня неприятностям на производственной базе Ленинского лауреата. Впрочем, я старался обо всём забыть, но вдруг понял, что ожидания и расплывчатые ощущения, помимо моей воли, застряли в голове.   
Прежде, чем пойти на совещание, я успел заглянуть на объект монтажа, который мы реконструировали. В действительности – живопырка! Пробежал, перекинулся парой фраз с бригадиром и рабочими. С моим опытом и знаниями мне и десяти минут хватило, чтобы понять состояние дел. Все непонятные ощущения и волнения, охватившие меня накануне приезда в Чкаловск, исчезли. Пошла работа. Работа всегда меня успокаивала. 
Комната для совещаний невелика, продолговата – типичная казёнка, как раз по статусу то ли заместителя заместителя по строительству, то ли самого заместителя. Хорошо отделана деревянными панелями, что в, то время было редкостью для начальников невысокого уровня: - Каждый хочет выпендриться!   
Все уставились на меня, как на нечто необычное. Возможно, удивление было связано с секретностью, хотя у меня была форма допуска даже к секретным документам. А может возраст или национальность?! Ведь база-то особо секретная, а тут допустили такого молодого, ещё и еврея!
Совещание вёл начальник возрастом старше меня лет на двадцать пять. Невелик ростом, толст и округл. Маленькие голубые глазки сверлили пространство и всех, кто в него попадал. Удивительно маленькие ушки. Почти безухий. Ему бы фамилию Безухий. Но уши всё же были. А до фамилий и имен дело ещё не дошло. Весь его облик никоим образом не способствовал моему настрою на позитивный лад: – опасен, с говнецом, - решил я. – Нужно собраться!
           Безухий начальник приступил к составлению протокола совещания. Все та-кие совещания на языке строителей назывались «говорильнями». Проку от них никакого никогда не было. Естественно, в протокол писались фамилии, имена отчества и должности всех присутствующих. Первым начальник записал себя, как ведущего «говорильню». Вторым положено было записать того, кого пригласили. Я назвал фамилию. 
            Такой фамилии, присутствующие ещё не слыхали, а потому прежде, чем записать, коверкали её нещадно. Когда дело дошло до имени и отчества все впали в полный ступор. Еще не справились с фамилией, проглотили имя, а тут такое отчество. Откуда было им знать, что моему отцу, родители дали по еврейской традиции два имени и оба непривычные русскому уху, слившиеся в одно и ставшие моим отчеством. То, как они изощрялись – умышленно или неумышленно, коверкая мои ФИО, разозлило и подзадорило меня. Я тут же мысленно дал себе слово, если представиться возможность, ответить. Когда мне надоело их кривляние, я неожиданно для присутствующих выхватил из рук пишущего начальника протокол. Все притихли, не угадав мои намерения. Я спокойно все, что нужно записал, подумав о предсказанных во сне дорожной дрёмы неприятностях. Однако, ситуация, похоже, успокаивалась. Но упоминание в моём отчестве имени отца, опять всколыхнули в моей голове какие-то неясные ощущения. Возвратилось и усилилось волнение, причину которого я не понимал.
Стали записывать остальных. Всё они были начальниками различных подразделений базы и конструкторского бюро.
            Начальник такого-то цеха - Баранов.
            Начальник чего-то другого -  Козлов
            Заместитель какого-то подразделения - Лисицын.
Я насторожился и почувствовал какое-то непредсказуемое удовлетворение. Дальше пошли и другие фамилии. Тут я, неожиданно для себя самого, выстрелил короткой пулемётной очередью:
  -  Ну и в зоопарк я попал!..
Безухий онемел, округлился ещё больше, его раздуло от негодования. Лицо пошло багровыми пятнами. Даже уши, как мне показалось, возникли и залопушились.К моему удивлению, он завизжал не своим голосом:
  -  Немедленно, отдайте сюда пропуск. И вон отсюда!
С напускным хладнокровием я возразил:
  -  Без отмеченного пропуска меня не выпустят за проходную, - издевательски добавил: - буду ночевать в вашем кабинете!
  -  Я отмечу его, и убирайтесь отсюда! Мы не потерпим оскорблений в свой адрес! Потребуем изгнать вас партии.
Быстро собрав бумаги, едва сдерживаясь, перед уходом я заявил:
  -  И ноги моей здесь больше не будет! 
Вслед он прокричал, видимо, находясь в каком-то ступоре:
  -  Из партии выгоним!
Почему-то его выкрик меня не тронул.  А “исключение из партии” не впервые рассмешило, но я не подал виду, что не состою. Сколько уж раз мне угрожали исключением на подобных совещаниях! К моему удовольствию... Я целиком погрузился в свои неясные ощущения, несмотря на наплевательское безразличие к возникшей ситуации. Единственно, что мне грозило – отзыв в Москву, за что я бы долго и с водкой благодарил безухого. Неожиданная и неприятная ситуация, всё же вызвала стресс. Я не боялся последствий, так как был профессионалом в своём деле. Выгонят с работы – наплевать! Я найду себя в другом месте. Конечно я сожалел о случившемся, но что-то иное беспокоило. Возможно, острота ситуации заставила память сделать неожиданный кувырок, которая вдруг перевернувшись, выбросила на поверхность свои нижние, глубоко осевшие слои. А верхние - вчерашние, вместе с сегодняшними ушли на дно. Туда же опустились и сиюминутные неприятности.
          Возникли, никогда не всплывавшие, до сих пор, детские воспоминания, - реальные и подробные. Такие подробные, будто передо мной стояло некое зеркало, в котором стоял я – маленький мальчик. Сколько же мне тогда было лет?! С учётом дороги на эвакуацию, скорее всего, мы прибыли в Чкаловск в октябре. Тогда мне было почти пять лет. Это - почти точно. Я вспомнил всё неожиданно и ярко. Почему же не раньше, а именно теперь в острой ситуации. Но ведь благодаря именно ей я оказался в Чкаловске. Пойди, разберись! Не зря этот город своим названием в виде заглавных букв лез мне в глаза, когда я пытался дремать в ка-бине.
          Мальчиком я уже здесь был. Вспомнить, оказалось делом почти невозможным и случайным. Забыть на какое-то время - проще. Но не навсегда! Разве можно забыть войну?! Несмотря на малые мои годы в те времена, я вдруг стал вспоминать подробности той поры, навсегда связавшие нашу жизнь с войной. Будто кто-то иной, а не я стал выуживать из своей памяти подробности с ужасающей точностью.
 Да, да – именно в Чкаловск был частично эвакуирован судостроительный завод, на котором работал отец. Как я теперь понимаю, такой огромный завод, просто некуда было эвакуировать целиком, чтобы развернуть там производство. Его раздербанили насколько успели, и по частям отправили в Чкаловск, в Астрахань, на Урал. Возможно ещё куда-то. Немец наступал стремительно. Отца временно не взяли на фронт, обязав принять участие в эвакуации завода. На фронт он ушёл отсюда - из Чкаловска, через месяц после прибытия всех эшелонов. Этот месяц был дополнительным подарком к жизни отца.
Чётко и подробно я вспомнил открытую железнодорожную платформу, на которой посреди станков и другого оборудования располагались мы с мамой. Эшелон, в котором мы эвакуировались, подвергался пулемётным обстрелам, но, слава богу, нас не бомбили. Нам везло. Я вспомнил, как после пулемётных обстрелов, сопровождавшихся криками раненных, какой-то мужчина сказал: - «отбомбились где-то, вот и нет у них бомб для нас. - Зато пулемётных очередей хватает»
Вспомнившаяся речь мужчины стала для меня потрясением. Как я это мог вспомнить?! Как же должен был застрять в памяти мальчишки ужас пикирующих самолётов, пулеметные очереди и крики раненых. Всплывшая из небытия речь мужчины способствовала воссозданию картины, жуткой картины первых месяцев войны.
          Я не мог вспомнить, каким явился тогда мне – мальчику, городок Чкаловск. Он и теперь неприметен и сер. А уж тогда – тем более. Может потому и не задержался в детской памяти. Однако он приютил нас. Сейчас я полюбил его, несмотря ни на что! Здесь мама работала. Войну она никогда не вспоминала. О жизни в этом городе не рассказывала. Да и жили мы тут не долго. …Я сел в машину:
  -  Толик, ищи военкомат?!               
  Толик удивлённо посмотрел на меня:
  -  Как?
  -  Спрашивай у прохожих. Кто-то, да подскажет.
Девушка в ситцевом платьице с короткими рукавчиками фонариками, дружелюбно и точно объяснила Толику маршрут.
Я вошёл в военкомат. Дежуривший на входе молоденький лейтенант с трудом понял мои взволнованные объяснения, но посоветовал зайти к военному коменданту.
 Я прошёл по тёмному коридору до двери с соответствующей надписью. Комендант в чине майора был ненамного старше меня. Он внимательно выслушал. Проверил документы. Заинтересовался допуском. Но больше, чем допуск, его заинтересовала причина моего пребывания в Чкаловске?! Объяснений хватило. Тут комендант сразу ответил на основной вопрос:
  - Парень, я тебе не помощник в этом деле. Весь военный архив тех времён в Подольске. Ты, вижу по документам, из Москвы, а Подольск рядом.
  - Но отец отсюда ушёл на фронт, и похоронка пришла сюда. Неужели ничего не осталось?!
  - Нет, парень! Ищи в Подольске. А насчёт кирпичного дома, в котором вы проживали, из окон которого была видна большая площадь, где, как ты выразился, муштровали солдат, перед отправкой на фронт, ничего сказать не могу. Я историю Чкаловска не знаю, так как служу здесь только второй год. Желаю удачи! Может местные старожилы подскажут? Слушай парень, ты не привираешь, что солдаты обучались деревянными винтовками. Может, ты плохо помнишь?!
  -  Нет, правда. Хорошо помню, как держал эту винтовку в руках.
  -  Кто ж тебе её дал? - с полным недоверием к сказанному, спросил комендант.
  -  Никто не давал. Мы с другим мальчиком сидели на лавочке с краю площади. Нам было любопытно. Двое бойцов пришли к нашей лавочке покурить. Винтовки поставили рядом. Я с опаской погладил винтовку рукой. Какой мальчишка равно-душно относится к оружию?! Правильно понимаете, товарищ майор – никакой. Когда я погладил винтовку, владелец её, смеясь, сказал: - «не боись, малец, она деревянная. – Можешь взять её в руки – она не тяжёлая».
  -  И ты взял?!
  -  Конечно. Деревяшка, выструганная под винтовку. Не тяжелее деревянной палки!
  -  Верить не хочется! – грустно сказал комендант.
  -  Что ж тут не верить, если на передовой бойцам иногда доставалась одна винтовка на троих. Мой покойный тесть рассказывал, что перед первым же боем, взводный так ответил ему на просьбу дать винтовку: - «убьют соседа – возьмёшь его винтовку». А тестю я доверял на все сто.
  -  Жуть какая-то. Но ты парень не очень-то болтай! Понял?!
После смерти вождя прошло более двадцати пяти лет. А страх никуда не делся!   
Я вышел из военкомата с твёрдым намерением найти тот дом и ту площадь. Что касается Подольска, то самые скудные сведения оттуда я уже получил. Они, думаю, и сами ничего больше не знали.
Мой раздолбанный ЗИЛ болтался по городу, гремя всеми своими неисправностями.
Я выскакивал из кабины, и приставал к прохожим с неизменным вопросом:
  -  Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где здесь во время войны была площадь, где обучали новобранцев?!
Все пожимали плечами. Толик взмолился:
  -  Не пора ли нам домой?!
Я не замечал просьб шофёра. Наконец-то очень пожилая женщина вспомнила:
  - Помню, сынок, помню! Только уж нету её. Обстроили! Большая была, да обстроили всю. 
  -  Мать, а там, на краю был дом из красного кирпича, он есть?!
  -  Знаю, о чём ты?! Тож нету – снесли! Мешал он там чего-то.
Узнав, где эти площадь и дом находились, я спросил Толика:
  -  Заедем?!
  -  Не стоит! Там и смотреть теперича не на что!
  -  Действительно! Поехали домой.
В пути я мучился вопросами, касающимися не только человеческой памяти, но и человеческого сознания и психологии. Я понял, что и в пять лет маленький человечек откладывает в своей памяти важные события. Только эти пласты памяти глубоко закрыты более поздними. Оттого до поры я ничего не вспоминал. А тут, на этом самом месте, где все и происходило, пласт памяти мальчика оказался выше всех других напластований... Место, где всё и происходило, оказалось катализатором для работы памяти.

                * * *
   
…Почтальон пришёл, когда мама была на работе. Принёс письмо. Спросил:
  - Малыш, ты умеешь читать?!
 Читать я ещё не умел.
  -  Вот и хорошо. Мать сама прочтёт.
Вечером мама вскрыла письмо, не дочитав, завалилась на бок и упала с закрытыми глазами на пол. Я растерялся и заплакал. У меня хватило сообразительности поднести маме стакан воды, но она уже пришла в себя, выпила воду и разрыдалась:
  -  Сынок - папа погиб. Это - похоронка, - она указала на письмо. Помоги мне встать?! Кажется, ноги отнялись.
С трудом я помог маме добраться до кровати. Она повернулась лицом к стене. Её тело содрогалось от рыданий. Я тоже плакал. …
Я поразился тому, с какой отчётливостью я вспомнил происходившее почти двадцать пять лет назад.
Длинная дорога превратилась в дорогу мемуаров.
Каждый ухаб, на котором машину подбрасывало и качало, выбрасывал всё новые слои памяти. На всю жизнь запомнилась именно, эта дорога. Сколько других было в моей жизни?  И не сосчитать, по скольким дорогам мотался я по командировкам, да и просто. Но эта… Мне казалось, что дороге не будет конца, и я полностью вернусь в своё военное детство... Мне туда вовсе не хотелось.
          После получения похоронки пришло письмо от отца. Мама, рыдая, читала его вслух. Треугольничек шёл слишком долго. Смерть отца опередила письмо по-чти на месяц. Я вспомнил, как мама, уняв рыдания, сказала мне:
  -  Сынок! Это письмо отец отправил, до того, как погиб. Нам надеется не на что. Он велит нам ехать в Астрахань к его старшему брату, который по возрасту не может служить, но работает там на заводе. Мы поедем?! Она спросила меня так, будто я что-то решал. Я не мог вспомнить, что я сказал маме, но мы поехали. Это было в январе или феврале 1942 года. Была зима с ветрами и морозами. Теперь я и понял, откуда взялись эти буквы, сложившиеся в название городка. С фасада небольшого здания вокзала – ЧКАЛОВСК. 
           Поезд стоял всего три минуты. У нас был чемодан и узел, связанный из белой простыни. Был и билет. Проводник не желал впускать нас в вагон. Он орал и ругался матом:
  -  Нету местов! Нету! Ну и что, что билет?!
Провожавший нас сосед, пожилой мужчина, закидывал на площадку вагона чемодан, а проводник скидывал его. Тогда сосед взял меня на руки и поставил на площадку. Проводник продолжал материться и кричать, что у него нет мест. Мама вытащила из кармана полушубка бутылку довоенной поллитровки и сунула проводнику. Мы оказались на площадке, когда поезд уже тронулся, а сосед махал нам рукой и что-то кричал…

                * * *               
               Мы с Толиком приехали в гостиницу и дорожные мемуары закончились. Вернулась реальная жизнь. Женщина администратор мне тут же сообщила:   
  -  Из Москвы идут беспрерывные звонки. … Ещё вот - телеграммы.
В них меня обвиняли в национализме, пьянстве и прогулах. Грозили выгнать с волчьим билетом. Я решил, - единственным правильным поведением будет моё молчание. Позвонил в Москву. Начальник управления, вопреки моим ожиданиям, был спокоен:
  - Телеграммы читал?! Все они с копиями в мой адрес.
  - Читал, разумеется. Завтра отобью подробную телеграмму о состоянии дел. А я и не знал, что являюсь пьяницей, прогульщиком и националистом!
  -  Весь этот переполох - типичная превентивная попытка местных «деятелей» свалить всю вину на других. Дела то у них неважные. Работнички боятся своего Лауреата, а потому затрепыхались. На мою фразу по поводу «пьяницы и прогульщика, и националиста», он не отреагировал.
  -  Зачем же Лауреат подписывает такие липовые телеграммы?! Это же ложь и непорядочность!
  -  Таковы правила игры! Вали всё на других, но с опережением! 
  - Прошу отозвать меня из этой командировки. Я уже два месяца в Москве не был. Жена недовольна – грозит разводом.
  - Закончишь все работы, сдашь станцию и уедешь! А с женой твоей я по телефону переговорю! К концу месяца приедешь в Москву на три дня с отчётной документацией. Я скажу ей об этом. Идёт?!
Кончился разговор, но лента воспоминаний о Чкаловске продолжала выскакивать из памяти, как из телетайпа.
В этом самом Чкаловске, зимой 1941-го или в самом начале 1942 года моей маме было всего лишь двадцать девять лет, а мне пять лет, два или три месяца. На момент гибели отцу было тридцать три года. Мы с ним стали почти ровесниками. Я – на год младше. 
         
                Цфат.  2010г.