Прачки. Глава 8

Отрывок из романа (на конкурс)

Этот роман я посвящаю великим женщинам прошедшим всю войну, работая прачками. Они следовали за своими дивизиями и самоотверженно трудились до кровавых мозолей на руках, у них трескалась кожа до локтей от едкого мыла, щелока, дуста и каустической соды, пальцы не гнулись от артрита, ногти стирались до самого мяса. Тонны белья, тяжелых шинелей, телогреек и ватных штанов, бинтов и простыней для госпиталей прошли через их искалеченные непосильным трудом руки. Вечная им слава!
Огромную благодарность я выражаю Веневцевой Нине Викторовне за консультации и помощь в написании романа. Её мама, Кузичкина Евдокия Александровна (Тряпельникова), прошла всю войну, работая прачкой, и в составе своего отряда дошла до Берлина. Была награждена  медалью за взятие Кенигсберга. Тяжелый труд сказался на ее здоровье, к сожалению, она умерла в 53 года.
Благодарю Гринцевича Роберта за поддержку и помощь, его мама Мария Ивановна Басулис(Гринцевич), во время войны тоже один год работала прачкой, а потом почти до конца воны была медсестрой. Награждена медалями "За отвагу", "За победу над Германией", была представлена командованием к ордену Красной Звезды, но, награда где-то затерялась. После войны награждали орденом "Отечественной войны" и  юбилейными медалями.
Светлая им память!

От громкого крика: «Подъем!», Полина мгновенно открыла глаза. «Неужели так быстро прошла ночь? Я же как будто только что глаза закрыла», – удивленно подумала она.
Рядом, свернувшись  в клубочек, спала Рита. После повторной команды, девочка испуганно вскочила с места и тут же присела, схватившись за голову.
– Рита, что с тобой?
– Не обращай внимания, Поля. У меня часто так бывает, голова сильно кружится, потом проходит. От голода всё. Папка присылал деньги несколько раз, но они быстро кончались.
– Я, думаю, теперь голодать не будешь. Я вчера слышала, что кормят здесь хорошо, и суп дают и кашу, и хлеб дают, – комок в горле мешал говорить, слезы непроизвольно накатились на глаза. Полина гладила девочку по голове и с горечью думала: «Бедный ребенок».
– Ну что, бабоньки, щи да каша – пища наша! Как наедимся сейчас кулеша и за работу, – немного отдохнувшая за короткую ночь, как всегда бодрым голосом заговорила Валя Космыгина.
Полина с интересом посмотрела на девушку. Она была среднего роста, с немного простоватым, но очень приятным лицом. Валя ловко раскрутила с волос тряпочки, тряхнула головой и слегка прошлась расческой. Локоны расправились, она собрала их сзади в небольшой пучок и заколола шпильками.
– Эх, жалко на такую красоту шапку надевать, да деваться некуда.
Девушка надела ушанку на голову и выправила челку с завитками наружу.
 – Тебя как зовут, милая? – обратилась она к Рите.
– Рита Зорькина.
– Рита, тебе особое задание, воду будешь подносить девочкам. Больно уж ты маленькая для стирки, подрасти малость. 
– Хорошо.
Прачки вышли на улицу с котелками и ложками. Приятный запах кулеша уже струился в морозном воздухе. Женщины по очереди подходили за горячей порцией еды и уходили к своим рабочим местам.
– Скоро машины придут с бельем, живее завтракаем, дел еще полно, – поторапливала Космыгина.
– И так уже живьем глотаем. Что ты, Валька, вечно торопишь? Экая ты неугомонная, дай хоть раз спокойно поесть, придут машины, и мы не подкачаем, знаешь ведь.
Понемногу начинало светать. Женщины после завтрака, переговариваясь, привычно занимались своим тяжелым трудом. Они перетаскивали огромные мешки с готовым бельем к выходу из землянки. Мороз слегка покусывал щеки и подгонял не хуже Вали. Когда вынесли последний мешок, подъехала первая машина.
Из нее вышел шофер, мужчина уже не молодого возраста.
– Здравствуйте, красавицы! Принимайте груз.
– Дядя Коля, здравствуй! С благополучным прибытием вас. Вы пока отдохните и поешьте, а за нами дело не станет.
Через несколько минут они уже разгружали окровавленное обмундирование солдат. Солнце уже совсем взошло и ярко светило, освещая это страшное зрелище.
Вновь прибывшие девушки сначала застыли в оцепенении, они с ужасом смотрели на все это, но надо было работать.
Прачки, молча, выгружали из машины грязные залитые кровью гимнастерки, штаны, кальсоны, ватники, некогда белые маскировочные халаты, а теперь грязно-красные, исподнее белье целое или с оторванными подолами или рукавами. И среди всего этого хаоса и ужаса временами попадались вещи с пристывшими кусками человеческого мяса, которое приходилось счищать скребком. Вдруг, одна из новеньких девушек, потеряла сознание, ее отнесли в землянку прийти в себя.
– Вот так, мои дорогие, такой у нас с вами фронт, – сказала женщина с седыми волосами, которая вчера говорила о своем погибшем сыне. – Разгружаем – глотаем слезы, а стираем тоже слезами умываемся, – голос ее был тихий и скорбный, но так проникал в душу, переворачивая там все, что огромный ком застревал в горле и не давал свободно дышать. – А вы поплачьте, не сдерживайтесь, иначе в первый раз  увидев такое, сердце может не выдержать.
– Это Надежда Михайловна, – зашептала Фируза Полине, – у нее в самом начале войны муж погиб, а потом и сын единственный. Одна на белом свете осталась. Она редко говорит, все больше молчит. Горе-то какое!
Полина промолчала. Ей не хотелось пока рассказывать свою историю девушке, которую еще не знала, но которая почему-то ей нравилась.
– Сейчас вода нагреется, и начнем стирать, а сначала надо замачивать белье вон в тех чанах. Столько крови, столько крови! Я когда была моложе, очень боялась крови, палец порежу и уже чуть в обморок не падаю. Плакала всегда. Ох, и плакса была маленькая, – весело рассмеялась девушка. – Я ведь тоже в первый же день в обморок брякнулась. А теперь ничего, держусь. К этому невозможно привыкнуть, но взять себя в руки можно и нужно. Ты откуда сама-то?
– Из Москвы.
– А я из Казани. Меня перед войной хотели насильно замуж выдать. У нас особенно не спрашивают, найдут жениха и выдадут. Старшая сестра рассказала мне про жениха, так я неделю ревела, умоляла маму не отдавать меня замуж за него. Я его один раз в деревне у бабушки видела: рыжий такой и толстый. Он ведь старше меня на двадцать лет, а мне хоть и двадцать только исполнилось, а считалась уже старой невестой. Родители хоть за кого готовы были отдать, лишь бы взяли. А тут война грянула, решили быстрей меня выдать за него, сделать никях и все. А свадьбу, мол, после войны сыграем.
– А что такое никях?
– Ну, это мулла молитвы читает, после этого можно сразу жить, как муж и жена.
– Ага, поняла. Это, как венчание у нас.
– Ну, да. С меня глаз не спускали, но я все-таки сбежала из дома к тетке своей, а она меня спрятала. Она коммунистка, против религии и всяких таких обрядов. Сама так и не вышла замуж, в нашем роду она, как проклятая была. А потом помогла мне в военкомате, так я сюда и попала. Теперь меня после войны, может, и совсем замуж не возьмут. Ну и пусть, но и с не любимым я не смогла бы жить. Я уж и так думала, руки на себя наложу.
За разговорами шла работа, замоченное белье вынимали из чанов и отжимали. Вода была бурой от крови.
– Девочки новенькие, слушайте сюда. Вот здесь мыло, на комплект белья двадцать пять граммов полагается, но этого мало. Кровь отстирать только мылом трудно. Вон в тех бачках каустическая сода и щелок от золы, – объявила всем Валя Космыгина. – Всем все понятно? Тогда за работу.
Женщины, молча, разбрелись по своим местам. Так было всегда, когда привозили новую партию белья, разговаривать не хотелось, душили слёзы, и еще долго перед глазами стояла эта кровавая гора вещей – свидетельство страшных боев, невосполнимых человеческих потерь.
Полина, ошеломленная таким ужасающим зрелищем, работала, как робот. Намыливала белье, если не отстирывалось, терла это место каустической содой, подливала горячую воду в корыто. Руки летали по стиральной доске: вверх-вниз, вверх-вниз. Со лба тек пот, она плечом, подняв руку, смахивала его и продолжала свой изнурительный труд. Через три часа такой работы в глазах замелькали черные мушки, спина затекла и начала ныть раненная нога. Ей казалось, что она больше не сможет выдержать, и позорно потеряет сознание.
«Господи, помоги мне! Только бы выдержать и не упасть в обморок».
И кода уже совсем не осталось сил, она услышала спасительные слова Вали Космыгиной:
– Шабаш, бабоньки! Перекур на обед.
Полевая кухня располагалась совсем рядом с ними и, когда женщины вышли из своих землянок, в нос ударил приятный морозный воздух и аромат от приготовленной еды.
Суп хоть и был жидким, но показался Полине с Ритой очень вкусным. Целый половник дымящейся похлебки, вызвал у Риты слезы. «Нам с бабкой и Валькой на троих столько не было», – подумала она, глотая и обжигаясь. Пшенная каша с говяжьей тушенкой ее совсем растрогала.
– Мы такое и на праздники-то не всегда видели, – сказала она Полине.
«Бедный ребенок», – снова с жалостью подумала про нее Полина.
Горячая еда прокатилась по горлу приятной волной. В землянке хоть и не было холодно, но ноги мерзли от постоянного стояния на земляном полу. Время, отведенное на обед, пролетело быстро, и снова надо было приниматься за работу.
Полина погрузилась в свои невеселые мысли и воспоминания. Женщины временами переговаривались между собой, все шло по отработанному руслу. Вдруг Полина обратила внимание, на то, как Фируза наливает в свои ботинки горячую воду .
– Ты, что делаешь, Фируза?
– Не могу больше терпеть, ноги совсем застыли, а так буду все время подливать горячую воду. Вечером валенки сухие обую, я всегда так делаю. Ты не замечала, что ли?
Полина помотала головой. Через некоторое время, она сама уже не выдержав, налила в свои ботинки по пол ковша очень горячей воды. Тепло разлилось по ногам и принесло небольшое облегчение, но ненадолго. Так и пришлось, потом весь оставшийся день подливать кипяток в обувь.
Казалось, этот нескончаемый день никогда не завершится. Мокрая спина начала мерзнуть, ноги давно уже ломило, и горячая вода почти не помогала.
«Как же я теперь высушу эти ботинки», – с ужасом думала она. Когда рабочий день закончился, она долго растирала руками свои стопы, пока они не начали гореть. Надела сухие носки и обула спасительные валенки. «Нет, я так больше делать не буду. Завтра как-нибудь отработаю в валенках, постараюсь не намочить, а ботинки надо просушить как-то».
Когда все угомонились и начали засыпать, Полина еще долго лежала, прижимая к себе Риту. Перед глазами стояла гора окровавленного солдатского белья. «Война проклятая! Сколько горя людям принесла… Темочка, сынок, где же ты родной…».