Двойка для дочки Вождя

Когда-то отец рассказывал мне, что в довоенные времена массовых исчезновений родных и близких, часто пропадавших где-то на маршруте «работа-дом», однажды вечером не вернулся с работы и его папа, которого семья с нетерпением ожидала к ужину. Это было не в его привычке - не предупреждать, когда он задерживался. В их общей квартире уже висел на стене в коридоре заветный телефонный аппарат - предмет неусыпного наблюдения жильцов, которые дружно подскакивали к нему при первом же звонке, соревнуясь, кто первым сорвёт с него трубку. Поэтому бабушка места себе не находила от страха: внезапные необъяснимые пропажи людей уже не были ни для кого секретом. Волновалась она не напрасно: муж не пришёл не только к ужину, но и ночевать.

Всю ночь семья просидела в коридоре у телефона в надежде на спасительный звонок, но его не последовало. На следующее утро бабушка начала обзванивать всех дедушкиных коллег из школы, где он в то время был завучем, а также и преподавал историю. Но никто ничего необычного накануне не заметил: дед, как всегда после работы, запер свой кабинет и отправился домой.

Идти в школу не имело смысла, потому что было воскресенье. В милицию бабушка обратиться не решилась, опасаясь самого худшего. Шла повальная зачистка непролетарских кадров, а дед был поповским сыном, в юности учился в семинарии и никогда этого не скрывал. К тому же школа, в которой он работал, была очень необычная: в ней учились дети Вождя и его ближайших сподвижников. Да ещё в тех классах, где дед преподавал историю. Ситуация была непростая, поэтому бабушка, с трудом дожив до понедельника и оставив двоих детей под присмотром соседей, отправилась в школу с надеждой поговорить с её директором.

Но к директору её не допустили. Вместо этого её пригласил для беседы в один из школьных кабинетов гладко выбритый человек в штатском, но с явной военной выправкой, который предложил ей стакан чая с печеньем, а потом посоветовал больше не докучать занятым людям ненужными расспросами. Он объяснил, что в Стране Советов верные курсу её правительства люди никуда не пропадают. Найдутся сами собой и благополучно вернутся домой. А неверные тоже не исчезают бесследно. Просто их направляют туда, где их обязательно наставят на верный путь, для чего есть масса разнообразных воспитательных способов. В этом случае, после выяснения всех обстоятельств, семью также обязательно письменно известят о дальнейшей судьбе их родственника. Так что волноваться моей бабушке нечего, а надо спокойно возвращаться к своим домашним и общественным обязанностям и ждать либо мужа, либо известий, которые она получит, как только это станет возможным.

«Успокоенная» таким образом бабушка едва добралась до своей квартиры, поминутно глотая загодя припасённые в сумочке сердечные капли. Как ни странно, человек в штатском оказался прав: на следующий день, во вторник утром, после трёх бабушкиных бессонных ночей, в двери квартиры повернулся ключ: на пороге стоял её муж, небритый, измождённый, с тусклым взглядом и плотно сжатыми губами, но живой и, во всяком случае с виду, невредимый. Бросившуюся к нему с расспросами бабушку он молча отодвинул в сторону, прошёл в комнату, остановился у окна, да так и простоял до вечера, не шелохнувшись.

С тех пор пролетело много лет, менялись времена и нравы, но неизменным оставалось лишь молчание деда в ответ на вопрос: «Так что же всё-таки там с тобой стряслось?» Никакой силой невозможно было из обычно более чем разговорчивого деда вырвать рассказ об этих трёх таинственных ночах. Тайну о них он так и унёс с собой в могилу.

Задала ему как-то этот вопрос и я, «эксклюзивная» слушательница всех его исторических откровений, но и я получила молчанье в ответ. Однако через несколько часов, когда мы возвращались с дедом домой через парк с городской филателистической выставки, дед решил присесть на скамейку, утопавшую в ласковых майских солнечных лучах, и на него внезапно нахлынули воспоминания о совсем другом давнем мае. И он начал рассказывать мне историю, которую я слышала от него впервые. Обычно он все свои рассказы пересказывал по многу раз, внося модификации в соответствии с возрастом и личностными возможностями слушателя. Вот что он мне рассказал.

Конец тридцатых годов, солнечный довоенный май: шёл урок истории. Учитель (дед) приготовился к проверке домашнего задания и, открыв классный журнал с отметками, чтобы определить, кого он давно «не спрашивал», замер на мгновение с ручкой в руке над этим навевающим на учеников ужас почти «расстрельным» для них списком из имён потенциальных жертв. Класс замер в ожидании приговора, а дед всё медлил. И, наконец, вот оно, это роковое «К доске сейчас идёт…», и имя страдальца названо, к несказанному облегчению всех остальных его одноклассников. В этот раз эта сакраментальная фраза звучала так: «К доске идёт Светлана». И к доске покорно направилась … дочка Вождя всех народов и времён Светлана Сталина.

Надо сказать, что Светлана училась действительно очень хорошо и всегда была готова к занятиям, поэтому педагогам, к большому для них облегчению, никогда не приходилось «натягивать» ей отметки по соображениям, не имеющим отношения к школьным наукам. Вызвать Светлану к доске – значит продемонстрировать всем ученикам, как ответственно надо подходить к выполнению своего школьного долга.

Дед уже предвкушал очередной содержательный и творческий ответ по теме последнего домашнего задания, как вдруг, подойдя к столу, Светлана опустила голову и тихо сказала: «Я не могу отвечать, Пётр Константинович, я сегодня не готова», - после чего тихо вернулась к своей парте.

Класс замер в ожидании вердикта учителя. Будет ли в журнале против имени Светланы выведена уничижительная «двойка», которая неизменно появлялась против имён всех, кто осмеливался приходить на урок истории с неподготовленным домашним заданием, надеясь, что сегодня «пронесёт»? «Очень жаль, Светлана, - сказал Пётр Константинович. – Мне придётся поставить тебе сегодня двойку. Надеюсь, больше это не повторится».

На следующем уроке истории дед Светлану к доске не вызывал. И так ещё два урока подряд. А потом снова пришла её очередь отвечать у доски, что закончилось так же плачевно, как и в предыдущий раз, то есть позорной для каждого ученика двойкой. И дед вызвал Светлану после занятий, уже как завуч, к себе в кабинет для откровенного разговора. Он объяснил ей, что на неё смотрят не только все её одноклассники, но и вся страна, как на пример для подражания в освоении школьных премудростей, и она всегда раньше была на высоте. Поэтому ей просто нельзя приходить неподготовленной в класс. Ведь она - дочь Вождя!

Светлана кивнула в знак согласия и вдруг тихо сказала: «Понимаете, Пётр Константинович, к нам в гости приехала моя любимая тётя, которую я очень давно не видела, и мы с ней разговариваем дни и ночи напролёт. Вы даже не представляете себе, как я одинока!» При этих словах Светлана отвернулась к окну, и деду показалось, что он услышал в её голосе непрошеные слёзы. Но, когда Светлана снова повернулась лицом к своему учителю, глаза её уже ничем не выдавали эмоций и голос больше не дрожал.

Дед объяснил ей, что надо было в таком случае поговорить с ним до уроков. Он её прекрасно понимает и просто не вызывал бы её временно к доске. Но раз уж так получилось, то он просто не мог не поставить ей такую же отметку, как и любому другому её однокласснику, потому что это было бы несправедливо. Светлана с ним полностью согласилась. Её тётка уезжала на следующий день. Светлана обещала выучить все пропущенные домашние задания и уже на следующем уроке истории доказать своему учителю и всему классу, что на неё по-прежнему можно равняться в учёбе. Обещание своё она сдержала и больше никогда не приходила в класс с невыученным уроком.

Однако после этого исторического разговора деда вызвал к себе начальник охраны детей Сталина, который организовывал сопровождение их в школу и из школы. «Пётр Константинович, - сказал он очень вежливо, - мы все очень ценим ваши знание, ваше педагогическое мастерство, вашу честность и принципиальность. Но вы же сами прекрасно понимаете, что дочь Сталина НЕ МОЖЕТ получать двойки. Не мне вам это, опытному пропагандисту, объяснять. Постарайтесь, чтобы это больше не повторялось». С этими словами он отпустил деда продолжать заниматься своими педагогическими делами.

«А что было дальше? - спросила я, с нетерпением ожидая, что он продолжит свой рассказ. – Это ты поэтому пропал тогда на три дня?» Красноречие деда мгновенно иссякло. Он посмотрел вроде бы на меня, но как-то мимо, и ничего не ответил. «Пошли, бабушка нас уже заждалась с пельменями. Поздно уже». Так я никогда и не узнала продолжения этой истории.

Светлана долгие годы поддерживала с дедом контакт. У них в школе была такая удивительная атмосфера, что её выпускники никогда не забывал своих преподавателей, даже тех, кто уже не преподавал там на момент их выпуска. Так, осенью 1941 года деда перевели завучем в артиллерийскую спецшколу, но его связи с некоторыми из бывших учеников не прерывались. Первый муж Светланы Сталиной Григорий Морозов, который учился в той же школе, регулярно поздравлял деда с Днём учителя до последних дней его жизни. А сама Светлана даже из Индии прислала ему сделанную ей фотографию какого-то магического камня. Только с её отъездом на Запад всякие связи естественным образом оборвались.

Написав этот рассказ, я вдруг вспомнила, что Светланой меня назвал дед. Он настоял на этом имени, потому что… Далее последовала одна из его многочисленных историй. Однако мы все знали, что мой отец был назван Феликсом в честь Феликса Дзержинского, который в годы юности моего деда слыл кристально честным, хоть и излишне непримиримым революционером. Так что у меня есть основания подозревать, что и я оказалась Светланой не случайно.

Но вспомнился мне также и другой рассказ на ту же тему векового молчания свидетелей событий, о которых строго-настрого было приказано молчать. Этой историей поделился один из участников документальной программы «Тайны Века. Николай Гоголь. Тайна смерти», в которой повествуется о перезахоронении в конце мая 1931 года тела Гоголя в связи с реорганизацией территории Свято-Даниловского монастыря и ликвидацией старого монастырского кладбища. Результаты вскрытия могилы Гоголя оказались настолько шокирующими, что пришлось вызывать на место работ органы НКВД. Очевидцы этого события начали распространять самые невероятные истории на эту тему, причём все абсолютно разные. То есть, вроде бы видели все одно и то же, а рассказывали, что кому в голову взбредёт - всё, кроме правды в духе замечательной крылатой фразы «Врёт, как очевидец!»

Но были и те, кто, как и мой дед, хранили до конца своих дней полное молчание о своём нежданном-негаданном опыте. Так, дед филолога Александра Трофимова, один из членов комиссии по перезахоронению останков великого литератора, стоял буквально в метре от вскрытой могилы и просто не мог не видеть её содержимого. Однако на все расспросы внука уже во времена, когда это ему абсолютно ничем не могло бы грозить, упорно повторял, что ничего толком в сумерках не рассмотрел, да и не помнит уже ничего. Давно, мол, это было.

Это молчание было связано с тем, что через семь лет, когда в НКВД открыли тайное дело о перезахоронении тела Гоголя, ему пришла оттуда повестка как свидетелю этого события.  Только повестка! До фактического вызова дело так и не дошло, но Алексей Трофимов на эту тему предпочёл никогда больше не говорить.

Трудно сказать, руководил ли им и моим дедом только страх, навсегда поселившийся в их душах, или это было просто верностью долгу и данному слову: ведь они оба давали некогда подписку о неразглашении событий, свидетелями и участниками которых они случайно оказались. Кто знает? Это было поколение, которое умело молчать!