Туннель Тарубарова

   Служили в Феодосийском лётно-испытательном полку два лётчика, два друга, дружба которых в обычные понятия этого слова не укладывалась, поскольку были они совершенно разными людьми. Причём, сказать, что они были разными «как лёд и пламень» – нельзя. Разными они были в одном целом, как горная часть реки и её равнинное продолжение.
   Кривцов Анатолий Андреевич был маленьким, толстеньким, коротконогим и вертлявым человечком. Он постоянно пытался всех и всё перебаламутить, перевернуть вверх дном. В противоположность ему Тарубаров Виктор Васильевич был высоким, статным но увальневато-медлительным.
   Оба были лётчиками-испытателями, оба «рядовыми» полковниками, которые из-за отсутствия под своим началом подчинённых, кроме как в полёте, порой становились баловниками несмотря на свои седины и положение. Целомудрие к каждому из них возвращалось лишь тогда, когда держали в руках штурвал самолёта. И длилось оно ровно столько, сколько они держали этот штурвал в руках.
   Кривцов по возрасту был немного старше Тарубарова, поэтому он раньше стал лётчиком-испытателем. И с самого начала их знакомства и совместной службы взаимоотношения между ними установились как между «сынком» и «папашей». Кривцов в любой обстановке называл Тарубарова только по имени, причём в каком-то уменьшительном его значении – Витюлей. Тарубаров, несмотря ни на что, везде называл Кривцова по отчеству – Андреевичем.
   На первом отечественном тяжёлом реактивном самолёте-бомбардировщике Ту-16, имевшемся в авиаполку, Кривцов был ведущим лётчиком-инструктором. Как инструктору ему было поручено «вывозить» Тарубарова, основным самолётом которого до этого был средний самолёт-бомбардировщик Ил-28.
   Сделав несколько полётов и произведя несколько же нормальных взлётов и посадок, Тарубаров непроизвольно заулыбался, мол, знай наших.
   Кривцов был инструктором и имел соответствующее превосходство над своим товарищем (обучаемым), но, сидя на правом кресле, беспрекословно выполнял главную заповедь правого лётчика: «Не мешай левому!». Несмотря на то что у Тарубарова всё получалось нормально, сидел Кривцов на своём месте как на шиле: ёрзал туда-сюда, туда-сюда… Как бы говоря: «Нормально у тебя всё получается, Витюля, но я бы посадил самолёт лучше!».
   В соответствии с плановой таблицей им оставалось выполнить ещё один полёт. Кривцов не в силах больше сдерживать себя, вымолвил: «Дай-ка, Витюля, я выполню этот полётик, покажу тебе, как настоящие лётчики-испытатели летают», – на что он имел право.
   – Покажи! – ответил Тарубаров, убрав руки со штурвала, а ноги – с педалей.
   Кривцов произвёл нормальный взлёт, нормальный полёт по кругу. При подготовке к посадке самолёта понял, что в самом начале лётной смены, при подготовке к полёту, он небрежно отнёсся к подгонке сидения по своему росту. Сидение было несколько высоковато для него и далековато от штурвала, поэтому его короткие ноги, как положено, до педалей не доставали. Можно было передать управление самолётом Тарубарову, но Кривцову делать этого очень не хотелось.
   – Вроде бы и ничего: ступни почти полностью лежат на педалях, – подумал он.
   Посадка получилась хорошей, самолёт почти не шелохнулся. Но через несколько секунд после посадки начали раздаваться какие-то хлопки то с одной, то с другой стороны самолёта.
   – Колёса лопаются! – мелькнуло в голове у Тарубарова. Оглянувшись, он посмотрел на левую стойку: колёса, как лыжи, скользили по бетонке и не крутились. – Ноги с тормозов убери! – закричал он на Кривцова и, аварийно выключив оба двигателя, выпустил тормозной парашют. Самолёт начал интенсивно останавливаться. Тарубаров оглянулся вновь: лопнувшие покрышки колёс, вращаясь, хлопали по бетонному покрытию взлётно-посадочной полосы как дырявые калоши на ногах при ходьбе по грязной деревенской дороге.
   – Ну и показал! – сказал Тарубаров, когда самолёт полностью остановился, и громко засмеялся: «Ха, ха, ха-а!»
   – А чего ты смеёшься, Витюля? Ты ведь командир экипажа, твои и шишки!
Тарубаров оборвал смех, задумался и выругался излюбленным своим ругательством: «У, у, дрон ушастый!»
   Теперь уже зашёлся смехом Кривцов: «Хи-и, хи-и…»
   Однако на разборе полётов всю вину за «разутие самолёта» Кривцов полностью взял на себя. В итоге Тарубарова слегка пожурили, а на Кривцова взыскание налагать всё равно, что гуся водой поливать.

   Словом, всё обошлось с лётной предпосылкой – тихо и мирно. Тем не менее, в душе у Кривцова кипела досада за собственную оплошность. И он не знал, как её утихомирить. Неудовлетворённость росла и искала зацепочку для своего выхода. Вскоре такая зацепочка нашлась. Перед авиаполком поставили задачу: перегнать самолёт, на котором когда-то Кривцов учил летать Тарубарова, в Челябинск и передать в штурманское училище как действующий макет. По неписанному закону, неукоснительно соблюдавшемуся в авиаполку, первое и внеочередное право на такой перелёт имеет тот, кто там родился. Тарубаров родом был со среднего Урала, потому эта зона ответственности считалась его вотчиной. На перегон самолёта в Челябинск он, бесспорно, имел первое право. К величайшему сожалению, лететь в этот раз Тарубаров не мог по очень уважительным причинам.
   Тут-то и почувствовал момент истины Кривцов. Выгнув колесом грудь, пошёл он меж лётчиками с прозрачным намёком на то, что кроме него выручать друга больше некому. На том и порешили. Согласилось с предложением, исходящим из низов, и командование авиаполка. После окончательного утверждения экипажа, Кривцов расхаживал по штабу, всем улыбался и, потирая руки, шутил.
   Выполнив успешно перелёт и посадку самолёта в Челябинске, передав его под охрану, экипаж уехал в гостиницу. Поужинали и закусили по-семейному, когда каждый пьёт, сколько может, а командир сколько хочет, и начали готовиться отходить ко сну. Кое-кто уже лежал в постели, когда Кривцов демонстративно начал разглядывать свои часы.
   – Та-а-ак! Витюля Тарубаров сейчас, пожалуй, тоже лёг спать. Через полчаса он будет храпеть, как загнанный конь, так что его будет слышно даже в соседнем доме. Пойду-ка, подниму его! – сказал Кривцов и начал собираться.
   – Командир, куда ты, на ночь глядя? – попытался остановить его штурман.
Кривцов жестом руки поставил его на место, как бы сказав: «Молчать! Командиру не указывают. Командир вправе делать всё, что захочет!». Некоторое время постоял, после чего сказал:
   – Всем спать! Я скоро вернусь. Штурман, а ты со мной. А то ведь я ненароком блудануть могу. Поэтому на телеграф сопроводишь меня!
   Натянув чуть ли не до шеи полковничью папаху, Кривцов вышел на улицу. Вечер оказался чудесным. С неба падал лёгкий снежок, было тепло и безветренно. Кривцов, подняв вверх голову, глубоко вздохнул и неизвестно кому улыбнулся. Потом тихо зашагал вслед за штурманом.
   На телеграфе весело взял бланк телеграммы, написал адрес и задумался. Снова усмехнулся и начал «лепить» то, что давно уже варилось в его озорной голове:
    «Тарубарову Виктору Васильевичу!
   Докладываю, полёт проходил в сложных метеоусловиях. Посадку выполнили на запасную полосу при ограниченной видимости. Правак, после выключения двигателей, выпустил тормозной парашют. Колёса сохранили целенькими. Оваций не требуется – долг платежом красен. Паровоз Черепановых на ремонте. Город в наших руках. Ждём Ваших указаний. Кривцов».
   – Почти как «Послание запорожцев турецкому султану», – пробежав глазами написанное, отметил про себя довольный Кривцов и подал телеграмму в окошечко.
   Телеграфистка прочла текст телеграммы и ничего не поняла. Она перечитала текст ещё раз и вернула Кривцову исписанный бланк, категорически отказавшись передавать непонятную для неё информацию.
   – Да не бойся, дочка, я полковник ВВС, лётчик. Вот мои документы. Телеграмму шлю другу, это шутка. Понимаешь, шутка, – затараторил Кривцов, испугавшись, что задумка его может сорваться.
   Телеграфистка внимательно просмотрела его документы, что-то записала себе в журнал и, недовольно бурча, согласилась: «Ладно, приму! Но, если что, Вы будете за всё в ответе!».
   – Конечно, если что – то полностью, – заверил её Кривцов, расплатился за телеграмму и, довольный, вышел на улицу.
   Телеграмма в пункт назначения пришла быстро, но принимавший оператор ознакомившись с текстом, отправлять её адресату не решился. Он передал полученную непонятную телеграмму в особый отдел. Особисты усмотрели в тексте телеграммы угрозу государственной безопасности и, создав оперативную группу, нагрянули прямо ночью с автоматчиками к Тарубарову домой.
   – С Челябинском связь имеется? – строго спросил хозяина квартиры старший оперативной группы.
   – Нет! – ответил спросонья ничего не понимающий Тарубаров.
   – Дома, кроме Вас, ещё кто-то имеется? – вновь поинтересовался опер.
   – Нет! – отрицательно качнул Виктор Васильевич.
   – А Кривцова из Челябинска знаете?
   – Нет! – выпалил в который уже раз один и тот же ответ Тарубаров.
   Старый, опытный вояка, лётчик, неоднократно летавший через радиоактивное облако при испытаниях первых отечественных ядерных авиабомб, сейчас, при виде вооружённых и незнакомых ему людей, бесцеремонно шарящих в его квартире, растерялся и позабыл своего закавыку Кривцова.
   – Жаль! Ну, что ж собирайтесь, с нами поедете! – выдавил из себя опер.
   – Так мне хоть переодеться-то позволите? – нерешительно сказал Тарубаров.
   – Нет необходимости. Там вас переоденут! – пренебрежительно ответил ему опер.
   Среди ночи полураздетого, немолодого уже человека увезли в неизвестном ему направлении. В тёмном кабинете, направив яркий свет от настольной лампы в глаза Тарубарову, оперативник снова задал ему почти тот же вопрос:
   – Ну, так что, Кривцова из Челябинска знаете?
   Тарубаров загородил рукой свет лампы, попросил закурить, немного пришел в себя:
   – Так наш Толька Кривцов сегодня… нет, наверное, уже вчера самолёт в Челябинск погнал.
   Оперативник подал Тарубарову телеграмму. Тот быстро пробежал глазами по тексту, потом помедленнее, вдумываясь в смысл каждого слова. Прочитал ещё раз и захохотал:
   – Ха-ха-ха! Ну, конечно, это Кривцов снова меня подкалывает, мерзавец!
   Слово «мерзавец» Тарубаров употребил уже как ласкательное и подробно рассказал оперу свой памятный полёт под началом Кривцова.
   Оперативник тут же приказал связаться с Челябинском и разобраться с произошедшим. Связались. Выяснили, что в Челябинске всё спокойно и никакого переворота нет. Телеграфистка, передавшая телеграмму, во всём чистосердечно созналась.
   Когда результаты проверок сообщили из Челябинска, опер сконфуженно почесал затылок и, сморщившись, сказал Тарубарову:
   – Разобрались! Там всё спокойно. А друга своего при встрече попросите, чтобы больше он так не шутил! Полстраны на ноги подняли, в Москве знают... – и, немного помолчав, добавил, – приношу свои извинения за беспокойство. Вы свободны, можете идти домой!
   – А домой как добираться, машину дадите? – спросил совсем осмелевший Тарубаров.
   – Пешком дойдёте, тут недалеко, – ответил опер.
   – Мне показалось, далеко укатили. Всё же хорошо, что сегодня на дворе не тридцать шестой год, – улыбнувшись, произнёс с издёвкой Тарубаров.
   Опер плотно сжав губы, согласно покивал головой.
   Выйдя на улицу, Виктор Васильевич увидел, что на востоке из-за домов поднималось солнце. Утро было по-южному морозное. Тарубаров зажмурился и, зевнув, потянулся.
   – Вот мерзавец! Всю ночь перебаламутил, поспать не дал. Ох и мерзавец! – ещё раз ругнул он друга и, поёживаясь, быстро зашагал в сторону дома.
Кривцов в это время сладко спал на гостиничной койке в далёком Челябинске и тихо, с присвистом, похрапывал. Только на этот раз его шутка гладко не прошла. Его строго наказали в дисциплинарном порядке его командиры, потревоженные в ту памятную ночь.
   Постепенно страсти вокруг телеграммы улеглись. Призабыл о ней и Кривцов, но шутить, как прежде, побаивался. Но не успокаивалось окружение Кривцова, которое жаждало чего-то новенького, хотело чьей-то «крови». Теперь все проделки в полку, которые хотя бы чуть-чуть были похожи на прежние кривцовские, тут же ему и приписывались.
   Тарубаров про телеграмму не забыл, но вспоминал о ней теперь редко. У Виктора Васильевича были иные заботы: он из Кировского (по сути деревни, где размещался гарнизон и жили все его предшественники), переехал на жительство в Феодосию. Этот славный крымский город был знаменит тем, что в нем проживали раньше великие люди: всемирно известный художник-маринист Айвазовский, писатель-романтик Александр Грин.
   Правда, переехал Тарубаров не совсем в Феодосию, а в посёлок городского типа Приморский, лежащий в двух десятках километров от славного града и являющийся одной из его составных частей. Растянулся он вдоль восточного черноморского побережья Крыма и славился песчаными пляжами.
   И всё бы ничего, но на службу Виктор Васильевич теперь вынужден был ежедневно ездить на собственном автомобиле. Это было очень неудобно и Тарубарова не устраивало. Ежедневно ему предстояло преодолевать неблизкий путь, тратить почти час, чтобы добраться до места службы, и столько же – обратно, не считая всех «подводных камней», сопутствующих его поездкам. Деятельная натура Виктора Васильевича искала выход из создавшегося положения.
    «Надо где-то «срезать» дорогу, – постоянно думал Тарубаров. Особенно остро этот вопрос вставал, когда он опаздывал на службу по тем или иным причинам. «Как «срезать» клин, образованный железной дорогой, идущей от Владиславовки на Феодосию?» – забивал он в себя свой собственный клин.
   Однажды подумав об этом, в дальнейшем Виктор Васильевич уже не мог отмахнуться от этой мысли. И задавшись целью, начал реализовывать свой план. На очередные полёты, на боевую подготовку запланировал себе полёт по маршруту, который проложил через нужную ему местность. Обследовал с воздуха путь желаемого движения по земле на машине.
    «Кажется, что-то наклюнулось», – отметил он про себя, сделав несколько кругов в заданном районе, и губы его непроизвольно растянулись в благостной улыбке.
   В выходной день Тарубаров покатил на своей «волжанке» по разведанному с воздуха пути. Эта дорога оказалась километров на десять короче той, что шла от Феодосии в сторону Кировского и далее – на Джанкой вдоль северо-крымского канала. Дорога была значительно короче асфальтной, идущей туда же через Журавки. Но мешала всё та же железная дорога.
    «Как же её перескочить?» – думал Виктор Васильевич, сожалея не первый раз в жизни о том, что держит в руках баранку машины, а не штурвал самолёта. Передвигаясь вдоль железной дороги, он выискивал хоть какую-нибудь зацепочку.
    «А может, вот через эту арку?» – подумал он, увидев под железной дорогой какую-то железобетонную дыру. Остановился, вышел из машины, подошёл к арке. Это был водоотводной канал под железнодорожным полотном.
    «Машина, пожалуй, здесь пройдёт», – подумал он. Промерил ширину арки шагами с одной стороны, затем – с другой. Промерами остался очень доволен. «Пройдёт! Только дно подчистить надо», – удовлетворённо подумал Тарубаров и, достав из багажника машины лопату, срубил торчащие кое-где остряки и шишки, подровнял немного дно канала. После этого сел в машину, медленно въехал в это железобетонное сооружение. Остановился и, опустив стёкла, промерил на глаз расстояния между машиной и стенами арки.
    – Сантиметров по десять будет. Нормально! – сказал он сам себе и, газанув, проехал через весь канал. Выехал на другую сторону железки, затем на трассу и пулей промчался до аэродрома. Обратно возвращался тем же путём. В душе всё ликовало, Виктор Васильевич был доволен открытием и собой. Улыбаясь, насвистывал весёлую мелодию.
    После выходных дней, во время завтрака в лётной столовой, Тарубаров рассказал сидевшим вокруг него лётчикам о своём удачном открытии. По окончании рабочего дня ему необходимо было возвращаться домой по старой трассе. Ехал с таким чувством сожаления, словно изменял любимой женщине. На следующее утро не ехать по своей дорожке он уже не мог.
    «Вроде ничего не изменилось, всё то же. Но отчего такое волнение?» – предчувствуя неладное, думал он. Свернув с наезженной грунтовой дороги в арку, уже въехал в неё передними колёсами… И тут его, словно электрическим током, садануло, да так, что из глаз только искры не полетели. Виктор Васильевич чуть не врезался передним бампером машины в бетонную стену арки, едва успел затормозить. Отдышался, посмотрел через лобовое стекло вверх и обалдел. «Добро пожаловать в Туннель Тарубарова!» – прочитал он крупную надпись над верхним обрезом арки.
   – Вот изверг! Дрон ушастый! – выругался Тарубаров. – Ну, я ему сегодня покажу! – свирепо пригрозил он, думая, что это новая проделка Кривцова.
    Проехал под железкой, остановился, выйдя из машины, увидел, что и с другой стороны арки красовалась точно такая же надпись.
    Зарычав как медведь, бросился Виктор Васильевич на ставшую враз ненавистной бетонную стену. Схватил с земли крупный камень, начал стучать им по надписи, пытаясь соскоблить. Буквы не стирались. Тогда Тарубаров загрёб из находившейся неподалеку лужи пригоршню грязи. Замазал ей белые надписи с обеих сторон. Вымыл руки в той же луже и поехал на службу. Увидев Кривцова, Тарубаров с кулаками бросился на него.
    – Ты что, Витюля? – изумлённо выпучил глаза Кривцов. – Какая муха сегодня тебя укусила?
    Тарубаров, задыхаясь от ярости, выпалил всё, что накопилось за многие годы. Затем, немного остыв, сбивчиво рассказал, что с ним произошло. Слушая друга, Кривцов как никогда оставался серьёзным и спокойным – даже не улыбнулся. Последнее быстро успокоило и охладило Виктора Васильевича.
    – Нет, Витюля, это не моя работа, – обескураживающее ответил Кривцов.
    – Не понял! – с сомнением пробасил Тарубаров.
    – А что непонятного? Я в тёмную не играю. Ты же знаешь, когда я депеши шлю, всегда подписываюсь: Кривцов. Тут подписи нет, значит не моя работа.
    – Согласен, но кто же тогда? – поникшим голосом промямлил буян.
    – Не знаю, – ответил Кривцов. Развернувшись, засеменил мелкими шажками в столовую.
    Вечером после службы, возвращаясь своей дорогой домой, Тарубаров увидел, что грязь с надписи смыта. Буквы, как новенькие, вновь светились своей белизной, неся всему свету душераздирающую информацию.
    – Изверги! – парировал Тарубаров.
    Зло проехав через арку, прямиком поехал к себе в гараж, взял банку тёмной краски и вернулся обратно. Тщательно замалевал ненавистные ему белые буквы.
    Через некоторое время надпись вновь красовалась на прежнем месте. Обнаружив её, Тарубаров с негодованием сообщил своему окружению: «Сегодня вечером всё снова закрашу! Засаду устрою и провокатора поймаю. Руки ему оборву, чтобы впредь не пакостил!»
    – Витюля! Зачем ты терзаешь себя такой ерундой? – ответил ему Кривцов. – Слушай, что я тебе скажу. Ты – лётчик, и хороший лётчик! Но завтра или послезавтра уйдёшь на пенсию. Через год или два никто и помнить не будет о том, что здесь служил когда-то некто Тарубаров. Поверь моему слову. А туннель Тарубарова будет стоять на своём месте и через год, и через два, и через десять. А звучит-то как! Почти как море Лаптевых, мыс Дежнёва. Представь себе: лет через двадцать пять, а то и через пятьдесят, когда тебя, быть может, и в живых-то уже не будет, вдруг поедет кто-нибудь по твоей тропке через туннель. Прочтёт надпись – «Туннель Тарубарова», задумается. Возможно, попытается узнать кто же это такой, Тарубаров, что в его честь названа эта дырка под железной дорогой, которую провёл в славный град сам великий Айвазовский! Представляешь? Ты ведь в историю попал! Можно сказать, увековечил своё имя. И по праву! Я бы на твоём месте не стирал эту дурацкую надпись, а наоборот, мозаикой бы выложил, чтобы вечной была!
    Выслушав Кривцова, Тарубаров хмыкнул как-то нехарактерно для себя и вышел на улицу. Вскоре он уехал на длительный срок в командировку, на самый что ни на есть Дальний Восток. Утюжил там залив Петра Великого. Рассекал рёвом двигателей дальнего стратегического небо Арктики. Потом пошло «осенне-весеннее непогодье», и по своей дороге Виктор Васильевич не ездил. А когда всё вновь просохло и он, возвращаясь после службы домой, решил вновь сократить дорогу, то, подъехав к туннелю, посмотрел на надпись.
     «А буквы-то, действительно, стираются временем, – подумал он. – Уж и впрямь, не подновить ли их?».
    Проехав через арку, вывернул на дорогу и со всей силы притопил газ. Машина, оставляя за собой огромные клубы пыли, неслась по просёлочной дороге как необузданный конь.