Плененный

Из конкурса TESALL «Воспоминания о будущем»

Ребенку опять снился странный и в то же время удивительный сон. Будто бы высокие кряжистые деревья устремлялись ввысь от земли, цепляли своими сплетенными раскидистыми кронами голубое небо, столь яркое, что было больно даже прищуренным глазам. Земля под ногами, налитая, сочно-зеленая от травы, пахнущая одуванчиками, медом и всякими неизвестными ему цветами щекотала ступни босых ног, проникая между пальцами, а ручей, бегущие меж блестящих камней воды которого приятно холодили зубы и нёбо, были столь вкусны, словно боги добавили в него свой нектар. Он бежал к Отцу со всех ног, ведь сегодня был день торжественного праздничного обеда, за которым соберутся разные поколения их семьи. И хотя на дворе уже стоял сентябрь, тепло еще не торопилось уступать место осени, вызывая среди родных частые пересуды о столь необычной погодной аномалии, ведь настолько теплого времени года не мог припомнить даже Дедушка.

Возле дома Отец орудовал щипцами на блестящем гриле как заправский кулинар, переворачивая запеченные овощи на решетке, проверял готовность стейков забавной вилкой всего лишь с двумя зубцами. Его загорелые ноги, всегда вызывавшие восхищения у Мамы, так же были босы. Ребенка же более всего всегда увлекала картинка на одной из ног Отца, словно нарисованная акварельными красками: чуть ниже колена, на боку красовался ворон, иссиня-черный с блестящими кровавыми глазами. Ворон казался столь живым, кто готов был выпорхнуть наружу из стеснявшей его папиной ноги. Конечно, это была лишь фантазия, и Отец часто смеялся, трепля Ребенка по вихрастым волосам, приговаривая, что придет время, и ему самому захочется украсить свое тело каким-нибудь рисунком. Ребенок лишь морщил нос и не верил в столь глупые предположения, ведь кто захочет пленять животных в своем теле...

Ему не хотелось просыпаться, осознавая, что это лишь очередной сон, но он не был властен над ним, хотя и старался изо всех своих детских сил научиться оставаться в нем подольше. Часто он думал, как хорошо бы придумали, такую штуку: раз — и уснул в нужном тебе сне, раз — и проснулся. Главное, чтобы сон был хорошим...

— Мамочка, уже утро?

Огромные на исхудавшем, изможденном лице глаза Ребенка тоскливо смотрели на нее из глубины драной полиэтиленовой палатки. Освещенные огарками свечей ее глаза, опухшие и гноящиеся от постоянного пепла, реявшего в воздухе, смотрели ласково в ответ.

— Еще нет, мальчик мой. Еще нет. Поспи.

Старательно подавила кашель, рвавшийся наружу из отекшего горла, постаралась придать сломанному голосу уверенности. Теперь утро было слабо отличимо от дня или вечера: вечная серость вперемешку с ржавыми оттенками поселилась в здешних краях: в небе, воде, на бывших автострадах и полях. Серые, измазанные дорожной пылью руки Ребенка сжимали край подстилки, состоящий из кучи тряпья и картона и заменявшего им кровать в последние три ночи. Успокоивший его ответ Матери позволил закрыть глаза и полежать еще. Но сон больше не пришел, как это было много раз. Он старался не выпускать Мать из вида даже в полудреме, боясь потерять ее и остаться одному. Ведь это уже случилось однажды. Но не с ней. С Папой.

Однажды проснувшись, он не нашел Отца. Он охранял их покой в одну из таких же серых, похожих друг на друга ночей. Какой-то супермаркет, обгоревший и провонявший паленым пластиком и резиной, приютил их, укрыв от моросящего дождя, льющего из вечно насупившихся, чернеющих облаков. Давно опустошенные и разграбленные полки и безмолвие огромного помещения были спутниками им в ту ночь. И это было неплохо. Ребенок выучил и знал, что от людей теперь нужно держаться подальше. Потому что это уже были не те люди. Жалкое подобие вида, некогда главенствующего в природе, теперь корежилось среди обугленных остовов величественных лесов, зарывалось в умерщвленную землю пашен и лугов, долбилось в тупом упорстве сквозь фонящие скалы горных гряд. Все ради спасения человечества, ставшего кучкой пепла угасшего костра. Нет, эти создания не имели права называться Человеком, больше нет.

Мать так и не сказала, куда ушел Отец. Почему Ребенок думал, что она знает ответ? Он не знал. Догадывался. По ее осунувшемуся более обычного лицу, заплаканным, странно блестящим теперь глазам и появившейся мелкой дрожи в руках.
— Так нужно. — был ее ответ. — Он спасает нас с тобой. Этого было достаточно для нее, но не для Ребенка. Это была ложь, понятная даже в его годы.

Они искали Его в то утро. Всюду, куда могли ступить в этих развалинах магазина, заглянули даже на обваленную крышу, сложившуюся внутрь и ставшую единой со вторым этажом супермаркета. Вяло перешептывались в свете коптящего замызганного фонаря, с трудом передвигая по мертвым ступеням эскалатора озябшие от холода, вечно зудящие ноги. Эмоции уже атрофировались, лишь чувство постоянного голода преследовало теперь их повсюду, но здесь его было нечем утолить очень давно.
Грубые, сплетенные заросли серого кустарника, выросшие сквозь трещины раскрошенного бетона, преградили им путь. Выросшие едва им по колено, они тянулись вверх, к солнцу, которое существовало теперь как призрачное, неверной пятно в небесах, и одному богу известно каким образом эта растительность здесь выжила. С трудом пробившись сквозь ветви при помощи единственного, покрытого бурыми пятнами ржавчины, самодельного топорика, они вышли на улицу с противоположной от входа стороне.

Тишина. Вечный спутник, за исключением их собственных голосов. Порой давящая на голову так, словно попал в тиски и не можешь выбраться. Легкое дуновение ветра было им джазовой музыкой, шарканье ног по треснувшему асфальту было им гремящим маршем, кашель саднивших глоток был им опереттой.  Нельзя мириться с тишиной. Тишина убивает.

Аптечная лавка, центральная в лучшие годы своей жизни, глядела на них отсутствующими стеклами ставен. Распахнутая дверь приветствовала их немую поступь, приглашая войти. Мать уверено ступила внутрь захламленного строения, не выпуская маленькой руки Ребенка из своей, огрубевшей и постаревшей столь быстро. Ребенок пытался удержать ее, ведь в незнакомые места они никогда не совались сходу. Так учил их Отец.

— Ждать и наблюдать, — говорил он. — Никогда не знаешь, что или кто ожидает тебя во мраке. — добавлял он всегда. Но сейчас Мать лишь грустно улыбнулась, показывая тем самым, что опасности для них здесь нет.

Дышать внутри стало легче, здесь почти не было вечного пепла из мира снаружи. Обшарпанные стены и потолок, некогда выкрашенные в успокаивающие зеленые тона, глядели на них теперь лохмотьями облупившейся краски и вспучившимися перекрытиями, с которых свисала серая паутина. Мародеры вытащили отсюда все что можно уже очень давно, и Ребенок не понимал, зачем им понадобилось это пустое помещение теперь. Однако Мать уверенно вела его вглубь, минуя бывшие витрины, в подсобные помещения.

Впереди замаячил свет, хотя откуда ему тут  было взяться, ведь все электричество давно исчезло. Свет был непостоянен, а отблески и колыхания дали понят, что внутри большой комнаты, в ее центре горит небольшой костер, самый обычный. Но удивление Ребенка быстро сменилось, ушло на второй план. Он почувствовал запах. Нет, не так. Это было благоухание, столь отдаленно знакомое, что ему почудилось, словно он попал в тот самый далекий сон. Вблизи костра был сооружен примитивный стол со скамьей из пустых ящиков, устланный мятой клеенкой — подобием скатерти. На самом столе были расставлены пара почти чистых тарелок и приборы, а в центре возвышался жестяной котелок, от которого поднимался восхитительный пар, мгновенно наполнивший рот Ребенка слюной. Не нужно было заглядывать внутрь, чтобы понять: внутри томилось ароматнейшее — насколько это возможно без приправ и бульона — мясо, вобравшее в себя дымчатый запах костра. Не верящими глазами Ребенок воззрился на Мать.

— С Днем Рождения, сынок. — тихо прошептала она. И заплакала...

Сейчас, лежа в своей драной полиэтиленовой палатке на куче тряпок, отгоняя витающие частицы пепла с лица, Ребенок вспоминал тот день с чувством странной тревоги. Нет, тогда, накинувшийся с почти звериным остервенением на еду, он не задавал себе вопроса, откуда в их краях взялась такая ценность, ведь они не видели никакой дичи очень долгое время, даже завалящего кролика или крысу. Тот праздничный ужин никак не мог быть крысой, ибо сладковатый вкус и невиданный доселе запах не был ему знаком ранее.

Лишь сейчас одна деталь смутной картины всплывала в его пошатнувшейся памяти, не давая снова погрузиться в столь желанные грезы: составленная из кусочков мяса на тарелке сморщенная картинка головы ворона с некогда кровавыми глазами. «Кто пленил птицу в своем теле?» — спросил он у себя. И воспаленная память дала ему ответ.