Пока кукует над Рессой кукушка, ч. 5, гл. 4

 
                Часть пятая.
                Победа! ...Одна на всех
                Глава четвёртая...
                В тёплых краях...

    Вера устроилась на работу в дорожную бригаду. Сразу получила место в общежитии. Шесть человек в одной комнате. Койки спинками вплотную друг к другу. И всё же это уже был свой угол. По возрасту все жительницы комнаты были разные. Таисия, занимавшая самое удобное место у печки, была женщиной лет за сорок. Вскоре Вера узнала, что она воевала, была не только на передовой, но и в тылу у фашистов. Била гадов без жалости. И было за что. Враги уничтожили всю её деревню. Просто загнали всех жителей в один из сараев и подожгли. А тех, кто пытался вырваться, расстреливали из пулемёта... Вера знала, что и её бабушку Фросю чуть не сожгли в Мочалове, потому не бередила пустопорожними  расспросами душу Таисии. Знала только, что она из Белоруссии.

    Впритык к койке Вериной было место мордвинки Люси, тихой и  незаметной  женщины лет около тридцати. У неё была своя трагедия. Мужа на фронте убили, дети один за другим умерли в голодный послевоенный год. Дома осталась лишь свекровь. Она и отправила невестку на стройку... Мол, вдруг найдёшь себе мужа...

    Напротив Веры, через стол, стояли койки двух подруг-сибирячек Степаниды и Аксиньи. Обе они вырвались из дальней глубинки на стройку в надежде изменить свою жизнь, повидать белый свет... Последней в углу располагалась неразговорчивая и неулыбчивая полька Ядвига. Она всегда была сама по себе, не откликалась на предложения сибирячек сходить на танцы, порой что-то шептала себе под нос непонятное...

    Вскоре Вера со всеми перезнакомилась. С сибирячками стала бегать на обязательные субботние танцы в клуб. Правда, напарницы были чуть ли не на десяток лет старше, но  Вере к этому не привыкать. Всегда любила с более взрослыми водиться. Вот только сибирячки вскоре стали на неё коситься. Невысокая румяная девчонка, не стеснявшаяся выйти в круг станцевать "барыню" или кадриль, пригласить понравившегося парня на танец, явно перебивала у них потенциальных женихов...

    Работа на строительстве дороги была тяжёлая. Но деревенской девчонке, не видевшей другого труда, всё казалось под силу. Весёлую, неунывающую, всегда подхватывающую на перекурах  начатую кем-то песню, умеющую к месту сочинить частушку, молодые мужчины и парни, только входящие в возраст, сразу выделяли из девичьего круга. Отбоя от потенциальных женихов не было. Но обжёгшись однажды на Валике, Вера остерегалась заводить романы с парнями. Тем более, что вечерами перед сном сибирячки рассказывали собранные за день сплетни (и когда только успевали) о том, как то ту, то другую работницу осуждают за связь с женатыми. То парень завлёк деревенскую дурочку, обрюхатил и бросил. То какая-то нагуляла ребёнка и теперь возвращается в свою деревню... Парням, мол, всем одного только надо, а дальнейшие проблемы их не интересуют...

    Как-то незаметно Вера отошла от сибирячек.  Работали они в разных бригадах. Да к тому же Вера была комсомолкой, так что в летний период вместе с другими комсомольцами её отправляли на подмогу окрестным колхозам. Работали и на хлопчатнике, и на уборке сена, и на копке арыков... Летняя пора пролетела быстро. А там уже и уборочная подоспела. И опять комсомольцы отправились на помощь хозяйствам. Собирали хлопок,  арбузы, потом зерно провеивали... Работа знакомая... Сюда и молодёжь из других предприятий и организаций приезжала. Знакомились...

   Вскоре Вера узнала, что в стройтресте работают парни  из Дербени, расположенной совсем недалеко от Савинок, из Слободки, куда в довоенные годы ходил дед Виктор на подработку, и даже из Калуги. Сразу стало интереснее и работать и отдыхать...

   ...Вернувшись после отработки в хозяйствах в своё общежитие, Вера забрала скопившиеся за время отсутствия письма и узнала от отца, что старшая сестра Нюра переехала из Ашхабада тоже в Грозненскую область. Ей предоставили место учительницы в одной из казачьих станиц, расположенных за Тереком. Она уже работает в школе.

    А вскоре Нюра и сама приехала по делам в Грозный. Тут сёстры и встретились. Побывали в гостях у тётки Дуни, повспоминали о былом. О том, как в предвоенные годы ходили в Харенки в лавку потребкооперации, а потом оставались в избе тётки Дуни. Как носились с тёткиными детьми по полупустой избе друг за другом, перескакивали через лежанку. А тётка ставила на стол чугунок пареной свёклы. И дети  ели с большим удовольствием эту свёклу, и казалась она им слаще мёда. А за столом сидел в наушниках муж тёткин дядька Захар, слушал радио и читал газету. Так всем и запомнился...

    Нюра рассказала родным о своей жизни в дальних краях, о том, как она попала под землетрясение в Ашхабаде, какие страсти видела, какие разрушения, сколько там погибло народу тогда. Потому, как только в отделе образования  ей предложили должность учителя русского языка в одном из сел, расположенных  в Грозненской области, сразу же, не раздумывая, согласилась. Знала ведь, что здесь где-то обосновалась материна сестра. А тут оказалось, что уже и Вера обретается в этих краях.



    Общежитие, в котором жила с семьёй сестра Маняша, находилось у самого подножья горы. Вход с торца. А за ним длинный коридор, и множество дверей в обе стороны. А у дверей на ящиках, на стульях, на каких-то подставках стоят гудящие примуса, у кого-то чадящие керогазы или керосинки. По коридору витает запах угара вперемешку с подгорающей едой...

    В комнате, где обитала семья сестры, вдоль стен топчаны, только посерёдке самодельный стол.

    Сестра бросилась к вошедшему брату, прижалась лицом к фуфайке, запричитала.

    -- Ну, будет, Маняша, будет... Слава богам, что живы, что свиделись...

    Потом Николая Герасимовича обнял зять Василий. Вспомнилось, как выдавали замуж младшую сестру. А теперь вон сколько детей, племянников его, Николаевых.  Шура хоть и маленького росточка, в Маняшу, а по возрасту постарше будет Лили. Вторая дочь Маняши Тоня тоже в сестру пошла, лет на пять-семь младше старшей. Десятилетний дробненький мальчишка спрятался за спину отца.

     -- Это ваш младшенький? -- спросил у зятя.

    -- Точно так. В сорок первом родила Маня. Как только сохранила в такую годину...

    -- А старший, Петя где?

     -- Так ить служит срочную сынок. Уж год как солдатскую робу носит, -- со вздохом произнесла Маняша. -- Раздевайся, братик. Садись к столу...

     Николай Герасимович достал из заплечного мешка припасённые гостинцы, выложил на стол. Шура с Тоней поставили на стол миски, стали готовить снедь, пока взрослые обговаривали свои дела. Тут вернулась с работы и Настасья, бросилась в слезах к Николаю, стала расспрашивать о семье, об Ольге, о дочери, сыне...

     Уже за столом, вкруг которого сели на пододвинутые топчаны, Николай рассказал более подробно о состоянии жены, почему принял решение переехать в эти чужие края...

    Потом выпили поминальную чарку за всех почивших родичей, за разорённую родину, на которую так и не привелось вернуться. Николай поведал родичам, что видел там в свой последний приезд.

     -- Душа болит, что стоят наши земли заброшенные, а и сделать ничего не могу. Нет сил самому поставить избу, а и поставлю, где работать, с чего жить?  И так и эдак прокручиваю в голове, а ничего не выходит... Дочь Лиля забыла деревенские порядки. Что ей было? Столько же, сколько и Славику вашему сейчас. Она уже года четыре в ателье работает. Городские замашки перенимает. А Ольга и рада бы вернуться, да не потянет уже деревенское житьё. Плохая стала, вся больная. Война сгубила что меня, что её...

    -- Всех она сгубила, разорила, раскидала по свету... -- со вздохом произнесла Маняша. -- Вот и мы двинулись сюда не от хорошей жизни. Надо же как-то кормиться, детей пристраивать. Шура, вон, работу нашла, ей семью заводить надо. Петя вернётся, тоже думать о семье надо, а тут Тоня подрастает, учится, Славик младшенький, тоже учить надо... Эх, да что говорить... Жили себе мирно, благополучия большого не ждали, но всё было справно... А накатила война, всё порушила...

    Ночевать Николая оставили в общежитии, хоть он и понимал, что в тесной комнате, где обитали шестеро, просто нет места для гостей...

     На другой день Маняша с Настасьей повели Николая в стройтрест.

     В отделе кадров, только взглянув на паспорт, где указывалось место рождения и возраст, заведующая, скривившись, проронила:

     -- И что вам всем дома не сидится? Работали бы уж там... Так нет же, все в тёплые края лезут... А кто там города восстанавливать будет? Да и по возрасту вы, Николай Герасимович, не подходите для этих работ. Нам молодые нужны, крепкие...

    Выйдя из конторы, Николай вздохнул:

      -- Нигде-то мы не нужны. Как воевать, так в первую очередь нас, великоросов отправляют, а как работать, так сразу попрекают, что мы в чужие края на чужие места рвёмся...

     -- Вот что, братик, пойдём-ка сходим к Евдокии Ивановне, -- предложила Маняша.

      -- А кто это?

     -- Да как сказать. Жена она начальника треста, из наших краёв будет. Здесь же почему-то создание наших землячеств не приветствуется. Армянское есть, грузинское, еврейское, даже украинское, а вот русского нет. Говорят, не положено. Так вот Дуся здесь  руководит негласным русским землячеством. Помогает устроиться тем, кто из разорённых войной земель приезжает...

     У трёхэтажного кирпичного здания остановились. Сестра оставила Николая на улице, где уже собралась стайка разновозрастных мужчин и женщин, а сама пошла в подъезд. Вскоре вышла из него и заняла очередь.

     -- Принимает сегодня Евдокия Ивановна, может статься, что и присоветует... -- пояснила ситуацию брату.

     Через некоторое время подошла очередь и Николаю идти на поклон к неведомой Евдокии Ивановне...

     В прихожей расположенной на втором этаже квартиры, большой и удобной, за столом сидела красавица в скромном сером платье и с причёской. Она взяла документы Николая, расспросила его, чем занимался, какая профессия, почему оказался в этих краях...

     Николай, неожиданно для себя,  рассказал этой женщине о своих проблемах, хотя обычно старался ни с кем не откровенничать...

      -- Возраст ваш, Николай Герасимович, уже преклонный, никуда вас не возьмут на производство. Вот артель организовать по мощению городских дорог, это я вам смогу пособить. Помогу и с народом. Многие приходят, просятся на работу, а сами азов деятельности не знают... Ну, а с гончарным производством, сами понимаете, не помогу. Глины много, кое-кто занимается этим. Но тут уж сами... С жильём в наших окрестностях трудно. Есть несколько адресов на другом конце города. Съездите, посмотрите. Да, кстати, вы сказали, что ваша дочь в ателье работала. С ателье проблема. Мест свободных нет, а вот швейная фабрика рядом с одним из адресов как раз набирает работников. Я похлопочу о месте для дочери. Жаль, что далеко жить будете, я сама с удовольствием буду заказы делать на пошив одежды у вашей дочери. Но, сами понимаете, почему-то не приветствуется здешним руководством организация нашего землячества. Я уж говорила кое с кем о создании смоленского землячества, думала всех наших под одно крыло собрать. Знаете, что мне ответили? Тогда эти русские все доходные места загребут, людям других национальностей ничего не достанется... Думаю, не в этом проблема. Если мы вместе держаться будем, мы будем силой... А это многим не нравится... Впрочем, забудьте о чём я говорила... Это не для лишних ушей тема. Можно и загреметь за такие речи. Будьте осторожны в своих словах с посторонними. Много есть охочих донести куда следует на соседа, чтобы только выслужиться...  Вот адреса, возможно, что-то вас устроит...

    На другой день Николай отправился по адресам, данным Евдокией Ивановной. Их было три. Два первых отбраковал по причине дороговизны. Не было столько средств. Третий располагался в квартале от швейной фабрики на улице Ноя Буачидзе. Предлагаемое жилье, состоящее из двух комнатушек, выходило дверями в общий двор, где было ещё несколько дверей, отгороженных низкими дощатыми барьерами.

    Переговорив с хозяином и договорившись о цене, которая устроила Николая, составили купчую. В тот же вечер совместно с зятем Василием перевезли Николаевы пожитки, чтобы он смог ночевать в новом жилье. А спустя день он отправился в Орск за семьёй.



     ...Город Лиле вначале не понравился. От вокзала шли пешком. Дядька Василий Шаликин встретил родню на перроне, помог сгрузить вещи. Потом их перенесли на тележку, запряжённую осликом, и владелец тележки окольными улицами повёз поклажу по адресу...

     Дороги на улицах были сплошь изрезаны колёсами повозок. Хоть и стояла тёплая весенняя погода, солнечная и благодатная, напоённая ароматом цветущих деревьев, а колдобины на дороге намекали на непролазную грязь в непогоду. Впрочем, в душе Лиля признавала, что и в Орске дороги были не лучше... Чем дальше отходили от вокзала, тем явственнее запах железной дороги перебивался каким-то неприятным с ощутимой тухлинкой...

     Николай, видя, что Ольге тяжело даётся этот переход, уговорился с возницей, чтобы посадить жену в тележку. Тот уступил женщине своё место, а сам пошёл рядом с осликом. В наиболее сложных участках дороги мужчины помогали животному тянуть тележку по крутым рытвинам ссохшейся глины.

     Вскоре грунтовая дорога улицы перешла в мощённое камнем полотно. Идти стало легче, и Лиля засмотрелась на окрестные дома. Здесь они,  как и на окраине Орска, были глинобитными, многие низенькие с маленькими окошками и все с обязательными ставнями. Перед домами  росли деревья или кустарники, а между ними вдоль улицы тянулись тропинки, по которым ходили пешие люди, чтобы не занимать дорогу, если едет машина.

     Деревья были незнакомые, с перистыми листьями, с кистями белых, а кое-где и розовых цветов, восхитительно пахнущих. Чем-то напоминающих одеколон, который Лиля мечтала купить ещё в Орске, но папка резонно напомнил ей, что не об этом надо думать перед переездом в другой город...

     Новое жильё Лилю не впечатлило. Общий двор на несколько жильцов,  перед каждой дверью невысокая загородка под навесом, где можно оставить обувь, где стоит лавка, на которой установлен керогаз или примус, лежат ещё какие-то вещи.
Комнат было две, маленькие. Даже меньше, чем в Орске. Между ними устроена печь, совсем не такая, как в избе в Красном была, и не такая, как в Орске.

     Мужчины разгрузили поклажу, рассчитались с возницей и стали заносить вещи в комнаты. Лилин сундук поставили в первой комнате, рядом на табуретку она установила свою машинку в футляре. Узлы с одёжей перенесли во вторую комнату, окнами выходящую на улицу... Отныне это было их новое жильё, на этот раз  собственное...

     Днём позже, оставив жену на хозяйстве, повёз Николай Герасимович свою дочь на поклон к Дусе. Надо было думать о работе. Добираться с одного края города до другого, который в народе назывался Катаямой, было долго и хлопотно. Но необходимо.

     -- Папка, а почему посёлок тот так странно зовётся? -- спросила по дороге Лиля. Уж больно странное название. Какая-то яма, что за яма?

     -- Вроде бы в честь японского коммуниста назвали. Фамилия у него такая, а точнее не знаю, -- пояснил отец. -- Здесь многие названия непонятные для нашего слуха, как и в Орске в своё время. Ничего, привыкнем...

    Встреча с Дусей прошла к обоюдному удовольствию. Хозяйка квартиры поговорила с Лилей о работе в ателье, показала отрез ткани и картинку, какой фасон платья  она хотела бы сшить. Лиля сняла все мерки. Договорились о первой примерке, потом Дуся написала записку директору фабрики.

    -- Передашь это письмо в отделе кадров, они знают меня, помогут с устройством, -- пообещала Лиле. Потом позвала ожидавшего дочь Николая:

    -- Вам, Николай Герасимович, тоже работу нашла. У нас здесь несколько мостовщиков со Смоленщины и Калужского края собралось. Сейчас появилась потребность в мощении кое-каких улиц. Якову Ивановичу поставили задачу организовать работы, не отвлекая строителей от восстановительных работ на нефтепромыслах...

     Потом Евдокия Ивановна передала записку и Николаю Герасимовичу, пояснила, к кому ему обратиться в тресте...

     Домой отец с дочерью возвращались, окрылённые надеждой...



    Фабрика была большая. В цеху привычно для Лилиного слуха стрекотали машинки, носился запах крашенной ткани, шипели тяжёлые утюги работниц, отпаривающих сшитые изделия. Всё так знакомо. Сразу захотелось сесть за машинку и заняться делом...

    В отделе кадров приняли Дусину записку, сказали, что есть вакансия швеи-мотористки.

    ...В одном ряду с Лилей работала высокая, на пол головы выше, блондинка со странным именем Луиза. Некоторые из швей с определённой долей негодования и презрения относились к девушке. Это было странно и непонятно. Ну, не из-за того же, что Луиза заметно заикается? В обеденный перерыв она всегда оставалась за машинкой, перекусывала наспех и вновь принималась за работу.

     Вначале Лиля бегала в обед в свой новый дом. Знала, что мать к этому времени кипятила чайник, готовила перекус. Но вскоре поняла, что те пять минут туда, да пять минут обратно крадут драгоценное время отдыха. Насколько лояльнее было начальство в орском ателье, где работницам предоставлялось больше времени на перерыв. Здесь же, где каждая швея выполняла свою операцию в производстве изделия,  опоздание любой из них останавливало процесс пошива всем остальным. И Лиля стала брать обеденный перекус с собой. Так же, как и соседки, убрав работу с швейного стола, разворачивала приготовленный матерью свёрток. Как-то заметила, что Луиза отвернулась от остальных и смотрит в окно. Еды с собой не взяла.
Лиля помнила довоенное детство и работу в поле, и что на отдыхе колхозницы собирались всегда обедать вместе, выставляя на расстеленную дерюгу свои припасы. Если у кого не было чего с собой перекусить, делились окружающие. И в орском ателье, бывало, с ней старшие мастерицы делились, хоть и голодно было тогда...

    -- Луиза, подойди ко мне, -- позвала соседку. Та вначале дёрнула плечом, потом повернула лицо. В глазах сверкнули слёзы. Опустила голову. Но Лиля была из упорных. Собрала свой перекус в свёрток и перешла за швейный стол соседки. Разделила снедь, приготовленную матерью, на двоих. Луиза взяла две кружки и сбегала к титану за кипятком... Так началась их дружба...

    Вскоре Лиля поняла, почему приятельница чурается окружающих. Оказалось, что Луиза немка с Поволжья. В начале войны всё их село было депортировано в Казахстан. Отец умер. Брат воевал, потом погиб. Остались они вдвоём с матерью. Недавно перебрались в эти места. Вроде здесь смешение разных народов, а в бытовом плане всё одно к ней у всех неприязнь, словно она виновата в прошедшей войне, словно она убивала людей...

     Луиза  старше Лили лет на пять-шесть, была худощава, если не сказать, тоща. И кличку ей дали заглазную -- Стропила. Она об этом знала, но на людей не обижалась. Любила нарядиться, накраситься. Почти все заработанные деньги, что оставались после покупки продовольствия, тратила на наряды. Бывало, что перед зарплатой за душой копейки не было на хлеб, а вот помаду, пудру, одеколон -- это уж обязательно, без еды останется, но не без косметики...

    Была у Луизы заветная мечта -- выйти замуж, родить детей. Стать как все, ничем не выделяться...

    По субботам все незамужние швеи ходили на танцы в Трек. Он находился за речкой в двух кварталах от фабрики.  Любопытная от природы, Лиля в первые же дни обежала окрестности и в западной части за своей улицей нашла речку. Называли её странно --  Сунжа. Была она побольше Рессы, посвоенравнее, но и намного грязнее. По поверхности глинистой бурой воды расплывались радужные нефтяные  разводы. Старожилы объяснили ей, что в войну, когда фашисты рвались к нефтяным промыслам,  было много налётов вражеской авиации, бомбившей заводы, снаряды попадали в бочки с запасами нефти,   которая потом стекала в реку, и всем тогда казалось, что даже вода горит чадящим пламенем. Нефть осаждалась на дно, оставалась на берегах   реки, пропитывала почву, потом медленно разлагалась... Потому такой неприятный запах. Но местные уже принюхались, не замечают. А в войну, когда городской водопровод был разрушен, воду брали из Сунжы, отстаивали и пили. А что было делать? Сейчас уже никто не осмелится. Да и водоразборные колонки на каждом углу есть. Придёт время, и речку очистят...

    Так вот за Сунжей располагался городской парк, который назывался Парк культуры и отдыха имени Кирова. Основной вход его был далеко, в центре города, а с этой стороны оба берега соединял железный мост с перегородкой посередине. Там была дверь и окошко, за которым сидела контролёрша и продавала входные билеты.
 
    Луиза как-то уговорила Лилю сходить с ней на танцы в этот самый Трек. Николай Герасимович против этого ничего не имел. Требовал только попусту деньги не тратить. Он ожидал скорого приезда сына. Ваня писал, что вроде бы начались разговоры о скорой демобилизации. К осени должны прибыть на смену первые за многие годы призывники...

    В Треке была сделана танцплощадка, по субботам под навесом-ракушкой играл духовой оркестр. Вокруг ограды прогуливались стайки нарядных девушек в ожидании потенциального кавалера. Парней было заметно меньше. Многие танцам предпочитали пивной ларёк у лодочного пруда. А те, что решали уделить внимание танцплощадке, придирчиво разглядывали гуляющих вокруг девушек. Изредка какую-нибудь приглашали на танцы, покупали входной билет, и счастливица оказывалась внутри. Там в большинстве своём танцевали уже сложившиеся пары, познакомившиеся по большей части на работе. Встретить пару на танцах бывало проблематично... Хотя руководство фабрик и других предприятий, где работали массово женщины, тоже устраивало периодически в своих клубах танцевальные вечера и концерты, приглашало на них рабочих-мужчин с заводов...

    Луиза была завсегдатаем всех этих мероприятий. Но приглашали её очень редко. Обычно они с Лилей танцевали в паре. Однажды Лилю заметил черноволосый и смуглый паренёк. Представился Толиком. Потом рассказал, что он грек, в войну его семью выселили из Крыма. Помыкавшись по стране, осели в конце концов в Грозном. Родители уже пожилые, сам он работает токарем на "Красном молоте". Лиля ему приглянулась. Чем-то напоминала ему гречанку. Мать давно настаивала, что сыну пора жениться, но требовала, чтобы взял в жёны девушку своего народа. А где её найдёшь в этом огромном многонациональном котле, в который в послевоенные годы превратился Грозный?..

    Но не сложилось у Лили... Отец жёстко напомнил ей об обязанности ухаживать за больной матерью, о том, что скоро со службы должен вернуться брат, и надо вначале думать об устройстве его судьбы...

    Периодически в выходной день дочь с отцом ездили к Шаликиным. Брали как-то и Ольгу. Но дорога с двумя пересадками на автобусах далась ей нелегко. Потому решено было, что она будет оставаться дома. Лиля забегала обязательно к Дусе. То завезёт уже сшитый наряд, то приедет с примеркой нового платья Дусе или её дочери Тане, которой мастерила красивые капоры из остатков ткани и ярких атласных лент...
    Однажды Дуся, в очередной раз примерив платье, повертевшись перед зеркалом, полюбовавшись на своё отражение, вдруг в порыве благодарности вынесла из спальни свёрток в серой бумаге:

     -- Держи, это тебе подарок. Молодец, качественно мастеришь. Платье не отличишь от сделанного в ателье... Жалею, что не смогла сразу устроить тебя туда... А теперь очень многие завидуют мне, что такая мастерица у меня...

    С Дусей, хоть и разница в возрасте была больше десяти лет, Лиля дружила. Та, бывало, приезжала к Лиле домой, если уж срочно надо было что сшить. Расплачивалась щедро, хоть Лиля и стеснялась брать сверх положенного.

   В этот раз Дуся не разрешила рассматривать, что в свёртке. Уже дома Лиля развернула подарок: в бумаге был завёрнут отрез крепжоржета, о котором она мечтала ещё в Орске. Чуть в другой тональности -- по серому полю разбросаны густо-густо яркие цветы георгинов. Исполнилась её заветная мечта: она сшила себе платье-шестиклинку с поясом, выгодно подчёркивающим тонкую талию и статность фигуры... Хотя отец был явно недоволен. Он предложил продать отрез на барахолке, как звали рынок, где продавались ношеные вещи и мебель, но попадалось и много чего интересного... В последнее время отец стал там завсегдатаем в выходные дни. Отыскивал что-либо выброшенное на свалку, реставрировал и продавал. Пробовал было гончарным ремеслом заняться... но годы уже не те.

    Лиля от предложения отца отказалась. Должна же и она когда-то наряжаться. Ольга, в обычное время всегда поддерживавшая мужа и державшая дочь в строгости, на этот  раз встала на сторону Лили. Не пристало столь щедрый подарок благодетельницы променять на деньги. Дуся может и обидеться на такое неуважение. И отец отступился...



    Ваня приехал в конце ноября. На дворе было слякотно, промозгло и неуютно. Уже раза два выпадал снег, но тут же и таял. Все пешеходные дорожки превратились в сплошное глинистое месиво. Редкие автомашины бывало часами пытались выбраться из грязевой западни, под колёса бросалось всё, что могло помочь преодолеть рытвину...

    Люди старались обходить наиболее грязные места, где на обувь мгновенно налипали куски глины, которые невозможно было так просто очистить. У дверей магазинов, у учреждений стояли обязательные железные скребки для обуви, а кое-где уже появились и мойки с тоненькими струйками воды, стекающими над жёлобом, сделанным из разрезанной вдоль толстой трубы...

   И всё же город Ване приглянулся. Не сравнить, конечно, с Кемеровом, который в памяти парня остался чем-то величественным и тревожным. Но центр Грозного был вполне цивилизованным, с высокими каменными домами... Правда, чем дальше от центральных улиц, тем дома меньше и непригляднее. Та часть дома, которую купил отец, была мала и тесна. Но это было всё же своё жильё, по которому так стосковался Ваня. Семь долгих лет в казарме, на государственном харче... Хотелось свободы, доступности всего... гражданского...

    Устроился он в стройтрест, в артель, где работал отец. Занимались мощением улиц. Работа для Вани новая и непривычная. Но куда-то же надо устраиваться. Шахт в ближней округе не наблюдалось, писарем или, как сказал отец, счетоводом куда-то в контору идти было совестно. Он же мужчина. Да и в армии до печёнок надоело... Хотелось свободы, веселья, гульбы, делать, что хочется, а не быть под присмотром... А дома каждый раз с гулянок мать встречает ночь-полночь, смотрит с укором... Лучше бы накричала...

   Уйти бы куда-нибудь... А куда? Две комнатушки. В первой, где печь, стол обеденный и умывальник. На сундуке, подставив две табуретки под ноги, спит сестра. Она вечерами за столом что-то строчит заказчицам. Во второй комнате кровать родительская, а впритык к ней установили и ему койку...


    Глядя на метания сына, задумался Николай Герасимович о женитьбе Вани. Об этом и прежде с Ольгой заводил разговор. Как и любой отец, считал своего наследника достойным лучшей доли. Предполагал, что Ване подойдёт по образованию кто-нибудь из учительниц или бухгалтеров. Ну, не простую же разнорабочую в жёны брать? Будь то в довоенные времена в деревне, давно бы уже нашёл сыну ровню, а тут в чужом краю, где все пришлые, какого роду-племени неизвестно, сыскать достойную пару трудно...

   Сразу же по возвращении сына из армии, на него стали заглядываться окрестные девицы. Первой обратила внимание Луиза. Высокий, правда, в свои 26 лет уже лысый.  Всегда прибранный: отец купил сыну выходной костюм в серую полоску, подчёркивающий стройность фигуры. Но и в рабочей робе брат Лилин выглядел неплохо. Вот только Ваня не впечатлился подругой сестры. Сказал, что она вертлява, красится, да и о чём с ней говорить, он не знает. Тут отец подсуетился. Через знакомых нашёл учительницу младших классов. Она ровесница сына, будет им о чём поговорить. Познакомили их на новогоднем празднике. Специально гостей родители её собрали, чтобы всё прошло благопристойно... Отсидел там Ваня чинно весь вечер. Почти ни к чему не притронулся. Стыдился, что вести себя за столом не может, ножом-вилкой пользоваться не умеет. Попробовал было, да не удержал на вилке еду, под стол уронил. А тут мать девицы губы поджала, осуждающе головой покачала... Не срослось... У девицы свои представления о будущем муже, куда Ванина неловкость не вписывается...

    Познакомили его ещё с одной девицей. В бухгалтерии стройтреста работала. Эта затаскала Ваню по концертам и спектаклям. На всё это деньги нужны немалые. А толку? После тяжёлой работы с утра до вечера в холоде  на ремонте дороги потом идти вечером ещё  слушать симфонический концерт, когда от музыки глаза слипаются и хочется в тёплую кровать под одеяло. Или на спектакль: смотреть, как артисты что-то изображают на сцене совсем непонятное. Нет, Ваня был начитан, и с первого раза узнавал, по какой пьесе спектакль. Но казалось ему, что всё там не так:  всё наигранно, преувеличено. Ему бы сейчас домой, отдохнуть, а не смотреть на заумные сцены спектакля. А потом надо ещё идти провожать свою спутницу до её дома, выслушивать её рассуждения об игре того или иного актёра, критику в адрес актрис...

    В артели у отца сошёлся Ваня с двумя уроженцами Калужского края. Оба почти ровесники, на год раньше вернувшиеся со службы. Приятели активно зазывали парня в свою компанию, но отец строго приказывал не общаться с ними. А что ещё делать в свободное время? Идти с очередной девицей на танцы или в кино?  Слушать её рассуждения, когда хочется совсем другого? У девиц было много претензий к нему. Не так идёшь, не так стоишь, не так знаки внимания оказываешь. Почему идёшь к пивному ларьку, почему не сводишь в ресторан? И ещё много подобных почему. И не понять им, что парню хочется отдохнуть после работы, что ему бы посидеть с книжкой у тёплого бока плиты, поговорить о жизни. На недвусмысленный намёк о переходе из жениховства в семейную жизнь, одна из потенциальных невест откровенно спросила:

     -- А что хорошего в замужестве? Ты сможешь обеспечить мне достойную жизнь, чтобы я не работала, могла себе позволить купить то, что мне нравится? Нет, не сможешь. Зарабатываешь мало. Так зачем менять приятную жизнь сейчас на непонятную и скудную потом?

    -- Но ведь так заведено, -- попытался втолковать Ваня, -- время приходит заводить семью, рожать детей...

    -- И куда ты приведёшь молодую жену? В те комнатушки, где ютитесь вчетвером? Вам самим тесно, а ещё и меня туда. Не смеши. Вначале определись с квартирой, потом заводи разговор о женитьбе...

    После этого разговора Ваня откровенно сказал отцу, что те девицы, с которыми его знакомят, не подходят для семейной жизни. И нечего тратить деньги на  все эти пустопорожние встречи.

    -- Не ровня мы с ними. У них другие представления о совместной жизни, о порядках в доме, -- подытожил сын разговор с отцом. -- Сам буду себе искать из наших. Говорят,здесь много девчат из родных мест...

    -- Это кто же тебе такое говорит? Уж не Ренусов ли с Головиным? Те ещё ходоки...

    -- Да хоть бы и они... Обещались свести с девчонкой из нашего района. Говорят, весёлая, простая...

    -- Смотри, сын, как бы не прогадал. Будешь потом локти кусать, ан поздно будет...

    Николай Герасимович и сам видел, что все прежние девицы были не ровней сыну. Но отцовскому сердцу казалось, что свой парень и красивее, хотя с лица, как говорится, воды не пить, и умнее многих его сверстников... Впрочем,  в душе Николай Герасимович признавал, что, проведя вдали от сына долгих десять лет, он его почти не понимает. Давно заметил, что Ваню тянет в компании парней, любящих приложиться к рюмке. Часто приходил с запахом спиртного. На любой вопрос отговаривался, что, мол, встретились со знакомыми по родным местам. Только с течением времени таких встреч становилось всё больше...



    В общежитии Вере всегда как-то неуютно. А сегодня особенно. На дворе было сыро, промозглый ветер гнал свинцовые тучи с гор, а они сеяли на город противный серый дождь. Стёкла были расчерчены потоками струящейся воды. Она проникала внутрь, стекала по подоконнику. Вытопленная печь почему-то не давала такого тепла, как в морозы. И на душе было слякотно. Опять никуда не пойдёшь. Придётся просидеть весь выходной в комнате. И заняться нечем. Наволочку на подушку Вера уже вышила. Можно бы ещё что-то расшить, да, как на грех, нитки закончились... Товарки по общежитию разбрелись, кто куда. Ядвига ушла в соседнюю комнату. Там заселилась новая жилица, говорят, тоже полька. Соседки-сибирячки наконец-то обзавелись постоянными ухажёрами, и теперь каждая отдыхала в своей компании. Таисия отправилась проведать свою землячку, живущую на съёмной квартире  где-то на окраине города. А Люся, наконец, встретила своего человека. Он хоть и вдовец с детьми, но с Мордовии. Никогда бы не подумала, что можно вот так за тридевять земель найти того, кто станет тебе парой. А ведь оказалось, что раньше жили почти рядом, в соседних сёлах...

    Вера на судьбу не жалуется. Есть работа, небольшой, но заработок. Но чего-то всё равно не хватает. Хочется своего угла, чтобы всё было своё, а не общее. Чтобы можно было заняться своим делом, не оглядываясь на других... Да и определённости душа требует. Кавалеров много, а что толку? Замуж никто не предлагает. Всё больше говорят, что пока молодые, надо погулять, а женитьба руки свяжет: пойдут дети, не до развлечений будет...

     На днях приезжала в город Нюра. Заскочила и к Вере. Смущаясь от нахлынувших чувств, рассказала, что познакомилась в станице с местным жителем. Он при школе шофёром работает. Зовёт замуж. А ещё, покраснев, попросила, чтобы Вера при посторонних  звала её не Нюрой, как дома привыкли, а Аней. Ребятишки в станице озорные. Припечатают какое-нибудь прозвище, а она ведь учительница. У неё должен быть авторитет и у учеников и у их родителей...

     Вера вздохнула своим мыслям. Вот и старшая сестра определяется в жизни... А когда же ей удастся найти свою судьбу?..

    В дверь настойчиво постучали. Потом в проёме показался Алексей Ренусов. Вот уж кого не хотелось бы видеть. Красивый, видный парень, ладный, но ненадёжный. Всё ему смешки да подковырки. В компании такие незаменимы, а вот гулять с таким не хочется. Впрочем, Алексей, получив однажды сразу от ворот поворот, больше ни на что не претендовал. Так, иногда зазывал в общую компанию. Вот и теперь начал с приглашения:

    -- Верк, что одной сидеть, идём к нам.

    -- И что я там буду делать? Ваши пьяные шутки слушать? -- отрезала сразу, чтобы отстал.

    Но парень не отступал.
 
    -- Да, брось, когда это было. У меня сейчас Люська из третьей комнаты и парень из нашей местности. Хотели в карты поиграть, да пары не сыщу. Все куда-то по углам разбежались. Всё одно ить дома без дела сидишь...

    Вера подумала: а, действительно, что одной в комнате торчать в выходной?

    Юхнов, декабрь 2018 г.