Бесконечный октябрь или наши идеальные жизни

Глава 1.

      Вы когда-нибудь видели настолько яркое солнце, что, казалось, еще секунда, и оно расплавит вам глаза? Вы когда-нибудь вдыхали настолько сильный аромат, что он, казалось, выжигает ваши легкие изнутри и въедается в ваш мозг? Были ли ваши чувства когда-нибудь настолько остры, что вы буквально каждой клеткой вашего существа ощущали движение Земли? Я был частью этого безумства всего два раза в своей жизни. Первый раз — когда родился; услышав сейчас об обстоятельствах, которые стали причиной второго раза, я бы назвал вас сумасшедшими и попросил бы оставить меня. Но, так или иначе, я не волен распоряжаться судьбой, которая преподнесла мне такой «подарок».

      Сейчас я стою у окна той самой комнаты, в которой я был рожден почти тридцать лет назад. Я смотрю на мир за стеклом и понимаю: моя жизнь в нем ничего не значит. Раньше я бы сказал, что мир был бы лучше без меня. Я был одним из тех, о ком говорил Жюль Ренар. Одним из тех, кто катил этот мир, пока другие бежали рядом и кричали: «Боже, куда катится этот мир?»

      Но тогда я был подростком. Резким, ядовитым, во мне бушевал максимализм и желание показать свое «Я» этому миру. Но что-то переменилось во мне, и сейчас не получается даже«прикатить» к чему либо собственную жизнь, не то что жизни других.
   
      Но этот мир сильно изменился с тех пор, как я появился на свет и прошел этап «юность». Неизменными остались лишь белые стены этой комнаты и вид из окна. Раньше здесь располагался санаторий для молодых мам и их детей, где они целыми днями дышали лесным воздухом и посещали оздоровительные процедуры. Сейчас здесь нельзя услышать ни детский смех, ни женскую болтовню. Только потухшие глаза и атмосфера всеобщего отчаяния.

      Но что же случилось со мной? Сложно сказать в двух словах. Я словно оказался в клетке, созданной из навязчивых страхов, неуверенности в себе и в том, что делаю. Будто вся моя жизнь нереальна, будто это происходит с кем-то другим, а я лишь наблюдаю за развитием не самого веселого сюжета.

      Я стараюсь забыть, как оказался здесь. Однако если мне удается ненадолго сомкнуть глаза, то эта ужасающая картина снова всплывает в памяти. Холод и темнота, боль и отчаяние. Меня нашли на полу в углу моей спальни. Глаза остекленели, изо рта вырывались клочки пара. В вене торчала игла... Я сорвался. Много раз пытался выбраться из этой паутины, пытался жить как раньше. Быть тем же ядовитым и язвительным юношей. Таким успешным во всем, за что брался, таким упорным, настойчивым. Но все, на что я был способен теперь — прятаться от реальности. Скрывать этот будничный ад за приходами, топить серость дней в мутных жидкостях и компьютерных играх.

      Неудивительно, что вскоре я лишился работы. Пониженная продуктивность и постоянные прогулы вывели из себя Клариссу, единственную мою подругу. Именно она пристроила меня к себе в компанию инженером кибербезопасности. И она же обнаружила меня с передозировкой. Она решила, что я собирался покончить с собой. Такие мысли меня посещали часто, но я осознавал, что мне не хватит смелости. И тот раз не был попыткой. Так получилось.

      Меня доставили в реанимацию и откачали. Потом состоялась встреча с психологом, а затем и с психиатром. Специалисты предположили, что у меня депрессия, а снимок МРТ, на котором четко было видно уменьшение переднего мозга и гиппокампа, подтвердил их догадки. Так мне поставили диагноз «высокофункциональная депрессия», и вскоре она перетекла в затяжную.

      Через пару дней Кларисса, для моего же блага, решила отправить меня в эту клинику на лечение. Я не стал сопротивляться и подписал все бумаги, что мне предложили. Если мне не окажут помощь профессионалы, то сам я никогда не выберусь из этого болота. Я просто однажды захлебнусь и уйду глубоко на дно...

— Гай, ты здесь? — дверь открылась и в комнату зашла Энджела, моя медсестра. Она следила за моим распорядком дня: посещением процедур и принятием лекарств.

— Да, я сейчас.

— И не забудь. В семь часов я за тобой зайду.

      Она дала мне еще пару минут насладиться тишиной и умиротворяющим видом за окном. Затем я вышел в коридор, Энджела обхватила меня под локоть, и мы не спеша проследовали к кабинету моего психотерапевта. На светлой двери красовалась табличка «Доктор А. Кларк». Я медленно вошел внутрь. Стены, обшитые деревянными панелями, большой белый ковер, два кресла, ее рабочий стол и панорамные окна с видом на озеро.

— Итак, Гай, здравствуй. Как ты себя чувствуешь?

      Я пожал плечами. Странное ощущение внутри. Я не могу описать его словами и так же не могу понять: плохое оно или нет.

— Сегодня нам предстоит провести небольшой эксперимент. — Она встала с кресла, взяла со стола небольшую папку и вернулась на место. Из папки она достала карточку и продемонстрировала мне. — Ну, Гай, внимательно рассмотри картинку и скажи, что тебя тревожит на ней? Какие чувства она вызывает?

      Я взял карточку в руки и стал внимательно разглядывать картинку. Дождливый день, серое небо, множество серых людей, спешащих укрыться от непогоды. Сзади можно разглядеть вывески магазинов и указатель «Метро».

— Подумай, есть ли здесь то, что вызывает у тебя беспокойство?

— Определенно.

— В чем оно заключается?

      Я снова пожал плечами. Возможно, толпа людей, которым нет дела до меня, но мой больной мозг счел бы, что они насмехаются надо мной, ищут недостатки и слабые места. Я слишком неуверенный в себе.

— Это изображено на картинке?

— Нет. — по факту, все это рисует мой мозг.

— Хмм. — Доктор Кларк откинулась на спинку дивана и задумчиво прикусила колпачок ручки, затем сделала несколько пометок в своем блокноте. — Как считаешь, Гай, что могло породить в тебе это? Слишком мал процент людей, у которых депрессия не имеет основания. Причины твоей болезни кроются в прошлом. Но ты словно стена. Я не могу тебе помочь, пока ты сам этого не захочешь. Нам необходимо сотрудничать, чтобы результат удовлетворил нас обоих.


***

      За ужином я как обычно почти не ел. Ворошил свою еду в ожидании окончания отведенного на трапезу времени. Все больше и больше людей прибывало в столовую, и мне хотелось лишь одного: чтобы никто не счел хорошей идеей расположиться рядом со мной. Однако часто действительность зачастую всегда не та, какой мы хотели бы ее видеть. Напротив приземлилась девушка, чьи руки были усыпаны тонкими шрамами. Я не поднимал глаз на ее лицо, но чувствовал, как она прожигает меня взглядом. Это начинало меня нервировать, что было весьма заметно.

— Да брось. Ходишь тут, строишь из себя недотрогу, обиженного жизнью.

      Не самые уместные слова в психиатрической клинике, где таких людей основная масса. Но я не хотел ей отвечать, влезать в ненужные конфликты и обращать на себя слишком много внимания. Ее же это явно раздражало, она ждала ровно обратного. Я слышал, как она шумно выдохнула, отбросила ложку и встала. Может быть, это часть ее болезни, а может, просто оголодавшая по скандалам стервозная душа. Так или иначе, моя неуверенность в себе сыграла мне на руку: я не решился ответить и меня просто оставили. Можно сказать, день удался.

Глава 2.

       Раз в неделю, в семь вечера, проходило мероприятие с целью промыть нам мозги. Мы собирались в большом зале и два часа слушали лекции и смотрели видео о том, как замечательно жить, что все трудности преодолимы, что не нужно вдаваться в крайности и прибегать к затуманиванию сознания, что всегда можно получить поддержку со стороны или найти ее в себе. Я более чем уверен, что все эти люди в белых халатах не верят и в четверть той чепухи, которую втирают нам. Давайте признаем, что, находясь в темноте настолько долго, что лишаешься зрения навсегда, ты не увидишь искру света в будущем. И я также уверен, что у каждого из присутствующих (не пациентов) возникали мысли о суициде, которые в определенный момент казались им самым правильным и верным путем к решению проблем.

       С тех пор, когда я в первый раз послушал эту лекцию от начала и до конца, я бросил эту затею. Лекцию стали полностью заглушать мои мысли, ядовитые, перманентные, но они не так сильно жгут пока я здесь. Но это пока. Едва я оказываюсь наедине с собой в полной темноте, они пожирают меня заживо. Терзают и рвут плоть до тех пор, пока не приходит рассвет. И так каждую ночь я становлюсь их пленником.

       После «вербования» меня находит Энджела и провожает до моей комнаты. Небольшая кровать у стены, выкрученные ручки у окон... Даже если я буду умирать от жары, я не смогу ничего с этим поделать. Она, пожелав мне приятных снов, закрывает дверь. Я медленно сползаю по стенке на пол, обхватываю дрожащими руками колени. Меня знобит. Я снова слышу крики своих демонов. Они кричат, что я одинок, что меня не спасти. Как бы мне ни хотелось быть сильным, я так слаб и беспомощен. За тем я впадаю в беспамятство. Возможно, я рыдаю, возможно, что-то кричу и в конце концов за ночью приходит рассвет. Оковы спадают — и все забывается. Я медленно поднимаюсь с пола и снова готовлюсь надеть маску безразличия, которая, как я надеюсь, вскоре сольется с моим лицом.

      Где-то в восемь по радиоприемнику звучит мелодия, объявляющая подъем. Все выходят из своих комнат и, как зомбированные, тащат свои безжизненные тела в сторону медкорпуса на зарядку. К чему она здесь? После зарядки снова завтрак и процедуры. А затем я вновь оказываюсь в кабинете доктора Кларк.

— Итак, Гай, как ты себя чувствуешь сегодня?

Молчание.

— Ты плохо выглядишь. Что-то болит? Мучают кошмары?

Молчание.

Аманда шумно вдохнула:

— Я сделала некоторые выводы из твоих прошлых ответов. — Она сделала паузу. — И их недостаточно, чтобы извлечь из них корень твоих страхов. Но, к сожалению, ты отказываешься идти мне навстречу. В чем дело? — Кларк сидела, положив ногу на ногу, и внимательно смотрела в мои глаза, стараясь найти ответ на вопрос в них. — Если ты решишь жить только ради того, что считаешь плохим или хорошим, поверь, тебе захочется, чтобы всё вокруг оказалось сном. Как говорится, без дождя не бывает радуги.

      Моя реальность и так напоминает сон. Вечный кошмар, который не спешит смениться спокойным сном, а утро никак не настанет.
Я болезненно ощущал взгляд ее карих глаз.

— Сегодня ты не такой разговорчивый. — Она глубоко вдохнула. — Хотя разве можно в принципе назвать тебя разговорчивым? — Она улыбнулась.

Я качнул головой. Доктор Кларк выпрямилась и снова сделала пометки в блокноте.

— Что ж. Надеюсь, следующий твой визит будет полезнее для нас обоих.

      Энджела ждала меня за дверью. Полагаю, она здесь давно.

— Как самочувствие? Ты сегодня выглядишь хуже обычного. То есть... Так... Сегодня вечером тебе нужно на прием к твоему терапевту. Пока у тебя есть свободное время. Постарайся погулять на свежем воздухе. Не стоит замыкаться в четырех стенах.

       Именно так я и поступил. Не потому что я такой послушный и всегда делаю то, что мне говорят врачи. Нет. Мне плевать на состояние моего здоровья. Просто стены комнаты стали невыносимыми. Казалось, они вот-вот сожмутся и раздавят меня. В какой-то степени так оно и получалось.

       На территории комплекса располагался небольшой парк. Мраморные скамейки, высокие фонарные столбы, увенчанные камерами, и больше ничего. Люди прогуливались по дорожкам и тихо переговаривались в тени елей, а закрепленные медсестры периодически появлялись здесь, чтобы направить кого-то на процедуры и проверить его состояние.

       Все случилось, когда я возвращался в корпус. Директор центра Мэттерс и доктор Кларк стояли возле раскрытых ворот. Санитар и женщина средних лет сопровождали девушку с бледно-розовыми волосами. Когда она оказалась перед Мэттерсом, девушка резко развернулась и впилась взглядом в сопровождающую.

— Я не буду здесь находиться!

— Будешь. Детка, мы уже обсуждали это. Это — вынужденные меры.

— Но ты не имеешь права распоряжаться моей жизнью! — Она зашагала к воротам, но санитар преградил ей путь.

— Вообще-то, Глория, ты несовершеннолетняя, и твоя мать вправе решать, как с тобой поступать, — спокойно возразил Мэттерс.

— Но я нормальная! Я не хочу, не хочу жить здесь! С этими... отбросами!

      Последняя фраза вызвала у меня смешок, хотя смешного в ней было мало. Видите ли, попав сюда однажды, вы уже автоматически становитесь изгоем всего мира. И как бы вы ни твердили, что теперь вы здоровы, а наложить на себя руки попытались в состоянии полного отчаяния, на вас повесят ярлык невменяемого. Отныне для всех на первом месте будет ваш диагноз, а потом уже вы.

       Несколько ледяных капель упало с неба, и я зашагал к корпусу, оставляя драму развиваться за моей спиной. Остальные последовали моему примеру. И хотя мы все такие разные, у нас есть кое-что общее: мы все словно птицы. Раньше у нас были крылья, но теперь они либо сломаны, либо плотно сложены на спине в ожидании своего часа, а центр — наш базар. Все, что нам остается — ходить здесь, не имея возможности взлететь. Все мы — остров бескрылых птиц.

Глава 3.

      Уже смеркалось, но пока есть ещё капля света, я временно себе не тюрьма. Я решаю лечь спать, ведь если мне повезёт, тьма не застигнет врасплох, и я просплю до утра. Но сон все не шёл и не шёл. Где-то вдалеке сверкали молнии, отражаясь от стен моей комнаты, вырисовывая на них зловещие тени. Снаружи не доносилось ни звука. Я тоже не решался нарушить тишину скрипами кровати, а потому сидел неподвижно. И это давило на меня.

      Я вышел в тёмный коридор и проследовал в общую комнату, где сидели остальные пациенты под надзором медперсонала. Сел в дальнем углу у окна и пытался разобрать собственные мысли. На меня одновременно давило большое скопление людей, которые изредка бросали на других взгляды, полные то ли презрения, то ли недоверия, но в то же время я был не один. И чувствовал слабое облегчение от того, что эти люди испытывают почти то же самое, что и я.

      Молния снова сверкнула, озарив небольшую лужайку за окном, ели и... чей-то силуэт. Яркий огонёк витал в воздухе. Должно быть, сигарета. Это показалось странным. На территории комплекса было строго запрещено курить, и работники прекрасно знали об этом. Любопытство остро вонзилось в меня. Я медленно поднялся с кресла, свернул в свой коридор, но не дошёл до конца, а направился к лестнице и спустился вниз. Остановился напротив сестринской и приложился к двери ухом. Тишина. Дверь открыта. На ощупь добрался до окна, в темноте уронив что-то на пол.
На этом окне ручка присутствовала. Я открыл его и выбрался наружу. Землю развезло от дождя, и я едва ли не падал. До сосен, в тени которых находился некто, оставалось около тридцати метров. Я направился туда медленно, так как меня все еще терзали сомнения.
Тонкие пальцы держали сигарету, мокрые волосы спадали на лицо, а футболка плотно облепила тело. Аккуратная женская фигура. Девушку бросало в дрожь от холода.

- Долго ещё будешь пялиться?

      Я опешил. Ведь это действительно было так.

- Окей. Только скройся в тени, не хватало ещё, чтобы меня засекли, - бросила она с плохо наигранной небрежностью. Она боялась быть пойманной. - Закурить не желаешь?

      Я кивнул, и она протянула мне сигарету. Однако в ней был далеко не табак. Тело приятно обмякло,я перестал дрожать.
Девушка опустилась на мокрую траву.

- Это ужасно. Полное недоверие к пациентам. Хм. Полный контроль и сплошные запреты. Чувствуешь себя изгоем даже больше, чем на свободе.

Да. Это действительно было так, но это было оправдано. Но я не решился озвучивать эту мысль.

- Находясь здесь, вдалеке от шумных улиц и людей, я ощущаю отличия между собой и "нормальными" куда четче. Они могут позволить себе все что угодно, а я вынуждена жить по дурацкому графику бок о бок с кончеными.

- Слишком резкое высказывание.

Я почувствовал, как она вздрогнула. Слишком неожиданно я вступил в разговор.

- Зато честное, без лицемерия и фальши. Эти люди, включая меня и тебя, теперь навеки изгои для общества. Работодатели будут говорить "нет", потому что кому нужен сотрудник с клеймом? Человек, на близость которого ты рассчитывал, уйдут, не справившись со страхом перед чужим мнением и боязнью за своё здоровье. Даже если сейчас ты прекрасно себя чувствуешь и не представляешь угрозы, он подсознательно будет понимать, что так не продлится. Нет бывших психов. Так что по сути мы конченые, у которых нет шанса на дальнейшее нормальное существование.

      Раньше мне было трудно это признать. Но все до единого слова было правдой. Той, что не хотелось бы принимать, но выбора нет. Я все же смирился с этой участью. Моя жизнь не была для меня самым ценным, тем, что ты никогда не поставишь на кон, тем, что ты стараешься привести к идеалу. По сути, я никогда и не жил. Я влачил жалкое существование. Пародию на эту самую жизнь, о которой пишут в книгах и снимают фильмы. Той, о которой так забвенно говорят люди, и звучит это так нелепо, так театрально и пафосно, что хочется спросить: "Да ты сам то веришь в то, что несёшь?". Возможно, этот жизненный свет существует. Но я так долго был во тьме, что утратил дар зрения.

      Мы говорили еще долго. Долго молчали. Долго смотрели куда-то вдаль, пока охранник не заметил нас. Энджела дала мне слабого успокоительного для сна, который бы все равно не пришел. Я отправился в свою комнату, и чем дальше отдалялся от света ламп, тем больше становилась моя тень. Она росла вместе с моими страхами.

      Но сегодня мне и вправду легче. Я почти уверен, что к тому времени, как ночь пройдет, а тени исчезнут, я смогу тверже стоять на ногах. Я смогу предпринимать попытки спасти себя до тех пор, пока тьма снова не обрушится на мои плечи.

Глава 4.

      Автомобиль мчался в никуда. Я видел восходящее солнце сквозь стекло. Я хотел его покинуть, меня одолевал страх перед неизвестностью нашего пути. Где же мы? И, главное, кто?
Я сильнее надавил на ручку двери. Она была заперта, а замок отсутствовал. Пытался разглядеть лица попутчиков - они отворачивались от меня. Тогда я произнёс чужим голосом:

— Эй. Это сон? Я жив... или мертв? Куда мы едем?

Тишина. Она длилась долго, пока кто-то не ответил:

— Ты сделал многое, но все потерял. И ты, и оно останетесь лишь воспоминанием. Но сейчас это не так важно. Мы едем к закату твоей жизни, чтобы стереть все, что ты свершил. Твои счетчики остановились.


***

      Я резко распахнул глаза и понял, что лежу на полу. Вокруг моего тела образовалась лужица пота. Еще довольно темно. Маленький луч света карабкался по моему подоконнику, падал на пол, затем полз на стену. Я ждал, когда Энджела постучит в мою комнату и скажет идти на процедуры. Но ее все не было.
Я решил сегодня остаться в комнате. Несмотря на то, что спал я крепко, чувствовал себя совершенно разбитым. Меня лихорадило и мутило. И тогда я решил просто подумать о том, что может мне поднять настроение. Энджела. Я слишком мало знаю о ней, для меня недоступен ее мир, мир ее друзей, родных и близких. Я даже не знаю, есть ли у нее кто-то, она не носит кольца на пальце.

       И тут я неожиданно для самого себя вспомнил маму. Я не помнил, какой она была, помнил только лицо на фотографиях. У нее были большие серые глаза, черные кудрявые волосы и очень бледная кожа. Я знал, что очень похож на нее, и жалел, что не смог вырасти вместе с ней. Мне казалось, она была очень хорошей женщиной. Но... я не помнил этого. Не помнил ничего. Ни ее присутствия, ни ухода. Но, что более странно, я не помнил своего отца, хоть и вырос с ним. Кларисса сказала, что он уехал из Англии едва я окончил школу. Но память вновь оказалась пуста. В моем доме совершенно не было его фотографий: где-то он обрезан, где-то его лицо закрашено черным перманентным маркером. Никаких писем или открыток. Ничего. Его словно и не было, он исчез, не оставив и следа: ни физического, ни духовного. Мне не то чтобы не хватало его, но все же я чувствовал некую растерянность и опустошенность. И я подумал: а если я умру, просто исчезну, вспомнит ли кто-то меня? Коллеги? Нет, с чего бы? Я ведь всего лишь тот странный тихий парень, что в свои двадцать девять не имеет ни семьи, ни друзей, вечно возится со своей техникой, никогда не отвечает улыбкой на приветствия, никогда не смотрит в сторону молодых сотрудниц.
Они ведь уже точно забыли меня?


***

      Я сидел и ковырял вилкой свою порцию тушеных брокколи. Снова ничего не лезло. Но я был уже доволен тем, что один и никто не задает глупых вопросов, не сверлит взглядом. Лучше и быть не может. Я украдкой оглядел присутствующих и заметил в другом конце зала Глорию. Она выглядела уставшей. Девушка вроде бы писала что-то в блокноте, однако с такого расстояния я не мог понять, чем именно она занята.

      Когда мы расходились по своим делам, я увидел на ее ключицах тонкие порезы. Стоит ли кому-то сказать об этом? Не думаю. Да и с чего бы вдруг мне было дело до нее? Я знаю, что рано или поздно ее медбрат или медсестра или в конце концов другие пациенты заметят это. Тайное станет явным. Так или иначе, меня это не касается.


      Я направлялся в свою комнату, где после растянулся на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Мне ужасно хотелось спать, но я понимал, что просто не смогу этого сделать. В голову лезли разные мысли, они путались и смешивались в адскую смесь, из которой я вылавливал то обрывки старых воспоминаний, то совершенно новые, не знакомые мне образы. И все это разом резко бросалось в глаза и исчезало, едва я открывал глаза. Но тогда я встречал кошмар пострашнее. Я видел все свои обличья, всю свою грязь и весь свой стыд. Все то, что наслаивалось на меня годами, словно дешевая позолота на подделку. И теперь, под напором инструмента криминалиста, оно поддавалось и слезало слой за слоем. От самого безобидного обмана и до все более хитрых и прочных паутин лжи и лицемерия. Я ясно ощущал запах всего этого: запах дешевого алкоголя, отвратительных ментоловых сигарет, запах страха за свою беззащитность и за обман, который строился годами, но ничего не стоило его разом разрушить. Тогда мне стало намного страшнее, чем обычно. По мнению врачей, которые работают не чтобы лечить, а чтобы получать деньги, я был практически здоров: осталось продержать меня здесь пару месяцев, выдать рецепт и дозу лекарств на первое время. Тогда колесо даст новый оборот, эти стены станут решеткой для новой искалеченной души, у Энджелы появится новый пациент, за которым она будет приглядывать, заставлять пить отвратительные таблетки и получать за это копейки. И вот, в тот день, когда я покину эти стены навсегда, я не буду свободен. Меня как холодной водой из ведра окатит реальным миром, полным дерьма, людей, которые продадут тебя Сатане за бесценок. Это будет вовсе не холодная вода, что спасет тебя в жаркий день. И, что хуже всего, я прекрасно впишусь в эту массу. Я ни чем не буду отличаться от них: я все также буду вставать с утра на работу, которую ненавижу, проводить время с коллективом, который ненавижу, по вечерам буду пить виски, который я ненавижу, и так до тех пор, пока не покину этот мир, который все так же продолжит крутиться. Глупо пытаться оставить след после себя. Что бы ты ни сделал: выпустил книгу, ставшую настоящим бестселлером, снял культовый фильм или героически спас ребенка, застрявшего в горящем доме — все это будет забыто. По тебе будут тосковать первые пару дней, затем, случайно вспомнят разве что на годовщину смерти и дня рождения, а после когда случайно наткнутся на ваше совместное фото в старом альбоме. Они проведут пальцем по вашему лицу, подумают что-то вроде «классный был чувак, многое с ним пережили в молодости» или «вот же ублюдок был, как я рад, что он исчез из моей жизни». И закроют альбом. В моем случае, не будет ни того, ни другого. Надеюсь, я покину этот мир: умру во сне, проспав собственную смерть. Никакой боли или осознания того, что все, что создавалось годами, сейчас исчезнет в один миг. Ничего.

Глава 5.

      Мне впервые было так страшно и тяжело начинать новый день. Вчерашний день осколками впивался в память. Они прорезали дыры и заполняли их собой же.
Я снял с себя всю одежду, включил душ и подставил свое лицо холодной воде. Как бы я хотел, чтобы это был дождь. Его обрушил на землю Господь и уничтожил меня, смыл всю грязь с этого мира. И все же, важна в человеке вера. Ведь когда не остается ничего, во что можно верить, когда тебе нужно убегать от неизбежного, когда твой главный враг — ты сам, когда правда в этом мире звучит фальшиво, когда ты отчаялся настолько, что исчезает весь здравый смысл, ты начинаешь верить во Всевышнего. В тебе начинает теплиться надежда, что все вокруг — лишь испытание, которое тебе под силу, ведь, как известно, Господь не дает непосильной ноши. Я думаю, именно это помогало людям всегда — мысль о том, что тебя проверяют на прочность, она порождает праведный гнев, помогающий тебе стать лучшим противником злу, которые ты совершил. Что же, похоже, Создатель давно оставил меня. Все вокруг — не его испытания. Это последствия и результаты того, что я совершил.


***

— И что же потом?

— Меня нашли на скамье, возле старого здания морга. Странно, что бойскаутский нож так и не был найден. Может, он выпал где-то по дороге или его украли. Зачем? Не знаю. Это не имеет сейчас значения. - Она улыбнулась, но вышло как-то слабо, даже, скорее, вымученно. Будто эта улыбка причиняла ей сильную боль.

      Я утвердительно кивнул. Завеса тайны немного приоткрылась. Теперь я знаю, за что она попала сюда, но почему?..

— Почему ты решила со всем покончить?

      Взгляд Глории затуманился, в уголках глаз заблестели слезы.

— Не важно. Не спрашивай, прошу.

       Я поднял руки, как если бы я показывал полицейским, что безоружен.


***

— Ох, Гай, вот ты где. Я целый день тебя ищу! Мне здорово влетело от начальства, так что теперь даже не надейся оказаться вне моего внимания, иначе плохо будет нам всем. — Голос Энджелы звучал строго, с нотками упрека, ее глаза выдавали волнение, легкий испуг, но никак не порицание. — Ты пропустил прием лекарства, вероятность того, что твое состояние ухудшится, мала, однако нам придется сделать небольшой сдвиг в расписании, чтобы не навредить твоему организму. — Она достала из кармана халата желтую баночку с лекарством, легонько встряхивая ее перед моим лицом.

      После лекарства меня слегка клонило в сон, и я надеялся, что у меня получится хотя бы немного вздремнуть, если, конечно, повезет. Но Энджела вернулась в мою палату через некоторое время, держа в руках планшет с какими-то бумагами.

— Гай, у тебя посетитель.

      От неожиданности я настолько резко встал с кровати, что потемнело в глазах, и я едва не потерял равновесие.


***

      Энджела вела меня под руку к воротам, затем скрылась на контрольно-пропускном пункте на небольшой промежуток времени, тянувшегося для меня словно вечность, после вышла, сопровождая женщину в строгом костюме, со светлыми волосами, собранными в тугой пучок. Сомнений не было, это Кларисса. Когда воротка закрылись за ее спиной, она быстрым шагом сократила расстояние между нами до пары сантиметров, и я угодил в ее крепкие объятия.

— О, Гай, как же я все это время переживала за тебя, дорогой. Пошли, нам точно есть о чем поговорить.

      Мы нашли место вдалеке ото всех. Не то чтобы мы были в принципе кому-то нужны, только Энджела периодически поглядывала в нашу сторону, так как в этом ее обязывала
должность.
Кларисса долго сидела молча, сложив руки домиком и устремив свой взгляд вперед, на темные ели и гладь озера. Я уже думал нарушить тишину первым, как вдруг она начала разговор:

— Как тебе тут? Все хорошо? Я слышала, тебе осталось здесь немного. — Как-то слишком оптимистично начала доктор. Или же я просто отвык. Конечно, она не просто слышала об этом, ведь Кларисса уже разговаривала с моим врачом. Но надо же было завязать разговор.
Затем последовал монолог о том, как все на работе скучают по мне, как им не хватает такого хорошего специалиста, затем совершенно странные и до ужаса неинтересные разговоры о замужестве её подруги и кастрации кота.

      Когда ей было уже не о чем рассказывать уже не о чем, я произнес:

— Расскажи мне о нем.

— О ком? — Она захлопала глазами.

— О моем отце.

— О, Гай, но...

— Расскажи.

      Кларисса шумно выдохнула.

Глава 6.

      Вполне логично, если бы я интересовался этим, будучи маленьким мальчиком, рано лишившимся отца, не знающим твердой мужской руки. Но я уже давно не ребенок, я взрослый мужчина, который не рос безотцовщиной, более того, воспитывал меня только папаша. Однако, его у меня словно не было. Все воспоминания о нем были были будто бы стерты из моей памяти, все следы его существования были смыты. У меня были письма, открытки и фотографии матери, получить любовь и заботу которой мне не довелось. Куда логичнее было бы расспросить о ней, но она больше не представляла для меня никакого интереса. Я должен был разобраться с тем, что не давало мне покоя вот уже двенадцать лет.

— Каким он был? Почему он исчез. Совсем исчез? Что произошло?

— Это очень непросто, я даже не знаю с чего начать...

— С самого начала.

      Кларисса глубоко вздохнула, закрыла глаза и потерла виски. Очевидно, вспомнить события тридцатилетней давности, ей было нелегко. Но мне некуда спешить.

— Они, Альберт и Лоида, познакомились в Мадриде: твой отец проходил практику, будучи студентом института лингвистики. Лоида же тогда только-только окончила школу и приехала в большой город для поступления в университет. Выдался необычайно жаркий день, на улице нельзя было встретить ни единой души. Вечером же
и яблоку негде было упасть: был какой-то праздник, или фестиваль, точно не помню. И так получилось что я, несколькими днями ранее, познакомилась с Альбертом, когда он спросил у меня дорогу до Королевского Дворца. Он еще спрашивал, не будет ли каких праздников, чтобы он смог лучше узнать культуру нашего народа, познакомиться с другими людьми и попрактиковаться в полученных за время обучения в институте умениях. Тогда-то я и пригласила его. Мои друзья тогда знатно напились, но твоя мать, будучи совсем юной, не знающей такой жизни девушкой, просто сидела в сторонке, желая поскорее уйти домой. Альберт же был не из робкого десятка и застенчивостью не отличался. Я не знаю о чем они тогда разговаривали, но с того самого вечера они все время проводили вместе.

      Хотя Лоида и была на половину испанкой, унаследовала от отца она только фамилию, Кабальеро, и знание языка. Внешне же она полностью походила на свою мать, британку. И всего спустя пару недель после их знакомства, Альберт сделал твоей матери предложение. Все были в шоке, Лоида согласилась выйти за малознакомого мужчину, не познав любви, только влюбленность, сбежала за ним в Англию, но часто тосковала по родной стране, в которую они вернулись, чтобы узаконить свой брак. Я была свидетелем на их свадьбе. Затем, они уехали в Шеффилд, Лоида получила образование учителя мировой литературы, и спустя шесть лет после их свадьбы родился ты. Роды были тяжелыми, ее сердце не выдержало. Твои бабушка и дедушка настояли на том, чтобы ее похоронили на родине, и пока твой отец был в Испании, я прилетела в Англию чтобы заботиться о тебе.
Альберт был убит горем, несколько раз его вынимали из петли. Думаю, это оказало воздействие на тебя.

      К тому времени, как ты окончил школу, я уже давно жила в Лондоне и управляла своей фирмой. Ты поступил в институт, шагнул во взрослую жизнь, а твой отец покинул Шеффилд и уехал в город, где выросла твоя мать. Он попросил меня приглядывать за тобой и я делала все что могла. А дальше. Ты все знаешь...

      В этот момент внутри меня что-то екнуло. Я не знал своих родителей, не знал свое прошлое. Я думал, что, возможно, моя мать просто не хотела вешать на свои плечи ребенка, может, ей предложили хорошую работу за границей, она полюбила другого мужчину и оставила меня. Отец, вероятнее, был неудачником и пьяницей, почти не занимался мной, потому я его и не помню. Было много разных версий, но такого я и представить не мог. Столько мыслей лезло в голову одновременно. Ни его, ни меня не было ни на одной семейной фотографии. Он боготворил мою мать, потому сохранил все воспоминания о ней, он винил себя за то, в чем по сути он не виноват, потому, наверно, ему было мерзко видеть себя рядом с ней, как ему казалось, воплощением самого чистого и светлого. Меня нет с ней на фото, потому что моей матери не суждено было воспитывать своего ребенка, а мне не суждено было иметь мать. Не выдержал организм, ошибка врачей или так распорядилась судьба, но у меня не было полной семьи.

      И тут, среди потока всех этих мыслей, я уловил одну: Кларисса Селуд, по мужу Гиббз, по отцу... Кабальеро.

      Я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног, все вокруг смешивается в одну тягучую массу, которая накрывает меня с головой и я перестаю понимать что-либо.
Из последних сил, заплетающимся языком, я произнес лишь одно:

— Ты... Ее сестра.

      А затем я канул в небытие.


***

      Мягкий свет и легкий нежный аромат заполнили все вокруг. Я чувствовал умиротворение, которого мне так не хватало. Я чувствовал ее рядом с собой: ее теплые руки гладили меня по голове, взгляд ее светлых глаз скользил по моему лицу, я буквально чувствовал его кожей.

— Л...Лоида? 

Глава 7.

— Гай.

   Я шире открыл глаза, отчаянно цепляясь взглядом за каждый миллиметр ее лица, крепко втирая этот образ в свою память. Она словно сошла с фото, что пачками лежали в моем отчем доме. И чем больше смотрел на нее, тем невесомей она казалась, но я все еще чувствовал ее тепло.

   Я хотел ее назвать матерью, хотел прижаться к ней, но не мог, нет. И не должен. Она должна навсегда остаться детской мечтой, чем-то далеким и несбыточным, что греет душу, когда задумываешься над этим. И как бы то ни было, меня вырастила не Лоида. Не она была моей опорой и поддержкой все эти годы, а Клэр, и я впервые задумался над этим. Пора перестать жить прошлым, даже свидетелем которого я не был. Я должен оставить все это ради себя в будущем, ведь я уже прожил куда больше, чем прожила она.

   И образ девушки, с глазами точь-в-точь как у меня, начал таять. Ее черные кудрявые волосы стали светлеть, серые глаза обрели зеленый оттенок, кожа не казалась совсем прозрачной. На меня, без всякого сомнения, смотрела Энджела. Моя голова покоилась на ее коленях, тонкие пальцы зарыты в мои черные кудри, другой рукой она легонько касалась моей щеки, в попытке меня разбудить.

— Ты здорово напугал меня, приятель.

   Ее манера общения со мной, как с маленьким ребенком, вызывала улыбку. Я принял вертикальное положение и, неожиданно для себя, притянул ее ближе, обнимая своими тощими руками за плечи. Она тоже никак не ожидала этого, но ее мышцы расслабились, тело обмякло и Энджела обняла меня в ответ.

— Спасибо тебе. За все.

— Ох, Гай, да брось... Ты...

     Но я уже не слушал ее. Мне просто хотелось раствориться в ее аромате, аромате ванили, просто слышать ее голос, не слушая о чем он говорит. За все время, проведенное в этом центре, я действительно полюбил Энджелу: снаружи — хрупкую миниатюрную блондинку, внутри — сильную, настойчивую девушку, которая всегда добьется своего, которая, будучи младше меня на 6 лет, стойко переносила все испытания и, несмотря ни на что, всегда была готова мне помочь. Не потому что ей платят за это. Она чувствовала, что я нуждаюсь в ней. Не как в няньке. И, мне кажется, это тот человек, с которым я бы смог разделить всю свою дальнейшую жизнь.


***

      Небо меняло свои наряды с оранжево-малиновых сначала на голубые и синие, а после облачилось в роскошный черный. Звезды, словно живые, мигали, собирались в кучки и будто бы перемещались в причудливом танце, складывая послания, тайные для Земли. Я смотрел на это по-детски завороженным взглядом, не обращая внимания на холод, перед которым моя больничная пижама была бессильна. В еловой тени мелькнул огонек, словно подзывая ближе. Я с опаской вышел из-под крыльца и быстрым шагом двинулся на него, то и дело оборачиваясь в страхе быть обнаруженным.

      Глория снова курила дешевые, отвратительные, не понятно где добытые сигареты. В свободной руке, дрожащей то ли от холода, то ли от плохого накура, она крутила пластиковую зажигалку.

— Привет, — дым клубами вырывался из ее рта, смешиваясь с паром.

      Я кивнул ей в ответ. Это уже что-то вроде традиции — жесты вместо слов. Я вообще-то никогда в подобное не верил, но вокруг нее будто действительно была тяжелая аура, под влиянием которой тело почти не подчиняется тебе. Это чувствуется не сразу, только когда ты узнаешь ее поближе, когда образ девочки-бунтарки растворяется перед тобой и тебе является ее истинное лицо: искалеченная душа, обиженная на весь мир, отталкивающая любые позывы помочь ей, игнорируя в людях все хорошее, будто бы желая видеть только их слабости и пороки. Она переносила на людей все, что чувствовала сама, все свои обличия и маски, и сама же ненавидела их за это. На самом деле, хреново видеть мир таким, каким ты его хочешь видеть, даже если это не призма розовых очков. Я понял это однажды ночью, пока пытался побороть новый приступ и те ощущения, которые я почти успел забыть.

— Он приезжал ко мне. Строил из себя заботливого папашу, играл на публику, чертов ублюдок. Столько лет или игнорировал мое существование, или видел во мне козла отпущения.

— Да, он куда хуже чем мой отец, хотя своего я, если честно, тоже почти не видел.

— А я думала что только наше поколение «счастливчиков» выросло без отцов.

— Я не так стар, как ты думаешь.

— По тебе и не скажешь, — из нее вырвался смешок. Она достала из пачки новую сигарету и зажала ее между зубов, не поджигая.

— Ты не зажгла.

      На ее лице появилось удивление, руки пустились по карманам в поисках зажигалки:

— Они настолько отвратительные, накура никакого, так что даже не чувствуется — тянешь ты ее, или нет.

      Мне это показалось забавным.

— Так сколько тебе?

— Завтра будет тридцать.

— Стари-ик, — она залилась смехом, который передался и мне.

      Глория тяжело отдышалась, улыбка сошла с ее лица. Она смотрела в одну точку, почти не двигаясь, только время от времени ежась от холода.

— Знаешь, он всегда был таким. С того самого момента, как я помню свою жизнь. Мне было 3 или 4, он уехал выпивать с друзьями, оставив меня одну дома. Я пошла на кухню попить воды, но я не могла дотянуться до кухонного стола за своей кружкой. Я начала прыгать, споткнулась и чуть не упала, ухватилась за ручку газовой плиты. Когда мама пришла с работы я уже прилично вдохнула газа. Было тяжелое отравление, а он, вместо того чтобы признать, что оставил ребенка без присмотра, испортил газовый вентиль и все списали на несчастный случай. Разбираться с этим особо не стали, думаю, не обошлось без его связей, — Глория стряхнула пепел, задумчиво уставилась на тлеющую сигарету, а затем бросила ее на землю, притоптав сверху босой ногой.

— Я бы этому ублюдку шею свернул.

— Пожалей патроны, милый. Хотя, жаль, конечно, что я не встретила тебя раньше. Было бы здорово увидеть тебя еще молодым.

— Отвратительный флирт. — Улыбка сама собой появилась на моем лице.

— Знаю.

      Мы какое-то время молчали. Каждый думал о своем. Она была далеко отсюда, а я думал о том, что хотел сказать ей с первого дня нашего знакомства, но никак не решался на это. Но что-то внутри мне подсказывало, что это идеальная возможность, которой у меня больше не будет. Вдох-выдох, вдох-выдох. Это правда, которая, пожалуй, была очевидна многим, но произнести ее было трудно. Вдох-выдох, вдох-выдох. Почему же я не могу?

— Глория...

      Девушка подняла на меня взгляд.

— Ты недооцениваешь ее.

      На ее лице отразилось недоумение.

— Свою мать. Она действительно любит тебя, она сделала это не потому что ты для нее обуза и она хотела избавиться от тебя, нет. Она, как и, наверно, любая мать, хочет лучшего для своего ребенка, и ей разбивает сердце осознание того, что она видит как ты мучаешься, но не может ничего сделать. Ей разбивает сердце ее бессилие. Она отправила тебя в эту клинику чтобы помочь тебе, она верит, что специалисты, работающие тут, действительно сделают тебе лучше. И они делают, хотя и не без проколов. Ей было тяжело решиться, поверь, но она не простила бы себе, если бы с тобой что-то случилось, а она даже не попыталась бы тебе помочь.

      Я буквально услышал, как оборвалось ее дыхание. Глория молчала, в свете звезд я видел очертания ее тонких пальцев, сжимающихся в кулаки, я видел, как заблестели слезы в ее глазах.

— Может быть. Но для меня это равносильно предательству. Она отдала меня сюда, она признала поражение. Какими бы благими ни были ее намерения, для меня это почти что предательство. И ты понимаешь о чем я.

      Она стояла так еще какое-то время, пока в окне, почти что напротив нас, не загорелся свет. Глория в два шага сократила расстояние между нами. Ее темные, тающие во тьме глаза, смотрели на меня с непонятной мне болью и в них словно таился вопрос, не решающийся сорваться с губ. Где-то хлопнула дверь, оставались секунды для тех слов, что она почти через физическую боль хотела произнести. Но не смогла. Ее холодные губы, горькие от дешевых сигарет и соленые от слез, коснулись моих.

      Я аккуратно взял ее за плечи и оттолкнул от себя. Из-за слез, блестящих в свете приближающихся фонарей, ее глаза казались вдвое больше.
Я покачал головой. Нет, Глория, нет. Я не мог принять ее чувства, что она так неумело старалась скрыть. Я испытывал к ней почти родительские чувства и, сам того не замечая, пытался компенсировать ей отца, с которым она, как и я, не могла вырасти.

      К нам приблизилось три медбрата. Глория попыталась бежать, хотя это невозможно, ее ухватил за локоть Дерек, уже знакомый мне парень. Второй ухватил ее под вторую руку и они повели ее в сторону распахнутой двери. Девушка рыдала, брыкалась, но парни во много раз превосходили ее силой.

— Я сам, не стоит.

      В глазах Тревора, парня, что был ниже меня на голову, появилось облегчение. Мы медленно двинулись в сторону здания, миновали дежурный пост. Мне вкололи успокоительное, чтобы я побыстрее заснул и, пока я еще был в сознании, я думал о тех самых значительных словах, что так и не сотрясли эту ночь. Я думал, думал и думал, а затем наступила тьма... 

Глава 8.

      Это октябрьское утро было необычайно светлым и теплым, солнце полностью уничтожило остатки вчерашнего холода.

      Меня настораживало только одно: солнце было достаточно высоко, а значит дело близилось к полудню, но Энджела еще не разбудила меня и не заставила глотать лекарства. Но это утро было слишком чудесным и я оставался в постели так долго, как только мог, до тех пор, пока из коридора не начал доноситься какой-то шум и возня.

      Я выглянул из палаты. В коридоре толпилась добрая часть медперсонала, я слышал обрывки разных фраз, но не мог их связать в нечто цельное. Я пересек порог и двинулся в сторону эпицентра событий, но кто-то ухватил меня за плечо. Мистер Мэттерс, директор клиники, потянул меня на себя, открывая дверь моей палаты.

— Пациентам было указание оставаться в палатах. Пожалуйста, пройдите внутрь.

      Я покорно вернулся в палату, дверь захлопнулась так сильно, что я услышал как падает крепившийся к ней планшет с моими данными, в замке заскрежетал ключ. Мной одолевал нездоровый интерес, руки тряслись, я не мог усидеть на месте. Произошло что-то ужасное, настолько, что никому из пациентов не полагалось об этом знать. Наверняка во избежание больших проблем и потери клиентов для учреждения.

      Солнце неумолимо пекло, в палате становилось невыносимо душно, я чувствовал, что еще немного и у меня начнется приступ. Хрустнул замок, на пороге стояла Энджела.

— Ох, умоляю, прости меня. Там просто. Ты...

      Планшет с бумагами выскальзывал из ее вспотевших трясущихся ладоней. Я подошел к ней и обнял за плечи.

— Все...хорошо?

      Несколько минут ответа не следовало, но в конце концов она коротко кивнула.
Я принял лекарства, мы прошли в лечебный корпус, а затем, я уговорил ее побыть со мной на аллее, с которой открывался чудесный вид на озеро, до самой темноты. Меня воротило от самой мысли о возвращении в палату, но куда больше я просто хотел побыть с ней: вдыхать нежный аромат ее кожи, слушать ее тихий голос, иногда дрожащий по непонятным мне причинам, просто наслаждаться что мы есть, что мы живем, надеемся, боимся, любим, ненавидим, что у каждого из нас свои секреты, мечты, желания. Мы просто наслаждались этим вечером, этим озером и лесом, этими чувствами, друг другом.

      Мы возвращались тихо, пережидая в неосвещенных коридорах — никто не должен знать что мы нарушили режим. Энджела быстро попрощалась со мной, я не стал ее задерживать, ей и так попадет, ни к чему усугублять ситуацию.

      Я провалился в неглубокий, но спокойный сон. В какой-то момент я проснулся, не способный спать дальше, и просто сидел у окна, глядя на звезды и горы, и думал о своем. Мне кажется, что я снова сошел с ума, влюбленный, как школьник, я не мог сидеть дальше, мне хотелось увидеть ее.

      Я аккуратно, на ощупь, пересек комнату, дернул дверную ручку. Не заперто. Осторожно приоткрыл и выглянул через щель в коридор. Никого. Открыл чуть шире, высматривая кого-либо по другую сторону коридора. Тоже никого. Бесшумно, словно преступник, я закрыл дверь, прошел до угла и выключил часть ламп в коридоре, и тут мое сердце пропустило несколько ударов. Прямо за поворотом послышались шаги. Мое тело словно не подчинялось мне, я не мог скрыться в своей комнате.

      Шаги замерли, затем раздались снова. Я ждал момента своего обнаружения, но тут до меня донеслись перешептывания. Я осторожно выглянул из-за угла. Высокая девушка в белом халате, волосы собраны в пучок, ее очертания очень напоминали мне доктора Кларк. Во втором силуэте можно разглядеть мужские очертания. Все свои чувства я обратил в слух, придвинулся к углу максимально близко, но до меня долетали обрывки фраз.

«... я просто не понимаю...»
«...впервые на моей памяти!»

Я придвинулся еще ближе, моя тень покоилась на соседней стене и легко выдавала мое присутствие. Я буквально перестал дышать.

— Сколько ей говорите было? 17? Кошмар какой!

— Да, девчонка вызывала у себя рвоту после каждого принятия лекарств, пока не набрала большое количество. У нее нашли блокнот, вела подсчет. Высчитала смертельную дозу с учетом влияния веществ друг на друга, с ума сойти.

— Да уж, была не глупа. Так как говорите ее зовут?

      Но я уже понял все. Совершенно не думая о последствиях, я вышел из своего укрытия, Аманда вскрикнула когда я со всего размаху ударил Мэттерса по лицу, я ненавидел их, я хотел убить их обоих.

      Подоспела охрана и санитары, но я не мог сдаться им, я бил всех, кто был в зоне досягаемости, я кричал им в лицо что ненавижу их, что они жалкие, никчемные люди, отработанный материал, конченные, слепые, что не замечали ничего, не следили за ней должным образом. Я презирал их всех, я не мог больше находиться в этой клинике, я молил чтобы стены в тот же миг упали к ногам.

      Меня обездвижили, ввели снотворное. Я спал добрые сутки, очнувшись, я снова мечтал забыться. Я не ходил на приемы к доктору Кларк, я не мог смотреть в глаза ни единому врачу. Через месяц меня выписали. Голубой камаро Клэр ждал меня за воротами. Я шел не оборачиваясь, я едва не плюнул в лицо Мэттерсу, тянувшему руку, чтобы поздравить меня с выпиской. Я едва сдерживался чтобы не сжечь все к чертям. Я точно знал, что любой ценой буду добиваться закрытия этой клиники. К этим стенам меня не приковывало больше ничего, за одним исключением.

      Мотор заревел, наш автомобиль спустился с холма. Мы проезжали мимо чудесного озера, ехали в мир, где я начну новую жизнь, в которой я наверстаю все, что упустил. Я так изменился, тот Гай, каким я ехал сюда, умер навсегда. И это то хорошее, что случилось в мире, который я, все же, никогда не смогу изменить. 

Заключение.

      «Форд», яркого желтого цвета ехал по улицам, залитым майским солнцем. Здесь все было иначе, отсюда не хотелось уезжать. Но в этом городе у нас осталось последнее дело.

      Парковка пустая, мы остановились поближе ко входу. Она держала в руках нежные бутоны. Мы шли неспеша, вглядываясь в каждую плиту. Тысячи дат, имен, большинство из них забыто всеми, но только не это.

      Тяжелый гранит придавливал землю над ее телом вот уже семь лет. Глория Элис Аддерли — это имя было выбито на камне и на сердцах каждого из нас. Мы стояли молча — я, и человек, за которого я боролся и буду бороться до конца. Человек, которого я люблю уже столько лет безусловной любовью.

      Она опустилась на колени перед плитой, положила на нее нарциссы. Пусть она и не знала Глорию так, как знал ее я, она прониклась глубокими чувствами к этому человеку.

      Мы уходили, тихо прощаясь с тем, кто уже не с нами, говорили о тех, кто рядом и напоследок остановились на набережной, на береговом граните которой были написаны наши имена: «Э. и Г. Фокс». Мы прощались с этим местом, стараясь сохранить в сердце каждый момент. Скоро нас ждала совсем другая жизнь, далеко от Англии и всей боли, что навсегда останется здесь.

— Я столько лет просыпаюсь и первым делом ищу взгляд твоих глаз, глубоких и буйных, словно океан, в котором я так безвозвратно утонула.

      Я притянул ее ближе.

— И скоро таких океана будет два, — она улыбается самой светлой улыбкой из всех, что я видел.

      Я едва мог сдержать слезы. Она взяла мои руки, и положила их себе на живот.

— Совсем скоро, Гай, совсем скоро.