Побои. Вечность. Узбекская Юбка. 1962. 1964

   По словам мамы это был 1962 г.. Мне полтора года, Томе на год и восемь месяцев больше. И вот что я рассказала ей, что я помню:  мама одела нас в наши одинаковые капюшенчики, они были бархатные, но разного цвета, зеленый для Томы и красный для меня. Она усадила нас на стол в маленьком коридоре или прихожей, позади нас стена, перед нами окно во двор, где светло, день. Мама одела зеленый плащ, черные резиновые сапожки, зеленоватый платочек, стоя у входной двери слева, и в это время справа из двери комнаты выходит отец, в майке и темных брюках, в кирзовых сапогах, опять  с лицом без выражения. О чем у них речь шла, не помню, но он бьет ее сапогом по ноге, а она сгибается, хватается за больное место, а потом просто стоит, не знает, как реагировать, выражение ее лица такое, как буд-то это уже не в первый раз, она не плачет, только криво полу-улыбается и зажимает губы ладошкой в горести.
   Все события в Чимкенте из моего детства происходили до моих 4-х лет, и то с перерываом в полтора года (первый уезд от отца), после этого мама нас во второй раз увезла и уже навсегда. В те Чимкенсткие годы помню мама пошла со мной куда-то , куда мы обычно не ходили, какие-то незнакомые дома, здания, идем кругалями, и вот одноэтажное здание, куда мы вошли, там мужчины, мама исчезла за дверью, оставив меня в прихожей, маленькой комнатке, где на стене висел плакат, на нем женщина фигуристая изображена, возможно с сигаретой, и мужчина, все черно-белое. Больше там смотреть было не на что, и мамы не было долго-долго, казалось вечность. В детском восприятии время имеет другие измерения. Я сидела на стуле, оффисном таком, советском, сделанном из круглого гнутого дерева со слегка углубленным сиденьем и было настолько нестерпимо скучно, что по этой причине я и запомнила это событие. Скука была ну просто смертная, нескончаемая. Когда уже в подростковом возрасте я маме рассказала, она очень удивилась, и объяснила, что это было отделениие милиции, и маме надо было переговорить с начальником об отце, у которого тогда с милицией были проблемы. И всего-то прошло 30 минут. А на плакате карикатурном высмеивались тунеядцы. И те птички, что на картинке летели по небу, много птичек, это были не птички, а буквы. Но я же не знала еще букв и для меня они выглядели, как птички.
   1964г. Мама, я и Тома жили уже в новом достроенном отцом доме с множеством комнат. Но помню не комнаты, а куда мы ходили. А ходили мы через речку небольшую по небольшому мостику, шли туда и назад, очень было интересно смотреть с моста на воду, а возвратившись домой, мы ждали продавщицу молока. К нам каждое утро приходила узбечка молодая, в длинной до пола юбке, наливала нам из кувшина молока в белую эмалированную кружку, за 3 копейки мы покупали это молоко. Все это происходило на улице, и я с нетерпением ждала ее прихода. Причиной была ее удивительная юбка. У нее была то ли шелковая, то ли крепдешиновая юбка, возможно плессированная, вся в цветах, которые были нарисованы рядами сверху вниз, и когда она приседала до земли, чтобы налить молоко в кружку, которую я держала, эта юбка клешеная разлеталась в стороны, как огромный цветастый зонт, поблескивая перламутровыми, изумрудными тонами, как хвост жарптицы, покрывая чуть ли не всю полянку. В это время от такой красоты у меня захватывало дух, я не могла оторвать глаз. Каждое утро превращалось в волшебство.