Русские. Пятница, 13-е

Пятница, 13-е

Глеб Волков верил в приметы. Никакая сила не могла его заставить вернуться домой с полдороги или переступить траекторию, начерченную хвостом черного, как смоль, соседского кота Барсика.

Глеб был исправным мужиком, уважаемым в поселке и соседних деревнях. Когда грянула демократия, бывшее начальство выкинуло партбилеты в выгребную яму и начало распродавать все – от тракторов до граблей, он живо смекнул, что если сейчас не позаботиться о себе, то настанет день, когда придется есть пустые щи из капустных листьев. По дешевке он прикупил телку, спасшуюся таким образом от гибели на мясокомбинате, куда отправили все колхозное стадо. Успел Волков и взять в аренду знатный надел земли, и выкупить за бесценок трактор «Беларусь» с телегой, плугом и другим навесом.
Пока мужики у магазина заливали навалившееся безделье водкой и строили страшные перспективы сельскому хозяйству, Глеб с сыном Иваном навалился на свои новые угодья. Дело пошло…

Глебу шел шестьдесят третий год. Мужиком он был рукастым, умелым, и терпеть не мог бездельников и пустобрехов.
- Погоди, Афанасич, - подтрунивали над ним поддатые мужики у сельмага. - Советская власть воротится – ужо мы тебя раскулачим!
- Это вы могёте! Только не в радость вам будет чужое добро. В три дня пропьете и на похмел не оставите. Чем ханью глазищи наполнять, лучше бы работу нашли какую-никакую…, - ворчал Глеб в ответ, но в глубине души что-то начинало скрести и ныть: «а,ну, как взаправду? Кругом разруха, поля зарастают, скотину уничтожили, народ бедствует…»

Назад в советскую власть Волкову не хотелось, хотя и при коммунистах жил он неплохо. Вырастил справных сыновей, а теперь уже и с внуками в свободное время нянчился. Особенно он любил старшего, одиннадцатилетнего Петьку. Смышленый рос пацан, учился хорошо, собак не гонял…
- А что дед? - спрашивал Петька. - Не пора ли тебе компьютер заводить?
- На хрена он мне? Я к этой технике не знаю с какой стороны подойтить-то. Вот кабы трактор новый, а то у нашего дизелек подсаживается…
- Ух, дед, ты и темный! Будешь по интернету с американскими фермерами переговариваться. Опытом обмениваться…
- Да иди ты! - отмахивался Волков. - Это уж вы будете со своими комп… коп… Тьфу, не выговоришь! А мы и по старинке неплохо батрачим!
- А, ну тебя…- махал рукой Петька, показываю полную безнадежность эволюции дедовского технического прогресса. - Не хочешь ты учиться!
- Чего?! Мне на кладбище прогулы ставят, а он меня учить задумал! Сам вон лучше зубри уроки побольше, а то вечно с отцом мотаешься… Неужто тоже хочешь всю жизнь, как мы, спину гнуть?

Как-то Петька, знавший, что дед верит в приметы завел с ним такой разговор.
- А почему ты тринадцатое число не любишь?
- Чертова дюжина. Никогда в этот день ничего путного не получается…
- А знаешь, дед, что просто «тринадцатое» - это полбеды! А вот, когда тринадцатое на пятницу приходится – это, вообще, трагедия!
- Не один ли черт? Пятница, суббота?
- Слушай, дед! Отец уж год, как купил видешник. Ну, зайди ты хоть раз, посмотри кино! Есть такой фильм «Пятница, тринадцатое». Там по этим дням такое происходит! Так что, когда вторник - это чепуха…
- Недосуг мне, Петр, кина разглядывать… Это у них, у мериканцев - пятница, а у нас - без разницы…
- Ну-ну, - хихикнул Петька и многозначительно покачал головой. - Смотри, дед…

Глеб запомнил этот разговор. Как-то, сидя в бане с Иваном и попивая после жгучей парной пиво, он спросил.
- Слышь, Иван! Тут мне Петька давеча говорил, что есть у тебя кино в ящике, где кажут, что ежели тринадцатое число приходится на пятницу, то смерть что происходит?
- Фу, ты! Петька тебя раззадоривает, а ты слушаешь! Фигня это все, на постном масле. И вообще, отец, ты же нормальный мужик! Пора бы уже глупости свои с приметами из головы выкинуть!
- … Глупости… Ничего не глупости. А, что вам, молодым, говорить!

…Глеб проснулся от того, что почувствовал страшный холод в ногах. Вскочив, он кинулся к входной двери. Она была распахнута настежь, и стоявшая февральская стужа быстро выхолаживала избу.
«Вот ведь, Катерина! Не притворила!» - подумал Глеб, ежась от мороза, закрыл дверь и принялся растапливать печь. Сухие березовые поленья, нанесенные в дом заблаговременно, взялись в голландке разом.
Он сунул ноги в серые, огромные валенки, накинул на плечи телогрейку и прошел на кухню. Включив электроплитку, поставил чайник, наполненный ледяной, колодезной водой и подошел к отрывному календарю, чтобы проделать ежедневный утренний обряд: «сменить день», как говорила Катерина.

Оторвав листок, он взглянул на число и почувствовал, как засосало под ложечкой.
«13 февраля 1998 года. Пятница» значилось на маленьком сероватом прямоугольнике. В душе Глеба что-то екнуло и застыло. Он стоял, как изваяние, в трусах и валенках на студеной кухне и не отрываясь смотрел на календарь.

- Чего ты стоишь, как пень? - напустилась на него вошедшая Катерина. - Давай, умывайся, пей чай, да, поедем!
- Вот ведь… - промямлил Глеб, указывая на календарь. - Куда поедем?
- И что? - взглянув на число, сказала жена. - Седьмой десяток мужику, а он в глупости верит! Договорились же, в район поедем, сервант покупать… Аль забыл? Иван присмотрел на той неделе, недорого… Давай, собирайся.
- Ой, Катя! Может завтра? День-то больно нехороший…
- Да, иди ты! Завтра дел полно. Пей, говорю, чай и поедем!

Волков знал, что спорить с Катериной было бесполезно. Он вздохнул, оделся и отправился во двор заводить «Газель». На улице было сильно за двадцать. Масло в картере замерзло насмерть и Глеб, кряхтя, полез под машину с паяльной лампой. Через полчаса ему удалось запустить двигатель. Окоченевший от холода, он вернулся в избу, где Катерина уже заварила чай и нажарила яичницу, благо куры у Волковых неслись круглый год.
Ковыряя вилкой в тарелке, Глеб лихорадочно выдумывал повод, чтобы отказаться от поездки, но кроме «пятницы, тринадцатого» в голову ничего путного не лезло. Похлебав для виду чая, он вздохнул, накинул полушубок и пошел в сени.
- Деньги не забудь, - кинул он Катерине.
- Да, уж как-нибудь разберусь! - раздалось из комнаты.

Дороги в райцентр было километров тридцать. Узкий ледяной тракт шел лесом. Деревья засеребренные морозным инеем стояли вдоль обочины сказочными шеренгами. Глеб неторопливо вел машину, любовался лесом и встающим прямо по курсу поздним зимним солнцем.
- Красота-то какая! - словно чувствуя его мысли сказала Катерина. - Но весны хочется, все равно… Так и живем, зима - лето, года нету… Эх, вернуть-бы десятка три годков!
- Да, ладно, поживем еще, мать! Сыновей вырастили, внуки есть, хозяйство держим. Вроде путем все, а?
- Да, но молодости хочется. А то прошла как-то вся в суете - на коровнике, да в огороде. Оглядываешься, а помянуть-то толком нечего… Вроде сейчас и жить-то начали, а не поздно ли?
- Жить никогда не поздно…

… ЗиЛ, вылезший на обгон КАМАЗа, Глеб увидел вовремя, но то, что тот «не успевает», он понял, когда до встречного бампера оставалось несколько десятков метров. Нога судорожно впилась в тормоз, «Газель» на льду встала в юз и неуправляемо покатилась навстречу бело-голубой зиловской морде. Глеб крутанул руля вправо, пытаясь уйти от лобового столкновения, но машина продолжала скользить по прямой.

Он не слышал истошного катерининого крика «Ой, мама!», а в голову впилась короткая мысль : «все, конец!». Перед самым носом ЗиЛа, когда Глеб, приготовившись к страшному удару уже вжался в сиденье и безвольно расслабился, «Газель» вдруг зацепилась колесами за небольшой участок асфальта и ее резко кинуло на обочину. ЗиЛ пронесся в миллиметрах от левого борта, отломив зеркало и чиркнув металлом по деревянному борту. За ним пролетел КАМАЗ. Машина раскрутилась в обратную сторону, вылетела вновь с обочины на дорогу, еще раз развернулась и встала поперек опустевшего шоссе. Двигатель заглох. Глеб трясущимися пальцами повернул ключ и съехал на обочину.

- Вот ведь надо… - сказал он, вытирая холодный пот со лба. - Зеркало оторвал, супостат…
- Какое зеркало?! - простонала Катерина. - С того света, считай, вернулись…
- Говорил тебе. День такой сегодня…
- Поехали обратно, Глебушка. Может и впрямь, не стоило ездить, раз ты сомневался.

При въезде в поселок Глеб свернул к магазину.
- Ты чего? Курево что ли кончилось?
- Пива возьму. В баню хочется. Чешется все. С нервов, наверное…
- Холодно… Топить-то часов пять надо.
- Ничего, к вечеру нагреется.
Глеб зашел в магазин и обратился к краснолицей толстой продавщице по прозвищу Бабариха.
- Дай пивка. Бутылки три. “Балтики”.
- Слышь, Афанасич! На тебе лица нет! Случилось чего? - Бабариха выставила на прилавок пиво.
- Да, так, день какой-то нехороший…
- А ты водочки возьми, полегчает. Чай не сопьешься! Ты ж мужик умеренный.
- Нет, не буду… - Глеб расплатился, ухватил бутылки за горлышки между крепких, натруженных пальцев и толкнул плечом дверь магазина..

Подходя к машине, он вдруг ступил на лед, ноги разъехались и, не удержав равновесия Глеб шмякнулся навзничь. Бабахнуло разбившееся пиво, чем-то сильно резануло руку в запястье.
“Фу, ты черт!” - черная, густая кровь из разрезанной руки лилась на полушубок.
- Ох, ты Господи! - выскочила из машины Катерина. - Что ж так не везет-то сегодня! Порезался?! Да как сильно!
Она проворно скинула шубейку и оторвала рукав от своей хлопчатобумажной кофточки. Быстро и крепко завязала Глебу кисть. Повязка быстро набухла от крови.
- Может в больницу, отец? Зашить бы надо…
- Да, ладно… Само заживет. Поедем домой скорее.
- А рулить-то сможешь?
- Доедем, как-нибудь… Здесь недалече.
Дома Катерина обработала рану и сделала хорошую повязку. Кровь уже свернулась, но руку слегка саднило.
- Может не пойдешь в баню?
- Пойду. День проклятый, хочется его как бы отмыть.

…Баня истопилась только к десяти вечера. Поддавая пару пихтовым настоем и хлеща по еще крепкому, закаленному телу веником, Глеб чувствовал, как тревога сегодняшнего, непутевого дня исчезает. «Еще разок схожу, окунусь в снежок, сполоснусь и домой. Чаю хочется крепкого». Он снова зашел в парилку, распарившись до красноты выскочил в предбанник и пока засовывал горящие ноги в валенки взглянул на стоящие на полке часы. Стрелки показывали без пяти двенадцать.

«А ведь кончился этот проклятый день!» - с удовольствием подумал Глеб, выбегая голышом на улицу и с размаху падая в метровый, белоснежно чистый сугроб.
Снег впился в разгоряченное тело тонкими иголками и, казалось, начал таять и шипеть на коже. Глеб вскочил и пошел назад к бане, растирая снег по груди и плечам, но тут почувствовал, что одна иголка не ушла прочь из тела, а засела в груди и начала с силой и болью проникать внутрь. Дойдя до сердца, она на секунду остановилась и вдруг, превратившись из иглы в остро заточенную финку, с силой, словно с размаха проткнула предсердие и застряла в нем стальной занозой.
Глеб хватанул ртом воздуха, покачнулся и рухнул замертво на пороге бани.

…В доме старинные часы с гирями пробили полночь. Начался другой день…