15. Глава пятнадцатая. Ночевка в горах

На фотографии со спутника видны четыре воронки, оставленные взрывами авиабомб. Видимо, бомбы уничтожили накладными зарядами. Две воронки из шести засыпали либо люди, либо природные явления (сыпучка, оползень или ещё какая-то хрень).

 

      Темнело быстро. Чем ближе к экватору, тем быстрее солнце проваливается за горизонт. Соответственно, темнеет быстрее. Мы прошли довольно большое расстояние от «прочесанного» Вумарэ, снизу-верх входили в какое-то ущелье.
      В вечерней плотной тёмно-серой мгле впереди нас вдоль тропы стояли какие-то истуканы. В полумраке казалось, что на склоне горного желоба установлены статуи с большими головами. Из-за неважнецкой видимости создавалось ощущение, будто у больших статуй на головах сделаны огромные папахи. Что за бред в безлунную ночь, да ещё в диких пустынных горах? Какой придурок и для каких придурков устанавливал в горной пустыне статуи?
     Мы шли всё выше и выше. С каждым шагом приближались к этим непонятным статуям. Одновременно с этим за хребтом, за рекой Панджшер, солнце прокрадывалось в глубину вселенской жопы за кромку хребта. Кромка, мало по малу, становилась розово-желтой. Плотная мгла в ущелье переставала быть тёмно-серой, она становилась тёмно-черной. По естественным причинам, от этого процесса, обусловленного законами природы, становилось очень погано на душе. Любому нормальному человеку очень неприятно идти туда, где расположено что-то непонятное. В темноте, да ещё в чужой стране.  Да ещё в ситуации, когда каждый житель этой страны ждёт-дожидается момента, чтобы поскорее тебя убить. Мозгами я понимал, что в темноте враги нас не разглядят издалека, по нам не смогут открыть прицельный огонь. Мозгами понимал, а жопе объяснить не мог – она сжималась с таким усилием, как будто собиралась перекусить лом. В общем, ощущения я испытывал препоганые. 
      Размеренным шагом я топал в сумрак ущелья, думал всякую фигню.
Вдруг духи устроили засаду в этой темноте? Сидят и ждут. Мы подойдём поближе, а они как лупанут по нам в упор из автоматов очередями? Страшно, блин. Я шел и сам себя уговаривал: типа, с какого хрена духам сидеть именно там? Откуда они могут знать куда мы пойдём глубокой ночью в шесть часов вечера? Делать им что ли нечего, кроме как сидеть на стылых камнях и ждать не пойми чего? Уговаривал я сам себя, уговаривал. Но, идти в темноту всё равно было жутко.
     Солнце окончательно зашло. Оно каким-то резким движением запрыгнуло за хребет за речкой Панджшер и оставило нас пятк к пятаку со стоявшими вдоль тропы истуканами. Ёкарный ты бабай – подумал я и грязно выругался про себя. Истуканы в папахах, застывшие вдоль тропы, оказались огромными неразорвавшимися авиабомбами. Шесть здоровенных бомб зарылись своими носами в грунт, застряли в нём и не разорвались. Так и остались торчать кверху огромными стабилизаторами, в темноте похожими на головы с папахами. Ёкарный ты бабай! Наша рота шла прямо к этим авиабомбам. Потому что бомбы торчали поперёк тропы, а мы шли по этой самой тропе. Бля, какое счастье — вот так ненавязчиво прогуляться мимо неразорвавшихся авиабомб после трудового дня! В полумраке было не очень-то весело, а как совсем стемнело, то стало ещё веселей! А вдруг бомба надумает себе чего-нибудь, возьмёт и взорвется? А вдруг дУхи подсунули к бомбе заряд тротила с электродетонатором? Сейчас подпустят нас поближе, а затем ка-ак долбанут! От нас только драные носки полетят в разные стороны… Ёкарный ты бабай!
      Всё-таки горы Гиндукуша очень большие и объёмные. Мы всё шли и шли к неразорвавшимся бомбам, а они никак не приближались и не приближались. Казалось, что прошла целая вечность, казалось, что я успел родиться, выучиться в школе, поступить в Университет, призваться в армию, а бомбы были всё в впереди и впереди. Именно из-за того, что бомбы слишком долго маячили впереди и слишком медленно приближались, в голову лезли всякие дурацкие мысли. Одна из посетивших навязчивых мыслей требовала ответа на вопрос какого хера я вообще здесь делаю и как я здесь оказался. Проскочить бы этот участок поскорее и забыть, но было такое ощущение, что время замерло, что всё происходящее твориться не вокруг меня и не со мной, а происходит это всё в каком-то нереальном мультике. Я просто смотрел мультик. Стоит только выключить телевизор, вокруг меня снова будет Университет, друзья, гитара, пиво… Но телевизор почему-то не выключался, эта дурацкая жуткая серия всё продолжалась и продолжалась.   
      Самое печальное в этой серии то, что ты не можешь повернуться к пацанам и крикнуть: - «Пацаны! Да ну его нахер, мне страшно! Я туда не пойду!» Потому что даже если ты повернёшься и крикнешь это, то всё равно пойдёшь. Прямиком к этим бомбам. Вокруг тебя мины и горы с душманами. Куда ты пойдёшь, после того, как скажешь, что туда ты не пойдёшь? Куда ты денешься с подводной лодки?
       В конце-концов бомбы не взорвались. Мы мерно протопали рядом с ними на горку, на которой нас ждал ночлег. Всего пятнадцать минут жизни, а сколько всякого говна успело проникнуть в голову! Надо что-то делать со способом мышления. Нельзя быть таким сцыкуном.
       Рота кое-как забралась на высоту в навалившейся на горы плотной темноте. Мы принялись располагаться на ночлег, ёжась в мокрых от пота гимнастёрках под пронзительным горным ветром. На высоте уже обустроились вышедшие туда раньше нас гранатомётчики из батальонного взвода АГС. Лучшие из оставшихся после душманов СПСы заняли гранатомётчики. Худшие, полуразрушенные, остались для нас.
      Я добрался до одного из полуразрушенных духовских СПСов, закинул в него свой вещмешок, поставил на приклад пулемёт, принялся ворочать камни. Чтобы выложить из них СПС. По понятным причинам, в первую очередь надо выкладывать защиту от тех участков, где горы выше. Я кряхтел-пердел, поднимал большие камни, выкладывал из них сиену. Получалось очень криво, с большими дырками. Часто камни, полежав пару секунд на том месте, куда я их уложил, скатывались вниз со скрежетом и пылью, всячески норовили грохнуться мне на сапог и переломать ноги. Духи падлы. Духи сцуки. Они способны выкладывать такие заборы, какие я видел в кишлаке. Высотой в два-три метра, длинной в сотни метров. Это бесстыжее безобразное издевательство над советским солдатом.
 - Давай вдвоём, - Женька Филякин кинул возле занятого мной СПСа свой вещмешок, положил на него автомат и, согнувшись жопой кверху, вцепился двумя руками рядом со мной в большой булыжник:
 - Раз-два, взяли! Береги пальцы!
       Клац! В четыре руки мы смачно грохнули огромный булыжник на верх стенки.
- А-а-а! Димыч, тикай! – Женька отскочил назад от нашего булыжника, пятками споткнулся об собственный вещмешок, уселся на него задницей, перевернулся кверху тормашками, с размаху грохнулся на спину.
         Из-под нашего большого булыжника, из моей корявой кладки, выскочили два камня поменьше. Вся эта хрень с грохотом повалилась на то место, где мы только что стояли. Не понимаю, каким именно чудом, но я как-то умудрился отскочить из-под этого камнепада.
- Бля, Женя! Ты так мне из сапог ласты сделаешь!
- Я? Это ты криво стенку положил! Я только помогаю тебе.
       Женька поднялся с земли на карачки, поднял из пыли автомат. Потряс его, чтобы стряхнуть песок.
      Корячились мы с Женькой минут 20 или 30 мы. Очень устали, но, таки, выложили более или менее сносный СПС. Закинули в него Женькин вещмешок, оружие, стали устраиваться на ночлег. Жрать не хотелось. После подъёма болели ноги, болела спина, очень хотелось пить. Сердце подпрыгивало в груди, что дурное. Если бы не кольцевые мышцы в горле, то оно скорее всего выскочило бы через рот. В памяти всплыли слова капитана Кобызева «Это будет такой за@б, что ни жрать, ни срать… только воды и спать». Сука, в точку, в самую десяточку! Лучше не скажешь.
     В конце концов, Филя натянул на себя ватные штаны, закутался в бушлат, попытался улечься спать. С наступлением темноты в горах поднялся сильный ледяной ветер. Он был настолько сильный, настолько холодный, что продувал ватный бушлат и ватные штаны. Он пронизывал ледяными иглами до самых костей. Ветер свистел, выл, кидался песком. Он так сильно буянил, что казалось, будто сейчас завалит нашу стенку, сложенную из больших тяжелых камней. Спать в таком дубаке было невозможно. Можно было только задубеть и сдохнуть.
 - Жека! – Я напялил на себя ватные штаны и бушлат, потому что трясся от холода, так же, как Филя.
 - Жека, давай одну плащ-палатку расстелем, уляжемся на неё, прижмёмся друг к другу. Сверху накроемся двумя одеялами и второй плащ-палаткой? Так теплее будет.
      Долго уговаривать Женьку не пришлось. Мы устроились за подветренной стенкой СПСа, прижались друг к другу, закутались. Стало теплее, но Женьку ещё знобило.
 - Ш-шас напердим, гы-гы-гы, и сразу согреемся! – Филя поелозил головой по своему вещмешку, устраиваясь поудобней.
 - Правда, вонишша станет. Но, это ничего. У нас на Тринадцатом посту знаешь, какой прикол был? Слышал?
 - Какой прикол? – Я тоже поёрзал рожей по вещмешку, набитому патронами. Сверху патронов какого-то хера оказалась миномётная мина. Она своей железякой больно давила мне под челюсть. Надо будет привязать её сбоку вещмешка. Но, это уже будет не сейчас, это будет утром.
 - Какой прикол? Давай грузи, раз не пердишь. Может быть от смеха пёрнем.
 - Гы-гы-гы! Тогда слушай. Было у нас на Тринадцатом посту два ишака. Мы на них из кишлака возили воду и дрова. Там у нас была такая площадка с травой. Мы на эту площадку тех ишаков привязывали. Через месяц ишаки траву рядом с колышками похавали и стали дёргаться. Верёвка порвался. Один ишак был старый, опытный. Он отошел немножко к свежей траве и стоит, хавает. А второй ишак был молодой и дурной. Он оторвался и пошёл на радостях шаро@бицца. Ушел с поста, зашел на минное поле, ну, гы-гы-гы, и подорвался на мине.
     Я начал трястись под одеялами и плащ-палаткой в беззвучном смехе. Это было очень смешно.
 - Да ты погоди, гы-гы-гы, ты ещё не ржы. Ты слушай, гы-гы-гы. Короче, побекала этот ишак на минном поле, побекала и сдохла. Проходит день и назавтра она как засмердит!
     Я затрясся сильнее.
 - Ну, а у нас ешшо был прапор, гы-гы-гы, сапёр. Такой дурак! Он подходит к нам и говорит, что там под постом ишак завонялась. А она здоровенный, гы-гы-гы, вони много. Ну, короче, говорит он нам, чтобы мы этого ишака убрали. А мы ему: - «Бля, как убирать? Там же мины!» А прапор тогда: - «Возьмите килограмм-полтора аммонала, подсуньте под него и долбаните». Ну, пацаны, гы-гы-гы, пробили щупом тропу к дохлому ишаку. Подсунули под него аммонал, подожгли, гы-гы-гы. А она ка-а-а-ак ДАСТ!!! Ишак вся порвался на мелкие кусочки, полетел и рассыпался нам на пост! Раньше, гы-гы-гы, с одного места воняло. А теперь весь пост стала, как одна огромная помойка! Гы-гы-гы-гы, а пацаны яшшык сгушшонки себе купили! Какая там сгушшонка, мы его там целый месяц хавать не могли. Дык мы тока сгушшонку не хавали. А Жопа, он, гы-гы-гы, вапшшэ ничего не хавал. Худой стал, как велисапет! Ты думаешь чего у него такие тонкие ножки, гы-гы-гы!
 - К-какая жопа? – Я от смеха еле-еле выговаривал слова.
 - Ну, Жопа! Ну, Рогачёв! Он у нас старший точка был. У него любимый слово, это «жопа». За это его так и прозвали. А он классный мужик! Дурак такой, но классный!
 - Точно. Ты видал сегодня как он на Манчинского вызверился?
 - Вида-а-ал. С Манчинским сегодня, это фигня. Видел бы ты, как он на точке бабаёв храчил! Он их, ну, чурбанов этих, он их пипец не любит! Он на точке наловит этих дембелей, построит. Потом в окоп по очереди заведёт одного. Там у него окоп была специальный. Вот он заводит туда дембеля и колбасит его! И руками, и ногами! Колбасит и приговаривает: - «Скажи что ты бабай и урод!» А она аж плачет, этот дембель. А Рогачёв колбасит. И пока не скажет «я бабай и урод», то не отпускает.
 - Он чё, расист что ли? Или фашист?
 - Не, нихрена. Это он их за бражку. Он нас, молодых, за водой отправил. И научил как бражку сделать. Ну, мы набрали воды, там постреляли, поприкалывались. А потом в одну РДВшку насыпали халвы. Там в каждом дувале халва из тутовника был. Мы засыпали халву в РДВшку, залили водой и вывесили из окна на солнечный сторону. Потом каждый день придём, выпустим воздух. РДВшка раздувалась, как здоровый чёрный шар. Мы выпустим воздух, попьём бражки, кайфанём немного. Так классно было! А через неделю пошли за водой дембеля. Как раз бражка уже выиграл. РДВшка раздулся, стал круглый и большой. Тут пошли в кишлак дембеля. Они пошли, а тут стрельба такой поднялся! Мы думали, что это духи напали. Мы ДШК приготовили, АГС, миномёт. Тут дембеля прибегают из кишлака. Жопа у них спрашивает: - «Что там?» А они говорят: - «Там душман круглий бонба из акно павэсиль! Ми стрэляль, бонба падаль. А внутры шароп!» Гы-гы-гы-гы! А Жопа понял, что это его бражку раздолбашили. А сказать-то он не может. Вот он их начал мочить! А за что – не говорит. Гы-гы-гы-гы! Только может добадацца, чтобы сказали, что «бабай и урод».
     Я трясся и всхлипывал от приступов смеха.
 - Женя, хлюп, Женечка, дорогой! Хватит уже, хлюп-хлюп! Отпусти меня поспать! Завтра поднимут ни свет, ни заря.
     Женька проникся моими мольбами, немного погы-гыкал своим баском, но вскоре унялся. Как говорится – за день мы устали очень, скажем всем – спокойной ночи…
     Ночь, в самом деле, выдалась спокойная. Мы с Женькой оказались как-то в стороне от Рогачёва и от Джуманазарова, поэтому мы в список ночного дежурства не попали. Правильно гласит старинная солдатская пословица - лучше держаться подальше от начальства и поближе к кухне. Мы от начальства держались на правильном расстоянии, поэтому нам удалось поспать всю ночь.