Не одна я в поле кувыркалась...

     РОДИТЕЛЬСКИЙ  ДОМ.

 Соня стоит у зеркала и любуется своим отражением. Серо-голубые лучистые глаза распахнуты, пухлые губки чуть-чуть приоткрыты. Она смешливо морщит носик и встряхивает головой,отчего белокурые локоны волнисто рассыпаются по плечам. У Сони сладко замирает сердце. И в предвкушении долгожданной встречи, ради чего она вернулась с летних каникул за неделю до начала учебного года, Соня счастливо улыбается и, едва не повизгивая от удовольствия, принимается застилать постель. Кастелянша тётя Катя в пустом общежитии встретила её с удивлением: - «А ты чего так рано приехала? Ещё же никого нет!»  И, выдав ей бельё, умчалась по своим делам, каких у тёти Кати перед началом учебного года было предостаточно.

А Соня отправилась в свою комнату, где стояло 8 кроватей, у каждой – тумбочка, стол, и на всех девчонок – один шкаф, да на стене – зеркало. Оглядев себя в фас и профиль, увиденным Соня осталась довольна, поэтому решила перекусить. С вечера ничего не ела. Дома в поезд до Ленинграда села в час ночи. Утром прямо с поезда пересела на электричку в Гатчину. И вот теперь время обеда, а у неё ещё маковой росинки во рту не было. Толян заканчивает работу в 4 часа. А в шесть у них свидание. И если она к этому времени не «заморит червячка», сосущего желудок, то вряд ли Толян увидит её смеющейся!

В сумке у неё лежала перехватка – два кусочка хлеба и две котлетки. Это мать после ужина завернула в бумагу и протянула дочери кулёк, сказав: - Соня, приедешь в Гатчину, покушаешь домашним. И молока литровую бутылку я тебе налила. Бумажный кулёк Соня взяла, а вот молоко в бутылке оставила на столе, ну-ка, такую тяжесть тащить! А чтобы мать не обидеть, ответила:
- Да я всё лето молоко пила, и творога со сметаной досыта наелась! Пусть Люська и Зойка теперь объедаются, да и у Коли аппетит, что надо! На сенокосе управлялся, словно мужик. Даже отец не всегда поспевал за ним.
– Да-а! Вырос Коля! – согласилась мать. – 10-й класс закончит, сказал, что в техникум пойдёт!   
- Ну, и правильно! – кивнула Соня. – Через год и я диплом получу, а может, и замуж выйду!   
- Чего же так сразу-то? – неуверенно спросила мать. – Надо бы сначала поработать, опериться, а не совать голову в петлю!   
- Да какая же это петля? – возмутилась Соня. – Ты же сама мне сказала, когда Толян в июле приезжал, что он тебе понравился. И папа, вроде, не возражал!   
- Так-то оно, так! – уступила мать. – Да видели-то мы его всего ничего. В субботу утром приехал, ночь вы с ним прогуляли, а вечером уехал. Только и успели познакомиться, да попрощаться. С виду-то пригожий, а что за человек – сразу не разглядишь!    
- Успеешь ещё, разглядишь! – засмеялась Соня, приобняла мать и вышла из кухни. К сестрёнкам попрощаться зашла. У старшего брата накануне побывала. Они с женой отдельно жили. В отцовском доме после свадьбы всего месяц прожили, а потом Галина уговорила мужа из родительского дома съехать.
      
Отец Сони Николай Николаевич властным был. Вернувшись в 45-м с войны, 30-летний Николай, слегка прихрамывая на правую ногу (военный хирург молодому солдату ногу сохранил, но едва заметная хромота осталась), устроился работать на железную дорогу сцепщиком.  И сразу же строить новый дом стал. Жена Клава, сын Гена и дочка Нина, родившаяся перед войной, ютились в махоньком домишке. Зато огород рядом очень приличную территорию занимал: соток двадцать, не меньше. За счёт огорода семья в лихолетье и выжила. Когда же вернулся хозяин, с руками, с ногами и с головой, Клава, можно сказать, расцвела! Да и как иначе, если истосковавшееся по женской ласке мужское сердце бьётся ночами рядом, а руки, руки обнимают так, что худенькая Клава в этих объятьях забывает всё на свете, лишь бы Коленька любил её, ласкал, да не обижал понапрасну! А уж она в лепёшку расшибётся, а Николашу завсегда уважит, чего бы это ни стоило!

      СОСЕДИ. 

Из всех мужиков, ушедших на войну с их улицы, один Николаша вернулся, да ещё Илья с рукой на перевязи. Илью комиссовали в 44-м из-за ранения. Эта весть тогда облетела всю улицу и бабы – Анна с  кусом сала, Вера с десятком яиц, Лушка с миской квашеной капусты и Клава с ведром картошки отправились к Степаниде, чтобы поздравить её с радостью – муж вернулся. Хоть и покалеченный, но живой! Очень уж скудно жила Степанида  с ребятишками.  Да и простудилась она зимой шибко. Всё и кашляла и больше лежала. Старший сын – пятиклассник и младший – погодок сами и дрова кололи, воду носили и печку топили, да мать чаем травяным поили. Сыновей же она, как могла, успокаивала: - Вот вернётся отец, тогда и заживём!  Соседки знали о бедственном положении в семье Ильи, поэтому вместе со своими детьми сажали за стол и Витьку с Санькой, да и с собой для матери не единожды шабашку собирали. Может, благодаря соседям, как-то и выжила семья Ильи. Беда, она ведь объединяет!

Анна зимой  поросёнка забила – небольшого, а всё же мясо. Вера курочек держала, Лушку по осени капуста урожаем дивным порадовала. Ну, а Клава с сыном сто вёдер картошки накопали. Гена даже один день школу пропустил –  с картошкой провозился. Хватило и на продажу, и козе на добавку к сену с вениками; да и Степаниде Клавдия нет-нет, да и выделит авоську, а то и ведёрко размером с подойничек вкуснейшей, рассыпчатой картошки. Когда же в конце марта в избу вошёл Илья, Степанида как раз жарила на маргарине картошку, чтобы перед школой накормить сыновей. Во вторую смену ребята в школу ходили. А вечером  попьют чаю с хлебом, да песком сахарным. И то хорошо! А ей самой – не до сладкого! Увидев мужа, левая рука у которого была согнута в локте в бинтах на груди, Степанида  ойкнула, выронила из руки ложку, бросилась к мужу и едва слышно заголосила: - Илья-я, Илю-юш-а-а!  Радость-то какая-я! А мы тебя севодня не ждали!

С приездом  мужа Степанида ожила. До этого всё хворала да грудиной маялась, а тут, вроде, и кашель куда-то подевался. Слабенько ещё кхекала, но то ж – помалу!  Ожидая мужа, Степанида в подполе сохранила бутыль самогона. Ещё в первую военную осень в большой зелёной эмалированной кастрюле поставила она бражку, а через месяц сама и выгнала. Надеялась, что война не затянется, поэтому и оставила бутыль до лучших времён. Поэтому когда Анна, Лушка, Вера и Клавдия пришли к Степаниде с гостинцами по случаю возвращения с фронта хозяина, на столе высилась пузатая четверть хмельного, чистого как слеза (отстоявшегося за годы) крепкого напитка. Из закусок – хлеб на тарелке, да полсковородки жареной картошки, какую не доели сыновья, убежавшие в школу. Таким образом, и сальцо Анны, и капустка Лушки, и яйца Веры пришлись кстати. И Клавиной картошке Степанида обрадовалась. Из-за болезни погреб её был пустым.

За столом Анна поведала Илье, что муж её пал смертью храбрых под Москвой. А Лушка, получив известие, что её Иван пропал без вести, не шибко горевала. Не ладилась у них семейная жизнь. Лушка гулянки любила, компании. Иван же тихий, неулыбчивый домосед. Ну, и прикрыл Лушкин грех, женившись с бухты-барахты на беспутной Лушке, которая уже на сносях была. Лушка и в замужестве не остепенилась, мужа по имени называла редко, чаще – «мой запечный таракан!» А бабы, ясное дело, чесали языками о ветреной соседке; и в то же время отмечали, что в Лушке совсем нет жадности – последним куском хлеба поделится. Да и работящая, чистюля! А Вера и Клавдия терпеливо ждали своих мужей с фронта, довольствуясь редкими солдатскими треугольничками. Вера на своего Кирюшу похоронку получила в мае 45-го, когда они вдвоём с Клавой мечтали-размечтались, что вот-вот и закончится война, и мужья их вернутся. Однако, мужа с войны дождалась только Клавдия.

Николаша и в молодости был статен и удал, а за четыре военных года возмужал, раздался в плечах, и даже замедленная походка (из-за ранения) его не портила, а напротив - придавала солидность и осанистость! Ну и жена, конечно, старалась вовсю.  Экий да мужик, один на всю улицу. Кабы не увели! Вон Лушка всё и норовит на глаза Николаше попасться. Да елейно так и заигрывает:
- Николай Николаич, зашёл бы когда? Помог бы женщине? У меня в стайке доска отвалилась, а прибить некому!
- Ты, Лукерья сама, что-ли,  без рук?  Возьми молоток и прибей, а мне некогда. Сама знаешь, что дом строю! – отвечал Николай, если видел, что жена его у ворот встречает. Если же Клавдии поблизости не было, смотрел на Лушку выразительно и вполголоса обещал: - Ладно, зайду как-нибудь! 

В сорок шестом у Николая и Клавдии родилась Соня. Лушка вызвалась быть крёстной. Клавдию такое родство не обрадовало, она бы лучше Веру пригласила, однако муж против Лушки не возражал. И Клавдия  смирилась. В сорок восьмом у них родился сын – Коля, названный в честь отца, а в пятидесятых ещё две дочки – Люся и Зоя. Николай выстроил большой дом с русской печью посреди избы, светлой горницей и кухней. Старший Гена работал, жил отдельно. Нина уехала в Гатчину, выучилась на портниху. Из всех детей Николай выделял Соню, да и Коле многое прощалось – в отца пошёл! А вот Соню любил нежно, называл её куколкой, и в то же время следил, оберегал от дурного влияния, чтобы, не дай Бог, ничего бы с его любимицей не случилось, не попала бы она в худую компанию, да не научилась бы пить, курить! Даже от Лушки Николай взрослеющую Соню пытался оградить, полагая, что непутёвая Лушка ничему хорошему дочку не научит!

А Соня больше тянулась к матери. Подрастая, она замечала и слышала от других, что отец её погуливает!  И не понимала – почему мать так спокойно относится к изменам мужа? А Клавдия и в самом деле никогда не упрекнула мужа в «походах на сторону!» С возрастом ночами она уже не тянулась к нему губами, не трепетала в его объятьях, как сразу после войны. Да и ребятишки, мал мала меньше, не позволяли Клавдии ублажать мужа так, как ему хотелось. Поэтому и стал заглядывать Николай сначала к Лушке, а позднее и не только… 

Когда же семья перебралась в недостроенный ещё дом, Николай с Клавдией обзавелись коровой. Старый дом хозяин переоборудовал в сарай, где и Бурёнке место нашлось, и поросёнок у стенки похрюкивал, и курочки на насесте кудахтали. Так что у Клавдии времени на мужа оставалось всё меньше и меньше! И всё же в семье ещё две дочки появились. – Пожалуй, хватит! – сказала себе Клавдия. Да и Николай от детского плача подустал! – Для себя пожить надо! – решил. – Дом построил, ребят – шестеро.  Генка скоро отцом станет, Нина в Гатчине замуж вышла. Теперь и Соня туда на учёбу собирается. И останемся мы с матерью с тремя ребятами. Этих надо вырастить! Да и хозяйство не малое! Николай доволен, хвалит себя за расторопность: за то, что уговорил Клавдию купить в совхозе корову-двухлетку. Благодаря Бурёнке, он и дом вскоре довёл до ума! Корова шибко удойной оказалась. Молока даёт утром – подойник, вечером – два! Несмотря на то, что ребята с молоком да творогом, чуть ли не вся улица молоко покупает. А то, что Клавдия ушла спать в горницу, даже лучше! Встаёт она рано, чтобы скотину обиходить. Николай и сам не лентяй, а уж Клава у него – не жена, а золото! Даже когда Вера – её подруга, живущая по соседству, открывала Клавдии глаза: - «Ты куда смотришь? Николай-то опять к Лушке завернул! Гляди, Клавка, уведёт бесстыжая Лушка твово мужа! Спохватисся, да поздно будет!» - Клава отвечала: - «Да чё ругатца-то? Поди, не сотрётца!»        - Ну, ну! Молчи, молчи! – казалось, вдовая Вера Лушку не любила сильнее, чем сама Клавдия. Хотя и встречал Николая, словно острая бритва, взгляд жены, когда он возвращался с «работы от Лушки» за полночь, а к 8-ми утра торопился на смену. Никогда Клава словесно не упрекнула его, не подловила на вранье, что Вера из своего окна наблюдала картину, как Лушка, повиснув на руке её мужа, чуть ли не силком тащила его к себе, а минут через пять и сына Ивана - не Ивана выпроводила из дома. (Все соседи знали, да и Лушка не скрывала, что Ванюшка ее "Ивану-запечному таракану" не родной сын.)

В какой-то праздник, когда семья Николая уже  в новом доме решила отметить новоселье, пригласив соседей, Вера за столом не выдержала и попеняла Лушке, что не раз видела, как та лезет к чужому мужу. А теперь вот в гости пришла, и при жене, детях стреляет глазками в хозяина. – Тебя, Лукерья, в родню взяли, ты же крёстная Соне, а ведёшь себя как, как… - Вера хотела произнести худое слово, но при ребятишках не посмела. Воцарилось молчание. Николай, опустив голову, что-то ковырял вилкой в тарелке. Клавдия напряглась и, взглянув на мужа, перевела взгляд на Лушку, которая с вызовом, победно оглядела присутствующих и тут же нашлась – что ответить: - «Да-а, родня! А что и за кума, если под кумом не была?»   Николай усмехнулся, Вера и Анна осуждающе переглянулись. А у Клавдии в уголке глаза появилась маленькая капелька, она качнула головой, капелька быстро-быстро скатилась к подбородку и осталась под горлышком. А чтобы никто этого не заметил, Клавдия обняла Соню, сидевшую рядом, и стала что-то шептать ей на ухо. Соня взрослела, всё понимала и с тех пор Лушку она не видела в упор. Если же та её останавливала вопросом: - «Крестница, ты почему не здороваешься?  Соня отвечала: - «У меня больше нет крёсны!»  А для себя Соня решила – когда выйдет замуж, ни за что не станет терпеть измену. С нею уж такого не случится!

     ЛЮБОВЬ  И  РАЗЛУКА

В начале шестидесятых Соня уехала в Гатчину и поступила в училище на закройщицу- модельера. В училище учился на плотника и Толян. Он многим девчатам нравился, но жил не в общежитии, а дома. На вечерах в училище он всегда появлялся с гитарой, был заводилой, компанейский, остроумный. Когда же Соня поняла, что он ей не безразличен, всё и спрашивала – почему он на плотника пошёл учиться, а не в техникум, или в ВУЗ? И Толян, кому сразу приглянулась эта девчонка, на полном серьёзе объяснил, что ему всегда хотелось своими руками построить дом, иметь семью и много детей. Он надеется, что сумеет осуществить мечту. – Разве это мечта? – удивилась Соня. – Мелко как-то!

Сама она мечтала о большой любви, чтобы кто-то из-за неё страдал, был готов на безумные поступки; чтобы и она ночами томилась и, может быть, тоже страдала (не сильно, а чуть-чуть). Сильно ей не хотелось, а слабенько – годится! Чтобы подружки завидовали ей белой завистью. А она своему будущему мужу просто позволит любить себя безмерно, и уверена, что её прелестную головку обойдут стороной жизненные тревоги, невзгоды и напасти! Сначала Толян ей просто нравился, но раз за разом, с каждой новой встречей Соня привязывалась к нему всё больше и больше. Она пыталась разобраться – чем же он её так приворожил? Может, серьёзностью? Да вроде нет! Улыбчивый. Обаянием – возможно! Эрудицией – да, бесспорно! В холодное время года Толян водил её по музеям, да и в Ленинград они частенько выбирались. А когда пришла весна – уходили за город. И целомудренные свидания доставляли Соне такую радость, когда ей хотелось от счастья петь и танцевать!

Входную дверь в общежитие закрывали в 11 часов вечера. Соне не хотелось расставаться с Толяном так рано, но он, понимая, что за опоздание ей может влететь, оберегал её от любого негатива, и в 23 с минутами она уже влетала в свою комнату. Кружась и приплясывая, мурлыкая весёлый мотивчик, Соня свою радость выливает на подруг. Тормошит по очереди Киру и Таню, если они ещё не спят. И, высыпав на тумбочку горстку конфет, щебечет:
- А чай горячий? Я что-то проголодалась!
- Ещё бы? С шести часов гуляла! – говорила Кира. – Ночь на дворе, а тебя всё нет!               
- Да разве не видно, что она влюбилась? – включалась Таня. – Поглядите, она ж вся сияет!
- Девчонки, я, кажется, и в самом деле влюбилась! – наливая чай, признаётся Соня. И уже в постели, уткнувшись в подушку, Соня пытается заглянуть в будущее: Толян в июне окончит училище и сразу пойдёт работать. А Соня уедет домой на летние каникулы. Толян пообещал, что обязательно навестит её, чтобы познакомиться с родителями. И слово сдержал. Приехал, правда, только на выходные, но и это – праздник! И мать, и отец встретили его как будущего зятя. А Соня просто на седьмом небе была!

Когда же провожала его на вокзал, тогда и договорились, что с каникул она вернётся пораньше. И вот сегодня у них встреча. Она, достав кипятильник и вскипятив чай, «червячка заморила» котлетой, оставив вторую на вечер, и стала готовиться к свиданию. Надела яркий сарафан-клёш, обулась в удобные босоножки и, прихватив с длинным рукавом кофту (вечером прохладно) в начале шестого выскочила из общежития! Толян уже ждал её у кинотеатра. Встретились, руками сцепились, но место людное, поэтому двинулись – куда глаза глядят! И забрели влюблённые туда, где нет жилых домов, где открылось взору огромное, необъятное колхозное поле с пшеницей. Здесь и нашли уединение. За время разлуки истосковались, целовались упоённо, миловались, словно голубь с голубкой. Соня смеялась звонко, заразительно. Толян отвечал ей тем же. 

И всё же, Соня девичьим сердечком почувствовала – что-то гложет любимого. Но как только она намеревалась спросить: - «Что с тобой?» Он поцелуем закрывал ей рот! Она тут же хмелела от счастья и успокаивала себя, что ей показалось. Вечер пролетел быстро, он проводил её до училища и расстались они до следующего вечера. И завтра, и послезавтра, и после послезавтра все вечера у неё были заполнены Толяном. Уже приехали девчонки, начался учебный год, а Соня, сидя на занятиях, считала часы – когда они встретятся? Наступал вечер, Соня бежала на свиданку, и отправлялись они с Толяном на то же место – в поле, где облюбовали маленький пятачок. Вдалеке, пока было светло, тарахтел небольшой тракторишко – жнивьё начинали косить, а с приходом сумерек всё вокруг замирало!

Сентябрь радовал горожан обилием красок, деревья сбрасывали листву: клёны – красную, берёзы – золотую, а недосказанность между Толяном и Соней ширилась. С каждой встречей он становился менее разговорчивым, думал о чём-то своём, ей пока неведомом. И однажды она всё же спросила:
- Что с тобой? Я тебя не узнаю. Ты здоров, или дома что-то случилось?
– Нет, дома всё по-прежнему, если не считать, что у мамы болезнь обострилась. 
– А причина?
- Причина же в том, Соня, что меня в армию забирают!   
- Как? – воскликнула она. – Ты же говорил, что тебя не возьмут, мать – на инвалидности и две сестрёнки маленькие!
- Говорил, да в военкомате сказали, что призывников мало, недобор! Так что скоро мы с тобой расстанемся!

Соню эта новость сразила! Она представить себе не могла, что случится такое. Что Толян на три года оставит её. Но он, как будто, читал её мысли:
- Соня, поговаривают, что срок службы сократят до двух лет, а до трёх – только в Морфлоте. Меня же – в стройбат! У меня пятый разряд плотника. 
– И куда тебя, далеко отправят?    
- Пока не знаю!
- А когда?
- Скоро! В осенний призыв. Да ты не горюй. Раньше возьмут, раньше вернусь! Я всё тянул, тянул, не хотел говорить, да ты, похоже, и сама чувствовала неладное!               

Вскоре Толяна увезли. Она провожала его на вокзал. А когда вернулась, бессонной ночью восстановила в памяти до мельчайших подробностей последнее их свидание. Было воскресенье. Собираясь к Толяну, Соня надела чёрную юбку и тёмную блузку. Душа плакала, поэтому и оделась мрачновато. – Ну, ты сегодня как монашка! – заметила Кира. Соня взглянула в зеркало, вынула из шкафа яркую косынку, набросила на плечи и, понурая, вышла из комнаты. А Толян впервые прихватил с собой гитару.

Уборка зерновых  подходила к концу, лишь местечко, где они проводили вечера, оставалось нетронутым. Пшеница склонила свои головки-колоски, налилась зерном и, готовясь к уборке, тихо-тихо шепталась с ветром. Они сидели обнявшись. Больше молчали, пока Соня не обратила внимание на васильки, синеющие то тут, то там! – Нарви мне васильков, я венок сплету! – прервала она молчание. Толян отложил гитару, поднялся и вскоре принёс целую охапку полевых цветов. Она, чередуя васильки с ромашками, принялась за работу. Водрузив себе на голову венок, она взялась за второй. Отчего-то не клеился у них разговор.
 

Толян бренчал на гитаре и, перебирая струны, вдруг негромко запел:

Василиска ты моя ненаглядная, что ж сегодня ты совсем ненарядная?
Я косыночку твою захвачу, о любви твоей МЕЧТАТЬ НЕ ХОЧУ!

А ХОЧУ ЛЮБИТЬ ТЕБЯ ДО РАЗЛУК, чтоб ты знала – кто единственный друг!
Чтоб ждала ты от меня письмецо, не гуляла б ни с одним подлецом!

Ты меня, родная, только дождись! Не ленись писать, прошу, не ленись!
Нашим встречам, дорогая, не конец! Как вернусь, пойдём с тобой под венец!

Толян снял с неё косынку, завернул в неё несколько васильков и сунул себе в карман. – Это на память! – сказал. – А когда встретимся, тогда и вспомним сегодняшний день!   Прижал её к себе нетерпеливо, когда страсть уже переполняла мозг, тело и, ни о чём больше не думая, забыв всё на свете, между ними произошло то, что и должно было случиться! Уж на что Соня стойко держалась и грань дозволенного до этой минуты не переступала, но сдалась и она! До позднего вечера они валялись в пшенице, которая, словно шатром, укрыла молодых. Только она одна слышала жаркий шёпот, прерывистые вздохи, бесчисленные поцелуи! Сначала Соня чуть-чуть робела, но потом и сама разохотилась! – Чего уж теперь? Зато и он в разлуке будет помнить её не кокеткой-жеманницей, а любящей и любимой, самой желанной и единственной!   

Толян в Средней Азии служил. Письма оттуда до-о-олго шли. А Соня, Соня взялась за учёбу. Как-никак, последний год. Где будет работать – неизвестно. В Дом мод её не возьмут – нет практики. И, сдав экзамены, получив диплом, Соня решила посоветоваться с сестрой. Нина с мужем и сыном ютились в крошечной хрущёвке, которую снимали. Она-то и уговорила Соню вернуться в родительский дом. – Здесь тебе ничего не светит! Если и устроишься к нам в ателье, жилья-то нет. А зарплата – с «гулькин нос!» Снимать комнату – дорого! Если повезёт – место в общежитии получишь. Поезжай, Соня, домой и жди своего любимого там! А когда он отслужит, вместе и решите – что делать дальше и где жить?

- А почему бы и нет? – согласно кивнула Соня. Клавдия встретила дочку с огромной радостью. Да и отец был доволен: - Хватит, пожила в общежитии, профессию получила, здесь работу найдёшь! – сказал. Про себя же подумал: - Хоть под приглядом будешь! В ателье была свободной вакансия закройщицы мужской одежды – Соне и предложили её занять. – Да уж куда лучше? – одобрила Клавдия. -  У нас ведь не столица, и тебе повезло! Толян писал теперь на домашний адрес, а она с одноклассницей Радой, живущей вблизи, да Галкой с окраины стала появляться на танцах в Доме культуры. Троица эта в свободное от работы время была неразлучной. Соня и Рада – ровесницы, Галка – на год постарше, но все весёлые, голосистые! И как-то так получилось, что Соня, просидев последний год без Толяна, словно бы сбросила с себя тоску-печаль, смеялась без удержу, пела лучше всех, одевалась наряднее – сама на себя шила и, безусловно, обращала на себя внимание противоположного пола. Раду и Галку дурнушками тоже не назовёшь. А у Рады ещё и глаза с поволокой, но Соня в этой троице – выделялась! Случалось, что перед танцами они по чуть-чуть «употребят» болгарского «Бисера» или полусухого «Рислинга».  А потом на дороге, где запевалой всегда была Соня, в три голоса выводят:  - «Всё васильки, васильки, много их выросло в поле. Помню, у самой реки мы собирали их с Толей!»…

Вскоре в Соню влюбился Лёша Сунцов. Несколько раз с танцев домой её проводил. Да только Соня-то к Лёшиной любви отнеслась, словно к помехе. Ну, увязывается он следом, дорога-то одна, а вот стоять с ним у дома, да ещё целоваться – это, простите, выше её сил! А тот даже к Галке однажды домой съездил. Уговаривал Галку, чтобы она на Соню повлияла. Ну, Галка ему и ответила: - «Лёша, ты уж сам как-нибудь договаривайся с Соней, а меня – уволь! В таких вопросах советчики не нужны!»  Они после танцев пришли к Соне. Галка осталась ночевать. Залезли на русскую печь – Галка и рассказала о визите Лёшки к ней домой. – Что-то на танцах его не видно! – заметила Соня. – Я ж его отшила! Сказала: - «Не ходи за мной!»  - Так, вероятно, он уехал! Он же на БАМ собирался! - сообразила Галка.

     ЖЕНИХ У ВОРОТ, ГОРЯЧ - КОПЫТОМ БЬЁТ...

   А Лёша, не добившись взаимности, и в самом деле уехал! Поступив в институт, уехала в Петрозаводск Рада. Вскоре и Галка уехала из дома. Разбежались подружки.
Соня же познакомилась на танцах с Юрой – он только что из армии вернулся! Ну, и закрутилось! Толяну служить ещё долго, а Юра – настойчив! Как такую девчонку упустить? Подумаешь – парня она ждёт! А он что – не парень? Тем более, жениться ему пора! Уломает – не мытьём, так катаньем! А будет кочевряжиться – можно и силу применить! Юра сказал – Юра сделал! А Соня как-то сразу безвольной стала. Испугалась, что ли? Тем более, что мытьё и катанье жёсткими оказались. Толян грубости не позволял никогда, а вот Юра…   

Уже поздней осенью Юра повёл Соню в ЗАГС. За столом она, прикрываясь фатой, сидела, словно бледная поганка – исчез румянец, потухшие глаза; зато Юра ходил гоголем.  Ни Рады, ни Галки на свадьбе не было.  Сидели только родители Сони, да неприветливая родня Юры. В первый же вечер Юра упился вдрызг, а Соня, Соня не могла, да и не хотела понимать – как же она вышла замуж за человека нелюбимого? А теперь им вместе жить! И не с отцом, с матерью в родном доме, а со свекровью – так Юра сказал! Поначалу трудно Соне пришлось, но с годами – приноровилась! Дочка родилась, Таей назвала. Галка с семьёй вернулась. Рада за однокурсника замуж вышла, тоже приехала. Из ателье Соня ушла, на предприятие в профилакторий сестрой-хозяйкой устроилась, и квартиру благоустроенную получила. Рада с мужем в новую квартиру въехали, как молодые специалисты. Ну, а Галка уже давненько в двухкомнатной жила. Бывало – праздники отмечали подружки вместе. У Рады муж стремительно двигался по служебной лестнице. Случалось, что манила его к себе какая-нибудь залётная короткая юбочка; но Рада, работая с мужем в одном учреждении, была всегда начеку и держала супруга в ежовых рукавицах.  А вот у Сони Юра частенько в рюмку заглядывал. Соня как-то смирилась с этим, и если в Новый год  после застолья они втроём выходили от Галки; а их мужья, тоже втроём – шли впереди, Соня веселилась и просвещала подруг: - «Смотрите, мой-то опять напился, шатается  – вылитый алкоголик!» Галка, чтобы поддержать подругу, подхватывала: - «А мой – колхозный председатель, та же походка!» Рада, хоть и смеялась, но гордо откидывала голову, тем самым давая понять, что теперь  Соня и Галка – ей не ровня! Значит, и муж у неё не алкоголик, и не колхозный председатель! Соня с Галкой всё понимали и, желая опустить подругу на землю, Соня восклицала: - «Рада, твой хоть и директор, но и у него есть изъян – погуливает!» Рада сразу становилась прежней – незаносчивой и неспесивой!

Но со временем видеться они стали реже. У всех подрастали дочери. А тут «БАЦ» - и перестройка! Завод, где работал Юра, закрылся. Остался Юра не у дел! А чем мужику время занять, коли нет работы? Да и жена, ко всему прочему, не любит! Терпит его, конечно, из-за дочери, но любить-то не любит! Ну, и стал Юра спиртиком нелегальным баловаться, какой в каждой подворотне можно было по дешёвке купить. А из работы – уж что подвернётся! Куда позовут – туда и идёт. Чай, не белоручка – родом из деревни!

В деревне той достался Юре от матери дом – старый, покосившийся. Но он любил туда ездить. Рядом река, рыбалка! А тут его бывший сосед, ставший бизнесменом, решил строиться. Завезли ему стройматериалы, брус (много чего завезли) и предложил Юре: - «Сосед, я нанял рабочих, и тебя в помощь приглашаю! А расчёт, как сговоримся – можно деньгами, а можно и брусом на твой новый дом. Соглашайся! Не обижу!» Узнав, что Юре предложили работу в его деревне, Соня обрадовалась. – Хоть меньше видеть его буду! – подумала. А вслух сказала: - Конечно, соглашайся! Может, и свой дом поправишь!

Дом соседу поставили быстро. Настелили полы. Оборудовали всё, что требовалось. А стройматериалов осталось ещё на целый дом. Сосед говорит: - «Юра, забирай всё! Да снеси ты свою хибарку. Не латай дыры, стройся заново!»  Ну, Юра и решил строиться, раз такая удача подвернулась.  Соня редко в деревню приезжала. Но Юре без неё было лучше. Он вечером сходит за спиртиком (в то время зелье можно было купить везде), поужинает, и на боковую! А жене всё неладно: - Пьёшь и пьёшь! – ругается. – Когда же напьёшься-то? Рассердился Юра, замахнулся на неё, прикрикнул: - Не приезжай больше! Забудь сюда дорогу, без тебя обойдусь!  Ну, Соня и «забыла дорогу» к мужу. Дочку, однако, разок к отцу отправила. Тая вернулась и рассказала, что отец поставил стропила, крышу закроет и приедет домой. Уже холодно. На весну оставит все работы.

Пьёт? – спросила Соня.  – Да как тебе сказать…? – Тая пожала плечами, с укором взглянула на мать и вышла.   – Ну и пусть! – вслед дочери буркнула Соня. Однако, на душе муторно было. Хоть и не смогла полюбить мужа, но столько лет вместе прожили. Дочка среднюю школу окончила, на продавца учится. Да разве виноват Юра, что, как только он прикоснётся к ней ночью, она закрытыми глазами видит поле с васильками в пшенице, слышит далёкий голос: - «Василиска ты моя ненаглядная…» и, отдаваясь мужу, беззвучно, бесслёзно плачет?

Из деревни ей позвонили на работу: - Соня, какой-то мужчина тебя к телефону зовёт! – вызвала её дежурная. – Приезжай! Мужик твой помер! – сказала телефонная трубка. – Кто говорит? – закричала Соня. – Юра умер? - Ну, да! Умер! – хриплый голос ещё раз подтвердил сказанное. – Я зашёл его проведать, а он уже не дышит! Фельдшерица приходила, сказала, что за милиционером сходит.Когда Соня приехала, ей и рассказали, что рядом стояла недопитая бутылка со спиртом.

     ОДИНОЧЕСТВО 

Больше всех горевала Тая. А когда прошли похороны, дочка и высказала матери всё, что думала о ней: - Папа из-за тебя пил! Он мне сам это сказал. Ты его не любила, вот он и пил! Соня молчала.  – Что молчишь, нечего сказать? – грубовато вызывала её Тая на откровенность. И Соня открылась: - Да, Тая, ты права! Мучала я отца, но он ведь силком меня взял.  А я понадеялась, что стерпится-слюбится! Что со временем забуду того  – любимого! Вон твоя бабушка Клава всё прощала твоему дедушке, а ведь он изменял ей! - Как? – удивилась Тая.  Дедушка Коля любовницу имел?- И не одну!  Вся улица об этом  знала! Только бабушка  Клава ничего знать не хотела, потому-что  любила. Она и сейчас безутешна, хотя дедушки уже давно нет! А я, Тая, вышла замуж без любви, и уже вскоре поняла, что не надо было этого делать! Это не жизнь, а …  Соня запнулась и, не зная, какие подобрать слова, как объяснить дочке своё состояние, заплакала горько, навзрыд! 

Тая бросилась к матери: - Мама, прости! Я не хотела тебя обижать. Просто папа мне рассказал, что до него у тебя кто-то был! И что ты, даже во сне повторяла его имя. А он злился! Расскажи, кто у тебя был?  И Соня рассказала.   – «А где он сейчас, ты знаешь?» - спросила Тая.   – Откуда? Когда отслужил, вернулся в Гатчину. Приходил к моей сестре. Потом женился. Это Нина мне рассказала. Сколько-то лет они перезванивались. - Да какое теперь это имеет значение? Нам обоим – за сорок! У него – семья! А мне сейчас  о тебе надо думать. Не повторяй моей ошибки!  - Мама, я постараюсь! Вот увидишь, у меня всё будет хорошо. Просто мне папу очень жалко! - А ты знаешь, мне тоже его жалко! Я не дала ему то, что по статусу жены должна была дать! А теперь уже поздно! - Как знать? – улыбнулась Тая. – Ты ж ещё не старая! - Нет, доченька,  раньше говорили «сорок лет – бабий век!» Теперь буду внуков ждать, да тебе, сколь могу, помогать!  И бабушка твоя что-то занемогла, ты забегай к ней почаще!

Клавдия же после ухода Николая стала совсем уж худенькой! И хозяйства-то – всего пять курочек. Да и с ними бы рассталась, если бы не Таюшка. Внучка страсть как любит домашние яички! А самой ей много ли надо? Чайку попьёт с чем-нибудь, и сытая!    Друг за другом ушли из жизни Илья и Степанида. А вскоре и Анна вечный покой обрела! А вот Клавдия, Вера и Лушка всё ещё скрипят! Клавдии с Лушкой больше некого делить, поэтому они по-соседски дружат, да и с Верой неразлучны! Лушка же под старость стала такой артисткой, что соседки от хохота животы надрывают, слушая Лушку.

А дело в том, что как-то объявился муж Лушки – Иван, т.е. «запечный таракан!»  Жил он в Германии, рассказал, что у него там семья, дети. А приехал он навестить сына – Ванюшку. Сын у Лушки был взрослым, стройным и пригожим, не одной девушке уже голову вскружил  и на «запечного таракана» вовсе не походил. Да это и понятно! Увидев пропавшего мужа, Лушка поначалу его не узнала. Перед ней стоял маленький пузатенький бюргер. Но когда Иван предложил сыну поехать с ним, Лушка от неожиданности зашлась в икоте! Таким образом, и Лушка осталась одна.    Вскоре Ванюшка женился на немке. Родилась там дочка – назвали Анхен! А Лушка в каждом письме приглашала семью сына в гости.

Наконец, когда внучке исполнилось пять лет, Лушку известили, что едут они все трое; и оставят ей внучку на всё лето! Лушка от такой радости едва не помешалась! Сноха Лушке не приглянулась: - «Ни одного слова по-русски не знает!» - жаловалась она подругам.      – Ну, ничё, внучка у меня по-русски будет говорить! И когда сын с женой уехали, Лушка взялась за обучение. Букварь нетерпеливая Лушка отбросила сразу. Да и внучке не очень- то хотелось летом сидеть с книжкой. Поэтому бабушка избрала другой метод обучения: - Разговорный жанр больше пользы принесёт! - решила.

Ну, и внучка очень смышлёной оказалась.  – «Анхен? Какая ты, на хрен, Анхен? Ты же Анна, Нюрка! Поняла? Нюр-ка!»    - Да! – отвечала наполовину немка, наполовину русская девочка. И сразу задавала бабушке вопрос: - «Ти сказала – На хрен, Анхен!  А хрен не дала! Хрен можно кушать? Он сладкий?»     Лушка заливалась смехом и, отправив внучку во двор, где поджидали её ровесники, узнавшие, что к ним приехала из Германии девочка, с миской еды шла кормить собаку! Жучка покушать любила. Съев свою порцию, не забывала заглянуть и в лакашку к кошке, оставив Мурку голодной. В таких случаях Лушка бранилась:   - Ах ты, сука! Жрать горазда, а проку от тебя, шалава,… 

Внучка схватывала всё на лету и, услышав бабушкин «русский язык»,  желая сделать ей приятное, грозя пальчиком Жучке, повторяла: - Ах ти, сюка! – намеревалась продолжить бабушкину тираду. А т.к. вторая фраза внучке не по зубам, она ещё раз повторяет: - «Сюка такая!»     Кроме того, внучка не раз наблюдала, как Лушка, поглаживая Мурку, примостившуюся у неё на коленях, ворковала над своей любимицей: - Ну, что, бл*душка, опять на безродного цыгана Ваську вешалась? А я-то всё гадаю – чего это он каждую ночь к крыльцу прибежит, да заполошно вопит! Знать, приспичило! Думашь, я снова буду бегать по деревне, и пристраивать твоих выбл*дков чёреньких? И не надейся! Как только увижу – всех утоплю!   И в то же время, скинув Мурку с колен, Лушка по доброте душевной идёт к лакашке, наполняет её, когда – рыбой, когда молоком и строго говорит: - Ешь, шлюшка-потаскушка! Оголодала, небось?               

Внучка с ребятишками, которые прибегали к ней поиграть, освоилась очень быстро. Любознательно интересуясь тем, чего не видела у себя дома, донимала вопросами больше мальчиков, чем девочек.    Лушка, с восторгом поглядывая на внучку, говорила: - Ах, ты бл*душка маленькая! Вся в бабку уродилась!»    Внучка, полагая, что бабушка её хвалит, тут же отвечала: - «А ти, ти бли… бл*дюшка старая!»     Чуть позже внучка тоже захотела быть учительницей, учить новых друзей говорить по-немецки. Но учёба не задалась, а внучка восклицала: - О, майн гот! Ничё не понимают! И, обращаясь к девочкам: - «Ти – бл*дюшка! А ти – сюка!», бежала к своей бабушке и делилась с нею, что она русский язык уже освоила, а эти говнюки кроме, как  «Гитлер-капут!» - ничё не говорят.

Когда за внучкой в конце лета приехали её родители, Лушка, приготовив на обед щи и картошку с грибами, которую в детстве любил сын, сама к тарелке даже не притронулась. Всё и глядела на единственного сына и красавицу внучку. – Ой, мама! До чего же вкусно! – сказал Ванюшка. А внучка за обедом обратилась к матери: - «Ти бл*дюшка?» Немецкая мама, ясное дело, ничего не поняла, согласно кивнула головой и засмеялась.  А папа схватился за голову и Лушке попенял: - «Ты чему её научила?» 

Вскоре внучка уехала и при прощании Лушке нашептала: - Я тибя, старая бл*дюшка, отшень люблу! Лушка обливалась слезами, понимая, что Нюрочку свою она увидит ещё не скоро! Проводив гостей, Лушка зачастила к подругам. Да и с кем ещё она могла поделиться своей тоской, если не с Верой и Клавдией. Всю жизнь рядом прожили, можно сказать, сроднились! А рассказывая о забавной своей внучке, когда Вера и Клавдия от смеха вытирали платочками глаза, Лушка постепенно оттаяла и, ожидая весточку от сына, ещё сильнее прикипела к Мурке и Жучке! Да и Муркиного безродного кота привечать стала!

      ЧЕРЕЗ МНОГО ЛЕТ...

Соня же поехала на юбилей к Нине. Клавдия осталась дома, сказав: - Соня, мне уже поздно по вокзалам шататься!  А ты поезжай, за меня и за себя Нину поздравишь!        Гостей было много. Гуляли сначала в ресторане, а на второй день остались только родные, поэтому стол накрыли дома. А Соня вечером уезжала. Поток пассажиров уже схлынул. На перроне, ожидая электричку на Ленинград, в разных местах стояли один-два человека. Мела февральская позёмка, а Соня, подняв воротник шубки, постукивала ногой об ногу. Электричка опаздывала, а после выпитого вина хмель улетучился, появился озноб. Она же, закрываясь от ветра, пыталась выбросить из головы несбыточное, то, чего уже никогда не будет! Хоть и не очень верила, но сюда ехала с надеждой. А вдруг …? Намеревалась днём прогуляться по городу, не случилось! За столом просидела, да помогла посуду перемыть. А когда управились, Нина сказала: - Давай, сестрёнка, посидим вдвоём, выпьем ещё по бокалу!

А там и время подошло – на вокзал ехать!  Значит, всё зря! А Соня, нет-нет, да вернётся к разговору с дочерью, когда Тая сказала: - «Ты ж ещё не старая»! Дочка вышла замуж. Соня стала бабушкой, её Ирэночке – два года! Славная такая – не передать! Когда зять плавает, Тая с внучкой живут у неё. Сама же Соня чуть ли не каждый день навещает мать, та не хочет к ней переезжать. Говорит: - «В своём доме помру! Как только Николай даст знать, что нужна я ему, тогда и улечу! А где он меня найдёт, коли дом опустеет?»   Вот Соня и бегает - то к матери, то к внучке!

А поезда всё нет и нет! Мимо прошёл мужчина. Тоже воротником прикрылся от ветра. Она взглянула повнимательнее, и… жарко, жарко в груди стало! – «Нет, обозналась я!» Но мужчина, замедлив шаг, остановился под фонарём, прикурил сигарету и… повернул назад! Она стояла, смотрела на приближающуюся фигуру и не хотела верить, что это он! Вернее – очень хотела, чтобы это был он. Но боялась ошибиться, шептала – «это наваждение! Ты уже с ума сходишь!» Пока не услышала: - «Соня, это ты?»  Она не помнила, что промямлила  ответ. Он обнял её: - «О, да ты вся дрожишь! Пойдём-ка со мной!» В это время к перрону с грохотом подлетела электричка  - «Мне надо в Ленинград, на ночной поезд успеть, домой!» - вымолвила она.  – «Очень надо, или можешь задержаться?» - всё ещё обнимая её, спросил Толян. Вагон с распахнутой дверью стоял напротив. И если сейчас она войдёт в эту дверь, то вновь его потеряет, а вот найдёт ли? И она, выплеснув из себя: - «Могу задержаться! Задержусь!» – вцепилась в него, словно кошка, которую отодрать не смогла бы даже тигрица.

Он привёл её в свой дом, где ожидали его три дочери. Старшая – Кристина, средняя – Наташа и младшая – Соня! – познакомил он её с дочками.  Соне было лет 10. Тогда как старшие – студентки. Наташа – первокурсница, Кристина – выпускница. У Сони на языке повис вопрос: - А жена…?   Он провёл её в кухню, где топилась печь. То ли от контраста температур между февральской метелью и уютной тёплой кухней, то ли от волнения Соню била мелкая дрожь! – Давай-ка садись к столу, чай будем пить! – заметив, что она ёжится, уловив  её неровное дыхание, Анатолий поставил на стол бутылку вина и бокал. А себе налил водки. – «Сейчас нам это не помешает! – сказал.

Они просидели на кухне всю ночь, по очереди рассказывая о своих, не слишком благополучных годах друг без друга. – «Я ведь не знал, что ты осталась одна! С Ниной мы давно не созванивались. А если бы знал, обязательно бы приехал!» - А твоя жена отчего умерла?- спросила Соня. – Да после рождения младшей Надя всё и хворала! Когда же Соня в первый класс пошла, слегла совсем! Вот так я и остался с тремя дочками. Ты не переживай, они у меня самостоятельные! Много хлопот тебе не доставят. Тем более, что Надя знала о тебе, я перед женитьбой рассказал. А позже, она со старшими поделилась! – Я ведь, когда получил письмо, что ты замуж вышла,  потерял себя! Стройбат – не элитные войска! Командир помог,  да гитара. Как уж командиру удалось направить меня в Караганду  гитаристом  - не знаю? Сначала – на смотр, а потом в ансамбль попал! У меня ведь старшие музыкальную школу закончили, на гитаре играют, а Соня ещё и на пианино!

Уже утром Толян спохватился:  - «Сварю дочкам завтрак. Они у меня кашкоеды, ещё Надя их к кашам приучила. А ты отдыхай»!  И провёл её в комнату к дивану. Когда Соня открыла глаза, в доме никого не было. Вскоре щёлкнул замок, вошёл хозяин и сказал: - Я на работе был, дал рабочим задание и на 3 дня взял отгул. – А ты кто теперь? – спросила она. – Я мастером на стройке работаю. Вот и дом сам выстроил!      Днём они вышли на улицу, прочистили дорожки возле дома. Соня, утопая в снегу, пробралась к яблоням и увидела стайку ворон, жадно клюющих ягоды калины, и среди них – сороку. Толян стоял сзади и, обняв её, жарко шептал: - Весной всё зацветёт - такая красота будет! Увидишь! Она же рассказала – когда навещала мать, то кормила за домом птиц, и одна из них – сорока чуть ли не ручной стала. А когда улетала, Соня, помахав ей рукой, напевала: - «Ты сорока-белобока, научи меня летать! Невысоко, недалёко, а чтоб милого видать!» - Так, может, это та самая сорока и есть? – засмеялся Толян и нетерпеливо завёл её в дом. Но Соня, опасаясь появления дочек, нетерпение его погасила: - «Не сейчас!» Он послушно отступил и, закурив, пошёл остывать на улицу. Где и встретил Соню, возвращающуюся из школы. Когда они вдвоём переступили порог, Соня без слов, только взглядом сказала ему: - «Ну, вот видишь»! Он тоже, без слов ответил: - «Ты умница»! 

Девочки Соню приняли сразу. А ей пришлось вспомнить то, чему она училась в юности. Уже вечером, рассматривая журнал мод, она, снимая мерки сначала с Кристины, потом с Наташи, а следом и с младшей, пообещала, что приехав домой, она купит всё необходимое, сделает выкройки. Когда же вернётся, сама на своей машинке, каждой сошьёт ту модель, какую они выбрали в журнале! Особенно радовалась младшая. Ей частенько приходилось донашивать то, из чего выросла Наташа. Девочки с Соней прокурлыкали до полуночи. Отец несколько раз пытался отправить дочерей спать, но они канючили: - Папа, ещё немножко!  - и разойтись не спешили. К тому же и Соне хотелось ближе познакомиться с названными, доселе чужими, а теперь и её – дочками! Толян, не дождавшись её, ушёл в спальню, да и заснул! Соня не стала его будить. Сама же на диване будто провалилась.

Три дня пролетели, словно миг. Оставалась одна ночь. Тогда-то они и вспомнили их последнее свидание перед разлукой. В эту же ночь Соня, уже не девчонка, а зрелая, истосковавшаяся по любимым рукам, телу и всему, о чём грезила во сне и наяву  четверть века, всеми клеточками ощутила, что она одна-единственная на всём белом свете любимая женщина у этого сильного мужчины! Равно, как и он для неё! Посреди ночи, когда они на короткое время оторвались друг от друга, Толян куда-то вышел, а когда вернулся, в его руке она увидела яркий кусочек ткани. Он развернул его, и она узнала свою косынку, когда он пел: - «Я косыночку твою захвачу…»   - «И ты столько лет хранил её»? – изумилась она.  – Да, и васильки в ней долго лежали, пока в пыль не превратились!  - Ну, и ну! – немея от счастья, пролепетала она.

Соня вернулась домой и, за неделю управившись с делами, с большой сумкой и швейной машинкой, которую на колёсиках катили Тая и её муж, села в поезд и уехала в новую жизнь! А три её дочки на вечерах стали появляться в таких нарядах, какие можно было увидеть в ярких глянцевых журналах. Подружки Сони интересовались: - Кто тебе эти вещи привёз? У тебя же никого за границей нет!  - Никто! – отвечала младшая.  – Это моя мама  шьёт!  И если для старших она так и осталась Соней, (в качестве подружки), то Сонечке, которой очень не хватало мамы, она и постаралась стать матерью. Вскоре Кристина вышла замуж. И второй этаж Анатолий Васильевич надстраивал уже с зятем. Закончив учёбу, привела в дом своего избранника и Наташа. Да и Сонечка, как сказала Клавдия «в девках не засиделась»!

В родной город к матери и к Тае с Ирэнкой Соня, хоть и не часто, но приезжала. Какой-то год Соня с Галкой встретились в присутственном месте. Конечно, обрадовались. После ухода Юры они не виделись. И Галка не знала, что Соня уже в Гатчину переехала. Тогда-то Соня и рассказала прежней подружке, что у неё теперь (с Таей вместе) четыре дочки, шестеро внуков, любимый муж и двухэтажный дом!   - Только мать к нам никак не хочет переезжать! И Толян её уговаривал, и я, а она  ни в какую! – посетовала Соня.  – Да лет пять тому назад я видела тётю Клаву на рынке, с цветами она стояла, а меня, похоже, не узнала! – сказала Галка. – Я тогда постояла с ней и обратила внимание, что денег за астры она, практически, не брала – больше дарила! За спасибо!  - Ну, да! На грядках копошится, да к отцу всё собирается! А про переезд и слышать не хочет! У нас же по праздникам вся семья в сборе. Дым коромыслом! Я уж теперь иногда путаюсь – где и чьи сидят за столом внуки? Все – мои! Ох, Галка, я безмерно счастливая! Знать, не сильно грешила, если, хоть и с опозданием, но судьбу свою нашла! – Соня спешила по делам, и они разбежались.

      ЧТО-ТО  ЛУШКА ЗАГОСТИЛАСЬ...

Клавдия в своё последнее лето редкий день не выйдет к забору. Уже семья Таи переехала в пригород Петербурга. Бабушке же объяснила: - Поближе к маме – чаще видеться будем!   А Клавдия, хоть и нажилась, да что-то не кличет её Николай! Часто заглядывает Вера. Да обе они Лушку ждут-не дождутся! Уехала Лушка в Германию. Не одна – с оказией уехала. Сказала – ненадолго! – Вот Нюрочку повидаю, да с внуком познакомлюсь, тогда и вернусь! – пообещала Лушка подругам.  Через три недели  Ванюшка доставил мать в родной  дом, а сам не задержался. – Укатил к своей немчуре! – заявила Лушка.  – Ну, как погостила? – встретили Лушку соседки. Они собрались у Клавдии. А та, по такому случаю, даже самовар поставила, предположив, что чаепитие скоро не закончится, а самовар – не чайник! Долго не остынет!  - Как, как? – заворчала Лушка. – Это ж не дома! Нюрочка теперь  настоящая Анхен! Красавица – в отца, костлявая – в мать! По-ихнему лопочет, как, как тыр-тыр-тыр – восемь дыр! - Лушка, а ты, вроде, больше не шепелявишь? – заинтересованно спросила Вера. – Ой, девки, щас расскажу! Внука-то мово назвали как, вы думаете?  Фриц! Ванька-то не писал мне, что у ево сына такое имя! Ну, я и решила просветить внука. Поэтому говорю: - Фрицы – это плохие люди! А так как во рту у меня был всего один зуб, и тот шатался, я и высказалась точнее: - «Фрицы – это фафыфты!»  Внук не понял, что я имела ввиду, но, похоже, сообразил – имя его мне не понравилось. А за обедом, когда сноха обратилась к сыну: - Фриц…! – выдал: - «Фрицы – это фафыфты!» Я умирала от смеха и думала – толковый мальчик растёт!

На следующий день Ванюшка привёл меня к врачу, а вскоре я уже ходила с новыми зубами. Снохе, видимо, это очень не понравилось. Они копят деньги на свадьбу Нюрочке, а той, как я поняла, жених-то не люб! Ходит к ней этакий долговязый очкарик Фридрих, закроются в ейной комнате, а проход-то – через меня! Ну, и снуют от нее – да в ванну, из ванны – да к ей! Чё шастают туда-сюда, непонятно?
  - Ну, а по-русски- то внучка что-то  говорит? – спросила Клавдия. – Да где там? Одно слово только и помнит –  «бл…душка». Им меня и встретила. То-то было радости! Когда же я спросила у неё: - Нюрочка, а Фридрих тебе нравится, она не поняла! Я снова: - Фридрих-то хороший? Она сообразила: - «Найн, найн!» - и залопотала по-своему… После чего я убедилась, что мама-немка мечтает выдать её за Фридриха. Я попыталась переговорить с Ванюшкой, но он ответил: - Фридрих умный и богатый! Анхен с ним будет хорошо!   - Дурак ты! – сказала я. Но он ведь теперь тоже немец. Обиделся и ушёл! - Я и сама обозлилась. Для них главное – деньги! Скупердяи-захватчики! Я тогда, девки, даже спать не могла. К Нюрочке, было, сунулась, а там Фридрих этот. Я – к внуку! Тот у ящика сидел, вроде, как телевизор, но другой! Гляжу, на экране два болвана волтузят друг друга! Люди – не люди; обезьяны – не обезьяны, а словно роботы какие-то! Серый, да красный! И оба – страшней не придумать! Ну, я и присела рядом, в диковинку же! Гляжу это я на болванов, лупцующих друг друга, а заодно – и на внука. Замечаю, что внук подыгрывает серому. Когда тот лупит красного, внук на всю комнату вопит: - гут, гут! – и меня от радости тормошить начинает! А серый – вылитый фриц, в той же самой форме, какую носили они во время войны.  Когда же красный даёт сдачу серому фрицу, да ещё с добавкой, от чего серый трусливо падает – внук не вопит радостно, а тут же что-то двигает правой рукой. В результате серый снова герой, а красный – отступает! Тут я не стерпела, да как двину локтем внука и говорю: - «Не мухлюй! Красные не сдаются, понял?» Ну, внук и убежал жаловаться родителям на бабку!

- Лукерья! Почему ты решила, что он жаловаться убежал? Ты ж по-немецки ни бум-бум! Может, зря мальчонку обидела? – воркуют соседки. – Как же, зря? И не обидела я его! Просто вечером Грета уж так за мной ухаживала, всё и подкладывала на тарелку разных штруделей, да муделей, тьфу, а сама всё и шпрекала Ванюшке по-ихнему. А я сразу догадалась, что это Фрицева работа. Тот сидел напротив и так виновато улыбался, что я поначалу засомневалась. Может, догадки мои не верны? И после ужина я сяду с ним у ящика –  а когда он станет радоваться победам серого болвана и вопить – «гут!» Тогда и я наступлю себе на горло и начну блажить: - «Молодец, Ганс! Дай ему, дай! Ишь, щёки какие отъел! Морда кра-а-сна-а-я!» Глядишь, и внук меня зауважает. Хоть и Фриц, а всё ж – родной!     Не случилось!  В конце ужина сноха шпрекнула что-то Ванюшке, и вместе с внуком вышла из столовой. Ванюшка голову опустил и говорит: - Мама, тебе надо уехать! Грета считает, что ты на детей плохо влияешь! Я надеялся, что увезу тебя после свадьбы Анхен. Однако, Грета настаивает, чтобы я взял билеты на субботу.  – Ну, раз Грета настаивает, значит, так тому и быть! Тем более, что незваная гостья хуже татарина! – съязвила я.  – Мама, ты не сердись! Может, Грета отмякнет? Я ещё с ней поговорю. Очень уж Анхен радовалась, что на свадьбе её ты погуляешь!
- Нюрочка – это одно! А Грета и внук – другое! - Ты не права! Фриц – ребёнок, один год всего проучился! И патриотизм здесь – не советский!     - А я, значит, плохому детей твоих учу? – спросила у сына и отправилась в проходнушку.                – Ну, и …? – наливая подругам ещё по чашке, после чего самоварный  краник уже больше не пИсал, - спросила Клавдия. – Ну, и… - продолжила рассказчица: – «Целый вечер сын с женой, похоже, ругались! Гро-о-мко-о  так! Да только непонятно! Ванька больше Анхен поминал, а Грета всё «Фриц» да «Фриц». Утром же сын уехал за билетами. Знать, ночная кукушка перекуковала старую, выжившую из ума курицу. То бишь – меня! Вернувшись с билетами, в глаза мне Ванька не смотрел. А уж Грета – та приволокла мне кучу шмотья, от радости, верно? Я хотела отказаться – на хрен мне куча обносков? Да Ваньку пожалела – он такой пришибленный был, так старательно укладывал «подарки» в пакет, что я, скрепя сердце, притащилась с ними домой! Покажу как-нибудь!

Лушка, перевернув чашку, тяжело вздохнула и принялась расспрашивать подруг: - Вы-то как? Не ждали меня, иль соскучились? - Да как же не ждали-то? Кажный божий день вспоминали – как там Лукерья наша? По Европам теперь шастает! Иностранкой,  поди, вернётся? Загордится и с нами на одном поле … не сядет! А ты, вон, всё така же! – подшучивала Вера. Клавдия же, после долгого сидения за столом, прилегла в уголке на диванчике. – Ой, бабы, полежу маленько, да ещё на вас погляжу, послушаю! Лушка же, вероятно, не всё ещё рассказав, вновь заговорила: - Ни о чём, бабы, не жалею, одного себе простить не могу – зачем отпустила сына на чужбину? Когда «запечный таракан» предложил Ванюшке поехать с ним, я даже обрадовалась, мол, чё он со мной прозябать будет? Там – Европа, «таракан» убедил. Ци-ви-ли-за-ция! - сказал.  – Тут же – дыра дырой!  А только чую – не хватает Ваньке этой дыры! У него же русские корни! Когда зашёл со мной в дом и увидел родные стены, слёзы на глазах появились!  Всего одну ночку заночевал. На свадьбу к дочке торопился. Нюрочка же при прощании тоже, как и я, расплакалась. Как Ваньке, так и Нюрочке России не хватает! Да чё уж теперь говорить? Лушка встала  из-за стола: - Пойдём, Вера! Засиделись мы, а то Клавдия уже дремлет!

Днём позже Клавдия на улицу не вышла. То ли в забытьи была, то ли вконец  занемогла, однако, к вечеру вспомнила: - А чего это сегодня я целый день провалялась? И чаю не пила! Иль вчера полный самовар втроём выдули, так и нынче не хочется? А вот то, что к забору я не вышла – это не порядок! Вдруг Николаша прилетал, да не увидел меня на прежнем месте? Нет, уж завтра я обязательно выйду! Всю ночь Клавдия помнила про завтра! Забылась под утро! И часа в три пополудни словно толкнул её кто-то: - «Вставай, пора уже!» Она сунула ноги в обувку,  накинула тёплый халат и мелкими шажками, покачиваясь, переступила порог. Яркое солнце брызнуло в глаза. Она, привыкая к свету, зажмурилась и, держась за поручень, двинулась по тропочке. Ощупав руками знакомый столбик, подслеповатыми глазами оглядев родное подворье, Клавдия бессильно прислонилась к забору. Тут то и услышала зовущий голос мужа! Она отпустила столб и по рейкам забора невесомо сползла на землю. Здесь-то на закате и обнаружили её соседки!

Проводить мать собрались все дети. Не было только Коли. С Дальнего Востока летом  не так-то просто выбраться! Провожала Клавдию и вся улица. Все соседи прощались с самой доброй, покладистой старейшиной в округе. Никого она не обидела, никогда никого не судила! Горько плакали две пожилые женщины. Одна из них – в странной одежде порой голосила. – Тётя Вера, кто это? – спросила у соседки Соня. – Да это ж Лукерья! Аль, не признала? - Лушка? Не может быть! Я помню её разудалой молодухой! А сейчас это какая-то  Шапокляк из мультика «Крокодил Гена». Шляпка та же, и чёрные дырчатые перчатки впридачу!   - Она это, Соня, она! А шляпку и перчатки ей подарила сноха. Третьего дня мы сидели у Клавдии.  Лушка рассказывала, как она в Германии у сына гостила, и обещала, что покажет нам обновки.  Да при жизни твоей матери не успела, поэтому сегодня и выглядит странно! – Вера немного помолчала и заговорила вновь: - Соня, ты прости Лушку! Мать твоя давно её простила, и ты не держи обиду! Обрати внимание, - как только ты на неё взглянешь, Лушка в голос начинает реветь! Подойди к ней, она, похоже, этого ждёт! Мы ведь, как дети разъехались, редкий день не повидаемся! Теперь вот и Клавдия ушла, вдвоём мы с Лушкой куковать станем. Вдвоём!

        УСЛАДА  ОСЕНИ

Возвратившись в Гатчину, Соня долгое время не могла смириться с мыслью, что никогда не увидит мать. Всё и рассматривала старые фотографии в альбоме, какой привезла с собой. Вот мать вместе с отцом. Отец фартовый, в белой рубашке, брюки – в стрелку; а мать, мать прижалась к нему, стройная, смеющаяся! Стоят оба у берёзки, а неподалёку – ещё старый дом. А вот мать на крыльце в белой косынке. Стоит рядом с ведром, платье подоткнула, пол, вероятно, моет; улыбается и пальцем кому-то грозит. Похоже, отцу, чтоб не снимал её в домашнем одеянии. А тут рядом с матерью Соня. Она в белом переднике с двумя косичками на груди – первоклассница! Фото, фото – много их. В основном чёрно-белые. В них – вся жизнь родителей! И только позже, когда дети стали взрослыми – появились цветные фотографии. В них – уже дети детей. Соня закрывает альбом и направляется в спальню. Но не отпускает её печаль: - Неужели больше не встретит её в родительском доме мать, не обнимет руками ласково, и не спросит: - Сонюшка, ты здорова? А Тая, Ирэнка? Дальше мать перечислит всех, с кем дочка её ненаглядная нашла своё счастье!  И, несмотря на то, что дочка с приездом изрядно задержалась, (обещалась в августе, а приехала в декабре, да и то на пару дней) ни одного упрёка не услышит Соня. Как не будет и жалоб на плохое самочувствие, на тоску, какая грызла её после ухода мужа. Соня всё понимала и, спрашивая: - Мама, ты-то как? – уже наперёд знала ответ: - «Я – хорошо! Много ли мне надо? Лишь бы у вас с Толей всё было ладно! Да ребятишки здоровыми росли!»  Ничего этого у Сони больше не будет!

Со временем саднить в душе стало меньше! Семья большая, как говорится, - не до себя! Зиму пережили, в марте Соня уже готовилась к весенне-тепличным работам. И муж инструмент к вспашке проверил. В мотоблоке что-то подтянул, отладил. Вдвоём с Соней  ещё по насту горячей водой облили кусты смородины, крыжовника.                Ближе к майским праздникам Кристина, а следом и Наташа со своими семьями перебрались в новые отдельные благоустроенные квартиры, а родителям объяснили: - Не желаем больше в земле копаться! Хотим в городских условиях жить!» На второй этаж переехала семья Сонечки. С демонстрации в доме собрались все в прежнем составе, однако, после застолья первый этаж опустел, да и на втором людей поубавилось!

В конце мая Анатолий и Соня были приглашены на новоселье. Кристина и Наташа приобрели квартиры в одном доме – лишь подъезды и этажи разные. Приехав на автобусе по указанному адресу, Соня с мужем и не подозревали, что встретятся с юностью! На том месте, где когда-то колосилась в поле пшеница, вырос  жилой массив с высотками, школами, детсадами и аллеями. Ничто больше не напоминало те колхозные угодья. И всё же они узнали местечко! А приблизившись к нужному подъезду, чуток посовещавшись, определили, что стоят они как раз на том самом пятачке, какой снился им много лет, как в разлуке, так и после неё! С тех пор они хоть раз в месяц, да обязательно навестят Кристину и Наташу, привезут дочкам по баночке огурцов, помидор. Хоть девочки и говорят: - «Не сажайте много! В магазинах всё есть!» Однако, домашнее съедают за милую душу! А Соне с мужем не терпится прогуляться в парке, раскинувшемся на бывшем колхозном поле. Когда они, приехав на новоселье, первый раз прошлись по дорожкам, клёны, липы, берёзы были ещё невестушками. Но с годами вымахали, радуя окрестных жителей весенней зеленью, летней прохладой и осенней изумительной красотой! Знать, земля ещё колхозниками была удобрена так, что не оскудела до сих пор!

В большом доме их теперь двое. В центре города живёт и Сонечка. Муж её так пожелал. Сонечка долго артачилась. Муж её сам обустраивал громадную квартиру. Сам мебель где-то заказывал, сам дизайнера приглашал. И когда всё было готово, жене при её родителях сказал: - «Дорогие мои, я приглашаю вас в новое жильё!»  Сонечка тихо-тихо ответила: - «Я же сказала тебе, что никуда не поеду!» Он также тихо, просяще вымолвил: - «Вы хотя бы посмотрите!» Первыми в машину к отцу забрались близняшки, за ними – дед с бабушкой, и последней, с явной неохотой на лице, рядом с мужем уселась Сонечка.

А назад они вернулись вдвоём. Тишина в доме действовала так гнетуще, что Соня расплакалась. Он обнял её: - «Ну, чего ты?»  - А помнишь, ты мечтал о большой семье, своём собственном доме? Где теперь это всё? Как мы жить без них будем?                - «Так и будем! Может, Тая к нам переедет?»  - Да я уже заикалась! Только и Тая отказалась, сказав: - Мама, у меня своя семья! Я же сына ещё хочу родить! А там, глядишь, Ирэнка замуж выйдет!

- Ну, да ладно! Ужин пойду готовить. А ты отдохни! – сказала Соня и ушла на кухню.  За ужином она, вспоминая внучек-близняшек, их восторги новой квартирой, где у каждой была отдельная комната с множеством игрушек и массой ненужных, лишних, как сказал дед, вещей, Соня вновь загрустила. А муж напомнил ещё один эпизод: - Когда нам показали голубую комнату, я ничего не понял. Зато внучки оказались умнее меня и сообразили сразу: - «Мама, папа – эта комната для нашего братика?» - Ты что-нибудь знаешь об этом? - Да, Сонечка со мной поделилась, что мальчик у них будет! – призналась Соня. – А мне ты ничего не сказала! – обидчиво принял новость муж. –«Так я ведь ей обещала. Она просила пока не говорить!

Толян вышел  и вернулся … с гитарой. После того, как разъехались дочки, он не любил играть один. Зато в первые годы их совместной жизни, когда девочки ещё учились, Толян на своей гитаре, Кристина и Наташа на своих, а Сонечка – на пианино так слаженно играли и пели, что и Соня сразу стала запевалой! Летом у соседей распахивались окна, двери, они выходили на улицу, а встретив девочек, спрашивали: - У вас какой-то праздник был? Младшая в таких случаях отвечала: - У нас теперь каждый день праздник! Соня же знала весь репертуар Валентины Толкуновой и с удовольствием пела: - «Я – деревенская! Я деревенская! И спеть могу! И сплясать могу…»    С накинутой на плечи, не потерявшей цвет яркой косынкой, она кружилась, к ней присоединялся муж; старшие, обрывая струны, в такт отбивали каблучками дробь. Тогда и фигуристая младшая, не вытерпев, оставляла инструмент и гибкими руками,  стройными ножками выделывала такие современные  кренделя (то ли румбу, то ли посадобль,  то ли брэйк), что сёстры, распахнув глаза, изумлённо ахали! Понимая, что подобные выкрутасы им уже не осилить, они  вместе с родителями долго аплодировали Сонечке!

Соня, тряхнув головой, пытается избавиться от воспоминаний, разбередивших душу: - Ничего ведь не случилось. Никто не умер! – успокаивает она себя. – В субботу поедем к старшим дочкам. Скажу, чтобы за овощами, за банками приезжали сами. Ещё много чего в погребе осталось. Зайдём с Толей в парк, там погуляем. А в воскресенье Тая приедет, обещала! Ирэнка что-то давно не заглядывала, знать, времени нет!               

Гуляя в субботу в парке, присели на лавочку у большой клумбы с нежно-голубыми виолами. Соня и говорит мужу: - Знаешь, Галка мне как-то сказала – «чем дальше от нас наши дети, тем они ближе к нам!» Я тогда думала, что она о себе говорит. Её дочка своей семьёй жила в Ленинграде и приезжала к ним не так часто, как хотелось родителям. А Галка с мужем, (он у неё замечательный) беспокоились, переживали. А теперь, когда и мы оказались в таком же положении, та Галкина фраза у меня не выходит из головы. – Ну, что ты всё о грустном? Поедем-ка домой. Погуляли, и хватит!

У Анатолия всегда есть какая-то работа в доме. У Сони – грядка с астрами, да уголок – с десятком гладиолусов.  – «Для души!» – говорит Соня. В двухметровой тепличке  кустов с помидорами – всего ничего, а огурцов – и того меньше! Дочки же предлагают: - Оставьте вы дом! Переезжайте в квартиру с удобствами, где всё под рукой –  горячая вода, тепло! Они помалкивают – раздумывают! В какое-то лето Соню вдруг осенило: - Толя, в конце июня у Галки юбилей! Напомни мне, чтобы я позвонила ей!   - Так теперь же у всех мобильники, ты же не знаешь её номер! – засомневался он.   – А я на городской телефон позвоню, там пятизначный номер, с двумя восьмёрками.   Вскоре у Галки зазвонил телефон. – Звонок междугородний! – определила та.  – Галка, здравствуй! – услышала. – С юбилеем тебя, Галка!     - Ало, кто говорит? Ало…  - Здоровья тебе, Галка, счастья!  - Ало, кто это?  Плохо слышно, ало, ало…?  В телефонной трубке хрипы, шум и … короткие гудки!    - Переговорила? – спросил муж. – Ты знаешь, связь никудышная, а Галка меня, похоже, не узнала!   - «Так снова набери!»  - «Да я пыталась, нет связи! А вообще-то Галка дотошная, она обязательно домыслит, что  это я ей звонила! Домыслит!»

- Ну, давай и мы по стопочке выпьем за юбилей твоей Галки! – сказал. Соня согласно кивнула: - «Давай! Жаль, что болгарского «Бисера» я с тех пор не видела. Мы ведь перед танцами в субботу, воскресенье сухим винцом наслаждались.  Когда же сухого не было, по рюмочке и крепким баловались! И Галка знала, что не одна я в поле кувыркалась!» - Да-а-а! – мечтательно вздохнул муж.  – Может, сегодня мы вместе ляжем? А?- Да ты же храпишь! Утром  будешь кряхтеть: - Не выспался! Поясницу  ломит, колени хрустят, да и лохматость вся повылазила! Лишь кое-где кустики торчат!   - А сама ты разве не храпишь? Такие рулады выводишь – чисто «иерихонская труба»!- Вот поэтому я и хочу, чтобы ты выспался!

Но после водки он горяч и, чтоб она не ушла, с выраженьем на лице декламирует:

- Объявись, утешенье пропавшее! Иль не помнишь того, что было?
 
- Не зови! Я – котлета вчерашняя! Несъедобна она, коль остыла! – отвечает ему жена.

И всё-таки, как и раньше, Соня не может ему отказать, и вместе с мужем проследует в спальню. Она поможет ему раздеться, сама же присядет рядом. Он, уже коснувшись головой подушки, всё ещё какой-то частичкой помнит, что совсем недавно у него были другие намерения, поэтому, хоть и квёло, но шепчет: - «Ты не уходи, будь рядом! Я маленько полежу и …!»  Однако Морфей уже смежил ему веки, ещё миг – и сон избавит его от несбывшихся желаний! Она ещё немножко посидит, осторожно высвободит свою руку, которую он расслабленно держит, и пойдёт к своей кровати за стенкой.               

Она не отрицает, что с возрастом стала храпеть. Да и он в молодости не храпел. Лишь после того, как они оба своим храпом стали будить друг друга, а потом могли до утра смеяться, тогда Соня и решила спать в соседней комнате.

Перед тем, как лечь, она ещё разок заглянет в спальню, поправит одеяло и убедившись, что он крепко спит, а нос и губы в унисон издают: - хр, пыш, пыш, хр!  - направится к себе. Вскоре тишину разбудит «иерихонская труба». Но это не страшно!  Анатолий перевернётся, а на левое ухо слух он потерял. Глухой! Соню же свой личный «иерихон» вовсе не тревожит! Они с трубой – кровная родня! И в текущую пятилетку она и труба, словно шерочка с машерочкой, во сне неразлучны!

2018 год