Анюта - дочь крестьянская

И.В.МАСЛОВ. АНЮТА - ДОЧЬ КРЕСТЬЯНСКАЯ (повесть) Издана: Верхне-Волжское книжное издательство, г. Ярославль, 1968 год. Тираж 30 тыс. экз.

     Повесть Ильи Маслова «Анюта — дочь крестьянская» рисует жизнь глухой сибирской деревни в период Октябрьской революции и гражданской войны. В центре повествования крестьянская семья Бунаевых. С большой симпатией относится автор к Анюте Бунаевой, ее мужу Василию Горлову, одному из организаторов Советской власти в Таловке. В повести им противостоят лавочник Кривой Спиря, его сын Василий Сизиков, есаул Чмых, прапорщик Опарин — тот сброд, на котором держался колчаковский режим в Сибири. Жизнь постоянно сталкивает непримиримых противников: партизана Горлова и белогвардейца Сизикова. Колчаковский подручный Сизиков выслеживает партизана и жестоко расправляется с ним. Анюта с дочерью на руках убегает в ночную тайгу. Повесть кончается разгромом карательного отряда партизанами и восстановлением Советской власти в таежной Таловке.

     *****

     АНЮТА - ДОЧЬ КРЕСТЬЯНСКАЯ

     Повесть

     Глава 1

     У плотной закрайки леса прилипла к земле бревенчатыми избами деревня Таловка. С трех сторон ее надежно защищал от студеного дыхания ветров сосновый бор. И только с юга не было преграды ветровым потокам. Здесь, на открытых просторах, широко распластались равнинные займища. На солнечных кулигах мужики испокон сеяли хлеб. Урожаи ссыпали в закрома не ахти увесистые, но к соседям занимать не ездили. А вот в Таловку приезжали и за хлебом, и за мясом... и за орехами кедровыми.

     От пестрых мартовских проталин до осенних звонких заморозков таловцы трудились до упаду: сеяли, косили, молотили, овощи выращивали, ягоды собирали, грибы солили, дрова заготавливали, занимались охотой — «страдовали в тайге». Под вой пурги — отсыпались, грели бока на широких русских печках, ели горячие шаньги, обмакивая их в тягучий янтарный мед или густую сметану, пили хмельную брагу, справляли шумные свадьбы, иной раз неделю-две гуляли, пьяные дрались до полусмерти и тут же со слезами на глазах обнимались, целовались и клялись в верности. Всякое бывало.

     Толстостенный дом Бунаевых глазел на полдень. Стекла в рамах — родниковой чистоты. И в доме все блестело; полы, лавки, табуретки красились если не каждый год, то через год непременно. От двери в горницу бежала зеленая домотканая дорожка. В сенях и на крылечке пестрели толстые дерюжные пятачки, о которые вытирали ноги, прежде чем переступить порог. На окнах в горшках стояли цветы без единой пылинки на сочных листьях; каждую субботу их обильно обрызгивали теплой водой. Зиму и лето огненно цвела пахучая герань. Стыдливо опускал свои розовые колокольчики комнатный клен с бело-пестрыми листьями. Мясистый столетник держали для лекарственных целей.

*****

     Тонкие тюлевые занавески отражались в белобоких косяках. А какая посуда была у хозяйки Дарьи Ивановны — будто сейчас куплена!
     — Последнее дело, когда люди попрошайничают, — говорила она соседкам. — Купить не на што? О господи, не верю. Деньги на чугунок али на сковородку у доброго человека всегда найдутся!

     Новая шатровая крыша дома Бунаевых еще не успела почернеть от дождей: Тимофей Демьяныч обновил ее только в прошлом году. А ступишь на двор — ни соринки. Каждый вершок вылизан упругой метлой. Здесь уж сам Тимофей Демьяныч полный хозяин. Сарай, конюшня, хлев, курятник, погреб — все сделано прочно, надолго. За двором — огород, обнесенный высоким плетнем из толстых прутьев. К сараю примыкает сеновал с двумя прикладами душистого сена — лугового и степного. В дальнем углу — ток, синий и гладкий, как лед. В молотьбу здесь посвистывает бич, и потные в пахах лошади, помахивая головами, бегают по кругу.

     Золотая россыпь, отделяясь от широкой деревянной лопаты, летит вверх, тает, как дымок, тяжелые розовые зерна падают на ворох, а легкая полова оседает в стороне. В чуть приоткрытые хворостяные воротца лезут напуганные куры, кудахтая и наседая друг на друга. Хотя за огородом и протекала речка Олея — бурная весной и полноводная почти все лето — во дворе был свой колодец с журавлем. На одном плече его висела грузная, окованная железом бадья, на другом — старое колесо с камнем. У высокого сруба на рогатинах вытянулось широкое корыто, выдолбленное из цельного дерева. Три раза в день в это корыто наливали воду, и тогда вся живность — птица и скот — устремлялась к нему.

     По местным понятиям Тимофей Демьяныч жил ни бедно, ни богато. Собираясь в дальний путь, он обычно закладывал в возок пару лошадок. Коней он всегда держал молодых, резвых. Для пахоты имел пару быков — рога не достанешь. К ним — на передок — припрягал лошадей, и они легко тащили двухлемешный плуг. В теплом хлеву наливались жиром розовобокие свиньи. Одного кабана он колол при первых заморозках, другого — к рождеству. Резким блеянием оглашали двор по вечерам овцы, тесной гурьбой прибегавшие из стада. Гоготали гуси, крякали утки, пыжились сизоголовые индюки. Мычали гладкие коровы, выжидающе посматривая на крыльцо, когда хозяйка, подвязанная передником, выйдет с ведром в руках и вынесет им теплое пойло.

     Дарья Ивановна наравне с мужем ворочала вилами, граблями, косила, жала. По праздникам супруги Бунаевы любили выпить и попеть. И больше всего по сердцу им были песни: «Эй, баргузин, пошевеливай вал» или «Шумел камыш, деревья гнулись». Тимофей Демьяныч в таких случаях встряхивал кудлатой головой на короткой шее, хватался рукой за пышную бороду, теребил ее шершавыми пальцами и выводил песню на самых высоких нотах. Щеки его багровели, на шее вздувались синие вены — толщиной в палец, глаза заволакивались голубоватой дымкой.

     Дарья Ивановна пела еще голосистей. Лицо ее — маленькое, симпатичное, — делалось бледным, а глаза — большими и влажными. После каждой песни она вытирала рот платочком, совала его под тугой рукав кофты и приговаривала:
     — Тиша, ты шибко высоко не бери — голос сорвешь.
     А тот отвечал:
     — Сорвем, другой поставим! Долго ли нам, кузнецам да малярам.
     Любил Тимофей Демьяныч поохотиться, отмахать десятки верст по таежным распадкам в погоне за зверем. Ружье у него было с витыми стволами и такими же чистыми, как посуда у Дарьи Ивановны.

     И еще Тимофей Демьяныч любил удивить людей неожиданной выходкой. Однажды его чуть не разорвал пес лавочника Кривого Спири. Было это зимой. На улице, против открытых ворот двора лавочника, стояли мужики. Подошел к ним и Тимофей Демьяныч — подвыпивший ради праздника. Он был в черном полушубке, телячьей шапке, рукавицах-мохнашках. Волчок, задыхаясь от злобы, лаял на мужиков, и они посмеивались: вот, мол, какую лихую собаку завел лавочник Кривой Спиря, — злая, как сам хозяин.

     Тимофей Демьяныч выплюнул изжеванную цигарку, посмотрел на мужиков — эх, мол, вы, трусы! — и пошел к воротам, а потом все дальше, в глубь двора, к собачьей будке. Мужики закричали: «Вернись, Тимофей!» Но он шел, не слыша окриков. В нескольких шагах от собаки стал на четвереньки и пополз. Волчок перестал лаять, трусливо поджал хвост и, оглядываясь, поспешил к конуре. Тимофей Демьяныч, по-звериному рыча, грозно надвигался на собаку, подполз к будке и потянул за цепь. Волчок закрутил головой и вдруг набросился на смельчака. Мужики бросились отгонять разъяренного пса. В ход пошли палки и смерзшиеся комья навоза. А Тимофей Демьяныч, отряхивая с шапки снег и надевая ее, растерянно улыбался. Потом сказал, потрясая кулаком:
     — Погоди, пес собачий! Другой раз я тебе рот до ушей раздеру!
     После, когда протрезвел, виновато оправдывался перед женой:
     — Да я хотел загип... загип... тизировать его, черта, а он возьми да на меня...
     Вот тебе и загиб... Дарья Ивановна оттаскала супруга за длинные волосы, приговаривая:
     — Не делай больше так, окаянная душа! Не кичись своей дурацкой удалью! — поучала она.

     Глава 2

     У Бунаевых было две дочери — Прасковья и Анюта. Росли они трудолюбивыми и покладистыми. Родители радовались: таким сговорчивым невестам легко будет подобрать женихов. Но в жизни обошлось не так. Старшую, Прасковью, родители прочили выдать за своего же деревенского, Алексея Рогова, а она — возьми да и выбери себе жениха в городе.

     Алексей Рогов хотя и не первый год ходил на вечорки, однако был робким. Парни подсмеивались над его застенчивостью. Бывало, кто-нибудь из них пригласит девушку на танец — и тут же толкнет ее в руки неуклюжему Алексею. Такое не раз проделывали и с Прасковьей.
     — Ндравится тебе Бунаева? — спрашивали парни Алексея.
     — Гы-гы, — скалил он кривые крупные зубы.
     — Губа не дура. Давай, женись на ней!
     Прасковья злилась, ругала парней, а иногда и кулаки в ход пускала.

     Старика Рогова считали богатым в деревне. Он прочно обосновался рядом с домом лавочника Кривого Спири — построил большую избу, купил сенокосилку, жатку. Каждое лето накашивал много сена и торговал им. Спал — и во сне видел собственную лавку с красным товаром. В его лице Кривой Спиря предугадывал сильного конкурента и ненавидел. По каждому пустяку они ссорились и угрожали друг другу.

     Прасковья не любила Алексея, говорила, что он бука, не может трех слов связать, что он никогда не умывается с мылом и от него «несет, как от козла». Другой бы возмутился, что на него возводят такой поклеп, но Алексей молчал. Он любил Прасковью и все прощал ей. И когда по деревне упорно пошел слух, что Алексей скоро пришлет сватов к Тимофею Демьянычу, Прасковья постаралась перехитрить своих родителей и жениха.

     Однажды Тимофей Демьяныч повез в город продавать битую птицу, тушки баранов, три мешка пшеницы, прихватил и куль кедровых орехов. Обычно ездил на базар в уездный город — до него ближе, — но на этот раз отправился в губернский. Поехала с отцом и Прасковья.
     Бунаев остановился у знакомого — владельца ветряной мельницы. Сын мельника Антон с утра до вечера был занят делом и приходил домой весь в мучной пыли. Впервые увидев Прасковью, он изумился:
     — Ты это в кого такая рыжая?
     — В тебя, — смело ответила Прасковья.

     Антон усмехнулся.
     — Рыжие, говорят, счастливые. Правда?
     — Не знаю.
     — А кто знает?
     — Наверно, ты, раз говоришь.
     — А сколько тебе лет?
     — Все мои, сколько есть.
     — Языкастая... Не дай бог такую сосватать!
     — А ты не сватай!

     Поужинали. Тимофей Демьяныч с хозяином вышли на улицу к лошадям. Мельничиха скрылась в горнице готовить постели. Антон и Прасковья остались на кухне с глазу на глаз. Антон подмигнул девушке и больно ущипнул ее. Прасковья не вскрикнула, как обычно делают все девушки в таких случаях, а, плотно сжав губы и нахмурив брови, шлепнула Антона по плечу ладонью. Антон заулыбался и обнял ее. Другая бы начала сопротивляться, стыдить молодого человека, но Прасковья не сделала этого, она жарко шепнула ему:
     — Сейчас мать войдет... Бессовестный!

     И Антон отпустил ее. Утром Тимофей Демьяныч уехал, и задержался дома на целую неделю. За это время молодые успели влюбиться, и когда Бунаев вернулся, они бухнулись ему в ноги:
     — Тятенька, благословите...
     Тимофей Демьяныч так и ахнул.
     — То есть как? — спросил он.
     Ему показалось обидным, что дочь сама себе выбрала жениха, — да еще где? — вдали от родного гнезда! — и у него в глазах все поплыло.
 
     Но тут, весьма ко времени, подал голос сам мельник:
     — Али не радостно тебе, сват?
     Сват! Породниться с мельником — не так уж плохо, и Тимофей Демьяныч тряхнул головой.
     — Да я чо... Я ничо... Только вот как-то все... неожиданно.
     И Тимофей Демьяныч велел молодым подняться. Он положил правую руку на плечо Прасковьи, а левую — на плечо Антона, и сказал:
     — Дети, я не супротив... Но как мать?

     Прасковья озарилась:
     — Тятенька, лишь бы вы были согласные... А мамку мы уговорим.
     Польщенный такой лестью, Тимофей Демьяныч только и смог выговорить:
     — Имай вас леший! Так уж и быть!
     Прасковье повезло. Антон оказался любящим мужем и хорошим семьянином. Родители вскоре поставили молодым новый дом. Антон начал заводить «свое дело» — строить ветряную мельницу. Каждое лето молодые супруги приезжали гостить в Таловку.

*****

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/02/18/489