Анюта - дочь крестьянская. Главы 7 - 8

     Глава 7

     У дома старосты сидели на скамеечке бабы, празднично одетые, грызли каленые семечки и орехи. Была тут и Анюта.
     По улице шел Василий Сизиков, сильно покачиваясь. Анюта покраснела. Ей не хотелось встречаться с ним, особенно когда он был пьян, и сердце ее тревожно забилось.
     — Опять напился, — заговорили бабы.
     — Ольга-то с ним живет?
     — Да ну?! Кому интересно синяки носить да колотки получать. К матери уехала.
     О чем-то рассуждая с собою, Сизиков размахивал руками. Самая бойкая из сидевших, Варвара Черенкова, крикнула ему:
     — Василь Спиридоныч, ты пошто так рано нагрузился? Аль радость какая?

     Соседки зашикали на нее, зачем, мол, она связывается с пьяным, пусть идет своей дорогой. Но Варвара отмахнулась.
     — Наверно, за Олечкой соскучился и выпил?
     — Ну и репей, к кажному прилипат, — сказала пожилая женщина и осуждающе взглянула на Варвару.
     Василий Сизиков, тараща глаза, подошел к бабам.
     — Была собачья радость за Ольгой скучать. Провались она. Может, я за тебя выпил?
     — А пошто тогда мне не поднес? — не унималась Варвара.
     — Вот зараза, а ведь ты правду говоришь! Будешь пить?
     — От такого молодца пошто не выпить?

     Василий Сизиков стоял боком к женщинам. Правый карман стареньких штанов, в которых он обычно ходил на охоту и которые еще ни разу не стирались, как их сшили, был сильно оттопырен, из него выглядывала бутылка с сургучной головкой. Сизиков лениво полез в карман. Бабы снова загалдели и замахали на Варвару руками.
     Анюта встала, собираясь идти. Но пожилая женщина, сидевшая рядом с ней, сказала:
     — Куда торопишься? Сиди.
     Бабы одергивали подолы. Шуршала ореховая скорлупа, ссыпаясь на землю. Анюта села.
     Василий Сизиков взглянул на нее тусклыми глазами, и пьяное лицо его заулыбалось. Он протянул руку и, слегка склонив вперед голову, твердо сказал:
     — Здорово, Нюра. Ну, давай лапу...

     Вспыхнув, Анюта сделала вид, что не замечает его протянутой руки.
     — Пошел к чертям!
     Сизиков хмыкнул, улыбнулся, покрутил головой и сказал:
     — Сильна стала! Мужик твой где?
     Анюта смолчала. Кто-то нарочно сказал, что он в город уехал.
     — Куда уехал? В город? Лапти повез продавать последние, чо ли? Так пришел бы ко мне, я по старой дружбе выручил бы. Так уж и быть — дам пару завалящих сапог. — Сизиков довольно захохотал.

     Анюта с ненавистью посмотрела на лавочника.
     — Голова большая, а ума — ни на грош!
     — Он расейский, всю жизнь в лаптях ходил.
     — Это тебя не касается.
     — А может, касается? Может, он, расейский, обижает тебя?
     — Чо ты к Анне пристал, как, прости господи, лист к одному месту? — сердито вступилась за бывшую свою квартирантку Варвара Черенкова.
     — И правда, бабы, гоните его отседова! — поддержали ее другие.
     Сизиков сунул руку в карман.
     — Давай, Нюра, выпьем, — сменил он тон.
     — Вот так здорово живешь, хотел меня угостить, а теперь другую нашел? — удивилась Варвара.Бабы хихикали.

     Сизиков хотел присесть перед ними на корточки, но не удержался и повалился на бок.
     — Штаны замараешь, Василий Спиридоныч! — закричали бабы. Подхватили его под руки, подняли с земли. Он опять сел на корточки, потом стал на колени.
     — Штаны — плевое дело, замараешь — выстирать можно, а вот душу запачкать — не выстирать... Эх, родные мои, перецеловал бы вас всех, да...
     — Чужих баб нельзя целовать, Василь Спиридоныч.
     — Можно! Правда, Нюра?

     Пошатываясь, Сизиков подступил к Анюте. Анюта насторожилась.
     — Вот, Нюра, хорошая ты баба, да дураку досталась...
     Он хотел взять ее за руки, но она с силой толкнула его в грудь. Сизиков повалился на баб, чем вызвал переполох среди них. Анюта, освободив себе дорогу, гордым шагом пошла прочь, не обращая внимания на окрики.
     — Погоди, Нюра! Я чо-то скажу тебе... Брось ты этого голодранца! — кричал вслед Сизиков. — Он твоей подметки не стоит... Я все равно изничтожу его!

     Из подворотни вылезла старая, костлявая, с длинной мордой собака, бросилась к Сизикову и лизнула его в лицо. Женщины засмеялись: «Вот твоя краля — лучше женушки целует!» Но Сизиков отстранил от себя собаку.
     — Василь Спиридоныч, ты пошто собаку не кормишь? Одни кости.
     — Даже срамно смотреть.
     — Пошла отседова! — прикрикнул Василий на собаку. Но собака завиляла хвостом и по выработанной охотничьей привычке села рядом с хозяином, с левой стороны; облизнувшись, она виновато смотрела на женщин, словно понимала, что про нее говорят, иногда опускала голову и конфузливо моргала.
 
    Кончив кричать вслед Анюте, Сизиков ласково потрепал собаку по шее, прижал ее голову к себе и сказал:
     — Пойдем, Стрелка, домой. К чертям собачьим всех этих бывших спмпатий. С ними одно только расстройство. Правда, бабы?
     — Правда, Василь Спиридопыч. Иди лучше проспись.
     И он ушел, бормоча что-то себе под нос. Заним поплелась Стрелка, зная, что из всех домашних только он накормит ее.

     Когда Василий Сизиков купил у купчихи Шихалевой собак и ружье, и с ними заявился домой, отец и сын снова поскандалили и чуть даже не подрались. Спиридон Макарыч тогда сказал сыну,что он его собак с голоду поморит, а ружье в речку забросит. И приказал жене и работнице не кормить «паршивых», а если он увидит, что они нарушают его сказ — голову отвернет. С тех пор Василий кормил собак сам.

*****

     Дома Анюта разревелась. Мужики были на пашне и приехали только вечером. Анюта рассказала Василию, как пьяный Сизиков приставал к ней. Она думала, что муж будет возмущаться приставанием к ней Сизикова, ругать его, однако Василий остался спокоен. Это вначале огорчило ее. Но потом Анюта подумала: хорошо, что муж не ревнив.

     Глава 8

     Осенью в Таловке начали строить церковь и школу. Лес заготавливали всем миром.Кирпич возили из города. В соседнем селе Шаталово хозяин лесопилки получил большой заказ на тес и доски. Мужики оживились, повеселели — появился заработок; нужно было только вывезти свою «пайку» — двенадцать десятиаршинных лесин бесплатно, после этого нанимайся возить за плату что хочешь, никто ничего тебе не скажет.

     Тимофей Демьяныч с зятем вывезли свою пайку первыми и подрядились доставлять кирпич из города. В неделю они свободно делали две ездки — лошади не уставали, и хозяйству было не в ущерб. Когда приехал подрядчик и развернулись плотницкие работы, Василий Горлов, посоветовавшись с женой и тестем, поступил в артель плотников. Подрядчик рассчитывался с рабочими каждую неделю. В первую получку Василий принес домой девять рублей, и все обрадовались — деньги-то какие! Месяц поработать — и корову можно купить.

     Для церкви был заготовлен кирпич, для школы — лес; вывели уже восемь венцов, до половины окон, и прекратили работу. Говорили: начальство приказало строить в первую очередь церковь. Но работа на строительстве церкви почему-то не спорилась: то одного не хватало, то другого, а тут еще подрядчик каменных работ попался такой, что его редко какой день видели трезвым. Приостановку работ он сваливал на отсутствие чертежей и ругал какого-то инженера, который только зря деньги получает и ни разу не удосужился приехать и посмотреть, что же делается здесь, на месте работ.

     Потом пошел слух, будто подряд на доставку кирпича из города взял Кривой Спиря и все работы теперь будут зависеть от него. Даже, говорили, подрядчик по каменной кладке будет новый, а этого пьяницу начальство убирает. И эти перемены были якобы вызваны теми новыми требованиями, которые предъявил, вернее выдвинул, Сизиков как поставщик кирпича.
     — Спиря выжмет сок из нас, — недовольно заговорили мужики. — Этот не даст лишнюю копейку заработать.
     Мужики потребовали от старосты скликать сход. На сходе выяснилось, что Спиридон Сизиков действительно хлопочет, чтобы отдали ему подряд на поставку кирпича. Особенно горячился на сходе Василий Горлов.

     — У нас так получается, — говорил он, — у одного — густо, у другого — пусто. К примеру сказать, у Спиридона Макарыча лавка трещит от товаров разных... Капиталов у него не то, что у нас. Да тут еще отдай ему наряд. А нам что? Мы тоже пить, есть хотим, Спиридон Макарыч! — Он повернулся лицом к лавочнику. — Нам тоже хочется заработать. Нет, мужики, не знаю, как вы, а я не согласен уступать наряд Спиридону Макарычу. Пусть он не гневается. Кирпич должны возить мы. Всем обществом...
     Его поддержали Пахом Середкин и Прокопий Молоканов. Даже старик Рогов был за то, чтобы подряд отдали обществу. Он сидел и радовался, что Сизикову, непримиримому его врагу, на этот раз не выгорело выгодное дельце. А Василий Сизиков из угла поглядывал на Горлова идумал: «Ужо погоди, я покажу тебе обчество!»

*****

     В это время по санному первопутку в Таловку забрел караван. Древний караванный путь с запада на восток лежал гораздо южней. По нему шли караваны из киргизо-кайсацких степей в Монголию и Китай, по пути заходили на ярмарку в Кяхту. А этот караван сбился с пути и оказался в Таловке. Все жители сбежались смотреть на караванщиков, на скрипящие двухколесные арбы, нагруженные чем-то тяжелым и укутанные серыми кошмами, на важных медлительных верблюдов с густой мягкой шерстью. Верблюды, кроме клади на телегах, были еще навьючены тюками.

     Караванщиков, пожилых желтолицых киргизов с голыми подбородками, впервые видели в Таловке и смотрели на них, как на диковинку. Киргизы были одеты тепло, в «купэ» (шубы) на верблюжьем меху, на ногах — остроносые сапоги с войлочными чулками (пайпаками), напоминающими ботфорты; на головах — лисьи малахаи, покрытые ярким бархатом. Шли караванщики за телегами степенно, с кнутами в руках, чаще всего сцепив кисти рук за спиной. Караван вытянулся чуть ли не на всю деревню.

     Караван-баши остановился против лавки Кривого Спири. Наступали сумерки. К караванщикам подходили люди. Подошел и старик Никифор Рогов полюбопытствовать что и как. В старой избе, стоявшей во дворе, он держал несколько квартирантов из артельщиков. Теперь эти квартиранты разъехались, и изба пустовала. Никифор был не прочь заработать лишний рубль и согласился пустить караванщиков.

     — Ай карош отца, — похлопывал его по плечу высокий чернобровый караван-баши. — Наша ваша будешь первый кунак-тамыр (гость). Шоп барма? (сено есть?) Самуар кирек (самовар надо). Ет (мясо) кушать надо. Шибко курсак (живот) пропал.
     Напившись крепкого чаю с молоком, караванщики попросили дров и большой котел, чтобы сварить мясо. В котел запустили половину бараньей туши и варили часа три. Сами сидели на полу, на разостланных кошмах, разговаривали.
     Навьюченных верблюдов завели во двор и оставили под открытым небом. Купили у хозяина сено и каждому животному дали по охапке.

     Уставшие верблюды сразу легли, и ели, не вставая. Вьюки с них не снимали.
     Вышел во двор Никифор. Подошел к верблюдам и пощупал вьюки. Они были туги и тяжелы.
     Срывался маленький снежок. Ночь наступала темная.
     Войдя в избу к караванщикам, Никифор спросил, будут ли они снимать тюки и затаскивать их в крытый двор. Караван-баши сказал, что они этого никогда не делают, а ночью выходят по очереди и проверяют, все ли в порядке. А тем более, у хозяина есть собака, и она, пожалуй, будет хорошим сторожем.
     Далеко за полночь караванщики съели сварившееся мясо, разлили по деревянным чашкам сурпу, подождали, пока она остынет, выпили ее, как чай, и легли спать.

     Ночью разыгралась пурга. Кто-то из караванщиков раза два выходил на улицу, но быстро возвращался, гонимый в тепло холодным ветром и снегом. Утром встали, кругом — бело. Снегом завалило верблюдов чуть ли не до самых горбов. Два верблюда, лежавшие ближе к воротам, поднялись и беспокойно смотрели на людей. На них не было ни вьюков, ни уздечек.
     Где вьюки?
     Кто украл?
     Следы были занесены снегом.

     Караванщики — к Никпфору Рогову, тот — к старосте Воробьеву. С понятыми пошли по дворам. Вместе со всеми пошел и Василий Сизиков. Он хорошо знал, кто обокрал караван, куда девались тюки. У него и сейчас еще гудели руки и ноги от усталости. С пьянчужкой Ларионом, отставшим от плотницкой артели, они похитили четыре тюка: два подбросили Рогову на огород, зарыв в снег под плетнем, другие два — Тимофею Демьянычу на ток, в солому.

     У Рогова на огороде пропажу нашли сразу, и народ сбежался смотреть, как из снега выволакивали тяжелые тюки, обшитые кошмой.
     Рогов так перепугался, что не мог слова произнести. Сняв шапку, он не чувствовал, как на его большую лысину пушистые снежинки падают и тают. От головы шел еле заметный парок. Кто-то сказал об этом Никифору и посоветовал падеть шапку. Он торопливо натянул ее на голову и тут, видимо, пришло к нему самообладание, он стал растерянно спрашивать:

     — Мужички, как же так? Да не может быть! Вот как перед богом клянусь!
     Пришел Кривой Спиря, презрительно взглянул одним глазом на Никифора, на его жалко кривящийся рот, бледные губы и громко сказал, чтобы все слышали:
     — Кто бы мог подумать! А ишшо святое писание читает и других учит, как жить. Святоша! Обокрасть постояльцев!

*****

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/02/18/508